Среди моих 82838 читателей с интернете оказались и мои кровные родственники, в том числе такие, с которыми я не был знаком. Дети, внуки и правнуки моего двоюродного дяди Леопольда Рахлина – кузена моего отца, казанского профессора-кардиолога, сообщили мне, что о его родной старшей сестре Анне Матвеевне Рахлин, оказывается, писал не только я, безвестный провинциальный графоман, но и знаменитый немецкий философ, литературный критик и эссеист Вальтер Беньямин. Посетив в конце 1926 – начале 1927 года Москву, он оставил изданный после его смерти «Московский дневник». И в нём на нескольких заключительных страницах есть записи о жившей тогда в столице СССР моей двоюродной тётушке, Анне Матвеевне Рахлин(ой) – одной из основателей советского архивного дела.
В сборнике «История Государственного архива Российской Федерации. Документы, статьи, воспоминания, Москва, РОССПЭН, 2010», выпущенном в честь 90-летия Государственного архива Российской федерации, обширный раздел «Воспоминания архивистов», состоящий из мемуарных статей сотрудников архивов, открывается статьёй именно Анны Матвеевны. Здесь же – брызжущий радостью, добротой и
обаянием портрет этой женщины, которую мне довелось видеть раз в жизни и в течение всего лишь трёх часов, о которых и написано в главке самой первой из моих мемуарных книг. Ровно за полмесяца до того дня мне исполнилось 5 лет, но я помню тот день, ту комнатку и ту радушную женщину, встретившую нас с мамой на пороге своего тихого, уютного жилища.
Мы тогда ехали к отцу в Харьков, куда его перевели из Ленинграда, - почему перевели? - теперь можно сказать совершенно точно: в порядке сталинской чистки этого города от элементов, способных сопротивляться непререкаемой единоличной власти Вождя. Освобождались от всех, кто хотя бы в чём-то пытался высказаться независимо, а отец – пытался: в 1923 году, во время открытой партийной дискуссии, проголосовав за сталинские резолюции по всем пунктам, кроме одного, он, тогда не достигший и 21 года юнец, на собрании первичной парторганизации поддержал предложения Троцкого по одному-единственному вопросу: организационному. И этого уже оказалось достаточно, чтобы через 12 – 13 лет для «очистки» города Революции от ненадёжных поменять ему ход судьбы…
В результате и мы оказались теперь на московском перепутье. Меня в этой комнате больше всего заинтересовал мой ровесник – чёрноволосый мальчуган – сын тёти Ани. Оказалось, зовут его, точно как и меня, Феликсом, и фамилия у него тоже моя… Мы ушли с ним в закуток, за стоявший углом шкаф-шифоньер, да так там и пробыли всё время, отделявшее нас с мамой от пересадки в харьковский поезд.
Нам с тёзкой обоим было по пять годков, и я с тех пор прожил целую жизнь длиною ещё в 80 с половиной лет! А ему жить и дышать осталось всего столько же, сколько каждый из нас прожил к тому времени…
Мудрый немецкий философ ещё его не застал, но уже записал в дневнике: «Рахлина живет в доме Центрального архива, в большой, очень чистой комнате. Она живет со студентом, который, однако, очень беден и из гордости там не проживает». Женщины нашей фамилии отличаются постоянством в сердечных привязанностях, – думаю, её Феликс возник именно вследствие той связи со скромным бедняком. Мужем Анны студент так и не стал.
Мне трудно теперь судить, была ли то комната в доме, где побывал в дни московского своего визита знаменитый немецкий еврей… Тогда Аня Рахлин, как называли её в семье, жила в Староваганьковском переулке, 8, я взглянул на карту Москвы – это в самом центре города, недалеко от Манежной площади, Кремля, Дома Пашкова… Вроде бы, не в зоне быстрой пешеходной доступности от Курского вокзала. Но мы тогда, помню точно, ехали в метро! Скорее всего, там, в Староваганьковском, и побывали…
Читаю воспоминания Анны Матвеевны о работе в архивах под руководством В.В. Адоратского, о первых шагах советского архивного дела. Она бегло описывает очень сочные приметы времени. Большинство сотрудников составляли выходцы из «бывших людей»: правящего класса царской России. Среди них – когдатошние фрейлины, придворные, дочь учёного историка…
Анна Матвеевна прибыла в Москву из Казани по вызову Адоратского после того как отслужила в молодой Красной Армии. «Вид у меня еще был красноармейский, - пишет она, - короткая стрижка, тулуп, валенки»…Чтобы «новые хозяева жизни» их не поняли, «бывшие люди» говорили между собой по-французски. По совету Адоратского Анна Матвеевна однажды обратилась к ним по-французски: «Говорите на каком-нибудь из восточных языков, т. к. европейскими я владею». Впечатление от этих слов было шоковым! А она-то, между прочим, и сама была из семьи зажиточной: отец – «крупный коммерческий служащий» в Саратовском банке, а потом, перед революциями 1917 года, был строительным подрядчиком в Казани… Она окончила гимназию, два года училась в университете на медицинском факультете, потом, уже в первые годы после Октября, окончила юридический...
Когда однажды среди разбираемых писем из Новоромановского архива, адресованных кому-то из членов царской фамилии, ей, сотруднице архива попалось письмо, написанное по-датски, и Анна Матвеевна попросила дочь историка перевести его на русский, та в бешенстве швырнула письмо ей обратно с раздражённым криком: «Я чужих писем не читаю!» «Пришлось, – пишет рассказчица, - прибегнуть к словарю и перевести документ самой».
В то же время Адоратский учил новых сотрудников из большевистского стана вести себя с прежними работниками архива терпеливо, перенимать у них приёмы работы. Случались эпизоды поистине драматические.
Однажды явился с разрешением от вышестоящей организации на работу с архивом Временного правительства некий Тарасов-Родионов. Выдавая по его требованию документы, она стала их просматривать - и вдруг обнаружила среди них показания… самого Тарасова-Родионова времён правительства Керенского, в которых этот человек всячески «открещивается» от принадлежности к большевикам… (Надо понимать, что, получив компрометирующие его документы, он мог их уничтожить или, по меньшей мере, безнадежно испортить текст. Может, для того и явился в архив?) После того случая был введён обязательный предварительный просмотр сотрудниками выдаваемых для изучения документов…
А вот, в её письменном пересказе, эпизод, как академику Е.В.Тарле Анна Матвеевна выдавала подлинник отречения от престола императора Наполеона Бонапарта I. «Я открыла картон с подлинником отречения Наполеона, - пишет тётя Аня, - и увидела, как задрожали руки историка французской революции, когда он взял в свои руки этот документ». Сколько в словах молодой архивистки профессионального понимания чувств и переживаний учёного коллеги, какая наблюдательность… Надо напомнить нынешнему читателю (а, возможно, и пересказать заново), что академик Та’рле (ударение – на перво слоге фамилии) происходил из еврейской семьи и никогда этого не скрывал: когда его, на французский лад, называли ТарлЕ, то есть ставили ударение на последнем слоге, он неизменно поправлял: «Я не француз, а еврей!». Стоит добавить, что одним из выдающихся сочинений академика является его научная биография императора Наполеона I Бонапарта. В частности, он автор вышедшей в серии «Жизнь замечательных людей» популярной и увлекательной биографии «Наполеон».
И ещё любопытный эпизод. Анна Матвеевна жила в одной квартире с известнейшей русской революционеркой, народоволкой Верой Фигнер и её сестрой, муж которой, Сажин, участник Парижской коммуны, к этому времени уже глубокий старик, признавая огромные заслуги Маркса, не мог, однако, ему простить то, что тот обвинял анархиста Бакунина в связях с царизмом. И вот однажды Анна Матвеевна обнаружила при разборе архивных бумаг… письмо Бакунина царю! Адоратский разрешил ей показать документ Сажину. «Старик был потрясён», свидетельствует она.
Тётя Аня Рахлин занимала ряд ответственных должностей в советских архивах, но в годы Большого террора по сфабрикованному обвинению была сослана на спецпоселение в Бузулук – заштатный городок Оренбургской области, где стала преподавать в техникуме немецкий язык. Сын сперва был при ней, в том числе и в начале войны, однако в надежде, что мальчику, который, вдобавок к общим бедам военного времени, ещё и заболел диабетом, будет более сытно и удобно жить с её родителями в Казани, она отправила его к дедушке с бабушкой. Тогда же или чуть позже, но одному из молодых людей, поехавших в Казань учиться в вузе, она дала рекомендательное письмо к своим старикам. И те приняли юношу у себе столоваться.
Оставим пока всех в начавшейся 22 июня 1941 года Великой Отечественной войне советского народа против немецкого фашизма и вернёмся почти на двадцать лет вспять – в Москву конца 1926 – начала 1927 года. Именно в это время вёл свой Московский дневник Вальтер Беньямин. (На русском языке дневник издан в 1997 г. издательством “Ad Marginem”). В центре описываемых событий – любовный роман автора дневника с латышской большевичкой - актрисой и режиссёром Асей Лацис.
Ася к тому времени жила как эмигрантка из буржуазной Латвии в Советской России. Беньямин лишь года за два до этого познакомился с нею на Капри и серьёзно влюбился. Читая его изложение их с Асей разговоров, сомневаться в том, что у них были близкие отношения, не приходится. Биографы В. Беньямина отмечают: основное, что привело его в Москву, – это желание увидеться с возлюбленной. Однако ясно, что не к таким встречам он стремился, не о таких мечтал.
Во-первых, Ася большую часть тех двух месяцев, что продолжался его визит, жила в московском санатории (она там лечилась от последствий сильнейшего нервного расстройства) и редко бывала в помещении одна. В Москве находился и режиссёр одного из берлинских театров Бернхард Райх – «спутник жизни» её, который вскоре стал мужем Аси Лацис, - о чём мы узнаём из предисловия к Дневнику, которое написал еврейский историк и теолог, выходец из Германии Гершом Шолем. К раздражению, которое Райх явно вызывал у В.Беньямина, с окончанием Асиного пребывания в санатории добавляется слишком частое присутствие возле неё ещё одного человека. Ася перебралась на жительство к своей знакомой, сотруднице одного из советских государственных архивов Анне Рахлин, о которой Беньямин как раз отзывается с большой симпатией, но у неё в доме часто бывал в гостях «красный генерал Илюша» (так называет этого человека автор Дневника).
В примечании 131-м к «Московскому дневнику» читаем: «Анна Матвеевна Рахлин(а) была помощником управляющего Московского центрального архива Октябрьской революции; дом Центрархива находился в Староваганьковском пер., д. 8.». Пылкий философ рад тому, что его подруга теперь не в столь неудобных для неё и для их встреч условиях – вот дневниковая запись от 23 января 1927 года:
«В этот день Ася готовилась к выписке из санатория. Она перебралась к Рахлиной и, тем самым, наконец, в приятную компанию. В следующие дни я смог оценить, какие возможности открылись бы для меня, если бы подобный дом стал доступен мне раньше. Теперь было уже слишком поздно пытаться воспользоваться этими возможностями».
Тут же он поясняет: «Правда, для моих встреч с Асей дни, которые она провела у Рахлиной, были ничуть не лучше, чем время в санатории. Потому что там всегда был красный генерал, который только два месяца назад женился, но всеми возможными способами ухаживал за Асей и упрашивал ее поехать с ним во Владивосток. Именно туда его направили служить. Свою жену он собирался, по его словам, оставить в Москве».
Вскоре «красный генерал» обретает в дневнике имя – его, оказывается, зовут Илюша – в примечании поясняется, что «Илюша - упомянутый ранее Беньямином "красный генерал", личность не установлена».
СТОП! Я хочу помочь исследователям хотя бы предположительно установить личность «красного генерала». Им вполне мог быть двоюродный брат Анны Матвеевны Рахлин(ой) Илья Россман, Он (далее цитата из официальной биографической справки) «В сентябре 1924 г. зачислен слушателем основного факультета Военной академии РККА, которую окончил в 1927 г.».
То есть как раз в конце января 1927 года, когда Ася Лацис переселилась из санатория в Дом архива на Староваганьковский пер., 8, к Анне Матвеевне, срок учёбы в академии истекал, и боевой двоюродный брат Ани Рахлин, Илья Данилович Россман, рождения 1995 г., участник Первой мировой в звании рядового вольноопределяющегося, а затем и красногвардеец, а затем и боец первых частей Красной армии, а вскоре и младший командир, командир взвода, полубатареи, слушатель ряда артиллерийских курсов, а в последние пять лет – слушатель Академии РККА, готов был вот-вот возглавить крупную воинскую часть…
Такой брат, да притом коммунист с 1918 года, для неё, коммунистки с 1920 года, - дорогой гость. Их дед (корень многочисленной и ветвистой семьи Рахлиных-Росманов) – был выходцем из евреев-кантонистов и, сверх срока кантонистской учёбы, честно отслужил в армии царя Николая Палкина 25 лет! Анна, кроме своего родного брата Леопольда, как раз в 1927 году защитившего докторскую диссертацию, который был преуспевающим врачом-кардиологом в Казани, кроме него, дружила со своими многочисленными двоюродными братьями и сёстрами, Рахлиными и Россманами, жившими в разных городах Союза, но часто бывавшими в Москве. А несколько в Москве теперь и жили… Да ведь и нас с мамой, встретив на Октябрьском вокзале, привёз к тёте Ане её двоюродный брат-москвич – мой родной дядя…
Интересна история того, как породнились два еврейских семейства: Рахлины с Россманами. Мой прадед Абрам, по отбытии 25-летней солдатской службы, выйдя в отставку, воспользовался высочайше дарованным солдатам из кантонистов правом, поселился вне черты еврейской оседлости: в Курске, и невдалеке от города, на тракте Москва – Крым, купил (или арендовал) корчму (заезжий дом).Там остановился на ночлег ехавший из «белокаменной» домой в Полтаву молодой купец или коммивояжер Данила Россман. У прадеда было несколько сыновей и две дочери, одна из которых, Шухля (по-русски её потом называли Софьей) приглянулась проезжему молодцу. Более того, Даня и Соня влюбились друг в друга с первого взгляда, он посватался, сыграли свадьбу…. Вечером в их брачную комнату, вместе с осколками разбитого стекла, влетел булыжник. Курянам хорошо было известно: по указу императора право жить вне «черты» даровано самому отставному солдату, последующим поколениям его потомков, но…лишь по мужской линии. И уж никак не дочери и её мужу. Стёкла стали бить камнями каждый вечер – пришлось молодым уехать в Полтаву. Илья – один из их детей, там родившихся. В старости его родители жили в Харькове, и я их хорошо помню.
Но, скажут мне придирчивые читатели, ведь не был же этот Илюша Россман генералом… Да. Однако для глубоко штатского немецкого гостя, симпатизанта коммунистической идеи, как раз, в частности, и прибывшего в Страну Советов, чтобы решить вопрос о вступлении в Компартию Германии, не слишком понятны были петлицы, да нашивки, да покрытые красной эмалью геометрические фигурки: ромбики, квадраты, треугольники, прямоугольники («шпалы») – все эти «красные штучки». Он лишь знал, что в военных академиях растят «генералов», и прекрасно владевшая немецким Анна Рахлин могла ему это подтвердить. Но о воих родтвенных отношениях с "генералом" вполне могла и не упомянуть. И уж конечно вряд ли взялась растолковывать гостю-иностранцу подробности различения чинов и званий в Красной армии и смысл знаков различия на петличках. Откуда ей было знать, что "немец" принимает её кузена за генерала? Тем более, ему до этого оставалось не так уж ного.
Да ведь и в самом деле, уже через семь –восемь лет Илюша получит звание комбрига, что соответствует полковнику, и должности по окончании академии его ждут вполне генеральские: он возглавит сперва Московскую артиллерийскую школу имени Л.Б.Красина, а потом – Киевскую артиллерийскую же школу имени С.С.Каменева… Но для вполне цивильного иностранного философа он уже и сейчас был «генералом»!э
У меня нет полной уверенности в том, что моё предположение соответствует истине. Однако оно кажется мне вполне правдоподобным, и я не отказываю исследователям творчества и биографии Вальтера Беньямина в возможности подтвердить или опровергнуть мою «гипотезу».
Правда, у меня душа не на месте в предвидении тех переживаний, какие моя версия может доставить любящим внукам Илюши и его верной жены Кати – урождённой Екатерины Абрамовны Кабаковой, которая была одной из ближайших подруг комсомольской юности моей мамы в 1919 году, когда они обе служили в аппарате ВЧК в Москве на Лубянке. Там моя мама работала в Информационном отделе, выписывая «сомнительные» или политически прямо неприемлемые для Советской власти места из писем, подвергавшихся перлюстрации, а Катя – та служила в отделе Оперативном, негласным агентом, подвергаясь нередко смертельному риску…
Да и, в конце концов, нет никаких оснований для того, чтобы всерьёз заподозрить «красного генерала Илюшу» в любовных притязаниях на рижскую актрису. Они могли быть лишь плодом ревнивого воображения влюблённого философа. Ему могло просто-напросто померещиться, что тот «ухаживает за Асей всеми возможными способами».
Нельзя также забывать, что жизнь и отношения даже самых дружных и взаимно любящих супругов зачастую полны всяческих сложностей. Расскажу житейский эпизод, случившийся осенью 1944 года в квартире Кати Россман-Кабаковой незадолго до возвращения её мужа из первой своей «ходки» в сталинскую «зону»…
Незадолго до возвращения нашей семьи из уральской эвакуации в освобождённый от гитлеровской оккупации Харьков 42-летний отец слёг в постель, сражённый неожиданным онкологическим заболеванием. Мы привезли его, все 12 суток пути пролежавшего пластом на нарах в товарном вагоне реэвакуационного эшелона, в разрушенный Харьков, надеясь на помощь тамошнего видного уролога, но тот спасения не обещал, и по совету других врачей мать повезла мужа в Москву, где блестящий хирург Лев Исаакович Дунаевский, кузен великого композитора, в результате виртуозной операции спас нашему отцу жизнь и вернул работоспособность.
Добаливая, отлёживаясь после операции, отец нашёл приют в квартире у Кати. Сюда, проведать его, явилась находившаяся в Москве его давняя приятельница и коллега по преподавательской и научной деятельности , прекрасная армянка Рануш Давтян. Она посидела у постели выздоравливающего и стала собираться восвояси. Отец хотел встать, одеться и по-джентльменски выйти проводить даму до троллейбуса. И тут резко возвысила голос мама:
– Никуда ты не пойдёшь,– тебе ещё нельзя, надо поберечься! – сказала она ему решительно. Отец вынужден был подчиниться. Надо ещё понять, как трудно было матери привезти больного мужа в Москву: в военное время требовался специальный пропуск, а управляющий проектным институтом, где родители служили, из чистого самодурства и чёрствости отказывался посодействовать. Жившая в Подмосковье мамина сестра Гита явилась на приём к начальнику Главка министерства, в ведении которого был упомянутый институт, там отца знали и ценили как прекрасного работника и телеграммой обязали управляющего «командировать Рахлина в сопровождении жены в Москву для лечения». Всё это стоило ей нервов, сил, энергии, и отец это знал и ценил.
Описанный, в общем, вполне невинный эпизод, как мама приревновала мужа, обсуждался в кругу родни потом весьма долго и оживлённо, в том числе и Катей и также с нею дружившей Гитой. Гита потом много раз нам рассказывала, будто папа был в молодости неравнодушен к Рануш. Стоит ещё добавить: когда папу во время мучительных ночей следствия в МГБ, в 1950 году во «внутренней тюрьме», где их с мамой держали одновременно, а потом одновременно и осудили заочным решением Москвы (каждого – на 10 лет лагерей),– когда его допрашивали там о круге старых друзей, - он сознательно не назвал Рануш, к тому времени мирно читавшую лекции в одном из вузов страны. А потом, в период пересмотра их «дел» уже во времена начавшегося «Реабилитанса», одним из документов, на которых основывалось постановление о его реабилитации, был положительный отзыв коммунистки Рануш Давтян…
Правильно ли видеть в наших высоконравственных родителях не живых людей, подвергавшихся всем жизненным искушениям и соблазнам, а бесчувственных роботов? В итоге жизни и Илья с Катей, и наши родители оказались верны друг другу, выдержали тяжелейшие испытания подлым временем. Вот это – главное!
А теперь расскажу о том, как и чем завершились жизненные линии моих персонажей.
Родители Анны Матвеевны жили в Казани отдельно от сына – профессора-кардиолога. По неизвестной мне причине (говорят, под влиянием психического расстройства) её мать где-то ещё в 1942 или 43 году покончила жизнь самоубийством. Старик отец продолжал жить без неё, воспитывая и кормя внука, а к ним, напомню, ходил столоваться и рекомендованный жившей в Бузулуке на спецпоселении дочерью студент Виктор. Он привёл с собою двух воров-грабителей. Старика стали пытать, надеясь на то, что «еврей отдаст золото», да так и замучили до смерти. А 13-летнего мальчика задушили полотенцем, чтобы не выдал: ведь Виктора, который был с ними, он знал в лицо.
Угрозыск грабителей выследил, их по приговору суда расстреляли, Виктору же дали срок, но он в заключении умер. На похоронах отца и сына была отпущенная на время из Бузулука Анна Матвеевна, она увезла с собою страшную реликвию: окровавленное полотенце, которым умертвили Феликса.
Её казанский брат профессор Леопольд Рахлин вплоть до глубокой старости ещё работал, лечил людей. Однако, едва стали дрожать от старости руки, сам прекратил врачебную деятельность. Умер в 1994 г. в 96-летнем возрасте. Его приёмный внук (по третьему браку) Михаил Киселёв, живущий ныне в Сиэтле (США), вспоминает в своих записках: «За несколько недель до смерти, когда границы реального и воображаемого миров уже стали сливаться, им овладела упорная мысль, что мы всей семьёй сидим в тюрьме, и что надо готовить побег. (Почему в тюрьме, ведь реальная жизнь уберегла его от неволи?) И ещё – что надо обязательно найти спрятанный некогда и впоследствии пропавший орден Святого Георгия, полученный им в 1919 году от адмирала Колчака». Действительно, факт службы медиком в армии Колчака, по понятным причинам, профессор сумел утаить от Советской власти, которой потом служил верой и правдой, приняв, в частности, участие в спасении челюскинской экспедиции в 1934 году, а во время Отечественной войны – пробыв с 1942 г. на Северном фронте в качестве армейского терапевта 19-й армии…
В годы войны в его 4-комнатной квартире нашли приют многочисленные родственники, эвакуированные из Москвы и Харькова, - в частности, вся семья его дяди Александра Абрамовича Рахлина и двоюродной сестры Веры Даниловны, их сыновья Илья и Геня Рахлины, их родители Данил Россман и Шухля (Софья)Россман-Рахлин(а)… Все, кроме Веры, умерли и похоронены в Казани, а Вера Даниловна, поехав в Харьков навестить свою родную сестру Этель, упала, сломала шейку бедра и, пролежав долгие месяцы в постели, там и скончалась…
Меня, по следам моих семейственных записок, разыскали потомки Леопольда Матвеевича, а также и внук Ильи Даниловича Россмана. Внуки-правнуки дяди Леопольда носят сплошь русские фамилии: Колесниковы, Песковы, Коротеевы, старший сын Ильи и Кати – Владик, уехав из Москвы по окончании вуза по распределению в Калугу, там и остался, сын его Володя – («эх, дербень!») – урождённый калужанин, старшая дочь, Таня, живёт в Обнинске, Калужской области.
В заключение хотел бы проследить судьбу главных персонажей треугольника, вершинами которого заинтересовался автор этого текста (если считать, что одна из них – автор «Московского дневника В. Беньямин, вторая – предмет его пылкой любви, а третья – случайно возникший «соперник» Вальтера «красный генерал». Начнём с конца. Если считать, что я прав и что «красным генералом» был мой двоюродный дядя И.Д.Россман, то последнего в 1938 году арестовали, на следствии лютыми побоями вынудили подписать самооговор, затем осудили на 5 лет лагерей, этот срок в связи со случившейся второй мировой войной удвоился, но Илюша выжил и из заключения вернулся. В Москве немедленно разыскал старых друзей, некоторые за время войны сильно продвинулись – например, – бывший в 1935 году начальником ленинградской артшколы Николай Воронов, получивший воинское звание комбрига одновременно с начальником Московской, а потом- Киевской артшкол Россманом, ещё в 1944 году стал Главным маршалом артиллерии Советской Армии. Эти коллеги поддержали вчерашнего зэка и почти уж было добились его реабилитации, как вдруг в одну ужасную ночь 1948-го года Илюша вновь был арестован и решением «особого совещания» отправлен в ссылку, в дальнюю сибирскую глушь… Всё же судьба была к нему милосердна: с началом послесталинского «Большого Реабилитанса» он был восстановлен во всех правах и в звании полковника (предшествующем генеральскому), вернулся к семье и в мае 1956 года, после реабилитации моих родителей, вместе с Катей в Москве смог не только радостно их встретить, но и оказал им тёплый родственный приём и большую материальную поддержку. Отец тогда приехал из Воркуты в Москву одетый в лагерную спецовку. Супруги Россман одели его с ног до головы!
Как ни старался я выяснить судьбу Аси Лацис, мне это не удалось. Известно, что она вышла замуж за режиссёра Б.Райха, перед началом Второй мировой была в Европе, но никаких подробностей найти не мог.
А вот о трагическом финале жизни Вальтера Беньямина известно всему миру. С приходом к власти Гитлера он покинул Германию и долго жил в эмиграции во Франции. Сумел выехать из этой страны в Испанию, намереваясь через нейтральную Португалию эмигрировать в США. Но испанские власти придрались к какой-то формальности, и возникла угроза выдачи его германским нацистам, - гестапо. В ужасе перед такой перспективой Вальтер Беньямин принял смертельную дозу морфина. Под впечатлением этого события испанская администрация не стала чинить препятствий большой группе следовавших вместе с ним политических беженцев, и гибель знаменитого немецкого философа-еврея открыла путь за океан, к свободе, Хане Арендт, Марку Шагалу и другим выдающимся деятелям европейской культуры.
----------
Опубликовано в израильском, издающемся на русском языке, ежемесячнике «Еврейский камертон» - приложении к газете «Новости недели», январь 2019 года.
Газетой опубликованы иллюстрации к материалу: снимок одной из центральных площадей Москвы того времени (20-е годы ХХ века), фото Вальтера Беньямина, а также Анны Матвеевны Рахлин и полковника Ильи Даниловича Россмана.