Александр Сергеевич Суворов («Александр Суворый»)
Книга-фотохроника: «Легендарный БПК «Свирепый» ДКБФ 1971-1974».
Глава 384. Балтийское море. ВМБ Балтийск. Морское довольствие. Часть 2. Свинарник. 27.03.1974.
Фотоиллюстрация из открытой сети Интернет: Флотское подсобное хозяйство. Свинарник. 1974.
В предыдущем:
Когда меня взяли в хозкоманду на разгрузку вагонов с мешками с сахаром, вот тогда-то я и ощутил всю прелесть «морского довольствия»…
Наконец, командование ВМБ Балтийск и тыловой службой наладили анализ потребностей боевых кораблей и боевых частей и на БПК «Свирепый» начали приезжать офицеры службы снабжения и перед выходом корабля на БС (боевую службу) или в море на несколько суток, изучать наши потребности, а также их соответствие возможностям базы. При этом согласованное количество и перечень продуктов и вещей централизованно доставлялось на корабль.
Но особенно большое внимание командование ВМБ Балтийск уделяло материально-техническому снабжению кораблей и их дозаправки топливом, водой и продуктами питания в море. Корабли снабжения ВМБ Балтийск – средние морские танкеры (СМТ) «Лена», «Олекма», «Шексна» и другие вспомогательные суда были уважаемы, желанны и почитаемы всеми без исключения экипажами всех боевых кораблей Балтийского флота, да и других флотов ВМФ СССР.
Фактически в мирное время без этих якобы только «вспомогательных», а на самом деле незаменимых судов материально-технического обеспечения, боевые корабли флотов были бы беспомощны, недвижимы и голодны. Фактически в военном время боевые корабли без этих судов-заправщиков вынуждены были бы заниматься крейсерством (рейдерством), захватом чужих кораблей и баз снабжения, заниматься традиционным пиратством. А как иначе?
Конечно, заявки командиров кораблей на вещевое и продовольственное довольствие осуществляться могли только по штатной численности экипажа корабля, характеру выполнения боевых задач в море или на берегу, а также только по утверждённым нормам морского довольствия.
Склады ВМБ Балтийск полностью и своевременно обеспечивали корабли не только всеми видами довольствия, положенными по табелям и нормам снабжения, но также, в определённых случаях, например, при приёме «высоких гостей» или во время визитов, праздников и юбилеев, чем-нибудь «вкусненьким».
Тыловые мастерские, ателье и иные службы ВМБ Балтийск небольшим количеством гражданских или военных служащих обеспечивали простой ремонт или наладку корабельных радиоэлектронных средств, машин и оборудования, в том числе и санитарно-бытового оборудования. Поэтому у нас не было особых проблем с парикмахерскими машинками, утюгами, стиральными машинами, пылесосами, телевизорами, проигрывателями, магнитофонами и т.д. Правда, всё было советского производства и недостаточно новое…
Партийное и советское руководство страны, Калининградской области и города Балтийска всякий раз, посещая корабли в ВМБ Балтийск, интересовались бытом моряков. Правда, до кубриков и проверки рундуков матросов и старшин они «не доходили», но за них это делали наши командиры боевых частей, старпом, замполит и командир корабля, капитан 2 ранга Е.П. Назаров.
Опять же, командир корабля и замполит не «опускались» до того, чтобы лично проверять рундуки, робы и бельё моряков, но старпом, капитан-лейтенант Н.В. Протопопов, командиры БЧ (боевых частей) или их заместители, а также корабельный медик, капитан медицинской службы Л.Н. Кукуруза обязаны были это делать по службе.
Особенно строго командир корабля, капитан 2 ранга Е.П. Назаров следил за условиями и качеством питания моряков на БПК «Свирепый». Конечно, нормы – нормами, но Евгений Петрович требовал от службы снабжения и коков на камбузе, чтобы «нормативная еда» обязательно была не только тщательно выверенной по количеству и составу, но обязательно вкусной, питательной, полезной.
Евгений Петрович Назаров как то в разговоре на ходовом мостике с замполитом, капитаном 3 ранга Д.В. Бородавкиным и старпомом, капитан-лейтенантом Н.В. Протопоповым при мне, стоящим тогда «на руле» за штурвалом, напомнил этим офицерам о причинах восстания моряков на броненосце «Потёмкин» и крейсере «Очаков» в 1905 году – о пренебрежении офицерами кораблей качеством матросской пищи…
- Плохая еда на корабле в море – это яд, разрушающий не только организм человека, но и его душу, сознание и совесть, - сказал тогда Евгений Петрович Назаров. – Голодный, обиженный и униженный матрос не будет хорошо служить и рисковать своей жизнью. Вот так-то, отцы-командиры…
Я тогда запомнил эти слова командира корабля, потому что он слово в слово сказал то же самое, что говорил-рассказывал мне мой отец, который точно также строго следил за тем, чтобы его бойцы в разведэскадроне 2-й конной армии Белова были всегда сыты, накормлены, одеты и обуты.
Кстати, характер БС (боевой службы), например, дозорная БС, охранительная БС, рейдерская БС, разведывательная БС, боевая БС (с непосредственным ведением боевых действий и стрельб) и т.д. по разному нормировалась нормами материально-технического обеспечения. Подводные боевые корабли, естественно, имели более «богатые» нормы обеспечения, а надводные, большие или малые корабли, скажем так – «иные» нормы...
Изменение так называемого «автономного» или «морского пайка» (например, по нормам подводников), несомненно, способствовало улучшению качества питания экипажей кораблей, уменьшению заболеваемости, возможности увеличения срока автономного (одиночного) боевого похода, существенно повышало морально-психологический климат на корабле, способствовало дружбе и взаимовыручке экипажей кораблей в море (при обмене продуктами и вещами).
Кроме этого, на флоте традиционно при возвращении кораблей с БС (боевой службы) выручают жареных или печёных поросят. Для этого на базах флотов существуют так называемые «подсобные хозяйства». Были такие и на Балтийском флоте…
Я ни разу не был на подсобном хозяйстве ВМБ Балтийск, но вот в свинарнике в посёлке Пионерское во времена прохождения «курса молодого бойца» в 9-м флотском экипаже, я побывал и «жареного свинёнка» отведал…
Вот как это было…
Это было поздним ноябрём 1971 года. Начиная с середины ноября 1971 года, погода в Калининградской области была неустойчивая, ночью подмораживало, днём было холодно и сыро, оттого ещё холоднее и мрачнее.
В понедельник 22 ноября 1971 года, когда меня включили в команду «свинопасов», то есть «работников свинарника флотского подсобного хозяйства», было не просто холодно, а морозно холодно (ночью минус 8,3-10,3°С, утром минус 6,2-7,5°С, а днём минус 4,9-5,5°С. В среду 24 ноября выпал снег.
Если днём в разрывы облаков ещё светило солнышко, то к среде небо заволокло такими тучами, что сердцу молодых новобранцев уже двое суток и три дня живущих в условиях свинарника было совсем невмоготу…
Дело в том, что я и мои товарищи ещё только полмесяца прослужили в 9-м флотском экипаже ДКБФ и только-только прошли первые самые тяжёлые недели военно-морской службы. Наши головы под свободными зимними шапками были наголо стриженые, наши тела уже были настолько худыми «на казённых харчах», что не держали и не вырабатывали тепло, а наши воинские умения и привычки ещё не сформировались и мы были похожи на желторотых птенцов, которых совсем не было жаль…
Никому… Никому нас не было жалко, никому мы не были нужны, никого не было, кто бы мог нас пожалеть… сирых и убогих… немощных и растерянных… голодных и холодных…
Мы ещё не приняли присяги, поэтому нам не могли доверить оружие с боевыми патронами, но нужда заставляла командование менять «вахты» новобранцев на свинарнике подсобного хозяйства, потому что больше трёх дней «пацаны» или «салаги», как нас теперь называли, просто не выдерживали свинячьих условиях жизни и убегали в самоходы, а то и пытались дезертировать из свинарника…
Когда командир нашей роты в Экипаже зачитывал по памяти приказ о назначении в караул свинарника новобранцев, он потом шепнул мне, что включил меня в эту команду «для проверки характера на стойкость и выдержку» и добавил, чтобы я «не рвался в бой, а брал пример с сержанта-годка».
Сержантом-годком, которого приказом по роте назначили «старшим команды свинопасов», был самых угрюмый, самый злобный и самый придирчивый старослужащий сержант в 9-м флотском экипаже в посёлке Пионерское – его отправили в свинарник за его сержантские прегрешения. Поэтому он всё своё злое раздражение вымещал на нас, на «салаг»…
В свинарник нас привезли вместе со сменой караула в кузове грузовика. Естественно, как в обычной советской жизни бывает, в кузове не было никаких лавок, ящиков, стульчиков, а был грязный кузов, в котором стояли, а потом катались из угла в угол, бочки и бидоны, коробки и ящики со стеклянными банками, запасные части от машины и разнообразный шанцевый инструмент, который никто не удосужился крепко связать.
Дорога в свинарник была ухабистой, разбитой, с колеёй, заполненной грязной жижей и нам несколько раз приходилось спрыгивать с борта машины, чтобы подтолкнуть её, вытащить из ям.
Матросы караульной службы ничем абсолютно нам «салагам» не помогали и вообще были как «не от мира сего» - молчаливые, сдержанные и цепкие со своими автоматами и цинками с патронами. Из командир, лейтенант, начальник караула всё время пути ни разу не вышел из кабины грузовика.
Только наш звероподобный сержант – командир «команды свинопасов» тяжело спрыгивал с борта кузова грузовика и резко командовал нами, а мы, как муравьи, своими худенькими руками выталкивали машину из грязи.
Грязь… Вот первое впечатление и воспоминание об этом трёхдневном пребывании в свинарнике подсобного флотского хозяйства…
Сам свинарник оказался максимально простым – большая огороженная колючей проволокой и двойным забором из редких кольев открытая территория, на которой в центре был устроен невысокий длинный навес с бортиками, наподобие деревенского рынка с прилавками, а недалеко от кривых ворот с арочной вывеской торчала прямо из земли невысокая металлическая труба, видимо, печки.
Здесь был большой бугор земли, внутрь которого вели обветшалые поломанные ступеньки, а внутри была большая полуземлянка-барак с нарами, парашей, широким и длинным деревянным столом, большой печью с огромным чугунным котлом, покрытым крышкой и рукомойником у входа.
Дверь в эту полуземлянку-барак была широкой, двойной, но одна из половинок дверей, видимо, никогда не открывалась. Дверь снаружи и изнутри была оббита многими слоями ватных и суконных одеял, матросских шинелей и бушлатов, но всё равно она была постоянно сырой и ночью покрывалась белой изморозью…
В полуземлянке-бараке стояло такое «амбрэ», что мы с мороза и свежего воздуха просто задохнулись. Атмосфера «в доме» была такой густой, что показалась нам парилкой, баней, конюшней, свинарником, мартеновской печью, кухней столовой общепита и общественной уборной одновременно.
Странно, но в этом скопище тяжёлых запахов и ароматов остро выделялся вкусный запах свежих щей и густого свежезаваренного чая. Эти запахи после наших бессильных потягов на грязной дороге, а самое главное жилое тепло, исходившее от печки, сразу же «погасили» наши неприятные ощущения от «амбрэ» и возбудили «зверский» аппетит.
Мы еле-еле дождались «официальной» смены «вахты», когда одна команда грязных, сонных, усталых, равнодушных, но страстно нетерпеливых «свинопасов» сменится нами, свежими. После того, как «старички» спешно покинули барак, мы, руководимые нашим сержантом и «начальником свинофермы» - пожилым, небритым, хмурым и молчаливым мичманом, заняли освободившиеся места на нарах, разложили свои походные мешки и скромно сели к столу.
Через несколько томительных минут к нам присоединились строгие и молчаливые матросы караульной службы и мичман (хозяин свинофермы) поставил на стол большую кастрюлю со щами. Запах свинины и капусты с петрушкой и укропчиком, с солюшкой и перчиком, с зелёным лучком и лавровым листиком так ударил нам по ноздрям, что скулы наши самопроизвольно стали судорожно двигаться, а ложки замелькали-застучали о дно наших мисок.
Жизнь показалась нам не такой уж грязной и мрачной, как только что до этого, но мы «салаги», как всегда, ошибались… После сытного завтрака-обеда, без всякой передышки, мы приступили к исполнению своих обязанностей «свинопасов».
Оказалось, что мы должны были опорожнить в огромные алюминиевые кастрюли то «пойло», что было в ещё более огромном чугунном котле, вмурованном в печку. Потом мы должны были под руководством мичмана отнести эти тяжеленые кастрюли с «пойлом» на территорию свинарника и опорожнить из в деревянные длинные корыта с обгрызенными краями и накормить поросят.
Поросят было много, около 200 штук, и все они рвались к нам, к кастрюлям, прямо к нам под ноги, а идти нам пришлось по территории полностью вытоптанной, выкорчеванной и щедро политой поросячьим отходами.
Территория свинарника была почти полностью сплошным месивом полужидкой поросячьей грязи. Естественно, всё вокруг смердело такой вонью, что всё съеденное нами во время завтрака-обеда просилось наружу…
Хозяину флотской свинофермы было хорошо, он был в сапогах, прич1м сменных сапогах, а мы были в флотских ботинках-прогарах, которые были у нас одни и которые всякий раз перед входом в барак надо было тщательно как-то вычищать и мыть в тазу с водой.
А воду нам приходилось носить в таких же огромных кастрюлях и этой воды нужно было очень много, потому что её нужно было постоянно кипятить в огромном чайнике, наливать в рукомойник, в таз для мытья обуви, а самое главное, в бездонный чугунный котёл с «пойлом» для поросят.
Поросята требовали своего «пойла» всё время… Не регулярно, не в определённое время. Не по часам, а всё время, то есть постоянно. Видимо, какая-то часть попросят так и не успевала досыта наесться из общего корыта, там тоже были свои «годки», «молодые» и «салаги».
Главный свинопас-мичман хмуро предупредил нашего старшего сержанта, командира нашего отделения, что «поросята не должны быть голодными и скучными, потому что если кто-то из них сдохнет, то нам всем, а сержанту в отдельности, придётся отвечать по всей строгости закона».
- Так что нам, вприсядку перед ними танцевать?! – «вскипел» наш командир отделения.
- Если это поможет, то и вприсядку, - невозмутимо ответил мичман. - Но лучше всего вовремя их кормить и всё. Это «и всё» оказалось настолько объёмным, что превратилось «во всё»…
Оказалось, что мы должны были принимать машины, которые привозили нам картошку, свёклу, капусту, мешки с крупой и комбикормом, огромные кастрюли с отходами пищи из столовых и камбузов, рыбу, отходы от рыбного производства, отходы с мясокомбината и ещё чёрт те что…
Всё это мы должны были чистить, мыть, очищать от металлических и иных несъедобных вещей и предметов и валить в чугунный котёл в печке. Печку мы должны были постоянно «кормит» углём, который большим буртом был свален возле входа в барак.
Рецептурой. Составом и концентрацией всего того, что мы сваливали и заливали в «чугун» заведовал сам главный свинопас-мичман. Он молча и строго жестами показывал что, куда и чего сыпать, лить, накладывать, резать, кромсать, зачищать и т.д.
Наш командир отделения-сержант носился по бараку и по территории свинарника как угорелый и орал, орал и командовал, раздавал направо и налево подбадривающие пинки и тычки, а мы, как заведённые, с ошалевшими и почти ничего не видящими глазами носились, тащились, обречённо брели или вымученно бегали туда-сюда, сюда-туда…
Вся моя «вахта» на этом флотском свинарнике запомнилась мне постоянным мотанием туда-сюда с тяжелеными, вытягивающими жилы из рук, кастрюлями с пойлом, отходами, золой, картошкой, бураком, капустой и комбикормом…
Нос уже не воспринимал вонь и «амбрэ» барака, а наоборот, жаждал его, как запах «родного дома». Нары, которые поразили нас сначала своей беспощадной деревянной концлагерной жёсткостью, стали желанными, мягкими, спасительными. Сон, в первую ночь тревожный и слезливый, стал глубоким и беспросветным.
Рано утром третьего дня меня разбудил начальник караула. Лейтенант вполголоса сказал, что одни из караульных матросов пропал, оставив свой автомат возле караульного навеса, поэтому «тебе, Суворов, нужно будет с часик постоять в карауле, пока не приедет смена караула».
- Когда приедет смена караула, - внушал мне лейтенант, - ты им громко и властно скажешь: «Стой, кто идёт!». Они должны к тебе подойти на расстояние пять шагов и сказать тебе пароль «Кострома». Ты им должен ответить: «Сухиничи, проходи». Запомнил?
Я ничегошеньки не запомнил, но сонно мотнул головой.
Возле кривого столба с четырёхскатной крышкой-навесом нас встретил какой-то моряк с автоматом и молча дал мне в руки другой автомат с примкнутым штыком.
- Если кто-то из гражданских начнёт тебя отвлекать и будет к тебе обращаться, не обращай на них внимание, а если будут приближаться и настаивать, то предупреди их, что будешь стрелять, - инструктировал меня лейтенант.
- Патронов в автомате нет, но они этого не знают, - сказал он. – Если подойдут вплотную к колючке, то резко передёрни затвором, - вот так!
Офицер ловко лязгнул затвором и на уровне пояса выставил автомат перед собой. Этот звук и вид острого автоматного штыка меня окончательно разбудил, мне стало интересно. Даже утренний заморозок, который с тепла барака, предательски шарил у меня по всему телу, отступил и сменился жаром ответственности. До этого я держал автомат только на занятиях по устройству, разборке-разборке оружия…
После того, как начальник караула показал мне секретную кнопку тревоги, я остался один на один с моим столбом, коридором из колючей проволоки и утренним туманом, который густыми клубами накатывал и накатывал на меня со всех сторон.
Из тумана послышался глухой звон рельсы и голос соседнего часового «Не спать!». Я тоже взял железку, приставленную к столбу, и ударил в свой кусок рельсы, висящий на кривой проволоке. Раздался звонкий звон и я тоже завопил в сторону другого моего соседа по караулу «Не спать!».
- Ты что, новенький? – крикнул мой сосед, и я с радостью и трепетом сердечным ответил ему утвердительно.
- Ничего! – крикнул мне сосед по караулу. – Главное не спи, ходи, а то утащут!
«Как утащут? Куда утащут? Кто утащит?» - мысли сразу вихрем зароились у меня в голове. Я вспомнил, что поводом моего внезапного назначения в караул явилась пропажа одного из матросов. С этого момента всё происходящее и туман вокруг меня стали казаться мне зловещими, страшными, а не весёлым приключением…
Не знаю, сколько времени прошло с момента моего вступления на пост, но мне показалось, что вечность. Я даже обрадовался, когда туман стал рассеиваться, и я увидел сначала очертания двойного забора из колючей проволоки, строения нашего свинарника, услышал вопли голодных поросят, увидел моих друзей-товарищей, которые точно, как военнопленные узники концлагеря вынсили из барака парашу, потом таскали уголь, воду, картошку и свёклу из буртов, а потом стали разносить кастрюли с пойлом в стали поросят.
Глядя, как поросята суетятся и рвутся к кормушкам, я сам ощутил такой зверский аппетит, что даже завыл по-проросячьи.
- Э, солдат, курить хочешь? – спросил меня хриплый голос из-за «колючки». Я от неожиданности так испугался, что чуть не выронил автомат из рук.
За забором в пяти шагах от моего поста стоял бомжеватого вида мужик в ватнике с поднятым воротником, мятые брюки заткнуты в сапоги, а руки в карманах ватника…
Я напрочь забыл все уставные слова часового на посту и молча смотрел на это явление-видение, невесть откуда взявшееся из тумана.
- Тебе нельзя разговаривать ни с кем, кроме начальника караула, - сказал спокойно во мне внутренний голос моего давнего друга деда «Календаря». - Молчи.
Я молчал, но автомат взял наперевес возле пояса.
Мужик нерешительно потоптался на месте, а потом то шагнул назад, то вернулся. Позади него из тумана возникла фигура женщины в коротком пальто. Руки у неё тоже были глубоко в карманах.
Она решительно подошла к мужчине и толкнула его плечом в спину. Мужик снова шагнул ко мне и пересёк границу пяти шагов до забора с колючей проволокой…
- Слышь, парень, может, договоримся? – негромко спросил меня мужик. – Ты нам порося, а мы тебе водки?
Я не знал, что мне делать… В голове вертелся сумбур из мыслей, образов, слов, команд, поступков. Наконец, что-то стало проясняться и руки сами взяли железяку и несколько раз ударили по куску рельсы, висящей на моём столбе.
«Не спать!» сразу же откликнулись мои товарищи караульные. После этого я опять выразительно поднял ствол автомата с блестящим штыком на уровень пояса в направлении мужика и бабы.
Баба опять что-то сказала мужику в спину, он воровато огляделся по сторонам и вдруг решительно, ловко и быстро стал прыжками приближаться ко мне. При этом он вдруг стал лихорадочно высвобождать свою правую руку из кармана…
Я ничего не успел сказать, но руки сами, ловко и быстро, резко и отчётливо передёрнули затвор автомата. Затвор характерно лязгнул, и я вдруг почувствовал хладнокровную уверенность, выпрямился во весь рост и сделал полушаг левой ногой вперёд.
Мужик остановился, как вкопанный. Так мы и стояли, разделённые редкой колючей проволокой, друг против друга на расстоянии трёх шагов, приготовившись к последнему броску.
Наше напряжённое противостояние прервала группа из трёх человек, которая вышла из тумана по дорожке внутри периметра заборов из колючей проволоки.
- Стой, кто идёт?! – заорал я так, что самому стало страшно.
- Кто это был? – в свою очередь спросил меня начальник нашего караула, подходя с другим лейтенантом и ещё одним матросом ко мне. – Докладывайте.
- Двое гражданских: мужчина и женщина. Предлагали водку взамен за поросёнка, - отчеканил я, переводя дух и унимая дрожь в коленях.
- Почему так близко подпустили к посту? – строго спросил другой офицер. – Почему не спросили у нас пароль? Почему не сделали предупредительный выстрел в воздух?!
Я почему-то почувствовал себя смертельно уставшим и ничего не ответил этому «новенькому». «Мой» начальник караула понимающе и одобрительно взглянул на меня и приказал нам с новым матросом обменяться постами.
- Матрос Суворов вахту-пост сдал! – сказал я новенькому и вдруг пожалел его, как будто я уже не «салага», а по крайней мере, «молодой» матрос.
«Новенький» не смог мне вовремя ничего ответить и только молча взял мой автомат и встал на моё место. «Мой» начальник караула осуждающе посмотрел на «новенького» своего сменщика и мы с ним пошли к бараку…
Возле барака опять смачно пахло свежими щами и даже жареной свининкой. Точно, на столе стояла огромная сковорода с румяной жареной картошкой и свиными рёбрышками. «Старая» и «новая» команды дружно поглощали вкусные ароматные щи, ели картошку и старый мичман строго следил за тем, чтобы каждый получил свою «пайку» свиных рёбрышек с мясом.
Ничего более радостно вкусного в своей матросской жизни я ещё не ел…
Когда мы вернулись в 9-й флотский экипаж и в свои роты, то, не сговариваясь, мы рассказывали всем любопытствующим не о голодных поросятах, не о концлагерной жизни и труде в свинарнике, а об этих щах и о том морском довольствии, которое мы получили, «катаясь как порося в райской грязи»…
Лично я воспринял это приключение во флотском подсобном хозяйстве как истинно мужское испытание силы воли, терпения и выдержки советского моряка, который и на берегу в нечеловеческих условиях остаётся человеком и моряком.