Поправив на клюве сбившиеся очки, Верховный судья огласил приговор, вынесенный присяжными. Его взгляд из-под толстых стекол в золотой оправе был хмур и неумолим. Сжимая документ дряблыми, старчески-дрожащими крыльями, судья сурово чеканил каждое слово, будто высекал его на надгробной плите подсудимого:
- За нарушение законов птичьего общества и неуважение к традициям предков, за крамольные идеи, внесение смуты в народные массы и подстрекательство к бунту Кряк из касты «бескрылых» Верховным Судом приговаривается к смертной казни через сожжение.
Зрительный зал, расположенный под открытым летним небом, заволновался, задвигался, защебетал вполголоса. А спустя пару мгновений чье-то одобряющее карканье подобострастно взорвало и без того жаркий полуденный воздух. Будто кто-то только и ждал тайного знака, чтобы исполнить приказ свыше, настолько неискренне и по-солдатски лихо прозвучали эти крики, подобно скандированию лозунгов на проплаченном митинге. А следом послышался чей-то горестный плач, разрушивший лживую фарсовость момента и вернувший ему должную трагичность.
Сам же Кряк мужественно выслушал свой смертный приговор, горделиво вскинув круглую голову. Только чуть подрагивали всклокоченные на макушке перья, да и то, должно быть, от ветра.
Служители Верховного Суда поспешили тотчас привести приговор в исполнение, будто опасались чего-то, несмотря на то, что вся власть была безоговорочно сосредоточена в их крыльях. И вот уже возбужденная толпа двинулась по улице Птичьего Равенства на центральную площадь Свободы, где и должна была состояться казнь Кряка.
Возглавлял процессию сам приговоренный, в сопровождении серых стражников, осаждавших особенно ретивых прислужников власти, бросающих оскорбления бунтарю, а то и вовсе норовивших клюнуть его. Взгляды служителей порядка были так же угрожающе остры, как их копья, зажатые в мускулистых обрубках крыльев, и кололи провокаторов презрением. Даже замуштрованные, слепо исполняющие свой долг, и, как правило, безучастные ко всему происходящему, стражники не жаловали подобную публику.
А полдень, между тем, устроил генеральную репетицию перед казнью, превратив мир в гигантскую духовку, запекающую птиц, как жаркое на медленном огне. Всем участникам шествия было тяжко от изнуряющего зноя. Но, в отличие от бунтаря, остальные птицы были свободны. Кряк же шел по раскаленной мостовой, спотыкаясь закованными в кандалы лапами. Тяжелые стальные тиски до крови натирали нежную кожу щиколоток, причиняя сильную боль. Солнце нещадно палило, до рези слепя Кряку глаза, а жажда скребла горло наждачной бумагой. Но взгляд Кряка был горд. Его глаза светились непокорным огнем, таким же, какой вскоре должен был поглотить его хрупкое тело. В этот момент бунтарь по-настоящему поразил всех присутствующих зевак какой-то не птичьей красотой – одухотворенной и дерзкой.
Город пялился на Кряка глазницами уютных гнезд, провожал настороженным взглядом, будто до сих пор не верил, что совсем скоро с безумным мечтателем и смутьяном будет навсегда покончено.
На площади Свободы осужденный, гремя кандалами, поднялся по крутым ступеням на помост, где стражники освободили его от цепей и привязали веревками к позорному столбу, установленному в центре круга из хвороста.
Пернатые зеваки живо обсуждали предстоящую казнь, издавая горловые звуки и негодующе размахивая обрубками крыльев. Но едва на помост вышел палач – большая черная птица – предвестник смерти, все разом замолчали. На площади повисла тишина, благоговейная и непредсказуемая. Только слышались судорожные всхлипы рыдающей жены Кряка – маленькой Дзинь, сверкающей на солнце лазурным оперением. Она была не в силах совладать с одолевшим ее горем.
Палач тщательно проверил, надежно ли привязан смертник к позорному столбу. И снова исчез, черной тенью расплавившись в жарком солнечном свете.
- Приговоренному предоставляется право последнего слова, - борясь с одышкой, гнусаво провозгласил грузный прокурор, с трудом поднявшийся на сцену следом за палачом. Он устало протер носовым платком запотевшие очки и близоруко оглядел собравшуюся на площади толпу зевак. После чего вид у чиновника стал такой, будто это ему было уготовано сожжение, а вовсе не Кряку, дожидавшемуся своей участи за его спиной. Семеня короткими лапами, прокурор поспешил удалиться с места казни. Все внимание толпы вновь переключилось на приговоренного.
- Друзья, опомнитесь! – вдохновенно обратился к сородичам Кряк, - Из поколения в поколение наше общество разделено на «крылатых» и «бескрылых». Это изначально ставит нас всех в неравные условия. Крылатый птенец от рождения становится избранным, даже если не хочет летать. Да и в полетах нет уже необходимости – он автоматически получает уважение и существенные привилегии на всю свою жизнь. Бескрылый же птенец наследует только презрение крылатых и тяжкий труд, как неизбежный атрибут своей низшей касты.
Толпа смотрела на Кряка сотнями круглых, немигающих глаз. Зрители нетерпеливо переминались с лапы на лапу, подергивали жалкими обрубками крыльев, унаследованными от предков. Похоже, никому не было дела до пламенных речей бунтаря. Не вселяли они надежду в этих пернатых, давно смирившихся со своей бескрылой участью. Всем хотелось поскорее увидеть воочию казнь, а после - спрятаться в своем уютном гнезде от изнуряющей полуденной жары.
- Суд обвинил меня в том, что я восстал против устоявшихся законов общества, - решительно продолжил Кряк, - Но на самом деле я хочу изменить несправедливый жизненный уклад. Только для этого я сконструировал машину, способную летать в такое недоступное для нас, бескрылых, небо. И она будет подчиняться любому, кто освоит управление ею. И эта мечта должна была вот-вот воплотиться в жизнь, если бы кто-то не донес на меня.
Голос приговоренного гулко разносился по площади. Но бескрылые зеваки, изнывая от жары, оставались равнодушны к лживому, как им казалось, щебетанию горе-ученого, который вот-вот должен был умереть у них на глазах. Эти птицы жаждали «хлеба и зрелищ», а вовсе не вдохновенных проповедей бунтаря.
И вот уже кто-то из зрителей, не выдержав идеологической атаки Кряка, возмущенно гаркнул, озвучив всеобщее нетерпеливое ожидание казни:
- Да кончайте же скорее этого смутьяна! Сколько можно? Меня жена дома ждет к обеду с гусеничным супом.
И этот возглас стал откровением для остальных, знаком к действию для толпы. Бескрылая чернь недовольно заворчала, поддерживая голосистого сородича.
Тогда перед взорами возмущенной толпы снова возник палач, переливаясь под палящими лучами солнца всеми оттенками черного. На сей раз он торжественно взошел на помост с пылающим факелом в огромных крыльях, тем самым давая понять, что время Кряка истекло, и настал неизбежный час казни. Манерно наклонившись, будто играл в каком-то драматическом спектакле, палач поджег хворост, кольцом смыкавшийся вокруг приговоренного.
Зеваки восторженно защелкали клювами, замахали натруженными обрубками крыльев при виде ярко вспыхнувшего огня.
- Друзья мои! – не теряя надежды, отважно продолжил взывать к разуму сородичей Кряк, - Представьте себе, какой прогресс нас ждет, если мы станем летать так же, как наши крылатые собратья. Мы сможем много добиться. Мы больше не будем ощущать себя ущербно - низшей кастой. Мы покорим небо. Мы узнаем, что находится за пределами нашего острова.
- Глупости все это! – внезапно каркнул кто-то из самой гущи толпы, - Мы никогда не сможем летать. Никогда не станем такими же, как наши крылатые собратья.
Едкий, обжигающий дым атаковал Кряка со всех сторон, выедая слезящиеся глаза, забираясь в ноздри, раздирая горло. Содрогаясь всем телом от кашля, и уже почти ничего не видя вокруг себя, бунтарь все же нашел в себе силы ответить:
- Но ведь они уже давно не пользуются своими крыльями. Они разжирели, их крылья стали немощными и бесполезными. Они пользуются привилегиями незаслуженно. Подумайте, когда крылатые в последний раз поднимались в небо? Это было так давно, что никто уже и не вспомнит. А мы хотим летать и однажды мы сможем взмыть вверх.
- Ты все врешь! Ты только сеешь смуту, давая нам напрасную надежду, - Умри в позоре, бескрылый обманщик! – снова раздалось из толпы.
- Послушайте! – вступилась за Кряка его жена – крошечная Дзинь, но ее звонкий голосок заставил замолчать недовольно гудевшую толпу. Заплаканные глаза смотрели умоляюще, - Ведь он старался для вас. Он работал целыми днями и ночами, изобретая машину, способную летать. И он почти добился своего. А теперь вы хотите его смерти? Такова ваша благодарность?
- Да, мы хотим его смерти! – еще пуще заголосила бескрылая птичья толпа на разные голоса, - Пусть горит в огне со своими глупыми мечтами! Мы его ни о чем не просили. Мы хотим покоя. Нам не нужны преследования со стороны крылатых. Скоро они начнут прочесывать город в поисках единомышленников этого смутьяна. Мы не желаем быть казненными ради безумных идей.
- Все это не пустые мечты и не бессмысленный бунт, - задыхаясь, из последних сил воззвал к сородичам смертник, - Разве вам нравится ваша бескрылая жизнь? Чего же вы боитесь, если есть шанс реально изменить свою судьбу?
- Наша судьба уж получше твоей будет, - оскорбленно закудахтала толпа.
- Хватит болтать! Умри уже, наконец, проклятый кудесник!
Угрожающе шипело пламя, жадно тянулось огненными языками к обреченной жертве. Туго связанный, Кряк, хрипя от удушья, отчаянно бился в тщетных попытках освободиться. Ломались и мялись его перья, впивались в нежную кожу веревки, раня ее до крови. Зеваки взирали на его муки, кто с искренним любопытством, кто с равнодушием, а кто и вовсе с каким-то наслаждением. А единомышленники, побоявшиеся публично вступиться за бунтаря, отводили взгляды, стыдясь своей трусости и раболепия перед крылатыми.
И только в паре глаз отражалась невероятная искренняя боль. Это была Дзинь, такая же бескрылая птица, мечтавшая о полете, несмотря на все общественные запреты. Столько лет эта верная спутница помогала Кряку в его исканиях, а теперь была вынуждена смотреть, как вот-вот на ее глазах самое дорогое ей существо превратится в пепел. Дзинь не могла этому помешать. Никто из бескрылых собратьев не встал на защиту Кряка. Все трусливо молчали после его внезапного ареста. А что она могла сделать в одиночку? Сколько ни билась Дзинь, сколько просительных писем ни отправляла в крылатое сообщество, все без толку. Ее словно не замечали все эти надменные, нахохленные чинуши, имевшие крылья, но слишком тяжеловесные для полета. Тела их были раскормленными, а души приземленными. Они не желали помогать ученому, чьи прогрессивные идеи угрожали их сытому благополучию. Скорее даже, крылатые спешили от него избавиться.
А тем временем, огонь подобрался уже совсем близко к Кряку. Он жадно хрустел сухим хворостом, отвратительно причмокивая, как дряхлый старик, облизывался горящими языками, предвкушая скорую трапезу и готовясь уже вот-вот проглотить огненной пастью беспомощную жертву.
И вдруг в это самое время в небе раздался рев мотора. Над изумленной, разинувшей клювы толпой, появился «вертолет» – та самая машина, за изобретение которой Кряк должен был жестоко поплатиться своей жизнью. И вертолет не был пустой мечтой. Он существовал наяву и без крыльев невозмутимо парил в воздухе над самым костром, будто насмехаясь над малодушными, невежественными птицами, которые, в панике толкая друг друга, разбегались, кто куда.
Управляли летающей машиной два странных существа, которых называли «людьми» в старинных книгах, доставшихся нынешнему поколению от крылатых предков, некогда летавших за пределы острова.
- Ты теперь мой сменщик, так что, вникай в суть дела, - пытался перекричать рев мотора пилот, обучая молодого стажера, - Несколько дней назад этот дикий остров купил наш босс. Не пожалел своих миллиардов.
Новичок высунул голову из окна вертолета и, щурясь от яркого солнечного света, завороженно разглядывал дивный, нетронутый цивилизацией пейзаж.
- Отныне мы вынуждены в дополнение к своим непосредственным обязанностям следить, как бы тут чего не стряслось, - пилот устало продолжил инструктировать своего ученика, - Не доглядим – уволят в одно мгновение. Нынче погода жаркая, и, гляди-ка, в первые же дни произошло какое-то самовозгорание.
- Я и не знал, что наш босс – романтик, по нему не скажешь, - удивился новичок, - Надо же, купил необитаемый остров.
- Скажешь тоже, «романтик»! - невесело засмеялся пилот, - Наш хозяин – самое приземленное существо из всех, кого я знаю. Его только деньги интересуют. Побалуется пару лет, развлечет охотой нужных ему для бизнеса людей, а потом вырубит весь этот остров к чертовой матери. Наладит сообщение с материком – благо, тут близко - настроит заводов и превратит здесь все в промышленную зону, только для того, чтобы иметь новый источник прибыли. До природы ему нет никакого дела.
Ученик, находясь под впечатлением от великолепия островного пейзажа, с сожалением покачал головой:
- Жаль. Красота-то какая! И птиц сколько, надо же. Смотри, как разбегаются в разные стороны от страха.
Он ладонью смахнул с загорелого лба крупные капли пота и откинулся на спинку кресла, теряя интерес к приговоренному острову.
- У босса же миллиарды. Ему все мало?
- Так ведь, денег же много не бывает, - угрюмо откликнулся наставник и нажал кнопку на рычаге управления.
Спустя мгновение в темном брюхе вертолета раскрылись дверцы, и костер тут же окатило могучим водопадом воды.
К тому времени на опустевшем месте казни уже не осталось никого из праздных зевак. Огромная толпа в страхе растворилась, будто ее и не было вовсе. И Дзинь, должно быть, еще не до конца веря в свершившееся чудо, бросилась на помощь возлюбленному, обмякшему без сил на позорном столбе. С потемневшего от гари оперения Кряка струйками стекала мутная спасительная вода. А потушенный костер злобно дымился, досадуя на внезапную неудачу. Карательное мероприятие отменилось самой собой за отсутствием, как выяснилось, состава преступления в «Деле Кряка». Опустевшая площадь Свободы в этот знаменательный день впервые оправдала свое название.
Вертолет, покружив еще для верности над островом и не найдя иных очагов возгорания, полетел восвояси.
Дзинь пыталась развязать тугие мокрые веревки, не желавшие отпускать приговоренного. В спешке ее острый клюв срывался и ломал перья Кряку, царапал нежную птичью кожу в кровь, но тот даже не обращал на это внимания, будто и не чувствовал вовсе никакой боли. Все это была ерунда по сравнению с тем, что бунтарю довелось только что пережить.
Наконец Кряк оказался свободен от ненавистных пут. Он, хрипя, с наслаждением вдохнул в себя свежий воздух и крепко обнял жену, оставляя мокрые бурые разводы на ее лазурном наряде.
Палач и прокурор трусливо выглядывали из-за помоста. В немом изумлении они провожали взглядами исчезающий в небесной дали вертолет – воплощенную в жизнь мечту Кряка.
Спасенный бунтарь и его жена молча стояли, обнявшись, в кольце потушенного костра, изрыгающего смрадный дым. Это был момент абсолютной свободы, которую так никто и не смог отнять у Кряка. И хоть белые крылья бывшего смертника потемнели от копоти, но взгляд его оставался по-прежнему светлым - не было в нем ни страха, ни горделивого торжества.