- Вот, Славик, ты говоришь, что как минимум три жизни прожил, как прикажешь тебя понимать?
Не понимаю я это словоблудие, три жизни, много жизней. Жизнь одна.
- Ну да, и прожить её нужно так чтобы и т.д….как там, у Островского, да? Примитивный ты человек Андрюша. Раз ты не понимаешь чего то, значит, этого и нет, да?
Само-собой, жизнь одна, но вот я прожил такую, что иному, тебе, например, и за три не прожить.
Так, молчи, молчи и слушай. Начну тебе описывать свою жисть, по главам, каждая глава, это как бы определённая эпоха в моей жизни, они далеко не однозначны и не одинаковы по объёму, но, тем не менее, каждая, это особый отрезок моей жизни.
И так глава № 1.
Андрюша, ты слушай редиска, и не смейся.
Начну, пожалуй, с того, что я жил почти при всех правителях Советского Союза, за исключением только Ленина. Вот Ленина, врать не буду, не застал. А начиная со Сталина, включительно, и по теперешнего, пришлось прожить.
Хотя, что я мог, дитя, знать или даже просто помнить про Сталина? Когда он умер, мне было только четыре годика. Да, но не только, а уже, и помнил-то я о нём как раз только то, что он умер. Но главное что я помнил. А почему запомнил? А потому, что у нас, именно в это время, произошло ещё одно событие, и гораздо более знаменательное для нашей семьи, чем усатый вождь.
А именно, восьмого марта 1953 года, у меня появились братик и младшая сестричка, близнецы. Близнецы-то близнецы, но разно яйцевые. Мало того, что разнополые, но и ещё имели одну отличительную особенность, волосики у сестрички были беленькие, а у брата как ни странно чёрные. Отсюда я сразу сделал вывод, что брат это не мой, и он не сын моей матери, а цыган, обманным путём проникший в наш дом.
Исходя из этого открытия, сделанного мною, я решил, что есть только один способ избавиться от цыгана, это нужно утопить его, например, в туалете. Я поделился этой идеей со своей матерью, но она почему-то не восприняла это с энтузиазмом и вместе с моим отцом пытались убедить меня, что я не прав, так делать нельзя и, что Саша мой родной братик, как и сестричка Наташа.
Я был вынужден, под жестоким прессингом, согласиться с этим, хотя мысль избавиться от цыгана не покидала мою детскую голову. И однажды, к счастью, я чуть не осуществил свою мечту, перевернув кроватку, где спал братишка, когда мать куда-то отлучилась по домашним делам. Хорошо, что она вскорости вернулась, и всё закончилось благополучно.
На этом, я думаю, заканчивается один период или эпизод из моих жизней и жизнь потихоньку, незаметно перетекает ко второй главе. Это условно с первого по пятый класс школы.
Глава II
И так, второй отрезок моей жизни ни чем примечательным не отличался и я мало, что помню из этого периода. За исключением того, что в 1956 году, что я естественно узнал гораздо позже, прошёл знаменитый XX съезд, разоблачивший культ личности Сталина. Всё, что я понял и запомнил так это, то как нам сказали в школе вырвать странички из Букварей с портретами Сталина, да и в школьном туалете меня поразили сваленные в кучу большие и красивые портреты Сталина. Что произошло, я не понимал. Да и ещё я запомнил, что отец припадал ухом к репродуктору – такой чёрной бумажной тарелке и что-то внимательно слушал и комментировал гостям в нашей комнате, т.к. звук был очень слабый. Вот это пожалуй и всё, что я помнил с этого периода. И до самого пятого класса я больше ничего интересного рассказать и не смогу.
Глава III
Ну, а начиная с пятого класса, начинается новый и очень важный период моей жизни. Жили мы тогда в таком интересном месте, который назывался 6-я точка.
Что представляла собой эта точка? Это два домика в степи. Всего два домика посреди степи и кажется всё. Во всяком случае, мне так казалось и только это я и помню. И жили в этих домиках, как я помню, только две семьи. Наша, которая, не считая родителей , состояла из четырёх детей с небольшой разницей в возрасте, двух мальчиков, меня и моего брата, “бывшего цыгана” и двух девочек – моих сестёр. А в семье наших соседей также было четверо детей , мальчиков, грубо говоря наших ровесников.
Чем занимались взрослые я так и не знал и теперь уже никогда не узнаю, кроме предположений, но это и совершенно не важно. Главное, что у нас была очень дружная компания из восьми человек, совершенно свободная в своих действиях, посреди ковыльной степи. Честно говоря, это было очень благоприятное, и даже золотое время для нашей ватаги. Всё лето мы были свободны как степной ветер и кроме всевозможных игр на свежем воздухе, мы занимались рыбалкой в речушке, до которой нам приходилось добираться на велосипедах, или просто проводили время в исследовательских походах, сопряжённых с охотой на всякую мелкую живность. Естественно, мы представляли себя-то индейцами, то отважными первопроходцами, и это было замечательно и здорово. Это было удивительное время. Но это было только летом, когда не было школы. А школы как таковой на Шестой Точке, естественно не было вообще, поэтому в школьный период нас перевозили в соседний посёлок, где была средняя школа и интернат, для таких как мы.
Что такое интернат? Это учреждение по типу детского дома, где жили и учились дети с близлежащих сёл, совхозов и посёлков, в которых не было вообще школы. Интернат представлял собой двухэтажное здание, с большим двором, обнесённое высоким глухим забором. На первом этаже были комнаты для мальчиков и большая общая комната, что-то типа актового зала. На втором этаже было девичье царство.
В интернате была определённая дисциплина и строгий распорядок дня. Утром объявлялся всеобщий подъём, зарядка, уборка помещений и затем завтрак в интернатской столовой, после чего все шли в школу. Школа была обычная поселковая,средняя школа, где учились и местные жители и контингент интерната, без какого-либо различия. После школьных уроков, все возвращались в интернат, в зависимости от того у кого когда уроки закончились. Обед тоже был по расписанию, после чего, интернатским разрешалось ещё погулять два часа, поставив в известность воспитателей. После обеда было время подготовки домашнего задания, вплоть до ужина. На вечер двери интерната замыкались изнутри и в интернате оставались только воспитанники и дежурный воспитатель, который следил за дисциплиной и соблюдением распорядка дня. После ужина до 22 часов свободное время, во время которого часто проводились различные мероприятия. И в 22 часа объявлялся отбой.
Ну, это так сказать, протокольная часть, а жизнь только этим не ограничивалась. Она была более вольная, насыщенная и бесшабашная, чем у местной детворы, как ни как не поднадзорна родителям, а воспитатели за всем уследить не могли. В интернате были свои кланы, со своими авторитетами, которые естественно подразделялись по возрасту. Но конечно это был не тюремный беспредел, в интернате всё было гораздо демократичнее и законнее. Слабых и маленьких старались не обижать, хотя конечно случались недоразумения , но это не было системой. Больше стычек было между интернатскими и местными, но интернатская братва была более организованной и сплочённой, поэтому мы всегда выходили победителями и даже нас слегка опасались. Честно говоря, и было за что.
Я убеждён, что казарма, всё-таки много даёт полезного для мальчишек, будущих мужчин.
Однажды один из местных, Шкробот Петя, мой одноклассник, здоровенный, не по возрасту, детина, сильно обидел нашего интернатского паренька, который был младше его. А мы, нужно заметить, учились уже в 9-ом классе. Пришлось мне жёстко вступиться за наш интернат, и хотя я не совсем был уверен в исходе этого противостояния, т.к. я был не высокого роста, хотя крепок и физически развит, в результате я заставил этого бугая спасаться бегством, а он пригрозил мне ещё расправиться со мною с помощью своих друзей.
Одним из его друзей был Ковалёв Толик, наш интернатский десятиклассник. Толик признавался самым сильным пацаном в нашей школе и поэтому был большим авторитетом. Вот с этим Ковалёвым я имел серьёзный мужской разговор, в результате чего мы пообещали друг другу, что с его стороны Шкробот впредь будет смирен как овечка, а с моей стороны, я естественно не буду его трогать. Так путём серьёзных, но мирных переговоров мы пришли к такому мудрому решению. До прямой стычки у нас с Ковалёвым не дошло, т.к. он признал мою силу, и хотя был, скорее всего, сильнее меня, но я был для него не простой спарринг партнёр. Мне это придало уверенности, что я второй из пацанов в этой школе, а вот Толик заканчивает её, и уже в следующем год у я буду “первым парнем на деревне”.
Но следующего года не случилось. Жизнь дала крутой поворот и перешла к следующей главе.
Ковалёв закончил десятый класс и ушёл из школы, а я не пошёл в 10-й класс и тоже из школы ушёл. Ушёл не потому, что плохо учился, а как раз наоборот. Я учился очень хорошо, просто я узнал, что в Ростове есть мореходное училище, куда можно поступить с восьмого класса, а я уже заканчивал девятый, не понятно зачем, и поэтому я решил поступать в мореходку.
Глава IV
И так, я собрал все необходимые документы и сдал их в приёмную комиссию Ростовского мореходного училища им. Г.Я.Седова, а с первого августа приехал на приёмные экзамены. Но тут меня постигло жестокое разочарование, экзамены я-то сдал, но по конкурсу на судоводительскую специальность я не прошёл. Не хватало установленного числа баллов. И не удивительно, конкурс на одно место, составлял 17 человек. Судоводительская специальность – штурманская, была самой престижной специальностью. Как же, штурман дальнего плавания – будущий капитан, с этим ни куда не шли остальные две специальности. Судомеханическая и багермейстерская, особенно в глазах романтических мальчишек. И хотя мне, было предложено пойти учиться на багермейстера , что и делали остальные неудачники, но для меня об этом не могло быть и речи.
Моему разочарованию и несчастью не было предела. Я не знал, как жить дальше. Возвращаться обратно в школу, я не видел абсолютно ни какой возможности.
Но тут от старших абитуриентов я узнал, что оказывается не всё потеряно, и если я так уж хочу стать моряком, то в городе Жданове есть, так называемая, мореходная школа. В эту школу принимают без экзаменов, учиться там всего год, но там готовят настоящих моряков загранплавания, конечно не штурманов или механиков, а рядовой состав, матросов и мотористов. Но зато через год их всех распределяют на штатные рядовые должности, на суда Азовского морского пароходства. А поработав в море, хлебнув соли, можешь, парень, опять попробовать поступить в Седовку, но у тебя уже будут преимущества в поступлении перед школьниками.
Это был выход, которого я не ожидал, причём весьма не плохой. Долго не думая, я забрал свои документы и поехал в Жданов. Если быть совсем точным, то я не поехал, а пошёл. Пошёл пассажиром на небольшом, но настоящем морском пассажирском судне “Ай Тодор”, который совершал рейсы из Ростова в Жданов. Таким образом, это был мой первый в жизни морской рейс, хотя пока и в качестве всего лишь пассажира.
Утром следующего дня, мы ошвартовались у причала морского вокзала порта Жданов.
Пройдя так называемую мандатную комиссию, где посмотрели мои документы, побеседовали со мной на тему, почему я захотел поступать на учёбу в мореходную школу, и почему именно на специальность матроса, я был зачислен на учёбу в группу матросов.В школьном общежитии, которое гордо именовалось “экипаж”, нас расселили по "кубрикам" , а каждый этаж общежития назывался соответственно – палубой.
На следующий день нам всем выдали настоящую морскую форму, предела счастью и гордости перед местной “штатской” шпаной, конечно, не было . Мы уже считали себя настоящими моряками. Матрос это одна из основных специальностей на судне, хотя и рядовая.
Для людей мало знакомых с морской службой поясню, что как бы кому-то не показалось странным, хороший матрос, а кстати, они делились на два класса, матрос 1-го класса и матрос 2-го класса, да чуть не забыл ещё и старший матрос, должен знать много весьма специфических вещей морской службы. Не говоря уже о младшем командире палубной команды боцмане. Боцман серьёзный специалист и пользуется заслуженным уважением на флоте.
На основании вышесказанного в мореходной школе изучались основы навигации, морское дело, английский язык, основы Правил перевозки грузов, устройство судна и т.д., так, что выпускники таких школ были весьма ценными специалистами на флоте. Когда после развала СССР развалились и подобные школы, рухнул и флот, увы.
И так , жили курсанты в экипаже, с полувоенной или военизированной организацией жизни.
Для меня это не было в тягость, т.к. я уже говорил, что казарменный уклад жизни, для меня не был нов.
Во время учёбы ещё была и настоящая плавательская практика на судах Азовского морского пароходства. Пока ещё на каботажных, т.к. визы мы пока ещё не имели. Вот и настоящее море, настоящая морская работа и морские рейсы между Ждановом и грузинским портом Поти. Вот она романтика в полном объёме, которая оказалась совсем не такой, как представлялось с берега.
Первый же шторм под Новороссийском чуть не зачеркнул всю мою мальчишечью мечту.
Район Новороссийска является самым штормовым на Чёрном море и вот именно это пришлось мне испытать в первом же рейсе практикантом. Если вам какой-нибудь моряк скажет, что он никогда, даже в начале своей карьеры не страдал от морской болезни, то скорее всего верить этому можно с осторожностью. Все хотя бы раз испытали это ужасное чувство, когда не то, что делать что-то, но и жить не хочется. На пищу само-собой даже смотреть невозможно. Вот и я укачался в умат. Проклиная себя за легкомысленный, как мне теперь показалось, выбор профессии, думал только об одном, в промежутках когда ещё способен был хоть что-то думать, что дай бог не умереть и дойти до Поти, и всё. Собираю вещи и домой уже поездом и только поездом или даже пешком, но только не на судне. Море видно не для меня. Но по мере приближения к субтропическому Поти, погода налаживалась, и уже всё казалось не так мрачно.
Обратный рейс уже был перенесён гораздо легче, а все последующие уже показали, что морская болезнь побеждена и выработан иммунитет против неё. Нельзя сказать, что теперь качка не оказывала никакого влияния и не портила настроение, но это уже, грубо говоря, воспринималось как обычная слякотная и промозглая погода на берегу. Другими словами, с морем у меня был заключён длительный союз, даже не то слово длительный, а как впоследствии оказалось, пожизненный.
И так, после окончания мореходной школы я был направлен матросом на пароход “Томь”, Азовского морского пароходства. Это был довольно старый уже угольщик ,совершавший рейсы между Чёрноморскими и Средиземноморскими портами.
Да, всё-таки, что не говори, а когда деревья были большими, а мы молодыми и жизнерадостными, жизнь была счастливой, и хотелось жить.
А сейчас всё вроде достигнуто, вроде и жизнь удалась, а всё как-то не так, нет того веселья, как пел Высоцкий.
Странно, но часто по ночам сниться молодость, моя работа в качестве матроса на первых моих судах дальнего плавания. Хотя дослужился я до капитана, а на пенсию ушёл с должности главного государственного инспектора по безопасности мореплавания, до сих пор чувствую запах судна, неповторимый, описать который у меня не хватит умения. Это запах моря, романтики, дальних странствий.
Но этот запах судовой романтики вспоминается как что-то в прошлом, давно утерянное, сейчас я его и не чувствую.
Эпохи меняются не за один день, а за поколение и зачастую не одно. Так получилось, что я застал смену эпох на флоте.
Парусники уже давно, канули в лету, и их легендарные капитаны такие как Лухманов, тоже , хотя капитаны уходили последними и по историческим меркам не так уж и давно.
Но оставались легендарные учебные парусные суда и их овеянные славой капитаны.
Оставалось ещё много старых пароходов, которые честно продолжали трудиться, доживая свой век. Но самое главное, на флоте ещё были живы старые морские традиции, которые нужно признать, уже почти утрачены.
Например, кают компания (место приёма пищи и отдыха лиц командного состава) была кают компанией, с одним общим столом, где за каждым было строго закреплено его место. Но войти и сесть за стол, точно так же как и покинуть стол и помещение кают компании без разрешения капитана, а в его отсутствие старшего помощника капитана, ни кто не мог. Да, командный состав судна и судовая команда питались в различных отведённых для этих целей помещениях, хотя меню было общим.
Хорошо это или не очень, но это была традиция, закреплённая в уставе службы.
Экипажи были в два, два с половиной раза больше чем сейчас, в век экономии на всём, в том числе и на людских ресурсах. Одних матросов было порядка восьми человек во главе с боцманом. А машинной команды ещё больше, т.к. на пароходах были ещё и кочегары. Кто застал ещё кочегаров на флоте? Таких сейчас, пожалуй, и нету. Вымерли они вместе с самими кочегарами. Кочегаров на флоте уважали. Было такое не совсем серьёзное звание - тропический кочегар. Представьте себе, что творилось в котельном отделении парохода в тропиках, например, в Красном море, где температура на открытом воздухе достигала 40 градусов и выше в тени. А в котельном отделении? Преисподняя, настоящая, без преувеличений.
До сих пор с теплом и уважением вспоминаю весёлого чумазого кочегара Мишу по прозвищу Вусык. В переводе с украинского языка - Усик, из-за наличия у него гусарских усиков. Мне иногда кажется и хочется, ещё раз услышать его морские байки и мудрые советы как нужно жить, хотя ловлю себя на мысли, что я уже в два с половиной раза старше тогдашнего Миши. Но он у меня остался в памяти как старший и мудрый товарищ. Ещё бы, ему было где-то около тридцати, динозавр, а мне всего неполных девятнадцать лет. Кстати, была у нас симпатичная буфетчица, ей было лет двадцать пять, в неё все были тайно влюблены кроме меня. Как можно любить такую старуху – двадцать пять лет.
Вернёмся к морским традициям. У трапа всегда стоял вахтенный матрос с нарукавной повязкой “K”, согласно коду ВМФ (красная повязка с белой полосой), а у вахтенного помощника повязка “P” по коду ВМФ (синяя с белой полосой), хотя судно и не военный корабль, но это был непреложный закон. А при расхождении судов и кораблей в море, суда салютовали друг другу флагами. Сейчас нет такого, считается излишним, а жаль. А высшим, хотя и хулиганским шиком было поприветствовать судно, с которым расходишься, “кинув шапку”.
Выглядело это следующим образом, заранее договаривались с вахтенным механиком и в момент расхождения ему подавался условленный сигнал. Я не знаю, что и как он там делал в своей преисподней, но машина чихала и из трубы вылетало круглое кольцо чёрного дыма, как делают некоторые курильщики. И хотя это не одобрялось, и было, по сути, почти хулиганством, но выглядело очень эффектно.
Экипаж состоял в основном из двух основных больших команд. Палубной и машинной. Которые всегда были немного антогонисты друг к другу. Кстати, знаешь, как звали членов палубной команды? А машинной? Нет? Так вот, у палубной команды кличка была “ рогатые”, а у машинной команды– “духи”.
Ну почему духи понятно, а почему рогатые?
О, эта история имеет давние корни. Ещё с XIX века. Как-то раз наши матросики в одном из иностранных портов что-то пытались объяснить на счёт коровы, а не зная языка, приставили два пальца ко лбу в виде рогов и замычали, изображая корову. За этим неприглядным занятием их и застукали машинисты с их же парохода и, беззлобно издеваясь, прозвали всю палубную команду “рогатыми”.
С тех пор и пошло.
А есть ещё один известный и знаменитый морской термин, который почему-то перехватили у моряков и используют не по назначению. Вы все его знаете, это “бич”.
Кто такой бич? Сейчас на Дальнем Востоке и Севере чаще всего так называют опустившегося нигде не работающего мужика, БОМЖа, чаще всего. А это не правильно, это название было перехвачено, я бы сказал украдено у моряков. И оно совершенно не оскорбительно и не обидно.
Beach – с английского пляж, берег. Раньше безработные моряки оставались на берегу или валялись на пляже, ожидая судна. “Сидеть на биче” и сейчас является привычным жаргоном моряков.
Пример : “ Привет Андрей, как дела, чем занимаешься?” - “Привет, да я сейчас на биче, жду назначение”. Короче говоря, бич и сейчас у моряков означает моряк временно без работы, а вовсе не БОМЖ. Вот такие пироги.
Ну раз заговорили о терминах не могу не упомянуть об извечном споре среди лиц не имеющих отношения к морю, как правильно говорить о моряках, ходить или плавать?
И все со знанием дела утверждают, что настоящие моряки говорят только ходить.
Что в корне не верно. Морской язык это особый язык и придуман не для того, что бы как-то выделиться, а с простой и ясной целью не допускать двойного толкования, отсюда много чисто специфических терминов.
А плавать или ходить в зависимости от контекста, моряки употребляют или одно или другое.
Чего не морякам ни как не понять, и благодаря этому непониманию моряки сразу же отличают не профессионала, пытающегося выставить себя бывалым моряком.
Поясню на примере : настоящие профессионалы никогда не скажут, мы плыли из Токио в Сан-Франциско. А скажут. шли и только шли. - "Мы тогда шли из Токио в Сан-Франциско".
В то же время настоящий моряк скажет –“Иванов мой старый друг, мы с ним плавали вместе на “Симферополе” ” В этом случае плавали и только плавали, а не шли.
И таких нюансов много. Их совершенно свободно не задумываясь различают профессионалы. употребляя то или иное слово в зависимости от контекста, что ни как не удаётся не морякам.
Даже морское звание Капитан Дальнего Плавания, плавания же, а не хождения. Ну раз заговорили о Капитане Дальнего Плавания, то поясню, может кто не знает, что это звание, а не должность. Как КВС в гражданской авиации, так и КДП на флоте это звание, а не должность. Часто старший помощник капитана (должность) имеет звание Капитан Дальнего Плавания. Улавливаешь? Учти и такой нюанс.
Море это призвание, море это конечно романтика, кто бы, что не говорил, но это и тяжёлый труд, временами ещё и очень опасный, это не прогулка на прогулочной яхте с девочками и пивом на палубе.
Глава V
И так, отработав на Средиземноморском театре и став полноправным моряком, я решил до конца осуществить свою мечту, поступив в мореходное училище. А именно в Ростовское мореходное училище им. Г.Я.Седова, названное так в честь знаменитого полярного
исследователя, в прошлом выпускника Ростовских мореходных классов, как тогда называлась одна из старейших мореходок России.
Ростовская мореходка всегда считалась одним из лучших мореходных училищ, да это и не удивительно, здесь чтили старые морские традиции и курсанты первых курсов проходили свою практику на паруснике, а где молодые парни могли получить лучшую закалку как
не на паруснике. В это время мореходка имела учебный парусник, баркентину “Альфа”.
Парусные суда, само воплощение морской романтики, прекрасные птицы морей, альбатросы. У какого мальчишки не замирало сердце при виде этого произведения кораблестроительного искусства, в каждом парусник есть что-то мистическое.
Потом уже я узнал, что это третий и как после оказалось, увы, последний учебный парусник Ростовской мореходки, до него было ещё два.
Первым учебным парусником был "Ипполит", ещё до революции, кстати, все морские, ещё немые фильмы снимались именно на нём.
После старого "Ипполита" училищу была передана баркентина "Вега" на которой вплоть до Отечественной Войны курсанты мореходки проходили практическое обучение морской профессии. Фильм "Дети Капитана Гранта" снимался именно на "Веге",но во время войны
Вега попала под бомбёжку и была утоплена.
Но Ростовская мореходка не могла существовать без парусного учебного судна и в конце концов ей была передана отремонтированная баркентина "Альфа", которая раньше была грузовым судном.
Альфа была очень изящное и красивое судно, фок мачта которого, имела прямое вооружение, а грот и бизань косое, почему она и называлась баркентина, т.е. шхуна-барк. Высота мачт "Альфы" была около 35 метров, при длине самого судна 40 метров.
Кто видел фильм "Алые паруса" тот имеет представление о красоте этого замечательного парусника, потому, что фильм снимался в Крыму с участием "Альфы". Кстати, это был не единственный фильм, в котором снималась "Альфа". Фильмы "Прощай" и "Море студённое" также снимались на "Альфе". Для съёмок фильма "Алые паруса" был закуплен красный шёлк, который имитировал алые паруса, после фильма курсанты шили из него плавки и майки, что считалось модно и престижно.
Но где-то к 1968-му году парусник очень сильно обветшал, а денег у нашего государства на восстановительный ремонт, как и следовало ожидать, не оказалось. Парусник пришвартовали к Ростовской набережной, передав его дворцу пионеров, а потом он оказался вообще бесхозным, но несмотря на свою ветхость, на рваный такелаж, всё равно он представлял величественное зрелище, но потом на нём стали жить бомжи, которые разводили костёр прямо на палубе и в конце концов красавица "Альфа", как это не печально, прекратила своё существование. Её куда-то отбуксировали с глаз долой, и кажется, сожгли.
Это всё я естественно узнал уже, будучи курсантом мореходки, когда мы с несколькими единомышленниками даже хотели выкупить "Альфу" и отремонтировать её своими силами, тем более, что она к тому времени ничего не стоила, но согласно действующим законам нам не разрешили этого сделать, т.к. нельзя было частным лицам иметь судно такого водоизмещения в собственности.
Спалить проще. Сожгли, и нет проблемы.
Это меня всегда шокировало и удивляло. Бывая за границей, во многих портах мира, почти везде видел старые отжившие свой век парусники, которые стояли на вечной стоянке и служили украшением данного города. Но это там, это в обществе, где человек человеку, как нам говорили, волк, а у нас друг, товарищ и брат.
После "Альфы" в мореходке уже не было парусников и никогда не будет больше этих альбатросов морей. После "Альфы" училище получило бывший пассажирский теплоход, который был назван в честь ещё одного знаменитого выпускника - "Адмирал Лунин", но это
уже всё не то.
Сейчас в России только у морских институтов рыбной промышленности остались два знаменитых парусника -"Крузнштерн" и "Седов".
Ни учебные заведения морского флота ни военно-морского, никто больше, кажется, не имеет парусников. Увы.
И так, я наконец-то поступил в мореходное училище на судоводительскую (штурманскую) специальность. Как я уже говорил,Ростовская мореходка была славным известным на всех флотах училищем со старыми морскими традициями. Училище было закрытого типа с обширным циклом военно-морских дисциплин. Все курсанты были разбиты на взводы и роты. Во главе роты стояли командиры – действующие офицеры ВМФ. Цикл военно-морских дисциплин преподавался также военно-морскими офицерами, это было как бы отдельное училище внутри училища с очень строгой дисциплиной. Если начальник ВМЦ издавал приказ отстранить курсанта от ВМЦ, то этот курсант безоговорочно отчислялся из училища и направлялся прямиком в армию или в ВМФ. Фактически мы проходили учёбу и службу одновременно, причём учёбу по двум независимым специальностям, например, мы, штурманы, по гражданской специальности штурмана (судоводителя), и по военно-морской артиллериста- минёра (командир БЧ 2-3 кораблей противоминной обороны). Учёба
была серьёзная и независимая друг от друга гражданская и военная. Все тяготы военной жизни присутствовали в полном объёме.
Проживание на двухъярусных койках в кубрике на 60 мест, наряды, дежурства, строевая подготовка, патруль, участие в военных парадах, плюс учёба по двум специальностям. Ежегодно уходили на плавательскую практику в Новороссийское и Азовское пароходства
на суда загранплавания и плюс две военно-морских практики. Я в частности проходил обе в Севастополе на артиллерийском крейсере проекта 68.бис (“Михаил Кутузов” и “Октябрьская Революция”).
Таким образом, через четыре с лишним года, я окончил мореходное училище, получив первый диплом штурмана, а так же офицерское звание и был направлен на Дальний Восток, в город Владивосток, в Дальневосточное морское пароходство.
В ДВМП я попросился сам, т.к. ещё Ленин говорил – Владивосток далеко, но город то нашенский. ДВМП было одно из крупнейших пароходств Союза, бурно развивающееся и вообще, Тихий океан это не Средиземное море, тут романтики хоть отбавляй. А моряки,
все более или менее романтики, без неё на флот не идут.
Глава VI
Дальний Восток, Тихий океан, крупнейшее пароходство в Союзе и я, штурман, помощник капитана на морском судне, моя мечта стала явью. Рейсы в экзотическую для меня, человека с Запада, Японию и другие страны Юго-Восточной Азии, США, и большой каботаж на Камчатку, и к рыбакам в Беринговоморскую экспедицию, в “солнечный” Магадан, и т.д. впечатлений хоть отбавляй.
А Вьетнам? Почему-то запомнились душные тропические ночи Вьетнама, интерклуб в Хайфоне с очень дешёвым, но не плохим пивом и креветками.
Но сейчас я остановлюсь на других рейсах, тяжёлых, но не менее интересных. Это экспедиционные рейсы по северному завозу, т.н. Полярка.
Помню, как только вышли из зоны тропиков. Дышать стало значительно легче. А то недельная стоянка во Вьетнамском порту Хайфон, при неработающем кондиционере, порядком всех вымотала. Кондиционер вышел из строя ещё перед этим рейсом. Но Вьетнам
ждать не мог. Воюющий Вьетнам ждал нашей помощи, и мы ему помогали, доставляя различные жизненно необходимые этой стране грузы, тем самым как бы принимая тоже какое-то посильное участие в его войне с мощнейшей державой мира Соединёнными Штатами Америки.
За двое суток до подхода к Владивостоку получили радиограмму следовать в Находку и готовиться к рейсу в Арктику. Так называемый Северный завоз. Трудно себе даже представить, что будет, если этот Северный завоз по каким-то причинам не состоится. Тогда все крайние северо-восточные территории нашей необъятной родины обречены если не на голодную и холодную смерть, то на жесточайшую борьбу за выживание в этом крайне неблагоприятном и суровом крае, крае Белого Безмолвия, как точно подметил ещё Джек Лондон.
Поэтому ежегодно, с открытием арктической навигации большой процент судов Дальневосточного Морского Пароходства грузились всевозможными грузами, начиная от
свежих и не очень овощей, консервов, вино-водочных изделий и кончая углём, ГСМ и прочими промышленными товарами и шли на крайний Север, на Чукотку, Колыму и далее по побережью Ледовитого океана. Нормальных оборудованных портов в тех краях не было, последние из портов Анадырь и бухта Проведения, а остальное необорудованный дикий берег с малонаселёнными посёлками и полярными станциями. Поэтому каждая такая экспедиция была довольно сложным и сопряжённым с всякими неожиданностями и реальными опасностями мероприятием. Так как портов не было, то естественно груз предстояло выгружать и доставлять на берег силами экипажа. А так как, по большому счёту, это не входит в обязанности экипажа, то с экипажем формально заключался договор подряда на эти работы, естественно за отдельную плату, на которую стороны, в результате переговоров достигали соглашения. И хотя деньги не такие уж маленькие, но, учитывая условия и сложность самой работы, члены экипажа обычно с неохотой соглашались идти в такие рейсы, так, как в загранрейсах всё равно было и гораздо легче, и денежней. Но делать было нечего,
и мало кому удавалось увильнуть от таких экспедиционных завозов.
По приходу в Находку, судно сразу поставили к причалу, и началась погрузка, а так же доукомплектование дополнительными членами экипажа. Через четыре дня погрузка была закончена. На борт было погружено около пяти тысяч тонн всевозможного груза.
Ну, самого, что ни на есть разнообразного. Практически несколько магазинов, если так можно сказать, промтоварные и продуктовые. Собственно этот груз и предназначался для складов и магазинов Чукотских посёлков и должен был обеспечивать эти посёлки на целый год существования, до следующей навигации. Экипаж увеличили на одну третью часть, приблизительно и довели до сорока человек. В штат ввели 4-го помощника капитана, несколько мотористов и матросов и двух трактористов. Для чего нужны трактористы, я тогда ещё не понимал, так как в такой рейс, будучи 3-м помощником капитана уходил впервые.
И так, судно было полностью готово для выполнения ответственного, не побоюсь этого слова, задания, и тёплым летним вечером снялось на далёкую и загадочную бухту Провидения, для приёма необходимой для производства разгрузки техники и оборудования.
Что это за техника и что за оборудования я тогда тоже представлял себе весьма смутно.
На пятые сутки спокойного плавания на север прошли Командорские острова и вошли в Берингово море. Как я уже заметил, погода была благоприятная, море спокойное с тяжёлой как бы маслянистой водой. С каждым днём становилось всё прохладнее, а дни становились продолжительнее. Всё позже и позже заходило солнце, расцвечивая небо в не реальные, умопомрачительные цвета. До чего изобретательна и величественна природа, специально захочешь нарисовать картину, необыкновенной красоты, как ни будешь ухищряться, какие сказочные, сюрреалистические сюжеты, какими не реальными красками ни нарисуешь, а сама природа завтра такое сочинит, что твоя жалкая картинка покажется совершенно не серьёзным фантиком. Глядя на такие фантастические закаты, думаешь, что всё-таки не зря пошёл в этот рейс. Здесь совсем другая природа и совсем другая красота, совершенно отличная от тропиков, суровая, но прекрасная. Здесь тоже есть своя экзотика и ещё неизвестно где её больше. На отдельных льдинах сидели, и грелись на солнышке обитатели здешних мест котики. Из-за сверхрефракции, что обычно для арктических широт, окружающая обстановка была ещё более не реальная.
Плавающие льдины и льдинки казались на гораздо большем расстоянии, чем они были на самом деле и очень увеличенными в размерах. Смотришь, на таком айсберге сидит какое-то огромное существо. Не то фантастических размеров птица, не то медведь, и вдруг это существо взмахивает крыльями и поднимается в воздух, спугнутое приближающимся судном. И оказывается, что это всего на всего какая-то из полярных птиц, так нереально увеличенная рефракцией. Зрелище конечно впечатляющее.
Через семь суток после выхода из Находки прибыли в Бухту Провидения. Самый крайний порт нашей родины. Подумать только, бухта Провидения вообще находится в западном полушарии, то есть тут даже дата по всем правилам должна быть на целый день меньше, чем во всёй остальной стране, как в соседней Аляске, и только для того, чтобы не создавать неудобства дата такая же, как и во Владивостоке.
Сама бухта не очень широкая, но сильно вытянута в продольном направлении с юга на север. Справа по ходу на противоположном берегу знаменитый посёлок Сиреники. Скажете, чем он знаменит? Может Вы о таком и не слыхали ни когда, а между тем именно в Сирениках родился единственный, наверное, писатель чукча Юрий Рытхеу, не путать с Кола Бельды, помните - самолёт хорошо, а олени лучше, нет, Кола Бельды нанаец, а Рытхеу чукча, надеюсь, знаете.
Ну а сам посёлок Провидения находился как бы в глубине бухты на левой её стороне. Обычный северный посёлок . Из мест развлечения и отдыха только клуб и столовая, которая одновременно является и рестораном, небольшой порт и маленький судоремонтный завод. Но значение этого посёлка трудно переоценить в жизни этого северного края, да и всей нашей необъятной родины. Вот и мы, практически загрузившись для снабжения чукотских посёлков и арктических станций должны ещё доукомплектоваться в этой Бухте, без чего делать там нечего, как без рук.
И так, начался последний заключительный этап подготовки к снабженческому рейсу.
Я с четвёртым помощником капитана и ещё двое опытных матросов, а так же четвёртый и третий механики и двое мотористов были назначены экипажами на самоходные баржи типа "Север" (малый десантный катер пр.1176, "Акула" по классификации НАТО), которые предстояло получить в Провидении. По два человека в смене на одну баржу. Один так называемый старшина и один моторист составляли одну смену экипажа одной баржи. Таким образом, в одной смене получалось две баржи, каждая со своим экипажем.
Для получения барж (этих малых десаентных катеров) и необходимого снабжения к ним, с нами на базу был направлен один из вновь прибывших в Находке членов экипажа, который не был из плавсостава пароходства, но в полярку нанимался ежегодно в поиске заработка и приключений. При получении на базе Провидения барж, этот матрос был нам в качестве эксперта и советчика. Как оказалось впоследствии его советы действительно были очень важны, и без его рекомендаций трудно бы нам пришлось, особенно в первое время, пока не наработали свой опыт, который, как известно, достаётся потом и кровью.
После получения барж, мы произвели прямо на месте некоторое переоборудование, или вернее некоторое усовершенствование их, согласно рекомендации нашего эксперта и начался ещё один обязательный, и небесполезный этап обкатки этих барж, и изучение их маневренных и ходовых способностей, и практическая тренировка управления ими.
А трактористы тем временем выбрали себе своих стальных коней или рычащих драконов – два трактора С-100, были тогда такие мощные, тяжёлые трактора. И своим ходом последовали из судоремонтного завода в порт для погрузки на судно.
Данные плавсредства представляли собой самоходные баржи, наподобие десантных, способные выбрасываться своей носовой частью, где была открывающаяся рампа, прямо на пологий берег. Чистая грузоподъёмность их была всего 22 тонны, но согласно технической документации достаточная мореходность. И так, забункеровавшись, начали обкатывать эти наши корабли, ходя разными ходами по бухте и выполняя всевозможные манёвры, тем самым, изучая возможности самих барж, и сами учились управлять ими, этими миниатюрными подобиями судов типа РО-РО.
К вечеру, получив некоторый опыт управления и швартовки, посчитав, что главное ввязаться в бой, а там разберёмся, подошли своими баржами к борту нашего судна, теперь это была наша плавбаза, и приступили к подъёму этих барж на борт. К слову сказать, тоже не лёгкая и ответственная операция, т.к. подъём осуществлялся своей штатной, тяжеловесной стрелой, а работать с тяжеловесом, да ещё с габаритным тяжеловесом, понятное дело, не так-то просто, да и просто опасно. Но часам к двадцати всё дополнительное снабжение, включая баржи и трактора, было погружено на борт и судно начало готовиться к отходу непосредственно к местам выгрузки.
В 7 утра следующих суток наша “ИЖМА” отдала якорь в бухте Лаврентия вблизи одноимённого посёлка. И так, экипаж был поделен на две основные смены, в каждой смене было два экипажа барж, судовая бригада выгрузки из трюма, береговая бригада выгрузки из барж и по два тракториста на трактора. Смена составляла 12 часов. Двенадцать часов работаешь - двенадцать отдых. Первая или вторая смена. всё это не имело ни какого значения так как солнце не заходило почти все двадцать четыре часа и только на короткий промежуток времени, скрывшись за горизонтом, опять выходило. И трудно было сразу сообразить какое же время суток в настоящий момент.
Спустив баржи на воду, вышли на них на разведку, для выбора наиболее благоприятного места для высадки и последующей разгрузки. Наконец обследовав берег визуально, и идя на малом расстоянии от него, подходящее место со сравнительно пологим берегом было выбрано, и мы возвратились на судно, теперь предстоял ещё один ответственный момент погрузить на баржи трактора и доставить их на берег.
И так, трактора были благополучно, хотя и не без приключений, доставлены к месту нашего десантирования и начался напряжённый, тяжёлый труд, ради которого и был организован этот экспедиционный северный завоз. Выгрузка барж проходила в полосе прибоя, по колено, а то и по пояс вводе, приходилось, как циркачам балансировать на скользкой палубе, чтобы не свалиться за борт, или ещё хуже не быть зажатым и раздавленным трактором или контейнером. А дальше уже груз транспортировался волоком в контейнерах тракторами до складов посёлка, где контейнеры также выгружались членами нашей бригады, после чего порожние контейнеры опять же с помощью тракторов и виртуозов трактористов, посредством системы канифас блоков затаскивались опять на баржу. И мы шли на этой барже назад к стоящему на рейде судну за очередной партией груза. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Нужно ли говорить, что к концу смены, мы с непривычки буквально валились с ног.
И сменившись, на судн наслаждались теплом и уютом сухих кают и абсолютным ничего не деланием. По началу, из двенадцати часов отдыха до следующей смены, часов девять, а то и десять просто отсыпались, отдыхали пассивно.
Но как бы там ни было, спустя несколько дней, выгрузка в бухте Лаврентия была закончена и мы подошли к следующему месту выгрузки посёлку Конергино. Здесь мы столкнулись с совершенно неожиданные неудобствами. Не смотря на то, что само место выгрузки было более благоприятное, а именно приглубый, но пологий берег, можно сказать, пляж из мелкой гальки, идеальное место десантирования для наших барж. Но само неудобство состояло в том, что неподалеку лежала полуразделанная туша кита, и от неё исходил сильнейший запах гниющего мяса. Как оказалось впоследствии, это была не пропавшая туша кита, этот кит был добыт местными чукчами около месяца назад, и специально лежал на берегу, доходя до кондиции, согласно весьма специфических гастрономических вкусов местного населения.
А потом вскорости, метров в двухстах от места парковки, так сказать, наших барж, на берег выволокли тушу моржа, и весь посёлок сбежался на делёж добычи. Мы конечно тоже на время оставив работу пошли поглазеть на эту экзотику. Честное слово, как в какие-то средние века. Один из мужиков, не знаю, кто он был, по рангу, острым тесаком отрезал от моржа огромный кусок мяса с салом и давал очередному чукче или чукчанке, которые с довольным видом тащили этот кусок к себе домой. Самые нетерпеливые отрезали прямо от туши мелкие куски сала и тут же съедали их, и предлагали угощаться и нам. Но мы, конечно, отказывались, даже не потому, что это сало было совершенно сырое, хотя выглядело вполне аппетитно, а из-за сильнейшей неописуемой вони исходившей от этой туши моржа. Как оказалось, для чукчей это был возбуждающий аппетит вкусный запах, с их точки зрения.
Вот среди таких ароматов приходилось работать. Хотя нужно признаться, что во время перекуров, и мы сами тоже развлекались не совсем обычным занятием, а именно, собирали мидий с кустов ламинарий, выброшенных прибоем на берег, и затем, положив моллюска на тлеющую головешку из костра, буквально через минуту получали довльно вкусную закуску из жаренных в собственном соку свежайших мидий. Правда к такому гастрономическому изыску пришли не все сразу, в том числе и я, но молодой организм занятый тяжёлой работой на свежем воздухе, не прочь был постоянно получать подкрепление и в результате скоро почти все члены нашей бригады не брезговали такой добавкой к обычной пище.
Майна Пыльгино или Майна Пыльгин, с ударением на последнем слоге, я так и не знаю, как правильно произносится название этого следующего Чукотского посёлка, куда мы должны были доставить их порцию груза. Во всех посёлках абсолютно, без исключения, были свои трудности и особенности. Майна Пыльгино находился довольно далеко от побережья на берегу маленькой чукотской речушки, возможно и название самого посёлка имело какое-то отношение к реке. Речушка была не большая, но с глубиной достаточной для прохода наших мелкосидящих барж. Правда, при впадении в море был довольно значительный бар, который преодолеть для захода в реку было не так-то легко. И первые рейсы были сопряжены, даже, с опасностью быть перевёрнутыми на этом баре, но после нескольких разведок боем, мы научились всё-таки с успехом его преодолевать.
На следующие сутки, после того как мы начали выгрузку в этом посёлке, погода вдруг начала резко портится, и прогноз, не обещал ничего хорошего. Задул холодный северо-восточный ветер, и поднявшаяся высокая зыбь не давала возможности баржам безопасно грузиться у борта судна, да и для безопасности самого судна требовалось отойти подальше от берега. Было принято решение, трактора оставить на берегу, бригаде вернуться на судно, а баржам взяв двухдневный запас сухого пайка войти в реку и став возле посёлка переждать непогоду. Нельзя сказать, что такая перспектива нам не понравилась. Я имею ввиду экипажи барж. Всё-таки двое суток абсолютного ничего не делания и отдых на морском побережье, конечно, это далеко не Сочи, а Майна Пыльгин, ну почти как Баден-Баден, двойное всё-таки название как ни как.
И так, трактора были оставлены на берегу в безопасном месте, береговая бригада была вывезена на судно, а баржи под охраной их экипажей остались в удобном месте у берега этой северной речушки, не далеко от самого посёлка. Первый день прошёл без приключений в интересных беседах с местными аборигенами, так приблизительно часов до двух ночи, потому, что всё равно было светло как днём. Но, тем не менее, спать хотелось и разогрев себе на костре не хитрый ужин, состоящий из тушёнки и чая, поужинав, стали укладываться на ночлег.
Нужно заметить, что баржи проектировались без учёта того, что на них кто-то будет обитать более-менее долго, хотя на них и был в кормовой части очень маленький и тесный кубрик, в котором даже невозможно было выпрямиться стоя, в кубрике было два топчана и печка буржуйка. Вход в кубрик тоже был весьма неудобный, сверху через узкий люк, иллюминаторов, конечно, кубрик не имел и освещался маленькой лампочкой от судового аккумулятора. Запас угля у нас имелся, поэтому раскочегарив, с горем пополам, буржуйку, втиснулись на эти топчаны, естественно без каких либо постельных принадлежностей, в сапогах и ватниках и попробовали заснуть. Чего конечно сразу у нас не получилось, так как в кубрике было сыро и довольно холодно. Через некоторое время температура в кубрике поднялась до приемлемой, но стал ощущаться сильный запах чада. Буржуйка топилась углём, и мы сообразили, что утром можем и не проснуться, угорев в этой стальной душегубке.
Было принято решение спать на улице, возле костра. И я думаю, это было мудрое решение, иначе вы бы не читали эти строки. Пришлось срочно собирать по тундре побольше всякого горючего материала, в основном состоящего из сухих веток различного кустарника, что бы хватило до утра, хотя понятие до утра, в данном случае подходило мало, правильнее сказать до пробуждения.
Растопив или распалив хорошо костёр, расположились на ночлег вокруг него прямо в снегу. От костра шёл приличный жар и со стороны костра, поэтому было даже жарко, даже пришлось следить, чтобы не задымился ватник, зато с противоположной стороны тянуло холодом, поэтому приходилось постоянно переворачиваться, подставляя к костру то один, то другой бок. Но костёр потихоньку прогорает и становится уже холодно, как ни крутись.
Но, не смотря, что холодно, и спать совсем не комфортно, а встать и подбросить веток в костёр, чтобы вдохнуть в него вторую жизнь ни кому не хотелось. Наконец кто-то не выдерживал, вставал, подбрасывал порцию веток, ворошил золу, костёр опять разгорался с прежней силой и снова можно было спать, следя что бы не не загореться со стороны костра. И так всю ночь попеременно. Во второй раз уже из-за чувства вины поднимался кто-то другой. Но костёр потихоньку прогорает и становится уже холодно, как ни крутись.
Но когда костёр всё-таки окончательно затухал, да и солнце к тому времени поднималось достаточно высоко над горизонтом, приходилось не без удовольствия прекращать ночёвку, опять разжигать костёр, но уже для разогрева нехитрого завтрака и утреннего чая. Остальная часть дня проходила в философском созерцании красот летней тундры и беседах с аборигенами об их житие-бытие здесь, на окраине нашей необъятной Родины.
А после двух дней нашей робинзонады, из очередного сеанса радиосвязи с судном узнали, что погода хотя и улучшилась, но с океана идёт крупная зыбь, и рейдовые работы пока невозможны, так что нам придётся ещё некоторое время позагорать на природе. Это известие заставило нас задуматься о хлебе насущном, в прямом смысле этого слова. Наш двухсуточный запас хлеба закончился, правда, запас тушёнки и чая ещё был минимум суток на трое. Но нашу продовольственную проблему мы решили совершенно неожиданным и кардинальным способом. Один из наших новых знакомых, русский по национальности, который работал в этом посёлке начальником электростанции, снабдил нас несколькими большими буханками свежеиспечённого хлеба. А так как он был ещё одновременно и егерем в этих местах, так сказать начальником Чукотки, он нам дал на время своё ружьё и разрешил охотиться, не развлечения ради, а для добычи пропитания, так сказать, потому, что как я понял, охота в этот сезон была запрещена. Упомянув его род занятий, думаю, не лишним будет сказать, что, как я заметил здесь, во всех посёлках, русское население занимало сразу несколько должностей или числились на нескольких должностях сразу. Водитель гусеничного тягача он же и начальник гаража, и он же ещё и автомеханик, т.к. люди здесь в основном все были не на постоянном жительстве, а на заработках, но это временное проживание порой для многих затягивалось на десятилетия. Местная электростанция, начальником которой был наш новый знакомый, представляла собой сарай или гараж, собственно одновременно и сарай, и гараж. В этом гараже стоял электрогенератор с приводом от какого-то мощного трактора, который и снабжал этот небольшой посёлок электроэнергией.
Получив в своё распоряжение ружьё с боеприпасами, мы сразу же, гонимые древним охотничьим азартом, прямо на двух баржах отправились вверх по реке в глубь тундры.
Охотники из нас, нужно признаться, были не очень хорошие, но, тем не менее, благодаря тому, что летом, речушка в тундре была полна всяческих водоплавающих, притом попадались и экзотические экземпляры, которые даже занесены в красную книгу, проблем с охотой не было. Например, гага, обладательница ценнейшего пуха тоже стала нашим одним из первых трофеев. В первый день мы забрались довольно далеко вверх по течению этой речушки, и к вечеру, по нашим понятиям, имели пару гусей, считая эту ценную гагу и какую-то утку. Решив, что на сегодня хватит, поставили баржи прямо здесь и начали обустраивать наш лагерь. Одни пошли собирать хворост для костра, а другие, кому нравилось, среди мужиков всегда есть кто-то, кто очень любит готовить, начали общипывать птиц и чистить картошку для гусиного супа. В результате была сварена большая кастрюля густого, наваристого супа с гусём, а второй гусь с уткой был общипан и положен в “холодильник”, то есть, в сугроб для последующего завтрашнего приготовления. Пообедав или поужинав, удобно рассевшись вокруг костра сели пить крепчайший чай и разглагольствовать о смысле жизни, как оказалось часов до двух ночи, но из-за полярного дня это трудно было осознать, да и в нашем случае это не имело ни какого значения. Переночевав, как уже я имел честь рассказывать, всё повторялось сначала. Приготовив нехитрый, но чрезвычайно вкусный завтрак, или обед и ужин одно- временно и пошатавшись на небольшом удалении от барж по тундре, опять начинали охоту за пищей. Так наша робинзонада продолжалась ещё три дня, и вот, наконец, получили сообщение по радио, что выгрузку можно возобновлять и нас ждут на судне.
После выгрузки груза предназначенного для Майно Пыльгина у нас ещё было несколько таких же медвежьих углов это посёлки Лорино, Уэлькаль, Янраккыннот и наконец Уэлен.
Кто не знает Уэлена, на самой мелкомасштабной карте, на любой, собственно говоря, карте, обязательно обозначен Уэлен, который находится на самом крайнем мысе нашей необъятной страны, на мысе Дежнева. Хотя на самом деле он находится не на самом мысе, а в Ледовитом океане, а точнее в Чукотском море Северного Ледовитого океана.
В Уэлене находится знаменитая на весь мир косторезная мастерская. В этой мастерской местные умельцы вырезают из моржовой кости различные сценки из жизни чукотских оленеводов и охотников, которые очень ценятся не только у нас и даже не столько у нас, сколько за рубежом. Сам посёлок совсем не большой, как и вообще на Чукотке, состоящий из финских домиков и чукотских чумов. Эти домики были специально построены, что бы облегчить и как-то цивилизовать жизнь чукчей, но как оказалось, жить им в них не удобно из-за уклада их жизни и они фактически проживали в чуме. Мне пришлось побывать в этом чуме, и я узнал, почему им неудобно жить в обустроенных домиках.
Посреди чума у них вырыт котлован, в котором они дубят оленьи кожи или шкуры, так сказать, не отходя от кассы. А для дубления используется моча, поэтому проблема туалета здесь не стоит, но можете представить, какой аромат, зато стоит в чуме.Сама моча в данном случае является необходимым и ценным сырьём, поэтому считается проявлением вежливости к хозяину справить свою малую нужду здесь же. И это ещё не самое удивительное, так же проявлением особого уважения к хозяину будет, если вы согласитесь переспать с его женой или дочкой, смотришь, бог даст сына охотника (хотя скорее всего это уже миф оставшийся со старых времён.)
Находится в таком жилище более пяти минут я не смог, и был вынужден скорее выскочить на свежий воздух. А заходил я туда, по приглашению хозяина, совершая не совсем законный торг, вернее даже не торг, а обмен водки на поделки из моржовой кости.
Почему не совсем законный, потому, что по решению исполнительной власти, местному чукотскому населению водка не продаётся, ввиду того, что чукчи, в противном случае, пить будут не просыхая, не взирая ни на возраст, ни на что другое, а нация между тем является и так вымирающей. Ну, а мы, учитывая характер нашего груза, имели кое какие запасы этой огненной воды. Мне было предложено за две бутылки водки кусок или отрез, даже не знаю, как это назвать, выделенной оленьей шкуры или за три ещё и несколько небольших поделок из моржовой кости. Трёх бутылок у меня не было, а было всего две, в результате сошлись на том, что одну бутылку я меняю на моржовую кость, а вторую распиваем вместе, тут же, с его закуской. Как мы обмывали сделку, распространяться не буду, скажу, только, что закусывать его национальной закуской представляющей собой вяленого лосося я не смог, из-за сильного специфического запаха испорченной рыбы. Хотя лосось выглядел вполне аппетитно, а запах, по мнению аборигена, придавал ему особую пикантность, и поэтому такой лосось больше ценился. Пришлось ограничиться банкой консервов в томате из неприкосновенного баржевого запаса.
А между тем, уже в разгаре была осень, то есть условия совершенно изменились. Погода была не устойчивая, мрачная и ветреная. Светлое время суток значительно сократилось, и уже ночь была гораздо длиннее, чем день. Всё чаще приходилось приостанавливать выгрузку из-за штормовой погоды. Выйдя в очередной раз на ночную смену, я был просто поражён величественным зрелищем северного сияния. Не знаю, может оно бывает разное, но то, которое каждую ночь расцвечивало небо над нами, было не похоже на знакомую картинку из книжек. Оно света, как такового, не давало вообще, вопреки моим ожиданиям, и было насыщено менее яркими цветами, но всё равно поражало своей необычной красотой. Весь небосклон был заполнен цветными извилистыми нитями, которые медленно и непредсказуемо меняли свои очертания и окраску. Глядя на эти фантастические картины, которыми мать природа разрисовывала небо, непрерывно меняя узор, нельзя было отделаться от ощущения, что звучит величественная и торжественная музыка, это была какая-то чудная, может в чём-то и грозная симфония. По крайней мере, у меня возникало такое ощущение, когда смотрел на это действо природы.
Температура между тем, тоже быстро снижалась и мы торопились, что бы успеть закончить выгрузку, пока погода ещё позволяла. Это уже была не совсем обычная тяжёлая работа, а работа, сопряжённая со значительным риском уже для самой жизни. Ветер и волны непрестанно увеличивались, а температура медленно, но верно ползла вниз. Работать экипажам барж и береговой бригаде приходилось не просто по колено, а то и по пояс в воде, но и дополнительно на обледенелой, скользкой зыбкой палубе барж. И ещё удивительно, что обходилось без несчастных случаев или тяжёлых травм, что в таких экспедиционных северных завозах обычное дело.
В один из обеденных перекуров, когда бригада собралась погреться у костра, один из тракторов, который всю эту навигацию доставлял нам столько хлопот своим отвратительным нравом, вдруг, вопреки логики, начал катиться на гусеницах по довольно пологому склону, и пока все изумлённо наблюдали эту совершенно не ожидаемую от него выходку, преспокойненько скатился в море и скрылся под водой. Честно сказать, мы от этого сильно и не расстроились, так он нас достал, он всё время заводился когда, наверное, ему этого хотелось, и ехать туда, куда его направляли, тоже очень-то и не желал. Такой капризный был трактор, а может его тракторист, но теперь это значения уже не имело. Ввиду сильно усложнившихся условий плавания для барж, бригада справлялась и одним оставшимся трактором.
Мы все уже адски устали и спешили поскорее закончить разгрузку, но из-за погоды приходилось её часто приостанавливать, а две ночи так вообще опять вынуждены были штормовать на берегу. Но это были уже не такие ночи как летом. Из-за большого наката баржи нельзя было оставлять без постоянного присмотра, поэтому, по очереди, один из экипажа пытался согреться у костра, в то время, как второй оставался на барже.
Легко сказать согреться, скорее просто, что бы совсем не окоченеть, холод и ветер пробирали до костей. Так в борьбе с холодом дожидались рассвета, когда чисто психологически становилось вроде немного легче, а может и правда днём было полегче.
Рядом с нами стояли, пережидая штормовую погоду ещё две баржи с другого судна-снабженца, доставившего уголь из Анадыря. Однажды сосед подошёл к нашему костру и поздоровался со мной по имени, я ответил тем же, удивившись, что мы знакомы.
- Слава, ты что, не узнаёшь меня?
- Ты помнишь Калькутту?
И тут я вспомнил, как же. Это было в самом начале моей карьеры, мы вместе стояли на разных судах на рейде Калькутты в ожидании окончания забастовки индийских лоцманов.Мы тогда простояли очень долго, где-то около трёх месяцев. И единственным развлечением для нас тогда было ездить на шлюпке в гости на другие советские суда так же застрявшие на рейдах Калькутты.
- Ну конечно! Привет Володя! Да, сейчас самое время вспоминать о тропической Калькутте.
- Короче, Вячеслав, я смотрю не весело вы тут живёте, а ну давай к нашему шалашу, на рюмку чая.
Рюмкой чая оказалась бутылка водки. Замечательной, качественной водки “Столичная” из торгсина. В торгсине всегда продавались вещи хоть и дорогие, но высочайшего качества. Конечно, одной бутылки водки на всю нашу компанию было крайне недостаточно, но разделив по братски, и даже на два раза как ни как скрасили эту экстремальную ночёвку.
Утром решили, что волнение немного, но улеглось и нужно продолжить выгрузку тем более по расчётам оставалось работы едва ли на одну смену. Короче говоря, часов через девять напряжённейшей работы, консолидировав усилия и энтузиазм всего экипажа, выгрузку всего груза предназначенного для Чукотки наконец-то полностью закончили. Трудно представить какое облегчение и радость ощутил каждый. Мы с коллегой со второй баржи сделали круг почёта вокруг судна с включёнными сиренами, судно так же отсалютовало продолжительным басом. Победный клич : “Ура-а!” - пронесся над рейдами Уэлена.
Рано утром следующих суток наше судно стало на рейде в бухте Провидения, и началась подготовка для сдачи техники на базу. Так как причалы в данный момент были заняты, было принято решение трактор вывести на барже. А так как баржи были уже довольно побитые, то это, как оказалось впоследствии, было не самое лучшее решение, хотя я и обращал на это внимание. Но желание поскорее уже закончить с этой поляркой пересилило и после спуска на воду, на мою баржу был погружен единственный оставшийся у нас трактор. Так же на баржу спустилось ещё человек пять из судового экипажа с целью поскорее попасть на берег. Мои протесты и уговоры, что лучше дождаться спуска второй баржи и выехать на берег, на барже без груза будет более безопасно, тем более, что на палубу моей баржи сразу же стала поступать вода. Но желание поскорее попасть на берег было сильнее, и ни кто не пожелал покидать борт баржи.
Как только отошли от борта, сразу же обнаружилось поступление воды на палубу. Конструктивно, при предельной загрузке палуба всё же хоть и не много, но должна оставаться выше воды, но в данном случае ввиду многочисленных мелких пробоин и трещин в танках, полученных в тяжёлых условиях экспедиции, она оказалась чуть ниже уровня воды. Это уже было опасно, так как вес трактора был и так предельным для грузоподъёмности баржи. Ну что ж, в данной сложившейся уже ситуации нам ни чего не оставалось делать, как надеяться на везение и на провидение, тем более, что по иронии судьбы происходило всё это в одноимённой бухте Провидения. Я объявил, что бы все, в случае чего, по моей команде были готовы покинуть борт.
Двери в рубку мы и так всегда, в независимости от погоды держали постоянно открытыми, это уже было само собой разумеющееся. А между тем, вода медленно прибывала, а вместе с ней увеличивался и крен на левый борт. Из информации об остойчивости я знал, что крен может увеличиваться до тех пор, пока планшир борта не коснётся воды, в этом случае остойчивость уменьшается уже до нулевой и переходит в отрицательные величины, то есть, наступает уже опрокидывающий момент. И хотя все с нетерпением ждали приближения берега, но скорость пришлось уменьшить до минимальной, так скорость поступления воды тоже уменьшилась, но зато и полагаемое время подхода к берегу возрастало, хотя в этом случае это было лучшее решение из возможных.
На судне заметили наше бедственное положение и срочно выслали нам вдогонку вторую баржу. Когда эта вторая баржа была уже совсем недалеко, планшир наконец-то коснулся уреза воды, а это означало конец, и вот вода хлынула через борт на палубу баржи.
Я выскочил из рубки и скомандовал : “Прыгаем !”
С баржи как яблоки с яблони, когда её трусят, посыпались наши злосчастные пассажиры.
Я так же прыгнул. О том, что вода, наверное, довольно холодная, об этом ни кто в тот момент, конечно, даже не задумывался.
Первые мгновения, когда я ещё по инерции уходил глубоко под воду, мелькнула мысль, что неужели вот именно так всё и кончается? Как ни странно, особого страха не было. Мысли работали в направлении как спастись и как выбираться из этой ситуации. Как глубоко я ушёл под воду я не представлял. Я энергично потряс ногами, чтобы сбросить сапоги. Хорошо, что я так и не научился наматывать портянки, сапоги были надеты на несколько носков и так держались довольно свободно, то без труда соскочили с ног.
Я начал энергично пытаться вынырнуть, что мне с успехом и удалось. Вынырнув на поверхность, окончательно убедился, что на этот раз мне повезло, и я пока не утонул.
Метров может в двадцати, во всяком случае, мне так тогда показалось, я увидел нашу вторую баржу, посланную нам на спасение. Добравшись до неё, начал пытаться подняться на баржу, но, учитывая всё-таки её высоту и мою намокшую тяжёлую амуницию, самостоятельно этого я сделать, естественно не мог. Моторист с баржи подал мне руку и пытался помочь мне взобраться на борт. Но в этот момент ещё один из несостоявшихся пока утопленников, судовой электромеханик, добрался до баржи и охваченный паническим страхом крепко обхватил меня за ноги, не давая и мне подняться и сам просто висел на моих ногах тяжёлым балластом.
-Отпусти ноги. Ну, нас же не вытащат так двоих, отпусти, я вылезу и тебя сразу же вытащим, ты же только мешаешь! – Кричал ему я, и пытавшийся вытащит меня моторист.
Но это на него ни как не действовало. Хоть по голове бей. Наконец и старшина баржи бросил руль выскочил на палубу и совместными усилиями вырвали меня из его объятий, а я, выбравшись на палубу, тоже сразу же подключился к доставанию нашего электромеха, а так же остальных бедолаг. Наконец-то последний кандидат в утопленники был выловлен и благополучно вытащен на палубу баржи-спасателя и мы, к нашему счастью, убедились, что все, как ни странно, слава богу, живы.
Только сейчас я начал ощущать что погода довольно прохладная, если не сказать больше, учитывая что я стоял босиком на металлической палубе и в насквозь промокшей одежде. Но выхода не было и пришлось стоически переносить холод, пока баржа возвращалась на судно. На судне все “приняли на грудь” по стакану водки, помылись под горячим душем и отправились спать, что бы успокоить довольно возбуждённую нервную систему. На сегодняшний день было принято решение, нас ни в каких работах не использовать.
В следующие два дня с помощью стоявшего здесь же в бухте вспомогательного корабля ВМФ были предприняты попытки траления места нашего затопления с целью найти трактор. Это вообще-то особая история, заслуживающая отдельной главы, но я её пропущу, отмечу только, что после двух суток безуспешного траления, было принято окончательное решение отказаться от этой затеи.
И так, экспедиция закончилась. Основная, главная задача северного завоза была полностью выполнена, а то, что мы вернулись потрёпанные как с войны, потеряв часть техники, но, сохранив всех людей, уже было нормальным достижением само по себе.
Сдав оставшуюся баржу на базу в Провидении, снялись назначением на залив Креста, в порт Эгвикинот, где, чтобы не совершать балластный пробег до Владивостока, взяли на борт специальные контейнеры-ёмкостями, со странным содержимым. Каждый контейнер был опечатан, а что за содержимое ни кто толком не знал, по документам - оловянная руда, кастерит. После чего снялись в порт нашей приписки Владивосток. Шесть дней перехода до Владивостока, после такого напряжённого труда, показались отдыхом, приятным морским круизом. Нормальный размеренный ритм работы, хорошая погода и предвкушение скорого возвращения домой способствовали хорошему настроению.
По приходу во Владивосток, кто мог, списались в отпуск. Оформил отпуск и я, и закончив формальности вылетел домой в Ростов-на-Дону. Куда как оказалось, весть о моём спасении не дошла, а только, о якобы, моей гибели на просторах Арктики. Ещё долго после этого случая, мои друзья и однокашники встречая меня, были искренне удивлены и шокированы тем, что я живой и невредимый, когда многие уже давно и не раз выпили за упокой моей души.
После полярки, вернее после опрокидывания баржи, надолго ещё остались не приятные ощущения под ложечкой, когда судно сильно кренилось, во время шторма, но потом постепенно всё пришло в норму.
В полярку больше не ходил, были, правда, рейсы в столицу колымского края Магадан, зимой, экстрима там тоже выше крыши. А также много рейсов в различные части света и в Индию, и в США, и в Австралию, и в Океанию, через все океаны, штормы и тайфуны, но это уже предмет другого рассказа.