Заведующий первым хирургическим отделением известной в городе клиники Владимир Сергеевич Михеев, мужчина лет сорока пяти, чуть выше среднего роста, с седой головой, грустными усталыми глазами и маленькой бородкой клинышком, возвращался с дачи. Напоследок проверил все ли ставни закрыты и положил корм собаке по кличке Чуха, которая верой и правдой сторожила их дачу уже добрый десяток лет.
Она пришла к ним сама, ее никто не звал. Собака совершенно неизвестной породы, тощая, облезлая, шерсть клочьями, с разодранным ухом. Жена, возмутившись ее видом, хотела тотчас же прогнать. Но сын, вцепившись в эту облезлость, заревел как белуга и, захлебываясь от слез, заявил, что если собаку прогонят, то можно и его тоже выгнать.
Владимир Сергеевич сдался сразу: сын Андрей, мальчик спокойный, послушный, никогда так бурно не реагировал. Отец, конечно же, знал, что сын мечтает о собаке. А жена была категорически против. Она, помешанная на чистоте, не могла себе и представить, что в городской квартире на ее «драгоценных» коврах могла появиться шерсть собаки. И, находясь между двух огней, Владимир Сергеевич пытался уговорить Андрея. Но что для ребенка доводы о чистоте?! Кличка пристала к собаке сразу.
- Чуха, - позвал Андрюша, и собака, жалко виляя облезлым хвостом, подошла к нему, лизнула руку и легла у ног мальчика, преданно заглядывая в его глаза.
Собаку вымыли, повезли к собачьему парикмахеру, сделали все прививки и попытались оставить ее дома. Но она скулила, скреблась в дверь и только на даче успокаивалась. Сначала ее оставили там на день, потом на два, потом на неделю, и вскоре поняли - жить Чуха будет на даче. Чем и жена,
и сын остались довольны. Владимир Сергеевич был несказанно рад: и волки сыты, и овцы целы.
На зиму Чухе соорудили в сенях лежанку, оставив во входной двери что-то вроде маленькой дверки, которая открывалась в обе стороны. Но Чуха пряталась туда только в сильные морозы, а так жила под крыльцом и при появлении незнакомца поднимала такой оглушительный лай и бросалась на него с такой яростью, что если тот был недостаточно проворен, штаны, куртка, руки, ноги - все после нападения Чухи требовало ремонта и притом нехилого.
Андрюша, который раньше дачу терпеть не мог, теперь рвался туда и готов был выполнять любую работу и дома, и на даче, и даже учиться стал хорошо. Все казалось бы прекрасно. Единственно, что почему-то не нравилось Владимиру Сергеевичу, это преданность Чухи. Это было как-то сверх меры, как-то униженно, без должного уважения к себе. «Дворняжка, -думал он иногда, - ну что с нее возьмешь». Чуха выросла, превратилась в нормальную красивую собаку с шелковистой шерстью чудесного каштанового окраса. Если и колли, то явно с примесью бездомного пса.
Владимир Сергеевич погладил Чуху: «Не скучай, дружище!» Закрыл калитку и зашагал к электричке. Чуха жалобно заскулила, вернулась к крыльцу и вновь заняла место «впередсмотрящего».
***
Год назад Владимир Сергеевич похоронил жену. Она болела долго, мучительно умирала, и он полгода после ее смерти вообще не мог прийти в себя, даже провалялся месяц в психоневрологическом отделении, где его нещадно кололи какими-то транквилизаторами, вели разные психологические беседы, которые скатывались с него как с гуся вода, не проникая внутрь сознания.
Через месяц Владимир Сергеевич вышел еще в худшем состоянии, но притворился поправившимся и понял, что единственным спасением для него является работа. Андрюша, приемный, кстати, сын, которого он воспитывал с двух лет, вырос и захотел жить отдельно. Владимир Сергеевич продал свою трехкомнатную квартиру, купил сыну однокомнатную, вступил в ипотеку и ждал, когда дом достроят, и он сможет въехать туда. А пока жил у матери
.
***
Владимир Сергеевич прошел через служебный вход. Поднялся на четвертый этаж. Прошел в свой кабинет. Снял плащ. Надел мягкие мокасины для работы в отделении. Сегодня его не ждали. Он должен был появиться только завтра. Сел за стол, перебрал рабочие бумаги. Задумался. Потом быстро встал, надел чистый, безукоризненно выглаженный халат и вышел в коридор, намереваясь пройти в ординаторскую. Из кабинета старшей медсестры вышла, судя по одежде, пациентка и тщательно прикрыла за собой дверь. По тщательности, с которой та закрыла дверь, он понял, что она взбешена.
- Дворняжка - услышал Владимир Сергеевич знакомый голос из далекого прошлого и остановился как вкопанный. Пациентка, между тем, проследовала в свою палату и так же тщательно прикрыла за собой дверь.
«Интересно», - усмехнулся доктор и зашел в ординаторскую.
- Владимир Сергеевич! Здравствуйте! Не ждали вас сегодня!
- Да я все дела с квартирами закончил. Соскучился по работе.
- Это надо же, кто-то может еще соскучиться по работе, не удержался от колкости молодой врач Иван, острого языка которого побаивались коллеги не только из его отделения, но и из соседнего.
- Да ты сам такой же, молчал бы уж, - добродушно отозвался зав. отделением. - С чего начнем? Что новенького?
- Кто на новенького? - ехидно пропел Иван.
- Ну, кончай уже, остряк! - не выдержал второй коллега Петр.
- Ничего особенного, - подала голос Майя Лазаревна, отличный молодой хирург, в очередь на операцию к которой записывались аж из других городов.
- Хорошо, раз ничего особенного, начнем обход. Истории болезни не забудьте захватить.
Они заглянули в платную палату.
- Борисова Анита Вениаминовна, - начала Майя Лазаревна, - язва двенадцатиперстной кишки, процесс лечения прошел успешно. Завтра на выписку.
- Анита! Ты? - изумлению Владимира Сергеевича не было границ.
- Володя! Вот уж не думала тебя здесь встретить!
- Я зайду к тебе после обхода.
- Буду ждать!
Зав. отделением вышел из палаты и, с трудом справляясь с волнением, направился в следующую.
- Это моя старая знакомая, мы в школе учились вместе,- пояснил он сопровождающим коллегам.
Окончив обход, Владимир Сергеевич вернулся в свой кабинет. «Надо прийти в себя», - подумал он. Тут дверь резко распахнулась, и разъяренная старшая медсестра ворвалась, даже не постучавшись.
- Здрасьте, - на ходу кинула она приветствие. - Эта мымра выкобенивается. Я ей говорю: «Надо заплатить сегодня». А она мне: «Понимаете, сын приедет только завтра и принесет деньги». Мол, заплачу завтра.
- И что? Почему нельзя завтра?
- Завтра она выписывается, и вообще, Владимир Сергеевич, вы же знаете, что надо платить за каждый день. Все тут носятся с ней как с писаной торбой. И сестры, и врачи!
- Простите, Марфа Никаноровна, вы о ком?
- Да эта ваша знакомая Борисова с каким-то идиотским отчеством.
«Так, уже донесли. У тебя, конечно, отчество идеальное»,- зло подумал он.
Откинулся на спинку кресла, внимательно посмотрел на старшую медсестру.
- У вас есть предложение, как исправить ситуацию?
- Почему у меня должны быть предложения? Это она должна найти решение, как заплатить сегодня!
- Как мы пострадаем, если пациентка заплатит завтра?
= Да вообще-то никак, - сразу сникла Марфа Никаноровна.
- Тогда о чем речь?
- О порядке, - снова воодушевилась та.
- Тогда, может быть, вы позвоните ее сыну и прикажете ему привезти деньги немедленно?
Марфа Никаноровна от неожиданного предложения потеряла дар речи и несколько секунд оторопело смотрела на него
.
- Вы что, смеетесь? - наконец выдавила она из себя.
- Ну отчего же! Вы же за порядок! Как вы думаете, почему Анита Вениаминовна не звонит сыну с просьбой привести деньги сегодня днем?
- Не знаю?
- А вы спросите! И, может быть, ее ответ вас отрезвит, и вы будете более снисходительны к пациентке.
= Хорошо, я подумаю.
- Ну, вот и договорились. Удачи вам.
Старшая медсестра вышла из кабинета. Владимир Сергеевич вздохнул с облегчением. Чего она так взбеленилась? Можно подумать, что такое в первый раз.
Он внимательно просмотрел еще раз все истории болезни, которые ему принесли. Вроде ничего серьезного. Нашел историю Аниты. Язва двенадцатиперстной кишки. Лечение прошло успешно. Выписаны нужные лекарства. Завтра она уходит домой. Встал и направился в ее палату, одноместную и, понятно, платную. Вот именно за нее она и должна была сегодня заплатить.
Анита читала книжку.
- Что читаешь?
- «Неоконченный пейзаж». Владимир Сергеевич взял в руки книгу:
- Я не знаю этого автора
.
- Да это наша Светка шифруется под своей девичьей фамилией.
Издала под старость лет первую книжку и боится опозориться.
- Ну и как, опозорилась?
- Наоборот. Очень даже ничего. Теперь вторую заканчивает.
- А ты чем занимаешься?
- Интерьерами, как и раньше.
- Дети есть?
- Трое. Два мальчика и девочка. Взрослые. Дочка в Москве уже пять лет. Один сын уехал в Новороссийск. Другой здесь. Бабушкой еще не стала. Муж тоже в Москве. Мы давно расстались.
- А сколько лет было в то время детям?
- Мальчикам по двенадцать, а дочке пятнадцать. Это была моя инициатива.
- Почему ты решила расстаться с ним?
- Мне не нравилось его отношение к детям.
.
- Не побоялась остаться одна с тремя детьми?
- У меня был выбор? Наши предпочтения и поступки - не есть результат личного выбора. Это решено за нас и до нас.
- Как ты интересно рассуждаешь! Значит, ты полагаешь, что даже наша встреча была предрешена?
- Не знаю. Не думала об этом. Теперь ты о себе рассказывай.
- Год назад схоронил жену. Сын захотел жить отдельно. Тоже уже взрослый. Купил ему однокомнатную квартиру. Себе взял в ипотеку. Вот через месяц будет достроена. А пока живу у мамы. Ты когда завтра домой?
- Сын вернется из командировки завтра часов в 12. Привезет мне деньги, а то закрутился и забыл привезти.
- Подожди меня, я отвезу тебя домой.
- Хорошо, подожду.
***
Они ехали по городу. Владимир Сергеевич незаметно рассматривал Аниту. Прошло столько лет, а она почти не изменилась. Такая же красивая. Открытый, идеальной формы лоб. Черные, как вишенки, лучистые глаза. Темные прямые брови. «Интересно, она их выщипывает или они сами по себе такие правильные?» Аккуратный носик. Красивые, яркие и без помады губы.
Он помнил ее по школе. Она была влюблена в него. Но отличницы ему вовсе не нравились: их правильность его раздражала. Когда они окончили школу, Владимир поступил в медицинский институт, а она - в архитектурный. Он как-то мельком слышал, что Анита вышла замуж. К тому времени он
тоже был уже женат. Потом следы ее затерялись. И Владимир забыл Аниту на долгие годы. Подъехали к ее дому.
- Зайдешь? Выпьем чаю. Посмотришь, как я живу.
- С удовольствием.
Трехкомнатная двухуровневая квартира с прекрасным евроремонтом очаровала его уютом, какой-то милой нестандартностью.
- Сын с тобой живет?
- Нет. У него девушка. Можно сказать, гражданская жена. Вот у нее он и живет.
Анита заварила чай, поставила сливки, печенье.
- Извини, больше ничего нет.
- Больше ничего и не надо.
Они молча выпили чай и теперь так же молча смотрели друг на друга.
И Владимир вдруг понял, что не хочет уходить от этих лучистых глаз. В них столько тепла, доброты и той детской влюбленности, которая не нравилась ему в школе. Но сейчас сквозь эту детскую влюбленность на него смотрела взрослая, умудренная жизнью женщина, которой, видимо, немало пришлось пережить.
- Знаешь, я посмотрел в твои глаза, и вдруг все стало ясно, просто. И я не хочу с тобой расставаться. Оставайся, - улыбнулась она.
И он остался.
***
Владимир Сергеевич собирался домой. Дома его ждала Анита и горячий ужин. Они уже год жили вместе. Его поражала в ней врожденная чистота, изящество, умение держаться, неяркое обаяние аристократизма. Именно это часто вызывает негодование так называемых «простых людей», считающих себя солью земли на том лишь основании, что живут они грубо, грязно и так же ведут себя. С ней он оттаял душой и был снисходителен даже к старшей медсестре, собачья преданность которой иногда была просто невыносима.
Вот и сейчас она залетела к нему, даже не постучав в дверь.
- Это безобразие! - завопила она, сразу взяв высокие ноты.
- В чем дело? - ему вовсе не светило заниматься разборками с больными. Как правило, дело не стоило и выеденного яйца. И если бы не ор этой «дворняги», дело всегда можно было бы решить с миром. С того самого дня, когда он услышал, как назвала ее Анита, зав. отделением про себя называл Марфу Никаноровну только дворнягой.
- Новенькая тут появилась. Я ей говорю: «Вам завтра надо сделать ФГС». А она: «Мне сегодня два раза делали ФГС». Мол, больше не выдержит
.
- И все?
- Все. Разве этого мало?
- Идемте.
Они вышли из кабинета.
Худенькая старенькая женщина в слезах лежала на кровати.
- Добрый день, Екатерина Васильевна. Как вы себя чувствуете?
- Спасибо, ничего. Вот если бы завтра не надо было на ФГС, - Екатерина Васильевна вытерла слезы и виновато посмотрела на зав. отделением.
- Завтра ФГС будет делать Виктория Евгеньевна. Она делает это уже десять лет, совершенно безболезненно и очень быстро. Так что, пожалуйста, не волнуйтесь.
- Простите меня, пожалуйста, - Екатерина Васильевна слабо улыбнулась. - Мне так больно было сегодня.
- Завтра все будет хорошо, не больно. До свидания.
Владимир Сергеевич вышел из палаты. Следом тяжело топала старшая медсестра.
- Уважаемая Марфа Никаноровна, вы не могли объяснить этой бедной напуганной старой женщине то, что сказал я? - его раздражение уже грозило перелиться через край.
- Почему я должна успокаивать эту старуху?! - взвилась вдруг старшая медсестра.
- По-моему, это как-то входит в ваши обязанности, или я не прав?
- Правы. Вы всегда правы. Вам только платят за это несколько больше.
.
- Поменяемся?
- Чем?
- Местами.
- Не надо издеваться надо мной, - слезы уже готовы брызнуть из возмущенных злых глаз Марфы Никаноровны.
- До свидания, - чтобы не допустить истерики, он быстро вернулся в свой кабинет, оделся, спустился по служебной лестнице, сел в машину и отправился домой.
«Господи, как мне надоела, эта дворняга!» На дворнягу она уже, правда, не походила, так как ростом была выше среднего, с толстым задом, тяжелой походкой, с ядовито красной помадой на тонких губах, с небрежно подведенными черной тушью глазами.
Служила исправно, ревностно. Но служение это было каким-то униженным и совсем не добрым. Это был не просто знак неблагополучия или беды, это был запах агрессии, и эту агрессию он чувствовал. Это была месть самых грубых и низменных инстинктов.
Третировала медсестер, наказывала за малейшую оплошность. Докладывала ему о провинностях врачей, которые то курили на запасной лестнице, то пиво приносили на ночное дежурство. Одним словом, «кусала» каждого, кто попадался ей на глаза.
***
Владимир Сергеевич вспомнил, как Марфа Никаноровна появилась в отделении. Его только что назначили заведующим. И предложили взять старшей медсестрой эту Марфу. Хороший специалист, исполнительна. Не замужем. Она появилась в его кабинете, тоненькая, робкая, стеснительная, мило улыбалась.
Уже тогда он заметил в ее улыбке нечто, что зацепило его взгляд, но не придал этому никакого значения. Какую-то странную преданность, словно он взял ее из милости. Он же не знал тогда, что ее грозили уволить за грубое отношение к пациентам. И она валялась в ногах у заведующего клиникой: билет то был бы волчий, а у нее мать больная. Всего этого он тогда не знал.
Она быстро освоилась на новом месте. Навела порядок. И Владимир Сергеевич был доволен. Но постепенно медсестры начали потихоньку жаловаться на притеснения со стороны старшей медсестры, на ее необоснованные придирки.
Он долго не вникал в эти разборки. Даже его младшие коллеги изредка незлобно ворчали, что в отделении у них теперь появился надзиратель. К этому времени она отрастила толстый зад, превратилась в вульгарную тетку с тяжелой походкой и резким визгливым голосом. Когда пришла работать, вроде и голос был нормальным. Мать ее к тому времени отошла в мир иной.
Сама Марфа жила в гражданском браке с мужиком, которого и подобрала прямо в отделении: того привезли для удаления желчного пузыря. После операции она привезла его к себе домой. Тот через какое-то время стал пить. Она пыталась его выгнать, но не тут-то было. Он начал не только пить, но и бить ее и, по слухам, загонял даже под кровать. Однажды соседка, увидев открытую дверь и услышав пьяную брань сожителя Марфы, зашла и увидела, как всемогущая Марфа (она и подъезд держала в ежовых рукавицах), дрожа от страха, выползает из-под кровати. А что знает соседка, знает весь мир. Сочувствия к Марфе, понятно, не прибавилось.
***
«Как же мне избавиться от нее?» - вопрос этот давно уже вертелся у него в голове. Повода не было. Все случилось само собой без всяких усилий с его стороны. Недалеко от ее дома открылась новая клиника, и Марфа Никаноровна подала заявление об уходе с намерением работать ближе к дому. Владимир Сергеевич с радостью его подписал.
- Рады, что я ухожу?
- А вы как думаете?
- Думаю, вы рады
.
- Почему?
- Я мешала вам спокойно жить
.
- И только?
- А что еще?
-Хотите откровенно?
-Да
.
- Понимаете, Марфа Никаноровна, вы прекрасный специалист, но вы не любите людей
.
- А за что их любить?
- Любят не за что. Любят потому, что они есть
.
- Простите, доктор, мне эта теория не по душе
.
- Жаль, а вы сами когда-нибудь кого-нибудь любили?
- Да, - Марфа Никаноровна неожиданно расплакалась, - в детстве у меня была кошка. Мальчишки распяли ее на дереве у меня на глазах. А вроде мои друзья. А когда я в слезах прибежала домой, мать холодно сказала, что я сама виновата. Я хотела сочувствия, чтобы меня пожалели в моем горе, а получила только упреки. И так всегда.
Всегда виновата, даже когда я была ни при чем. А потом мать заболела, и я ходила за ней десять лет. Даже медучилище окончила, чтобы за ней ухаживать. Но до самой ее смерти я слышала только упреки: то вода холодная, то ужин на пять минут позднее подан. Наверно, тогда я и ожесточилась. И уже никому не сочувствовала.
- Могу ли я задать Вам один вопрос?
- Да, пожалуйста, - Марфа Никаноровна вытерла слезы и приободрилась.
- А Ваш отец?
- Какой отец! Мать родила меня в девках. От какого-то заезжего гастролера. И только потому, что вовремя не спохватилась. Она вовсе и не хотела меня рожать! И потом всю жизнь корила меня, что я исковеркала ее жизнь, будто это я залетела, а не она. Только перед смертью попросила у меня прощения. А куда мне ее прощение, в задницу засунуть что ли?
- И Вы с детских лет после истории с вашей кошкой ненавидите мужчин?
- Ну, не всех подряд. К Вам, например, я питаю самые теплые чувства. Только Вам, Владимир Сергеевич, не зав. отделением надо работать, а нянечкой, сиделкой. Вы готовы возиться с каждым больным, как с единственным маленьким ребенком. Они сами виноваты, что довели себя до этого, а потом: «Спасите, доктор! Спасите, доктор!»
Вот пожалела я одного мужика из нашего отделения. Ему после операции жить негде было. Жена выгнала его из дома, как только узнала об операции: мол, зачем мне инвалид! И что? Думаете, он мне благодарен? Ничуть. Благодарность забывается быстрее всего. Это зло помнится долго
.
- А Вы, Марфа Никаноровна, не пробовали прощать?
- Нет. А кого?
- Тех мальчиков из детства. Маму. В конце концов, того мужчину, с которым сейчас живете
.
- Да чтоб он сдох, сволочь приблудная!.. - и помолчав, добавила: - Не надо мне читать лекции о добре, прощении. Это Вы живете в ином мире. Вам там комфортно. Творите добрые дела, спасая людей от их болезней.
- Я напишу Вам рекомендательное письмо. Да поможет вам Бог! Вернее, той маленькой девочке, которую жизнь заставила так измениться.
Марфа Никаноровна вдруг шмыгнула носом, совсем как та маленькая девочка из детства:
- Меня никто никогда не жалел, не любил, не ласкал. Я хотела бы быть другой, но у меня никак не получается, - она полой халата вытерла набежавшие слезы, высморкалась туда же и стала прежней Марфой. - Не надо, доктор, не надо. Пишите ваше рекомендательное письмо и давайте простимся.
- «Никто никогда не жалел, не любил, не ласкал», - вертелись, как испорченная пластинка, слова Марфы Никаноровны. - Но ведь чтобы получать любовь, надо оставаться женщиной, надо быть готовой отдавать, иначе она станет озлобленной и одинокой старухой, злой на язык, без единого друга на всем свете»
.
Дворнягой ее почему-то называть ему уже не хотелась
***
Дома его встретила заплаканная Анита
.
- Чуха скончалась. Я приехала на дачу, а она не кинулась мне навстречу. Подхожу к дому, а она под крыльцом лежит бездыханная.
- Похоже, сегодня у меня день прощания с дворнягами.
- Не поняла?
-Я подписал заявление Марфе Никаноровне об уходе по собственному желанию. Она уходит в новую клинику, что рядом с ее домом.
- Доволен, что избавился от этой дворняги?
- Не знаю, - грустно отозвался Владимир, - мы как-то хорошо поговорили на прощание. Понимаешь, она призналась, что хотела бы быть другой, но у нее не получается, расплакалась и сказала, что ее никто, никогда не любил, не ласкал, не жалел. Это было неожиданно. Мне стало так пронзительно жалко ее и сразу расхотелось называть дворнягой...
- Это так страшно, когда ты не любишь и тебя никто не любит. Она ласково обняла его и тихо сказала:
- Поехали на дачу, дорогой. Надо схоронить Чуху.
- Сейчас переоденусь. Есть что поесть?
- Да, твои любимые котлетки и пюре.
Они приехали на дачу к вечеру. Он взял лопату, и они пошли в конец сада, где росла старая дикая яблоня. Зеленел полумрак листвы. Владимир вырыл яму. Они завернули тело Чухи в ее подстилку и осторожно положили на дно ямы. Он засыпал собаку землей. Заровнял могилку и положил на нее круглый булыжник, чтобы обозначить место захоронения. Анита стояла, отвернувшись, смахивая слезы. Владимир аккуратно почистил лопату, занес ее в сарай, и они, молча, пошли к дому. На крыльце сидел огромный тощий черный кот. Рядом лежала мертвая мышка.
- Смена караула, - грустно заметил Владимир, - он пришел к нам с подарком.
- «Но лишь герой скрывается во мгле, Должны герои новые явиться.
Иначе равновесье на земле
не сможет никогда восстановиться»*.
- с горечью произнесла Анита. - Его зовут Митрофан. Он жил на соседней даче. Хозяева продали дачу, а кота бросили. Еще одна жертва «человеческой любви». Пошли Митрофан в дом.
Митрофан поднялся, прихватил зубами мышку и не торопясь, с достоинством направился за новыми хозяевами в дом.
*Ю. Визбор. Как хочется прожить еще лет сто ...