Кривобоков Иван Александрович родился в 1957 году в з/с Светлоозёрский Бийского района Алтайского края. Окончил школу. Отслужил в армии. Освоил профессию электрогазосварщика. С 1981 по 1994 год работал на Сахалине в г. Оха. В настоящее время проживает в Бийске. Публиковался в журнале "Огни над Бией" и в Интернете.
КАРАНТИН
Повесть
ПОВЕСТКА. ОТЕЦ. ПРОВОДЫ.
В один из погожих майских дней, отработав на полеводстве, Роман за калиткой ограды увидел встревоженное лицо матери. Любая печаль или небольшая неприятность, сразу оставляла невидимую печать на её красивом лице...
- В чем дело, мама? - спросил с удивлением сын, на что она молча протянула ему серый квадратик бумаги, повестку в военкомат. "Вот она, родимая, со звездочкой..." - пронеслось в голове у парня. Содержание было предельно лаконичным:
"Вам приказано явиться в районный военкомат 2 мая 1976 года к 9 часам утра, для отправки на действительную военную службу. При себе иметь..." - прочитал Роман и бросил повестку на стол. В глазах матери стояли слезы, и сын, обняв её за плечи, произнес: - Не горюй, мама - не мы первые, не мы и последние.
Два дуплета: зима, лето и домой - два года быстро пролетят! Все будет хорошо. Лучше отслужить в армии спокойно, чем считаться дефективным. Ведь их и девушки обходят стороной - не в грош не ставят. Как говорят в деревне, кто не служил, тот считается неполноценным мужиком... Армия закаляет мужчину и дает неоценимый опыт в других условиях.
- Мам, дай что-нибудь поесть, а то уже забыл, когда обедал - пошутил он. После ужина мать с сыном привычно управились на подворье со скотиной, и присев на крыльцо, стали поджидать отца с работы. В совхозе в самом разгаре шла посевная, и работяги, не покладая рук пропадали на полях с темна и до темна. Отец работал механизатором, и сейчас, в эти горячие деньки на своем тракторе сеял зерновые.
Не в силах усидеть на одном месте, Роман решил встретить отца на дороге. Еще издалека он увидел его знакомую фигуру. Вдвоем с напарником они шли по центральной улице. Не торопясь, с гордым достоинством изрядно потрудившихся людей, поблескивая белыми зубами на черных от пыли и копоти лицах. Видно было и на расстоянии - любят они свою тяжелую крестьянскую работу, ведь им в спины дышали возделанные ими поля, и только родная земля вселяла уверенность и придавала силу.
На своем МТЗ-50 отец таскал сеялки по полям, находясь в постоянной тряске с раннего утра до захода солнца, для того, чтобы в срок закончить посевную кампанию. Было и совсем тяжелое время, когда отец, одетый в фуфайку и шапку-ушанку, зимой работал на первенце тракторостроения, МТЗ-2, технике, которая даже не имела кабины.
Обмораживая руки и ноги, сдирая снег и лед с обветренных лиц, механизаторы не бросали свою работу, и упорно доводили до завершения. Роман любил и побаивался отца. Достаточно было одного косого взгляда, чтобы все понять и выполнить беспрекословно. Вот и теперь, встретив и взглянув отцу в глаза, сын понял - он уже все знает. Дрогнувшим от волнения голосом, отец произнес: - Ну, вот сынок, пришло и твое время.
Вести по селу распространялись со скоростью света, а сарафанное радио работало с большим опережением, что не было для Романа новостью. Через неделю в деревне началось всеобщее гуляние. Сразу пять человек уходили на службу в вооруженные силы и на охрану рубежей нашей Родины. Три дня подряд длились проводы новобранцев, и подвыпившая молодежь с баянами и гитарами переходила из одного дома призывника, к другому.
Повестки пришли на разные дни. Самогон и брага лились рекой, почти вся деревня была в угаре... Не с руки было и совхозному парторгу запретить, или пройти мимо соседей с укоризной. Во дворе у Романа натянули палатку, поставили скамейки, и многочисленные родственники, за обильно уставленными деревенскими яствами столами, вместе с молодежью начали отмечать событие.
Каждый старался дать хоть какое-то напутствие, приободрить будущего солдата. Хозяин дома вытащил флягу браги из дома и поставил прямо у дороги. Каждому проходящему предлагалась кружка пенного, шипучего напитка.
Редкий человек отказывался от веселящей жидкости, а некоторые из прохожих "угостились" уже по третьему кругу. Подвыпивший отец Романа строго следил за этим мероприятием, и народ в деревне знал - отказ поддержать компанию вызывал глубокую обиду и не сулил ничего хорошего. Проводы прошли весело и мирно, на славу погуляли сельчане.
Наутро, следуя с родными и провожающими к автобусу, Роман, проходя мимо школы, бросил прощальный взгляд на березовую рощу-великаншу: вспомнились прежние ребячьи шалости под её кронами: прогулки и долгие сидения под звездным небом, с любимой, на скамейке. Защемило на сердце - он покидал село, до боли близкое, сызмальства кровными нитями связанное с его, пока не устоявшейся судьбой.
За четыре дня до проводов призывники прошли краевую медкомиссию. Все поголовно, оказались пригодными и здоровыми для прохождения воинской службы. В большом зале сидело несколько офицеров, одетых в белые халаты, и
трое, мудрено беседующих вполголоса женщин-врачей. Процедура и осмотр проходили очень быстро, и новобранцы шли, словно через конвейер.
- Жалобы есть?
- Нет.
- Проходи к следующему...
И так, за пятнадцать минут призывной состав получал в медицинском свидетельстве необходимую запись: "Годен к строевой службе."
В ПУТИ. “ПАПАНКА”. ЗНАКОМСТВА И ПРИЕЗД В ЧАСТЬ.
Вскоре подошел и день отправки. На перроне вокзала сибирского города стояла, волнуясь, многочисленная толпа народа. В людском водовороте и суматохе мелькали люди всех возрастных категорий и социальных слоев.
У скамеек раздавались смех и песни под гитару, пьяно и отрывисто рявкала гармонь, чуть поодаль слышался приглушенный плач родителей и девушек-невест, провожавших своих парней на два долгих года службы. Некоторые из них, совсем не замечали непрошеные слезинки на дрожащих ресницах, а одна в легком платьице, трогательно прижимала к груди букетик первых весенних цветов.
Легкий озорной ветерок шальным гостем трепал им волосы, он же предательски разносил от кучковавшихся на перроне людей сигаретный дым, мешавшийся с запахом дешевого вина и употребляемой наспех закуски...
Раздался короткий гудок паровоза, и представитель военкомата зычным голосом прокричал: - Товарищи призывники-и-и! По вагонам! Толпа сначала отпрянула, заволновалась - началось какое-то лихорадочное движение. Смех и музыка резко стихли, громче стал слышен плач, а кое-где рев и всхлипы провожающих. Люди понимали: хоть и мирное время, но риски есть риски, и не каждому суждено будет дождаться своего сына, любимого внука или правнука из армии.
Наконец, поезд, дав последний гудок, медленно тронулся с места. Некоторые из провожающих срывались с места, стараясь не отставать, бежали вслед за вагонами, пытаясь, хотя б на миг дольше продлить близость к любимому человеку...
Роман занял свободное место у окна и пристально смотрел, как исчезают из вида очертания знакомого ему города, ж.д. вокзала, замелькали с ускорением пристанционные постройки, тупики и шлагбаумы переездов. На душе стало тоскливо от расставания с родными и близкими, а скорее всего перед неизвестным будущим. Кто знает, как повернет судьба, и через какие испытания ему предстоит пройти?
Долгих, восемь часов двигался поезд до вокзала краевого центра.
Не счесть, сколько остановок было на пути его следования, казалось, он специально останавливался у каждого телеграфного столба... За это время Роман успел со многими перезнакомиться, нашлись - по ходу и старые приятели.
В плацкартном вагоне прилечь было негде: ребята сидели в тесном кругу вокруг столика. В ход пошло припрятанное "плодово-выгодное", выпили украдкой понемногу, так как по вагонам ходили офицеры и строго следили за порядком. В Барнауле, высыпав из вагонов, призывники сбились в одну общую кучу, наводя легкую панику на пассажиров и милиционеров, стоящих на перроне.
Последовала команда построиться в колонну по шесть человек,
и уже более организованно, по команде двинулись к месту назначения - краевому пересыльному призывному пункту, именованному "Папанка".
- Не сцыте, парни - на Папанке* будем как у Христа за пазухой, мне братан-дембель рассказывал... - ободрил один из призывников.
Шли, нестройно колыхаясь, краем дороги по левой стороне, навстречу движению. Пестрая толпа молодых людей, одетая по фасону "кто во что горазд" поражала своим многообразием. На долговязом парне болтались клеши - разрезанные на узкие длинные полоски, на некоторых были одеты грязные рабочие штаны, у кого-то просто тонкое трико, с выпирающими коленками.
Цветные рубахи, тельняшки, фуфайки на голое тело с вытащенной и дымящейся изнутри ватой, шляпы, кепки, береты и даже шапки-ушанки - все это делало колонну новобранцев похожим на разношерстный сброд, по типу “батька Махно”.
Вдоль дороги, по краю тротуара протянулась длинная бетонная стена из состыкованных плит. Прохожие, завидев колонну подвыпивших ребят, быстро ретировались, спешно уходили на край тротуара, или испуганно прижимались к стене. Неожиданно, навстречу шумной ораве новобранцев, вышли две развязные раскрашенные девицы, одетые в мини-юбки, с сигаретами в зубах - они явно были навеселе.
Подойдя вплотную к колонне, одна из них с вызовом крикнула:
- А ну, расступитесь, салаги, дайте дамам пройти. Колонна как по уговору разомкнулась и девицы попали внутрь, сыграв гремучую роль запала, не то катализатора. Через секунду колонна сомкнулась и продолжила движение. В её центре что-то произошло. Послышался истерический женский визг и взрыв дружного хохота призывников. Всем трем сотням человек хотелось прикоснуться в последний раз к женскому телу, кто-то хотел поцеловать, а кто-то ущипнуть за попку, или потрогать девичью грудь.
Через две минуты все было кончено, колонна призывников прошла вперед, оставив позади себя словно рыб после внезапного отлива, двух полуголых девиц. Растрепанные прически, текущие градом слезы, размазанная по лицам помада, изодранные в клочья наряды - так выглядели теперь эти дамы, рискнувшие в неадекватном состоянии бросить вызов без пяти минут защитникам Отечества. Дальше до "Папанки"проследовали без каких-либо приключений.
...Битых два часа тупо стояли на плацу, пока офицеры из военкомата не разобрали всех по командам. Был уже вечер, когда Роман с приятелем отправились искать место для ночлега. В большом гулком здании во множестве стояли деревянные двухярусные нары. Простенок у окна импровизированной спальни украшала наглядная агитация: на цветном плакате был изображен длинный, худой призывник, стоящий на весах, напротив - упитанный усатый офицер, и позади врач за столом в белом халате, что-то записывающий в личное дело.
Надпись внизу была демократична: “Призывник, не позволяй работникам военкомата нарушать твои права!” Стойкий запах дезинфекции витал в помещении и перебивал все остальные. Перекусив домашними запасами - у кого что нашлось, ребята улеглись на жестком, отполированном многими спинами ложе. Всю ночь не утихал шум и постоянное хождение, многие из парней по нескольку раз за вечер уходили за высокий бетонный забор, в запримеченный магазин.
Их часто ловили, и разбивали бутылки с содержимым тут же об забор, но некоторым удавалось проносить спиртное - (голь на выдумки хитра!) а народ своей природной смекалкой… В семь утра объявили подъем и умывание, затем выгнали всех из здания на огромный плац.
Стояли, переминаясь с ноги на ногу несколько часов, в ожидании своего представителя, или как называют его по-другому - “Покупателя.” В долгом томительном ожидании, произошел дикий случай, который никак не укладывался в голову и не соответствовал званию офицера Советской Армии.
Старший лейтенант и прапорщик подвели одного парня к бетонному столбу, и старлей* громко объявил:
- Внимание, призывники! Вот этот человек, что стоит перед вами, пронес на сборный пункт сетку со спиртным. Сейчас, на ваших глазах мы разобьем эти бутылки, а призывник понесет наказание - мы переведем его в другую команду, он будет служить в стройбате.
Прапорщик вынул из-за спины сетку с вином и поставил на асфальт. Пять бутылок вина, емкостью 0,7 литра под названием “Рубин” издевательски поблескивая зеленым стеклом, покорно ожидали встречи со столбом. Паренек, одетый в белый дорогой костюм, спокойно ожидал своей участи. Подтолкнув парня ближе к столбу, старлей схватил бутылку и резким ударом разбил её об столб.
Темно-красная жидкость окатила белые брюки и бежевые туфли бедолаги. Волной прокатился ропот, толпа глухо загудела: из задних рядов, раздался мат и кто-то выкрикнул:
- Ты что, творишь, демон? Какое имеешь право?! Издеваешься над парнем, негодяй? Старлей, как ошпаренный, выскочил вперед, и сорвавшись на крик, заорал:
- Замолчать! Кто такой говорливый? Два шага вперед! - и поискав глазами, и не найдя защитника, на порядок усилил тон: - Тоже в стройбат захотел загреметь? Я тебя мерзавец, определю туда, и с гарантией найду лопату, устрою командировку на Крайний Север!
Парень, пронесший на территорию спиртное, и выставленный на общее обозрение только сейчас понял, что произошло с ним. Он стоял, понурив голову, и едва сдерживал слезы. Старлей, как ни в чем не бывало, вернулся к столбу и вновь принялся за свою работу. С каким-то садистским наслаждением он брал очередную бутылку и старался как можно выше ударить её об столб.
Вино ручьем сбегало с лица и одежды новобранца, парень ждал скорейшего завершения экзекуции: казалось, позорному судилищу не будет конца… Закончив свое грязное дело, старлей с прапором с видом победителей спокойно отправились по своим делам. Вслед им летели свист и трехэтажные нецензурные выражения. Это дикое происшествие врезалось в память Роману надолго, как впрочем, и всем остальным участникам инцидента. А строй как стоял, так и стоял - вроде бы и ничего и не произошло.
…Услышав свою фамилию, Роман непроизвольно сделал шаг вперед, с ним вышло еще девять человек. Подтянутый, приятной наружности капитан спросил:
- Кто желает служить на Крайнем Севере, сделать еще один шаг!
Время для размышления - одна минута. Вышагнули семеро, в том числе и Роман. Заново набранной команде, отведя её в сторонку, капитан кратко объяснил основное: служить они будут на полуострове Таймыр, в славном городе Норильске.
- “Девять месяцев зима, остальное - лето”, - наш климат, ребятки. А сейчас вы будете ждать меня на этом месте, пока я не вернусь с документами. Сегодня мы уезжаем в г.Кемерово, где будете проходить карантин, он же “курс молодого бойца”, и примете присягу. Прошу не расходиться, старшим команды будете вы - с этими словами, капитан ткнул пальцем в грудь стоящего рядом парня, который действительно казался старше остальных, лет так на пять.
- Фамилия? - спросил он.
- Мищенко, город Горняк - отозвался сиплым голосом призывник.
Кивнув головой, капитан молча удалился. К вечеру, призывники уже находились в покачивающемся вагоне поезда, капитан отдельно, в купе. Потеребив заначки и успев затариться водкой, сплоченная команда весело проводила оставшиеся часы свободы, совершенно не зная, что такое “карантин”, и что он им преподнесет. Карантин еще не начался, а разговоры о
нем подобно снежному кому, уже начали обрастать в устах ребят всяческими домыслами и предположениями…
Был - обычный гражданин,
И попал ты в карантин.
Пройден краткий “курс бойца” -
Нету штатского лица!
В дороге, несколько раз приходил на проверку капитан, очевидно
подозревая что-то нехорошее, но повода увидеть что-либо предосудительное не нашлось - ребята были со смекалкой и купили на вокзале яблочный сок,
в трехлитровой банке. Отпив половину, вбухали в содержимое две бутылки водки. Выложили на стол еще оставшиеся съестные домашние запасы, и пригласили капитана к столу.
Аппетитные домашние колбасы, сыр, с розовой прослойкой сало, приличные остатки гуся, не оставили равнодушным офицера и он принял приглашение. Отведав всего понемногу, капитан выпил предложенные полстакана сока. Парни, затаив дыхание ждали результат… Слегка поморщившись, капитан - поставил стакан и улыбнувшись, произнес:
- Одурачили. Не подумал даже. Только слишком не увлекайтесь, вредно. Через пару часов мы будем на месте.
Ближайшим соседом Романа был Володька Мурашов, парень с хитрецой и смахивающим на лисьи очертаниями лица, житель одного из сел неподалеку
от Бийска. Большие кисти рук, длинноватый нос в веснушках, маленькие глазки
и мягкие кошачьи движения придавали ему сходство с кумушкой Патрикеевной. Знакомиться начали в пути, по кругу, каждый вкратце рассказывал о себе.
- Петруха, - произнес парень спортивного вида, с кучерявыми, соломенного цвета остатками волос, - все были острижены наголо. Я - из Белокурихи, строитель по профессии. После него заявил о себе чернявый паренек с торчащими оттопыренными ушами и красным носом, усыпанным угревой сыпью.
- Яков Шварцкопф, шофер, - коротко, не назвав места жительства, отрекомендовался он.
- Фашист, да еще черноголовый… - хмыкнул, знающий немного немецкий язык Мурашов, но Яшка парировал резко:
- Не фашист, а немец.
Сутуловатый парень в очках, выше среднего роста, с большой круглой головой на тонкой шее, медленно, чуть заикаясь, рассказал, что зовут его Саша
Михайлов. Смутившись, добавил, что круглый сирота, родом из Рубцовска.
Последним заявил о себе крупный парень с добродушным лицом, серыми глазами и длинными ресницами. Крепкое телосложение и мощные ухватистые руки выдавали в нем настоящего крестьянина, способного выполнять любую мужскую работу.
- Серега Копылов. Я родом из Покровки - Алейский район, плотник - произнес он скороговоркой… Так состоялось в поезде знакомство небольшой группы ребят, которым теперь предстояло испытать все сложности и тяготы воинской службы.
КЕМЕРОВО. НЕ ДАЛИ ПОГОВОРИТЬ. ВЫХРИСТЕНКО И ЕГО НОРМАТИВ. СНЯТИЕ ПРОБЫ. ФРОЛ С ЧИЛИМАМИ, И ЛЮФТ. АДСКАЯ КАРУСЕЛЬ.
Столица Кузбасса Кемерово встретило новобранцев прохладой. Над городом темной пеленой нависал смог, вызывающий гнетущее чувство. Множество труб заводов и фабрик выбрасывали свои летучие отходы в атмосферу, смешиваясь с чистым воздухом, создавался своеобразный, не очень приятный на запах и цвет коктейль. На задворках вокзала прибывших ожидала машина.
Забравшись в тентованое чрево кузова ГАЗ-66, они выехали в часть. У ворот КПП* были закреплены плакаты-лозунги: “Будь бдительным в увольнении”, “Приказ командира - закон для солдата” и еще, что особенно развеселило: “В письме домой, смотри, случайно не разболтай военной тайны”.
По приезду на территорию, ребят, под командованием прапорщика повели в вещевой склад для получения нового обмундирования. Опытный завскладом, с безошибочной точностью оглядев с ног до головы очередного призывника, кидал кипы форменной одежды на стол.
Сапоги и портянки получили позже, а пока под присмотром прапорщика с хохлацкой фамилией Подопригора, уселись на скамейки около склада, и вооружившись иголками и нитками принялись пришивать погоны. Шили неумело, грубыми стежками, нитки часто рвались и путались. То и дело укалывали пальцы и вполголоса, сквозь зубы матерились, протыкая иглами плотный материал погон.
Территория части была довольно внушительной - большая столовая, две казармы для личного состава, штаб, Дом офицеров. К строевому плацу примыкала беговая дорожка для кросса на пятьсот метров, и неподалеку - ряд различных спортивные снарядов для всяческих упражнений. Часть была топографической, с численностью военнослужащих до роты, не считая офицерского состава и прапорщиков. Увлекшись портняжной работой, Роман не заметил, как к нему подошел караульный с автоматом:
- Ромка, ты откуда здесь взялся? Подняв голову, Роман сначала недоуменно посмотрел на молодого солдата. Признав, заулыбался и подошел вплотную: - Витька Высоцкий, ты что ли?! Как ты здесь оказался? Не виделись с шестого класса, ну, давай, рассказывай…Внезапно к ним подошел прапорщик Подопригора:
- Воин, прекратить разговоры с посторонними! Мне напомнить твой пост!? Пару нарядов захотел? Я тебе мигом оформлю! А ну, крру-угом, марш! Солдат, изобразив на лице виноватую мину поправил автомат, и подчиняясь приказу отправился под козырек ближайшего склада.
Так и не удалось Роману поговорить с одноклассником, через неделю его взвод отправили на полевые учения. В топорщившейся, не обношенной военной форме, ребята с нетерпением ждали капитана. Их гражданская одежда ворохом лежала на полу, напоминая молодым парням о прежней беззаботной жизни, и вызывало щемящее чувство чего-то навсегда потерянного.
Разглядывая друг друга, они не сразу признавали тех парней, что ехали вместе в поезде - военная форма начисто убрала различие в лицах и сделала похожими на братьев-близнецов - как под одну колодку. Появился долгожданный капитан, и бегло осмотрев воинство, с иронией произнес:
- Пока смахиваете на пленных французов, ну да ничего, со временем преобразитесь, а сейчас я поведу вас в столовую.
Время было послеобеденное, но вновь прибывших похоже, поставили на довольствие - им оставили пайки по просьбе офицера. В большой и светлой столовой тремя рядами стояли столы, пол выстлан мраморной плиткой, только что до блеска вымытой. Кухонный наряд принес гороховый суп с вареным куском сала на первое, а на второе - половину десятилитрового бачка - “десятка” перловой каши, и семь жареных рыбок минтая. Досталось каждому и по стакану компота из сухофруктов.
Поковырявшись в еде, отнесли тарелки и во главе с капитаном двинулись в казарму. За столом, в ленинской комнате, капитан провел первый инструктаж -
что можно, а чего не нужно делать в Советской армии. Раздался стук в дверь, капитан недовольно буркнул:
- Войдите, - и вошел бравый солдат.
- Товарищ капитан, замкомвзвода старший сержант Выхристенко по вашему приказанию прибыл! Отдав честь, сержант вытянулся по стойке смирно. Начищенные до блеска сапоги, отутюженная военная форма и аккуратно подшитый белый воротничок, отчетливо говорили о чистоплотности и дисциплинированности воина. Один только набор всевозможных значков, привинченных на груди к гимнастерке, да болтавшийся ниже пояса ремень с ослепительно надраенной бляхой пряжки выдавали в нем старослужащего.
- Вольно, - отозвался капитан.
- Знакомьтесь, ваш непосредственный командир, на время карантина. Для вас он будет одновременно “отцом и матерью”, - все его приказания надлежит выполнять беспрекословно.
- Мне вас порекомендовали, и я полагаю, все будет в порядке, - бросил вопросительный взгляд на Выхристенко, капитан.
- Так точно! - выпалил сержант, козырнув и щелкнув каблуками.
- Я сегодня вечером уезжаю в Красноярск, а вы проследите за ними, и попрошу вас сегодня до конца дня их не эксплуатировать. Знаю я тут ваши порядки - не успеешь уйти за ворота… наслышан. Капитан с сержантом обменялись рукопожатием, как бы заключив договор, откозыряли и офицер вышел из комнаты. Выражение лица старшего сержанта изменилось сразу, как только захлопнулась дверь за капитаном.
- Теперь вас будут звать “салаги”, по любым вопросам обращаться ко мне. Никаких жалоб не потерплю, буду наказывать. Доходчиво объясняю?.. Всем ясно?
- Так точно! - недружным хором ответили подчиненные.
- От вас требуется написать домой письма, а то родители и невесты сходят с ума. Сам таким был, знаю. А сейчас покажу где туалет, и на ужин зайду за вами.
Вечером, весь личный состав роты выстроился на плацу, ожидая команды
на ужин, замыкающими стояло маленькое карантинное отделение вновь прибывших. Процедура строго ограничивалась временем, и по команде - “прекратить прием пищи” - многие продолжали жевать уже на ходу. Горячий чай почти никто не успел отхлебнуть, как прозвучала новая команда:
- Из столовой бегом, марш! Время - одна минута. Рота, топая каблуками, с шумом ломанулась в тесные двери, наступая друг другу на пятки. Первыми, чинно вышли старослужащие - “деды”, а позади, создавая давку, напирала отставшая толпа. Одна половина двустворчатой двери была умышленно закрыта, в проем могло пройти только по одному человеку.
Молодых сразу же отсекли от общей массы, и они оказались последними. На выходе их уже поджидал старший сержант Выхристенко:
- За то, что не успели выйти вовремя, будете мыть столовую.
- Кругом, марш! Вооружившись тряпками, ведрами с водой, молодые, засучив штаны и разувшись, чтобы самим не марать плитку, с остервенением начали оттирать черные клочки грязи, оставленные множеством кирзовых сапог. После трех часов изнурительной работы плитка заблестела как новая, отражая попадающие в окна лучи заходящего солнца.
Заглянул Выхристенко, и удовлетворившись проделанной работой повел
отделение в казарму. В небольшой комнате стояли четыре двухярусные кровати, четыре тумбочки и восемь деревянных табуреток, на предмет обувания и укладки форменной одежды. Сержант, развязно развалившись на кровати, делал вводную:
- Это будет моя кровать, я буду отдыхать здесь в свободное время, но спать буду уходить на свое место, где сплю уже без малого - полтора года. Петька Клепиков, присев на кровати, поднял повыше подушку, и тоже решил поваляться, что и немедленно проделал. Надо было видеть, как побагровела физиономия Выхристенко. Немедленно последовал злой окрик:
- А ну, встать!.. Ты что, оборзел, салабон? Запомни, что можно “дедушке”, того нельзя салаге. Лежать на кровати разрешается только после отбоя. Понял?..
- Так точно, - ошеломленно пролепетал Петруха, вытаращив глаза. Много нового и странного предстояло усвоить новеньким, и пока отправной точкой был первый день ознакомления с военной службой. Наконец-то дневальный прокричал команду “отбой”, и молодые, утомившиеся за день от всевозможных хлопот и массы впечатлений, мирно засопели, едва коснувшись головами подушек…
- Рот-та, подъем! - расклинил тишину резкий крик дневального. Словно и не спали, салаги, кое-как напялив форму, выбежали за сержантом на утреннюю пробежку. Потягивая сигарету, Выхристенко молча смотрел, как его команда, топая сапогами, бежала кросс. Затем начался комплекс легких гимнастических упражнений. Многим, с трудом давалось подтягивание на турнике и отжимание
от земли. Не справлявшихся с заданием он записывал в книжку:
- Будем отдельно тренироваться, а сейчас заправить кровати, оправиться и умыться. До завтрака будем одеваться, и раздеваться на время, пока не уложитесь в норматив. “Нормативом” оказался коробок спичек,- пока она горела, военнослужащий должен был молниеносно раздеться, аккуратно сложить вещи на табурет, и также в обратном порядке успеть одеться.
Спичка горит 45 секунд, и с раздеванием карантин укладывался вроде неплохо. Один Сашка Михайлов не успевал по времени, а вот с одеванием выходило намного хуже. Мурашов и Шварцкопф никак не могли справиться с портянками. Немудрено, что из-за этих увальней доставалось и всем остальным.
- Очень плохо, что вы, как жуки навозные еле шевелитесь. Будем тренироваться после отбоя хоть до утра… А сейчас бегом строиться на завтрак!
Заняв место замыкающими в хвосте роты, молодые направились в столовую. Наскоро проглотив содержимое тарелок, они ждали команды. К ним подошел незнакомый лейтенант, и голосом, не терпящим возражений, скомандовал:
- Останетесь убрать посуду и помыть столы. Выполнив, на сей раз более сноровисто задание, отделение уже решило уходить, как их окликнул совсем незнакомый младший сержант:
- Куда это вы ребятки, собрались, а ну за мной, салажня! Быстро помыть посуду, вычистить добела кастрюли и почистить картошку. Вперед и с песней!
Через час, занятые новой работой, ребята услышали громкий разговор в столовой, это Выхристенко не жалея глотки орал на младшего сержанта. Как поняли молодые, произошла накладка: замкомвзвода*, так и не дождавшись отделения, прибежал в столовую. Мл. сержант стоял перед ним навытяжку:
- Ты что о себе возомнил?! Ты-ы, - годок, начал командовать моим отделением? Проблем хочешь? Я тебе их махом устрою…
- Да мне, лейтенант разрешил их задействовать - жалко пытался оправдаться младший сержант.
- А мне по это место! Лейтенант… Командир части приказал, чтобы кроме меня, никто к ним ни на шаг не подступал. Командир, мля!.. Ну, ладно - пусть заканчивают и пулей в казарму! У дверей ленинской комнаты молодые увидели своего непосредственного командира, шагающего взад-вперед по коридору. Даже со стороны было видно, что он нервничает:
- Бегом на плац, будем заниматься строевой подготовкой. Вплоть до обеда, салаги молотили тяжелыми, с непривычки, кирзачами бетонное покрытие плаца. Команды сыпались одна за другой: - “Налево, направо, кругом, шагом марш! Выйти из строя, встать в строй, песню - за-пе-вай!” Недружным хором - (некоторые пробовали себя в этом жанре впервые), затягивалась песня:
“Через две, через две зимы, через две, через две весны… Отслужу как надо и вернусь…” Как надо - мало кто из ребят понимал, но по всему выходило, что зачерпнуть из армейского котелка солдатской каши, да не обжечься, мало кому светило.
Выхристенко строго следил за правильностью выполнения команд, и сразу наказывал провинившегося зычным командирским голосом:
- Упор лежа принять! Тридцать отжиманий - время пошло! Вспышка слева,
вспышка справа, Га-азы-ы! При этих командах, воин должен упасть на землю и закрыть голову руками. Грязь или вода не являлись помехой, ведь солдаты
сами потом стирали свою повседневную форму.
В полдень вся рота выстроилась на плацу в две шеренги. Сегодня воинская часть провожала в запас последних дембелей. Оркестр заиграл “Марш славянки”, и четверо воинов в отутюженной и ладно подогнанной парадной форме, с чемоданами в руках медленно проходили сквозь строй, прощаясь рукопожатием с каждым. Не обошли стороной они и молодое пополнение:
- Давайте, служите салаги - не робейте, два года быстро пролетят, будьте
мужиками, удачи вам всем! - с этими словами дембеля, под звуки оркестра пошли в сторону КПП*. Что-то волнующее было в марше, ком подкатывал к горлу при звуках этого великого произведения. От музыки и душевных слов напутствия кое-кто из молодых смахнул украдкой навернувшиеся на глаза слезинки.
После обеда опять была уборка со столов и мытье посуды, что прочно вошло в практику, обернулось рутиной и ненавистной традицией. Иногда шеф-повар великодушно отдавал остатки еды салагам, понимая, что первое время они находятся в полуголодном состоянии. Он был” черпаком”, то есть отслужил всего полгода, и служба совсем не казалась ему медом. Любой солдат постарше призывом мог им командовать, а значит унижать и оскорблять незаслуженно.
Однажды Роман, чистя картошку с Вовкой Мурашовым стали невольно свидетелями одного случая. В столовую ввалился один из “дедов” и прямиком направился на кухню. На плите вовсю бурлила огромная кастрюля с борщом.
Знаками подозвав к себе повара, “дед” снял парящую крышку с кастрюли и зачерпнув большой поварешкой борщ, решил снять пробу.
Видимо недостаточно остудив, или не рассчитав - сделал основательный глоток. Мгновенно отскочив от кастрюли и бросив поварешку на пол, он медленно произнес, глядя на повара:
- М-да, пересолил. Весь котел сам жрать будешь… Повар, побледнев, решился дара речи. Роман на мгновение представил себе, как виновник поедает борщ из необъятной кастрюли, и его разобрал смех. Не просто смех, а почти истерика, да такая, что Ромка, упав на колени, почти катался по полу. Мураш,
глядя на Романа, тоже не смог сдержаться - пароксизмы хохота одолели и его.
“Дедушка”, подождав пока стихнет смех, скомандовал:
- Упор лежа принять! По тридцать отжиманий… Салаги, выполнив приказание, опять принялись за картофан. Опаливший язык и нёбо экзекутор вальяжно двинулся к выходу из столовой, однако внезапно развернувшись, подошел к Роману:
- Ну-ка, расскажи, по какой причине смех? Ромка, внутренне готовясь к худшему не скрывая, рассказал, что он себе представил. Дед заулыбался и пошел к выходу, но на пути не сдержавшись, во все горло громко захохотал - бацилла смеха настигла и его. Слегка повеселел и повар - по его лицу пробежала кривая улыбка.
Случались в карантине и позабавнее истории, хотя их можно было счесть по пальцам, и они вселяли надежду на лучшее, разнообразили быт салаг, отслуживших всего-то “без году неделя”. Однажды вечером Выхристенко остановил свое молодое пополнение:
- За вчерашнюю уборку в столовой, от лица ротного, объявляю вам
благодарность. Как выяснилось через секунду, эта подслащенная пилюля несла горький подтекст:
- Уборку сделали на отлично, - продолжил сержант, и есть мнение комсостава, чтобы вы каждый вечер, до самого отъезда на Север вплотную продолжили этим заниматься. Все уясняли? Тогда принимайтесь за дело, салаги. Родина гордится и смотрит на вас.
Полтора часа личного времени, выделенных перед отбоем едва хватало на то, чтобы подшить воротничок гимнастерки, постирать необходимое обмундирование и написать письма домой. В один из дней, после урочного крика дневального - “Отбой”, - к ним в комнату вошел слегка поддатый замкомвзвода Выхристенко. От него пахнуло перегаром спиртного. В руках он держал знакомый “нормативный” коробок спичек:
- Отделение, подъем! Время пошло, - с этими словами он зажег спичку. Битый час шла тренировка, остальная рота уже предалась сну. С командой «отбой» все укладывались вовремя, а вот с подъемом обстояло хуже - Сашка Михайлов и Серега Мищенко никак не могли осилить “норматив” горящей спички. Остальные уже начали злиться и выговаривать сослуживцам в ходе процедур обидные и злые подковырки. Особенно острым на язык оказался Яшка Шварцкопф, теперь опережавший остальных:
- Ну, вы чё, копуши, в штаны наклали, что ли? Возитесь как бабы рязанские, смотреть противно. Эти слова, наверное, возымели действие на неумех, и через некоторое время они впервые успели “нормативно” одеться. Видимо, суетливость и лишние движения мешали им сосредоточиться. Наконец Выхристенко, махнув рукой со словами “Отбой”,- вышел из комнаты.
Уморенные длительными упражнениями, тяжело дыша, ребята свалились на кровати, но спать им в ту ночь не пришлось. Внезапно зажегся свет и прозвучала команда:
- Салаги, подъем! Сонными глазами смотрели узники карантина на стоявших посредине комнаты пятерых пьяных “дедов”. Резко пахнуло спиртным, подкрепленным запахом копченой селедки. Один из них держал в руках фанерный посылочный ящик, где находилась рыба и две бутылки водки.
- Одеваться не надо, сейчас мы с вами познакомимся и уйдем. Из “дедов” выделялся один, ростом под метр девяносто, широкий в плечах, и с не по-мужски красивым лицом. Холодные голубые глаза безошибочно выдавали в нем наглого и жестокого типа, способного безоговорочно повелевать другими. Одет он был в новую, первого срока годности гимнастерку, ушитые сообразно армейскому писку моды галифе.
Начищенные служками, собранные в гармошку сапоги сверкали как хромовые. Напротив причинного места болтался ремень из натуральной кожи, с
блестящей выгнутой бляхой. Уставясь немигающим взглядом змеи на парней, он стоял между кроватей, картинно заведя пальцы левой руки за ремень, покачиваясь с носков на каблуки, что со стороны выглядело бы, пожалуй, комично.
Пришедшие называли его Фрол, и было видно, что остальные заискивали перед ним, особенно усердствовал чернявый, маленького росточка, с узким личиком, придающим сходство с каким-то лесным зверьком, но далеко не пушистым. Фамилию носил характерную - Люфт, чем и накрепко врезался в память парней, да еще званием - ефрейтор. На его погонах сиротливо красовалось по одной лычке. Многие, еще с гражданки усвоили военную поговорку: “Лучше иметь дочь проститутку, чем сына - ефрейтора”.
Из разговоров они вскоре поняли, что героический Фрол, только что вернулся из дисбата, отбыв срок, и дослуживать ему осталось еще полгода. Понес заслуженное наказание за избиения молодых солдат, а сегодня он торжественно отмечает вторичное пришествие в часть. “Деды” с шумом и гвалтом заняли две нижние койки и принялись распивать спиртное, закусывая рыбой и бросая кости прямо себе под ноги.
- А сейчас мы перейдем к главной части концертной программы - будем танцевать вальс “Амурские волны”, плавно переходящий в другой - “На сопках зажмурились…”- заверещал противным фальцетом ефрейтор Люфт.
- Встаньте в круг и положите руки друг другу на плечи. По команде “раз”,
все дружно приседаем, а по команде “два” - резко выпрыгиваем вверх. Кто вывалится из круга, будет наказан. Фрол будет ставить вам “чилимы”, а если проще - “рубить шпалы” - он у нас непревзойденный дока и большой мастер по этому делу…
Безропотно встав в круг, парни поняли, что начинается новое испытание на выдержку и выносливость, и теперь стоит нелегкая задача вынести унижение - жаловаться все равно некому. Возмущаться бесполезно, могут запросто покалечить, да и не попрешь силами семерых против целой роты заматеревших солдафонов. Выхристенко ясно сказал, что они “транзитники”, что здесь с них снимут по семь шкур, как раз по их числу. “Учтите, для роты вы чужие и таковыми останетесь, пока не пересечете линию ворот на КПП. Не повезло вам, пацаны, не повезло…”
По команде “раз” начался адский танец с красивым названием. Приседать было легко, но выпрыгивать вверх - когда тебя держат руки соседей с обеих сторон, очень тяжело. После нескольких минут безумного танца, из круга вывалился Михайлов Сашка - слабоватыми оказались ноги. С садистской ухмылкой к нему подошел Фрол, и, оттянув средний палец левой руки двумя пальцами правой, резко припечатал его к Сашкиному лбу. Голова парня резко дернулась назад, словно от удара увесистого кулака. Потеряв равновесие,
казалось бы, от пустякового щелчка, Сашка отпрянул на три шага. Красавчик Фрол последовал за ним и пробил ему еще два “чилима”.
С красным лбом, растущей на глазах шишкой, Саня стоял, покачиваясь
и держась рукой за дужку кровати. Один из дедов посадил его на кровать:
- Посиди трошки, а то ты побледнел немного… Фрол у нас чемпион по пробиванию чилимов - одним ударом пальца выгибает в обратную сторону алюминиевую чашку. Повезло тебе, сынок, он бил еще вполсилы… Сашке налили полстакана водки и заставили выпить, видимо струхнули - мало ли что, вдруг ему станет совсем нехорошо. Дикой, умопомрачительной карусели, казалось, не будет конца. Шестеро невольников продолжали бесовский танец, слабея и уже кое-как поднимаясь на ноги.
Следующим выпал из круга Володька “Мураш”, так окрестили его пацаны.
Фрол с вожделением встал с кровати, и подвел его к стенке:
- Ну-ка, подставь лобик, да не трясись ты, как овечий хвост на ветру… Руки у этого изверга были не как у всех - костистые, с длинными толстыми пальцами. Раздался громкий щелчок, и Вовкин затылок с короткой стрижкой ударился о стену. Их носа тоненькой струйкой потекла кровь. “Мураш” зажал нос пальцами и по его руке, ручейками, кровь закапала на пол.
Видя, что дело приняло нежелательный оборот, изрядно пьяные “деды” решили поскорее уйти и увести совсем уже невменяемого “дедушку” Фрола. Взяв его чинно под руки, регочущая гоп-компания покинула помещение. Уже в дверях ефрейтор Люфт, обернувшись, с наглой ухмылкой произнес:
- Отбой, духи бесплотные, завтра вечером продолжим…
БАТЫР-БОГАТЫРЬ. БЕГ В ОЗК. СИБИРСКИЙ СТУЛ. ХЛЕБ ПОД ОДЕЯЛОМ. БАННЫЙ ДЕНЬ. ПРИСЯГА.
Выхристенко, конечно же, знал обо всем происходящем в части, доложили ему и о вчерашних “танцах”.
- Жалобы есть? - спросил ст. сержант, заглянув наутро в казарму.
- Никак нет - хором ответило отделение.
- Терпите, салаги, мы в свое время тоже хлебанули немало. Запомните, в армии нет слова “жалость”, стисните зубы и терпите. И не дай вам бог попытаться пойти против “дедовских” законов! Только на них и держится у нас оборона страны и армия.
Посмотрев чуть дольше обычного на Сашку Михайлова, и на Мураша, он добавил:
- Сейчас я проведу для вас наглядную агитацию в виде устрашения. Кто попробует залупаться, тот будет иметь короткий разговор с одним
старослужащим из нашей роты. Впрочем, вы сами все увидите. Из казармы бегом, марш! Остановились за казармой, возле большого бетонного блока, лежавшего на асфальте.
- А теперь, желторотики, перекатите блок в сторону с дорожки, - скомандовал Выхристенко и сел на скамейку. Упираясь вчетвером, пацаны тщетно пытались перевернуть тяжеленный блок - не хватало ни сил, ни цепкости рук, ни веса. На подмогу впряглись и остальные, и лишь после нескольких попыток им удалось перевернуть неподатливую махину.
Сержант смеясь наблюдал за молодыми, затем поднялся, и ни слова ни говоря, ушел. Минут через десять он заявился в сопровождении солдата квадратного телосложения. Своеобразный разрез глаз, широкие скулы темно-бронзового цвета выдавали в нем человека степей - не то калмыка, не то бурята.
- Рядовой Юлаев, приказываю убрать препятствие с дороги, - скомандовал ст. сержант.
- Есть! - ответил рядовой и снял гимнастерку. Подойдя к блоку, Юлаев, широко расставив ноги, ухватился руками за острый край железобетонной чушки. Бугры мышц, вздулись на его широченной спине и мощных руках. Сплошь в жгутах вен, они словно змеи переплетали его сильное тело. Бетонная глыба, содрогая землю легко покатилась по асфальту, оставляя после себя вмятины со следами цемента.
От удивления ребята словно онемели, застыв с открытыми ртами.
- Поставь на место - сказал довольный сержант, и Юлаев, казалось бы играючи вернул свой снаряд на дорожку.
- Ну, что, зелень косопузая, видели батыра-богатыря нашей славной части?
Если кто-нибудь из вас попробует возникать, тот будет иметь дело с этой машиной - сержант ткнул пальцем в бочкообразную грудь Юлаева. Кряжистый воин, счастливо сузив и без того узкие прорези глаз, масляно улыбался. Ну, я думаю, до этого дело не дойдет,- добавил он и отпустил своего подчиненного восвояси.
- Сегодня у вас в 10. 00. бег в противогазах, вместо меня занятия проведет сержант Проскуряков из второго взвода. Он, надеюсь, не даст вам спуску. Оденете полностью химзащиту и пробежите в ней один круг. Сачков буду строго наказывать.
Облаченные в ОЗК* и противогазы, молодые вначале со смехом рассматривали друг друга. Сержант Проскуряков подал команду: - Бегом, марш! Пробежав половину круга, карантинное войско начало выдыхаться - стало жарко, стекла окуляров запотели, а уголь изношенных, разбитых коробок противогазов начал попадать в легкие, вызывая на бегу кашель. Словно ватные, заплетались ноги. До финиша добежали не все: Не добежав метров тридцать, сорвав на ходу маску противогаза, кулем свалился Сашка Михайлов.
- Ты что здесь развалился, сачок? - заорал подскочивший к нему сержант.
- Я не могу больше, мне плохо, - посиневшими губами, задыхаясь, едва выговорил Сашка. Его чумазое, в разводах активированного угля лицо, походило на облик кочегара или трубочиста. Но сгрудившимся чуть поодаль ребятам было не до смеха.
- Я приказываю, вст-а-ать!!! - взбешенно завопил Проскуряков, и дважды ударил Сашку сапогом по ребрам.
- Ты что, сдурел, что ли? - возмущенно крикнул сержанту Серега Копылов.
Удивленный неслыханной наглостью молодого, сержант переключился на него: - Кто такой?.. Как фамилия?.. У тебя голос прорезался, салага? Ну, я тебе устрою небо с овчинку, и чтобы служба медом не казалось!.. Строиться в шеренгу по одному, и бегом марш в расположение!
Поддерживая Сашку за руки, отделение, едва передвигая ноги, понуро засеменило в казарму. Вечером, за час до отбоя, в спальное помещение ворвались трое “дедов”, во главе с ефрейтором “Люфтваффе”, как метко переиначили фамилию главного заводилы истязаний, ребята.
Обозленные донельзя мучители, опять устроили вальс “Амурские волны”, На этот раз несколько “чилимов” получил Петруха Клепиков, бывший строитель из Белокурихи. Получил просто так, для разнообразия, как выразился ефрейтор Люфт. Фрола на счастье с ними не было, так что крупно повезло молодым.
После отбоя заглянул дневальный: - Кто из вас Копылов? Иди, тебя в умывальнике ждут. Сергей, надернув тапочки, нерешительно покинул помещение. Длинный коридор, выложенный коричневой плиткой упирался в стену, по бокам которой были встроены несколько перегородок с торчащими
гусаками водяных кранов. Большая тяжелая табуретка, стоящая в центре, под тускло светящейся единственной лампочкой, угрюмо дополняли мрачную картину.
Сергей остановился и огляделся по сторонам - вокруг никого не было.
Внезапно потухла лампочка, и он почувствовал, как кто-то мертвой хваткой схватил его за руки, заломив их вверх так, что голова уперлась в пол. Серега закричал от боли, но тут же услышал: - Тихо! Не ори, “сынок”. Сейчас мы покажем тебе “сибирский стул”. Кричать бесполезно - никто не услышит.
- Будешь знать, как залупаться на “дедов” и отцов-командиров. Затем включили свет, и Сергей увидел, как чьи-то руки взяли табуретку. “Наверное, убьют…” - успел подумать он и тут же получил страшный удар в пятую точку.
Проделав несколько кувырков, он с размаху влип в стенку, и потерял сознание.
Очнувшись, смыл кровь с разбитых колен и локтей, с левой стороны головы
выросла огромная шишка. Теперь он понял, что такое “сибирский”, вернее кемеровский стул, - пока двое держали за руки, двое других со всего размаху ударили его что было мочи по заднице.
Утром Серега Копылов не встал на подъем. Выхристенко, прознавший обо всем подошел к нему, и положив ладонь на лоб, произнес:
- Заболел ваш земляк, температура, наверное… Говорил же вам - не пейте холодную воду из-под крана. Ладно, отдыхай, сегодня все равно суббота, пайку тебе принесут, не обделят. Сергей, давясь беззвучными рыданиями с мучительной гримасой на лице, стиснув зубы, натянул одеяло на голову - нестерпимую боль причинял таз, особенно копчик, зашибленный сворой “дедов”.
Так прошла первая неделя карантина, новички стали привыкать к этому сумасшедшему распорядку дня. Любая команда звучала для них с обязательным словом “бегом!” Зачастую отделение буквально “зашивалось” в массе работ, поручений, ни коим образом не связанных с “курсом молодого бойца”.
Свободного времени практически не было - постоянная занятость, и напряженка в отношениях с ротой уже были никому не в диковинку.
Каждую ночь Яшка и Роман подменяли дневальных, пока те спокойно отдыхали до самого подъема. В вечернее время и ночью офицеры в казарму не заглядывали вообще, за порядком следили их порученцы - “деды”, поэтому их редкие появления в роте, воспринимались как нечто из рук вон выходящее.
Все бы ничего, но молодые постоянно думали о еде.
Толком еще не втянувшись в распорядок дня, будучи непривычными к трехразовому питанию, пацаны постоянно ощущали сосущее чувство голода.
Вчера, после очередной уборки в столовой, повар сунул Роману с Яшкой по два куска хлеба. Пронеся незаметно хлеб в казарму, ребята спрятали его под подушки, и неожиданно Романа заставили сменить дневального.
Зайдя через пару часов в казарму, Ромка первым делом сунул руку под подушку. Хлеба на месте не оказалось, и только под Яшкиным одеялом раздавалось еле слышное чавканье. Роман с негодованием сдернул одеяло и увидел как его земляк-сослуживец, заталкивал себе в рот последний кусок хлеба.
- Ну и сука же ты, Яша, чтоб ты подавился, гадина, - процедил сквозь зубы
Роман, и запрыгнул на второй ярус кровати. На утренней пробежке он все рассказал товарищам, и те стали с презрением коситься на Шварцкопфа, прекратив с ним всякое общение.
- Ну, что с ним поделаешь - голод, похоже, вынудил его на люфт в сторону “Люфтваффе”, - вынес свое резюме” Мураш”. Виновато опустив голову, стоял Яшка перед своими товарищами сосредоточенно теребя свой красный нос…
В одну из ночей Роману особенно не спалось. Лежа в полутьме с открытыми глазами, вспоминал далекий теперь дом, родителей, школьных друзей, девушку, ставшую ему близкой и желанной. Ворочался с боку на бок, вздыхал… На ужин воинов покормили рыбой с гороховым пюре, и гороховым же супом.
По тесно сомкнутым в два ряда кроватям, то рядом, то поодаль раздавались характерные потрескивания - искало выход производное желудков. Продукт возмущенных систем пищеварения густо и удушливо обволакивал небольшое помещение, особенно сгущаясь под потолком казармы, ударял в ноздри подобно нашатырю. Единственная открытая форточка не спасала. Воспоминания сами по себе схлынули - организм требовал свое, и Роман, повернувшись на правый бок, провалился в сон.
По субботам, с утра начинался парко-хозяйственный день. Во всех
помещениях мыли полы, окна, двери. Самое “любимое” занятие, что выпадало на долю молодых - это чистка “очков” в туалете. Не просто чистка, а полировка
кирпичом до зеркального отражения.
Под придирчивым взглядом ст. сержанта Выхристенко, великолепная семерка, сняв гимнастерки и стоя на коленях, ожесточенно драила кусками красного кирпича застарелую желто-грязную эмаль очков до изначальной белизны. Как мудро наставлял сержант - “Я должен видеть в их блеске отражение своих сапог, и собственных…”
Раз в неделю ребят садили в ГАЗ-66, и везли в городскую баню. Времени на помывку выделялось в обрез, и порой приходилось им одеваться в мыльной пене, но что поделаешь - приказ есть приказ. Ополоснулись, поменяли бельишко - и то ладно! Ко всему существовала опасность зацепить в бане лобковую вошь, коварного, с трудом выводимого паразита-кровососа, поэтому, даже обдав мраморные скамьи кипятком, помня рассказы “дедов”, садиться на них остерегались.
Пребывание в карантине шло своим чередом, и внезапно наступил день принятия воинской присяги. С вечера новый набор “чистил перья”, то есть стирали, гладили и подшивали свежие подворотнички. По приказу Выхристенко никто и пальцем не тронул молодых в эту ночь. И они спокойно спали. В 10.00. заиграл горнист, и рота выстроилась на плацу. Молодым впервые выдали автоматы, и замкомвзвода подвел их к развернутому знамени части.
Зазвучал оркестр, и офицер в звании подполковника подал команду “смирно”. Оркестр резко смолк, и на плац упала тишина. Чувство внутреннего подъема, и чего-то особо торжественного и важного невольно проникло в души молодых воинов. Начиная от правофлангового, каждый из них выходил и зачитывал литые слова присяги, целуя при этом шелковое полотно знамени.
Отныне салаги стали настоящими солдатами, и даже испытывали чувство гордости за себя. “Деды” с явным умилением поглядывали в сторону присягнувших, очевидно воспринимая немалую толику заслуги в должном их “воспитании”.
ДОБРЫЙ ВОЛШЕБНИК. ПОЧТАРЬ, И СНОВА ЛЮФТ.
НА СЕВЕР! СЕРЕГУ КОМИССОВАЛИ.
Перешагнув порог спального помещения, парни увидели сидящего на табурете незнакомого прапорщика. Он начал разговор по существу:
- Ну, здорово, молодежь! Я прибыл за вами. Завтра вечером уезжаем поездом в Красноярск, а потом самолетом в Норильск. Я служу уже 30 лет в
армии, и зовут меня Герман Григорьевич, или товарищ прапорщик. А сейчас пойдем с вами в ленинскую комнату, и я отвечу на все ваши вопросы. Кстати здесь вас никто не обижает? Я сразу разберусь, по-мужски.
Одетый безупречно в парадную форму, выглядел прапорщик весьма браво и внушительно. Ростом особенно не выдавался, но поражал его мощный торс, короткие ноги никак не вязались с крупным атлетическим сложением. Слова безудержным потоком лились из его рта, не давая никому вставить ни слова. Молодые воины в течение часа слушали его рассказы о себе, о том какой он рыбак и охотник, о том, что он чемпион Советского союза по боевому самбо.
Никто, конечно, не поверил в его басни, но тут прапорщик, прочитав сомнение в глазах, решил продемонстрировать свои боевые навыки. Сняв китель, он вытащил за руки на середину комнаты Мищенко Сергея, так как он был крупнее всех.
- Ну, давай, бей меня в челюсть, не бойся! - со смехом проговорил Герман Григорьевич, и дважды больно ткнул кулаком в грудь Сереги. Молодому солдату вовсе не улыбалось связываться с пожилым военным, но болезненные толчки в грудь, вдруг разозлили его. Размахнувшись, он ударил - кулак его просвистел в воздухе, а в следующее мгновение, Серега лежал на полу вниз лицом. Хитро улыбаясь, прапорщик держал его заломленную руку так, что лицо парня исказилось от боли. Зрители даже не успели заметить, как их товарищ оказался поверженным.
- Ну, что, молодежь? Думали, что врет “старый”? Ладно, если кто хочет научиться, я проведу с вами несколько уроков самообороны. А теперь каждый расскажет о себе, давайте рассаживайтесь поудобнее…
Наконец-то он наступил - долгожданный день, день отъезда из части, в которой так много было негатива и беспредельщины, безобразий по отношению к “транзитникам”. Этот день вдохнул радость и осознание того, что несправедливость и наглость по отношению к молодым солдатам не всегда остается безнаказанной. Роману подумалось, как бы себя вели оборзевшие и гнобившие ребят “деды” под огнем, в боевой обстановке, поди потом, разберись - шальные пули прилетают не избирательно…
Воодушевленные, обрадованные скорому отъезду ребята, во главе с Германом Григорьевичем находились в спальном отделении, когда пришел почтарь, и вручил двум счастливцам квитанции на получение денежных переводов. Сергею Копылову и Роману пришли от родителей деньги, по тридцать рублей. Старый вояка предложил свою помощь, но молодые отказались, - почта рядом и они сходят сами. Однако, едва ступив за двери, лицом к лицу столкнулись с ефрейтором Люфтом.
- Стоять, слоники! На почту рванули, за деньгами? В общем так, салажня, с каждого по двадцатке и разбежались. Зайду через час, уяснили? - с этими словами наглая мордашка ефрейтора скрылась за углом казармы.
- Вот, ведь гад, чмырь-почтарь! Сдает “дедам” с потрохами, - с гневом вырвалось у Романа. Постояв в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу, Роман с Сергеем повернули обратно в казарму. Будь что будет, решили они и обратились к прапорщику, который и так все понял без слов. Опытный служака внимательно выслушал, задал пару вопросов и произнес:
- Дело не простое, за это можно и дисбат заработать, но времени у нас нет, так что я сам разберусь с негодяем. Он поднялся и направился в ленинскую комнату. Затем, приоткрыв дверь, крикнул:
- Дневальный, срочно ко мне ефрейтора Люфта. Проследите, чтобы никто не входил и не мешал. Ефрейтор Люфт вошел в комнату через пять минут. Даже через закрытую дверь был слышен рев прапорщика: - “В дисбат захотел, мерзавец! Я тебе устрою, сопляк!..” Послышались глухие удары и звуки, будто чье-то тело с размаху кидали на пол. Еще удары и вскрики, а затем тихий плач.
“Простите меня, ради бога, товарищ прапорщик. Только не садите меня, умоляю!..”
Открыв дверь, Герман Григорьевич позвал Романа с Серегой. Войдя в комнату, они увидели стоящего на коленях ефрейтора, вытирающего рукавом слезы и сопли размазанные по щекам.
- Простите меня, парни, за все простите, я виноват, - всхлипывал и бормотал Люфт.
- Пошел вон отсюда! Твое счастье, что мы сегодня уезжаем, и я не дам делу хода… Затем пинком открыл дверь, и ефрейтор, с трудом поднявшись с колен, согнувшись и хромая, медленно вышел из ленинской комнаты.
Ровно в три часа дня молодые солдаты, во главе с командиром забрались в машину и пересекли линию КПП. “Унтер Пришибеев”, - Выхристенко так и не пришел проститься со своим вверенным отделением, впрочем, никто не обратил внимания на его отсутствие. Только отъехав за территорию части, бойцы почувствовали свободу: впервые за месяц карантина у них появилось веселое настроение, и на лицах засветились улыбки.
И невдомек было Роману, что они прошли самый что ни на есть отпетый, невыдуманный карантин, не киношный - от “Максима Перепелицы”, и страшнее его никаким Фролам и служкам, затаившимся во тьме туалетов, уже не придумать, на все оставшееся время службы. Все пережитое осталось навсегда за воротами части и казалось кошмарным сном - не закрепилось окончательно в сознании, что с ним отныне покончено навсегда.
- О чем замечтались, защитники Родины? - спросил полушутя, у своих друзей Сашка Михайлов. Ребята молча переглянулись. Вопрос безответно повис в воздухе… Каждый думал о своем, что ждет их впереди, как-то встретит их Север и новая часть? Роман заново прокручивал в голове события последних дней, мысленно подводя итоги карантина и ”курса молодого бойца”.
Вкруговую выходило, что ничего хорошего месячный карантин им не дал. Грубость, унижения, муштра, и самое постыдное - ощущение себя недочеловеком, не способным встать на защиту не только себя, но и своих товарищей. Роман давно с горечью осознал, что “плетью обуха не перешибешь”. Долго в нем росло, накапливалось ожесточение в душе, и с этим теперь ему предстояло жить, как и другим, несравнимо пострадавшим ребятам.
Не на пустом месте возникло у него, прочно укрепилось стойкое чувство ненависти к “дедам” - армейской элите, за избиения и издевательское отношение к молодым, а еще к офицерам, зачастую закрывающим глаза на происходящее, а порой и поощряющим дедовщину. Одно радовало, что никогда больше они не увидят их ненавистные лица…
Только сейчас, глаза ребят заметили, как изменилась окружающая природа - на окраине города цвела, бушевала кипенным цветом черемуха, разнося по улицам дурманящий весенний аромат. Ярко светило солнце, прогревая воздух и радуя все живое. Под вечер молодые солдаты уже сидели в жестком плацкартном вагоне, и под равномерный стук колес, поглядывая на сменяющиеся пейзажи, жевали сухой паек, предусмотрительно захваченный на складе их спасителем и добрым волшебником Германом Григорьевичем.
Без устали болтая, словоохотливый прапорщик рассказывал о своих многочисленных подвигах до тех пор, пока слушатели откровенно не стали позевывать. Прибыв в Красноярск, дружная группа воинов во главе с умудренным жизнью командиром, на автобусе добралась до аэропорта, где через некоторое время объявили посадку на рейс Красноярск - Норильск.
Сидя в креслах самолета ИЛ-18, молодые парни окончательно поверили, что навсегда вырвались из ада, именуемого каркающим словом - карантин. Оно концентрировало, несло негатив: черноту, чуть ли не смертную кару для их маленького отделения - пока что здоровой клетки-ячейки Советской армии. Непонятно за что, разя наотмашь, и выбирая жертвами осмелившихся выразить протест против засилья “дедов”, либо самых слабых из них и забитых.
Через восемь часов самолет приземлился на полуострове Таймыр. Перевалило уже за полночь, но солнце стояло в зените. Огромные снеговые горы окружали территорию аэропорта. Здесь, на Крайнем Севере, уже начался полярный день. И в этом суровом краю, теперь выпало нести службу молодым алтайским парням.
Через полмесяца, стоя дневальным по роте, внезапно ослеп их товарищ, и земляк из села Покровки, Серега Копылов. Отлежав месяц в госпитале, он был комиссован и отправлен домой. Никто из командного состава северной воинской части, а в Кемерово - по умолчанию, так и не задался вопросом, что послужило и повлияло на зрение вполне здорового парня, но его сослуживцы и друзья точно знали - во всем виновата ДЕДОВЩИНА.
Примечания: - “Папанка” - (от ул. Папанина) призывной пункт в г. Барнауле.
- старлей - (сокращ.) старший лейтенант.
- замкомвзвода - (сокращ.) заместитель командира взвода.
- КПП - контрольно-пропускной пункт.
- ОЗК - общевойсковой защитный комплект.