( Виктор АСТАФЬЕВ )
Его доверчивость обескураживала.
На встречах с читателями, получив из зала очередную записку, никогда не просматривал заранее, не прятал неудобную в карман – сразу читал вслух и отвечал без оглядки. Такую мог написать если не идиот, то провокатор: «Как вы относитесь к коммунистической партии?». Было это в Новосибирске, куда Астафьев приехал на семинар молодых писателей. В последний день организаторы не преминули воспользоваться случаем – устроили известному прозаику вечер для большой аудитории. Зал набился битком.
– Ну, как я к нашей партии могу относиться? – простодушно развёл руками Виктор Петрович. – Плохо отношусь. У меня с ней разногласия по очень многим вопросам...
И высказался от души.
Шёл последний год брежневского правления, страна пребывала в пофигистской апатии, и на своих кухнях редко кто не шерстил власть в хвост и в гриву, однако во дворе языки все-таки не распускали. А тут знаменитый писатель, недавний лауреат Государственной премии...
Когда вышла газета с Указом, автору «Царь-рыбы» резво позвонили из обкома – поздравили земляка с высоким признанием заслуг: отныне он включён в список номенклатуры – может получать продовольственный паёк и льготные скидки, пользовать казенный автотранспорт. Вожделенные для госчиновников коврижки подразумевали если не их отработку, то хотя бы лояльность. Отступников наверху не прощали. И когда за несколько месяцев до смерти Астафьев попросил у местных царьков прибавку к нищенской пенсии, на лекарства, они (ау, сколько в нынешних коридорах власти прежних обкомовских выкормышей?) старому писателю отказали. К такому отношению Виктор Петрович мог бы привыкнуть.
По возвращении из Новосибирска, Астафьева в аэропорту обкомовская машина уже не встречала. Прилетев в Красноярск на следующий день, я застал Виктора Петровича в пугающе возбужденном состоянии: мгновенная реакция властей сильно встревожила – на выходе новая книга, не отразилось бы. Только что ему привезли несколько пачек сборника «Затеси» – с огромными цензурными купюрами, со скрипом вышел.
И все же – праздник: автор щедро дарил надписанную книжку каждому пришедшему, нашим общим московским знакомым передал с оказией полтора десятка экземпляров (для красноярского издательства стотысячный тираж огромен, а до столицы книжка почти не дойдёт)
Академгородок – микрорайон на отшибе Красноярска, дом писателя крайний в городке, в сотне метров от Енисея – пятиэтажная блочная коробка без лифта. Последний этаж, обычная тесная квартирка с типовой планировкой. За окном – унылый зимний пейзаж: серая ледяная река, заснеженная даль (в хорошую погоду, уверял Астафьев, видно его родную деревню Овсянку).
Уйма народу, буйное застолье, мат столбом и дым коромыслом – жена Марья Семёновна на неделю уехала к дочери в Вологду, покой писателя охранять некому. Кроме хозяина, других литераторов (заезжий журналист не в счёт) за столом не было: жуткий однорукий инвалид (в детстве разобрал гранату), два смурных рыбака, охотовед с Алтая, бородатые соседи-итээровцы. Все бурно выражали своё отношение к учинённой обкомом обструкции. Пафос незамысловат: плюнь, Петрович, без их пайков проживёшь, мы тебя голодным не оставим! Доказательство уже было явлено: в углу комнаты, накрытое влажной марлей, ведро красной икры, а на балконе – полутораметровым заиндевелым бревном – воспетая им «царь-рыба».
Сам Астафьев говорил мало, и то лишь для того, чтобы направить разговор в иное русло. Крепких слов почти не употреблял, только когда взялся читать нам вслух самиздатский сборник матерных частушек («Это мне друг Коля Старшинов, поэт московский, прислал – много лет собирает»). Читал с выражением, иногда смеясь заранее, особенно удачные – перечитывал, смакуя каждую строчку: крепко сколочено!
И вдруг, отложив самодельную тетрадку, сказал: «Я вам лучше другие, настоящие стихи почитаю», – и по памяти продекламировал сонет Петрарки, вконец добив гостей: ну, Петрович, ты даёшь!
Так продолжалось двое суток: кто-то тихо уходил, появлялись другие (без звонка, телефон вообще был выключен). Когда Виктор Петрович уставал – шел в соседнюю комнату, спал несколько часов, потом снова садился к столу, и всё начиналось сызнова.
Я с ужасом видел, что командировочное задание горит синим пламенем. Астафьев успокаивал: успеем, поговорим, только лучше бы без диктофона.
Несколько раз уединялись в кабинете, но интервью всё равно не получалось. На рабочем столе лежали штук пять АРДИСовских книг Набокова – «Это мне артисты из Москвы привезли, просвещают. Мощный писатель, а у нас его никто не знает. Только про «Лолиту» и слышали, что там старый мужик с малолетней сикухой милуется». Cетовал на слепоту: «Долго читать не могу – один глаз совсем не видит, а другой устаёт быстро».
У себя в Красноярске оторванности от столичной жизни-суеты, в которой вовсе не нуждался, Виктор Петрович не ощущал. На стене висел зарубежный плакат тогда еще запрещённого у нас фильма «Агония» – любимый актёр Петренко недавно приезжал. И о гостившей незадолго до того Нонне Мордюковой говорил много и хорошо – потому что СВОЯ, без всяких интеллигентских штучек – настоящая БАБА – и водки стакан опрокинет, и русскую песню споёт. Определения «мужик» и «баба» в устах Астафьева имели превосходную степень: Ульянов – свой мужик, а вот Табаков – хитрожопый, совсем не так прост, каким хочет казаться...
На третий день, когда и у меня, молодого, голова шла кругом, хозяин шумную компанию наконец спровадил. Распахнув, несмотря на мороз, все окна, отправились гулять по городку. Вышли на берег Енисея, постояли с разговором, пока не прогнал колючий злой ветер. Подняв воротник дублёнки, Астафьев предложил:
– Давай к Зорьке Яхнину на чаёк заглянем, он рядом живёт. Погреемся. Только вот что, ты при нём евреев не ругай, ладно?
– Вы слышали, чтобы я их ругал?
– А ты что, хорошо к ним относишься?
Сказал, что у меня в записной книжке таковых – фифти-фифти, и на кого могу положиться – это ещё посмотреть. Тут же напомнил Астафьеву двух «военных» писателей, которых он хорошо знал: и кто из них лучше, как человек?
– Сравнил тоже! – фыркнул Виктор Петрович. – Гриша святой, а Юрка порядочная сволочь, даже Гришу в свое время продал за здорово живёшь, глазом не моргнул.
– А у кого из них анкета на «пятый пункт» хромает?
– Гриша Бакланов такой хороший, что даже... не еврей.
С таким же простодушием он ответил и на письмо Натана Эйдельмана – попался, как пацан на яблоках, никак не связав автора с известным историком-романистом (чьих книг, кажется, и не читал), а тот не преминул их переписку обнародовать, и сумбурная та пикировка несколько лет многочисленными копиями ходила по рукам, не делая чести обоим.
В своём восприятии истории и литературы Астафьев был сродни Виктору Шкловскому: у обоих образный ряд преобладал над фактологическим. Когда я печатал интервью со Шкловским, отдел проверки на три дня выпал в осадок, отыскивая цитату Достоевского, который-де написал, что стоя на эшафоте думал о Дон-Кихоте.
И с Виктором Петровичем намучился: прислал он в редакцию предисловие к однотомнику скромного писателя конца XIX века, о котором сочинил, что за его гробом шли все выдающиеся классики: Чехов, Некрасов, Достоевский, Толстой... То есть образно они, может быть, и шли бы, только до того печального дня физически дожил один обитатель Ясной Поляны, но в его обширной библиотеке ни одной книжки сибирского автора не замечено.
Во избежание неприятностей, в моей редакции сей пассаж из астафьевского текста тихо изъяли. А вот в провинциальном книжном издательстве, где каждое слово Астафьева принимали на веру, предисловие вышло без купюр, пришлось бедным коллегам отбиваться от вопросов дотошных читателей, которым ничтоже сумняшеся они отвечали, что в той панихиде участвовали... дети упомянутых классиков.
Астафьев реагировал бурно: «Мало ли, что писатель в запале сочинит! А вы, в редакциях, за что деньги получаете? Проверяйте, правьте... Откуда, ядрена мать, у чахоточника Некрасова дети взялись? А мне теперь краснеть!..»
На Астафьева часто обижались. Когда вышел рассказ «Ловля пескарей в Грузии», грузины восприняли его как кровное оскорбление. Следуя их логике, русский читатель за астафьевскую повесть «Печальный детектив» вообще должен был подать на писателя в суд – такой жесткой правды об одичании советской России редко кто говорил нам в лицо. Но Астафьев умел быть столь целомудренным, что никакая брань на вороту не висла.
Его художественную эстетику в конце прошлого века старательно делали эталонной – по астафьевскому счёту, скажем, нашумевшие книги Сорокина – вне Литературы. При этом сам Астафьев умел ценить чужое – не очень жалуя фантастику и юмор, первым поддержал молодого красноярского писателя Михаила Успенского, хотя его ироничную прозу воспринимал с трудом.
После книги «Прокляты и убиты» на Астафьева обиделись фронтовики. Я тогда работал в перестроечном «Огоньке», и первое, что сказал Виктор Петрович при очередной встрече:
– Здорово достаётся вам за очернительство? Тяжело это выдерживать, я на своей шкуре испытал, знаю.
И просил передавать привет Коротичу, что вполне могло показаться ренегатством: многим тогда Астафьев виделся человеком «по другую сторону баррикад». Вопрос «с кем вы?» в то время был далеко не праздным – писатели-«заединщики» очень надеялись если не сделать Астафьева своим знаменем, то хотя бы видеть его в своих воинственных рядах. И ты всякий раз со страхом – неужели? – смотрел, как Астафьев выступал в компании с беловыми-прохановыми-куняевыми. А Виктор Петрович и тут умудрялся стоять особняком – не опускался до мрачной перебранки, отделывался шуткой:
– Меня вот спрашивают: как жить дальше? Да если бы я знал ответ на этот вопрос, так с утра до ночи сидел бы и писал о том страницу за страницей, а на все свои гонорары нанял бы вертолёт, и жена моя Марья свет Семёновна летала бы на нём над Россией и, как листовки революционные, эти страницы по стране разбрасывала...
В последние годы Астафьев всё чаще укрывался в Овсянке – только там ему жилось-работалось спокойно. И, как Толстой в Ясную Поляну, притягивал в свою деревеньку на Енисее многих, вплоть до первого президента России: факт, что Ельцину этот визит организовали его пиарщики, вполне знаменателен. В Овсянке Астафьев и упокоился в конце осени 2001 года – на берегу реки, которую славил всю свою жизнь.
Из сборника «Книжка с картинками» (Из-во «Парад», М., 2008)
ФОТО: Виктор Астафьев на берегу Енисея / Красноярск, ноябрь 1982 г.
© Georgi Yelin
https://fotki.yandex.ru/users/merihlyund-yelin/
-----