Д-р А.П. Тимофиевич
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ
Так сложились обстоятельства в моей личной жизни, что для обители Киево-Печерской Лавры я не был совершенно чужим человеком. Ещё в годы юности, имея немало друзей среди монастырской братии, я старался почти всё свободное время от занятий проводить в Обители. У меня была даже своя уютно обставленная келлия, в которой я мог располагаться как дома, никого не стесняя. Лавра, это был ведь целый своеобразный город, с многочисленными храмами, с ещё более многочисленными монастырскими строениями, собственной электростанцией, водокачкой и т.д.
В Лавре я знал почти каждый уголок, из которых далеко не всякий был доступен обычным паломникам.
Любил я порой забраться с проводником монахом в так наз. «Варяжские» пещеры, закрытые из-за опасности обвалов для богомольцев. Здесь всё напоминало о том времени, когда насельники обители спасались от татарских набегов. Узкие пещерные ходы, подземные церкви, с жертвенниками, ископанными просто в земле и с закопченными стенами тысячелетней давности, производили неизгладимое впечатление.
То забирался я на самый верх лаврской колокольни, откуда на десятки вёрст открывались виды неописуемой красоты. То часами сиживал в старом монастырском книгохранилище в нижнем этаже той же колокольни, рассматривая редчайшие издания XVI-XVIII веков.
Но из всех Лаврских уголков один особенно дорог и памятен остался для меня.
Если входишь через главные св. врата во двор обители, то по обеим сторонам его тянутся массивные, старинной каменной кладки и своеобразной очень красивой архитектуры (т. наз. «украинское барокко») братские корпуса, где жила обычно старшая лаврская братия. Одна из келлий, расположенная почти в центре левой стороны этих корпусов, и была уголком, с которым связано у меня столько светлого и доброго.
Большая со сводчатым потолком келлия была разделена деревянной перегородкой на две части, из коих меньшая служила спальней. Два зарешетчатых окна выходили на огромный, вымощенный каменными плитами лаврский двор и глядели прямо на колокольню. Хозяином этой келлии был своеобразный, даже, я бы сказал, с оттенком юродства, миссионер лаврский отец В. Блестяще окончивший духовную академию, знаток древних языков, он был окружён книгами, заполнявшими все свободные уголки его обширной келлии. Со своей образованностью он сочетал детскую простоту, ласковость и хрустальную чистоту сердца. Эти его свойства души невольно передавались соприкасавшимся с ним.
Вспоминаю, как однажды в жаркий летний день, когда я находился у батюшки, неожиданно раздался стук в двери, и вошел милиционер с повесткой в руках. Не снимая фуражки, видимо, до нельзя раздражённый, потный и усталый от жары, он подозрительно посмотрел на меня и затем, обратясь к батюшке, грубо буркнул:
- Где вы тут скрываетесь? Я целый час разыскиваю вас, вот повестка, завтра к 10 час. явиться в Г.П.У.
При виде столь «приятного» вестника немного бы нашлось таких, кому могла бы прийти в голову мысль о чём-либо, похожем на гостеприимство. Но у батюшки всё было не так, как у других.
- Голубчик! - ласково, без малейшего признака волнения, обратился к нему отец В. - Простите, что я причинил вам столько беспокойства, что из-за меня вы так устали. Присядьте, дорогой, отдохнуть.
Быстро пододвинув стул, батюшка ещё быстрее откуда-то вытащил два спелых помидора, кусок белого хлеба и соль. Положив всё это на тарелку, он поставил её перед «гостем».
- Не сердитесь, голубчик, - продолжал батюшка, - подкрепитесь на дорогу, помидорчики чудные, сочные...
Милиционер совершенно остолбенел от такого приёма, да ещё от кого? От попа - врага народа! На его лице заметны были полная растерянность и изумление. Фуражка сползла с его головы, тарелка очутилась в руках, и всё содержимое её постепенно исчезло.
- Кушайте, кушайте, голубчик, - ободрял его батюшка, - устали ведь дорогой.
Ни звука не произнес «гость» за это время. Бог весть, что происходило у него на душе. Покончив с едой, он совсем уже другим голосом сказал:
- Спасибо, батюшка! - и ушёл.
Многое можно было бы рассказать о будущем святителе-священномученике о. В., но это, если Бог поможет, когда-нибудь в иной раз.
Так вот, этот уголок, эта келлия, а особенно её хозяин особенно дороги были моему сердцу в ту пору моей юности.
Батюшка особенно любил поминать «покойничков», и мы всегда начинали наши встречи с «панихидки». Среди поминаемых имён, всегда фигурировали имена благочестивейшего Государя Императора Александра I и блаженного старца Вассиана. Как то я спросил об этом батюшку.
- Да как же, голубчик, ведь келлия, где мы с вами находимся сейчас, когда-то принадлежала старцу-слепцу Вассиану, ведь она особенная, намоленная, - и батюшка благоговейно перекрестился.
- Ведь сюда-то Наместник Лавры, будущий великий архипастырь Воронежский, архимандрит Антоний, некогда вводил Александра I Благословенного, для беседы со старцем наедине. Несмотря на то, что Государь не назвал себя, старец-слепец, по благодати Божией, сразу узнал, кто был его гость. О чём говорили они одному Богу известно. Возможно, что здесь была сокрыта тайна старца Феодора Кузьмича, - закончил батюшка.
Для меня это было целое откровение, и с тех пор келлия эта стала для меня ещё дороже.
Прошло немало времени после этого разговора, я только что вернулся из поездки в Саров и Дивеево и был весь под впечатлением пережитого, незабываемого. Я опять сидел в той же келлии у батюшки и с жаром рассказывал ему о своём чудном путешествии.
Между прочим рассказывал я ему о том, как рада была бл. Мария полученному от него небольшому образу Успения Царицы Небесной, как приказывала она своим келейницам поставить его в св. углу, впереди всех икон, и как всем посещавшим её инокиням, указывая на образок, говорила, какую радость она получила из Киева.
При нашей беседе присутствовал один лаврский инок, отец О., который иногда заходил к батюшке побеседовать о духовном. Это был очень скромный, внешне ничем не выделявшийся простец, всегда молчаливый. Он брал у батюшки на прочтение духовные книги, и батюшка разъяснял ему непонятые места. Батюшка очень любил и уважал его и его духовную настроенность и душевную чистоту.
Господь послал ему впоследствии мученическую кончину в ссылке.
Я был очень удивлён, когда г. О. на этот раз, молча и внимательно слушавший моё повествование, неожиданно обратился к батюшке.
- Благословите, батюшка, и мне недостойному рассказать о великой милости Божией, явленной мне по молитвам пр. Серафима в ранней молодости. Сохранял я это в своём сердце, утаивая от других, а теперь, видно, пришла пора и мне открыть об этом, знаю, что не осудите меня.
- С самого детства, - начал он, - я крепко полюбил батюшку о. Серафима. Ещё отроком прекрасно помню, как торжественно в храмах в нашем городе праздновалось открытие его святых мощей. Какое стечение было народа, о скольких случаях исцелений тут же в храме передавалось из уст в уста. Служились непрерывные молебны перед образом новопрославленного угодника Божия, народу раздавались иконки и листки с кратким житием Преподобного. Вся Русь тогда одним сердцем и одними устами прославляла великого молитвенника и праведника.
Стал я подрастать, а с возрастом в душу стало вторгаться тлетворное дыхание мира и отравлять всё чистое, что было в ней доселе, а всё же батюшку о. Серафима никогда не забывал. С наслаждением читал книги с подробным жизнеописанием Преподобного и о многочисленных чудесах, по его молитве бывших. Как завидовал я тем, кто при жизни имел счастье лично быть у блаженного старца, и по-детски перед образом святого умолял его хотя во сне явить мне свой благодатный лик.
Уже 16-летним юношей был я, как приснился мне странный сон. Вижу я свою покойную бабушку и знаю, что её уже нет на свете, и вот почему-то стал я настойчиво её упрашивать сказать мне, сколько лет осталось мне жизни. Она как бы сердито отворачивается от меня, крайне недовольная моей просьбой, но я умоляю её об этом всё настойчивее и сильнее. Наконец, она, как бы с трудом уступая моему желанию, показывает мне что-то вроде щита, на котором ясно была видна цифра «6». Этот сон глубоко запал мне в душу и, несмотря на мой юный возраст, когда обычно всё быстро улетучивается из памяти, он нет-нет да и вспомнится мне. Шли годы, а с ними росли трудности и увеличивались заботы повседневной жизни. Я уже тогда служил и, возвратясь однажды усталый с работы, почувствовал себя нехорошо. Сильно болела голова, появился жар, разбитость во всём теле. Позвали доктора, и он установил, что у меня сыпной тиф в тяжёлой форме. Настали трудные, мучительные дни. Был я молод. Несмотря на очень сильный жар, ни разу за всё время болезни не терял сознания. Чувствовал себя, однако, прескверно.
Невыносимые головные боли, бессонница, разбитость всего тела не давали ни минуты покоя. И вот в таком-то томительном полузабытье, в разгар болезни, я вдруг вспомнил о том, поразившем меня, сне.
Лихорадочно стал я высчитывать время и, к своему ужасу, убедился, что прошло как раз 6 лет, т.е. как бы наступил предреченный мне срок окончания моего жизненного пути. Я не буду говорить о своих душевных переживаниях. Еле дождавшись утра, я попросил близких пригласить священника причастить меня. Мои домашние чрезвычайно были взволнованы, видя в моём желании признак грозного ухудшения болезни. Никогда ещё в своей жизни я так чистосердечно, со слезами, не исповедывался, как в тот раз. После принятия Св. Таин я успокоился. В моей душе затеплился огонёк надежды, что, быть может, Господь помилует меня.
Действительно, болезнь медленно стала уступать в своем течении, и появились первые признаки выздоровления, стал спадать жар, голова уже посвежела, появился сон. Через неделю я уже мог полулёжа в постели даже немного читать, хотя быстро уставал. Как радостны были для меня эти первые признаки выздоровления! И вот тут-то и произошло со мной то, о чём я до сих пор никому не раскрывал, что хранилось в тайниках моей души много лет, как самое светлое и святое воспоминание моей жизни.
Был чудный солнечный день ранней весны, и первое робкое её дыхание будило в душе радостное чувство воскресающей природы. Я, сидя в постели, ещё очень слабый, читал книгу. В комнате рядом спала моя мать, измученная долгими бессонными ночами. Убаюканный тишиной и равномерным стуком часов, я задремал. Спросонья показалось мне, что я слышу в своей комнате чей-то голос. Мне подумалось, не доктор ли это, хотя обычно он приходил по вечерам. Я открыл глаза. Солнечные лучи заливали комнату. Спокойно тикали стенные часы; из соседней комнаты доносилось дыхание спящей матери; рядом лежала упавшая на пол книга, которую я читал. А чей-то голос продолжал произносить слова, смысла которых я не понимал.
С трудом поднявшись на постели, я повернул голову направо, где был св. угол с образами, всегда горела лампада и стоял аналой. С изумлением я увидел стоящего спиной ко мне и лицом к образам инока-старца. Длинная с многочисленными складками монашеская мантия спускалась с его плеч, седая голова была наклонена, он произносил какие-то молитвенные слова, воздвизая по временам обе руки кверху, и тогда на них ясно были видны священнические поручи. Внезапно мое изумление исчезло, и его заменило чувство необычайной духовной радости. Внутренний голос с непогрешимостью возвещал мне: это - пр. Серафим молится о тебе. - Время перестало ощущаться. Помню только, как с трудом я поднялся на кровати на колена. А голос чудного старца, уже ставший мне понятным, говорил:
- Господи! - молился св. старец, - прости рабу Твоему Николаю такой-то грех, - и он произносил какое-либо из моих многочисленных прегрешений, которое я и за грех-то особенный не считал и не исповедывал. При этом он воздевал вверх руки, а я в это время, стоя на коленях, клал поклон.
Старец снова говорил: «Господи! прости рабу Твоему Николаю...». и он опять называл какой-нибудь из забытых моих грехов, а я снова клал поклон. Потом, види-мо от слабости, а может быть, так Господу было угодно, я первый раз за всю мою болезнь потерял сознание. Так на коленях, лежащим на кровати, и нашли меня...
Много лет прошло с того времени, вот и старость подошла, и Господь скоро призовёт, а не забыть мне вовек великой милости Божией ко мне грешному.
Знаю, что св. отцы предостерегают, особенно неопытных, от всякого рода видений, чтобы не впасть в прелесть, но они говорят, что если видение сопровождается миром сердечным и духовной радостью, то оно от Господа - истинное.
Вот моя краткая исповедь, а одновременно и ответ, почему и для меня, многогрешного, так дорог пр. Серафим, да и это монашеское одеяние, что на мне сейчас, без слов теперь скажет вам, кому я обязан этим, - закончил свой рассказ отец О.
(«Православная Русь», 1955 г., № 9, С. 5 – 7).
Об авторе воспоминания - А.П. Тимофиевиче - читайте здесь:
http://www.proza.ru/2016/12/03/2187