Лет пятнадцать назад в жизни наших друзей произошел эпизод, который надолго сохранился в нашей памяти.
Дело было в Хотькове. Хотьково в середине прошлого века представлял собой дачный поселок - излюбленное место для летнего отдыха москвичей.
Одной из советских традиций того времени было награждение дачами заслуженных граждан. Вот и мой отец получил в Хотьково дачу, которая потом осталась у меня по наследству.
Дом стоял на краю запущенного оврага, заросшего осиной, бузиной, волчьей ягодой, погаными грибами и прочим растительным непотребством.
За прошедшие годы дом оброс пристройками, бытовками, верандами и стал отчасти напоминать "воронью слободку" из легендарных "Двенадцати стульев" . Внутри его находились помещения, приспособленные для летнего проживания. К нам любили приезжать друзья отдохнуть от непосильного городского труда.
Вот и сейчас они собрались на мой день рождения, чтобы поздравить меня , как мне кажется с тем, что я до него дожил.
Из-под Клина прикатили близкие друзья моей далекой молодости - профессор, доктор Женька Забалуев со своей яркой, самолюбивой и ироничной женой Фанечкой. Они привезли видавшую виды гитару и веселого, любознательного пса по кличке Дар, от полного имени Дарвин, которое ему присвоили ученики общеобразовательной средней школы, находящейся напротив их дома. Дарвин сразу оказался любимцем всего отдыхающего контингента.
Пока хозяйки в огромной кастрюле варили для гостей наваристый украинский борщ и жарили котлеты, гости сосредоточились на большой открытой веранде, а Женька там уже настраивал струны , пробовал аккорды и что-то бубнил себе под нос.
И вдруг на его бессвязное бормотанье: "Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваши жены?" все присутствующие дружно ответили:" Наши жены - пушки заряжены, вот где наши жены!"
На веранде наступила тишина. Потом все переглянулись, рассмеялись и кто-то в дальнем углу затянул: "Ревела буря, дождь шумел, во мраке молнии блистали и непрерывно гром гремел, и вихри в дебрях бушевали" И все снова дружно подхватили: "Ко славе страстию дыша, в стране суровой и угрюмой, на диком бреге Иртыша сидел Ермак, объятый думой."
Вот так мы и начали вспоминать наши старые песни , которые пели еще наши прадеды. И если в нашей памяти иссякал их текст, мы начинали следующую песню. Среди нас не было ни поэтов, ни композиторов. Мы были самыми типичными представителями так называемого среднего класса: инженеры, врачи, бухгалтеры, преподаватели и пенсионеры. И наша песенная культура заключалась, в основном, в отрывках из строевых и застольных песен.
Если мы не знали полного текста песни, то начинали новую, пусть даже с ее середины.
Русская песня, что строевая, что застольная, по своему смысловому содержанию всегда позволяла судить о времени, в котором она родилась.
Когда ни телеграфа, ни радио, ни телефона а уж тем более, ни тебе телевидения, ни интернета, была ямщицкая почта, фельдъегери и курьеры.
И мы тоже начали с ямщицких песен. Вспомнили мы про молодого ямщика, без памяти любившего девчонку в одном из селений и нашедшего ее, замерзшую в заснеженной степи. Вспомнили и про другого ямщика, просившего своего товарища похоронить его и передать жене обручальное кольцо.
На Руси уже тогда существовала организованная преступность и криминальные группировки. И мы вспомнили про двенадцать разбойников и их атамана Кудеяра, проливших много крови простых христиан. Все они получили срока и отправились на нары, а Кудеяр раскаялся и ушел в монастырь.
Спели мы и про бродяг, проклинавших судьбу и отчаянных беглецов, так и не пойманных горной стражей, спешащих переплыть славное море, священный Байкал и вернуться на родину. Про крестьянок, кормивших их хлебом и парней, снабжавших их махоркой.
И про дикий, заросший мохом утес на Волге, на вершине которого не бывало никого, кроме одного человека, того самого, что вывел из-за острова на стрежень расписные челны и утопил в набежавшей волжской волне плененную красавицу персидскую княжну.
Нет уже сейчас этого утеса. Взорвали его и снесли, когда строили автозавод и город.
Вспомнили мы и про то, как самозабвенно любили. Как шумел камыш, деревья гнулись и ночка темная была, а возлюбленная пара все равно всю ночь гуляла до утра. И как зажигали в тумане костры и прощались на мосту, а спозаранок она уходила с толпой цыганок за кибиткой кочевой. И когда б имел златые горы и реки полные вина , все отдал бы за ласки, взоры, и ты б владела мной одна! И как позарастали стежки - дорожки, где проходили милого ножки.
Богатела Русь. Открывались мануфактуры и промыслы, в городах и селах устраивались ярмарки. Ехали на ярмарки ухари-купцы, удалые молодцы. Платили и сами не малые цены, рекламировали свой товар и просили не торговаться и не скупиться, а ближе к милому садиться!
Россия становилась и великой морской державой. Рыбаки и путешественники, купцы и воины бороздили волны двух океанов и двух морей, омывающих ее берега.
И как было не вспомнить про широко раскинувшееся море и бушующие вдали волны? И про тяжкую участь погибшего в службе матроса и про его старушку мать?
Вспомнили мы и шаляпинскую "Дубину". "Много песен слыхал я в родной стороне. В них про радость, про горе мне пели, но из песен одна в память врезалась мне: это песня рабочей артели. Эй, дубинушка ухнем! Эй, веселая сама пойдет! Поддернем, поддернем, да ухнем! Англичанин- мудрец, чтоб работе помочь изобрел за машиной машину, а наш русский мужик, коль работать не в мочь, он затянет родную дубину".
А призрак уже бродил по Европе. Призрак коммунизма. Бродил, бродил, забрел в Россию и наделал там много бед! Уж больно почва для него была благодатная. Народники, которые умилялись своим народом и растворялись в нем, бомбисты, убивавшие царей и их министров.
И кто-то из нас вспомнил про вскормленного на воле орла молодого, сидящего за решеткой в темнице сырой. И про тех, кто жертвою пали в борьбе роковой любви беззаветной к народу и отдал все, что могли за него, за жизнь его, честь и свободу.
Вспомнили мы и другие революционные песни с призывам отречься от старого мира. "... отряхнуть его прах с наших ног, нам не нужно златого кумира, ненавистен нам царский чертог. Мы пойдем к нашим страждущим братьям, мы к голодному люду пойдем, с ним пошлем мы злодеям проклятья - на борьбу мы его позовем."
Были для этого противостояния причины. Жирели одни и нищали другие. В те годы тоже были "новые русские". Неправедная Русь веселилась в кабаках. Соколовский хор у "Яра" был когда-то знаменит, соколовская гитара до сих пор в ушах звенит: "Всюду деньги, деньги, деньги, всюду деньги без конца, а без денег жизнь плохая, ни годится никуда!"
А тут еще и позорная война с Японией, закончившаяся нашим поражением, несмотря на героизм и самопожертвование русских солдат и моряков.
"Наверх вы, товарищи, все по местам! Последний парад наступает. Врагу не сдается наш гордый Варяг", пощады никто не желает!"
И память, память, вечная память! "Тихо вокруг, ветер туман унес. На сопках Манчжурии воины спят и русских не слышно слез. Плачет, плачет мать родная, плачет молодая жена, плачут все как один человек, злой рок и судьбу кляня. Пусть гаолян вам навевает сны, спите герои русской земли, отчизны родной сыны. Вы пали за Русь, погибли за Отчизну. Поверьте, мы за вас отомстим и справим и справим мы славную тризну!"
А впереди уже маячила еще более страшная и кровопролитная первая мировая война. И в нашей памяти, в нашем сознании возникли смутные щемящие видения.
Как шли на запад солдатские эшелоны. И славянские женщины в час прощания выходили на полустанки к эшелонам. "Дрогнул воздух, туманный и синий, и тревога коснулась висков и зовет нас на подвиг Россия, веет ветром от шага полков... Летят, летят года, уходят во мглу поезда, а в них - солдаты. И в небе темном горит солдатская звезда... Не забудь же прощанье Славянки, сокровенно в душе повтори."
А государство российское разваливалось на глазах. Поражения на фронте, коррупция и бесовщина, слабость царской власти могли привести только к одному концу, к краху! И он произошел. Скинули царя и, как всегда это бывало, в мировой истории, началась демократическая вакханалия.
И мы вспомнили модную в те годы развеселую песенку:
"Цыпленок жареный, цыпленок пареный, пошел по Невскому гулять. Его поймали, арестовали, велели паспорт показать. Паспорта нету, гони монету. Монеты нету, снимай штаны! Цыпленок жареный, цыпленок пареный, штаны цыпленку не нужны! Я не кадетский, я не советский, я не партийный большевик. Я не расстреливал, я не допрашивал, я только зернышки клевал, ведь я куриный комиссар. Но власти строгие, козлы безрогие его поймали как в силки. Его поймали, арестовали и разорвали на куски".
И любимую песня революционных матросов: "Эх, яблочко куда, куда ж ты котишься? Ко мне в рот попадешь, да не воротишься! Эх, яблочко цвета ясного, ты за белого, я за красного. Эх, яблочко, куда ж ты котишься? К черту в лапы попадешь, не воротишься!"
Власть, корчившуюся в конвульсиях на пустынных улицах Петрограда подняли большевики и установили свои жесткие порядки, названные диктатурой рабочих и крестьян. И началась братоубийственная гражданская война "красных" и "белых".
Об этом времени написаны сотни песен современниками и последующими поколениями поэтов и композиторов. Целый эпос!
Мы же, в Хотькове, вспомнили только те их обрывки, что дошли до нас и еще пелись в народе почти через сотню лет.
Про дивизию и лихих партизан, что шли по долинам и взгорьям, чтобы взять оплот белой армии - Приморье, про пулеметную тачанку-ростовчанку, все четыре колеса. Про партизана Железняка, что шел на Одессу, а вышел к Херсону и в засаду попался его отряд. Про атамана, с которым не приходиться тужить, а любо братцам жить. И про двух друзей, служивших в нашем полку. Про Иркутск и Варшаву, Орел и Каховку, родную винтовку и девушку в шинели, идущую через горящую Каховку.
Про молодого парня с Нарвской заставы и комсомольцев, уходящих на гражданскую войну , ему на запад, а ей в другую сторону. И про братишку Буденного, которого мы просили повести нас в бой. И, конечно, про Красную армию, которая от тайги до британских морей всех сильней! И про полюшко-поле, по которому ехали герои Красной армии, и про шестнадцатилетнего бойца, которого называли орленком в отряде, а враги называли орлом!
Окончилась Гражданская и возникли другие проблемы, другие песни. Про семнадцатилетнюю, горемычную, что родилась в рабочей семье на окраине где то города и на кирпичный завод подалась. В ресторанах же пели про стаканчики, граненые, что упали со стола и разбились. А эмигранты, потерявшие Родину, чувствовали себя под чужим небом, как нежеланные гости и скорбно пели о журавлях, улетающих вдаль.
И махровым цветом расцвела преступность. Мы вспомнили, как на Дерибасовской открылась пивная, где бывал роскошный мальчик, ездивший побираться в город Нальчик и возвращавшийся на машине марки Форда в костюмах элегантней, чем у лорда! Там был еще маркер известный Моня - побочный сын мадам Алешкер, тети Еси, известной бандерши в красавице Одессе.
И мы не могли не спеть про легенду уголовного мира Мурку - Марусю Климову. Говорят, что Маруся осталась жива и благополучно работала в органах еще долгие годы и вышла на заслуженную пенсию где то в шестидесятых.
Но после царившей разрухи надо было поднимать страну и появились песни призывы. Мы, например, вспомнили про кудрявую, которая никак не могла проснуться и не радовалась веселому пенью гудка, когда вся страна вставала со славою на встречу дня! И про то, что нам нет никаких преград, ни на суше, ни на море и пламя своей души и знамя своей страны мы пронесем через все миры и все века.
И про далекое море, штормовать которое нас посылала страна. И про птиц, полет которых мы стремим все выше и выше, ведь разум дал нам стальные руки-крылья и пламенный мотор вместо сердца.
А куда же делись любовь, встречи, расставанья? Да никуда они не делись! Они же вечны! Саша, ты помнишь наши встречи в приморском парке, на берегу? А как утомленное солнце нежно прощалось с морем? И что любовь не струйка дыма и не растает от огня. А как в парке Чаир распускались розы? И как были готовы пожать друг другу руки и в дальний путь на долгие года!
Эту счастливую жизнь надо было беречь и защищать. И мы вспомнили про призывные песни тех лет.
Мы пели про вратаря, который поставлен у ворот, представлявшего , что за ним идет пограничная полоса, про бронепоезд, стоящий на запасном пути, про знаменитую на весь мир Катюшу, и про трех танкистов, от огня которых наземь летели самураи. И мы ждали, когда нас в бой пошлет товарищ Сталин и первый маршал нас поведет в бой. И мы считали, что если завтра война, мы врага разгромим на вражьей земле малой кровью, могучим ударом, ведь с нами Сталин родной и к победе нас ведет железной рукой Ворошилов. Об этом и пели!
И война к которой готовились, которую ожидали и о легкой победе в которой , пели песни, случилась. Только оказалась она совсем не такой, какой ее представляли. Мы пели, что полетит самолет, пулемет застрочит, железные танки двинутся на врага, поплывут линкоры, пойдет пехота и помчатся тачанки. По такому же сценарию был сделан даже кинофильм. Но все произошло не так.
"Двадцать второго июня, ровно в четыре часа Киев бомбили, нам объявили, что началась война". "Синенький скромный платочек падал с опущенных плеч. Ты обнимала и обещала синий платочек беречь". И по всей стране из городских и сельских репродукторов , как в старое время тревожный колокольный эвон, гремела и брала за душу песня-набат: "Вставай страна огромная, вставай на смертный бой с фашистской силой темною, с проклятою ордой! Пусть ярость благородная вскипает как волна. Идет война народная, священная война!"
Мы в Хотькове вспомнили эти песни и благоговейно повторили те, что сохранились в нашей памяти.
Про моряка Мишку, уходящего из Одессы с последним батальоном, про темную ночь, где только пули свистят по степи, про землянку в белоснежных полях под Москвой, про артиллеристов, которым Сталин дал приказ, про стальную эскадрилью, летящую в последний бой, про лейтенанта-танкиста с пробитой головой , которого выносил с поя боя его экипаж, про трех, оставшихся в живых из восемнадцати ребят, про тех, кто командовал ротами и умирал на снегу, горло ломая врагу, про штрафные батальоны, про солдат, которым соловьи мешали поспать и про десятый наш десантный батальон.
Мы исполнили почти весь репертуар военных песен Клавдии Шульженко и Людмилы Гурченко
И наконец наступил он - праздник Победы со слезами на глазах. Мы, дети войны, наполненные воспоминаниями о ней, поднялись и замолчали, отдавая и свой личный долг павшим на ней. Петь уже не хотелось.
И вдруг в наступившей тишине раздался чей -то робкий женский голос о милом, спустившимся с горочки, а на нем защитна гимнастерка, которая с ума ее сведет! И мы опомнились, вернулись с войны ,вспомнили про громаду еще не спетых нами послевоенных песен и снова на втором дыхании "зажглись".
Мы вспомнили послевоенные песни про геолога, что ветру и солнцу брат, про монтажников-высотников, что с высоты нам шлют привет, про Антонину Петровну, двенадцатый дом от угла, про солнечный круг и небо вокруг, что рисовал мальчишка, про день рождения, который к сожалению только раз в году и про нейтральную полосу, и про Мао и Сталина, слушавших нас.
Мы вспомнили, как было у нас во дворе, как провожают пароходы, как мы бегали по палубе и целовались, и как мы любим жизнь и хотели, чтобы она стала лучше.
Вспомнили мы и про большого ученого, в языкознании ведающего толк и про простого советского заключенного, которому товарищ серый брянский волк. Вспомнили мы и про Ванинский порт и Колыму, названную черной планетой, откуда уже нет возврата.
И про то, как на Марсе будут яблони цвести, а на пыльных дорожках далеких планет останутся наши следы. Следы действительно остались, но увы, к сожалению уже не наши.
Спели мы и про Охотный ряд, где горланили купцы и откуда колхозники смотрели на "Метрополь", и про Наденьку в спецовочке своей промасленной и про синий троллейбус, круживший по московским бульварам , и про друзей, взявшихся за руки, чтоб не пропасть по одиночке, пока безумный султан мостит им дорогу к острогу.
И, конечно, про подмосковные вечера. О них пели даже члены Политбюро на подставной охоте после изрядной выпивки за накрытым на морозном воздухе столом.
Давно уже остыл борщ и подгорели котлеты и утомившийся Дарвин сладко посапывал у ног своей хозяйки.
Светало и крики первых петухов органично вплелись в мелодии, разносившиеся над крышей нашего дачного прибежища. Довольные друг другом мы разошлись по закоулкам Вороньей слободки, предварительно договорившись о продолжении наших спевок в Москве.
И мы действительно встретились в столице. Но не получилось песни. То ли там, в Хотькове, мы были раскрепощены и расслаблены, а здесь в городе задавлены служебными проблемами и житейскими заботами, то ли низкие потолки хрущевских квартир, то ли Забалуевы приехали без Дарвина, но песня не пошла! Пропал кураж!
Мы посидели за накрытым столом, немножко подбодрились коньячком, попили чайку, поговорили о том, о сем, поругали, как всегда водилось у русских людей, начальство и разъехались по своим жилищам. Больше этой компанией мы никогда не собирались.
Что это было? Да скорей всего более глубокие причины. Ведь сейчас перестали собираться в квартирах и отмечать за столом события и годовщины. Норовят все больше в ресторанах и кафе. А там звезды и звездочки, выполняющие любой заказ. Зачем надрывать свои голосовые связки?
Так и пропадают веками сложенные скрепы. Так и теряются взаимопонимание и единение среди своих же граждан. Ведь спеть вместе хорошую песню это все равно, что перейти "на ты" или выпить вместе по рюмке водки!
Может быть, еще и вернемся к полезному прошлому?
Это как раз то прошлое, которое не следует забывать!