Роман с комсомолкой часть 6

Александр МЕШКОВ

РОМАН С «КОМСОМОЛКОЙ»

ЧАСТЬ 6
 


(Женщинам и детям до 25 лет читать и смотреть – запрещается!)

Краткое содержание пропущенных частей

Провинциальный сочинитель, неудавшийся музыкант, романист и драматург, местечковый юморист, безработный журналист, невостребованный и непонятый отечеством пророк, Александр Мешков, неожиданно получает приглашение внести свежую, желтую, веселую струю с брызгами, в работу газеты «Комсомольская правда» в Москве. Благоразумно и дальновидно согласившись, Александр, вдруг приходится ко двору и становится популярным в узких, специфических кругах читателей автором. Он разъезжает по миру, ввязываясь в различные авантюры, примеривая на себя различные жизненные ситуации, словно привередливый щеголь в магазине «Секондхэнд», и этим становится близок и любезен народам, которому  систематически посвящает свою хмельную лиру.


УТРО КРАСИТ НЕЖНЫМ ЦВЕТОМ ЧЕЛОВЕКА

«Любишь бухать – люби и блевать!»
 
(Ифигений Коровин, ночной бутлегер, г. Усмань, Липецкой области)


Шел мелкий, противный дождик. Хмурые, серые от тоски солдаты в камуфляже, выстроились неровной шеренгой с винтовками Сергея Мосина наперевес (Колибр 7.62. Точная копия винтовки Манлихера! Ну, ни *** сами не можем создать! Все копируем!). Спиной к кирпичной стене конюшни стояли враскоряку, перед ними, на расстоянии десяти метров глазастые красавицы-школьницы, с косичками и пурпурными бантами в косичках, в коричневой, школьной форме, в белоснежных фартуках. Они дрожали от ужаса и жались друг дружке. Некоторые из девочек описались от страха, и желтые струи девичьей мочи стекали стремительными весенними ручьями по бледным ногам в башмаки.
- Огонь! – рявкнул толстый, усатый офицер, в форме австрийского офицера первой мировой войны, со шлемом Кайзера на голове, и дал отмашку рукой в белой перчатке. Тишиной отозвалось пространство. Лишь только всхлипывания и тихий вой перепуганных девочек, отличниц, робко нарушало ее.
- Я сказал – Огонь! Fire! Блять! – взревел в истерике офицер и еще раз взмахнул перчаткой. Солдаты не шелохнулись.
- Я всех… Я, клянусь Буддой, всех под расстрел! – уже неувереннее произнес офицер, носитель шлема Кайзера. Кто-то из солдат демонстративно громко выпустил газы.
Вот это да! Вот это сенсация! Нет! Солдатские газы – не сенсация! Расстрел школьниц – сенсация! Отказ стрелять – сенсация! Я лежал на сырой, пожухлой траве, за косогором, и наблюдал за этой страшной картиной. Я, жалкий раб своих сексуальных страстей, непременно должен завтра об этом написать в номер! Эти солдаты – настоящие герои! Стараясь не обнаружить себя, я напряг всю свою внутреннюю силу и медленно, преодолев земную гравитацию, взлетел невысоко над поверхностью косогора, и направил себя в сторону Москвы…
- Сане-е-е-е-о-о-о-о-к! – заплакали жалобно школьницы, возздев руки ко мне. - Сане-е-е-е-о-о-о-о-че-е-е-к!
Что они делают! Сейчас офицер заметит меня и подстрелит, как белку в глаз из маузера!
- Сане-е-е-е-о-о-о-о-че-е-е-к! – продолжали стонать школьницы.
- Тихо! – шепотом крикнул я и, приложив палец к губам, проснулся. Палец мой был, в самом деле, прижат к губам.
- Сане-е-е-е-о-о-о-о-че-е-е-к! – услышал я стон школьниц. Что это? Что за ***ня? Это  слышу наяву!!! Я ущипнул себя. Ой! Больно, бля!
- Сане-е-е-е-о-о-о-о-че-е-е-к! – продолжали стонать школьницы, со стороны двери в коридор, но уже хриплым стоном раненного вепря. Я включил ночник. Возле двери, в непристойной, вызывающей, позе, во всей своей прекрасной срамоте, неопровержимым свидетельством падения российских нравов, валялась, словно выброшенная, сломаная Барби, голая Люська.
- Что? Что случилось! – тревожно воскликнул я.
- Я упала! Я в дверь твою ****ную въебалась мордой. О! Я ссать хочу! – простонала Люська.
– Я сейчас обоссусь! – пообещала она. И я верил: она сдержит свое обещание тут же, сию минуту, в комнате, если я не приму срочные меры.
Я, как фронтовой санитар, осторожно поднял ее и отволок, словно раненного пулеметчика, в туалет и бережно, чтобы не повредить стульчак, усадил упавшую  и падшую красавицу на него. Мощная струя чуть было не разбила вдребезги мой итальянский унитаз цвета индиго. Вид Люськи был жалок, лохмат, одутловат и неприличен. Цвет ее лица тоже был индиго.
Еще вчера вечером, на корпоративном Празднике - Юбилее «Комсомольской правды», в ресторане, она танцевала гавот, фокстрот и галоп одновременно, в длинном бальном платье не то, Кастиль Бежара, не то, от Юдашкина. Да и она ли это была? Она! Помнится, мы, по старой привычке, уединились в самом романтичном месте ресторана, в женском туалете, где предались развратному отправлению третьей, средней, и самой сладкой, физиологической нужды. Но в двери настойчиво стучали разгневанные, перспективные пользовательницы туалета, и жалобно вызывали нас оттуда, жалея справить самую быструю, ординарную, малую нужду. Наконец, мы, сопровождаемые беззлобным, веслым улюлюканием, и завистливым смехом, вышли из кабинки и поехали восвояси ко мне домой. Мы смогли бы с успехом совершить соитие и в такси, но это было бы заурядно, по-семейному, без драйва, фантазии и адреналина. Поэтому обошлись заурядным, дорожным феллацио. Но во время феллацио, ей вдруг захотелось блевать, поэтому пришлось прервать феллацио, остановить такси и блевать. И так три раза.
Дома мы продолжили корпоративный юбилей, но уже в более тесном, но более веселом, кругу: вдвоем. Мой бар стремительно пустел. Но кроме бара, бухло у меня, по привычке еще недавно женатого человека, обычно припрятано в разных местах под крышей дома моего. Под диваном я нашел бутылку вискаря. Выпили. Потом танцевали на кухне. Два немолодых, голых, разнополых, человека, журналиста, родители своих взрослых детей. Вот отчего она проснулась среди ночи на полу. Утром Люська, бледная и взъерошенная, словно зомби из фильма ужасов, снова и снова блевала, слегка омрачив ревом рожающей ртом лосихи, светлую и бодрую радость безмятежного утра. Я чувствовал себя превосходно, выпив пару баррелей не фильтрованного пива (Я два раза в месяц играю в пивном баре, в двух квартах от дома. Со мной расплачиваются нефильтрованным пивом!) Потом я посадил ее в такси и отправил домой, к мужу, на лечение и на воссоединение семьи. А сам остался, по-прежнему, одинок, как солитер, в теплом желудке своего уютного сераля. Через пару часов телефонный звонок прервал мою одинокую, поэтическую, утонченную печаль. Звонил Жорка, веселый, энергичный, израильский бизнесмен.
- Санек! Ты чем ее так напоил? Она все такси заблевала!
Дело в том, что Жора – Люськин любовник. Нас у нее – двое. Мы с ним знаем о существовании другу друга, знакомы лично, и, без конвенций и соглашений, без вульгарной ревности, просто уважаем право каждого на Люськину йони. «Мне для хороших людей – ****ы не жалко!» - говорит Люська. И я думаю: и правильно! А что ее жалеть? Ее же меньше не становится! Они же не стирается, как грифель, от частого пользования, а лишь цветет и хорошеет с каждым днем, словно клумба, ухоженная коллективом усердных садовников!


16.

ТРУДНО БЫТЬ БРАТОМ

«Брат не тот, с кем можно пить! Брата нужно заслужить!»

(Каин  Адамов, брат Авеля Адамова)

1.

Счастлив тот, кому Бог дарует вечного друга. Ведь, Вечный Друг, это, порой, даже лучше родного, кровного брата. Родной, кровный брат, может и убить, коли ты окажешься милее Богу. Такое бывало в истории Земли.
Но дружба, как не верти, а все-таки, это удел хмельной молодости. У большинства землян Дружба заканчивается с появлением семьи, бытовых хлопот, материальных забот, проказницы славы, увлекательной работы, Любви, хозяйства, беды. Моя жизнь была богата настоящей Дружбой. В детстве, в школе-интернате у меня был Друг, Ленька Каменский, с которым я делился самым сокровенным, с которым мы сбежали из застенков интерната в Турцию. Правда, берегов Турции мы не достигли, а были пойманы сатрапами социализма в городе Грязи. Будучи курсантом Одесского мореходного училища, я делился сокровенным аж с тремя друзьями, музыкантами. В Армии у меня был друг Колька Сатин, тоже талантливый музыкант-пианист. Во время веселой, разнузданной, словно затянувшаяся мистерия, учебы в Университете, моими верными друзьями, одностаканниками, были однокурсник, поэт и романтик Сашка Саубанов, прокурор, поэт хулиган и бертер Володька Селищев.

Но, дружба, в моей жизни имела строгие временные и социальные рамки. Закончилась учеба, закончилась армия, друзья разъехались, женились, ушли с головой в омут жизненных, материальных забот, и от Дружбы остались лишь вкусные, теплые, как утреннее, парное молоко, воспоминания.   

В «Комсомольской правде» у меня сложились хорошие, приятельские отношения со многими журналистами. Правда, дружбой их назвать можно с большой натяжкой. Но, поскольку, весьма значительную часть Земного времени мы проводили на работе, то, кроме профессионального общения, так или иначе, мы возвышались порой и до духовного контакта. В газете некогда дружить. Есть только короткий промежуток между работой и домом.

Сашка Коц, военный обозреватель. Когда я был еще новобранцем в «КП», а Сашка был уже «дедом», несмотря на то, что был лет на пятнадцать моложе меня, он взял меня под свою опеку. Наше традиционное общение, выходило за рамки задушевных бесед, обсуждения политических и творческих вопросов, и порой приобретало характер сатурналий, загулов и вечеринок, и, естественно, не обходилось без «огненной воды» и это беспокоило заместителя главного редактора, Игоря Коца, по совместительству, Сашкиного отца. Он меня, как-то раз, сурово отчитал в коридоре, я внял, и наше с Саньком приятельство постепенно сошло на «Нет».
 
Витя Баранец, полковник, военный обозреватель. Мы с ним частенько сходились за бутылочкой, другой, третьей коньячка, особенно во время подготовки наших легендарных капустников. Мы были постоянными ведущими капустников, как Тарапунька и Штепсель, как Петросян и Степаненко, как Вашуков и Бандурин, как Путин и Медведев. После работы мы запирались у него в кабинете, и до глубокой ночи сочиняли сценарий капустника в стихах и песнях, запивая абсент смеха текилой абсурда. Нашему успеху позавидовали бы Бэни Хилл, Стас Михайлов, Хилари Клинтон и Мордахэй Вануну. Но наша «дружба» ограничивалась стенами «Комсомолки». Мы не ходили в гости друг к другу, не играли после работы в теннис или боулинг, и даже не посещали бордели.
 
адим Прокопенко, шеф-редактор зарубежных дайджестов «Комсомолки». С Вадиком мы общаемся чаще всех. Мало того, что в течении дня, я могу забежать к нему, просто передохнуть, пропустить рюмку коньячка, но, кроме этого, мы еще и обедаем каждый день вместе в ближайшем ресторане. Именно Вадик собирает команду для обеда. С нами постоянно трапезничают Леня Захаров, Андрюша Баранов, Витя Баранец, Андрей Дятлов и Юра Снегирев. Иногда бывают неожиданные гости. Миша Дегтярь нет-нет, да и порой приедет издалека на трапезу. Обед носит характер римского пира. Все, вышеперечисленные персоны, страшные гурманы.
А еще, у Вадика есть дача в Абхазии. Он купил ее когда-то для своих родителей, но сам он там редкий гость. Вадик предпочитает отдыхать с семьей на Кипре. Лишь изредка, на выходные, прилетает в Абхазию. Зато на его даче, в Абхазии, отдыхает вся «Комсомолка». Я, к примеру, проводил там отпуск, раз пять.
 
 
С Юркой Снегиревым мы пять лет провели в командировках, плечо к плечу, спина к спине, стакан к стакану, в поездах, самолетах. Правда, дружбой наш «тандем» можно было назвать с большой натяжкой. Мы неистово ругались ежедневно. А один раз, в Новороссийске подрались в гостиничном номере. Такая вот у нас была дружба. Вдвоем нас вынудил работать шеф-редактор Алексей Ганелин.
- Вы, Саша, пишете очень длинно. А Юрий слишком коротко. А вместе – в самый раз.
Мы оба облегченно вздохнули, когда нас «разделили». Конечно, Юрка – профессионал. Но он постоянно это подчеркивал двумя жирными чертами, что мне абсолютно не нравилось. А ему, москвичу, не нравилось то, что я бездарный провинциал и выскочка, имею наглость работать с ним в одной упряжке. Он обоснованно ревновал меня к любому проявлению успеха.

Зато настоящую творческую и человеческую радость я испытал, когда нас стали посылать в командировки с Колей Варсеговым. Шеф-редактор Леша Ганелин почему-то не отпускал меня одного в командировки.
- Тебе дай унитаз, ты разворот будешь о нем писать. Ты же графоман! – объяснял он мне свой новый «объединительный» проект.
- Ну, дай! Дай же мне написать про унитаз! Я давно хотел! Только разворот, это только на анализ этимологии слова «унитаз», - уточняю я.
- Вот именно. А Коля мастер, он тебя будет сдерживать.

Коля почти ровесник мне, тоже провинциал, с Вятки, тоже морячок, как и я. Мы стали друзьями, и долгими ночами, за бутылочкой «огненной воды» могли проводить в задушевных беседах о творчестве, о Боге, о любви, о счастье, о бабах….  Мы стали настоящими братьями. С братом Варсеговым на телеге мы объездили Вятский край. Хотя, в своем проекте, я предлогал редколлегии, объехать на телеге всю нашу великую Отчизну. О! Какой бы это был длительный, чарующий отпуск!
- Сопьетесь! – пророчески зарубил мой проект Ганелин.
Но зато потом мы с Николаем проплыли на катере всю Волгу-матушку.

В БАКУ ТРУСАМИ ТОРГОВАЛИ, А НАС ШПИОНАМИ ПРИЗНАЛИ

«У пограничной полосы не купишь женские трусы»

(Фейзмуддин Абдулхламидов, начальник пограничного пункта, г. Амишбэрмэк)

Хорошо, когда на ум приходит хорошая тема. К примеру, поехать в Голливуд и предложить Квентину Тарантино свой сценарий. Или вразвалочку сойти на берег с круизного судна, без денег, без выпивки, без закуски, на каком-нибудь незнакомом острове Майорка или Молокаи, и попытаться нелегально выбраться оттуда домой. Хорошая идея – это случайно найденный клад. Но за каждой случайной находкой – стоит титаническая работа умища! Мне идеи приходят порой, но, как правило, вульгарные и неприличные. Это тоже клад, но он неприличный, и поэтому годится только мне, а не газете с мировым именем.
А иногда нам подбрасывал менее экзотичные, но забавные темы шеф Ганелин Алексей. А нам только дай забавную тему, мы ее так отшлифуем, так изуродуем, измордуем, что она станет не просто забавной, а трагически-уморительной. Вызывает Ганелин меня на ковер, закуривает и говорит тихо (он громко никогда не говорит):
- Вот смотри. У нас в основном торгуют на рынках азербайджанцы. А почему бы вам с Варсеговым, не съездить и не поторговать в Азербайджане?
- Женскими трусами, к примеру! – восхищенно подхватываю я и радостно смеюсь, представив себя торговцем женскими трусами.
- Почему – трусами?
- Смешно, - отвечаю, не в силах сдержать смеха. Я, в самом деле, порой смеюсь до слез при виде некоторых женских трусов. Есть такие образцы труселей, которые без труда сегодня заставят гоготать даже Ленина. Когда мне грустно, и хочется плакать, я достаю из своего секретного сейфа женские рейтузы 60 размера, забытые у меня моей рассеянной знакомой по имени Диларом, и сотрясаюсь от хохота.

Дело в том, что будучи 25-летним мальчишкой-студентом, я был тайно влюблен в эту стройную татарскую девчушку-мажорку, дочку директора книжного магазина, но робел к ней подойти и пригласить на чашку водки. Через двадцать лет мы встретились случайно ней на улице. Я поначалу даже не узнал ее. Она стала невероятно толстой женщиной, похожей на японского, борца сумо тяжеловеса. Выпили, как водится. Утром я, поглаживая складки бугристого рельефа ее титанического тела, поведал, о тех далеких робких чувствах, бедного юноши. Весьма криво ухмыльнувшись, она сказала с печальной иронией:
- Ну и дурак же ты, Мешков! Если бы ты знал, как мне тогда ****ься хотелось! Аж, зубы сводило! Хоть, с кем-нибудь! Хоть с тобой! И ни один гад не предложил! Я ждала, когда же ты осмелишься! Трус! Из-за вас, таких уродов, мы, красивые, молодые девки, неебанные ходили.

С тех пор, ее трусы 60 размера, лежат в моем сундуке, немым укором, а я, возможно, несколько запоздало, методично предлагаю себя всем, даже самым красивым девушкам, подряд. Ну и что, что 90 процентов отказывают? Зато меня потом не мучает сомнение и совесть. Я свой долг выполнил!
Интересно, а смеется ли Диларом над моими трусами? Веселят ли, вообще, кого-то мои трусы? Или они, наоборот – вызывают слезы и печаль?
- Что смешного в женских трусах? – густые брови Ганелина взметнулись вверх.
- Они большие, – напомнил я.
- Смени даму, - советует он, - В общем, закупайте товар, и поезжайте в Баку. Мне кажется, из тебя получится неплохой купец. Как вас, русских торговцев трусами там встретят… Как посадят…. Забавная история может получиться. Ганелин, как в воду смотрел.


Договорились с братом Варсеговым Колькой, что он будет покупать женское белье (непременно, только отечественное!), а я матрешки, деревянные ложки, средства от тараканов, ваксу, бельевые прищепки, гвоздодеры, электрические розетки, платки павлово-пасадские, чайные ситечки,  и прочий российский ширпотреб, пользующийся по слухам необычайным спросом в Азербайджане. И еще – хрен. Говорят, в Азербайджане с хреном плохо.
- А хрен, зачем? – спросил недоуменно брат Варсегов.
- А хрен его знает, - ответил я, - А если серьезно, то хрен, это истинно российский продукт!
Брат Варсегов явился в пустующий магазин женского белья, кряжистый, бородатый мужик, в посконных портках, пахнущий пивом и разносолами, и стал внимательно, словно опытный криминалист, с видом эксперта, изучать и ощупывать бюстгальтеры, трусики, рассматривая их на свет, как бы изучая на предмет дырок. По тревоге была поднята вся охрана магазина. Все два охранника. Они тревожно обступили всей шоблой бородатого эксперта нижнего женского белья.
- Вас, мужчина, что конкретно интересует?! – беспокойно спросила продавщица,  после часа пристального наблюдения за манипуляциями привередливого покупателя.
- Я еду с особой миссией на Кавказ, - пояснил, как ему показалось, обстоятельно Николай, - и соответственно, мне надо много женского белья... Не подскажете: какой колор трусов предпочитают азербайджанки?
- Обычно берут черный, эоротичный и немаркий, но иногда и другие цвета берут, - ответила продавщица. На ее лице отразилась напряженная работа мысли: Кавказ, трусы… Как это связать?
- Та-а-ак! – протянул понимающе Варсегов, - Хорошо. А размеры какие берут?
- В среднем, то от 48-го по 54-й. – не задумываясь отвечала продавщица, - А бюстгальтеры обычно большие - от 3-го по 6-й номер.
Варсегов восхищенно покрутил головой.
- Дайте десять черных трусов 50 размера, десять – 52, и десять кроваво красных – 54. Хотя нет. 54 кроваво красных дайте двадцать штук! А пятьдесят шестого нет? Жаль! Тогда еще дайте двадцать лифчиков третьего размера и тридцать экземпляров – шестого размера! Коготок теплых дайте пар тридцать. Всех размеров. Рейтузы у вас есть?
- А как же!
- Рейтузы тоже заверните. Самые большие!
Продавщицы засуетились. Давно у них не было столь крупных оптовых закупщиков российского женского белья. Прибыль буквально повалила. Секьюрити восхищенно смотрели на этого удивительного купца, окладистою бородою своей, напоминающего Афанасия Никитина.

2.
 
...И вот мы в столице братского Азербайджана, с огромными, китайскими, клетчатыми сумками, с коими имеют обыкновение приезжать на вещевые рынки, гости Москвы. Остановились, благоразумно, в крупной гостинице, недалеко от рынка. Чтобы с сумками по городу не таскаться. Уважающий себя коммерсант не будет через весь город таскать сумки с трусами и хреном. Погуляли по городу, осмотрелись. Купили пару пузырей Гранатового вина (В Москве такого не найдешь!) и вернулись в номер.
- Интересно, - задумчиво сказал я после второго стакана гранатового вина (вкусное, оказалось!), а как здесь, обстоят дела с проституцией?
Не так давно, я пытался покончить с этим позорным явлением в Иваново и в России в целом. Почему бы не покончить с ним заодно и в Баку? Подумал я, - Если, конечно, оно тут есть.
- А это мы сейчас посмотрим, - сказал брат Николай и отправился на рецепшен. На рецепшене сидел азербайджанец с золотой цепью на шее, при усах и в спортивном костюме, словно тренер азербайджанской сборной по керлингу.
- А что брат, есть ли девушки в гостинице?
- А как же! – оживился усатый тренер, - Вам сейчас прямо?
- Прямо, сейчас, - ответил Николай, и добавил с императивными интонациями, - немедленно.
И прямо сейчас, через две минуты, ко мне в комнату постучали две улыбающиеся, чернобровые аборигеночки. Одна, полная, в спортивном костюме, будто только что с тренировки по сумо, вторая – моего, сорок шестого, размера. Выпили гранатового вина, поговорили о жизни, о дружбе наших народов. Девушки работали в гостинице уборщицами, а это вот, что они к нам на ночь пришли: это так, халтурка. Вскоре я, закрывая дискуссию, сгорая от научного любопытства, предложил брату своему отправляться со своей спортивной девушкой в свой номер, тренироваться. Ведь завтра нам рано вставать, и идти торговать! Впервые в жизни! Надо ведь учитывать, что раньше мы вообще трусами не торговали, ни в Азербайджане, ни в Иране. Ночь была бурной и плодотворной. Моя девушка оказалось проворной и тактичной. Лоно у нее был выбрито невероятно гладко, словно подбородок прапорщика-снабженца отдаленного, таежного гарнизона, перед приездом министра обороны. Чувствовалось в этом и забота о своем теле и уважение к зарубежному партнеру. Ночь страстной, интернациональной, неуемной любви обошлась мне всего в тысячу рублей.

3.

Еще с вечера мы, с братом, облюбовали один из центральных рынков Баку, где продавалось все: от ржавых гвоздей, шурупов, фашистских, советских орденов до черной икры и модных одежд от ведущих мировых кутюрье, купленных в Турции. А наутро, чуть свет, мы заняли какой-то прилавок, разложили платки и хрен, расставили матрешки, развесили трусы, развернули российские флаги и портрет Путина. Мы «пометили» наше место. Здесь Россия, как бы говорили мы. Прочие ранние торговцы не просто поглядывали на нас, а пялились, как говорится, в упор! Но никто не решался подойти и заговорить, видно, из-за какой-то мистической опаски. Зрелище по своему накалу было для них сродни высадке братьев по разуму. Еще бы: посреди однородной и черноусой массы два стройных голубоглазых блондина с мосфильмовскими улыбками - тайна порочных грез всякой восточной женщины. Потому черноокие красавицы скоро стали собираться вокруг.
- И почем эти трусики? - спросила одна, показав пальчиком на белые с рюшечками.
 Услышав цену, женщины дружно заголосили:
- Вай-вай, мой сладкий! Почему так дорого?!
 - Так это же не Турция, не Италия, какая-нибудь, это Москва! Русское качество, гарантия 20 лет! В таких трусах сама Ангела Меркель ходит и Наоми Кмпбэл, - нагло соврал я про Наоми Кэмпбел.
 В этот момент подрулил с тележкой товара хозяин занятого нами прилавка, похожий на того Алибабаевича из фильма «Джентльмены удачи». Сначала он несколько раз проехал мимо, полагая, что ошибается местом. Потом, сориентировавшись в пространстве, еще долго стоял, слегка приоткрыв рот и не в силах осмыслить происходящее. Наконец подошел и, волнуясь, спросил:
- Эй, вы зачем мой прилавок заняли?!
- Как твой прилавок, брат?! - удивились мы и стали молотить ему домашнюю заготовку, - пришли, вот, с утра, спросили, где торговать можно, нам указали вот там, у столбика...
- Кто указал?!
- Какой-то мужик...
- Да я тут всегда торгую, тапочки продаю, фуражки, носки! Здесь еще отец торговал, дед торговал. Вам любой скажет: это Хасана место! А откуда вы понаехали!
Подошедшие к нам торговцы стали громко, но вежливо утверждать, что это и впрямь место Хасана и что нам надо пойти к «директор базара». Мы, конечно, свернулись, но обещали вернуться!
Директор базара в сей ранний час пил чаи. Как и всякий азербайджанский начальник - мы потом не раз убедились - он изо всех сил старался сохранять спокойствие на лице и даже не задавал лишних вопросов, несмотря на полный бред со стороны пришельцев: «...Вот, приехали из Москвы с баулом трусов и матрешек... желаем приторговать деньжат...» Он только пару раз поперхнулся чаем и сказал, что сейчас просто физически нет мест.
- Мы же в долгу не останемся! - громко прошептал я ему на ушко, прищелкнув пальцами и оглядываясь на дверь. Начальник рынка посуровел лицом и сказал, что тарифы для всех одинаковы - 5000 манатов за место в день! Примерно 30 рублей. А в свете борьбы с коррупцией, исходящей от самого президента Азербайджана Ильхама Алиева, ему подобные вещи от иностранных граждан даже слышать с утра неловко! Эх! А мне так хотелось поторговать именно сегодня! Чтобы продать эти ненавистные трусы! И вообще, мне не нравилось быть продавцом женских трусов. По мне, так лучше нефтью торговать!
- Стыдно, Мешков, такие вещи предлагать!.- сказул громко и сурово Варсегов, -  Тут честные люди! Это тебе не в Москве! В Москве бы тебя за подобное сразу в прокуратуру!
Начальник понял, что перед ним интеллигентные, хотя бы наполовину, люди, вызвал помощника и велел расчистить для нас запасной прилавок под лестницей. Я вынул из заднего кармана штанов 5000 манатов, как бы просто так, посмотреть.
- Потом! - отстранил мою руку начальник. - Сначала вы поторгуйте, а вдруг вам там не понравится...
Мы встали в укромном месте немного поодаль от всех торгующих, что было нашей роковой ошибкой. Сначала все шло хорошо, нас опять окружили приятные женщины: «Ах, ты мой ласковый, ах, мой медовый, уступи десять тысяч!»
Нашим бы дамам у них поучиться. Боюсь, что не всякая наша пользуется подобной лексикой даже в постели с народным депутатом.
Я обошел весь базар, но таких трусов, как у нас, я не встретил. Не было и хрена на прилавках. Но в процессе торговли, цены на трусы пришлось корректировать. Варсегов продал с убытком с десяток красных кружевных дорогих трусов большого размера, уверяя, что именно этот фасон и размер носит сама Пугачева Алла и Памела Андерсон. А я убеждал покупательниц самодельной фальшивой справкой с печатью, где заверялось, что все трусы заряжены положительной энергией лучших московских чародеев и магов!
Время от времени к нам пдоходили азербайджанские мужики, и пожимали руки. Просто так. Просто из уважения к русским. Нас, торговцев женским бельем и хреном это сильно грело. Не было никакой враждебности: вот, мол, понаехали тут! А вскоре вообще стали угощать домашним вином. Я подумал, что надо сваливать, а то, не достоим до конца рабочего дня.
А тут к нам подбежал какой-то взволнованный малый с просьбой позволить снять нас для местного телевидения. Я согласился, малый обещал вернуться через пару часов с киногруппой. Да так и не вернулся.
Дело шло к обеду, покупатель пропал, ушел на обед. Но что это?!!! Мы вдруг мы увидели, что нашему предприятию сейчас придет полный конец! Прямо на нашу торговую точку большой разноцветной массой с детьми и подростками надвигалась толпа женщин некой кочующей национальности! Очарованные обилием красивых трусов, они заохали, запричитали, расхватывая товар, рассматривая его на свет, как доллары.
- Кудрявый! Я только померяю отойду! - сказала одна, исчезая с тремя трусами за угол. Ее примеру последовали и другие.
Товар, как говорится на нашем торговом сленге, пошел в улет! С примерки никто не вернулся. Мы успели пошвырять в баул только самое ценное: портрет президента, российские флаги и пять трусов. Остальное все было сметено в один миг, даже «Жалобная книга» и уж, казалось бы, совсем никому не нужный хрен! 
- Да, - сказал хмуро брат Варсегов, - Ну, поторговали, ну и что? Об чем писать? Надо что-то дельное придумать! Дельное и хитрое.
Вернулись в гостиницу с жалким остатком товара. Похоже, прибыли «Комсомолке» наш Торговый Дом не принес. Стали думать, как жить дальше. Не возвращаться же домой без товара, без денег и без статьи! Сходили еще раз за Гранатовым вином. И что вы думаете? Придумали! Гранатовое вино провоцирует взрыв идей. Варсегов долго и внимательно изучал карту Азербайджана, купленную им в винном магазине.
- Так-так-так, приговаривал он, словно Темерлан перед наступлением, - А поедем-ка, брат, на границу с Ираном! – брат Варсегов решительно стукнул кулаком по карте Азербайджана, лежащей на столе, - Вот сюда! – он ткнул пальцем в точку на карте, рядом с Каспийским морем. «Астара», - прочитал я.

 4.

- Девушка, сколько километров до города Астара? - спросили мы в кассе Бакинского ж/д вокзала.
 - Примерно четыреста, - отвечала кассирша.
 - А сколько по времени едет поезд?
 - Примерно часов восемь-девять...
 - Дайте два билета на СВ до Астары.
 - У нас всего один спальный вагон на всю страну, поэтому брать надо заранее, - разъяснила красавица.
 В СВ мы все же попали. У нас, как ни странно, оказалось с собой гранатовое вино, к которому мы уже успели прикипеть. За окнами пробегали изумительные восточные пейзажи, словно скопированные с росписей настенных ковров, а в тесном пространстве вагона текла обычная, задушевная, дорожная беседа.
- Вот я не понимаю, - говорил Николай задумчиво, В чем состоит подвиг святых отшельников, старцев, монахов. Всю жизнь они посвящают молитве за нас, грешных. Они не работают, не производят ничего полезного, они не воспитывают детей, не заботятся о них, не думают о хлебе насущном. Только молятся. Им все приносят люди, восхищенные этим сомнительным подвигом отшельничества. В чем его польза? Скажи мне, брат. Ведь от молитвы старца Зла в мире меньше не стало, люди гибнут от эпидемий, от рака, вулканы не потухли, и землетрясения все также трясут земли и несут гибель.
- Молитва, брат, - отвечаю я, - я полагаю, это сконцентрированная и направленная энергия. Она полезна и действенна, как и вообще СЛОВО, но  при этом, сугубо индивидуальна. Я имел радость убедиться в силе Слова и верю в него. Но я с тобой согласен, что отшельник, аскет, схимник, юродивый, блаженный, это тунеядцы и халявщики. Они паразитируют на теле человечества, как, впрочем, и многие лукавые служители культа. На Руси всегда почитали юродивых.
- Ты, кстати, сошел бы за юродивого….
- Я знаю. Так меня же и почитают на Руси! Так вот: моя бабушка Фрося, Царство ей Небесное, всю свою жизнь, вставала в четыре часа утра, молилась, как схимник и отшельник, как викарий или ксендз, но потом шла доить козу. После чего, готовила еду, стирала, работала в огороде, косила, полола, потом снова молилась, как и миллионы простых женщин на Земле. Она молилась за нас, детей и внуков. И никто не кланялся, не приносил ей приношений, не считал ее жизнь Подвигом.
Она одна вырастила двух дочерей, воспитала и вскормила четырех внуков. Вот бабушка – святая. А подвиг старца я тоже не понимаю. Ну, отказался он от мира, от семьи, веселия и секса. Но в нашей действительности живут простые люди, не старцы, но отшельники, которые не по своей воле не имеют секса, веселия, и вынуждены жить в изоляции. В той же тюрьме, или в тайге, или в Космосе, к примеру. И никто их святыми не считает.
- И все эти молитвы святых схимников, отречения от секса и радостей земных, и схима и посты, только ради того, чтобы попасть в Рай! В мир, где не надо работать, где халява течет полноводной рекой! Это же абсурд какой-то! Здесь не работали, все им на халяву, и там не будут работать!
- А в Исламском раю, по словам Пророка, каждый праведник сможет вступать в половую связь со сто гуриями в день! – с нескрываемой завистью, мечтательно заметил я.
- Ты туда не попадешь, - сказал Варсегов уверенно.
- Да вот поэтому я тут, на Земле, стараюсь наебаться вволю, взапас, чтобы там, не страдать, - разумно ответил я
- А вообще, я не приемлю такой рабовладельческой схемы религию. «Рабы божьи»! Что за чертовщина? Почему – мы рабы? Почему такая несправедливость? Люди всегда боролись с рабством и признало его зверскую, несправедливую бесчеловечность!
- Мне, брат, тоже ближе  храннехристианская формулировка взаимоотношений «братья и сестры», которая увы, забылась с веками…. Для меня Бог – Брат! Я ведь создан Им по образу и подобию Его Самого!
- Постой! Значит Бог – такой же как и ты? Копия? Какой ужас! И миллионы христиан верят Вам!!!! Ты сам-то веришь в Бога?
- В себя, то есть? Верую. Но моя Вера не имеет ничего общего с религией. Религия, это Закон Вселенной, Вера, упакованная с учетом интересов Земных Жрецов, а церковь – это великая кормушка для миллионов землян. Начиная от нищих, стоящих у паперти, кончая сонмом ученых, богословов и атеистов, зарабатывающих на исследованиях учений и текстов. Книг по исследованиям религии в тысячи раз больше, чем самих святых текстов.
- Так всегда былою. Критиков всегда больше, чем настоящих писателей или режиссеров.
 
Так мы говорили, говорили, негодовали, созидали ересь, смиряли гордыню, и пытались найти точку вселенской справедливости, а потом заснули. Разбудили нас уже в самой Астаре, когда пассажиры все давно вышли и состав собирался уйти в отстойник.
 - Так ведь по графику мы еще едем? – воскликнул брат Варсегов, еще не отвыкший удивляться. – Семь часов ведь не прошло!
- Какой график? - удивился, в свою очередь, проводник и пояснил то ли в шутку, то ли всерьез: - Ветер ныне попутный!
Ветер дул действительно северный со стороны Баку, а мы прибыли на самый юг Азербайджана впритык к иранской границе.

Я, как уроженец Эстонии, после гранатового вина, как всегда, перед выходом на чужбину, одевался и собирался мучительно долго, и поезд терпеливо ждал, когда, наконец, выйдут эти двое странных, замедленных пассажира. Перед выходом из поезда, я по самые глаза замотался в арабский платок, привезенный мною из Дубая, дабы вызвать уважение исламского мира.
 - Спрячь сигареты! – сказал я, заметив, что брат Варсегов собрался взволнованно закурить. - Мы в исламской глубинке, а у мусульман сейчас строгий пост!
Варсегов поворчал в усы, но, из уважения к религиям мира, сигареты спрятал, как спрятал бы их и в иудейской деревеньке и в китайском поселке. Такой он был уважительный и терпимый человек. Пройдя по пустынной улице, мы уткнулись в небольшую чайхану. С десяток голосистых мужчин здесь сидели в сей ранний час и... лопали водку! Столы были накрыты бутылками водки и пепелдьницами. Вот тебе, бабушка, и Рамадан! Табачный дым стоял коромыслом. При виде странных существ, мужики напряженно притихли и стали разглядывать нас в упор, особенно мужика в бабской шали. Видно, за всю историю Астары подобного зрелища здесь еще не было. Мода на арабские «арафатки» в эту глубинку пока еще не дошла.
- Салам, братья! - сказал я, поклонившись сразу посетителям.
В ответ они вежливо посаламились и сразу спросили:
 - Вы какой национальности будете?
 Как будто не видно.
 - Русские мы!
 Пока братья, притихнув, осмысливали русского паренька в шали, мы засели подальше в угол. Подошел грузный чайханщик, спросил, показывая перебинтованным пальцем на распутинскую бороду Варсегова:
 - Из Сибири, наверное, приехали?
 - Нам бы это, супчику горячего, жирного!
 - Суп?
- Суп! Суп! Суп! – пронесся ветерком шепот эха по всей чайхане.
- Слыхал, Альбухаир! Они заказали суп! Не может быть, Наджмуддин! Да ну нах, Шахрияр!
Впервые в этом пограничном городке иноземцы заказывали с утра СУП!
- Э-э! Кто же с утра супы кушает?! - не на шутку возмущенно удивился чайханщик, - Водки возьмите!
 Объяснили чайханщику, что водку мы кушаем только вечером, поэтому и с утра нас тянет на жирный суп.
- Да берите водку! Русская ест, московская ест... – настаивал хозяин.
 - Ни-и! Лучше скажи, что здесь написано? - указал я на огромный плакат с незнакомыми буквами.
 - Да это так, - махнул он рукой.
 - Секрет какой, что ли?
 - Нэ-э! Тут напысано: распиват спиртное строжайше запрещено!
 Я все-таки, приверженец своей генеральной специфической темы, чтобы как-то спланировать предстоящий рабочий день и вечер, справился:
 - Скажи, брат, а девушки запрещенные в вашем городе есть?
 - В Астара все ест! - гордо заулыбался хозяин. - Дэвушки ест, хороший! Когда надо?
Девушки в Астаре, как выяснилось, стоят совсем недорого, от 20 долларов по причине массовой безработицы и низкой платежеспособности населения. Зато черная икра, несмотря на жуткое браконьерство, стоит, как и в Москве, под 300 долларов. Дело в том, что по всему азербайджанскому побережью ниже Баку плотно работают - якобы?! - французские спекулянты-контрабандисты. Они и взвинтили цены. Но как нам сказывали информаторы еще в бакинском кабаке, под видом французов-икорников тут промышляют американские шпионы, агенты влияния. Дело в том, что в Азербайджане проживают 8 миллионов азербайджанцев. А во враждебном американцам Иране этих азербайджанцев аж 30 миллионов! Причем живут они в северной части Ирана. Потому задача американских агентов в здешнем регионе - взбунтовать иранских азербайджанцев и привести их под власть Баку. С этой целью население Северного Ирана активно спаивается контрабандной из Азербайджана водкой и получает информацию о бескрайних свободах у постсоветских собратьев, где царят демократия, водка, секс! Что немыслимо в исламском Иране.
 

5.

 

Вечером решили прогуляться по вечернему городу, подышать морским бризом, поболтать с местными контрабандистами, слегка поинспектировать ночные заведения. Зашли в игровой зал (и сюда докатилась игровая эпидемия!). Крохотная комнатка с парой безмолвных компьютеров. Хозяин, молодой паренек Адил (он одиноко жарился в DOOM), обрадовался даже таким неазартным посетителям: пусть дохода не будет, зато побеседует с умными людьми.
- А что, Адил, какова демографическая ситуация в городе? - начал деловито Варсегов после третьей чашки чая. Хозяин угощал.
- Что? - наморщил лоб Адил.
- Хорошо, невесты в городе есть? - поставил Коля вопрос по-другому.
- Конечно. Много.
- А то я вот друга привез жениться, - он кивнул на меня. Я поперхнулся чаем и закашлялся. О таких поворотах сюжета надо предупреждать хотя бы минуты за две. Согласно неожиданному сценарию я сразу гордо напыжился, как племенной бык на выставке народного хозяйства.
- Дело в том, что Саша добрый, богатый и щедрый... (Тут новоявленный сват смерил меня саркастичным взглядом и поправился.) Щедрый душой человек... Он, увы, был уже дважды женат, но всякий раз неудачно. Все жены были стервами, непокорными и своенравными. А мы слышали, что местные девушки славятся своей покорностью. Это так?
- Да! - с затаенной гордостью произнес Адил. - У меня есть как раз одна такая! Сейчас я ее приглашу. - И он стал тут же названивать, ковать железо, пока горячо.
В течение еще пятнадцати минут Варсегов вдохновенно расхваливал меня, словно пройдоха цыган, хромого коня.
- Он добрый, хозяйственный и богатый, - привел он три главных козыря, хотя, достаточно было и последнего.
- Мы хотели бы сегодня только посмотреть! - предупредил я заранее, встревоженный, словно перепел, угодивший в силок. Испугался того, что сразу придется знакомиться с родителями.
- Я понимаю! - успокоил он меня Адил.
- А каков с меня калым? - не могу успокоиться я. - А то я с собой взял совсем малость...
- Не надо калым! Даром отдадим! – сказал в рифму Адил. И столько было поэзии в этих словах, сколько надежды. Я совершенно поник. Везти с собой в Москву азербайджанскую жену я не планировал. Но тут дверь отворилась и вошла она... Сердце у меня екнуло где-то в районе паха, дыхание участилось. Девушка была красива той яркой, точеной восточной красотой, которая так привлекает европейцев. Черные бездонные глаза, как два прыжка из темноты, на щечках ямочка, полумесяцем бровь, чувственные карминные губы. Адил стал ей что-то говорить, указывая на меня. Девушка, не отрываясь, смотрела мне в глаза, иногда бросая какие-то короткие фразы Адилу.
- Ее зовут Айгуль. Ей 18 лет. Она уже была замужем. Но муж - преступник. Он ее бросил и сейчас сидит в тюрьме. Она не говорит по-русски.
Адил обращался исключительно к Варсегову, словно речь шла о случке породистых собак. Айгуль что-то спрашивает Адила. Адил пепреводит.
- Айгуль спрашивает: сколько Саше лет?
- 51! – бодро отвечает брат Варсегов, на правах свата, Но заметив удивление в глазах невесты, спохватившись добавляет, - Но он очень здоровый! Ну, просто – очень здоровый! Просто – бык, какой-то. Ходит постоянно в спортзал и ведет здоровый образ жизни! Постоянно его вижу в спортзале. Как приду в спортзал, а он уже там: гири поднимает. Постоянно! Не пьет! По праздникам только. У него еще о-го-го!!! - неизвестно что, имея в виду, сказал Варсегов, тоном вагонного торговца носовыми платками и семечками. Если бы он продавал меня таким же образом в Баку, за мной уже выстроилась бы очередь.
Айгуль оценивающе смотрела на меня, как покупатель на живой товар. Мне показалось, что ей хотелось пощупать мое хозяйство, посмотреть зубы, сделать пару кругов по комнате. Такое ощущение, что меня выдавали, а не я сватался. После подробного осмотра товара она что-то коротко сказала Адилу.
- Она согласна! - перевел Адил. Это прозвучало, как счет «девять» на ринге, после сокрушительного удара. Я обалдел от подобной поспешности в деле решения столь важного вопроса, как построение первичной ячейки общества. Конечно, с одной стороны, это совсем неплохо иметь такую красавицу жену. Но это же, наверное, хлопотно. Я уже давно не был так близок к женитьбе и напугался не на шутку.
- А что она умеет делать? - спросил хозяйственный Варсегов. - Видите ли, у нас все женщины работают.
Снова короткий диалог другой стороны. Айгуль, не отрываясь, смотрела на своего нового повелителя, привыкала к своей жалкой участи.
- Она хорошая хозяйка, - перевел Адил, - будет сидеть дома и воспитывать детей!
Я совершенно закручинился и поник головой. Она собирается мне еще и детей рожать или с готовыми приедет?
- Хорошо! - бодро сказал Варсегов. Тепло пожал руку участникам переговоров с азербайджанской стороны. - Мы с Сашей посовещаемся и завтра дадим окончательный ответ. Завтра в семь часов на этом самом месте!
Всю ночь мне снился кошмарный сон: будто я женат и вокруг меня бегает чернявая детвора, мал мала меньше...


7.
 «В тюрьме хорошо, а дома - лучше»

(Ганнибал Лектор)

...Мы долго шагали на запад вдоль иранской границы, помеченной деревянными столбами с проржавевшей колючей проволокой, и спрашивали по деревням: где здесь контрабандистские тропы и какой товар возят туда-сюда? Нам поясняли охотно, что проволока кончается во-он там, за горячими ключами, повыше в горах. С уходом Советской Армии много проволоки растащили на личные нужды, огороды, и теперь взять ее просто негде. Государство проволоку не производит. А контрабандисты, знамо, везут в Иран водку, поскольку Иран - страна непьющая, из Ирана везут наркотик. Каждый день на той стороне пьяниц публично порют на глазах у жен и детей, а те от позора и горя закладывают еще больше и мечтают об азербайджанской свободе. Несомненно, что дыры в границе содержатся и стерегутся на деньги Америки - осенила нас мысль. И как только Иран сопьется, тут штатовцы и возьмут его голыми руками!

8.
- Парень! – спросил я, полусонного, безусого пограничника, стоявшего с автоматом подле колючей проволоки, - где тут можно границу перейти? Мне в Иран надо…
- Вон тама! В горах. – махнул рукой паренек в сторону синеватых горных вершин, - Тамма колючая проволка кончается…. Здесь не нада. Мине накажут. Тами все ходят.
Мы шли мимо деревень, изредка заходя в магазины, попутно угощаясь вином, и угощая местных мужиков. Мужики встречали нас, путников тепло и так же тепло провожали. Мы отмахали километров 20, все выше поднимаясь в горы. Исчезли из виду последние погранвышки... С нашей стороны хорошо была видна иранская жизнь. Буквально в миле от нас, на иранской стороне, проходила оживленная трасса. Огромные трейлеры, джипы, повозки мчались, сломя голову, по шоссе. Там шла своя непонятная для нас жизнь. Загадочный Иран манил нас, как непознанная женщина.
- Говорят, иранки чудо как хороши! - вслух подумал я, зачарованный импульсивным ритмом иранской жизни.
 - Я там тоже никогда не был! - понял мой замысел Варсегов. Вопрос ликвидации географической безграмотности был решен в считанные секунды. Где-то рядом, в горах, кончалась колючка и начиналась свобода передвижения! Мы направили свои натруженные стопы в сторону Тегерана. А когда однажды разулись, для того чтобы перейти бурную горную речку, вставшую на нашем пути, неожиданно сзади раздался рев автомобильного мотора и дорогу преградил военный «козел» ГАЗ-69. В нем сидели два солдата и один гражданский мужчина 58-го размера с военной выправкой. Неужели нас заложил приветливый продавец из сельской лавки, у которого Варсегов простодушно спросил кусачки перекусить колючую проволоку? А может, это сделал гостеприимный чайханщик, у которого мы пили чай? Или пацаны, юные друзья пограничников, которые бежали за нами полкилометра, что-то крича на своем языке. Кто он, неизвестный смельчак, который получит тридцать сребреников за нашу поимку? Мужчина вышел из кабины.
- Позвольте взглянуть на ваши документы, - вежливо попросил он, как если бы это касалось домашнего альбома.
 - Документы у нас забрали в гостинице. На регистрацию, - ответил смущенно Варсегов.
 - А что вы делаете на границе?
 - Да вот, ноги в речке решили омыть.
 - А кто вы?
 «Кто мы? Из каких глубин космоса? Зачем мы явились на эту Землю, опутанную колючкой границ?» - эти проблемы всегда занимали нас. Посему мы априори прониклись почтением к загадочному незнакомцу в черном плаще, поставившему перед нами столь непростой философский вопрос, и с радостью согласились проехать с ним.
- Мы занимаемся проблемами туризма, - на всякий случай предупредил его я, чтобы он не подумал чего-нибудь. - У туризма сегодня много проблем.
 Странное объяснение поразило бывалого пограничника, который совершенно некстати оказался на поверку начальником местной службы госбезопасности. Помыть ноги в пограничной речке - желание, столь естественное для нормального человека, занимающегося проблемами туризма, может показаться противоестественным для нормального пограничника.
 - Позвольте пригласить вас в машину, - повел рукой в сторону «козла» начальник.
 - Здорово! А куда мы поедем? - поинтересовались, в свою очередь, мы.
 - Если вы не против, я вас доставлю в Астару. Там нам будет удобнее выяснить обстоятельства вашего пребывания на границе.
 - Ради Бога! Это будет просто чудесно!
 Через сорок минут военная машина остановилась возле гостиницы. Администратор гостиницы был неприятно поражен, увидев своих постояльцев в сопровождении главного сотрудника безопасности.
 - Эти проживают у вас?
- Да! Это туристы! Они приехали налаживать туристический бизнес.
- Ну, что, убедились, что мы не врем! – сказал я, удовлетворенный тем, что нас признали, и протянул руку, чтобы тепло попрощаться. Но начальник службы безопасности руки не подал.
- Мне придется вас обыскать! – мягко объявил он, - Вы задержаны при попытке перехода государственной границы Азербайджана с целью скрыться в Иране. 
Каково же было его изумление, когда он обнаружил у нас в карманах удостоверения корреспондентов «Комсомольской правды».
- Я попрошу вас остаться в номере и не покидать его без моего разрешения.
- Ну, хотя бы в магазин можно сходить? – жалостно спросил Варсегов, - Мы голодны и сушняк в горле от волнения.
В магазин он нас отпустил в сопровождении двух автоматчиков. С таким эскортом, мы явились перед изумленной продавщицей. Несколько покупателей почтительно расступились перед нами.
- Дайте-ка нам, вина! Вон того! Две бутылки, - гордо сделал заказ хозяйственный фуражир Варсегов, и добавил – Это – ему. А мне просто - водки. Две.
- И тушенки! И колбасы. И хлеба буханку, – скромно добавил я.

9.
 
Всю ночь мы думали-гадали, как бы сбежать из-под гостиничного ареста. И куда бежать? Кругом горы. До Москвы далеко. К тому же, в холле обеспечивали нашу безопасность с десяток задумчивых офицеров, а за окном прохаживался одинокий часовой. Чтобы подстраховаться от тюремного срока, мы вбили в свои телефоны вымышленные номера с именами Джорджа Буша-младшего, Кондолизы Райс, Кофи Аннана, Джо Кокера, Владимира Путина, Фиделя Кастро Рус, Мордехая Вануну, Пола Маккартни и даже Эхуда Ольмерта!

 Если бы простым парням из азербайджанского КГБ довелось полистать наши телефонные книжки, у них непременно случилась бы падучая от запоздалого осознания того, кого они осмелились захватить в плен. Заснули мы, «конспираторы» глубоко за полночь, когда, как всегда, внезапно закончилось вино. Утром нас разбудил настойчивый стук в дверь.
 - Доброе утро! Как спали? - с материнскими нотками спросил офицер. - Если вас не затруднит, то собирайтесь, вас ждет машина!
 
Через какую-то пару-тройку часов мы, узники совести, в сопровождении двух офицеров КГБ уже мчались по трассе в сторону Баку.
 - Вам, наверное, хочется кушать? - заботливо спросил один из них.
 - Не только кушать! - ответили мы, еще раз поразившись проницательности сотрудников спецслужбы. Резко заскрипели тормоза, и машина остановилась возле придорожной чайханы. Через десять минут у нас на столе стояли три бутылки вина, овощи и горячий хаш.
 - Мне очень симпатичен ваш президент, - дипломатично развлекал нас за завтраком «конвоир». - А кого вы видите президентом, когда кончится его срок?
 - Его же и видим, - отвечали мы уверенно, чтобы невзначай не обидеть будущего президента.

 Насытив свою плоть, мы, прихватив с собой еще пару пузырей, продолжили наш путь в республиканский КГБ. После сытного завтрака Варсегов стал несносным шоу-меном, балагуром и ритором, которому позавидовал бы даже Андрей Малахов. В ходе беседы, он безуспешно пытался выяснить: хотят ли азербайджанцы воссоединения с Россией, сколько они получают за службу, есть ли «дыры» в границе, как фамилия начальника погранзаставы Астары, как относится азербайджанский народ к сексуальной революции, какова численность военного контингента в Астаре, сколько боевых машин пехоты на вооружении погранотряда, как обстоят дела с проституцией, «дедовщиной» и педерастией в армии... Но венцом этого вербального натюрморта был глубокомысленный вопрос:
 - Что для вас есть любовь?
 Он поставил в тупик не только утомленных многочасовым допросом чекистов, но и меня, привычного к метафизическим ужимкам судьбы. Хотя, когда Варсегов перешел на любовь, офицеры облегченно вздохнули.
 - Великий русский поэт Сергей Есенин очень любил Азербайджан! - вспомнил вдруг Варсегов. - Вот послушайте, как он пишет о нем! В этих скупых строчках заключена вся его неистребимая страсть к этой земле. «Шаганэ ты моя, Шаганэ, потому что я с севера, что ли...» - начал декламировать он с пафосом провинциального шпрехшталмейстера и неожиданно для всех запнулся. По всей видимости, разум Варсегова, привыкший к водке, дал сбой из-за употребления вина и безнадежно завис, словно старый, промокший Пентиум.
 - Шаганэ ты моя, Шаганэ, оттого что я с севера, что ли... - предпринял он очередную попытку, но опять в этом месте запнулся.
 - Что за черт! - грязно выругался он. - Что за хрень? Я же наизусть все его «Персидские мотивы» помню!
 Он в каком-то исступлении возводил очи в крышу машины, словно искал там подсказку, и беззвучно шевелил губами.  Заинтригованные офицеры, открыв рты, сидели в немом ожидании продолжения этого чудесного стихотворения. Чем кончится эта загадочная история с Шаганэ? Со стороны Варсегова было бы просто непорядочно оставить наших сопровождающих в неведении, поэтому он по-своему вышел из положения.
- Короче, он ей шаль подарил, влюбился! Ну, и овладел ею, как водится. После отъехал на пару дней, а она уже другому дала. Говорила, русский не заметит, сердцу - песнь, а песне - жизнь и тело. Думает, раз пьяный, значит, дурак! А он заметил и больше ее не стал попирать. Хотел застрелиться, но передумал и уехал с самыми щемящими воспоминаниями об азербайджанских девушках!
 Раздался всеобщий вздох облегчения. Такой благополучный исход всех устроил. И поэт не шибко попал на «бабки», да и Шаганэ тоже не в накладе.
 - Два раза! - после долгого молчания зачем-то уточнил Варсегов. - Овладел...
 
10.
 
Всю дорогу от Астары до Баку мы с Варсеговым, пользуясь благосклонностью чекистов, пили азербайджанское вино для поднятия духа, ностальгировали по прежней вольной жизни, напевали незамысловатые мотивы русских народных песен и ко времени прибытия в Баку наш дух достиг прямо-таки вселенской высоты. Поддерживая друг друга, мы вошли в главную цитадель азербайджанской безопасности.
 В республиканском КГБ не было накрытых столов в честь «дорогих иноземных гостей», нам не пожимали рук и не похлопывали дружески по спинам и плечам, но, судя по всему, нас тут ждали. Сотрудники якобы случайно выходили посмотреть на двух бородатых русских «резидентов». Нас провели в скудно обставленный кабинет следователя. Предложили сесть. Напротив нас на стене висел работающий телевизор. Звук был отключен. Показывали какую-то драму из азербайджанской жизни.
  - Я предлагаю тост за Президента Эльхама Алиева! – провозгласил неожиданно Варсегов, доставая из своей котомки початую бутылку водки.
 - Нет! - протестующе поднял руку чекист.
 - Не понял! - возмутился Варсегов. - Вы не хотите выпить за великий, трудолюбивый азербайджанский народ и за его президента Алиева?!
 Следователь напряженно смолк. Мысли безумной пляской исказили правильные черты его восточного лица. Он стремительно встал и запер двери на ключ. 
- Только быстро! – сказал он. Варсегов, не спеша, как на свадьбе, набулькал ему в стакан.
- Хватит-хватит-хватит…
Они чокнулись.
- За Алиева и за Азербайджан! – провозгласил торжественно, будто на торжественном приему в Кремле, мудрый мой брат Варсегов, и подняв бутылку, словно горнист свой горн, стал торжественно пить водку.
 - Вот теперь порядок, - крякнул он, удовлетворенно отрыгнув, и передавай мне бутылку, словно эстафетную палочку, - Теперь я могу с вами общаться на равных!
 «Лишь бы только стихи не начал читать! - подумал я. - Тогда точно не выпустят!»
 Но изнуренный поэзией еще в пути, Варсегов всего лишь стал громко буянить, выражая свое недовольство арестом, потому как вопросы следователя посчитал недостаточно корректными. Громко, словно разъяренный прокурор, он обличал азербайджанскую систему вместе с КГБ. Размашисто жестикулируя руками, требовал немедленной встречи тет-а-тет с председателем государственной безопасности, а потом передал свой мобильник следователю.
 - Там есть телефон Владимира Владимировича Путина! Позвоните ему и скажите, что я здесь. А заодно объясните, почему вы нас здесь томите!
- Стойте! Наша редакция горит! – в ужасе воскликнул я. На экране телевизора я отчетливо увидел нашу редакцию, охваченную черными клубами дыма. На балконе шестого этажа, в районе столовой, где мы имели обыкновение обедать летом, металась наша повариха, тетяТаня. – Да, сделайте же звук!
Следователь включил звук. Передавали экстренное сообщение о том, что здание дома Печати, на улице Правды, где расположена редакция газеты «Комсомольская правда» охвачено пламенем.
- Мне нужно срочно в Москву! – сказал я решительно, и стал собираться в дорогу. Я вспомнил, что в кабинете лежит моя эксклюзивная, пропитанная потом, спортивная форма, американская гитара, а у меня в столе, в ежедневнике, спрятана заначка, одна тысяча долларов, сотенными купюрами. Я с рачительностью Плюшкина, копил деньги на свою собственную квартиру. И эти деньги, спортивная форма и гитара, вот-вот могли исчезнуть в пламени пожара! Я готов был за них броситься в огонь и в пенную воду пожарной кишки.
- Боюсь, вам придется задержаться, - угомонил меня следователь жестом.
- Позвоните Путину! – напомнил Варсегов, - Скажите, вот я задержал двух ваших журналистов! Накануне вашего визита к нам! А у них еще и редакция горит!
Следователь нерешительно покрутил телефон Варсегова, рассеянно полистал телефонную книгу и бережно, словно птенца, вернул телефон разбушевавшемуся, словно Каспий в непогоду, узнику.
 - Простите, но я не имею никаких полномочий звонить столь высокому человеку, - скромно пояснил он. - А вы лучше поясните, что вы делали в приграничной зоне без специального разрешения? И почему вы выдавали себя за представителей туристического бизнеса?
Тут Варсегов «стал звонить Путину» сам, но «звонки срывались».
- Что за связь тут у вас, черт побери!
Когда меня вывели покурить и пописать, сопровождающий офицер попросил:
- Ради Бога, успокойте своего друга! А то могут быть серьезные проблемы!
- Успокоить?! - удивился я, зная крутой нрав Варсегова. - Да он сегодня спокоен, как далай-лама! Я никогда ранее не видел его таким спокойным! Видали бы вы, что он устроил в КГБ Тбилиси!

Через час, так и не добившись от нас вразумительных объяснений по существу заданных вопросов, чекисты передали нас из рук в руки сотрудникам российского консульства. Мы облегченно вздохнули. Наконец-то мы у своих! Но наше счастье было преждевременным!
 
11.
 
- И все-таки почему вы не поставили в известность официальных представителей российского консульства о своем визите в Баку и о характере журналистского задания? - в который раз пытал Варсегова сотрудник консульства.
 - Это еще с какой стати мы тут перед вами объясняться должны?! - искренне удивился Варсегов.
 - Эх! - в отчаянии воскликнул я. - И вы тоже подозреваете нас в шпионаже! Вы не поверите, но мы уже устали от допросов!
 В тот момент я по своей детской наивности надеялся, что нас тут насытят чаем с пирожками, угостят коньячком на худой конец.
 - А вы вообще помолчите! С вами будет отдельный разговор! - почему-то обрубил меня мой соотечественник, даже не удостоив взглядом. Видимо, потому, что борода у Варсегова была больше. - У азербайджанских спецслужб более чем достаточно оснований для вашего задержания!
 (Какой ужас! Наверное, он имел в виду мои неуставные взаимоотношения с горничными гостиницы. Неужели они прослушивали нашу любовную возню с блудницами?)
 - Да-а-а-а... - протянул в задумчивости Варсегов. - Сколько раз сталкиваюсь в своей работе с вашим братом за рубежом и еще, и еще раз убеждаюсь в бесполезности вашей деятельности! Вы же, по сути, ни хрена не делаете! - возмущенно хлопнул себя по ляжкам Варсегов. - Вы безрассудно тратите российский бюджет и наше время для того, чтобы написать в отчете, как вы слаженно сработали, и таким образом оправдать свои зарплаты!
 - Не скажите! - не согласился консульский чиновник и почему-то обиделся. - Никто не может дать гарантии, что вам бы не устроили какую-нибудь провокацию, не подбросили бы наркотики. И тогда вытащить вас было бы невозможно! Вот тогда бы вы подумали, нужны мы здесь или нет! Благодарите судьбу, что все это произошло накануне встречи президентов России и Азербайджана. И сейчас ваша задача - как можно скорее покинуть Азербайджан!
 - Мы полетим отсюда тогда, когда сочтем нужным! - твердо сказал Коля, и градус его гнева опять стал подыматься.
 - Тогда знайте, что путь в Азербайджан заказан вам навсегда!
 - О нет! Это жестоко! - невольно воскликнул я. За это время я успел прикипеть сердцем к этой плодородной земле с ее горами, полями, горными речушками, с ее шаурмой, лавашом, пловом, хашем, гордым и гостеприимным народом. После бурного завершения нашей беседы меня отвел в сторону один из сотрудников консульства.
 - Я вижу, вы человек более разумный, - с профессиональной проницательностью определил он.
 - Это факт! - не стал спорить я.
 - С вашим другом, я вижу, разговаривать бесполезно. Но вас я попрошу: забирайте его и завтра же, слышите, завтра же убирайтесь... в смысле уезжайте домой! Это в интересах России!
 Осознав всю стратегическую значимость нашего отсутствия в Азербайджане, наутро я, после двух стаканов гранатового вина, все ж таки убедил брата Варсегова не мешать большой политике и покинуть страну. Брат с неохотой согласился. Мы сели в самолет и вылетели в Москву.


В Шереметьево меня встречала прекрасная фея, юная и восторженная Танюшка, со слезами счастья на моих глазах. У брата моего зенки полезли на лоб, ноздри вздулись, клочная борода встала дыбом от изумления и возмущения.
- Ой! Как ты зарос! – радостно причитала Танюшка, теребя мою щетину, - Мы сейчас в «Российской газете» сидим. Друг на друге. Вас там не били? Ой, как здорово! Один компьютер на десять человек, – щебетала она, словно выпущенная на волю канарейка, - Редакция выгорела полностью! Туда не пускают! Мы так за вас переживали, когда вас арестовали! Сгорели все этажи. Все залито водой. Но, твои деньги, которые в ежедневнике, Лешка вынес с пожара! С тебя бутылка. Да не мне, дурачок! Лешке! Он, рискуя жизнью, вынес их из пожара. Мы сейчас живем как беженцы на вокзале. Нам туда бутерброды и чай доставляют.
Мы сели в баре, заказали по сто пятьдесят грамм за встречу, за Родину, за «Комсомолку» и Свободу.
- Да-а-а-а-а, Сашка! Я-то думал, что ты нормальный мужик, воин и ****ун, а ты, оказывается старый педофил! – огорченно сказал мой брат, глядя вслед (вернее, в зад) моей крошке, когда та, преувеличенно драматично, словно топ-модель, вихляя бедрами, устремилась в туалет, припудрить носик.
- У каждого из нас есть недостатки, - туманно возразил я, - ты вот, брат, любишь толстых и зрелых. Я же тебя не корю за это!
Ничего не ответил брат, лишь что-то прошептал одними губами, неслышно. Видимо – проклятие педофилам Вселенной.
- Ты же ей жизнь сломаешь, - предсказал он, наконец, мрачно, - Ты же не собираешься на ней жениться?
- Ну…. я пока не знаю… Может быть, собираюсь, - мямлил я виновато, как провинившийся двоечник.
- Да какой ты муж? Посмотри на себя! Пьяница, ****ун, старец! Она тебе в дочери годится. Тебе уже о душе пора думать… Угомонись! Неужели в тебе нет жалости? Ведь промурыжишь ее и бросишь, а ей замуж надо, детей надо рожать! Эх! Кобель ты безнравственный! Тьфу!

Колька от огорчения и досады на меня, заказал еще сто пятьдесят грамм водки и, не чокнувшись, махнул залпом стакан, потом рукой махнул, и, не закусывая, ушел в неизвестность, оставив меня наедине с моей жизнерадостной девушкой и, с огорченной совестью, которая тоже смотрела на меня изнутри души моей с осуждением и укором, как Тарас Бульба на Андрия, как Муму на Герасима из под воды.
Брат мой, Колька, был истинно русским человеком высокой, ранимой, нравственной культуры (хотя адюльтер большим грехом никогда не считал, и правильно делал). Он частенько корил меня за половую неразборчивость, моральную распущенность, и за злоупотребление спиртными напитками, и за разгильдяйство, граничащее с идиотизмом. Но я не обижался на него, потому что, он чаще всего, а если быть точным, всегда, бывал прав.

Позже, акклиматизировавшись в холодной Москве, мы с моим братом внимательно следили за переговорами глав наших государств, и их результаты вселили в нас большую надежду. Мы  твердо верили, что после публикации нашего материала, границу с Ираном в Астаре укрепят новенькой, сверкающей на солнце колючей проволокой, дехкане получат новые рабочие места, их блудные сыновья вернутся в отчий дом, азербайджанских красавиц обеспечат достойной зарплатой и женихами, а, главное, туристический бизнес возродится, и мы наконец-то сможем вернуться в Астару, на этот раз настоящими туристами, и еще раз послушать звуки саза и пение ашугов, поесть хаш, плов, хурму-мурму, шашлык-башлык и люля-кебаб.

Через неделю был опубликован озорной и беззлобный очерк о наших похождениях. Если в нем и трунили, то в основном над собой. Но, как оказалось, такая легкость и безобидность повествования виделось только нам. После публикации материала, было много сердитых, и даже - гневных откликов, где нас обвиняли в великорусском шовинизме и национализме. На электронную почту редакции «Комсомольской правды» пришло письмо от злобного Анонима из Азербайджана, в котором он, от лица всех мусульман, на чисто русском языке, спрашивал редактора Владимира Сунгоркина: кого он предпочитает видеть убитым первым: Мешкова или Варсегова? Впрочем, он предлагал альтернативный вариант: Сунгоркин должен был дать команду опубликовать в «Комсомольской правде» открытое обращение мусульман Азербайджана к мировому сообществу и тогда нас, возможно, и не будут сразу убивать. Там, в этом письме, были гневные призывы к свержению власти и беспощадной войне с неверными, поэтому Сунгоркин предпочел этой уступке наши с братом Колькой, жизни. Письмо это было, конечно, направлено, куда и кому следует. Не знаю, нашли чекисты этих безумных исламистских радикалов, или нет, но мы с Колей, на всякий случай, спрятались на время, залегли на дно, ушли в подполье.


«КОМСОМОЛКА» В ОГНЕ

Неделей ранее.

Москва. 13 февраля 2006 года. 10 часов утра.

В тот день ничто не предвещало беды. Не перебегали толпами дорогу сотрудникам «Комсомольской правды» черные кошки с пустыми ведрами. Черные тучи не водили хороводы на мрачном небе. Не каркали злобно вороны. Никто не рассыпал соль и не надевал трусы наизнанку. Тайной покрыта причина беды. То ли звезды так сложились в этот день, то ли легкомыслие человеческое, то ли чей-то злой умысел…
Начинался обычный рабочий день. И как всегда, начинался он с планерки в «голубом зале». Выступила сердитая «свежая голова», «перетерли» ошибки, ляпы, неудачные заголовки, подтрунили над виновниками, и перешли к обсуждению следующего номера. И тут, как черный буревестник, как удар пыльным мешком из-за угла, в голубой зал вошел охранник и, просто так, без особой тревоги в голосе, сказал громко и четко:
- Мы горим!
Ни один мускул не дрогнул на лицах сотрудников газеты. Да, нет! Такого быть не может! Просто не может быть и все! С другими может, а с нами – никогда! Это же не кино! Это шутка? Ах, да! Это же учебная пожарная тревога! Уф! Стали неспешно выходить, спокойно делясь впечатлениями о тревоге. Но что это? С другого конца коридора стремительной стеной надвигалось плотное, черное, зловонное облако густого, едкого дыма. Бежать за вещами, деньгами, документами и куртками в кабинеты было уже поздно! Из такого черного дыма назад уже не выбраться! Все сотрудники ринулись по лестнице вниз, на улицу, кто, в чем был: в легких кофточках, в тапочках! Выбежали на улицу Правды, взглянули на свой родной шестой этаж и ахнули. Из окон валил густой черный дым.  А вскоре в некоторых окнах уже заплясали яркие языки пламени.
К зданию издательства «Пресса» стали с воем подъезжать пожарные машины. Забегали пожарные. На балконе, объятого густым дымом, шестого этажа, там, где мы имели обыкновение обедать весной и летом, метались в панике фигуры людей, кричали, взывали о помощи. Они были отрезаны от выхода бушующим пламенем. Но пожарные долгое время не могли  выдвинуть лестницы к балкону. Все подъезды к зданию были перекрыты припаркованными машинами. Наконец, пожарные все-таки добрались до балкона. Когда выгружали последних четверых, пол на балконе дал трещину.
В том страшном пожаре, сгорели серверы, компьютеры, личные вещи и документы сотрудников. Но уцелело знамя «Комсомольской правды» и все ордена, а так же - знаменитый мемориал Эрнста Неизвестного, посвященный журналистам, погибшим на войне. Сгорели архивы, подшивки газет, уникальная библиотека «Комсомольской правды», содержащая старинные книги, энциклопедии, издания Х1Х века. Но самое страшное: погибла женщина, буфетчица.
Комплекс зданий ФГУП Издательство "Пресса" на улице Правда, 24, известное раннее как "Комбинат газеты "Правда", было построено в 1931-1937 годах по проекту архитектора П.А. Голосова в духе конструктивизма. Здание, лаконичное по архитектуре, построено на сочетании огромного и высокого прямоугольного блока 8-этажного редакционно-издательского корпуса и пониженного производственного. В 1935 году улица, на которой находился "Комбинат газеты "Правда" была названа улицей "Правда". В советские времена в здании располагались редакции газет "Правда", "Комсомольская правда", "Советская Россия", "Сельская жизнь". В декабре 2000 года было основано Федеральное государственное унитарное предприятие Издательство "Пресса" Управления делами Президента Российской Федерации, которое стало правопреемником издательства ЦК КПСС "Правда". В то время в здании издательства "Пресса" располагались ведущие российские печатные СМИ – "Российская газета", "Комсомольская Правда", "Парламентская Газета", "Правда", "Трибуна", "Огонек" и другие газеты и журналы. Узкая улица Правды с ее постоянными "пробками" и заторами между оживленными Тверской и Нижней Масловкой пользовалась дурной славой даже у привыкших ко всему московских автомобилистов.
Когда  случился тот великий пожар, трудно было даже предположить, как сможет выйти следующий номер газеты. Вышел, как и все остальные. Нас, погорельцев (московский штат которой около 500 человек) приютила "Российская газета". В коридоре за шкафом с книгами разместился секретариат. Выпускающий редактор, привыкший работать с компьютером, а не с бумагой, с ужасом копается в кипе листочков с заметками. Он выбирает те, которые надо ставить в номер. Рядом корректор, сгорбившись над табуретом, который служит ему письменным столом, проверяет отобранные материалы на предмет грамотности. Кто-то принимает по телефону последние олимпийские новости от корреспондента в Турине. Жизнь продолжается! Я вернулся к тебе, «Комсомолка»! Мы – живы! А это – главное!
Бродя среди суеты, среди коробок с бумагами, среди обгоревших компьютеров и принтеров, среди растерянных коллег своих, я вдруг вспомнил одну мистическую историю.

ОН «НАКАРКАЛ» ПОЖАР

«Товарищ! Не плюй в колдуна! Не то Он пошлет тебя «НА»!
(Гаитянская народная мудрость)


В самом начале моего безумного, пылкого романа с «Комсомолкой», меня отправили на вечер Анатолия Кашпировского, мага и чародея. Чародей Кашпировский уже давненько не посещал нашу доверчивую и легковерную отчизну.   "Я открою вам свою тайну!" так назывался единственный  творческий вечер известного кудесника, который состоялся в московском концертном зале "Мередиан". Узнать тайну Кашпировского собрались не только явно больные люди, инвалиды, убогие старушки и калики, но и как выяснилось, люди со скрытыми отклонениями, и так же, вполне нормальные, но очень любопытные. Всего около тысячи человек. Плюс я!
    Анатолий Михайлович опаздывал на встречу на полтора часа, время от времени сообщая организаторам по мобильному телефону этапы своего поступательного приближение к месту встречи. Пробки задержали всемогущего мага. А заставить рассосаться московские пробки даже ему не под силу! Это вам не шрамы. Неожиданно я почувствовал острый позыв малой нужды. "Началось! - Мелькнула шальная мысль. - Из машины воздействует, шельмец!" Многие зрители потянулись в туалет вслед за мной.
    - Если ваша газета хочет долго жить, вы должны принести материал нам на подпись, - предупредила меня миловидная женщина, секретарь Кашпировского. После такого заявления, мне стало не по себе.   Появился маг неожиданно, когда в зале агонизировала последняя надежда узнать его великую тайну. Энергичный, невысокий, накаченный, импульсивный и желанный, словно Ленин.
    - Анатолий Михайлович! А можно вас фотографировать на сеансе? - спросил я, остановив его в фойе, с присущей мне деликатностью.
    - Я сегодня непрезентабельный! – рассмеялся он, - Но у меня есть готовые, хорошие снимки.
    - Да вы отлично выглядите! - нагло заверил я его.
    - Да? - он недоверчиво посмотрел на меня. - А вы до конца будете?
    - Боюсь, что нет! - с сожалением сказал я, взглянув на часы.
    - Зря! - загадочно усмехнулся он. - Там, в конце такой падеж начнется! Весь зал будет лежать!
    В зале мощно грянули первые звуки баховской токатты и фуги ре-минор. Публика дружно, не сговариваясь, встала со своих мест, как во время исполнения гимна СССР. А когда сам Кашпировский появился на сцене, зал стоя приветствовал его аплодисментами, как президента.
    - Извините, что заставил ждать. - сказал он, приветливо улыбаясь, - Хотя сам я ничего против ожидания не имею. Ожидание наслаждения, лучше самого наслаждения.
 
    И в чем-то, он был, безусловно, прав. И после короткой преамбулы Анатолий Михайлович честно стал рассказывать нам свою страшную тайну. Тайна заключалась в том, что Кашпировский придумал новое учение, а некоторые средства массовой информации, в частности "Комсомолка" - тут он многозначительно посмотрел в мою сторону, - его искажают и безо всякого основания обзывают дьяволом и сатаной. Честно, это не я! Я не могу искажать того, чего не знаю. А вот сейчас я узнал суть учения и теперь передаю его без искажения. Значит так: у всех нас существует в мозгу память о нормальном состоянии нашей плоти. Ее и пробуждает на своих сеансах Анатолий Михайлович. И тогда организм наш начинает без лекарств исправлять ошибки и сбои в программе нашего организма. Вот и все!
Потом Анатолий Михайлович рассказал несколько притч о своих деяниях, о чудесных исцелениях бесноватых и прокаженных, и ответил на многочисленные записки. Вопросы были разные: серьезные, интимные, коварные, страстные и игривые. Вот что я узнал из ответов Кашпировского. Живет он в последнее время то в Америке, то - в Чехии, но постоянно путешествует по миру с выступлениями. Хотя паспорту - он москвич. Жизнью своей доволен вполне. Интимная жизнь с женой у него в порядке. Виагрой не пользуется. И так нормально получается. Без виагры. Денег - куры не клюют. За месяц работы в Польше, к примеру, заработал 300 тысяч долларов. Сейчас в Израиль приглашают. Пишет книгу афоризмов и воспоминаний. Но очень медленно. Шлифует каждое слово.
    - Я вас очень люблю! - читает следующую записку Кашпировский - О! Только не это! Не надо меня любить! - восклицает он в отчаянии. - Я заметил одну странную вешь, - признается он. - Те, кто меня любит, состоит на учете в психдиспансере. Или же потом, в конце концов, его все равно ставят на учет.

    Потом он вызвал на сцену желающих участвовать в его эксперименте. Я выскочил в числе первых. Всего, нас, желающих испытать чары чудодея, набралось человек тридцать-сорок.
    - Сейчас вы все упадете! - предупредил он нас, - и вам станет хорошо! Вы вспомните свое первозданное нормальное состояние.
    Одна седовласая старушка, нелепо взбрыкнув ногами, совершив немыслимый кульбит, типа петли Нестерова, тут же повалилась на пол, громко стукнувшись головой о дощатый пол. Кашпировский укоризнененно посмотрел на нее. Перестаралась, бабка, рано упала. После такого эффектного начала, Кашпировский стал подходить к участникам эксперимента и дергать их за руки. Зрители падали на пол, как бакинские комиссары, укладываясь неровными рядами. По тому, как глухо ударялись их головы об пол, трудно было заподозрить их в симуляции бесчувствия. Женщины падали некрасиво, смешно, враскоряку. Но это мало заботило их в эти минуты. Некоторые пытались подняться, но тут же падали вновь, остановленные требовательным командами Анатолия Михайловича «Лежать!».
    - Психофашист! - раздался вдруг истошный женский крик с балкона. - Психофашист! Психофашист!
    - В зале есть охрана? Уберите ее из зала! - жестко сказал в микрофон Кашпировский. - Она больна!
    - Психофашист! - еще несколько раз успела отчаянно выкрикнуть женщина, перед тем как заглохнуть навсегда. Что с ней стало потом, никому не известно. Говорят, она телепортировалась в другое измерение.
    Несколько раз Кашпировский подходил и ко мне, но пристально взглянув в мои бездонные, но честные глаза, своим тяжелым, немигающим взглядом, проходил мимо, укладывать оставшихся стоячих. Признаюсь честно, сердце мое при этом бешено колотилось раненой птицей о хрупкие прутья клетки грудной. Было жутковато и не совсем смешно. Наконец, когда все уже лежали бездыханными на полу сцены, Кашпировский в последний раз подошел ко мне и сильно дернул за руку. Я трепыхнулся, как гуттаперчевая кукла, но устоял. Он дернул еще раз. Еще сильнее. Но падать мне совсем не хотелось. Убоялся я удариться затылком об пол. А еще больше убоялся я неизведанного воздействия таинственной инфернальной силы А ему - валить меня с ног тоже расхотелось. Наше дальнейшее взаимодействие лишилось всякого смысла.
    - Иди-ка ты в зал! - с тихо, с сожалением, сказал он.
    Я облегченно вздохнул. Пронесло! В хорошем смысле этого слова. Потом Кашпировский спустился в зал и стал заваливать сидящих зрителей на пол, выбирая их по каким-то, одному ему известным, признакам. Пол-зала уложил-таки! А одна женщина, испугавшись, шустро вскочила и убежала. Кашпировский ее не догнал. Хотя и мог при его атлетической комплекции.
    - Ишь! Не хочет! - пояснил он зрителям.
   
Такие вот чудеса! В конце вечера он всем лежащим благосклонно разрешил подняться и занять свои места. А исполненные благодарности зрители несли ему цветы и целовали руки. Кашпировский великодушно подставлял свои руки, словно Кардинал Ришелье какой.
    - Ну что, "Комсомолка, довольна? - спросил меня удовлетворенный Анатолий Михайлович, после представления.
    Ой, как довольна! Но любопытство все же взяло верх.
    - Вы сами упали, или вас уложили? - спросил я на первый взгляд умного мужчину, который еще минуту назад валялся в неестественной позе на сцене.
    - Сам, - сказал он.
    - Что вы чувствовали, когда лежали?
    - Ничего.
    Такая вот она - тайна Кашпировского! Непостижимая, и в то же время время от времени зримо присутствующая в нашей жизни. Во всяком случае, я ни на йоту не солгал и совесть моя чиста!
- Если ты напишешь про меня дурно, ваша редакция СГОРИТ! – сказал мне на прощание Кашпировский. Утром, когда я уже заканчивал материал, (писал не дурно и не хорошо – откровенно) он позвонил главному редактору Сунгоркину и сказал так:
- Вчера на моем сеансе был ваш корреспондент, Александр Мешков. Он был пьян. (Ложь! Некомпетентность и непрофессионализм! Я был постыдно и неправдоподобно трезв. Как этого не заметил великий и всеведущий экстрасенс – непонятно! Меня фотографировал мой друг, великолепный фотограф Илюша Питалев. Он подтвердит, если что. Да вот она – фотка!) Сунгоркин пообещал чародею лаконично:
- Накажем.
Но наказывать не стал, поскольку знал цену подобным магическим заявлениям.
Мысль материальна. Хорошо это или плохо, но это так. Сбываются и хорошие, добрые чаяния и дурные мысли. У «Комсомолки» всегда было много врагов: обиженных, оскорбленных, не восхваленных, разоблаченных. Но, к счастью, во все времена ее триумфальной деятельности,  друзей и почитателей у нее было намного больше. Миллионы! Тираж издания на территории России и стран СНГ на 2008 год составил 35 млн. экземпляров. За рубежом газета выходит тиражом один миллион экземпляров, в 48 странах мира. Да что там тираж!!! В 2000 году новооткрытый вид жуков  был назван в честь моей газеты. Boreaphilus komsomolkae. Запомните! И если, однажды, случайно, в походе, в лесу, в урочище, в степи, увидите этого жука,  (длина тела около 3 мм. Окраска коричневая, брюшко темнее, почти чёрное. Ноги и усики желтовато-коричневые) шепните нежно на ушко ему это имя «Komsomolkae», и он доверчиво сядет к вам на ладошку!

ЛЮБОВЬ И В БОЛЬНИЦЕ - ЛЮБОВЬ!

      Труды дают нам честь и похвалу.
На свет Трудом восходит вверх могущество героя,
Любовь от всех приобрела Анет,
За то, что хорошо она ****ся стоя.

(А.Пушкин)

Случалось ли вам, господа, учиться математике у костоправа? А навещать в публичном доме знакомого швейцара? А танцевать с африканцем «польку» или «цыганочку»? А тереть мочалкой в баньке морщинистую спину распаренному старичку в коротких фельдиперсовых чулочках? А мять яйца констеблю или церемонмейстеру? Нет? И мне не доводилось. Но зато я пару лет работал журналистом в районной больнице! Правительство Москвы предоставило «Комсомольской правде» временное убежище в заброшенном, аварийном здании больницы, на улице «Правды».


Началось великое переселение редакции «Комсомольской правды» в старое, покинутой медиками, здание Поликлиники на улице «Правда». Лечить, оперировать, восстанавливать людей в этом ветхом здании уже опасно, а создавать газету еще пока вполне можно.
В фойе на первом этаже висят списки: кто в какую палату распределен. Я нахожу свою фамилию. Получается, я распределен в хирургическое отделение. Со мной Вадик Прокопенко, Юрка Снегирев. Бегу занимать себе лучшее место. В хирургическом отделении уже стоит двухместный кожаный диван (утеха холостяка и неверного, похотливого семьянина!) Для меня этот вид мебели имеет весьма большое, тактическое, эротическое значение на работе. Поскольку «Комсомолка» для меня и рабочий кабинет, и трапезная, и бар, и опочивальня и даже Казино. (Мы с Вадиком иногда азартно играем в «очко» на деньги. По мелочи, конечно. Но иногда я даже выигрывая пару тысяч. А проигрываю - три.)

Когда я задерживаюсь в редакции допоздна, и остаюсь ночевать в своем кабинете на мягком диване, то явно слышу над собой жуткие крики женщин и не рожденных детей. В этом кабинете делали аборты.

В нашем новом офисе, общественные отхожие места не делятся на традиционные дамские и мужские. Туалеты – общие. Кто первый занял, тот и оправляется первым. Но в этом, на первый взгляд, неудобстве, есть свои преимущества. Во время рабочего дня мы иногда уединяемся в пахнущей искусственной хвоей кабинке, с  коллегой Люси, игривой и смешливой чаровницей, спортсменкой, гедонисткой, примерной семьянинкой и сексуальной хулиганкой. Она же не может, без веской причины, всякий раз ездить ко мне ночевать, поскольку муж будет, несомненно, против. А на работе – пожалуйста. Сколько хочешь. Я давно подбирался к ней, чувствуя ее буйный, неуемный сексуальный потенциал весталки. Но она отказала мне два раза. А на третий раз согласилась пасть жертвой моих низменных желаний.
- Ладно, давай, - сказала она мне однажды за праздничным столом, потрясенная моей настойчивостью. А я уже и забыл: что – «давай»? Проклятый склероз! Но вовремя вспомнил. Случилось эта оказия во время очередного праздника. Художник-карикатурист Валя  Дружинин праздновал юбилей и отмечал очередную награду, полученную на международном конкурсе художников-карикатуристов. Валя Дружинин участвует во всех конкурсах карикатуристов и все награды широко отмечает. Вытащил он столы из кабинетов, и накрыл поляну прямо в коридоре. Подходи всяк, кто свободен! Пей, гуляй! Люди проходят мимо: остановятся, накатят стопку, съедят бутербродик с красной икрой, с колбаской копченой, или чурочку суши, скажут доброе слово, тост и дальше спешат себе, трудится, писать статьи, верстать, искать ошибки, руководить процессом, считать прибыль, искать рекламу. Потом обратно идут люди, накатят, скушают кусочек торта, и дальше идут: работать. Валя Дружинин берет гитару, поет свои задорные песни. И уже никто никуда не спешит, и день рабочий идет к закату.

Так вот и мы с чаровницей Люси, в тот памятьный день и ночь, так нагрузились изрядно бутербродами с икрой заморской, что, сами не заметили, как руки наши соприкаснулись, потом ноги соприкаснулись, потом тела наши затрепетали, и  оказались наши тела случайно ночью темной в моем хирургическом кабинете, на кожаном диване, сжимаючи друг друга сильными руками, в страстных объятиях, словно два бойца Bellator MMA в последнем раунде. Мы, конечно, издавали разные звуки, заявляя о себе, будто голосистая роженица и горластый рожениц. Бойцы Bellator MMA  всегда издают разные, подобные звуки. Без этого и схватка – не схватка! Без звуков и не бывает яркой и громкой Победы! А что таиться? Ведь ночь глубокая на дворе и в больнице нашей. Но, как оказалось, не одни мы не спали ночью этой.
 
Внезапно раздался настойчивый, требовательный стук в дверь. Так стучат судебные исполнители, гестаповцы и рейдерские захватчики. Мы замерли  на полуфрикции, затаив дыхание. Кто? Кто может стучаться к нам в будуар без приглашения? Почтальон? Но на вахте сидит охранник! Посыльный с пакетом? Но ведь ночь! Я осторожно ступая босыми ногами по кафельному полу, подошел к двери.
- Кто там? – спросил я вежливо.
- Откройте немедленно! – раздался строгий женский голос из-за двери.
- А что случилось? – продолжал интересоваться я.
- Откройте немедленно, или я вызову милицию!
Женщина за дверью не оставляла мне выбора. Милиционер – последний и совершенно лишний человек, которого я хотел бы увидеть в разгар любовной интриги. Я открыл дверь и увидел перед собой очаровательную женщину. Насколько я помню, она была комендантом этого здания. Я был немало удивлен. Немало была удивлена и она, увидев перед собой прекрасного, словно Адонис, статного, взлохмаченного, пьяного и голого журналиста с мировым именем. Ну, хорошо, хорошо! Не с мировым! Просто с именем!

- Вы тут что… - гневно воскликнула она, с возмущением и некоторой завистью заглянув, в глубь кабинета и увидев на диване голую даму, стыдливо прикрывающую срамное, гладко выбритое,  место нашей, легендарной, многофункциональной газетой.
- Давайте, это… как ее…. собирайтесь и уходите домой… - нелепо завершила комендант (это военное завние, как никому другому, подходило ей в этой ситуации) начатую фразу, - Я завтра напишу про вас докладную главному редактору.
- Про что вы напишите? Мы что тут хулиганим, что ли? – спросил я, чувствуя за собой силу Земной Правды, - Мы что – стекла бьем, деремся, какаем под дверью, мусорим, материмся или песни неприличные горланим? Мы чинно отдыхаем после рабочего дня…

Тенью сомнения затмило свирепый взгляд комендантши. Четкости мой оправдательной речи, моим неопровержимым аргументам позавидовали бы адвокаты Генри Резник и Падва. А Плевако вообще бы от зависти падучая хватила.
- Собирайтесь немедленно и покиньте помещение! – тупо, и уже не так свирепо, повторила комендант, не имея достаточной юридической подготовки, чтобы противопоставить свои жалкие, пуританские, инквизиторские аргументы моим – светлым и жизнеутверждающим аргументам.
- Увы! Куда идти мне? На улицу? Чтобы меня убили и ограбили бездомные бандиты? – печально вопрошал я, взывая коменданта к человечности, политкорректности, к абстрактному гуманизму, лояльности, и солидарности, - До открытия метро еще три часа. А там и рабочий день начнется. А я должен вовремя сдать важную политическую статью!
- Докладную я все равно напишу, - сказала устало женщина. И слово свое твердое, комендантское, сдержала, написала! На следующий день, ко мне подошел ее заместитель, хороший мужик, и сказал, негромко, опасливо оглядываясь, словно разведчик, передающий мне секретные сведения:
- Комендантша написала на тебя докладную записку. Сказала мне, чтобы я Сунгоркину отнес в приемную. Я докладную выбросил, - гордо завершил он. Я, растроганный героизмом этого простого россиянина, выпивший после дерзновенной ночи пару баррелей пива, чуть было не расплакался. Это реально был Поступок Подпольщика-партизана, на оккупированной врагом территории. Ведь комендантша могла узнать об этой каверзе! И тогда – прощай «Комсомолка»! Прощай склад, оклад и премиальные. Правда, редактор наш, к половым проказам и шалостям коллектива был весьма лоялен и даже тайно приветствовал романы на работе. А где еще любить, жуировать, блудодействовать и шалить бедному журналисту, занятому журнализмом круглые сутки? Дома что ли, с женой? Это – абсурд! Чувство благодарности и долга на секунду унесло меня в магазин. Мы распили с заместителем бутылку коньяка, в знак мужской солидарности и благодарности.
 
КАК Я БЫЛ ОДИНОКИМ ГАСТРОБАЙТЕРОМ В ТАДЖИКИСТАНЕ.

Ранним утром обнаружил на своем столе вырванный с корнем разворот из журнала «Огонек» с фоторепортажем из какого-то Таджикского аула. Фотографии были красивые. На полях размашистым почерком было написано: «Поезжай! Посмотри. Напиши лучше. Сунгоркин».

МОЛОДОЙ ВЕСНЫ ГОНЦЫ

Республика Таджикистан. Площадь 141800 кв.км. На 93% покрыта горами. Обладает самыми значительными в мире залежами серебра, драгоценные камни, золото, уголь, уран. Население - почти 8 миллионов.Уровень ВВП на душу населения - 2,19 тыс. долларов.
По различным данным, ежегодно до 1,5 млн граждан Таджикистана выезжают на заработки, в основном в Российскую Федерацию, ежегодно переправляя на родину более $2 млрд.
А поеду-ка я, русским трудовым мигрантом в Душанбе!


Итак! Солнце! Капель! Бегут ручьи! Они спешит во все концы, а вместе с ними, словно, молодой весны гонцы, устремляются в Россию тысячи трудовых мигрантов с необъятных просторов бывшего СССР. Начинается новый трудовой семестр! А собственно, почему все они к нам, да они? Почему не мы - к ним? Я решил нарушить эту традицию, и отправился в Таджикистан, эту главную цитадель трудовых ресурсов для России, чтобы попытаться найти там работу. Следует заметить, что до меня здесь уже успели побывать Александр Македонский, Сюань Цзянь, Марко Поло, Тамерлан.... Но работу они тут так и не нашли.

ВСТРЕЧАЮТ ПО ОДЕЖКЕ

В аэропорту Душанбе меня ждало первое культурологическое потрясение. Сразу после регистрации ко мне подошел молодой таджик в форме офицера пограничных войск, представился и, просто так, по-дружески, предложил подвезти меня до города.
- Я уже закончил смену, и все равно, домой еду! - сказал он с доброй, светлой улыбкой.
Вы можете себе представить, друзья, чтобы в нашем аэропорту, к таджикскому пареньку подошел российский пограничник и предложил подвезти до гостиницы или к себе домой? Если этот паренек был бы, к примеру, Президент Таджикистана, тогда было бы еще понятно! Я много слышал о знаменитом таджикском гостеприимстве, но с первых шагов уже смог сполна ощутить ее на себе. Эшонкул, так, кажется, звали моего нового друга, домчал меня на своей «мазде» по моей просьбе до самого дешевого отеля (Только в дешевом отеле можно познать суровую действительность без лакировки!), помог оформиться, проводил до дверей номера и сказал:
- Будьте осторожны! Вот вам мой телефон, если возникнут проблемы - звоните! Все решим!
Потом я допер, что причиной такой предупредительной деликатности было не только знаменитое таджикское гостеприимство, но и обычная для всех военных людей солидарность и интернационализм. Ведь я был единственный русский, в военном френче капрала австрийских вооруженных сил. Тогда я еще не знал, что, этот телефончик мне потом, в самом деле, пригодится.
ПЛЮСЫ И МИНУСЫ ТАДЖИКСКОГО СЕРВИСА

Беглого (словно политического каторжника) взгляда на отель было достаточно, чтобы понять, что я снова попал в кричащий, развитой социализм, времен многоуважаемых партийных мумий-идолов.
Отель напоминал бедного дехканина на свадьбе бая: во фраке, но в рваных исподниках: величественный снаружи, он был унизительно ветхим внутри. Протертые, выцветшие ковры на полу, облезлые стены. Но что нам стены? Нам их не лизать! (Хотя, наверняка, есть и такие любители!) А ведь находятся среди приезжих такие привереды, которым еще и WiFi подавай! (Через квартал от меня находился отель «Хайят», там есть и джакузи, и WiFi, но по $ 400 сутки. Мой-то - за тысячу рублей!). Ну и ладно: хрен с ним, с WiFi (Хрен с Вайфаем - это похоже на восточнее блюдо!). Но в отеле отсутствовало центральное отопление. Кому-то может показаться, что для Таджикистана оно и не нужно, ведь на улице - плюс десять. Укройся двумя одеялами и матрасом, заплати налоги, да спи себе спокойно! К счастью, в номере стоял электрический обогреватель. Это плюс. Но не было воды. Это минус. То есть, она, видимо, когда-то появлялась в течение суток, но я не попадал на эти счастливые судьбы моменты. В конце концов, время пребывания в этом отеле, мое санитарное состояние достигло такой вызвышенно-трагической точки, что ни один, даже самый лояльный и беспечный санитарный врач не пустил бы меня в свою страну, чтобы избежать санитарной катастрофы. Да я, в таком санитарном состоянии и сам не поехал бы в Россию. Я на дух себя не переносил. Морщился. Но от себя не убежишь!

ОТ ВИНТА!

Биржа труда расположилась за углом моего отеля, рядом с маленькой чайханой, пахнущей жаренным. С утра там уже гудит небольшая толпа. В очереди - одни мужики. Становлюсь крайним.
- Ну, что, мужики, есть работа? - спрашиваю сразу всех безработных коллег.
- А вы откуда? - спрашивает маленький таджик с небольшим пузиком.
- Из Москвы!
- Из Москвы! Из Москвы! Из Москвы! - пронеслось эхом по бирже. На меня сбежались посмотреть, как на говорящего бабуина со всех концов очереди. Давно я не был так популярен.
- А что, в Москве уже нет работы? - заволновались мужики.
- Есть. Но я хочу здесь работать!
Что тут началось. Мужчины стали не патриотично отговаривать меня от этой затеи.
- Уезжай! Здесь нет работы! У тебя нет разрешения! Нет регистрации!
И как-то постепенно они меня уговорили! А эти мужики, оказывается, стояли не в ожидании работы, а для очередной перерегистрации для получения пособия по безработице. Здесь это 50 процентов от прежней заработной платы.
 
БЭК ИН СССР!

Иду по бесконечно длинному главному проспекту столицы - проспекту Рудаки. Навстречу мне неспешно идут молодые, веселые парни и девчата в современных ризах и пожилые таджики в национальных нарядах и калошах. Все трезвые! Они никуда не торопятся. Это Восток. Есть в этой неспешности какая-то спокойная, мудрая философия. Но все-таки, в этом оазисе спокойствия, какой-то душевный дискомфорт я испытываю. Наконец понимаю, что источник этого дискомфорта в том, что лица русской национальности мне совсем не попадаются. В магазинах нет охранников! Нет полицейских на улицах с автоматами! Никто не хватает меня и не проверяет регистрацию. Прохожие не бухают пиво и джин с тоником из жестяных банок, не курят, и не матерятся громко. Все-таки, какие мы разные...
В одеждах граждан Таджикистана в этом сезоне преобладали темные, немаркие тона. У многих во рту золотые зубы, мечта советского человека середины прошлого века. Несведущему человеку может показаться, что весь стратегический запас золота благоразумно распределен во ртах граждан этой страны. Но сведущий человек знает, что Таджикистан занимает одно из ведущих мест в мире по запасам золота, серебра, свинца, природного газа, каменного угля и прочих богатств. Так что, сдается мне, друзья, они только притворяются бедными, а, по сути, это очень богатая страна. На стенах некоторых домов, ярким свидетельством торжества демократии висят огромные поясные портреты Президента Таджикистана Эмомали Рахмона. Под ними длинная надпись, которую я пока не понимаю.
- Что там написано, товарищ? - спрашиваю прохожегопаренька в черной пиджачной паре.
- Тут написано, что, благодаря суверенитету, у нас прекрасная жизнь, а скоро будет еще прекраснее, - счастливо, но загадочно, смеется паренек.
- Это, на самом деле, так?
- А что - не видно? - снова загадочно смеется он. Пожалуй, это было самая дерзкая политическая акция протеста за все мое время пребывания в Таджикистане. И ни тебе митингов, ни тебе пикетов! Эх! Хотелось бы мне посмотреть в этой обстановке на наших митингоманов, «отчаянных смельчаков», рыдающих от отсутствия демократии в России.
Увидев на проспекте величественные, расписанные замысловатой, ориентальной, восточной вязью ворота, намереваюсь запечатлеть их на фотокамеру, чтобы потом сделать такие же на даче, на зависть соседям. Но из будки, словно чертенок из табакерки, выскакивает боец в форме советского солдата, с автоматом.
- Нельзя! Нельзя фото! - с ужасом кричит он мне.
- Почему, товарищ? - удивляюсь я.
- Это резиденция Президента!
- Ну, так и что, товарищ? Я же не иду к нему в гости! Я же только ворота....
- Ну, нельзя! Тут видеокамеры! Нас потом накажут! - уже мягче и жалобнее просит меня солдат. И я сдаюсь. Ведь у него - автомат!

ТЕАТР - ЖИЗНЬ!

Неподалеку от моей гостиницы - театр оперы и балета. А я ведь - музыкант, и всегда предпочитал гитару лопате и лому. И хоть объявления о том, что театру требуются теноры, я не увидел, вечером пошел на спектакль, пообщаться с руководством. К своему стыду, я ни разу за свою долгую жизнь так и не слыхивал ни одной таджикской оперы. Было бы непросительно глупо не использовать такой шанс.

Театр оперы и балета в Душанбе чудо как красив. Особой давки за билетами в этот день не было. Скажу больше: и очереди за билетами тоже почти не было. (Если не считать меня очередью.) В этот день ставили оперу таджикского классика Заедулло Шахиди "Комде и Модан" по одноименной поэме индусского классика Бедиля Мирза Абдулькадира. Согласитесь, что в России сегодня это не самые популярные авторы. Как говорится - не формат! Но это пока. В театре оперы и балета с отоплением тоже было не все гладко. Скажу больше: он не отапливался совсем. Поэтому зрители в зале, музыканты в оркестровой яме, да и я, были в пальто, куртках и кепках. Подхожу к заместителю директора, молодому энергичному мужчине, который радушно встречает немногочисленных зрителей у дверей.
- А что, работа есть в театре для порядочного русского мужчины?
Он добродушно смеется.
- Вы шутите?
- Я могу петь, а могу и билетером.
- Даже не мечтайте!
Ну, что ж, с работой не прокатило, хоть оперу посмотрю. Несмотря на то, что в зале было много свободных мест (примерно, три четверти зала), артисты выкладывались на полную катушку. У певцов изо рта шел легкий парок. Я поражаюсь самоотверженному героизму этих людей. Они могли бы при желании давно бы уже сбежать в какой-нибудь Ла Скала, или на худой конец, в Гранд Опера, а не сбегают, потому что осознают, что они - последний оплот классической таджикской культуры. И без них она просто умрет.
Поскольку Абдулькадир Бедиль не таджик, а индус (родился в Бенгалии) то в зале было много индусов, проживающих в Душанбе.
- Мы специально пригласили Индусов на эту оперу, - пояснила мне дочь великого композитора, доктор Мунира Шахиди, главный редактор журнала "Фонус", член Шведского Института Дом Наук о человеке, директор Республиканского музея музыкальной культуры имени ее отца, которая тоже оказалась в этот день в театре. Мы с ней немного побеседовали о современной таджикской культуре после спектакля.
- Мой отец был, увы, последним композитором, который соединил в своем творчестве российскую и таджикскую музыкальные традиции, - с печалью говорила доктор Мунира, - теперь вряд ли кто-то будет этим заниматься.
- Не беда, - оптимистично резюмировал я. - Люди заработают на кусок хлеба, наедятся до отвала, а потом непременно пойдут в театры!

О ЧЕМ ОПЕРА?

К сожалению, рамки газетной статьи не позволяют мне в подробностях пересказать вам исполненное драматизма содержание этой оперы. Вкратце, дела обстояли так: жена зажиточного шаха, танцовщица Комде, как это часто случается у жен богатых, но бездарных шахов, влюбляется в бедного, но талантливого певца Мадана. Он как бы - Золотой голос Таджикистана. (Шах и сам тоже "голос", но не такой золотой, как Мадан!). Танцовщица Комде танцует под песню Мадана. Потрясенный гениальным танцем, Мадан бросает к ее умелым ногам ожерелье, подаренное ему певцолюбивым шахом, восхищенным его пением. (Мужик-шах подарил мужику-певцу ожерелье, положив начало замечательной традиции дарить певцам-мужикам ожерелья, которая живет и до сих пор!) Оскорбленный неблагодарностью Мадана Шах, выгоняет влюбленного вокалиста в пустыню. Но, как я понял, даже не зная таджикского языка, что истинная любовь ломает все преграды, и по фиг ей тирания всяческих шахов, и по фиг ожерелья! Это весьма поучительная и своевременная опера. Согласитесь, что в нашей жизни подобные истории - не редкость, когда бедные, но гордые певцы пошлому богатству, трескотне славы и пустому гламуру предпочитают настоящую, всепоглощающую любовь! И пусть шахи подавятся своими ожерельями, зарубежными футбольными клубами, нефтяными вышками и залежами природных ископаемых нашей Отчизны! Мы, голодные и угнетенные певцы, как любили, так и будем любить!

Зяедулло Шахиди - (1914-1985 гг) основоположник современного профессионального музыкального искусства Таджикистана. Классик. Кому из нас не известны его песни "Праздник победы", "Наш дом совсем недалеко"! Опера "Комде и Модан" по одноименной поэме индуса Бедиля Мирза Абдулькадира вошла в классический репертуар таджикского бельканто. (Теперь, надеюсь, войдет и в репертуар и нашего бельканто)
Опера таджикского классика Заедулло Шахиди "Комде и Мадан" в России неформат. Пока...

ОТВЕЗИТЕ МЕНЯ В КИШЛАК

Однажды я пошел на базар, купить немного пищи в запас желудка. Зарнисар-базар - это жемчужина Душанбе. Глаза разбегаются. Все тут есть: хурма, сухофрукты, калоши, CD-диски, компьютеры, джинсы и в широком ассортименте "нас" - легкий, разрешенный наркотик. Но самое главное - люди. Они улыбаются и приглашают тебя, не спеша посидеть, поговорить с ними. Там я познакомился с Файзуллахом, крепким, вороватым на вид, мужчиной.

- Зови меня, по-вашему - просто Федей, - предложил он мне. Федор до недавнего времени работал милиционером в течение десяти лет (оттого, наверное, и вид у него был вороватый?). Воевал. Но сейчас - в завязке. Ушел из милиции, разочаровавшись в честности ее рядов, и сидит теперь без денег и без работы. Ждет счастливого билета. У него восемь детей. Ему чуть больше сорока, а он уже дедушка.
- А откуда ты, Федор? - спросил я его. Он произнес сложное название населенного пункта.
- Это хутор, асьенда, или аул? - пытался уточнить я.
- Это - кишлак! - уточнил Федор.
- О! Это прекрасно! А отвези-ка, Федор, меня в свой кишлак! - взмолился я. - Я тебе заплачу.
- Брать деньги за то, что ты идешь ко мне в гости это преступление, - сказал Федор. - Но если бы ты купил лекарства для моего больного отца, это было бы чудо.

КАК МЕНЯ БОГ ПОСЛАЛ

Мы пошли в аптеку, где я накупил всяческих пилюль для Фединого отца. На такси отправились к его батюшке в больницу. По дороге наша "копейка" легонько въехала в зад "Оппелю". Дальнейшее меня просто потрясло. Оба водителя вышли из машины, тепло пожали друг другу руки, осмотрели повреждение машин и только после этого начали громко ругаться. Это, как в боксе: пожали руки, и в бой! Еле разняли их. Ну, почему у нас не так? Все-таки, какие же мы разные!
В больницу впускали и выпускали свободно: ни тебе здоровенного охранника с дубинкой, ни даже захудалой бабульки-вахтерши со свистком. Батюшка Федора оказался бодрым стариком с седой бородой и трезвым рассудком. Такими в советском кино изображали басмачей. Он был знаменит тем, что совершил хадж, паломничество в Мекку. Не всякому таджику суждено совершить хадж (Дорого это!)
- А зачем он вообще нужен, хадж? - спросил я дедушку.
- Это долг перед Богом, - ответил мудрый старец. - Детей вырастить и хадж совершить. Мои дети выросли хорошими людьми. Я все уже сделал в этой жизни кроме хаджа. А теперь вот и хадж совершил.

Потом дедушка поблагодарил меня за лекарства, расстелил коврик и стал усердно молиться. Меня поразило то, с каким спокойствием этот человек, собирается уходить с этой прекрасной Планеты. Он все сделал. Пора и честь знать!
- Как вот не верить в Бога? - сказал счастливый Федя, когда мы вышли из больницы на свежий воздух. - Тебя мне Бог послал. Я не знал, где взять денег на лекарства отцу. Ни у кого не мог занять. Потому что сезон заработков еще не наступил. Денег нет ни у кого! Молился вчера весь вечер. А сегодня ты явился мне и купил лекарства.

Я подумал, что в этом есть какая-то доля правды. Таджикская пословица гласит: "Если счастье улыбнется - осел в лошадь превратится". Ведь, именно когда Федору стало совсем худо, я неведомой силой влекомый, прилетел в Душанбе и пошел на базар! Выходит, Я - Посланник Бога? Пусть, не самый симпатичный из посланных до меня, но все равно, до чего ж приятно это осознавать.


ЗНАКОМСТВО С ТАДЖИКСКОЙ ТЕЛОЧКОЙ

Купили на базаре баранины для плова и поехали в кишлак. Ехали долго в ущельях, по извилистой дороге. "Куда, зачем? Что меня там ждет?", - думал я с некоторой душевной тревогой, глядя на диковатый горный пейзаж. У меня такая тревога возникает всегда, когда незнакомые люди везут меня, в незнакомые дали. С гор тянуло прохладой. Голубоватый туман накрыл долину, повис над голыми кустами алычи. Заходящее солнце, окутавшись мутно-розовой дымкой, медленно спустилось на западный хребет. Приехали в кишлак. Тихо было в кишлаке, лишь беззлобно лаяли собаки, да мычала корова, да блеяла овца. Женщины в цветастых, шелковых платьях колдовали возле круглых очагов. Вдалеке кричал мулла, а, может быть, и не мулла, а простой дехканин. Но кто-то точно кричал. Может быть, даже - петух. Навстречу выбегает деревенская детвора. Я раздаю им гостинцы - шоколадки.

- Кем будешь работать, когда вырастишь? - спрашиваю чернявого мальца.
- Солдатом! - отвечает он, пряча гостинец. Судя по тому, как глубоко он прятал шоколадку, я понял, что этот будет не простым солдатом, а прапорщиком-интендантом.
- А ты? - спрашиваю другого.
- Солдатом! - уверенно отвечает он. Какие-то милитаристские настроения царят в этом кишлаке. Остальных я даже не спрашивал. Война оставила на этих детях свой пороховой отпечаток.
- Твои дети? - спрашиваю Федора.
- Да тут и мои, и чужие. Мы тут все родственники.
Мы проходим в Федину мазанку. В глубине не то большого коридора, не то комнаты - кроватка с младенцем, а в углу - телочка масенькая стоит, ростом с половозрелого лабрадора. Глазки бестолковые вылупила на меня. Подошла, боязливо понюхала меня, и мордашку протянула к моим рукам за пищей. Но не было у меня с собой даже захудалой морковки. В гостевой комнате чисто. В углу компьютер стоит, заваленный тряпками.
- Вот так и живем, - говорит Федя. - Вместе с животными. У нас свет выключают в десять. Так что - поторопимся с ужином.

БЕРИ ШИНЕЛЬ, ПОШЛИ ВО МРАК!

На ужин был плов. Пришли гости, друзья Федора, четверо небритых мужчин. Гости, согласно древней традиции, сидя на полу, молча ели плов руками. Я тоже попробовал как они, согласно традиции, но все валилось из рук моих. Мне выдали ложку. Плавным, равнинным ручейком текла беседа.

- Почему вы все в Россию едете? - спрашиваю. - Отчего здесь жизнь не строить? Кругом такая красота!
- Хозяин умный нужен. Чтоб за людей болел душой. Чтобы организовать тут жизнь и производство! Думаешь нам охота отсюда уезжать, детей и жен оставлять? Мы на этой неделе все уезжаем в Россию, строить завод.
- А что: разве в Таджикистане мало умных людей? Разве тут нечего строить?
- Много. Да только ум у них на себя работает. Мне, например, предлагали много раз наркотики перевозить. Но я не хочу рисковать своими детьми. Там ведь, если не тюрьма, то смерть!
После сытного ужина я разомлел, отогрелся и собрался, было, отправиться к Морфею, но Федор поглядел на часы, и неожиданно сказал:
- Извини, Саша, но тебя сейчас отвезут в другое место.
- Почему? - встревожился я.
- Это Восток! - туманно ответил он. На дворе стояла непроглядная ночь. Лаяла собака. Мы вышли на темную дорогу. Через минуту подъехал легковой автомобиль неопознанной марки, у которого горела только одна фара ближнего света. Федор о чем-то поговорил с бородатым водителем по-таджикски. Потом сказал мне:
- Садись!
Я сел в автомобиль в некотором недоумении, если не сказать больше. Федор со мною в машину не сел, а лишь с чувством пожал мне руку на прощание.

- Все будет хорошо, - зачем-то сказал он мне и захлопнул дверь. Мы ехали с незнакомцем по темной дороге в неизвестность. "Ничего себе, работу себе нашел!", - думал я с некоторой досадой. Куда я опять еду? Зачем? А вдруг меня везут в рабство? Боюсь, что они будут сильно разочарованы! Раб из меня, прямо скажем, никудышний. От меня в хозяйстве будет только вред: овцы подохнут, чинар завянет. Получить за меня выкуп? Да за меня им и гроша ломанного не дадут! Разве только что в огороде меня поставить, что бы ворон отпугивать....
Водитель спрашивает, не поворачивая головы:
- Боишься?
- Боюсь! - отвечаю честно я. Триллер какой-то получался.
- Правильно! Человек, который никогда не боится - ненормальный, - рассмеялся он.

ВИД НА ТАДЖИКСКОЕ ЖИТЕЛЬСТВО

Мы ехали по темной, горной, пустынной, ухабистой, незнакомой дороге примерно часа три.
- А куда мы, кстати, едем? - нарушил, наконец, я зловещее молчание.
Хотя, честно говоря, я так хотел спать, что мне уже было все равно.
- У меня будешь жить - лаконично ответил незнакомец.
Наконец-то мы остановились возле какого-то дома. Бородач вышел из машины. Я за ним. Светя перед собой фонариком, он проводил меня в дом.
Тихо было в доме том.
- Вот тебе фонарь. Если захочешь в туалет - он напротив.
Я улегся на ковре, в небольшой комнатушке, положив под голову какой-то ветхий шушун. Укрылся двумя одеялами и провалился в бездну. Проснулся, как мне показалось через секунду, от крика петуха. Он словно кричал у меня под ухом. За окном было светло и виднелись голубые, покрытые снегом вершины. Я был в незнакомом ауле.
ШКОЛА

Вошел Далер, ночной попутчик, неразговорчивый бородач с заварочным чайником в руках. Напоил чаем с таджикской лепешкой.
- Ты тут сам все смотри, без меня..., - бодро сказал он, сел в машину и уехал. А я, словно Миклухо Маклай-какой, пошел скитаться по кишлаку с целью изучения быта и нравов коренного населения. В местном шопе, расположенном в сарае, пустынно. На прилавках подсолнечное масло, сахар, макароны и различные виды популярной в народе сладкой газировки. Алкоголя в кишлаках нет. Не толпится в магазине народ. Стагнация царит в торговле и в сельском хозяйстве. Встречные тепло и лучезарно приветствовали меня. В таджикских кишлаках сегодня живут только старики, женщины и дети. Мужчины все на заработках в России.
Зашел в местную школу. Холодно было в школе той. Учителя и ученики сидят в верхней одежде и в шапках. Но зато здесь - высокая успеваемость и железная дисциплина. Дети не бегают по коридорам, словно обкурившиеся индейцы, мальчики не бухают, не матерятся и не дергают девочек за косы и за прочие места, девочки не накрашены. 

Все-таки, какие мы разные! Таджикские детишки весьма бегло балагурят по-русски. С таким уровнем они легко найдут работу в России-матушке. (Странно, но я еще не встречал ни одного русского школьника столь же бегло говорящего по-таджикски). Я был чужеземным гостем на этом светлом празднике жизни, и поэтому дети старались развеселить меня, охотно пели мне песни, частушки, танцевали танцы и читали стихи.

«О! Русский язык! Могучий язык!
Учит его и узбек, и таджик!
Я живу в Таджикистане
Я горжусь своей страной
Он хорош зимой и летом
Но особенно весной
Девочки и мальчики
Давайте вместе с нами
Спасибо скажем бабушке
Спасибо скажем маме!»

ТУРКМЕНИЯ НЕ ДАЕТ ДОБРО

Но и в горном кишлаке не нашлось для меня работы. У меня, конченного трудоголика, через пару дней началась ломки, и заявилась, вялая и доступная подружка всех путешественников, ностальгия. Стало меня неумолимо рвать на Родину. Возвращаюсь в Душанбе. С утра звоню своему новому знакомому, приятелю-пограничнику.
- Эшонкул! Помоги мне уехать сегодня поездом в Москву. Сил моих больше нет скитаться без работы.
- Поезда в Москву раз в три дня! Билет я тебе, конечно, достану! Но тебя, поскольку ты гражданин России, без транзитной визы через Туркмению не пропустят! Иди в посольство Туркмении и получи визу.
Посольство Туркмении находится в небольшом особнячке на улице Карамова. Очередь, человек десять. В будочку к дежурному входим по одному.
- Я хочу уехать в Москву поездом - говорю дежурному офицеру.
- Пожалуйста! Принесите копию вашего паспорта, четыре фотографии 3 на 4. И заполните вот эту анкету на русском языке. Через неделю получите транзитную визу, - спокойно отвечает офицер.
Ничего себе! Неделю я буду ждать! А ведь могут и отказать?
- Если нет времени ждать, то лети лучше самолетом через Казахстан, в Алма-Аты, а оттуда в Атерау! Там сядешь на поезд Душанбе-Москва, и через три дня ты дома! - посоветовал мне мой друг-пограничник.

ЦЕНА НАВРУЗА

В аэропорту Душанбе мужчина в гражданском, произвольном одеянии, сотрудник аэропорта, внимательно изучив мой паспорт, неожиданно спросил со светлым любопытством:
- Денег сколько везете?
- Тысяч тридцать, примерно, - ответил я.
- Покажите.
Я достал кошелек и доверчиво протянул сотруднику. Тот пересчитал деньги и удивился:
- Тут только восемнадцать!
- Не беда, - опрометчиво сказал я. - Значит, буду теперь бережливым.
- Скоро Навруз, - задумчиво заметил мужчина и добавил без всякой логики - Одну тысячу оставь мне. (Навруз - праздник Нового года по астрономическому календарю у иранских и тюркских народов. Прим. автора)
Я не заметил какой-нибудь связи между моими деньгами и Наврузом, но, тем не менее, предпочел оставить задумчивому сотруднику одну тысячу. А вдруг связь все-таки есть, а я про нее не знаю. Провожать меня пришел мой друг пограничник Эшонкул. Он был без формы. У него был выходной.
- Все в порядке? Никто тебя не обижал? - спрашивает он. Я не стал ему ябедничать на того парня, у которого Навруз. Пусть у того будет хороший, добрый Новый год!
ПОЕЗД СЧАСТЬЯ ЗАВТРАШНЕГО ДНЯ

 

В Атырау в этот день было вёдро. Дул жаркий сирокко. Хороший хозяин верблюда в такую погоду на улицу не выгонит, но я все-таки был здесь. Исполненный доброй надежды, я первым делом обратился в ближайшую билетную кассу с просьбой продать мне билет до Москвы. Мне тут же предложили билеты на любые проходящие поезда, кроме Душанбе - Москва.
- На этот поезд берут билеты за 45 суток только из самого Душанбе! - поясняла мне, неразумному, добрая казашка в окне кассы. - Да какая вам разница? В других поездах намного комфортнее душанбинского. А в нем вас разденут, разуют да еще, наверняка, и морду побьют. Моему зятю в прошлом году набили...
Горькая долюшка зятя меня насторожила, но я всегда верил в силу интернационализма. Казахстан оказался не без добрых людей. Предо мной вдруг возник джинн в виде мужичка в серой майке Dolce&Gabbana. (Здесь почти все ходят в Dolce&Gabbana. Редко кто одет от Пако Рабана или Готье. А уж нарядов от Юдашкина там вовсе не носят. Обидно за Отчизну!)
- Куда надо? - спросил джинн тихо, глядя в сторону.
- В Москву на поезде Душанбе - Москва, - ответил я шепотом и стал с наигранным восторгом осматривать потолок, как если бы я был в Сикстинской капелле. Мы отошли в сторонку. Он записал мои данные на пока еще не использованный клочок туалетной бумаги, наказал ждать и растворился в зыбком пространстве. Через полчаса он возник уже без бумажки, но зато с настоящим билетом в руках.
- Но тут не указано место, - забеспокоился я.
- Никто не знает места. Проводник найдет! - пообещал мне джинн и растворился. Он взял с меня вместо 14 тысяч тенге 30 тысяч (1000 рублей - примерно 4000 тенге), но я все-таки был благодарен ему. Иногда такие джинны нам нужны.
На маленьком железнодорожном вокзале Атырау было чисто и не по-вокзальному трезво и безбомжно. За короткие шесть часов моего пребывания лишь только один алчущий мужик с грязным бинтом на руке подошел ко мне и смущенно попросил 50 тенге на пиво.
- Посидите здесь! - сказал мне изнуренный дорогой проводник и убежал по своим проводницким делам. Через час Я напомнил о своем существовании проводнику. Он вздохнул и, с сожалением, и, словно расставаясь с любимой девушкой, сказал:
- Ну, ладно. Ложись здесь!
Я хотел положить свой рюкзак под лежак, поднял сидение и чуть не уронил обратно. Пространство под сидением было доверху заполнено углем. Нехорошее предчувствие, словно дымок  косячка, постепенно закрадывалось в мою душу. Пришлось ставить свой рюкзак на третью полку. Но с этой минуты, я во все глаза, и день, и ночь, словно Цербер, стерег свое имущество: фотоаппарат и камеру.
Здесь, в вагоне, я каждой частичкой кожи ощущал последствия глобального потепления. Жаркое больное дыхание старого вагона, затхлый сирокко пота, носков, трусов, несвежей жизни. Даже знатный металлург, ощутив здешний дискомфорт, в панике возвопил бы: «Мне дурно! Отнесите меня к мартену! Скорее же, черти!»
Я был встречен тремя десятками пар настороженных изумленных глаз, как если бы я был негр на пирушке скинхедов. Почти все эти смуглые златозубые мужчины были в бурых от пота майках-алкоголичках и в пижамных полосатых брюках - признак семейного благополучия. Дама в вагоне была только одна - раскрашенная, как матрешка, пятидесяти лет, но размером с трех двадцатилетних, в полосатом платье и таких же шальварах.
В вагоне остро пахло пловом, шурпой, чохохбили, хомшурбо, домлямой, чебуреками (в общем - луком), трудовым потом, грязными носками. При этом кругом царило необычайное веселье, будто я попал с вокзала на свадьбу какой-нибудь примадонны. Анонимный, талантливый вокалист громко стонал раздирающую в клочья душу восточную песнь. То тут, то там, словно артиллерийские взрывы, раздавались раскаты гомерического хохота. Создавалось впечатление, что таджикские кэвээнщики, юмористы, футбольные фанаты и ди-джеи едут на профессиональный международный саммит. И ведь, что интересно - никто не бухает! Лишь только курят что-то благоуханное, да «нас» постоянно под язык себе суют. Это табак такой коричневый, ядреный. Таджики его сосут и сосут, и оттого весело у них на душе! А пьют они, исключительно, только чай, словно англичане. У моих веселых попутчиков постоянный файв-о-клок! Все они со своими заварочными фарфоровыми чайниками ходят по вагону туда-сюда, к кипятильнику и обратно. Эх! Едренть! Все-таки, какие мы разные! Я достаю фотоаппарат, чтобы снять эту чайную вакханалию.
- Эй! Эй! Эй! - в панике округлив глаза, кричат мне мои соседи. - Нельзя так делать!!! Спрячь это!
Не любят почему-то они фотографироваться в поезде. Час проходит, другой. Черный сумрак сгущался за окном.
Я, будучи от природы человеком предусмотрительным, чтобы растопить лед враждебности и непонимания, впрок закупил на казахском базаре тюбетейку, комуз, палку колбасы и две бутылки водки. Но что это? В этом поезде я оказался единственным носителем тюбетейки! Тогда я пошел другим путем: великодушно выставил из котомки на стол палку копченой колбасы, батон и сразу два пузыря водяры.
- Ну что ж, братишки! Давайте знакомиться! Звать меня Сашкою!
Воцарилась неловкая пауза. Мои братишки смотрели на меня враждебно, исподлобья, низко голову наклоня.
- А меня Аладдин! С лампой, слыхал? - ответил мне власогрудый мужик. Раздался сотрясающий взрыв смеха.
- А я Ходжа Насреддин! - сказал другой острослов, и его голос потонул в новом неистовом приступе ржания.
- А я... А я... - пытался сквозь стоны и хрипы соотечественников прорваться третий хохмач, - а я Али... Али- Баба!
Тут вагон просто чуть не сошел с рельсов от ядерного взрыва хохота. На шум сбежались пассажиры из других вагонов, проводники и даже бригадир поезда. Опоздавшим пересказывали эту интермедию. И те вновь смеялись до упаду. Я попал в эдакий железнодорожный трансвосточный «Аншлаг».
- Ну что ж! - сказал я, когда положенные на этот скетч полчаса наконец-то истекли: - Теперь, как говорится, милости прошу, в забегаловку моей души! Выпить за знакомство! - и барским жестом пригласил пассажиров к столу. Я представил, как бы обрадовались наши, русские, мужики. Однако мое приглашение было встречено несколько суховато. Таджики моментально угасли, словно свечи на ветру, стали расходиться. Водку пить отказались все. А колбаса вызвала даже негодование.
- Водку нам запрещает Коран. А колбаса - это свинья! - покачал головой худой таджик лет тридцати, сидевший ближе всех ко мне. Пришлось водку вылить! (Шутка. Храню ее для новогодней елки.) Рацион моих попутчиков не отличался разнообразием. Эти гурманы всю дорогу до Москвы ели буханками белый хлеб, макая кусочки в чай с сахаром. Зато мой комуз вызвал искреннюю детскую радость и сразу, как загулявшая девка, пошел по рукам. Позже я пойму, какую роковую ошибку я допустил, покупая в таджикский поезд этот нехитрый народный инструмент с двумя струнами. Я возблагодарил судьбу, что хватило ума не купить карнай. Мой инструмент и днем, и ночью не смолкал, его передавали из рук в руки, слово священный штандарт. Его приходили слушать из других вагонов. Атональная оратория для поезда, голоса, храпа и комуза стала навязчивым саундтреком абсурдного фильма, сопровождавшего мой беспокойный сон, прием пищи, грустные размышления и осторожные, словно вахты сапера, походы в туалет.
Беседы под стук колес
В целях экономии электроэнергии в поезде никогда не включали свет, и сумерки наступали с заходом солнца. Однако сумрак не омрачал нашего существования. Ночь напролет, не умолкая, звучали таджикские песни в сопровождении комуза, люди танцевали и искренне веселились. Я напрасно заставлял себя заснуть.
- Эй, друган! - укоризненно теребил меня за ногу сосед снизу. - Нехорошо спать! Слазь сюда! Общаться нужно! Анекдот рассказать! Песни поем! Зачем спать? Дома спать будешь!

Я почувствовал себя черствым букой и спустился вниз, чтобы присоединиться к сумеречному веселью, органично влиться в международный коллектив. Условно я назвал моих самых близких друзей так: Ортодокс (он все время молился), Балагур (сами понимаете почему), Бизнесмен (так он сам себя представил), Визирь (он пытался постигнуть онтологическую суть мироздания и донимал меня вопросами). Все они ехали в Россию искать работу. Как я понял, все они будущие нелегалы. Ортодокс недавно свадьбу сыграл с размахом на 12 тысяч долларов. Едет в Москву долг отрабатывать. Балагур уже три года в Москве нелегальничает, деньги домой отсылает. А Бизнесмен вообще говорит, что у него сумма ежемесячного товарооборота составляет 50 тысяч долларов. Правда, по его полуистлевшей майке, заставшей еще времена басмачества и коллективизации, этого не скажешь. Хотя у богачей свои причуды.
- Ну ведь можно неплохо заработать на наркотиках? - простодушно спрашиваю я его.
- Наркотики - это плохо, - уклончиво отвечает Бизнесмен. - Но заработать можно.
Мужики вокруг загадочно смеются.
- Всем хорош наша страна, горы, реки, воздух, - мечтательно говорит Балагур, - только работа нет. Я все умею. Крышу строить, дом покрыть. Но некому.
«ТАНЦУЮЩИЕ В ТЕМНОТЕ»
- Хочешь кат, хочешь шмат! Все есть! - по-братски приобнял меня за плечи Балагур. Он развязал целлофановый узелок и дал мне понюшку какой-то темной сыпучей субстанции типа нюхательного табака. - На, друган! Положи под язык.
- А что будет?
- Хорошо будет.
Все выжидательно смотрят на меня. Что не сделаешь ради интернациональной дружбы! Я послушно кладу. Горечь разлилась по рту. Слюна потекла ручьем. Через минуту в голове туман, на душе обман, в очах помутилось, мир вздрогнул, взмыл вверх и в танце закружился вокруг меня. Поплыли лица, полки, окна. Накрыло меня прилично и отпустило только спустя вечность. Я ощутил прилив радости и невыносимую легкость бытия. По их понятиям, кат не наркотик. Таджики сосут эту штуку постоянно, и их совсем не плющит от нее. Это как у нас покурить. Балагур играл на комузе и, пританцовывая, пел специально для меня по-русски:
Муджнуну было
двадцать лет,
Он хотел пожениться.
Родитель дал ему совет:
«Надо сначала институт
закончить.
Красивий девушка много».
Потом он, ерничая и кобенясь, пел по-таджикски, обращаясь ко мне лично, а публика просто каталась по вагону от смеха.
- Про что ты поешь? - спросил я Балагура, чтобы принять участие в общей ржачке.
- Я пою про то, как встретил русского брата в вагоне Москва - Душанбе, какой он умный, красивый, добрый, щедрый.
Этот перевод вызвал цунами хохота.
ПРЯЧЬСЯ, КТО МОЖЕТ!

- Разрешите! - проводник приподнимает мое сидение, выкапывает из угля какой-то коробок и уносит его в неизвестность. Через десять минут он возвращается, снова лезет под мой диван и, достав из под угля какой-то мешок, уносит его. Чудеса, да и только! Выходит, подо мной не только уголь!
Неожиданно поезд останавливается. Песни, танцы, шутки, интермедии, словно, по неслышимой команде, мгновенно стихают. Нависает мрачным облаком жуткая тишина, словно в вагоне кто-то умер. Не слышны в вагоне даже шорохи. Все здесь замерло.
 «Кузай дальсаре таможенная декларация кардай ердык» - примерно так, проходя по вагону, тревожно кричал проводник, когда мы подъезжали к пограничной станции Ганюшкино.
- Если хочешь, чтобы сумка твой не сильно проверяли, надо всегда дать сто рублей проводнику, - запоздало посоветовал мне Балагур. Но я не опустился до мздоимства.
- У тибе всего один рюкзак? - спрашивает меня суровый таджик с глубоким шрамом на лбу, подсаживаясь на мой диванчик.
- Да, - отвечаю я.
- Ти скажи, что вот эта сумка - ваша? Тут вещи моей сестры! Вот, гляди....
Я, наверное, был очень сильно похож на дурака (почему, собственно, был?), но с подобной просьбой ко мне обратились еще четыре пассажира. И они очень обиделись, когда услышали мой вежливый отказ.
- Двери заблокируй! - раздалась зычная команда. Это по вагону уже идут пограничники.
- Русский! Скажи, что эта дыня твой! - жалобно попросил меня Визирь. У него в сумке лежала огромная дыня. Он с ней постоянно носился как с писаной торбой - то доставал, то прятал.
- Мне нельзя! У меня судимость! - ответил я шепотом. Такое объяснение удовлетворило Визиря. А я подумал: «Если в этой дыне найдут наркоту, то мне будет непросто убедить таможню, что я просто пошутил». Пограничники с большими овчарками прошли быстро. Один только задержался возле меня, зачитавшись моим плечом.
- Нерусский, что ли? - спросил он, тыча пальцем в наколку.
- Русский, - ответил я гордо.
- А что ж ты не по-русски пишешь? - вознегодовал он. - Ты же не американец какой! Эх!
Хорошо, что это был не повод не пускать меня в Москву. После погранцов пришли таможенники в черной форме с маленькой юркой любознательной собачкой неясной породы. Судя по тому, как они споро и по-доброму проверяли багаж, проводницы дело свое делали добросовестно. Но мой рюкзак был потрошаем и перетряхиваем словно рождественская утка.
- На-ка открути вентиляционную решетку и светильник! - кропотливо, словно археолог Золотое руно, исследовав мой рюкзак, сказал мне один из них, протягивая пистолет-отвертку.
- Я никогда этого не делал, током не шарахнет? - растерялся я.
- Просто подставляешь к шурупу и нажимаешь курок.
Я добросовестно открутил вентиляционную решетку и светильник. Таможенник очень внимательно изучил их пыльную внутренность. Наркотиков, к его удивлению, и там не было.
- Я не буду больше платить! - раздался из глубины вагона истерический визг таджикской дамы. - Я уже платила! Вы не имеешь права!
- Она в декларации вместо слова «май» написала «05», теперь ее на каждом пункте пытаются высадить или бабки содрать! - злорадно смеялся Балагур. - Она уже рублей пятьсот отдала.
- А не проще исправить?
- Тогда вообще высадят!
Нас проверяли на казахской и на русской границах пограничники, таможенники, линейная милиция и еще какие-то непонятные люди. «Секретные службы!» - как пояснил мне всезнающий Визирь. Не знаю, делилась ли проводница с таможенниками, но при мне наркотики ни у кого обнаружены не были. Последним в этой проверочной череде прошел по вагонам бригадир поезда. Печально посмотрел на раскуроченные светильники, решетки и сказал негромко в пространство, неизвестно что имея в виду: «Гады».
После пограничников и таможенников появились комары и мухи.
Для полного дорожного комплекта не хватало только еще поноса. Но и он, проворный проказник, не заставил себя долго ждать. В туалет была огромная очередь. В прокуренном тамбуре пахло коноплей. Кто-то только что пропустил косячок...
 
- Это что! - с какой-то неясной ностальгической ноткой вздохнул Визирь, когда ужас проверок миновал. - Раньше, два года назад, они в жопу лазили.
- Да ну! Не может того быть! - в ужасе всплеснул я руками, потрясенный бесчеловечными методами борьбы с наркоторговлей.
- Да! - горячо и почти одновременно подтвердили Балагур и Ортодокс. - Не понравился твой лицо, он отводит тебя к проводнице в купе и пальцем в жопу...
- А может быть наоборот - если понравился? - наивно предположил я.
- Если глаза бегают туда-сюда, тогда и лезут в жопу... - настаивал на своей версии Визирь.
- А сейчас не лазят? - спросил я.
- Нет.
- Значит, можно провезти? - предположил я. (Теперь я понял природу очереди в туалет после последнего пункта проверки!)
- Провозят, - неопределенно ответил Визирь.
- Но все-таки иногда ловят наркоторговцев в поезде! - говорю я.
- Когда ты жадный, проводнику мало дашь, тогда и ловят, - мрачно согласился Визирь. - Сейчас никто постоянно уже наркотики не перевозит. Все едут честно зарабатывать. Но один раз можно, - благодушно заключил он.
ВАГОННЫЙ КОММУНИЗМ
Я проснулся с первыми лучами солнца, соскочил с полки вниз и (о дьвольщина!) не обнаружил своих единственных летних сплетенных из тончайшей кожи тапочек. Я обошел весь вагон босиком. Не было тапочек и в тамбуре! И в следующем вагоне я их не обнаружил! Как мне без ущерба для босых ног посетить залитый зловонной жидкостью туалет, от вида которого поседел бы сам Хичкок, а Коко Шанель вообще хватил бы кондратий, случись ей ехать по ее парфюмерным делам в этом вагоне. Через час появился Бизнесмен в моих штиблетах. Он ходил в другой вагон в гости к землякам.
- У тебя тапки открытые здесь, в них ноги не потеют, а у меня - смотри! - он показал свои черные зимние ботинки с высоким верхом и меховой внутренностью. - У меня потеют.
Против такой железной аргументации бессилен был бы и Гегель и Шлегель и Аристотель.
- У тебя телефон Москву ловит? - спросил меня Визирь. - Дай-ка сюда, пожалуйста, мне надо предупредить, чтобы встретили.
Я скрепя сердце дал. Визирь позвал Балагура, Ортодокса и еще крикнул в конец вагона своему кунаку, всех пригласил за компанию позвонить.
- Мы все братья и ничего не должны жалеть друг другу: тапочки, ботинки, телефон, - видя мои мучения, поучал меня он, после того как все позвонили по моему телефону. - Если просят дыню перевезти через контроль - помогай! Вот если бы ты понимал это, то сейчас позвонил бы жене и сказал: «Мои братья поживут у нас, пока не найдут себе квартиру!» Согласен? Ведь если бы ты приехал на Памир, тебя бы все пустили в дом. Живи сколько надо! Ешь! Пей! Вот угощайся, как брат! - он пододвинул ко мне свои полбуханки белого хлеба и свою чашку с чаем. Потом, видя, что я не притронулся к яствам, обиженно засопев, презрительно отвернулся к окну. Мне было мучительно больно и стыдно, но я так и не решился пустить весь вагон к себе пожить. Однако моими летними штиблетами мои таджикские друганы до конца поездки активно пользовались, чтобы сходить в туалет. В моих им было удобнее и быстрее: шнуровать не надо.
Духовная жизнь нашего поезда не ограничивалась только песнями, танцами, косячками да походами в туалет. Мы еще и читали. Поначалу я был единственным чтецом в вагоне. То есть я единственный имел предмет чтения - газету «Комсомольская правда». Но вскоре тяга к газетной мудрости, как свиной грипп (смешно, правда?), передалась остальным. Как и комуз, моя газета стала предметом всеобщего поклонения.

- Можно почитать? - спрашивали меня пассажиры и бережно брали у меня газету. Вместе с газетой пожилые чтецы брали у меня и очки. Некоторые ленивые, но любознательные пассажиры просто садились напротив меня и просили пересказать содержание газеты. И я, разложив ее перед собой, статью за статьей методично и терпеливо под монотонный стук колес, песни комуза, храп, прихлебывание и чавканье уже в который раз пересказывал казахский выпуск «КП», поясняя иллюстрации и подписи к ним. Мой вагон на какое-то время превратился в избу-читальню, а я в революционного агитатора-пропагандиста. Мой сосед по вагонным нарам Ортодокс переводил то, что я рассказывал, тем товарищам, кто не понимал меня. (Находились и такие!) Все было спокойно, пока я читал о Татьяне Пельтцер, о расставании Башарова с Навкой. Но когда я дошел до статьи Дарьи Асламовой о том, как русский парень из Сибири принял ислам и стал террористом, мои слушатели словно с цепи сорвались. Началась распря. Мужики стали громко кричать на своем гортанном наречии и тыкать пальцами в мою сторону. Ортодокс и Балагур, в свою очередь, кричали на них. Я вертел головой то на слушателей, то на своих друганов Балагура и Ортодокса. Мои-то кричали громче, и наконец Ортодокс просто вскочил и врезал ближайшему оппоненту в рожу. Его попытались удержать, но подключился Балагур и врезал сразу нескольким миротворцам. Брызнула кровища. Басурмане сразу заткнулись, видимо, согласившись с этими вескими доводами. Воцарилась неловкая пауза. Все занялись своими делами: кто отвернулся к стене спать, кто принялся хлебать чай, а кто-то пошел курить.
- О чем спор? - несмело спросил я Ортодокса, когда тот отдышался.
- Я сказал, что настоящих верующих мусульман из ста тысяч один. Что неверный не может стать мусульманином никогда.
- А в морду почему бил?
- Чтоб понимали, - сухо ответил Ортодокс.
ЧЕЙ МУЛЛА ЛУЧШЕ?
После давешней религиозной распри до конца путешествия настал час Ортодокса. И на его улицу пришел курбан-байрам. Он вдруг из молчальника и молильника стал несносным проповедником. В качестве паствы он избрал меня. Остальных он, по-видимому, уже достал.

- Поспорили как-то русский мулла и таджикский мулла: чья вера лучше, - проповедовал он. - Попросили Бога, чтобы дал им зерна для посева. Дал им Бог зерна поровну. Посадили они зерно, помолились, ждут. Через полгода у таджикского муллы вырос богатый урожай, а у русского муллы все засохло. Пришел он к таджикскому мулле: «Дай мне зерна». А тот говорит: «Бери». Ну теперь понял: чья вера крепче?
Я покорно слушал, как добросовестный ученик медресе. Мне стоило большого труда скрыть свой умище и не вступить с ним в полемику. А ведь я мог его уделать. Нелогичность его притчи заключалась хотя бы в том, что это он ехал на заработки в Россию, а не я к нему в Душанбе.
Время от времени вагонные цыганки, шедшие мимо нескончаемой чередой, перебивали наши занятия.
- Подай моим детям, и Бог поможет твоим! - обращались они ко мне, как к главному спонсору. От благотворительности меня сдерживало лишь то, что в этой сомнительной сделке они бесцеремонно и без спросу брали в посредники самого Бога. Визирь всю дорогу колдовал над своей единственной дыней. Когда мы проезжали русские города, он пытался сделать бизнес и сбыть ее сначала по 500 рублей за штуку. К его удивлению, дыню никто не покупал. Чем ближе мы подъезжали к Москве, тем ниже становилась ее цена. Таков суровый закон рынка.

САЛЯМ АЛ-ЛЕЙКЮМ! МОСКВА!

- Подъем! - гаркнула мне на ухо во всю луженую глотку проводник. Мои друзья уже сидели при полном параде: торжественные, гладко выбритые, слегка настороженные, нахохлившиеся, все как один в спортивных костюмах «Найк», «Адидас» и бейсболках. При наличии хорошей фантазии их вполне можно было бы принять за таджикскую национальную сборную по бейсболу. Это мог бы сделать Герберт Уэллс или тот же Хичкок.
«Не все шабан, придет и рамазан», - говорят таджики. И нашему путешествию пришел конец. Поезд Душанбе-Москва прибыл на Казанский вокзал в 3 часа утра (или - ночи?). Темно было в Москве в то утро. На платформе таджиков радушно и тепло, как старых друзей, встречали заспанные русские милиционеры. Их было человек пять-шесть. Они бегло просматривали сумки и, найдя дыню, радовались как дети. Таджики, судя по улыбкам, с радостью расставались с дынями. Интересно, а насколько радушно таджики встречали бы русских милиционеров на вокзале в своем Душанбе? Поди не стали бы специально подниматься в такую рань!
Возле вагона, суетятся крепкие пацаны европейской расы и принимают у проводников те самые ящики и мешки, над которыми я спал и с которыми таджики всю дорогу носились по вагону. Я иду по перрону, усталый, злой, не выспавшийся, песок на зубах, морда в угле. Бдительные милиционеры выстроили в ряд группу перепуганных таджиков: проверяют документы и шмонают багаж. Другие их соотечественники отчего-то проходят торжественно и беспрепятственно.
- Регистрация, разрешение на работу нужна? - участливо спрашивает меня высокий парень в черной куртке. Видимо, за двое суток пути с таджиками я, все-таки, успел необратимо ассимилироваться и мимикрировать.
Сколько их сегодня, российских таджиков, узбеков, туркменов, энергичных и веселых, приехавших покорять Москву? Тысяча, сто тысяч, сонм или просто - дофига? Все эти новые граждане вольются в наше общество: пойдут на стройки, на лесопилки, в автомастерские, сядут за руль автобуса, маршрутки, такси. Сегодня можно встретить мигранта и в качестве служащего банка, и в качестве медицинского работника, врача. Они наращивают свое присутствие. А те, кто не находит себе работу - просто выходит на большую дорогу. Кушать-то хочется. Многие найдут себе простых, русских баб, одиноких, забытых и невостребованных. И русские бабы их полюбят, потому что они парни красивые, здоровые, темпераментные, работящие, и, главное - трезвые. Одни построят дом, создадут здесь семьи и будут методично размножаться, при этом регулярно высылая деньги в свои кишлаки, своим основным женам и детям.
Таджикистан - постоянный и крепкий донор рабочей силы для России. Но, похоже, он вскоре возьмет на себя еще и функцию репродуктивного донорства. Русский мужик развратился и избаловался в такой халявной ситуации, и оттого совсем утратил навыки постоянной работы, и желание трудиться. Такое понятие, как  «престиж человека труда»  утрачен нами, похоже, навсегда. Сегодня «русский – дворник», такой же анахронизм, как и  «еврей – шахтер». А «фрезеровщик» уже давно стал персонажем анекдотов и скетчей. Мы как-то более склонны сегодня что-нибудь охранять - желательно, сутки через трое. И русский охранник чувствует себя немножко богом и на  «работяг» смотрит свысока. Найти непыльную, высокооплачиваемую работу сегодня считается, чуть ли, не доблестью. Ох, боюсь я братцы, что если так пойдет и дальше, если мы будем такими темпами сдавать свои позиции, мы, русичи, вскоре вовсе элиминируем из популяции.
На небе несмело занималась прекрасная заспанная Аврора. По утреннему перрону шли счастливые, словно дети малые, милиционеры с дынями в руках. Дежурство прошло не зря. Следом шли такие же счастливые таджики. Никого не задержали, и к тому же их дыни кому-то доставят сегодня радость! А впереди их ждет новая, полная трудов жизнь!
Я вышел с перрона на Родину и содрогнулся от ужаса и омерзения. На привокзальной площади кругом меня словно «зловещие мертвецы» бродили с невидящими взорами полупьяные смердящие существа, протягивая ко мне трясущиеся руки, настойчиво заплетающимся языком требуя рубль до завтра. Три часа утра! В деревне началась первая дойка! На околоземной орбите завершен очередной выход в открытый космос. А эти люди были пьяны вдрабадан, в куски, вдрызг! Возле киоска мужик в лохмотьях корячится, пытаясь подняться, но тут же падает, глухо ударившись об асфальт головой. Попытка не засчитана. Двое других темных призраков шарят в сумке у спящей толстой бабы. Бомжи повсюду. Они тут и там возлежат в вольных, расслабленных позах, словно в отеле, потягивают из бутылок по кругу какое-то питье. Спрашиваю околоточного, мирно наблюдающего шумную компанию пьяных бомжей, человек тридцать:
- А почему вы их не прогоните отсюда? Сюда же иностранцы приезжают! Вокзалы - это же лицо России!
- А мы на вокзал их не пускаем, - сказал милицейский. - И вообще в участке столько места нет. Гляди, сколько их! Если государству до них нет дела, то мы-то тут при чем?
Таджики, гонимые нуждой и голодом, тянутся сюда бесконечной чередой, чтобы вкалывать у нас в России за копейки, добывая средства к существованию, в то время как здоровый ленивый русский мужик потихоньку спивается доступным круглосуточно пойлом и постепенно элиминирует из популяции.


КАК Я ЧУТЬ В ИНДИЙСКОМ ОКЕАНЕ НЕ СГИНУЛ

Как порой прекрасно в Рамадан, пересечь Индийский океан»

(Афанасий Никитин, путешественник, негоциант)

1.

День засыпал. Сумрак накрыл Москву. Журналисты России выключают компьютеры и расходятся по домам, по любовницам, в театры, музеи, в пивные, в бары и пельменные. Опустел и коридор шестого этажа редакции «Комсомольской правды». Лишь один журналист не расходится по домам и пельменным. Он ждет, когда закончит работу его любимая девушка, чтобы увезти ее домой и предаться с ней пороку прелюбодеяния. Этот журналист – я. Я сижу в кабинете один, и читаю скучную и слюняво-блевотно-целомудренную «Исповедь Руссо». Неожиданно дверь растворяется и в ней возникает светлый образ главного редактора Сунгоркина Владимира Николаевича.
- Один? – спрашивает он, с удивлением обнаружив меня, легкомысленного и не самого добросовестного трудофила, после рабочего дня на рабочем месте.
- Совсем один, – скорбно отвечаю я. Сунгоркин входит в кабинет. Садится рядом на стул. Увидев на столе фотографию, на которой мы с Варсеговым сидим с двумя телочками за бутылкой водки, берет ее в руки.
- Молишься, что ли, на нее? Где это вы?
- Всяко бывает, Владимир Николаевич. Это мы в Баку, трусами торгуем.
- Работаешь?
- Работаю.
- Признайся честно, сколько ты сегодня принял на грудь?
- Нисколько, - отвечаю гордо я, и делаю мощный, шумный выдох в его сторону, как Гаишнику.
- Странно. Но почему? – еще больше удивляется он, - ведь после семи можно.

В самом деле, согласно не писанному редакционному законодательству, праздновать юбилеи, проводы, новоселье, отпуск, именины, сватовство, поминки, первую получку, отходную, и просто выпивать для здоровья и куража, разрешается высшим повелением после семи. Пей – не хочу! Я разрушаю его представления о Воле.

- Мне подружка не велит, - смущенно признаюсь я. – Я ее жду.
- Я уж обрадовался, что ты усердно так работаешь до ночи. Ты мне объясни, Саша, почему ты так мало пишешь для газеты? У тебя меньше всех строк за год получается. Никто меньше тебя не пишет в редакции. Да я думаю, что и в стране никто не пишет меньше.
- Я убежден, что и в мире никто не пишет меньше меня. Но так получается. Я много времени провожу в командировке. Потом долго и медленно пишу….
- Но Скойбеда и Сапожникова тоже в командировках неделями бывают. Но пишут в два раза больше тебя. Ладно. Проехали. Есть какие-то интересные задумки?
- Есть одна. Я собираюсь с Федей Конюховым яхту гнать из Сейшел в Грецию.
- Что за яхта? Когда?
- Яхта Вадима Цыганова, мужа певицы Вики Цыгановой. Мы ее будем гнать мимо Танзании, Кении, Сомали, Эфиопии… Перелет мой на Сейшелы Вадим оплачивает…
Сунгоркин помолчал, прикидывая что-то в уме.
- Веселая, однако, у вас компания собирается. Ладно. Сомали - это хорошо. Только перегоняй яхты в свой отпуск, а не в рабочее время. Ладно?
- Хорошо.

2.

- Зачем ты ввязываешься в эту дурацкую авантюру? – спросил меня перед отъездом мой коллега, умудренный военный журналист. – Оно тебе надо? Вы же вдоль Сомали неделю будете идти! Убьют на ***. Они же безумцы. Ради чего? Ради славы? Ты же не мальчишка, а взрослый мужик. Невеста – красавица. Дача! Фазаны! Тебе, в твои года, надо жить без риска, наслаждаться счастьем. Откажись, глупыш, пока не поздно! Не хотелось бы оплакивать тебя в ресторане….

Насчет того, что я уже взрослый мужик, это он очень проницательно заметил. А насчет риска и славы, я тогда совсем не думал. Что греха таить: я наивно предполагал слегка развлечься, отдохнуть от суеты редакционных будней. А что: Сейшелы, креолки, йо-хо-хо, бутылка рома, яхта, Индийский океан, рыбалка, Персидский залив, Средиземное море.
Дело в том, что муж и продюсер певицы Вики Цыгановой, автор текстов ее песен, Вадим Цыганов решил перегнать свою яхту «Святая Виктория» из порта Сейшельского острова Махэ в Грецию. Двухмачтовая шхуна «Святая Виктория» спущена со стапелей в Дании в 1949 году и была изначально рыболовецким судном. Прошла все моря  океаны и была с почетом списана на заслуженный отдых по истечении положенного для кораблей срока. Мачты ей достроили во время реконструкции.
Яхта стояла в порту и каждый месяц Вадим платил за место у причала по штуке баксов. Причем, сам он вырывался на Сейшелы весьма редко, поскольку был занят различными  проектами. Мало того, что он своей жене концерты и гастроли устраивал, так он еще и мебелью креативной, элитной занимался. У него мастерские мебельные. Когда тут на Сейшелы ездить? А в Грецию можно и на выходные слетать, порыбачить на своей яхте. Но, на то он и продюсер и шоумен, что из перегона яхты он сделал общественно-значимое событие. Он решил переправить через моря и Океаны икону и мощи святого Федора Ушакова, как символ могущества российского флота и в память о святом. (Мощи висели на шее Федора Конюхова а веревочке, в мешочке) В 2002 году героический адмирал Федор Ушаков был канонизирован русской православной церковью и является покровителем Российского Военно-морского флота. Но не все об этом знают. Вадим Цыганов, планировал пройти на «Святой Виктории» от Сейшельских остовов до Греции по местам побед русского флота под командованием адмирала Федора Ушакова над французским, алжирским и турецким флотами. Мы собирались везти на корабле икону святого Федора Ушакова и частицу его нетленных мощей и предполагали собрать деньги на строительство храма в его честь в Сергиевом Посаде.

Кто не знает: Ушаков Федор Федорович (1745-1817) флотоводец, адмирал, политик и дипломат. Один из создателей черноморского флота, с 1790 его командующий. Одержал множество исторических побед в морских битвах с минимальными потерями. Разработал новую тактику морских сражений. Успешно провел Средиземноморский поход русского флота в войне против Франции, штурмом овладел крепостью Корфу. Канонизирован воин Ушаков Православной церковью в 2000 году.  На острове Корфу в честь святого установлен памятник, его именем названа улица.

Для придания значимости Вадим попросил возглавить экспедицию через Индийский океан Федора Конюхова. А с Федором Конюховым мы учились в одно и то же время в Одесском мореходном училище. В те далекие времена он был застенчивым и не очень общительным курсантом. Он стеснялся своего имени Федя, и девушкам представлялся, как Николай. А знаете – почему? Потому что после выходя фильма Гайдая «Операция «Ы» и другие приключения Шурика» имя Федя было дискредитировано главным отрицательным героем одной из новел. Помните? «А может, не надо, Шурик?» «Надо, Федя, надо!»

А сейчас Федор Конюхов, это знатный российский путешественник, яхтсмен, заслуженный мастер спорта по спортивному туризму, член Союза Художников СССР, автор более 3000 картин, член Союза писателей России, автор 11 книг. Первый россиянин, побывавший на Южном и Северном полюсах, на Эвересте. Совершил 4 кругосветных путешествия, 15 раз пересек Атлантику, один раз на весельной лодке. Православный священник (диакон)
Такие вот бывают совпадения. Мы созвонились с Вадимом, и он согласился взять меня в команду.

Я решил мужественно в течение трех недель переносить все эти напасти: рыбалку, креолок, ром. Полагаю, что я был не одинок в своей самоотверженности. Хотя, несомненно, были среди нас люди, которыми двигали патриотические и духовные интересы. Так что, даже я, грешный, не обремененный добродетелью, мог впоследствии, насупив значительно брови, в умной и свободной беседе с какой-нибудь очаровательной крошкой, за бокалом сидра, прихвастнуть, при случае, что  вложил свою лепту в возрождение русской духовности.

3.

Неожиданно, негаданно, наши приключения наши начались задолго до шторма в Индийском океане. Исполненная отваги и благородных, оптимистических планов команда: спонсор и шеф, Вадим Цыганов, знатный путешественник Федор Конюхов, и мы – случайные, неквалифицированные аватнюристы, - Сашка Мешков, аспирант-океанолог, исследователь аномальных явлений, Леня Гаврилов, казак, военный историк, владелец антикварного магазина, Влад Середа, сели на самолет и полетели на Сейшелы через Катар. В салоне было много свободных мест. Я сел в кресло, у окна. Рядом со мной вообще никого не было. А наши ребята скучковались в одном месте, в трех ярдах позади меня.
- Саня! – радостно окликнул меня Гаврилов, двухметровый, упитанный, паренек, - Пошли к ребятам! Там наливают!
Мне почему-то, именно в полете, хотелось побыть одному, медитировать, размышлять, смотреть на облака. Тем более, что меня совершенно не интересовала фраза «Там наливают!». Подумаешь: Наливают! Да что я, алкаш дворовый, что ли? Меня на «наливают», на фразу эту, не купишь! Потому что я загодя и сам, благоразумно, по-традиции,  затарился с запасом в дьюти фри своим любимым вискарем. Я переобулся (на катарских авиалиниях выдают одноразовую сменную обувь, зубную щетку, полотенце, мыло, шампусик), выбрал в телевизоре кровавый боевичок (там были фильмы на всех языках!), и приготовился к прекрасному, беззаботному досугу. Через пару-тройку часов принесли чудный обед с красным вином. (Я заказал паэлью). Жизнь казалась мне прекрасной. Там, в Москве, мои коллеги ходят по редакции, суетятся, мучительно соображают: что делать? Как жить? Что писать? А я сижу в салоне Катарского самолета, сытый, довольный, и скоро увижу мировой океан.

Однажды, проходя после посещения сортира мимо благородной компании моих друзей, я заметил, что они разговаривают несколько громче и оживленнее, чем раньше. Их общение постепенно становилось похожим на предвыборные, телевизионные дебаты. А еще через час, я услышал со стороны моих дискутировавших друзей, крики «Чурки! ****и! Суки! Я вас всех….!», кряхтение борьбы без правил, и глухие удары по плоти. Рядом со мной на кресло плюхнулся Федя Конюхов.
- Не ожидал я от него такого! – сказал он, тяжело дыша. Я оглянулся и увидел фрагмент скульптурной группы «Лаокоон и его сыновья», Агесандра Родосского. Только на этот раз, жреца Лаокоона скручивал удушающим приемом не змей, а его сыновья. Мой тучный друг, исследователь аномальных явлений, Гаврилов, вскормленный салом с молоком исполин,  сдерживаемый с двух сторон компаньонами, пытался вырваться из их цепких рук. Невыносимое страдание и гнев были написаны на его красном лике, обезображенном гримасой греческой трагедии.
- Давай держаться от них подальше, - сказал Федор, - Наверное, их заберут в полицию. В Катаре сейчас великий пост Рамадан. А он вишь-ты, как….
 
Естественно, подумал я, - что для мусульманской полиции будет благом арестовать буйного, бухого неверного. По радио объявили о том, что самолет идет на посадку в столице Катара городе Доха. Попросили занять свои места, отключить телефоны и пристегнуть ремни. Но именно в это время схватка достигла своего апогея. Крик торжества вырвался из зева Гаврилова, он сумел на секунду вырваться из томительного клинча. Подбежали стюарды, чтобы усмирить бушующую плоть аномального исследователя. Некоторое время умиротворенный Гиварилов, уставший после схватки витязь, сидел молча, насупившись, словно обиженный Гаргантюа, у которого отняли чупа-чупс. Но едва только пассажиров пригласили к выходу, как он, словно очнулся от комы.
- Убью! Суки-и-и-и-и-и….
Сдерживаемый Вадимом Цыгановым и Владом Середой, он прошествовал, мимо таможни, мыча нечленораздельные лозунги. В туалете Вадим, пытаясь привести в чувство, и в светлый рассудок разъяренного члена команды, провел удачную серию ударов по корпусу разбушевавшегося Лаокоона, отчего тот согнулся пополам. И в этот самый момент вошла полиция и всех арестовала. Мы с Федей избежали этой участи, поскольку прикинулись незнакомцами.

- Нам придется с тобой вдвоем переплывать океан на «Святой Виктории». Ты не боишься? – мрачно спросил он, когда мимо нас провели скрученного полицейскими Леню.
- Нет, - ответил я, даже не задумываясь.
Буквально через три минуты после объявления нашего рейса на Сейшелы, прибежал запыхавшийся, словно марафонец Федиппид, Вадим Цыганов.
- Мужики! Летим отсюда!
- О! Хорошо! Значит, теперь уже втроем пойдем через океан, - обрадовался Федор.
- Дела плохи, - сказал Вадим, - Парней наших задержали. Но обещали завтра отпустить.
- Пусть этот буян летить домой, - сказал сурово Федор. (Федор говорит с акцентом жителя глубокой сибирской деревни)
- Да, это даже не обсуждается, - согласился Вадим, - Представляешь, если такая гора, в океане, начнет буянить? Он яхту перевернет!
На этот раз мое место в салоне самолета оказалось рядом с Цыгановым. Место Конюхова оказалось далеко позади. Вадим достал из недр сумки початую бутылку виски. Праздник продолжался.
- Слушай! – загорелся вдруг Вадим, - А получается даже лучше, чем могло быть. Смотри, какие препятствия с самого начала чинят нам злые силы. Это же для твоей статьи прекрасная деталь. Но мы все равно идем вперед. Не все дошли до финала, но мы не сдались!
- Конечно, я напишу, как мы пытались уладить международный конфликт, - согласился я, - Это же первое суровое испытание твердости нашего духа.

4.


И вот, наконец, мы прилетели из суровой, деловой и распальцованной Москвы на беззаботные и праздничные Сейшелы (через суровый Катар) на остров Махэ, ранним тропическим утром. Когда мы, получив наши рюкзаки, вышли на площадь, возле аэропорта, Федор сказал задумчиво:
- Ты, Саша, не вздумай писать в свою жалкую, желтую газетку, о том, что произошло в Дохе.
- Я буду писать правду, - ответил я, как и подобает отвечать прогрессивному журналисту.
- Ты не напишешь об этом, я сказал! – взорвался отец Федор, - Мы начинаем Богоугодное дело! Икону Святого Федора пронесем по местам Славы российского флота!
- Тем более, нельзя начинать такое дело со лжи! – сказал я, - Вот скажи, Федор, почему я должен обманывать читателя? – спросил я, - Ты, если хочешь, можешь врать своим читателям, сколько хочешь. А я напишу, все, как есть!
Великий путешественник, попытался возразить мне, но, не найдя аргументов, в гневе бросился на меня. Я ловко, насколько позволял мне рюкзак за спиной увернулся от его броска, и в ту же секунду мы схватились с ним в мертвой схватке, готовые растерзать друг друга за Правду. Каждый – за свою. Но у меня она  опиралась на аргумент свершившихся на наших глазах фактов, а у Федора, на Религию. Я верю в Бога, но Вера и Религия в моем сознании стоят не на одном уровне. Вера – это от Бога, а Религию создали люди для своих целей.  Вадим Цыганов, растерянно и деликатно, стараясь, не причинить боли, пытался нас растащить в стороны, словно рефери зарвавшихся боксеров. Федор изловчился и сорвал с лица моего очки, отскочил в сторону, словно гепард, и, с торжественным видом финалиста, разломил их об коленку и, бросив на землю, растоптал их ботинком.
- Теперь ты точно ничего не напишешь, - сказал он.
Я несколько разочаровался в капитане и в святости нашей экспедиции. Но что делать: служители церкви иногда жестче, чем велит истинная Вера, доказывали правоту своих взглядов силой своей. Апостол Петр отсек ухо пареньку, слуге священника. Апостол Павел ослепил своего оппонента, препятствующего его проповедям, волхва Элима на острове Пафос. Федор возжелал побить меня и ослепил, лишив меня очков моих, лишь за то, что я был не согласен с его взглядами. Жириновский в гневе облил соком Немцова на теледебатах. Все мы созданы из одного божественного теста. 

В какой-то момент великая скорбь о человеческой жестокости охватила меня, и расхотелось мне переплывать Индийский океан в такой компании. Я тихо помянул всех невинных жертв религиозных войн, убиенных лишь за то, что верили в других Богов. Мы свято чтим память мучеников, принявших смерть за Христа, но проклинаем миллионы тех братьев наших иноверных, кто пострадал от воинствующих христианских миссионеров, за другую Веру, за Аллаха, за Кацалькоатля, Перуна. Но возвращаться домой, в Москву, еще больше не хотелось. Я подумал: ничего, поживу на Сейшелах месяц-другой и поеду домой. До океана мы добирались, храня суровое, скорбное молчание, надутые, как быки.


5.
 

 Наша двухмачтовая яхта "Святая Виктория", красавица, похожая на экзотическую игрушку для взрослых детей, спряталась в маленькой бухте, в порту "Виктория". Она вполне бы сгодилась для декорации фильма о пиратах. 
- Елки-палки! – воскликнул в отчаянии Федор Конюхов, беглым взглядом осмотрев судно, - Да это же не яхта… Это же… На ней нельзя в океан! На ней только девок вокруг острова катать да рыбу ловить в двух милях…
На «Святой Виктории» в самом деле, можно было бы замечательно провести уик энд и медовый месяц или домашний арест. Там был бар, столовая, кают-компания с телевизором и музыкальным центром, и, самое необходимое устройство для перехода через океан - сауна. Да, да! Самая настоящая сауна! Какой океан без сауны! Вода, да и только!
Вадим стоял с виноватым видом, словно пионер, нарушивший «честное пионерское слово», потерявший галстук, застуканный за курением в сортире.
- Нельзя на ней идти через океан. Потонем! - повторил Федор. 
- Подожди, так мы на ней океан будем пересекать? - растерянно спросил я, – раз она такая ненадежная?
- Ну, значить, такая наша судьба, – как-то не очень убедительно и туманно объяснил Федор. Неясное сомнение постепенно закрадывалось в мою неокрепшую душу. Легкая, коварная тревога овладела мною: а может быть, прав был мой товарищ, когда отговаривал меня ехать? Мне это напомнило знаменитый эпизод из Гоголя: «А что, доедет это колесо до Санкт Петербурга? Нет. До Петербурга, думаю, не доедет!»». У меня еще пока было время отказаться. Но не было смелости. Я отмахнулся от тревоги. Мы же мощи святого воина Федора Ушакова везем. Неужели святые мощи нас не спасут? (Кстати, в лихую годину пиратские корабли сомалийцев промышляли даже в Сейшельских водах).
Многочисленные, небольшие, острова вокруг нас покрыты такой густой и яркой зеленью, что кажется, что это декорации к фильму о Рае Небесном, какого-нибудь несносного выдумщика Спилберга. Сквозь прозрачную толщу воды, кищащую рыбой, виден суетливый и непостижимый подводный мир. Среднестатистический российский рыбак от такого обилия рыбы может легко повредиться рассудком.
На следующий день прилетели из Катара Влад Середа и неистовый борец, правокачатель, исследователь аномалий, Леня Гаврилов.
- Отец Федор! Простите меня! – дрожащим от похмелья, волнения и раскаяния, тихо сказал он, подойдя к Конюхову. Федор хмуро смотрел в даль моря и молчал.
- Я клянусь: до конца плавания ни капли не возьму в рот. Возьмите меня, пожалуйста, в плавание. Простите. Умоляю вас…
- Ступай, - вздохнув, сказал Федор, - Что ж с тобой поделаешь…
На корабле нас встречают остальные члены команды: двадцатилетний сейшельский капитан Стефан Холтшаузен, его ровестник, яхтсмен Вадик Штепенько, механик Джеймс Джейми, 35 лет из Филиппин, его землячка и по совместительству, невеста и судовой кок, девушка с романтическим именем Кармен Виллапана. Джеймс и Кармен частенько напевают свои филиппинские песни, наш казак Влад Середа постоянно читает Акафист, и поет казацкие песни, Федор тоже напевает что-то посконно русское, так что в дополнительном саундтреке у нас необходимости нет.

5.

«Через рай порока достигаешь ада добродетели»
Франц Кафка
 
Мы знакомимся друг с другом за ужином. Рассказываем о себе байки за бутылочкой-другой, третьей вискаря, пива, как водится в незнакомых компаниях, стараясь ненавязчиво понравиться друг другу. Оказывается, с капитаном Стефаном Холтшаузеном, мы некоторое время жили на одной и той же улице Long Street в славном южноафриканском городе Кейптаун, (он там закончил мореходку), и даже имели обыкновение ходить в один и тот же кабачок «Mama Africa», где поет свои песни потрясающий певец Zwelly. Или еще совпадение: оказалось, Вадим Штепенко и Влад Середа - прирожденные потомственные донские казаки. Только с филиппинцем Джеймсом у нас не было совпадений. Он был просто отличный, добрый парень. Тоже хорошее совпадение. И вот надо же такому случиться: ни в Придонье, ни в Кейптауне, ни в Одессе мы не встретились, а тут, на Сейшелах, надо же - сошлись в одной команде, на стареньком корабле, чтобы пересечь Индийский океан, Красное и Средиземное море. За большим столом, на палубе, мы сидим всей дружной командой. Федор Конюхов сидит рядом со мной.
- Ты это… - говорит мне Федор, - Не серчай на меня. Погорячился я. Это с каждым бывает. Пиши, все, как есть… Правду пиши!
Я обнимаю Федора, как брата. Все мы грешны. Все подвержены порокам: гневливости, блуду,  и чревоугодию. А я еще, ко всему, и бухаю. Но – пьянство – не грех! Среди списка смертных грехов нет пианства! Я – искал! Нету! Это просто шалость, недуг духа и дурость! Но нам дарована великая радость Дара Прощения и Любви. Не всем, правда. Только – Избранным!

Подготовкой яхты к длительному плаванию занимается капитан Рост - коренастый, энергичный мужик. Голос у него - командный, да и методы работы тоже. Судя по выправке - военный. Врожденное чутье и проницательность, как всегда меня не подвели. Рост - русский гражданин Сейшел,  пропахший порохом, офицер спецназа, осевший на Сейшелах 25 лет назад в лихую годину. Рост может все. Это именно он нашел нам в команду проворных мореходов Джеймса и Стефана, дешевое топливо, заправил судно под завязку, он закупил продукты и снаряжение, договорился с таможней, оформил документы, нашел механика, а мне - новые очки, взамен разбившихся. Рост сегодня занимается в основном сопровождением русских туристов, в путешествиях. У него все есть: хороший дом, красавица жена Маша, умница дочка Настя, павлинов нет только. Но иногда в разговоре проскальзывает тоска по боевому военному прошлому. Он, как таможенник Верещагин, из "Белого солнца пустыни" живет в достатке, но душа неспокойна, требует драйва.

6.
Я уже писал, что от нашей шхуны веяло романтикой и стариной! Так вот эта самая "старина" дала о себе знать уже через час нашего пробного плавания. Вышел из строя основной генератор, гикнулись аккамуляторные батареи. В машинном отделении хлюпала вода. Да вдобавок, во время швартовке к нашему борту катера с сейшельским дизельным механиком по имени Одри, еще и вырвало крюк вместе с куском борта. Такие вот бывают незадачи с шестидесятилетними созданиями. В этот момент наша яхта показалась мне эдакой симпатичной бабулькой, пустившейся в пляс на свадьбе, после стопки самогонки, и неловко упавшей после первого же фуэте. Хорошо, что опытные капитаны сначала делают пробный выход в океан. Недалеко. Чтобы послушать, как работает двигатель, посмотреть: нет ли слишком много больших пробоин. И представлять себе не хочу, чтобы было, если бы мы обнаружили поломки в океане, во время шторма, у побережья какого-нибудь Сомали. Назад мы шли под парусами.
 

Вечером поймали маленького шустрого ребенка рыбы-молота, шалунишку. Отпустили с миром. Пушшай растет.
- Плыви, плыви, пострел! - сказал я, отпуская его в безбрежные воды океана, - И передай маме, какие на этой шхуне славные и добрые парни!
- Хорошо! - слабо донеслось в ответ сквозь толщу вод. А, может быть, мне просто показалось. (Кто его знает, как сложится наша судьба, но лишние знакомства  в океане никогда не помешают!)
Самое интересное выяснилось, когда мы бросили якорь в небольшой живописной бухте, которая, оказалось заповедником, и Джемс разобрал двигатель. Все наши беды были делом рук местных жителей, которые узрели в нас конкурентов по туристическому бизнесу. Они подумали, что мы собираемся катать на своей яхте туристов, отнимая у них кусок хлеба, и вывели ее из строя нехитрым, испытанным способом: что-то подкрутили, залили в топливный бак морской водицы. Мы, беспечные, наивные создания, не потрудились выставить охрану.

 
Наслаждаемся ремонтом. К «Святой Виктории» на всех парах подлетает шустрый катерок береговой охраны. А в нем такие пограничники - глаз не оторвать! У нас таких нет. Не подумайте плохого: это были две очаровательные, загорелые, кареглазые, курчавые, афро-сейшелочки, в форменных рубашках, но в шортах!
- В чем дело? - спрашивают ласково. -  Что за дела, парни? Отчего вы, нагло встали в заповеднике? Давайте-ка разворачивайтесь!
- Да мы бы с радостью ушли бы! Да вот незадача: сломались маленько.
- Хорошо, ремонтируйтесь! – благосклонно отвечают красавицы-пограничники, - Только тихо, и не мусорьте здесь. Рыбу не ловить! Не купаться! 
В этом заповеднике, если хочешь купаться, нырять и рыбку ловить, надо денюжки платить. Нам можно только ремонтировать свой корабль! Ведь мы не отдыхающие, и не платили за эту красоту! А если мы будем делать это тайком, придется заплатить штраф, предупредили нас эти очаровательные крошки. Но ладно, без купания мы бы еще перебились бы. А вот выход из строя генератора прекратил подачу воды и электричества на корабле. И как следствие: невозможность пользоваться душем (согласитесь: что за душ без воды? Баловство одно!), и, что трагично: посещение туалета, так необходимого в условиях похода, так же было под строжайшим запретом. И так мы остались без воды, электричества и, самое главное, без туалета. Я все два дня, что судно стояло на ремонте, беспокойно и напряженно ходил по палубе с носа на корму, туда-сюда, ожидая выхода в океан, как юноша ждет первого  свидания с любимой.
 
Вся команда дружно взялась за ремонтно-уборочные работы. Мы, неквалифицированные матросы, Леня, Влад и я: драим палубу, откручиваем и закручиваем гайки. Джеймс, Вадим и Стефан, перепачканные соляркой, возятся в машинном отделении. Итак, почти два дня. Мы делаем еще один пробный выход. Ничего не отвалилось. Вечером  собираемся в кают-кампании, которая теперь для нас еще и часовенка.
- Все. Работы завершены. Судно готово к походу. До того, как нас встретит наш военный корабль, будем три дня идти мимо Сомали. - объявляет Федор, - Будем идти без света и с выключенными радарами. Они могут нас засечь своими радарами. Никому свет не включать в каютах, и ни в коем случае не курить! Огонек сигареты виден очень далеко. Вахту будем нести по 4 часа. С военными я договорился, что они встретять нас и будут сопровождать по океану, там, где контролируют сомалийские пираты. - добавил главком Федор (кстати, Питерские казаки, присвоили ему звание генерала казацкий войск) - Но 200 миль этого пути нам придется проделать без прикрытия...
- А если захватят? - спрашивает Влад с доброй улыбкой.
- На все Воля Божья...  - отвечает отец Федор, - Тогда надо вести себя спокойно. Не паниковать. Не провоцировать пиратов. Выполнять все требования. И молиться... А нести вахту будем по два человека: один стоит у штурвала и следит за маршрутом, другой смотрить вокруг, чтобы пираты не подошли внезапно. Чтобы у нас было время сообщить нашим, о том, что нас захватили.
После ужина отец Федор, переодевшись в рясу  (Федор Конюхов закончил семинарию в Петербурге и теперь он диакон), снимает с корабля изображение Зевса и прикрепляет на его место икону Георгия Победоносца. Потом, благословляет нас, освящает корабль, а после молитвы, мы, перекрестясь, поднимаем якорь. Вадим, машет прощально нам с берега. Он будет встречать нас в Джибути, где мы планируем заправиться. Он будет, страховать наш поход с суши, и если, не дай Бог, сомалийцы все же захватят нас - будет искать деньги на выкуп. Нас на судне восемь человек. Мы веселы, жизнерадостны, сыты и пока еще не знаем, какой страшное испытание готовит нам судьба.

7.
Идем на восток, мимо Танзании. Скорость 6-8 узлов (это примерно около 15 километров).  Океан ведет себя спокойно. Шторм всего три балла. Ночью тучи и дождь, днем ведро. Мы иногда даже загораем на верхней палубе. Шхуну, конечно же, побалтывает, но пока терпимо. Первое время нещадно задевал плечами и головой все безответные переборки и косяки. Потом вроде бы, привык.  Качка в основном бортовая. Мы ходим по кораблю враскоряку, но никто пока не блюет. Коварная морская болезнь пока еще не поразила нас. Трапезничаем мы на палубе, за огромным столом, придерживая руками тарелки, кастрюли и ложки, чтобы они не падали на пол. Пока что мы еще спокойны, и не знаем, что такое настоящий шторм. И поэтому, когда Стефан с суровым выражением лица за ужином наставляет нас: «По палубе в одиночку не ходить, особенно ночью. Смоет за борт, и никто не заметит! Даже если судно будет тонуть, без моей команды за борт не прыгать! - мы добродушно смеемся. Ну и шутник же этот Стефан! Он – самый молодой из нашей команды, оттого старается показаться серьезным и значительным.
Океан величественен и красив, как мудрый старец. Летучие рыбы, словно ласточки, стаями летают на бреющем полете над волнами. У них, у этих океанических птиц, сложная жизненная ситуация: снизу за ними охотятся безжалостные тунцы, доррады и акулы, а сверху их норовят съесть быстрокрылые истребители, чайки. Да, что там чайки и тунцы! Даже мы, благородные  и гуманные моряки, тоже не прочь поджарить этих прекрасных созданий. Ночью они залетают к нам на шхуну, на огонек. А утром я подбираю с палубы пару килограммов летучих рыб. Такой у меня незамысловатый фишинг. Вообще рыбалка, это для нас и захватывающее зрелище и потрясающее кормилище. Проворный и юркий, словно цирковой гимнаст, капитан Стефан, чемпион Сейшел по фишингу, вылавливает огромного желтого тунца, килограммов на тридцать (если бы я, по обыкновению русских рыболовов, показывал это рукой, не хватило бы моей руки!) Тунец сердито мечется, (Не нравится ему! Не любит фишинг!) прыгает, отчаянно бьется о палубу, норовя порвать на части всю команду. Ну, его чувства понять можно. Наконец Стефан специальным ножом ловко разрезает грудь тунца, вырывает у рыбы сердце, и невезучая тварь затихает, поникает головой, признав неудачу, готовая к отправке на камбуз, где ее ждет поющая филипинка Кармен.
Вечером нас ждет сушими и жареный тунец. Кстати, Кармен до того, как попала на корабль, работала на разделке рыбы, на фабрике консервов, и никогда не готовила еду. Это было первое путешествие в качестве кока. Мы ощутили это на себе в первый же день. Она так мощно, по фабричному, сдобрила рыбу уксусом и приправами, что вся команда ходила после ужина с перекошенными лицами, как разгневанные Франкенштейны, проветривая растворенные рты.
- Она не очень хороший повар, - смущенно оправдывался ее жених, механик Джеймс, - Раньше она никогда не готовила, но я ей буду помогать. Она хорошая…
Я подумал: лишь бы механик оказался настоящим, а уж кока мы как-нибудь потерпим. Меню наше не так разнообразно и гламурно, как в Мак-Дональдсе, но зато все натуральное, чистое, полезное: рис, макароны, рыба, яйки, консервы, печенья. От такой благодати, я начал лосниться, как вороватый приказчик, быстро отрасли волосы в моем носу, на ушах,  ногти на ногах уже царапают палубу. Шумят величественно волны. Мерно гудит двигатель. Снизу доносится мирная ария фабричной девчонки Кармен, усердно драющей кастрюлю. Давеча, я имел дерзость сказать ей, что у нее прекрасный голос. Теперь она поет чаще и громче. Голосок у нее чистый, прозрачный, такой какой-то весь золотой, почти как у Баскова.   

8.

 

Без приключений, без захватов и выстрелов, спокойно прошли Танзанию, Кению. Прошли Экватор. Там, по старинной морской традиции, бросили бутылку с дружеским письмом внутри на английском языке. Так, мол, и так, товарищи! Мы, такие сякие, прошли экватор на яхте. Если выловили наше письмо, сообщите по адресу. Представляю, разочарованные рожи сомалийских пиратов, когда они выловят эту бутылку.  Думаю, не ответят они на наше письмо.
Все было прекрасно, если не считать, что дизельный двигатель снова капризно заглох. Джеймс снова окунулся в свою родную, мазутную стихию, в машинное отделение. Судно встало в дрейф. Капитан Стефан неожиданно с палубы нырнул в океан.
- Я запрещаю купаться! – успел крикнуть вслед пяткам юного капитана командующий Федор. И тут же послышался еще один всплеск. Это нырнул в борта в океан закадычный друг Стефана, казак Вадим. Парни резвились в океанских волнах, как дети дельфинов, ныряли, кричали и фыркали.
- Отец Федор! – обратился с мольбой к Федору Конюхову другой казак, Влад, очарованный брызгами купальщиков. – Дайте мне ваше благословение искупаться в чистых водах океана.
- Не даю, - сухо ответил Федор. – Здесь полно акул. Мы ничем не сможем им помочь, если акулы нападут.
Казак Влад смутясь, смиренно покорился.
- Мальчишки совсем. – огорченный анархией, задумчиво сказал Федор, глядя на плескающийся, непокорный сегмент команды. - Если бы знал, что капитану двадцать лет, еще бы в Москве отказался от этого путешествия.

 
Идем мимо Сомали в надежде, что пираты спят усталые и пьяные. Но Сомали, как говорится, одна не приходит. Постепенно усилился шторм до восьми баллов. Яхту стало швырять из стороны в сторону, словно бумажный кораблик. Она покачивается словно уточка, недовольно покряхтывает, поскрипывает старыми досками. Ворчливо скрежещут на палубе стянутые канатом пластиковые бочки с горючим, словно предчувствуя неладное. В холодильнике что-то с шумом перекатывается. Время от времени  на камбузе на пол с грохотом падают кастрюли. Вы будете смеяться, но настроение у команды как-то сразу изменилось. Нет, мы не плакали ночами в подушку, и не бились в истерике. Но появилась какая-то непостижимая, вселенская тоска, напряженность и вполне объяснимая тревога. Захотелось домой, на диванчик, под плед. «В такой шторм только очень буйный, свихнувшийся сомалийский пират может выйти в море грабить!», - успокаивал я себя, надеясь втайне, что сомалийские пираты, очень умные  рассудительные люди, спят сейчас крепким сном, или, на худой конец, резвятся с девчонками. Ведь должны быть у них и другие развлечения, кроме абордажа.
Вечером Федор собрал нас в кают-компании.
- Заверните паспорт и деньги в целлофан. Они постоянно должны быть при вас. Спасательные жилеты должны быть или на вас, или рядом с вами.
Вадим раздал нам спасательные жилеты. Несколько спасательных комплектов лежали наготове в рубке.
- Спать рекомендую здесь. – сказал Федор, -  В каютах опасно. Можете не успеть выскочить на палубу в случае крушения.

С этой минуты мы жили в режиме чрезвычайного положения, и ни на минуту не расставались с документами и спасательными жилетами. Даже в туалете. Исследователь аномальных явлений Леня Гаврилов неожиданно проявил себя как образец здорового практизизма. Он деловито собрал всю свою видео и фото аппаратуру, софиты, штативы для съемок, все свои пожитки, трусы, носки, гавайские рубашки, завернул все свое хозяйство в два пластиковых мешка, и обвязал их спасательными жилетами. Мешки получились размером с Леню. Сам Леня со своими мешками стал похож на зажиточного оптового «челнока» из Чебоксар.
- Галеты и печенья не бери. Размокнут в воде, – порекомендовал ему Влад.
- Возьми лучше пару банок джема из папайи, - посоветовал я. - Неизвестно, сколько будем болтаться в океане.
- Смейтесь, смейтесь, - невозмутимо отвечал исследователь, коленом утрамбовывая багаж. Тога он еще не знал, что всуе все его труды…

9.


Корабль мимо Сомалийского берега идет ночью темной по навигатору, без огней, радар выключен. Мы даже говорим шепотом. Сказать, что нам было не страшно, значит нагло солгать, чего я, страстный поборник сущей правды, не могу позволить. Шутить мы стали чаще, а смеяться реже. Подбадриваем, друг друга, как можем. Вахту несем парами, по четыре часа. Один - стоит за штурвалом, второй пристально смотрит в сторону сомалийского берега, чтобы, завидев пиратскую лодку (они обычно идут без огней), успеть задать стрекача, криком "Полундра!" заставить содрогнуться вселенную и разбудить своих спящих мирным сном товарищей. А потом багром, скидывать нелепо карабкающихся на яхту смуглых, как смоль, флибустьеров в воду, до тех пор, пока команда не почистит зубы и не приведет себя в порядок, а капитан успеет за это время сообщить по рации всему миру, что пора собирать деньги на выкуп. На худой конец, у нас есть автоматический буй EPRIB, который в экстренном случае будет автоматически, подавать сигналы бедствия, до тех пор, пока его не взорвут. Но в глубине души, каждый из нас надеется, что до буя дело не дойдет. Уром увидел, как упал и ударился виском об угол сундука в рубке казак Влад Середа и на миг потерял сознание.
- Ну, ладно, мне по работе надо, Леня фильм делает, Стефан деньги зарабатывает, Федор по привычке…– говорю ему, когда он приподнялся - Ты-то чего поперся с нами?
- А я хочу показать, что казаки сегодня не только водку жрать стаканами могут, да «Любо!» кричать…- отвечает он, морщась и потирая ушибленный висок. И тут я вспомнил, что по батюшке я – цыган и национальная гордость наполнила все мое существо! Да! Мы, блин, тоже не только можем приставать на вокзале «Мущщина, спросить можно?», да носить кольца не простые, а кольца золотые!
Сомали - африканское государство, находящееся сегодня в состоянии гражданской войны. Население 9,8 млн. Столица Магадишо. Форма правления – анархия. Является базой пиратов Индийского океана. Основным источником бюджета полевых командиров является пиратство, захват заложников. Сомалийские пираты оснащены современными быстроходными катерами, автоматическим оружием и гранатометами. Для обеспечения безопасности судоходства в зоне пиратства осуществляется патрулирование силами ВМФ России, Индии и стран блока НАТО.

10.
Еще за неделю до начала похода Вадим Цыганов вел переговоры с Израилем, чтобы они сопровождали нас вдоль побережья Сомали, до Джибути. Израиль согласился посадить на борт «Святой Виктории» своих бойцов, чтобы они шквальным огнем из автоматов обратили пиратов в позорное бегство, но оценил свои услуги по 1600 долларов за бойца в сутки. Причем, настаивал как минимум на четверых человек, чтобы им не пришлось бегать по кораблю, выбирая удобные огневые точки, ведь, как известно, пиратов удобнее убивать одновременно с четырех сторон. Вдоль Сомали нам предстоит идти, по приблизительным, расчетам неделю. Нам придется продать последние штаны, чтобы заплатить израильтянам за конвой.  Но, на наше счастье, узнав о благородной, духовной цели нашей океанской миссии, на помощь пришли российские моряки. Федор Конюхов договорился с командованием ВМФ, что воль Сомали, до Джибути, нас будет сопровождать российский буксир. Но до встречи с российским буксиром, оставалось еще полтора дня. Полтора дня рядом с Сомалийским берегом. Я с надеждой поглядывал на икону святого Федора Ушакова, висящую в углу кают-компании, и ловил себя на мысли, что думаю о том, что же будет с иконой и с нами, если нас все-таки захватят. И даже  слабая перспектива того, что за нас вскоре будут поднимать бокалы, и поминать с теплотой и пусть даже с гордостью, меня мало успокаивала. Да тут еще выяснилось, что волны заливают дырявую палубу, и вода затопляет машинное отделение. Помпа не успевает откачивать. А Сомали-то, вон, совсем рядом!
- Отец Федор! Благослави меня! – просит казак Влад, - Пойду Акафист почитаю.
- Благословляю, - отвечает отец Федор, - Иди. Читай.

11.
Шторм крепчал. Волны, величиной с двухэтажный дом, с шумом перекатывались через палубу. Вскоре на яхте с пугающей частотой начались падения. Падали стулья, летели с полок книги. Да что книги! Грохнулся на мокрую палубу заботливый и внимательный друг, механик, старина Джеймс. Я видел, как он бережно нес вахтенному тарелку с макаронами и от резкого крена и толчка, крякнув, словно подбитая утка, свалился рядом с рубкой. Тарелка с драгоценными макаронами улетела за борт. Акулы сегодня отведают на ужин итальянских деликатесов. Ночью я слышал с камбуза грохот разбивающихся тарелок. Тарелки летали по пищеблоку, как инопланетные аппараты. Никогда, на земле не подозревал в них таких аэродинамических качеств. Часть из них залетела даже в кают-компанию и разбилась вдребезги. Все бы это было забавно, если бы не трагично. Неприятность случилась с известным исследователем аномальных явлений Леней Гавриловым. Восстав ото сна, он, по обыкновению, зашел в кают-компанию, чтобы поприветствовать живых товарищей. Он не успел и рта раскрыть, как судно дернулось и дало резкий крен. И тут произошло нечто странное. Леня, гигант, весом в центнер, каким-то чудом преодолев силы гравитации, вертикально взмыл вверх, словно ракета типа «Воздух-диван», и стремительно полетел в сторону дивана. Леня, за свою жизнь исследовавший немало аномальных явлений, впервые сам стал аномальным объектом. Словно ядерной  боеголовкой, исследователь врезался головой в спинку дивана, отчего спинка из мореного дуба разлетелась, а судно тряхануло так, что на камбузе вдребезги разбились остатки фарфоровой посуды. Стоявший в это время за штурвалом бывалый мореплаватель, Конюхов Федор, слегка побледнел и, едва слышно, прошептал:
- Ужели в риф врезались? 
Признаюсь, в первый момент я подумал, что Леня, агент сомалийских спецслужб, специально подосланный к нам, чтобы сделать пробоину в корпусе корабля. Но, увидев его искаженное от боли лицо, отбросил нелепую мысль. Леня не мог пошевельнуть шеей. Он заподозрил у себя компрессионный перелом шейных позвонков. Два года назад он уже ломал шею, правда, в других обстоятельствах. Двигаться ему было мучительно больно, поэтому он теперь постоянно лежал. Мы серьезно подумывали о его эвакуации. Но как? Я тоже передвигался по судну боком, на четвереньках, как большой, белый краб, потому что однажды, поскользнулся на мокрой палубе и, едва успев схватиться за борт, чуть не выплеснулся за борт вместе с очередной волной. А вечером пришла еще не очень приятная новость. Буксир, который шел нас сопровождать, из-за шторма задерживается на день. Шансы сомалийских морских бандитов захватить «Святую Викторию» неожиданно возросли.

ХРОНИКА ПИРАТСКОЙ ВОЙНЫ

31 августа яхта «Святая Виктория» вышла из порта Виктория в Индийский океан. 3 сентября яхта проходит мимо Сомалийского берега.
 3-4 сентября ВС Китая успешно отразили массированную атаку пиратов на проводимый ими конвой в Аденском заливе, состоявший из 21 грузового судна. Пираты атаковали тремя волнами, с китайского десантного корабля пришлось поднимать в воздух вертолет.
5 сентября. Аденский залив. Индийский фрегат INS Delhi заметил подозрительное судно-доу, на большой скорости приближающееся к конвою. На запросы судно не отвечало (языка не знало?) В воздух был поднят вертолет и сам фрегат пошел на перехват лодки. Были захвачены сомалийцев и 1 йеменец. На сомалийском судне обнаружено большое количество оружия и приспособления для абордажа.


12.

Мне выпал почетный жребий нести вахту с Федором Конюховым. Теперь два раза в сутки по четыре часа мы с ним проводим в беседах, воспоминаниях, дискуссиях и спорах. (У меня теперь есть новые очки). Во время плавания, по старой морской традиции, запрещено говорить о доме и женах. Но именно них мы и беседуем каждую вахту, чтобы хоть как-то отвлечься от мрачных дум. Со мной Федор реализует себя как педагог, безуспешно пытаясь внушить мне отвращение к блуду, праздности, сквернословию, богохульству, и к Бахусу.
- Если спасешься, Сашка, то женись сразу непременно, и сына второго роди! Хватит тебе блудить! – почти приказывает он, - Сына Федором нареки! В честь Федора Ушакова. (про себя он скромно умолчал)
Я уже мысленно готов родить хоть пятерых сыновей, только бы спастись. Зато в профессиональном обучении Федор достиг более ощутимых успехов, научив меня ориентироваться в пространстве по компасу и радару, крутить штурвал, управлять яхтой, фактически дал в руки кусок хлеба. Теперь, в случае чего, я могу перегонять яхты олигархов через океан. Сам Федор практически суткам не уходит с мостика, помогает дежурить всем сменам. Управлять судном в шторм оказалось весьма сложно. Чуть зазевался, и яхта уже становится бортом к шквалу, к встречному течению, и тогда ее буквально накрывает волной и опрокидывает на поверхность океана. (В это время на камбузе летают тарелки, в кубриках падают со своих шконок на пол наши больные друзья) Однажды я незаметно задумался, впал в какое-то забытье, и, кажется, к своему стыду, задремал. А когда взглянул на навигатор, обомлел: яхта шла в обратном направлении! Я не заметил, как ее развернуло! Еле-еле восстановил курс. 
- Если выживем, Сашка, картину с тобой напишем и книгу, - с присущим ему «оптимизмом» говорит Федор ранним утром, прихлебывая из кружки кофе, которое приносит добрый друг Джеймс.
- Выживем! – не очень уверенно отвечаю я, - Я, Федя, для этого случая заныкал бутылку французского коньяка от таможенников у себя в каюте. Как только покажется земля – мы ее откроем!
Промолчал Федор.
- Пираты в такой шторм не выйдут в море. Они же не дураки! – со слабой  надеждой, что пираты - не дураки, сказал я.
Федор не разделяет моего неуверенного оптимизма.
- Пираты это еще не так страшно. Там хотя бы теоретически нас выкупить могут. А вот Индийский океан – самый коварный и непредсказуемый из всех океанов. Я его всегда боялся. Если шторм усилится, наша яхта переломится пополам. Дерево уже старое. Кит может запросто помять. Можем и на риф налететь. Идем к острову Сокотра, а у нас даже карты нормальной нету. А там рифов знаешь сколько! Так что все еще впереди. Ты смотри во все глаза.
А я уже представляю себе, как мы высадимся на долгожданном острове Сокотра, и я останусь там до тех пор, пока не наступит штиль. А если не наступит – то и навсегда. Женюсь, рожу детей, построю дом, посажу дерево. Лучше жить на острове Сокотра, чем устроить праздничный ужин для акул плотью своей.
Сокотра (Йемен) — один из самых изолированных в мире архипелагов.  На архипелаге - уникальный растительный и животный мир, характеризующийся высокой степенью эндемизма. По этой причине Сокотра внесён в список всемирного наследия ЮНЕСКО. До нас близ острова Сокотры потерпел кораблекрушение Апостол Фома по дороге в Индию Жители Сокотры ввиду изолированности архипелага, обусловленной отсутствием регулярной транспортной связи, особенно в сезон муссонов, почти не испытывают на себе влияния внешнего мира. На этой изолированной от мира Сокотре, в те времена страшного шторма и урагана тревоги в моей душе, я и мечтал в покое и трудах праведных закончить свои дни.
Но через час моих умственных спекуляций на тему спасения на Сокотре, из рации, лежащей рядом с радаром, доносится голос надежды. Голос у надежды был мужской.
- Святая Виктория! Эсбэ тридцать шесть на связи! Мужики! Ответьте эсбэ тридцать шесть. Как вы там, живы в такой болтанке?
Наши! Русские! Родненькие! Наконец-то! Вы уже рядышком! В носу предательски засвербило. Непрошенные, скупые слезы набежали на мои маленькие глазки. Спасены! СБ-36 – это наш долгожданный буксир! Он будет нас теперь сопровождать!
- Завтра утром, если все будет хорошо, мы уже встретимся с буксиром. – говорит с нескрываемой надеждой в голосе Федор. – Заправимся у них. А то топливо у нас заканчивается!
Команда наша, узнав о новости, ликует. После вахты я проваливаюсь в сон и сладкие грезы. Все! Нашим испытаниям пришел конец, и завтра утром я буду уже пить чай с пирожками в гостях, на военном корабле с нашими доблестными моряками. Но, увы, нашим мечтам не суждено было сбыться…

13.

Вся наша команда, включая невинных жертв морской болезни, и разрушителей диванов, утром выскочила на палубу, и глазоньки свои вперила в горизонт, из-за которого вот-вот должны появиться наши спасители, российский буксир СБ-36, с автоматчиками на борту. Несколько автоматчиков должны были, согласно плану, перебраться к нам на борт, что бы защищать нас от пиратских лодок. Наконец наши истошные крики заглушают шум накатывающих на яхту океанских вол:
- Наши! Вижу! Ви-и-и-и-и-жу-у-у-у-у-у!
Маленькая точка надежды на горизонте. Это был первый корабль, повстречавшийся на нашем тернистом пути.
- А что это за флаг на нем с черепом и костями? – спрашивает лукаво Вадим, - Это какой страны флаг?
- Греция, наверное, - с лукавой хитринкой в глазах, ухмыляясь в бороду, предположил Влад. Ну, что ж, теперь можно и приколоться, полукавить немного. На самом деле, мы уже отчетливо видели очертания большого корабля. Расстояние между нами сокращалось с каждой минутой. И вот уже видны трубы, мачты, люди на палубе. Уже видно, что, по крайней мере, двое из этих людей  – женщины.
- Федор! Мы восхищаемся вами! – говорит по рации капитана СБ-36 Сергей, - Как ваша команда на маленькой яхте такой шторм выдерживает! Даже нас на большом буксире так болтает!

 

Мы сближаемся на максимально возможное расстояние и фотографируемся на фоне буксира. Экипаж буксира фотографирует нашу яхту. Еще пару мгновений, будет спущена шлюпка, и мы поедем в гости к морякам, а к нам высадят автоматчиков. Шансы пиратов получить за нас выкуп уменьшались с каждой секундой.
После оценки штормовой ситуации, капитаны обоих кораблей приходят к обоюдному, и неутешительному мнению: высадка десанта на нашу яхту, опасно для жизни бойцов. Огромные многотонные волны просто расшибут спасательную шлюпку с моряками, если не о борт буксира, то об нашу яхту. Нам было видно, как болтает тяжелый буксир на волнах. Его нос то зарывался в океан, то взмывал вверх, к небу. Пересесть на него можно было только с воздуха. Но вертолета у нас с собой не было. Мечта попить чаек за теплой беседой в кают-компании российского буксира пошла к дну. Было принято решение перенести высадку автоматчиков на наш борт до тех времен, пока шторм не стихнет, после дождя, в четверг. А пока шторм только набирал силу и становился с каждым часом все сильнее и сильнее. Ночью он достиг десяти баллов. Я упал с койки и вывихнул плечо. Но это полбеды. Самое страшное то, что каюты и машинное отделение стало заливать водой, а помпа вышла из строя. Генератор снова зачах. Вышел из строя джойстик автоматического управления судном. Штурвал прокручивался на одном месте, и слабо влиял на направление судна. Подходило к концу топливо. Передняя мачта от шторма раскачалась и норовила в любую минуту упасть на рубку или в океан. А поскольку она была прикреплена к яхте металлическими тросами, то она бы волочилась за нами, обеспечиваю судну стабильный крен в 45 градусов. Механик Джеймс, перепачканный мазутом, в отчаянии метался по кораблю, как зайчик-энеджайзер, едва успевая устранять неполадки. Ребята с буксира были готовы с нами поделиться топливом. Но технически это было невозможно. Они по рации как могли, подбадривали нас, но помочь ничем не могли. Океан на нас обиделся и не позволял нашим спасителям к нам подойти. Они ходили вокруг нас кругами, поскольку скорость буксира была в два раза выше нашей, а снижать ее они не могли, без вреда для двигателя.

14.
Пришла беда, откуда не ждали. Неприятность случилась с известным исследователем аномальных явлений Леней Гавриловым. Восстав ото сна, он, по обыкновению, зашел в кают-компанию, чтобы поприветствовать живых товарищей. Он успел только сказать: Здр…», как судно дернулось и дало резкий крен. И тут произошло аномальное чудо. Леня, гигант, весом в центнер, преодолев силы земной гравитации, взмывает в пространстве, и, словно ракета типа «Воздух-диван», стремительно летит в сторону дивана. Леня, за свою жизнь исследовавший немало аномальных явлений, впервые сам стал аномальным объектом. Словно боеголовкой, известный исследователь врезался кудрявым черепом в спинку дивана, отчего судно тряхануло так, что на камбузе разлетелись вдребезги остатки фарфоровой посуды. Стоявший в это время за штурвалом бывалый мореплаватель, Конюхов Федор, слегка побледнел и, едва слышно, прошептал в тревоге:
- Ужель в риф врезались? 
Признаюсь, в первый момент я подумал, что Леня, сомалийский наймит, специально обученный агент спецслужб из Магадишо, подосланный на корабль, чтобы сделать лбом пробоину в корпусе корабля. Черные кудри с головой выдавали его африканскую природу. Браво, сомалийцы! Ай, да пройдохи! Какая хитроумная комбинация! Но, увидев искаженное от боли лицо Леонида, я отбросил нелепую мысль. Леня не мог пошевельнуть шеей. Он заподозрил у себя компрессионный перелом шейных позвонков. Два года назад он уже ломал шею, правда, в других обстоятельствах. Двигаться ему было мучительно больно, поэтому он теперь постоянно лежал и если поворачивался, то всем корпусом. Мы серьезно подумывали о его эвакуации. Но как?
Утром нашу яхту стало так кренить, что возникла реальная опасность опрокидывания. Скорость упала до двух узлов. Тогда Федор приказал нам менять курс, и идти в открытый океан. Смена курса неожиданно возмутила сейшельского капитана Стефана.
- Пусть он объяснит мне, почему я должен менять курс? – горячился Стефан, кивая на Федора. – Я не собираюсь в шторм идти в открытый океан! У нас топливо на исходе. Мы же планировали идти на Йеменскую Сокотру! Заправляться там.
Конюхов, знает по-английски всего несколько надежных, волшебных слов типа: «норд, вест, ист, и сауз», которые выручали его в трудные минуты, и помогли ему объездить все моря и океаны. Например, его выражение: «Ай кофе ноу!», означает: «я не хочу кофе». Поэтому он не смог с помощью своего словарного запаса, объяснить непонятливому Стефану такую простую вещь. Переводил Вадим.
- Стефан! Федор уже был на Сокотре. Там нет бухты, Там много скал. К ней нельзя подойти в такой шторм. Надо становиться кормой к волне, чтобы не опрокинуться совсем и идти в открытый океан.
Стефан, нанимался на наше судно, на три недели. Ровно за столько планировали мы дойти до Греции. Он торопился в Англию, к своей невесте, чтобы сделать предложение, и поэтому каждый лишний день в океане мучительно отдалял момент исторического события. Мы предупредили по рации СБ-36, что сменили курс. Парни без вопросов, беспрекословно пошли за нами. Едва мы только повернули, ушли от боковой волны, и направились в открытый океан, как судно перестало швырять, болтать, колбасить, скорость увеличилась до 7 узлов, стало относительно спокойно. Через мгновение в дверях рулевой рубки появился Влад. Лицо его излучало удивление, изумление, и душевный экстаз. В глазах стояли слезы.
- Отец Федор! Вы не поверите! – воскликнул он, всплеснув растерянно руками, - Только что закончил читать Акафист и сразу шторм утих!
-  Почему, не поверю? – ответил Федор Конюхов, - Я же сам вижу…
- Святая Виктория! СБ-36 на связи! – раздался тревожный голос в рации, - Ребята! Мы слева на радаре засекли какое-то судно. Довольно крупное. Не отвечает на запросы. Будьте осторожны. Не отклоняйтесь от курса. Мы будем выяснять…

ХРОНИКА ПИРАТСКОЙ ВОЙНЫ

7 сентября «Святая Виктория» вошла в Аденский залив в направлении порта Райсут (Оман).
8 сентября в Аденском заливе сомалийские пираты безуспешно атаковали греческий танкер Oilb G. 6 пиратов были задержаны военными.
8 сентября пираты захватили немецкий контейнеровоз Magellan Star, но экипаж укрылся в машинном отделении. Экипаж состоял из 11 человек, двое из которых граждане России.
По данным Международного морского бюро, непосредственно в Аденском заливе за первое полугодие 2010 года произошло 33 нападения (в 2009 году за этот период было 86 атак). Снижение активности пиратов объясняется присутствием ВМС многих государств, в том числе и Российских ВМС. 


15.
 
Я вижу на своем радаре светящуюся точку. Точка крупная. Она медленно приближается к нам. Это какой-то большой корабль. На всякий случай гасим все огни. К сожалению, не можем увеличить скорость, чтобы задать стрекоча, двигатель работает на пределе.
Через час ребята с буксира СБ-36 сообщают.
- Все нормально, мужики! Это индийский сухогруз!
Камень с шумом падает с наших плеч.
- Не зря я, значит, Акафист сегодня читал, - улыбается счастливо Влад. Три дня назад, когда шторм достиг десяти баллов, чума нашего похода - морская болезнь, стала безжалостно косить экипаж. Мучительные головные боли свалили сладкоголосую филиппинку Кармен, лишив нас саундрэка и горячей пищи. Мы теперь питаемся исключительно сухими галетами и газировкой. Не встает с постели после точного торпедирования головой дивана могучий титан Леня Гаврилов. Коварный недуг не пощадил даже выносливых, закаленных потомственных казаков Вадима и Влада. Таблетки не помогают. Влад постоянно читает Акафист, и болезнь, говорит, вроде бы, немного отступила.


У меня болит голова и плечо, но не из-за морской болезни. Я повредил эти члены, упав со стульчака, когда пытался неловко справить естественную нужду в гальюне. Ах, господа, знали б вы, какой цирковой акробатической сноровки требует этот простой и вроде бы, привычный процесс, во время десяти бального океанского шторма! Я скакал на непокорном унитазе, вцепившись в умывальник, словно техасский ковбой на бешеном мустанге, и все-таки опрокинулся, перепачкался в продуктах собственной жизнедеятельности, будь они неладны, перепугался и ушиб свою бедовую головушку. Иногда я готов был плакать от обиды и отчаяния, как обманутая корнетом курсистка. Иногда, свалившись среди ночи с кровати на пол каюты, ловлю себя на мысли, что умирать именно сейчас совсем не хочется. Еще так много оказывается надо успеть сделать. Эх! Мать частная! Только бы вернуться! (Теперь это мое любимое выражение). Начну новую, праведную жизнь, маму проведаю, сына повидаю… Только бы вернуться. Лишь только неутомимый трудяга, механик Джеймс, «золотые руки», время от времени появляющийся из машинного отделения, чтобы напоить нас кофе, с присущей ему светлой улыбкой, заставлял меня улыбаться в ответ и делать вид, что все в этой жизни очень даже отлично. Джеймс починил дизель, рулевое управление и помпу. Мы с ее помощью перекачали топливный бак последние остатки горючего со дна бочек.
- Идем в Оман! – говорит вдруг решительно Федор, показывая точку на карте – Горючего хватит только до порта Райсут. Иначе судно потонет. Видишь, как мачта накренилась! 
Вот так у нас порой резко меняются планы. Мы, вроде бы, в Грецию шли.

16.

Есть такой анекдот: "Федор Конюхов в Индийском океане обиделся на весло и три дня с ним не разговаривал". Чушь! Это мог сочинить только дилетант, не знающий Федора. Не мог Федор три дня не разговаривать! Федор - это нескончаемый поток сознания, кладезь историй, пропасть рассказов, мешок стихов, океан песен, подвал пословиц, кладовая размышлений, закрома притч, склад рассуждений. Иногда мы с ним хором песни поем, чтобы не уснуть на вахте (см. видео на сайте).
- Меня в молодости пытались завербовать в КГБ, а потом передумали. – смеется Федор, - Ну какой я стукач? У меня ж никакая военная тайна не удержится. Я же все разболтаю в первый же день.
- Представляешь, Сашка! – вспоминает он, - Я даже стихи про Сомали написал, когда заходил туда в 1993 году, - Федор откидывает непокорную прядь с глаз, и начинает читать с выражением:

- Полярная звезда над краспицей висит
Полярная звезда мне что-то говорит
Она меня зовет в далекие края
Где холод и пурга, и вечная зима
Здесь слева Сомали, страна моей мечты
Синайские пески посеребрили мне виски
Мне бы малость отдохнуть, пристать к какой стране
Господь мне не велит. Мой Бог Иисус Христос!

Сегодня маленькая страна мечты Федора Конюхова, словно ненасытный дракон, держит в страхе весь цивилизованный мир, заставляя платить дань за жизнь моряков. 
Мы идем с военным конвоем уже три дня. Время от времени просто переговариваемся с нашими морячками по рации о погоде, о жизни, о море, о доме. 
- Ребята! У вас есть возможность позвонить моей жене и сказать, что у нас все отлично? – просит кто-то из команды СБ-36. – А то мы уже полгода в Индийском Океане болтаемся, и не можем связаться с родными.
Удивительное дело, друзья! Военное судно, выполняет важную государственную, международную задачу, обеспечивая безопасность движения морских судов. А такая необходимая в многомесячном походе радость, как поговорить с женами и детьми, - команде недоступна. Бедные морячки полгода живут в море, в изоляции от родины. Мне искренне жаль их, а вам? У нас на яхте спутниковый телефон есть только у Федора. (это не его личный телефон, спонсорский!)  Он не жлобится, а наоборот: великодушно звонит всем семьям морячков и передает приветы.
- Надо будет сказать Вадиму Цыганову, чтобы, когда вернемся,  непременно подарил им спутниковый телефон… - сказал Федор, и записал себе эту мысль в тетрадку.

Однажды, во время нашей вахты, когда мы были в рубке вдвоем, и я, поборов стеснение, прошу трубку у Федора. Набираю самый любимый номер и слышу далекие длинные гудки, а затем родной голос своей единственной и самой близкой женщины на Земле:
- Алле!
Слезы заволакивают мои глаза. И вот они уже бегут соленым необъяснимым потоком. Дьявольщина! В рот мне пароход, в жопу якорь! Я так давно не плакал!
- Это я.
- Санечек! Любимый! Ты уже в Москве?
Неведомая сила сковывает мои уста, и я ничего не могу молвить. Слезы сбегают по моим небритым щекам стремительным потоком. Я отворачиваюсь, чтобы Федор не видел моего позора.
- Мы пока еще в океане, малышка.
- А Сомали прошли?
- Да, моя хорошая, все отлично. Как ты?
- Да  я… Мне плохо без тебя. Приезжай скорее.
Воцарилась неловкая пауза. Снова гудки. Федор некоторое время смотрит на меня с плохо скрываемым укором.
- Что бы женился на ней, когда вернемся! Слышишь, Сашка? И сына чтоб родил! – кричит он.
- Слушаюсь, капитан! - обещаю я.

У меня в каюте на месте иконы висит Ее фотография. Если бы меня спросили тогда, как выглядит Бог, я бы сказал – Вот так. Я молюсь на эту фотографию каждое утро и каждый вечер. Христианские инквизиторы, наверняка, прознав про это, казнили бы меня, узнав о моем инаковерии. Я не яростный поборник благочестия в ритуалах и церемониях,  в постах и публичных, хоровых молитвах и покаяниях чужому мужику в рясе, я не читаю Акафист. Я хожу в Церковь в будни, когда там никого нет. Эзотерические предания, мистерии и Знания первых христиан были задушены человеческим, земным разумом людей, пытавшихся спонтанную и естественную Веру превратить в организованную, упорядочную Церковь, с бухгалтерией, архивом и отделом кадров.  «Царство Небесное внутри вас!» Это главный постулат Веры. Все остальное – сеута от Лукавого. Изнурение себя постами, воздержанием, лишениями, эпитимьями, веригами и власяницами, придумали люди. Зачем? Бог дал нам эту жизнь не для страданий, но для радости, он дал нам наше тело, чтобы мы дарили радость и телесное наслаждение себе и любимым своим. Молитва идет у меня от сердца. Я ее не сочиняю, я ее говорю так, как велит мой разум.

Как-то после очередной вахты, я завалился у себя с сырой каюте. Спать я не мог. Я даже в самый страшный шторм, когда команда, надев спасательные жилеты, собиралась наверху, в кают-компании, чтобы, едва только шхуна перевернется, успеть выпрыгнуть в океан, предпочитал спать в каюте. Потому что знал наверняка, что даже если спрыгну в океан, спастись - шансов нет. Буксир в такой шторм не сможет поднять нас на борт, мы разобьемся на *** о железный борт. И акулы тут же нас подхватят.  Да и захлебнешься в первые же минуты. Поэтому – какая разница, где принять смерть? Я старательно вызывал к себе приятные воспоминания своей мятежной жизни: образы любимых девушек, праздников, веселья, кутежей. Неожиданно двери каюты распахнулись и в темноте возник силуэт отца Федора.
- Сашка! Вставай! – рявкнул капитан с ярко выраженными императивными интонациями в голосе.
- Мы тонем? Пробоина? – заметались мысли в моей буйной головушке.
- Доставай свою бутылку!
- Какую… Мы что дошли?
- Земля!!!! Сашка! Земля!!!
Как? Земля? Какая такая земля? Я ушам своим не мог поверить! Я и не чаял ужо…. Неужели мои молитвы дошли до Создателя???
Я вскочил, как новобранец по сигнулу тревоги. Полез под нары, достал расфуфыренный, красивый, пузырь французского коньяка, купленного в дьюти-фри. Я ее запрятал от сейшельских таможенников под кровать и пообещал Федору достать ее, как только достигнем Земли. О! Сколько раз я в отчаянии хотел во время шторма, когда яхта наша ложилась в океан бортом, скрипела, норовя развалиться, выдуть напоследок, на посошок, эту бытылку перед тем, как отправиться на корм акулам Индийского океана! Пусть я буду для них и выпивкой и закуской в одном флаконе тела моего. Но что-то меня останавливало. На палубе уже собралась вся команада. Мы разлили бутылку по кружкам и подняли их с криком «Урр-а-а-а-а-а-а-а!»….
Мы худо-бедно прошли-таки Сомали без потерь, и вошли в Аденский залив! Конечно, никто из нас не горланил по этому поводу торжественных гимнов и ораторий, как какой-нибудь Краснознаменный ансамбль песни и пляски, зато уже шли по океану гордо, не таясь, с включенными сигнальными огнями. (Хотя именно в Аденском заливе орудуют в последнее время пираты, потому что к берегам Сомали суда идут с неохотой. Пиратам обидно и скучно без торговых кораблей и еще кушать очень хочется).

Стоя за штурвалом, я пристально вглядывался в горизонт, мечтая первым увидеть долгожданную землю. Пусть не русскую, Оманскую, африканскую, контрафактную, китайскую, да на худой конец хоть Сомалийскую. Лишь бы Землю! Обнять ее, погладить ее руками, прикоснуться к ней.

О, други, мои! Как я люблю теперь Землю! Я готов ее обрабатывать, поливать, холить. Никогда! Слышите! Люди! Никогда не бросайте мусор на Землю и не плюйте на нее! Это наша Маменька! Мы подошли к порту Райсут поздним вечером. Земли не было видно. Но я отчетливо видел красное зарево, огни большого порта. Я чувствовал своим длинным носом запах настоящего коровьего помета! Дыхание жизни! Это был запах моей Земли! Я готов был целовать ее! Я был исполнен благодарности к земле Омана настолько, что был готов провести здесь остаток жизни. Правда, не знаю, были ли готовы простые оманцы к такому повороту в их жизни?

17.

Когда я увидел утром Землю Омана, желание целовать ее у меня слегка поубавилось. Порт Райсут был запущен, неопрятен и небрежен, как старый, бедный трудоголик-холостяк. Занятый трудом, он не особо заботился о своем внешнем виде. Рядом с нашей яхтой пришвартовались два индийских корабля с коровами на борту. Именно от них исходил мощный, неистребимый запах коровьего помета, который я безошибочно распознал за десять миль.  В Индии, как вы знаете, коровы священны. В Омане – не очень. Индус, в отличии от оманца, корову не съест и не обидит. Но ведь коровы имеют обыкновение время от времени размножаться, и скоро их станет больше чем индусов! Вот их и продают в арабские страны на съедение. Коров сгружали на машины в сетках, пакетами по пять, семь штук, совсем забыв об их священном статусе. Священные животные, еще вчера, мирно бродившие по индийским городам, и вкушавшие бананы прямо со столов уличных кафе, сегодня не могли осознать столь разительной перемены в их жизни и оттого громко и обиженно ревели.
 

Два дня нам не позволяли выходить в город. В стране был Рамадан и все учреждения были закрыты. Едва мы только получили визы, как отправили раненного диваном Леню в местный госпиталь, а сами отправились устанавливать памятный крест в Христианском центре города Салалах, в благодарность за наше чудесное спасение, и в память о православном русском святом, адмирале Федоре Ушакове. Кстати, христианский центр расположен компактно, в своеобразной маленькой резервации, вдали от жилых кварталов, чтобы не смущать мусульман. Церкви маленькие, одноэтажные, и никаких, слышите, никаких колоколов! Так что, религиозная толерантность бывает разная.   
Мы, команда «Святой Виктории» молча стоим на залитом африканским солнцем, оманском причале в порту Райсут: наземный мозг и кошелек нашего путешествия продюсер Вадим Цыганов, знаменитый путешественник, наш спаситель, Федор Конюхов, механик «золотые руки» Джемс Джейми, «золотой голос» Индийского океана филипинка Кармен Виллапана, казаки Влад Сорока и Вадим Штепенко, исследователь аномальных явлений Леня Гаврилов, в поддерживающем оманском ошейнике, бесстрашный двадцатилетний немецкий мореход Стефан Холтшаузен, и я, просто Сашка. Наша любимая старушка, яхта «Святая Виктория», две недели, самоотверженно и бесстрашно, спасавшая нас от нелепой смерти в пучинах бушующих океанских вод, надолго встала на капитальный ремонт. Вышел из строя двигатель, сломалось рулевое управление, помпа, шатается мачта, в машинном отделении пробоина. Но, взгляните на нее! Она по-прежнему полна решимости, продолжить плавание. Оманские механики в синих, форменных комбинезонах деловито, словно муравьи, снуют по кораблю с инструментами в руках.


Я покидаю корабль, у меня командировка закончилась. Да и устал я спать в спасательном жилете. Дальше команда пойдет без меня! Мы пережили страшный шторм, бурю, ураган, и шок, пару раз попрощались с этой прекрасной жизнью, со своими любимыми и близкими. И сейчас кому-то из нас, наверняка, кажется, что это произошло не с нами, что это был всего-навсего безобидный ночной кошмар. Но, в то же время, это было необходимое испытание, чтобы понять себя, понять: правильно ли ты живешь. Я понял, что жил не очень правильно и теперь очень хочу измениться. Хотелось бы думать, что все мы стали другими: осторожными и добрыми, и теперь будем ценить жизнь во всех ее проявлениях, и смеяться над мелкими земными невзгодами. Одно я знаю точно, что даже врагу не пожелаю такого путешествия. Эй! Враги! Слушайте меня, запоминайте и передайте своим близким! Если к вам на улице подойдет бородатый, лохматый человек с голубыми глазами и скажет: «Айда со мной через Индийский океан, на великолепной датской яхте, построенной в далеком 1949 году!». Вы ему дружно хором скажите: «Нет! Извини, Федор!».

И словно прочитав мои мысли, ко мне подходит брат мой Федор Конюхов, сын рыбака, дружески хлопает своей ручищей по плечу, словно веслом, и говорит с оптимизмом и чарующей улыбкой:
- Сашка! Не расслабляйся! Весной пойдем с тобой через всю Эфиопию мимо Сомали на верблюдах!

P. S.
Я сдержал свое обещание, данное Богу, Федору Конюхову и Ушакову, Океану, Небу и женился на своей любимой девушке. Правда, судьбе было угодно, чтобы через год наш брак распался. А через пару лет Вадим Цыганов напишет книгу «Сударыня Масленица», в которой опишет этот поход. В том страшном шторме в Индийском океане он с нами не был, но атмосферу передаст верно. Правда, на странице 59 он уверенно сообщит, что я сотрудник газеты «Московский комсомолец» и «На «Святой виктории» «он (Я, то есть) натерпелся страху больше, чем за всю свою нелегкую жизнь папарацци». Но я не обижаюсь на эти безобидные неточности, а, напротив, благодарен ему за этот поход. Откуда ему знать, что я никакой не папарацци, и, кроме шторма в Индийском океане, «за свою нелегкую жизнь папарацци» испытал не меньше страху и во время путешествий, голодного бомжевания, во время обстрелов и бомбежек.

(Продолжение следует)