Какое-то непонятное, жаркое томление мучило её всю ночь, не давало спать. Было душно, темно. В открытое окно не лилась прохлада, разгоняя недвижимый зной комнаты, а лишь отодвигало тесноту стен далеко-далеко в иные миры, к звёздам.Она лежала без сна,
Устремив взор свой туда, к звёздам, что были видны из её окна, и ей казалось, будто летит она к ним, в ту загадочную прозрачность неба, оставляя на земле всё, что было ей дорого, и близко и чуждо одновременно.
Заснула она уже на рассвете, когда звёзды начали тускнеть,а небо посветлело и стало холодно-голубым.
Она спала сохраняя в себе всё то же ощущение полёта, какое ей чудилось ночью. Ей снилось, что она птица и, расправив крылья, парит над всем земным: полями, горами,лесами реками и ручьями и оттуда, с подоблачной высоты, она видела суетную жизнь людей и ей было жаль их от того, что они, люди, не имели крыльев, не могли летать и никогда не узнают того чудесного, яркого блаженства, какое испытывала она сейчас, когда с лёгкостью молодой орлицы плыла в безбрежном воздушном океане.
Где-то над ней зародилась гроза, ослепляюще полыхнула в тучах, мгновенно устремилась вниз, ударилась в земную твердь и высекла из неё шквал громких звуков, потрясших пространство.
Она,птица, в страшном смятении металась из стороны в сторону, пытаясь ускользнуть, не попасть под разящий удар молнии, но огненная стрела настигла её и вот она пылающем комом падает на землю, откуда только что, дерзко вознеслась ввысь, вообразив себя орлицей.
Объятая пламенем, она больно ударилась о землю, крупно вздрогнула и проснулась...
В дверь кто-то стучал громко, разбойно, повелительно.
Ей не хотелось вставать и, отбрасывая последнюю мрачную картинку в её сне, не желая просыпаться окончательно, она пыталась вернуть себя в то великолепное, необыкновенно волнующее счастливое ощущение полёта которое она испытала совсем недавно, но ей мешал этот настойчивый стук в дверь. Внутренне негодуя, чертыхаясь, она встала с постели, сунула ноги в шлёпанцы, пошла к двери.
За порогом она увидела Монаха."Какого чёрта ты барабанишь в дверь, будто за тобой менты гонятся!"-с злостью закричала она. Монах молча прошёл мимо неё, грубо оттолкнув её в сторону, как ненужный предмет. В глубине квартиры остановился, поставил на пол чемодан, что нёс в руках, только потом обернулся к ней, и ощерив гнилые, одетые ради дешёвого форсу в золотые коронки зубы заговорил, шэпелявя, брызгая слюной:"Спишь долго, Коза. Я стучал тихо, а ты мне открыла? Чё глядишь стервозно, ровно я тебе на музоль наступил? Мне долго с барахлом этим ,- Монах пнул ногой чемодан,- у тебя под дверьми торчать не резон".
Прыгающей походкой неврастеника, Монах приблизился к ней продолжая говорить что-то яростное, угрожающее, но она не слушала его. Пристально глядела ему в лицо, видела, как дёргается кадык на его тонкой шее, ощущала его зловонное дыхание и, больно царапающее грудь отвращение оглушало её, делало ватными ноги и рвотные судороги острой брезгливости холодными волнами прокатывались по её телу.
Это мертвящее душу отвращение обратилось в бешеный гнев. Сейчас Монах, рыхлый толстяк с непропорционально длинными руками и неестественно тонкой шеей, был для неё олицетворением той подлой жизни, в которую её втянули воры и сделали её несчастной, противной самой себе.
Она с силой толкнула Монаха сжатыми в кулак руками в живот. Он утробно и мокро чавкнул селезёнкой и, от неожиданности нанесённого удара, упал как подкошенный.
Пока Монах корчился на полу, она метнулась к чемодану, легко, не чувствуя тяжести, быстро подошла к двери, вышвырнула чемодан на лестничную площадку, обернулась к Монаху.
Монах, тем временем поднялся с пола. Она видела его бледное, с трясущимися губами лицо. Боязливо вжимаясь в стену, он протискивался мимо неё к выходу, растерянно бормоча при этом:"Ты чё, Коза? Ты чё, а? Звоночек бы давно повесила. Я бы тогда на кнопочку нажал, а он
"динь - дилинь" звоночек- то". Монах видимо ничего не понял и думал, что её ярость вызвана тем громким стуком в дверь, которым он её разбудил.
Она скомкала на его груди рубаху, ощущая кожей пальцев противную, липкую влагу пропитанную его потом ткани, встряхнула Монаха с такой силой, что голова его резко мотнулась на слабой, почти младенческой шее, ударилась затылком о стену и железно клацнула вставными зубами, она сказала Монаху злым шёпотом:"Иди отсюда, гад. Иди и не появляйся больше. Придёшь - удушу".
Захлопнула за Монахом дверь, догадывалась, что не ушёл он, а стоит у её квартиры надеясь, что опомнится она, убоится наказания за свою дерзость, позовёт его, возьмёт чемодан, но она закричала в дверь "Пауку скажи - завязала я" и услышала торопливый топот ног убегающего Монаха.
ХХХ
"Шеф, Коза не хочет с нами работать, говорит завязала дескать". Губы Монаха тряслись, в руках он мелкими нервными движениями теребил грязный носовой платок, будто очень хотел, но боялся высморкаться в присутствии грозного начальника. Худой, высокий, мелкоголовый, лысый с всегда странно растопыренными руками человек, к которому обращался Монах, чем-то неуловимо похож на паука. Его ноги с безобразно вывернутыми в стороны стопами, обуты, не глядя на летнюю жару, в валенки. Он тяжёлым неподвижным взглядом уперся в лицо Монаха, от чего тот ещё больше затрясся. Обильно выступивший пот с лба Монаха скатывался на кончик его длинного носа и повис там мутной каплей.
По прежнему пристально вглядываясь в трепещущего сявку, Паук, растопыренными своими пальцами неловко опрокинул в гранёный стакан бутылку, наполнил его до краёв:"На,пей,- протянул стакан Монаху.
Монах пил жадно, торопливо, словно боялся, что сейчас стакан у него отнимут и он не успеет вылить в себя его содержимое. Выпил, икнул, закатив от удовольствия глаза, вытер губы рукавом пиджака. Паук отошёл от стола, сел на старый продавленный диван, кивнул милостиво на тарелку с квашеной капустой:"Закусывай",- сказал. Вождь воровской шайки смалил сигареты "Прима" одну за одной, размышлял. Монах вяло жевал капусту и надеялся, что "шеф" ещё нальёт ему полный стакан, но тот не шевелился, а безмолвно сидя на диване, пускал в потолок кольцами сигаретный дым, думал. После недолгого молчания произнёс негромко, даже как-то ласково:"Убить её надо. Если завязала, продать может". Монах поперхнулся, закашлялся. Капуста брызнула из его рта в тарелку и на пол. Паук опять невозмутимо курил и пускал в потолок кольца дыма.
Кое-как прокашлявшись, Монах сказал осипшим, удушливым голосом:"Шеф может не надо её убивать? Не должна она заложить нас. Она баба твёрдая"
Монах вскочил с дивана, выплюнул сигарету, заорал сверля Монаха злым взглядом:"Сосунок! что ты понимаешь в жизни! ты где видел твёрдых баб?! ... И вообще твердых людей нету!!" И, захлебнувшись собственным криком, он глубоко, с отвратным нутряным хлюпаньем, вздохнул и произнёс с снизошедшим к нему, после бурного бешенства ледяным спокойствием:"Твёрдым бывает только прокурор, когда нашему брату срока накручивает, запомни".
Подойдя к Монаху вплотную, глядя прямо ему в глаза, как гипнозом сковывая его волю, Паук произнёс угрожающе повелительно:" Ты убьёшь её, Монах. Севу с собой возьми. Он поможет тебе. Умно сделайте. Подол ей задерите с рук и ушей брюлики - рыжьё посрывайте, чтоб менты за ограбление с изнасилованием факт приняли. Уразумел? А теперь пошёл ты к Севе, просьбишку ему мою передай, Паук,мол, Козу убрать с свету белого покорнейше просит. Иди, иди. Надоел ты мне".
Монах был подлым человеком, но людей он никогда не убивал и страшился представить, как он будет это делать сегодня. Сейчас он мысленно увидел бездыханное тело девушки и руки свои в тёплой человеческой крови и тошнотворный клубок подкатил к горлу, сжал дыхание.
В тесной комнате Паука вонюче- затхло от того, что единственное окно закрыто ставнями и законопачена форточка. Жилище его никогда не освещалось солнцем и не проветривалось.Монах промычал что-то наподобие "ладно", выскочил в коридор, а оттуда на волю, к воздуху и свету.
По пыльным, кривым, в ухабах и колеях улочкам дачного посёлка вяло вышагивал к электричке Монах, чтобы ехать к Севе. Он решил исполнить приказ Паука, знал, если не убьёт он, то тогда убьют его, а жить он очень хотел.
ХХХ
Улицы города выглядели нарядными от яркой зелени выстроившихся вдоль тротуаров деревьев и цветущих газонов. По улицам нескончаемо шли люди нарядные, весёлые, радостные и улыбчивые. День солнечный, воскресный. Середина лета, пора отпусков. Её Миша тоже сейчас в отпуске и у неё с сегодняшнего дня отпуск. Она спешит к нему. Не видела его три дня, в поездке была,
соскучилась.
Вполне сознавая свою неотразимость, она шла с гордо поднятой головой. Статная, чуть выше среднего роста, красивая , с гривой каштановых волос она замечала на себе растерянно- восхищённые взгляды мужчин. Она знала, что пройдя мимо неё они оглядываются замедлив шаги, будто этот лишний взгляд может принести облегчение их взволнованному сердцу. Вот молодой папаша с младенцем на руках, даже остановился заглядевшись на неё. Ускорив шаги, она его миновала,обернулась и увидела что он обалденно смотрит ей в след. Она тоже остановилась, выставила между зубами кончик языка, громко и дурашливо - дразняще произнесла:"Нне-э-э.
Молодой папаша от неожиданности чуть дитя не выронил из рук, а она захохотала и пошла дальше.
Настроение у неё сегодня под стать этому дню:бодрое, весёлое и озорное.
Она постучала в дверь и Миша появился перед ней через такое короткое мгновение, будто стоял у порога ожидая её. Он не дал ей опомниться, подхватил на руки, зацеловал. "Ой, Миша, пусти,пусти же,- говорила она с притворным, нежным негодованием и делала слабые попытки освободиться от его горячих рук, а он не отпускал и всё теснее прижимал к себе её трепещущее тело.
Он не мудрёным своим мужским чутьём понимал: если женщина просит отпустить её с такими нежными интонациями, то отпускать её вовсе не надо.
Он бережно поставил девушку на ноги после того как, она поддавшись искреннему своему чувству, обвила его шею руками и покрыла лёгкими какими-то летящими поцелуями и, словно легкое дуновение чудного солнечного дыхание ветра коснулось всего его лица; глаз,щёк, губ и тогда у него вдруг ослабли руки...
Она нетвёрдо стояла на ногах, у неё кружилась голова и она наверное упала бы, но он поддерживал её, обнимая за талию. Они смотрели друг другу в глаза. В её очах он видел себя, а она в его глазах видела своё отражение и блаженная истома обоюдно разливалась в их груди горячим половодьем.
- Здравствуй,Валя,- наконец произнёс он, глубоким вздохом успокаивая бешено бьющееся сердце.
-Здравствуй,здравствуй,здравствуй...-повторяла она в ответ и никак не могла придти в себя от той огромной радости, которая заставляла то замирать, то воскресать вновь её отравленную сладкой любовью душу.
-Ты хочешь есть?- спросил он её
-Что?-не поняла она
-Есть хочешь?- повторил он
-Хочу,- ответила она и, ещё находясь в волшебных грёзах его поцелуев, не понимала его вопроса.
-Пойдём на кухню.
Не выпуская её из своих объятий, он провёл её на кухню, заботливо,как маленькую усадил её за стол.
она смотре на него внимательно, восторженными глазами, а он доставал тарелки, накладывал в них еду, резал хлеб и каждое его движение сопровождалось её любованием.
Потом он, как деточке- несмышлёнышу, вложил в руку вилку, показал на тарелку ласковыми глазами,"ешь", и сам сел к столу. Она с тихой улыбкой спросила его:
- Миша, почему, когда я прихожу к тебе, ты всегда меня кормишь?
- Мне нравится тебя кормить,- ответил он и тут же лукаво спросил её ,- а почему ты, когда я бываю у тебя, меня всегда к столу приглашаешь?
- Мне нравится смотреть как ты ешь,- ответила она простодушно.
Ели они молча, казалось даже сосредоточенно. Валентина украдкой, чтобы не смущать, наблюдала за Михаилом. Ел он,как всегда с аппетитом,чуть небрежно, почти неряшливо, чуть приплямкивал, а когда глотал слегка прищуривал глаза,как голодный кот,которому,вдруг, привалило счастье сытно и вкусно есть. Иногда он спохватывался и, тушуясь, разжёвывал тогда еду с видом этакого интеллигентного
хорошо воспитанного мальчика, с какой-то извиняющейся медлительностью. Валентине, в такую минуту становилось не объяснимо жалко своего возлюбленного и ей тогда хотелось подойти к нему,погладить по голове, чмокнуть в маковку и сказать с материнской нежностью:"Ты так красиво кушаешь, родной мой".
- Почему мне так хорошо с тобой?- удивлённо говорила девушка, когда они с Михаилом поели,вымытая ею посуда аккуратной стопкой покоилась на столе, а они сидели на диване крепко прижимаясь друг к другу.
- Наверное потому, что ты любишь меня, - отвечал Михаил с доброй улыбкой
- А тебе со мной хорошо?
-Я люблю тебя
Они ласкали друг друга взглядами, поцелуями прикосновениями и никак не могли насытиться своей неустанной нежностью. Иногда, собравшись духом она отталкивала его слабыми, обессиленными руками,говорила:"Подожди", и смотрела, смотрела на него неотрывно,жадно, словно видела его в последний раз и он скоро, сейчас пропадёт, исчезнет из этой комнаты, из всего окружающего пространства, из её жизни навсегда... Так и не насмотревшись на него, она склонялась к нему и их губы встречались в долгом, безрассудно горячечном поцелуе.
... В двери послышался звук открываемого замка.Этот чужой в их счастливом наваждении звук вернул влюблённых из мира чудесных грёз в мир реальный, обыденный. То пришла с работы Мишина мама. Влюблённые удивились быстрому времени, тому, что день уже клонился к вечеру.
С трудом они разомкнули объятия и теперь сидели рядышком лишь соприкасаясь плечами,стараясь придать своим глазам и лицам выражение детской невинности, только руку с её колена Михаил забыл убрать и она чувствовала теперь сухой жар его ладони и не видела ласковый, всепонимающий взгляд мамы возлюбленного.
ХХХ
... Они долго брели вдоль берега, пока их взору не представилась широкая и безлюдная коса, вклинившаяся своим остриём в самую середину реки.
Плавали, шаловливо барахтались в прозрачной воде, когда выходили из реки , грелись на остывающем после дневного пекла, но ещё тёплом песке...
Она подобралась к нему тихонечко, с пригорошней воды в ладонях, а он лежал на животом вниз и мечтательно смотрел вперёд, уверенный, что она - рядом. Она выплеснула на его спину воду, с коротким испуганно зовущим криком - визгом кинулась убегать, а он прытко вскочил на ноги и бросился за ней. Догнал, лёгкую, податливую подхватил её на руки, с ласковой осторожностью положил её на мягкий ковёр прибрежного песка, опять целовал. Она, блаженно закрыв глаза, слушала его поцелуи, отвечала им, а когда сомкнутые в сладком томлении их уста размыкались
на мгновение, она удивлённо открывала глаза и видела тогда его счастливое лицо и удивительно голубое небо.
Они уходили с реки, когда солнце скрылось за горизонтом, вода в реке стала тёмной, песок холодным, а звёзды яркими. Валю донимала мелкая, зябкая дрожь. Михаил кутал её в свою рубашку и согревал объятиями.
- Тебе не холодно?- спросила она.
-Мне совсем не холодно.
Она не поверила и прижалась щекой к его плечу, оно было таким горячим, что она испугалась:"Не заболел ли", но всмотрелась внимательно в его лицо, увидела восторженно бодрое его выражение любимого и успокоилась.
Пока добрались они до города, стало совсем темно и лёгкий ветерок дышал с северной стороны неожиданной прохладой. Валентина сняла с себя и протянула ему рубашку,"одень". Ей казалось, что Михаил продрог и стесняется ей в этом признаться. Он отрицательно покачал головой:
"Ты замёрзнешь". Она нахмурилась и,непривычно строжась сказала:" Не капризничай, Миша, надень свою одежду". Смущённый её строгостью, он послушно накинул на себя рубаху и, не застёгиваясь заталкивал полы под ремень брюк. Девушка встала перед Михаилом застегнула пуговицы на рубашке и озорно,будто извиняясь за свою недавнюю резкость, щёлкнула его по носу."Ты меня на всю жизнь согрел". И сразу обида сменилась на его лице улыбкой, и он мимолётно коснулся губами её поднятой руки.
Снова шли они рядом. Говорили о чём-то таком, что трудно бывает потом вспомнить, совсем невозможно пересказать, но их слова являлись для них такими многозначительными, такими необыкновенными и нужными им и они не представляли сейчас, как могли жить раньше друг без друга и без этих упоительных слов, которые, минуя сознание, впитываются сердцем и душой.
Ей было хорошо, радостно и спокойно с ним, но неожиданная мысль о том, что пройдёт совсем немного времени, может несколько минут, он скажет ей " до свидания", обнимет, поцелует на прощание и уйдёт; тревожно взволновала её, отрешила от ощущения бесконечного счастья.
Ей стало странно-страшно. Миша уйдёт, а она останется одна на всю ночь, до утра. Она будет думать о нём, мечтать о новой встрече с ним, грустить от того, что следующее свидание окончится опять разлукой.
Когда они пришли к её дому и настало время расставания, она решилась, попросила его:
- Не уходи сегодня, останься со мной
- Я только маме позвоню , предупрежу её.
В голосе его и в словах она не заметила радости или восхищения, лишь спокойное понимание выражали они.
-Что ты сказал маме?,- спросила она, когда Михаил вышел из будки телефона-автомата.
- Я сказал ей, что сегодня останусь у своей невесты.
Она положила головку на его плечо, "спасибо"- шепнула ему на ухо и от чего-то смутилась, стыдливо уткнулась лицом в его грудь и затихла так. Михаил улыбался, ласково гладил её по голове, как глупенькую малышку.
Теперь она чувствовала себя по - настоящему счастливой. Вот он и невестой её назвал, и не уйдёт он сегодня никуда, с ней останется, только тоска, какая-то непонятная, вползла незаметно в душу и не исчезает оттуда и сердце щемит, хоть плачь.
Чудились ей за спиной шаги, чьё-то дыхание. Она боязливо оглядывалась, но никого не видела.Пытаясь успокоить себя, девушка заставляла себя думать о том хорошем, радостном и желанном, что ждало её в дальнейшей жизни рядом с любимым человеком. Но думы эти о предстоящем долгом счастье не успокаивали её, а наоборот, прибавляли тревогу и непонятный страх.
... Валентина, сколько помнит себя, страдала от одиночества. Отца своего она не знала и не знает, а мама её всегда вела весёлую-развесёлую, беспечную жизнь. Она часто не ночевала дома, или вообще исчезала на много дней и тогда её кормили сердобольные соседки. Они, на чём свет стоит костерили непутёвую мамашу девочки и тогда кусок не лез ей в горло.
Валентина с ранних лет привыкла к безнадзорному, самостоятельному существованию в этом сложном, порой враждебном мире. Она росла боевой отчаянной девочкой и не помнила сейчас чтобы когда либо её мучил такой непривычный страх.
Чего боялась она? Своего счастья, что витало над ней непрочно, зыбко, и в любой миг могло исчезнуть. Но почему её счастье такое неспокойное? А если вовсе не страх мучает её, а совесть будто спрашивает указуя на неё праведными перстами:"Как можешь ты, несчастная, любить честного, доброго, благородного человека, ты, преступница из шайки бандитов? И снова в воображении своём она видела ненавистные лица Паука, Монаха, до идиотизма тупой и грязной
бабки Гуталинихи. Безотчётное чувство страха с новой силой смутило её. Ей опять почудились чьи-то шаги за спиной, оглянулась и опять, в тусклом лунном свете, никого не увидела.
До дома, в котором Валентина жила, оставалось идти совсем мало, сделают десяток шагов и вот он, её подъезд. Чем ближе они подходили к мрачному, не освещённому зеву подъезда, тем напряжённее она думала о себе, о Михаиле, о том, что странно боится она его потерять.
С дня случайного их знакомства в вагоне поезда, где она была проводницей, а он пассажиром, по сей день она неясно, скорее интуитивно, страшилась, что он, рано или поздно, узнает о её другой тайной,нечистой жизни и тогда отвернётся от неё, оставит, забудет. И как же тогда она будет жить одна без него, без его огромной любви от которой душа её становится счастливой и в ней звучит красивая, не земная, а небесная музыка полная нежности и чудесных мотивов.
Неожиданно она поняла, ей всё надо рассказать Михаилу. Всё о себе, без утайки и без лишних слов. Она легонько,но настойчиво потянула его за руку к скамейке, что стояла у подъезда,-"сядем". Он послушно сел рядом и, чувствуя непонятную перемену в её настроении Михаил притих озадаченно.
Валентина молчала, Она напряжённо думала о том, как, с чего начать ей свой не лёгкий рассказ-раскаяние Михаилу. Думала, как рассказать ему о Пауке...
С " дядей Митей" Пауком то есть, её познакомила непутёвая мамаша , когда явилась однажды, с ним и с следующим своим будущим мужем, домой.
Вскоре родительница, уж в который раз, опять вышла замуж и укатила с ним на ПМЖ в другой город, ничуть не озаботившись дальнейшей судьбой покинутой дочери. А Паук, тем временем, прикинулся добрым, отзывчивым дядей. Он давал ей деньги на еду и одежду и одолевал её смущение и удивление его щедростью словами о том, что люди должны помогать друг другу и что скоро она окончит десять классов, пойдёт работать и тогда вернёт ему долг.
Окончила Валентина школу и Паук устроил её работать проводницей на пассажирский поезд. Проходили месяц за месяцем, а она всё не могла расплатиться с долгами Пауку; никак не хватало ей денег, то сапожки ей надо купить, то туфли, плащ на осень, пальто на зиму, а "дядя Митя"
не торопил:"Потом отдашь",- говорил он небрежно и эта небрежность её успокаивала.
Однажды, кажется полгода прошло, как она проработала на железной дороге, "дядя Митя" появился в квартире с каким-то очень неприятным, уродливой наружности человеком. "Монах"-, с представил благодетель урода и, предваряя её медленное недоумение произнёс странно жёстким тоном:"Тебя будем звать Козой, за твой вздорный характер, а я - Паук. "Поняла?- спросил "дядя Митя" девушку и, когда она растерянно кинула головой, пояснил коротко,-"ты мне должна много. Будешь долг отрабатывать. Работа твоя станет не пыльной , а оплачиваться будет щедро".Валентина сейчас не узнавала доброго и бескорыстного дядюшку. Перед ней на стуле, развалясь сидел Хам, жестокий, беспощадный. Сейчас она ничего не боится, а тогда испугалась и на все слова Паука только послушно и согласно кивала головой.
В следующую поездку она на тринадцатом разъезде передала, как велел Паук, большой, но удивительно лёгкий чемодан неопределённого возраста тетке, или старухе, закутанной, несмотря на майскую жару, в старинный, давно не стираный клетчатый платок. "У них в шайке одни уроды",- подумала тогда Валентина.
Ещё много раз возила она чемоданы до тринадцатого разъезда, где сгружала его бабище,которую Паук называл Гуталинихой. Валентина старалась не думать о возможном её соучастии в уголовном деле, а наоборот, ей нравилось, что она так легко зарабатывает деньги, за каждую поездку с чемоданом Паук щедро выкладывал ей две сотни.
Однажды, когда Гуталиниха принимала из рук девушки чемодан, неожиданно нарушила своё обычное угрюмое молчание:
- Скажи Пауку, чтоб больше бракованный товар не присылал.
- Какой товар?- растерялась Валентина.
- Ты дурой не прикидывайся! Причалили нам прелую травку, а теперь удивляются!
Минута прошла, поезд тронулся, а она застыла в дверях. "Наркотики", - ужасалась Валентина. Она не знала, что делать ей дальше. Если отказаться от подчинения Пауку и перестать быть курьером по доставке "травки" то опять придётся жить на скудную зарплату проводницы, а она уже привыкла покупать у спекулянтов модную заграничную одежду, посещать театры и рестораны, тусоваться среди молодых бездельников кайфующих по жизни от бездонных родительских щедрот и без конца повествующих друг другу о чудесной жизни там, "на Западе".
Только когда познакомилась она с Михаилом и полюбила его первой ещё ни кем не тронутой любовью, Валентина,однажды вдруг похолодела от мысли, что в конце концов, когда нибудь их преступную шайку арестуют, будет суд; она будет сидеть на скамье подсудимых. Какой позор! Её возлюбленный станет презирать её, а может даже ненавидеть как обманщицу и предстоит ей жить тогда отвергнутой и презираемой.Эти мысли мучили её каждодневно.
Теперь те деньги, легко заработанные, она не тратила вовсе, а швыряла их с злостью в нижний ящик комода и не прикасалась к ним. Каждый день думала она как избавиться от шайки Паука.
Паук опутал её лукаво и незаметно и теперь она стала соучастницей преступления. И от сознания того, что есть в её жизни тайное, стыдное, такое отчего ей бывает трудно смотреть Михаилу прямо в глаза,она испытывала приступы такого тяжкого, мучительного презрения к себе от которого у неё начинала кружиться голова и останавливалось сердце.
Не сможет она сейчас рассказать Мише все без утайки сегодня, сейчас! Валентина представила, как после её откровенных признаний, он посмотрит на неё будто увидел впервые, словно на чужую, уйдёт даже не попрощавшись и ей стало жутко. "Завтра, завтра я ему признаюсь во всём и будь что будет,-решила она-... Пусть только одной ночью я смогу отдать себя любимому и мне хватит этой счастливой ноченьки на всю жизнь".
Она вскочила с скамейки так стремительно, будто собралась куда -то бежать. Пойдём, пойдём скорее говорила она, а голос её пресекался и в глазах стояли слёзы. А он обрадованный, что девушка, наконец-то, прервала своё тягостное молчание, потянулся к ней всем телом и, презирая свои недавние, тягостные предчувствия, крепко, жадно прижал её к себе, потом поднял на руки и целовал, целовал бессчётно. И сразу, так бывало всегда, когда он её ласкал, она всё забыла, тревогу свою забыла,себя забыла вся растворяясь в его огромной нежности.
Ей несказанно хорошо лежать на его руках,прижиматься к нему, ощущая пронизывающую сладкой болью сердце от горячей,неземной страсти его поцелуев. Ей показалось, что у него натужливо дрожат руки и срывается дыхание. Он совсем не силач, её милый. " Пусти меня, я тяжёлая"- шептала
она, не настойчиво барахталась в его руках, вырывалась.
Михаил тихонько, бережно и отпустил любимую и платье на ней заботливо одёрнул,расправляя складки.
"пойдём скорее",- опять торопилась она, нетерпеливо тянула его за руку к подъезду, смеялась тихо и счастливо.
В подъезде на первом этаже лампочка не горела, только с верхних лестничных площадок падал бледный отсвет. В сумраке перед Валентиной и Михаилом
бесшумно,вдруг, как из- под земли, выросли две тени, два человека. В одном Валентина по очертаниям грузной фигуры узнала Монаха а второго, худого и длинного, она не знала.
"Отвали, парень",- низким, сиплым голосом сказал тот, второй.
Михаил быстрым, молниеносным движением оказался впереди девушки, загораживая её собой.Она рвалась навстречу двоим, но Михаил раскидывая руки в стороны, не пускал её. Секунды длился молчаливый поединок между её возлюбленным и теми двоими. Поединок взглядов. Они требовали:
"Уйди". Он отвечал им:"Не уйду" и не давал ей вырваться к ним, загораживая собой.
... Прошли отмеренные неизбежностью секунды и Михаил чуть слышно, голосом смертной тоски,охнул и стал медленно валиться на пол.
Сначала девушка не поняла, что случилось с её Мишей, только когда в руке худого блеснул нож,она с пронзительной ясностью, очень отчётливо осознала весь ужас свершившегося зла.
Монах метнулся в бок, стараясь прошмыгнуть мимо неё и, оказавшись сзади, схватить её за руки, чтоб оставшийся перед ней преступник мог без помех вогнать нож ей в сердце. Она заметила манёвр Монаха, разгадала его подлый замысел. Страха в ней не было, а была лишь мстительная холодная ненависть...
Давно, когда училась она в восьмом классе, записалась она в секцию самбо при клубе железнодорожников.
Тренер брал в секцию только мальчишек, но ему видно понравилась крепкая, спортивная девочка и он принял её в виде исключения.
Тренер, бывший офицер- десантник, Виктор Иванович Колосов отнёсся к ней,девочке, осторожно,не выпуская её на ковёр для поединка с мальчишками. Занимался обучая её приёмами сам.
Когда Валентина почувствовала себя сильной настолько, что сломала руку очередному маминому хахалю, когда тот ночью полез к ней. Тогда попросила она тренера, чтоб он разрешил ей побороться с мальчишками. Тренер разрешил, но предупредил парней чтоб они помнили о том, что с ними будет состязаться девочка. И получился конфуз - все юные мужчины оказались побеждёнными.
Случилось непредвиденное; после своей внушительной победы над пацанами,она охладела к этому виду спорта,кажется она инстиктивно, побоялась потерять женственность с такими грозными достижениями в боевом искусстве.
... Резким точным движением руки она, не отводя настороженного взгляда от впереди находящегося бандита, нанесла Монаху удар по горлу. Ребро её ладони с страшной силой хряснуло о его кадык и он захрипел задушено и безнадёжно.
В следующий миг она ловко сумела уклониться от удара ножом, лезвием которого бандит целил ей в грудь. Сделала шаг вперед, убийца расчётливо отступил тоже на шаг, сделал резкий рывок к ней и опять промахнулся. Теперь, в третью попытку убить её, худой попытался нанести ей удар с низу, в живот. Она перехватила его руку с ножом, сильным приёмом вывернула запястье сжатой кисти противника, устремив остриё ножа в его тело. Не расслабляя хватки своих,
словно ставших железными пальцев, она сделала рывок вперёд и услышала отвратный хруст вспоротой брюшины врага. Бандит без звука рухнул навзничь.
ХХХ
Михаил как стоял давеча раскинув руки, защищая любимую, так и лежал теперь разбросав их в стороны. Валентина опустилась на колени, сложила его руки к телу, осторожно подняла с холодного цементного пола, вынесла на улицу, уложила на лавочку у подъезда, склонилась к груди,
стараясь услышать биение сердца любимого человека и не услышала. Смертельным оказался нанесённый ему удар. Большие голубые глаза его широко открыты и удивлённо смотрят ввысь,в звёздное небо.
Заламывая свои руки, с горестным ужасом заглядывая в его потухшие глаза, она громко,срывающимся голосом вскрикнула:"Люди, помогите!" Но люди не слышали её этой глубокой ночью.
Она подняла Михаила и понесла его. Её руки не уставали. Она не помнила себя и не знала куда и зачем несла остывающее тело. Шла долго. Улицы города-труженика пустынны, лишь в одном месте, там где кончался асфальт и начинался извилистый путь к недалёкому берегу реки, от неё шарахнулись какие-то человечьи тени.
Её догнала машина с красной полосой по периметру кабины. Из машины выбежали люди. Глянцево чёрные козырьки их фуражек мрачно блестели в лунном свете.
Она увидела людей, остановилась, положила неживого Михаила наземь, повалилась на него, заключила безжизненное тело в объятия, говорила "не отдам", плакала перемежая рыдания с жутким, сумасшедшим хохотом.
1981 год.
-