Первая беззвёздная ночь мира под названием Звёздная Даль.
Диаболис смотрел на небо, горько усмехаясь. Совсем недавно руины под его ступнями были королевским дворцом: шёлком и бархатом, мрамором и яшмой, смехом маленьких Принцесс.
С восстания прошёл день.
На угасающем алом зареве чернели обуглившиеся деревья. Это зарево провожало солнце, краснея, словно пожар, испепеливший Звёздную Даль. Где-то далеко скорбящие пытались отвести мать — она просила поговорить с сыном ещё, указывая на его могилу. Безымянную и, скорее всего, братскую — не то время, чтобы тесать сотне погибших надгробные камни и высекать на каждом эпитафии. Выжившие люди собирались под уцелевшими крышами, разводили огонь и думали, где добыть для ночлега мешковину или моток шерсти. Кто-то обворовывал оставшиеся магазины, впрочем, большинство из них сгорели вместе с содержимым.
«Всё ещё тоскуешь? Не имеешь права».
У Высших Сил не было голоса. Каждый слышал в голове собственный. Но Диаболис служил господам этого мира слишком долго, чтобы не различить их обращение.
«Показать? Чтобы вспомнил».
Он оценил насмешку. Ему-то не помнить? Слуге Высших Сил надлежит помнить даже то, чему он не был свидетелем.
Причину многочисленных бедствий тоже.
Всё началось в библиотеке, просторной, с высокими сводчатыми потолками и многочисленными лестницами. Густой индиговый мрак рассеивал ореол канделябра. Молодая женщина в ночной сорочке и шёлковым халатом поверх шла быстро, тщетно пытаясь унять дрожь в руках.
— Только бы быстрее… — взгляд тревожно скользил по ветхой странице в поисках необходимого и замер, найдя. Она встала прямо и водрузила книгу на пюпитр. Призыв Высших был выведен чернилами на древнем языке, жёстком и звучном. Язык заплетался от волнения. После произнесённого восьмистишия в пространстве между двумя шкафами возник один из двух Высших. Его сияние наполнило библиотеку жемчужным маревом, дотянулось до высоких окон и выстрелило лучами прямо в ночь. — Приветствую, о, господин Высший. Просьба моя, хоть и крамольна, но зла не принесёт, — она хотела ощущать в собственном голосе твёрдость металла, но пока то был подавляемый плач. — Мой супруг отравлен, и лекари твердят, что ему остались часы.
«Значит, таково наше решение».
— Не мне спорить с вашей волей, господин, — бормотала она, — но он не заслужил. Его жизнь будет благом.
«Откуда ты знаешь, что есть благо?»
— Умоляю, — шепнула она исступлённо. — Одна жизнь, прошу. Он невинен и совсем юн, так же, как я.
«Люди проклинают тот миг, когда попросили нас исполнить желаемое».
— У меня не возникнет и мысли отвергнуть вашу милость, — ответила она. — Высшая магия может избавить человека от смерти с помощью Божественного Исцеления.
«Оно залечивает раны и уничтожает любой попавший в тело яд. Твой супруг будет обладать Божественным Исцелением целый век. Век бессмертия».
Она зажмурила глаза и в холодном страхе вжала голову в плечи. Стало быть, представила смерть, что случится через час. Вызванная мыслями боль уколола так сильно, что решимость окрепла.
— У меня нет выбора. Всё обойдётся.
«Для Высших одинаков любой исход. Это смертным пристало оценивать».
Разумеется, Диаболис это помнил. Он не присутствовал в момент договора, не видел дрожащих рук, не слышал надтреснутого голоса, но обязывался знать.
Он смотрел вдаль, на мать неизвестного, которая всё-таки вырвалась и побежала на могилу. Пусть поговорит с сыном. Может, тот ответит. Только бы она не услышала — иначе прозовут сумасшедшей. И тогда она не обратит внимания на жалостливые взгляды и качания головой, только заправит за ухо прядь иссушенной рукой, улыбнётся и скажет: к вечеру вернётся.
Грустно, но так она будет говорить каждый вечер.
Слуга Высших снова взглянул на небо — красный ореол закатного солнца скрылся за горизонтом, уступая первой беззвёздной ночи.
Грустно. Но Диаболис не имел права на грусть: только смертным пристало оценивать.