5. Того же года месяц пианепсион по аттическому, ноемврий по ромейскому календарю
Обучение Григория и Андроника у софиста Леонтия шло своим чередом. Уже больше года прошло с того дня, как юные антиохийцы приехали в Афины. За это время они постигли много нового, а также немного лучше узнали друг друга — достаточно, чтобы понять, что общего у них мало. Но вместе их удерживала привычка и некая тайна, которая, впрочем, тайной была только со стороны Григория.
Григорий увлекся Платоном и платонизмом, настолько, что стал немного опасаться за чистоту своей веры. Горизонты его представлений расширились, на какие-то вещи он начал смотреть свободнее, но эта свобода его пугала. Старичок-пресвитер местной церкви, Евстафий, у которого он искал совета, только вздыхал и пожимал плечами:
— Ты, главное, молись, чтобы не сбиться с пути. Ну что же теперь делать? Известно: многое знание умножает печаль… Всегда проще не знать и не думать. И святого Григория проси с Василием вкупе, чтобы не дал тебе заблудиться. И другого Григория тоже. Они, я полагаю, великое дерзновение у Бога имеют. Место это такое, непростое. Сидел бы дома, не ведал бы печали… Может, тебе в Александрию стопы направить? Все же там старая школа богословия, тоже на Платоне выросшая.
Евстафий и сам когда-то прошел Афинские школы, так что муки юноши были ему понятны.
Но сильнее всего Григория тревожило другое: он стал замечать, что его отношение к Афинаиде начинает меняться, что ему трудно говорить с ней так же просто и дружески, как раньше… Днем он отгонял непрошенные мысли, мелькавшие в голове, однако ночью они воскресали в волнующих снах, которых он даже не ожидал от себя, зная свое устроение. Большого труда и многих молитв стоило ему совладать с наваждением.
У Андроника были свои беды. Ученье его интересовало мало, зато он нашел места для иных развлечений и как казалось Григорию, встал на скользкий погибельный путь. Григорий не расспрашивал его, куда он уходит на ночь и откуда возвращается, только молился о его вразумлении. Однако веселая жизнь не насыщала души Андроника, и он по-прежнему не оставлял безуспешных попыток завоевать благосклонность Афинаиды, которая по-прежнему его не замечала, и даже вопиющий случай, закончившийся пощечиной, не вынудил ее обратить на него внимание.
Об Афинаиде приятели теперь говорили редко, но каждый даже незначащий разговор затрагивал некие глубокие струны души и обоими ожидался с жадным нетерпением, а потом многократно обдумывался наедине с собой.
Гессий, второй сын Леонтия, молодой человек лет двадцати пяти, кудрявый красавец с румянцем во всю щеку, был примечателен тем, что до сих пор никак не мог определиться с родом занятий. Отец сначала хотел, чтобы он стал ритором, но ни природного дара красноречия, ни усидчивости в овладении знаниями у юноши не оказалось. Зато он с удовольствием посещал палестру и весьма преуспел в метании диска. Атлетические упражнения прекрасно сформировали его тело, но не наложили никакого отпечатка на душу: телесное совершенство сочеталось в нем с духовной ребячливостью. Потом он вдруг решил, что будет изучать право, и отец определил его осваивать латынь к одному из афинских учителей, но через три месяца выяснилось, что и это Гессию надоело. С тех пор уже лет пять считалось, что он помогает Валерию в обустройстве гостиницы, однако хорошо получалось у него только взимать с учеников плату. В этом он всегда был строг, требователен, внимателен и никому не давал никаких поблажек. Часть собранных денег по умолчанию оседала в его кошельке, но против этого никто никогда не возражал. Леонтий сознавал себя особенно виноватым перед младшим сыном, потому что за своим вторым браком упустил его воспитание, и ограничивался лишь словесными увещаниями, никогда не прибегая даже к угрозам лишения наследства. Однако с тех пор как Гессий всерьез увлекся игрой в кости, Леонтий лишился покоя и жил в ожидании беды.
И вот предчувствуемая гроза разразилась. Однажды Гессий не пришел домой ночевать. Все забеспокоились, поиски ни к чему не привели, день протек в тревожном ожидании. Вернулся молодой человек поздно вечером, совершенно трезвый и белый как полотно. Явившись прямо к отцу и брату, которые уже собирались ложиться спать, он с порога объявил, что накануне проиграл в кости триста номисм, что весь день пытался уладить этот вопрос своими силами, но поскольку ничего не получилось, вынужден объявить им и просить денег.
В ту ночь ученики Леонтия проснулись от гремящего как Зевсов гром голоса учителя. Такой звуковой мощи они не слышали от него никогда, потому что обычно речь его была мягкой и приглушенной. Всего, что он выкрикивал, разобрать было невозможно, четко доносились только отдельные слова: «в могилу», «разорил», «выгоню» — по которым, впрочем, легко угадывалось и все остальное. А потом вдруг началась суета, беготня, кого-то посылали за врачом. Наутро стало известно, что учитель заболел и лекций в ближайшие дни не будет.
Несколько дней молодые люди ходили потерянные. Привычный ритм жизни был нарушен и они не знали, куда себя девать. Афинаида тоже почти не показывалась: она много времени проводила у постели отца. Лишь однажды Григорию удалось переговорить с ней и спросить, чем болен учитель. Девушка выглядела усталой и осунувшейся.
— Это то, что называют ударом… — ответила она, не поднимая на него глаз.
— Учителя разбил паралич? — ахнул Григорий.
— Частично, у него левая сторона тела отнялась. Левая рука совсем не действует, нога плохо гнется. Лицо его стало каким-то… чужим.
Она смахнула слезу.
— Но хуже всего то, что он забывает самые простые вещи!
— Какие именно? Он никого не узнает?
— Нет. Узнавать узнает, и рассуждает вроде бы здраво. Но иногда не помнит, что было вчера или когда с ним случилась беда. Тут говорил, что это произошло месяц назад… Ты не представляешь, как ужасно, когда родной человек перестает быть таким, каким ты его знал!
— Я представляю… — растерянно пробормотал Григорий. Ему от всего сердца было жаль Афинаиду, но кроме того в уме его промелькнуло опасение относительно собственной судьбы: что же дальше? Если Леонтий не поправится, значит, надо будет менять учителя? А он только привык, только по-настоящему заинтересовался…
— Ну ты уж крепись! — он заглянул Афинаиде в глаза. — Я буду молиться за учителя и за тебя…
— Спасибо тебе… — девушка часто заморгала, попыталась улыбнуться, а потом, опустив голову, быстро пошла своей дорогой.
Через несколько дней Леонтий поднялся на ноги. Сперва он начал ходить по дому, затем — появляться во дворе, в перистиле. Дней через десять возобновились лекции. Однако при первом же взгляде на учителя ученики поняли, что перед ними уже другой человек. Леонтий похудел, почернел, левая сторона его лица как-то застыла и обмякла, левая рука повисла плетью. Речь его осталась внятной, но изменилась интонация: она сделалась напряженной, нетерпеливой. Теперь он мог забыть, о чем говорил в прошлый раз. Спрашивал то, что не объяснял, раздражался, если не слышал ответа, несколько раз повышал на слушателей голос.
— Я для кого все это рассказывал?!! — нервно, с напряжением выговаривал он, и глаза его как будто наливались кровью. — Ничтожества! Ради чего вы явились сюда, если не хотите ни слушать, ни понимать?
Ученики в растерянности не знали, что возразить...
Спасала положение только Афинаида, которая одна не боялась с ним спорить. Но однажды Леонтий накричал и на нее, грубо, при всех. Девушка вскочила и, закрыв лицо руками, выбежала. Учитель окинул неприязненным взглядом слушателей, а потом вдруг развернулся и ушел не попрощавшись.
После этого молодые люди начали все чаще обсуждать между собой, к кому из афинских риторов лучше перейти для дальнейшего обучения, и можно ли это сделать прямо сейчас. За занятия было уплачено вперед, многих держало только это. Попытались поговорить с Валерием. Тот, как всегда, был непроницаем и смотрел на вопрошающих в упор свинцовыми глазами.
— Ничего не знаю! Деньги заплачены за год. Нет такого правила, чтобы ходить среди года от учителя к учителю.
Правило такое на самом деле существовало и все это знали, но перед непреклонной напористостью Валерия не мог устоять никто.
Однако и сам он оказался в сложном положении. Долг брата пришлось выплатить, и эта трата лишила семью почти всего годового дохода. Теперь Валерий вынужден был прикрывать свою слабость видимостью силы.
Однажды в дом нахлынули какие-то незнакомцы, человек десять. Они прошли на ту половину, где жили домашние Леонтия, Валерий пригласил отца и брата Гессия, после чего запер двери. Афинаиду не позвали.