Предполагаемая книга ''Слово об Олесе'' часть 9, материал.
СЕМЕЙНЫЕ СТРАСТИ
Лариса всю жизнь говорила мужу:
– Вот уйду от тебя к Петрову – он меня любит до смерти! –
Муж сначала боялся и от ревности стискивал пальцы,
а потом успокоился, щуриться стал и стоял отвернувшись,
с таким равнодушным затылком!..
А однажды, когда пригрозила Лариса ему,
намекнув на Петрова,
неожиданно он рассмеялся и зло на неё посмотрел:
– Да кому ты нужна, бестолковая старая дура!
И Лариса вдруг вздрогнула. “А!” – закричала, к лицу
две ладони прижала и крикнула в страшном волненье:
– Он меня и такую возьмёт!
Он любую меня не разлюбит!
И у зеркала долго искала ответа она,
и глаза до висков рисовала, и челку взбивала,
и старалась придать выраженье свободы лицу,
и смотрела, как смотрят лишь “звёзды” картин Голливуда…
И, уткнувшись в стекло окаянное, прямо лоб в лоб,
вдруг заплакала-запричатала над долей своею,
что ведь жить невозможно, когда нет кого-нибудь, кто б
продолжал бы любить её, что бы там ни было с нею!
И уже среди ночи – у мужниной тёплой щеки –
шепчет, вдруг возмутившись:
– Как это нечестно и гадко!
– Что с тобою, Лариса?
– Любить – так любить без остатка!
Вечно, – плачет она, – бесконечно!
И миру всему вопреки!
1989
***
''Что имеем, не храним, потерявши плачем''
Так Петров любил Ларису? И почему муж ревновал? Или она не заметила, что жизнь прошла?
Лариса действительно возмущается, что муж ''миру всему вопреки '' пребывает в состоянии любви, и ''счастливее ее''?
Очевидно женщине очень импонировало, что кто-то кроме мужа ''любит ее до смерти'' Жаль, что Петров никак не являет себя.
Здесь и ''Лучшее враг хорошего'', от Петрова остались одни черепки.
Очаровательны строки о зеркале. Итальянское кино.
Лариса плачет, что прикована к мужу, и это ее судьба? А Петров - мечта, иллюзия молодости сохранявшаяся всю жизнь? Детских мордашек нет. Куцая какая-то жизнь! А у Петрова наверное целая куча детей? И что думает Петров о Ларисе? И друзья ли муж и Петров?
Ваши стихи задевают некие струны души. Узнаваемая ситуация. Разворошили мысли о прошлом, потому и возникло столько вопросов о подробностях. Вы держите руку на пульсе, вот и волнует.
ХХХ
ПЕЙЗАЖ
Как после битвы всё вокруг: разорено
именье славное, прокисшее вино
не то что уксусом уже разит – мочою.
Угодья вытоптаны, сосны сожжены.
Кто жив, попрятался в свои дурные сны:
с горбатым месяцем, с его кривой свечою.
Лишь графоман хозяйствует: в трофей
вцепился намертво. Теперь ему Орфей,
что мальчик для битья иль бомж прохожий.
Он сам себе – и Зевс, и Параклет:
сам кости выроет, сам череп и скелет
обтянет жилами, задрапирует кожей.
Ах, то-то я смотрю: то голова
торчит безносая, то из ушей – трава
ползёт пожухлая, то рот в червях кривится…
А вместо глаз – в слепых щелях лица
стекло бутылочное, попки огурца,
две пуговицы иль обрезки ситца.
…С тех пор, как монстры поселились тут,
бельчата падают с ветвей и птицы мрут,
рябины чахнут, даль темна и мглиста.
И лишь шиповник мой из западни
топорщится колючками – сродни
дворецкому у князя – монархиста.
Да ветер из порушенных домов
доносит отзвуки то музыки, то слов:
душа от них не то чтоб даже грелась
или кормилась – попадала вдруг
в приволье ласточки, и – на лету упруг –
её подхватывал и нёс в пространство мелос.
В приволье ласточки, в блаженство соловья…
Душа начётчика лишь пробует, как я,
собрать потоптанное, сдать в музей под номер.
И атмосферу ту восстановить…
Но не догнать уже, не изловить
той ласточки,
и соловей тот помер!
***
Автор стихов продолжает жить в разоренной усадьбе, сохраняя воспоминания о том, что было в годы расцвета, годы ''жизни''
Автор не стахановец, не комбайнер на целине, не поёт созидательных песен.
''Кто жив, попрятался в свои дурные сны:
с горбатым месяцем, с его кривой свечою.''
''Бывшие'' становятся как привидения, уходят в себя от реальности ''грядущих хамов'', от реальности, которая сама стала дурным сном -
'' то голова
торчит безносая, то из ушей – трава
ползёт пожухлая, то рот в червях кривится…
А вместо глаз – в слепых щелях лица
стекло бутылочное, попки огурца,
две пуговицы иль обрезки ситца.''
Образы строителей Нового мира, плюющих на историю и культуру всего человечества. ''Долой Пушкина с корабля современности!"
Автор уподобляет себя дворецкому князя - монархиста, почти музейному хранителю, нумерующему экспонаты. Но даже если эти ''экспонаты'' начнут функционировать, люди наденут те платья, будут ездить в тех же каретах, вкушать из серебряных блюд, это будет карнавал, даже если в нем будут принимать участие родовые дворяне. ''Соловей тот помер'' Английская Королева XXI века не Английская королева ХVI века.
Но сохраняется культура Английской королевы, мелос. Даже в порушенных домах. Автор хранитель прошлого, но нельзя заниматься имитацией, даже имитацией Пушкина.
''Но не догнать уже, не изловить
той ласточки,
и соловей тот помер!''
''От полноты сердца говорят уста'' , будет жизнь сердца будет и жизнь в поэзии, и тогда и Пушкинская культура будет нужна.
Какому-то поэту Пушкин сказал, что его стихи не слишком хороши, потому что поэт ему подражает.
Проблема культуры и трафаретов, иногда очень благочестивых трафаретов.
Но автору это не грозит, хотя являет себя великая культурная школа.
А что такое Пушкинское - Поэзия должна быть глуповата?
Сбивчивое изложение из-за суеты празднования. Прошу прощения.
За здоровье всех! И автора, нашего гения!
ХХХ
В № 11 журнала «Знамя» вышли мои «детские» воспоминания.
ТАЙНИК И КЛЮЧИКИ НА ШЕЕ
Прекрасно помню, как, закончив первый класс, по дороге из школы домой я подумала: «Вот, мне только семь лет, а у меня уже столько в жизни бы-ы-ло-о!...»
И правда. Я уже знала радость, боль, страх, ужас, любовь, одиночество, тоску, кураж, обиду, неволю, свободу, блаженство, чувство богооставленности и ощущение Божьего присутствия: незримый план бытия, глубину, куда можно заглянуть и там пересидеть бушующую на поверхности бурю.
Уже трижды к этой поре меняла жилье – мы жили в собственном бабушкином доме с садом в Останкино, потом переехали на Мытную к другой бабушке в коммунальную квартиру с одинокой соседкой, у которой, как у Хозяйки Медной Горы, были стальные зубы, а когда мне исполнилось четыре с половиной года – в собственную квартиру на Кутузовском.
Во дворе этого новенького дома еще не снесли деревянные хибары, хотя жильцов уже повыселили, и там оставались кое-какие брошенные вещи: усиженные клопами матрасы с торчащими пружинами и висящей серой ватой, колченогие буфеты, прожженные железным утюгом столы. Жутко было ходить по этим развалинам, еще хранящим затхлый запах недавнего жилья, скрипеть половицами и прыгать на железных сетках кроватей. Уехавшие люди словно оставили призраков своих беспокойств и ночных кошмаров, уверяя: ничто не проходит бесследно, ибо вдруг ниоткуда появлялся страшный человек в плаще, который, при виде маленьких детей, подкрадывался к ним и распахивал полы, а там… Мы, дворовые дети, отчаянно визжали и, зажмурившись, неслись со всех ног прочь, прочь.
Посреди двора торчала ржавая колонка, к которой как-то раз в лютый мороз у меня примерзла губа: согнутая в три в погибели, я стояла, дрожа от своей беспомощности, пока, наконец, не рванулась, оставив там кусок кожи: цена освобождения была болезненна, но несопоставима с былым отчаянием. Там же были поставлены в рядок три турника – маленький, средний и совсем большой, на которых, если потрудиться и освоить технику закидывания ног, можно было посидеть, покувыркаться и повисеть без рук, замирая от восторга и страха и в то же время не без щегольского чувства превосходства. Тут же то и дело задирались мальчишки-хулиганы, особенно злобный Виталька, обзывавший меня «долговязой» и «белобрысой», что в его устах звучало ужасно обидно, с которым я дралась не на жизнь, а на смерть и часто побивала его. Но у него был безотказный прием: он, достававший головой разве что до моего подбородка, пребольно бил с размаха носком ботинка пониже колена, и я, охая, оседала на землю. Кончилось дело тем, что он запустил камнем мне в голову, и я свалилась с сотрясением мозга: раны, полученные в бою.
С четырех лет меня отдали на пятидневку в детский сад, который располагался тогда в Девятинском переулке – на территории ныне действующего храма в честь Мучеников Кизических. Но тогда в нем был склад, рядом возвышалась горка, с которой катались зимой на санках, и корпус детсада. Сам вид этого храма сразу создавал масштаб и словно завязывал на себе окрестность. До сих пор таится это ощущение детсадовского сиротства, тоски и глубины, которая открылась мне, домашнему ребенку: сознание, что надо всё пережить и выжить. Ночью, лежа в казенной кровати, в этом состоянии поистине «феноменологической редукции»: вот, у меня ничего нет, но сама я, вопреки всему – есть! – я научилась находить утешение, ведь оборотная сторона здесь увенчана чувством независимости твоего существования от всех внешних обстоятельств.
Была у меня и тайна: мальчик-аутист Вова Гудонин, не желавший играть с детьми и сидевший, отвернувшись, в сторонке, глядя внутрь себя серыми прозрачными глазами – в такого, загадочного и неприступного: недостижимого! – как было не влюбиться! Как было не ухаживать в себе за этой тайной, не подкармливать ее, не украшать, чтобы она выросла до самых небес, стала больше меня самой и чтобы можно было укрываться под ее сенью, зная, что никто тебя там не найдет.
Были и испытания: тихий час и ночной сон, во время которых надо было лежать по струнке с закрытыми глазами, в то время, когда начиналось твориться самое главное, спрятанное до поры, – сумерки за окном, блики и тени, шуршанье по углам… Мукой были и рыбий жир, который надо было выплюнуть хитрым способом, и обед: если не съел первое, тебе в него клали второе. Не съел и это – вливали туда компот. Прогулки с обязательными рейтузами и платками под шапку, чтобы не продуть ушки.
Тогда я поняла, что существуют две главные свободы: это свобода не есть и свобода не спать. И еще одна свобода – поменьше: первой выйти на улицу без рейтуз и шапки. И чтобы идти, подпрыгивая, под мартовским ветром, и чтобы волосы развевались! Эти свободы всегда при мне.
Но была в детском саду и отрада: музыкальные занятия. Их вела усатая женщина в очках с огромными диоптриями Елена Дмитриевна. Мы не просто пели и плясали, нам ставили музыкальные номера и целые спектакли, к которым специально шили костюмы, если подходящих не оказывалось в ее и без того заполненной костюмерной. Если это был украинский танец – к нему полагались венки с лентами, вышиванки, красные и синие юбки клеш, обшитые по подолу кантом и… красные сапожки! Если грузинский «танец с виноградом» – длинное платье с расширяющимися рукавами, шляпка с фруктами и гроздья винограда из папье-маше, которые мы несли в руках, когда плыли уточкой по начищенному паркету… Пели, притопывая: «Не-ету миле-ей моей Молдавии родной!» в молдавских нарядах. Танцевали и па-де-грас, переплетая руки, и вальс, и краковяк. Я участвовала во всём, танцевала везде, пела всё и считалась у Елены Дмитриевны примой.
Но мечтала я о роли Куклы. Фокус был в том, что для куклы специально изготавливали большую коробку на колесиках с крышкой. И вот так эту коробку, поставленную на попа, вывозили к изумленным зрителям, потом крышку торжественно открывали, а там… Все ахали. Вот, ради этого момента: там неподвижно стояла – вся в розовом, кружевном, в чепце и матерчатых башмачках – Кукла. И вдруг она медленно-медленно так оживала, приоткрывала глаза, двигала сначала руками, потом головой, словно удостоверяясь, что нет подвоха, а уж потом… Потом она кружилась по всему залу, оттягивая носочек. И вот мечта моя сбылась, мне дали эту роль, и должны были позвать на репетицию и на примерку во время дневного сна, и тут я заболела и две недели провалялась дома. А когда вернулась – роль отдали другой девочке, а мне досталась только какая-то Снежинка, которая среди других четырех и пяти таких же, бело-кружевных, бежит вприпляску за Снегурочкой. А уж Снегурочку играла второклассница, дочь детсадовской поварихи. Но я узнала, что можно вот так – посреди обыденной жизни – найти потайной лаз и уйти с головой в праздник, в музыку, в иную реальность, в преображенный мир.
После сотрясения мозга мне назначили уколы: мама, отправляя меня на лето с детсадом в Подмосковье, попросила медсестру делать мне их через день и дала сумку апельсинов, чтобы она выдавала мне после каждого укола, очень болезненного, по одному. Но они как-то слишком быстро закончились. Зато медсестра передала мне милого пупсика с ванночкой, который должен был стать мне наградой от мамы за перенесенные страдания. И на ночь я его уложила рядом с собой и долго не могла заснуть, потому что за окном разыгралась буря. Там выл ветер, всё гремело, дрожало, сверкало. И так мне было томительно, и тревожно, и больно, и страшно, и таинственно, и пахло свежим ливнем вперемешку с запахом детсадовской кухни, которая располагалась по соседству, и я потом этот запах учуивала в братском корпусе монастыря, где монахи тоже напоминали мне детсадовских детей своим простодушием, и чистотой, и земным сиротством.
А наутро пупсик мой исчез вместе с ванночкой, на улице беседки лежали на боку, перевернутые ураганом, и валялись деревья, вырванные с корнем. И девочка с соседней кровати вызвала меня в уборную, чтобы открыть секрет. Она прижала палец к губам и сказала, что видела, как ночью за моим пупсиком приходила ночная фея и забрала его с собой на небо. И я заплакала, даже не закрыв руками лицо. Потому что трагична жизнь…
И поэтому, когда я, закончив первый класс, шла из школы, зная, что меня уже перевели в другую – новенькую, светло-желтую, английскую, за «Домом игрушки», я уже действительно многое пережила, завладела ключом; узелки ниток, протянутых в будущее, завязала и была полна радостных предчувствий, что всё это мне понадобится, пригодится, если, конечно, я не умру сразу от всей этой полноты.
***
С. - Благословенное время. В детстве все воспринимается как сказка, даже ужасы сказочные, и подвиги романтические, и времени нет, есть только настоящее и ожидание будущей сказки.
Рассказ удивителен тем, что Олеся не подделывается под ребенка, не имитирует мышление и язык детей, не притворяется ребёнком, став бабушкой, а являет дивного ребенка, который сохраняется в ней как внутренний человек.
В конце жизни Толстой где-то сказал, что от годовалого младенца его отделяют почти сто лет, а пятилетнего ребёнка небольшое время. Как он ощущал себя в пятилетнем возрасте, таким же ощущает себя и в старости.
Похоже об этом же говорит и Олеся Александровна в своём рассказе. Парадоксальный эффект, какой она была в семь лет, такой и осталась, такой же умной, эмоциональной, творчески наблюдательной, доброй. Нисколько не изменилась! Даже ещё больше похорошела, стала ещё больше духовной аристократкой!
Рассказ-то оченнь серьёзный, он задевает некие глубинные пласты, потаенные, основополагающие струны в душе человека, которые потом проявляются в бесшабашной молодости, а таинственность, духовность, особый мир, ''вселенная зерна'' - это мир детства. И Олеся гениально передала его, так что мы, читатели, остановимся детьми, и ахаем - ''Ой, как хорошо! Ой, вернулось детство!"
Действительно - хорошо!
***
ХХХ
ПОУЧЕНИЕ
Старый монах поучал меня за аналоем:
– Сама посуди, во что в земле обратится
прекрасное тело, лицо молодое, голос...
Помни об этом – и не будет соблазна.
Мысленно стала я гроб примерять и крышку
над бездыханным телом твоим забивать гвоздями,
комья земли замёрзшей кидать в могилу,
чтоб тебе мягче спалось в ледяной постели.
И неизбежно – ещё до гвоздей и комьев –
прямо на улице я начинала плакать,
и ещё больше хотелось к тебе, живому, всем, что есть я,
прикоснуться, припасть, приникнуть...
Не помогло монаха старого средство,
ибо могила не может с тобой покончить.
Все черепа, скелеты, жёлтые кости
не опровергнут, что ты – бессмертен и есть – навеки!
И – предположим – твоя грядущая старость,
шаркая и беззубо плюясь, никогда не сможет
мне доказать, что нет тебя – вот такого,
именно этого – с этим летящим шагом...
Я утверждаю: любовь с бытием – едины.
Всякий живущий – жив, поскольку возлюблен.
Тот, кто любим, уже вознесён на небо.
В образе этом он в дне Восьмом и пребудет!
1993
Иван Крамской, "Русский монах"
***
''Мысленно стала я гроб примерять и крышку
над бездыханным телом твоим забивать гвоздями,
комья земли замёрзшей кидать в могилу,
чтоб тебе мягче спалось в ледяной постели.
'' - строчки, образы вызывают улыбку. Интересно, как к этому отнесся, тот кому эти строчки посвящены?
Когда это себе представляешь, улыбка ещё шире растягивается.
Но все эти попытки любящего существа, мысленно похоронить любимого, очень трогательны.
А что этот же монах сказал ''любимому''? Может и ''любимый'' хоронил ''возлюбленную'', и они одновременно хоронили друг друга?
Невольно, но стихи вызывают жгучее любопытство, о каком опыте пишет автор? Это автобиография или литературный вымысл?
''И неизбежно – ещё до гвоздей и комьев –
прямо на улице я начинала плакать,
и ещё больше хотелось к тебе, живому, всем, что есть я,
прикоснуться, припасть, приникнуть...''
Так автор в жизни может писать, имеет право писать только о суженом.
И мысль о некоем друге монахе принимать нельзя. Но загадки, зачем автор пишет эти стихи? Все таки они туманны, сознательно не ясны, не четки, на какое событие явились откликом? Или автор поверила в свой вымысл как в реальность, и говорит только от имени героини. Этого мы никогда не узнаем. Но стихи-то есть! Детектив есть. Так автор устроила.
''Не помогло монаха старого средство,
ибо могила не может с тобой покончить.
Все черепа, скелеты, жёлтые кости
не опровергнут, что ты – бессмертен и есть – навеки!''
Классика. Призрак Анатоля Франса является, ''Хорошо усвоенный урок''
''И – предположим – твоя грядущая старость,
шаркая и беззубо плюясь, никогда не сможет
мне доказать, что нет тебя – вот такого,
именно этого – с этим летящим шагом...''
Очи любви.
''Я утверждаю: любовь с бытием – едины.
Всякий живущий – жив, поскольку возлюблен.
Тот, кто любим, уже вознесён на небо.
В образе этом он в дне Восьмом и пребудет!''
Можно полностью согласится с этим утверждением о животворящей силе любви. Истинно так.
Но тайна и детектив остаются.
***
ХХХ
НЕ ДЛЯ ВСЕХ
По сути, разговор о том, что литература выше партийных и идеологических разделений.
Видео - Чай с Захаром Прилепиным.
***
Какое открытие, что Чехов писал свои произведения, глядя на мир через темную вуаль из палочек Коха!
Кротовые тоннели Кузьмина в Литературном институте, несчастные студенты, которых не будут печатать в толстых журналах, и Кузьмин ''поедающий'' их как личинок будущих бабочек, вызвали интерес, кто же этот Кузьмин? Потомок ''Злобного карлика'' времён Ахматовой? К стыду своему не читал ни того, ни другого. Программа с чаепитием получилась просветительской.
А описание жизни в деревне замечательно!
Робость охватила после передачи. Не ожидал, что подшучивал и хлопал по плечу императрицу поэзии.
Да и делился сокровенным.
Мне очень понравилось, что наши взгляды на Цветаеву совпадают.
Как и по поводу Крыма.
Постепенно прихожу в себя. Очень сильное впечатление. Дай Бог Вам здравия, и батюшке, и чадам, и чадам чад!
Татьяна Акуловская
"несчастные студенты, которых не будут печатать в толстых журналах"!!! - хорошо, ёмко сказано - за тщетой бегут - бедные душой
ХХХ
ЧЕЛОВЕК
Молодой человек прекрасен, как сильный лось,
напролом сквозь кусты ломясь, и ломая сучья.
Он проходит время своё насквозь,
а выходит он, как барсук, где нора барсучья.
Где ж взыграние лимфы, кипящий сладкий дурман?
Где ж те воины в красных туниках – тельца кровяные?
Нет, он с присвистом дышит, как порванный барабан:
дребезжат мембраны, тусклы глаза слюдяные.
Ах, мне жаль твоей молодой красоты, герой!
Матереет нежная плоть, раздувает жилы, как лава,
обрастает лишнею кожей, родинками, корой,
словно пробует в землю корнями врасти коряво.
Но всего прекрасней младенец – новенький, золотой!
Он в земном ничего не смыслит – его ласкает
пенье духов небесных – там, в синеве густой:
им он машет руками да с губ пузыри пускает.
***
С. - ''Молодой человек прекрасен, как сильный лось,''
''Но всего прекрасней младенец – новенький, золотой! ''
Ему ещё предстоит жить ''напролом сквозь кусты ломясь, и ломая сучья.''
Переживать ''взыграние лимфы, кипящий сладкий дурман''
Неистовство ''воинов в красных туниках – тельцов кровяных''
И конец этой битвы - порванный барабан, вместо горнов победы свист и сипение.
Изменение плоти ''словно пробует в землю корнями врасти коряво. ''
''Яко от земли исшел еси, и в землю отыдеши''
Олеся Александровна часто создает по существу тексты параллельные богослужебным или библейским, но в стихах.
В данном случае получилась панихида.
Но человек гражданин неба, и душа его этого не забывает. Ум может быть ослеплен мраком грехов. Человек, став ''плотским'', может забыть о небесном отечестве, о ''пении духов небесных'', но понимает, что живёт не так. А душа помнит это райское состояние, но под слоем грязи не может отразить божественный свет.
Иногда младенцы смотрят таким умным взглядом, что не по себе становится. И через их глаза видишь в них умное небо. ''Царствие Божие внутрь вас есть''
С ''золотым младенцем'' получилась оптимистичная панихида.
А мастерство такое, что не замечаешь мастерства. Кажется, что так и должно быть.
Почему- то вспомнились сказки братьев Гримм, там тоже естественные чудеса, ''так и должно быть''.
О. - Спасибо, Сергей!
С. - Я себя чувствую даже неловко, поскольку пишу по подсказке своего ''Сирано де Бержерака'', вернее ''записую''.
С. - Странная вещь, но железно работающая. Я смотрю на Ваши стихи, читаю их и ... ни бельмеса не понимаю о чем Вы пишите. Для меня, для моего ума они некий непосильный кроссворд. Я не знаю, что писать, ничего кроме белого пространства в голове нет.
Начинаю вопрошать, вопрошать, а мне некто из белого пространства начинает отвечать, отвечать. Потом этот некто входит во вкус, обьясняя Ваши тексты, а я записую, записую. А потом готовый текст Вам посылаю, понимая, что без помощи этого ''некто'' я двух фраз литературно не свяжу. Вот и сейчас этот ответ продиктован.
Как бы не оставили меня за разглашение секрета, как в сказке о Чёрной курице.
Из статьи ''Художница. Откровение в иконописи''
В восьмидесятые годы большой популярностью пользовалась книга чешского нейрохирурга Станислава Грофа, который по определенной методике оживлял память людей, вплоть до того, что они вспоминали свое младенчество, и пребывание в утробе матери. Душа пребывала соединенной с Богом, в гармонии духовного космоса, в Боге созерцала окружающий мир, и рождение ее, приход в земной мир воспринимался как катастрофа.
Однажды автор сих строк, непонятно почему, стал читать мысли ребенка, находящегося в утробе матери. Ребенок видел своих брата и сестру, играющих на зеленой траве. И прекрасно знал, что это его брат и сестра. Через неделю он родился, став несмысленным младенцем, иногда пугая нас своим умным взглядом, за которым было небо. Назвали его Даниилом в честь пророка Даниила. Его рождению предшествовали сорок акафистов Иверской Божией Матери, мы читали их, пока копали колодец, и постоянные причащения Святых Тайн. Гроф писал, что душа до полугода осознает себя, и все понимает, а в полгода она проходит барьер, который отсекает ее память, и тогда это уже несмысленный младенец, в самом начале своего развития. Сама Мария Александровна тоже приходила в замешательство и изумление от умного взгляда своего младенца, младенец видел ее насквозь и это был взгляд из неба, которое было в нем самом. Но потом это небо закрывалось, и это были просто глаза пуговки двухмесячного ребенка. Поневоле вспоминалась встреча Марии и Елизаветы: « ... и возрадовался младенец во чреве моем».
***
ХХХ
ИЗ ЦИКЛА «НАРОДНЫЕ ПЕСНИ»
Если я кого и кликну, это душеньку свою –
белую, несмелую, в жизни неумелую.
Если с кем её сведу я, это с музою моей –
властною, прекрасною да огнеопасною.
Я скажу им: будьте вместе, разлучённых две сестры, –
гаданные-жданные девы чужестранные.
Где одна, как хромоножка, там другая поводырь, –
девы странноликие да разноязыкие.
Где одна не понимает, там другая как своя,
рОдные ли, сводные, да не земнородные.
Где одна огни погасит, там другая свет зажжёт,
местные – не местные, а как есть – чудесные.
Где одна затянет узел, там другая сеть порвет.
Званые, избранные, а как есть желанные.
Где одна томится жаждой, там другая воду льёт,
где одна блажит и тонет, там другая проплывёт.
Сложные ли, прОстые, обоюдоострые.
Где одна червей копает, там другую ангел ждёт.
Где одна, как свечка тает, там другая ввысь растёт.
КрУченые, вИтые, да многоочитые.
И когда одна во гробе, то другая – во гробу,
и одна – как бы в утробе, а другая – как во льду.
Ночь идёт, дождями сея поцелуи Елисея,
зимняя, весенняя, аж – до Воскресения.
***
С.- ''Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю.''
Интересно, а какие отношения у Музы с Ангелом Хранителем? И они оба с крыльями? И Муза только при избранных, или при избранницах? Муза наполовину Ангел? Наверное за душу, как Ангел, она не отвечает? Муза только вдохновляет, или может опьянить, охмурить, и тогда тоже пойдёт под суд за душу? Эти вопросы к автору, как к бывалому человеку в общении с музами, судя и по этому стихотворению.
А вот знали ли народные песни такую гостью - Муза? Все-таки она заморская особа, и в былинах она не прописана. Есть ли имя ей в народных песнях? И у Пушкина в сказках она не упоминается, и бурлаки про неё не поют. Но Пушкин ее воспевал! Ахматова жаловалась на трёпки, которые ей устраивла Муза, Олеся пишет как о подруге спасительнице, сестре повыдыре. Но мужики о ней ничего не поют, не говорят. То есть это только для избранных, какой то особый вид Ангела- хранителя. Все люди только с одним Ангелом, а гениев их выходит два, и даже по полу отличаются, от бесполых Ангелов.
Нельзя ли по подробнее на эту тему?
Татьяна Акуловская - "Но мужики о ней ничего не поют, не говорят" - это почему же? В.С.Высоцкий мой любимый пел: "Меня сегодня муза посетила, немного посидела и ушла... представьте - муза, в доме, у мужчины? Бог весть, что люди скажут про неё")
С. - Песни Высоцкого, это песни автора Высоцкого, к которому Муза захаживала. Это песни популярные у народа. Какая же она, песня, народная, когда известно имя автора? Как у Лескова - ''Иностранец Иван Федоров'' - не помню точную фамилию.
О. - Сергей Федоров-Мистик Ну а как же Блок "Музе"? "И такая влекущая сила, / Что готов я твердить за молвой, / Будто ангелов ты низводила, / Соблазняя своей красотой?" Ну вот. А я ее хочу примирить с Психеей, то есть с душой.
С. - Я не специалист, с Музой чай не пью в обнимку, почему и хочу узнать у людей избранных.
О.- Ну да! Небось, каждый вечер с ней за самоваром! И кошечки вокруг...
С, - Вы как поэт-пророк открыли мне глаза на самого себя. Оказывается мои настоящие музы - Старушки.
Ольга Захарьят - Спасибо вам за ваши вопросы,они мне многое открывают в стихах Олеси.
С. - Но это были вопросы малокомпетентного человека.
Ольга Захарьят - Не скажите,очень даже компетентного!
Олеся. - Почему же - Старушки? Музы - они бесплотны, не имеют возраста, не подвержены тлению и, если им что-то не нравится, просто покидают своего избранника, улетают...
С. - Вот истина! А не догадки, мифы и предположения! Опытная истина из первоисточника! Как Церковное предание истина от святых, так истина свидетельство настоящих поэтов об отношениях с музой.
А вот у Маяковского были ли какие-то упоминания музы, или она полностью оделась в тело Лили Брик?
О. - Про Маяковского не знаю... Может быть, у Вас есть какие-то идеи?
С. - Ангелы могут принимать облик человека, - книга Товит. Когда Петр стучит в двери - '' это Ангел его''. Маяковский принципиально грубо бы обошелся музой, ради провозглашённого манифеста, даже если и был поставлен перед фактором ее существования, вот ей и пришлось прятаться за Лилей Брик.
А вот вопрос - наличие таланта как-бы привязывает музу к человеку?
***
ХХХ
ИНТЕРПРЕТАТОРУ
Он сказал: выведу тебя на чистую воду, чтоб – ни гу-гу:
только голый берег да чёрная заводь туч.
Все равно одежды твоих стихов посрываю с тебя, сожгу,
будто шкурку царевны-лягушки, – будет огонь мой жгуч.
Обнажу пружины твои – немощь и страх, и страсть,
роковую твою оборву ариаднову нить:
не хотела ставить меня на подсвечник, в сумочку класть,
как цветок, приколоть к груди, как крепкий перстень, хранить!
Распатроню тайны твои, часики разобью, и стыд
жалким алмазом глянет подслеповато: вот –
рифмы, скрывательницы пороков и злых обид,
анапест – наперсник злодейств, дактиль, кривящий рот...
Сверю по Фрейду ход этих звёзд, строф,
и распахнётся ящик Пандоры сей...
Видишь, уже сошлись со мною делить улов
deus ex machina, психоанализ, Змей...
– О, профессор, профессор, кто ты? Колдун? Шутник?
Что ты там разгадаешь за мглой, ослепленной светом,
спасёшься ль сам?
В сей жестокий рудник спускаясь, отыскивая тайник
в сундучке юродивом, подвешенном к небесам?
Злясь, опершись на хвост,
вспомни-ка лучше вот что, думай же всякий час:
чем полнее пустыня, тем больше звёзд,
тем слышней “аллилуйя” – и альт и бас...
А тем паче – с тою встречаясь на каждом взлёте,
с той самой, с ней...
Говорят, что черна она, ан – вся из пристрастных глаз.
Оттого всё белей мои рододендроны, всё острей
океаном пахнёт и олеандром. И это – раз.
Иль не боишься, строф разорвав кольцо,
распотрошив слова,
о, ничего моего: собственное лицо –
аж волоса дыбом! – увидеть?.. И это – два.
2000
''Все равно одежды твоих стихов посрываю с тебя, сожгу,
будто шкурку царевны-лягушки, – будет огонь мой жгуч.''
Очень образно представлено действие психоаналитика.
''только голый берег да чёрная заводь туч.''
Мрак и пустота на последних глубинах души человека обратившегося к психоаналитику. Интересно, что Олеся это художественно передаёт, хотя впечатление, что сама она была свободна от этого недуга.
''в немже бо пострада, сам искушен быв, может и искушаемым помощи.''
''Распатроню тайны твои, часики разобью, и стыд
жалким алмазом глянет подслеповато: вот –
рифмы, скрывательницы пороков и злых обид,
анапест – наперсник злодейств, дактиль, кривящий рот...''
Вся ''химия'', манипуляции психоаналитика залезающего в подсознание, препарируещего сокровенное и святое.
Врачи психиатры, общаясь с пациентами, сами становятся психически больными. Та же участь психоаналитиков, копающихся в комплексах и пороках людей. И им непонятно, почему священники, принимающие исповедь не заражаются пороками своих исповедываемых, своих ''пациентов''
''Бог умер'', это только защитная установка дикарей. ''Бог умер'', есть только тёмные животные инстинкты продолжения рода. Все позволено, все табу ''дикарей'' сняты.
''Сверю по Фрейду ход этих звёзд, строф,
и распахнётся ящик Пандоры сей...
Видишь, уже сошлись со мною делить улов
deus ex machina, психоанализ, Змей...''
Условно ''психоаналитиком'' психоаналитиков был Федор Михайлович Достоевский с его романом "Бесы''
Олеся ставит тот же диагноз - ящик Пандоры, Змей ...
''– О, профессор, профессор, кто ты? Колдун? Шутник?
Что ты там разгадаешь за мглой, ослепленной светом,
спасёшься ль сам?
В сей жестокий рудник спускаясь, отыскивая тайник
в сундучке юродивом, подвешенном к небесам?''
''Сила Моя в немощи совершается''
Для психоаналитиков совершенно непонятна антиномичность Евангелия.
Они кодуны силы и дьявольской гордыни. Культ силы, власти, услаждения похотьми. Беспросветная религия.
Замечательны все последующие строки.
Но гениально окончание -
''Иль не боишься, строф разорвав кольцо,
распотрошив слова,
о, ничего моего: собственное лицо –
аж волоса дыбом! – увидеть?.. И это – два.''
И никаких слов не нужно.
Врубель сошел с ума, растворяясь в своих демонах. И его картины, будучи красивыми по цвету, композиции, являются носителями очень темной силы, от них исходит энергия сумасшествия, дьявольская энергия
Построения псисхоаналитиков тоже бывают красивыми, изощренными, и тоже несут в себе темную энергию. Мрак и смута охватывают душу от общения с ними. Бесы.
***
Вчера в гостях у ******* **** ****†***психоаналитик. Какое счастье сегодня прочитать эти стихи. Вы как врач, проделываете серьезнейшую работу, по нейтрализации ее действий, ******, направленную на раскрытие в человеке его подполья бессознательного, отвратительных комплексов, тьмы греха и пляски бесов. Все святое разобрано, как конструкция, и умирает.
Эти стихи надо печатать миллиоными тиражами. Сама ******-психоаналитик очень несчастна.
Стихи мощнейшие, даже не ожидал такой серьёзной битвы, от Вас. Вы всегда в благодати и радости. А здесь борьба с бесовким, не со сказочными чертиками, а с убийцами души.
Как все серьёзно, и Вы побеждаете поэзией и красотой.
****** общается со мной и уже годы, и не может понять, какая сила от меня исходит, не укладывается в ее Эдиповы комплексы. Не понимает, что это реальная сила благодати, для неё Бог это фантазии человека, проэкция его ''я''. Я совсем не святой, и у меня своих комплексов хватает, но она сама каждый раз говорит об этой силе. И каждый раз уезжает в недоумении, и даже досаде. Нет обь'яснения, а реальность есть. Спасибо Вам за стихи. Они есть, и благодать, которая в Вас, благодаря, которой Вы пишите стихи, есть. Слава Богу!
(*** Пришлось скрыть, о ком идёт речь.)
Олеся. - О, Сергей, Вы превосхоите в своих толкованиях себя самого!
С. - Ваше общество освящает!
ХХХ
ВРЕМЯ
– Неужели тебе не больно?
– Конечно, больно! А то…
Потому что время моё уходит, уже надело пальто…
Накрутило на шею шарф, голова внутри,
отвернулось, лица не видать, идёт к двери.
Мне б его окликнуть, позвать – а не знаю, как.
Мне б его узнать, а рука в перчатке, и сжат кулак.
Заглянуть в глазок его любопытствующий,
подмигивающий: не зря! –
слюдяной голубок, нефритовый, с каплею янтаря.
И уходит оно туда, где вещи сдают за так.
Где собака зарыта, где кот наплакал, где свистнул рак.
…Я за ним с межрёберным холодком
скатываюсь по лестнице колобком.
***
Народ, все Ваши читатели' ''с межреберным холодком''
( гениально!) последуют за Вами, как мыши и дети из Гомельна последовали за музыкантом волшебником. Так что там, у врат, где кончается время, соберется большая толпа Ваших поклонников, а Вы может быть и замолвите словечко святому Петру - ''Это со мной'' (Там может оказаться, и толпа плачущих поклонниц Есенина, которых не пускают, за их самоуправство над собою)
Но можно Вас попросить не торопиться, уж очень хорошо Вы пишете, хочется ещё насладиться Ваши творениями, чем-то новым и великим.
Впервые образ уходящего времени - образ, надевшего пальто.
Только народу скатываться за Вами колобком будет сложновато, не все такие изящные, как Вы.
ХХХ