То ли стон, а то ли скрип... у овина, возле лип...Журавель стоит высокий, старичок и одинокий...
Кости все его замшели - вот что сделали метели. Изогнулся даже крюк, от осенних,
от недуг: шея стала как бревно, ох, не гнётся - всё равно...
Но к родным-то голосам, Её тянет к небесам. Клин на небе увидал, взором родичей обнял...
...Да, не может оторваться - век на привязи болтаться. Сердце горечи полно - на роду, знать, суждено...
...Сказом полнится земля. У него была семья. И летел он в птичьей стае, об одном лишь, и мечтая:
Приземлиться б там, где снится, где и солнце не садится, где и вьюг в помине нет, где в диковинку и снег...Холод хуже супостати, вот бы деткам благодати...
Но "худое" был не сон... Свои крЫла ранил он. Пуля рядом просвистела, птицу белую задела.
На земле, навек остался - в небо больше не поднялся... Стал родник оберегать -
прочить людям благодать...
...Они крЫла залечили, их ладошками сложили. Деревянный, с виду сруб, но с душою
был их труд. До сих пор родник живёт и по осени поёт...
Песню грустных журавлей, что доносится с полей. Слышно громкое "кур-лы" как с собою забери... Забери в тот тёплый край, где за морем дивный рай...
Улетает клин последний, но вожак чего-то медлит. Машет он крылом собрату, поднимись скорей к закату. Полетим за сине море, южный склон увидим, вскоре.
Нет зимы там и метелей, жизнь покажется елеем...
Горько плакал Журавель, слёзы долго лил, не день - стали чистою слезой, родниковою водой.
Облака над ним теснятся, словно в зеркало глядятся.
Тучи вороном кружатся, да не смеют прикасаться. Славен оберег его, люк дощатый - полотно...
Каждый, кто к нему придёт - тот здоровье обретёт...
Так стоит он до сих пор, где с печалью его взор...