Жизнь каждого человека идёт не постоянным током по прямым проводам, а скачками, чередуясь повышением или снижением до самого минимума, как кардиограмма, записывающая биение сердца. Проходят дни, недели, годы почти незаметно и вдруг это мирное течение нарушается какими-то событиями, которые предопределяют нашу дальнейшую судьбу. Этим событием для меня было окончание института. Мне хотелось как можно скорее разорвать течение жизни на малой родине. Мои первые шаги в самостоятельную жизнь были омрачены болезнью и смертью дорогой мамочки. Учась, в институте, я забывалась, жила интересной и насыщенной студенческой жизнью, была не обделена вниманием противоположного пола, но поездка домой становилась для меня настоящим испытанием. Почти год были непростые отношения с отцом, так как долго не могла понять его скоропалительную женитьбу на простой малограмотной женщине. Я приняла её разумом, но душа сопротивлялась. Какие у меня с ней были отношения? Никаких!
Я не обременяла её своим присутствием. О чём можно говорить, когда теряешь духовную опору, собирательную душу семьи? Я уже тогда, живя на малой родине, ощущала себя отрезанным ломтём. Образ мамы долгие годы стоял перед моими глазами и я мысленно часто задавала себе вопрос: «чтобы сказала мама?», или « чтобы она подумала?». Мне очень её не хватало, ещё не окрепшей душе, когда ощущала себя перекати полем, не имея постоянного места жительства. Ещё в далекой юности я мечтала жить в Питере, получить высшее образование, иметь машину и с кинокамерой объехать «Золотое кольцо России».
Итак, 23 марта 1971 года решилась моя дальнейшая судьба. Я расписалась в кабинете ректора о распределении на Саранский электроламповый завод на должность инженера- технолога с окладом 105 рублей и предоставлением койко-места в общежитии. Для обустройства на новом месте были выданы подъёмные в размере оклада.
После защиты дипломного проекта мы с подругой поехали в Пятигорск по приглашению однокурсницы. Этот город весь дышал М.Лермонтовым. Это чувствовалось в его архитектуре, названии улиц и памятных мест связанных с Михаилом Юрьевичем. Кавказ завораживал своей красотой и восхищал творением природы. Ничего подобного я в дальнейшей жизни не видела. Эльбрус, это одна из самых высоких гор Кавказского хребта поражал своим великолепием, красотой и недоступностью. Этот могущественный горец гордо стоял в белой шапке облаков в окружении своих собратьев укрытых снежным покрывалом. Как пел известный советский бард Владимир Высоцкий, что «лучше гор могут быть только горы».
По пути к Эльбрусу мы проезжали живописные места горной речки Теберды. Поднимаясь выше в горы, нам попадались горные аулы. Их дома напоминали смотровые вышки с окнами под крышей, а вдали стояли трапециевидные, хорошо отточенные природой скалы. Вокруг домов были невысокие каменные заборы и каменные лавки, на которых сидели местные аксакалы в огромных овечьих шапках и безразличным взглядом провожали транзитный транспорт. Казалось, что здесь остановилось время, так было тысяча лет назад и так сейчас. У них своё летоисчисление и свой мир. Их аулы окружены сказочной красотой горных пейзажей. Где на такой высоте они брали воду, чем отапливали дома и готовили еду, где пасли скот, и выращивали виноград?
Доехав до предгорья Эльбруса мы остановились на равнинной площадке, где стояло много машин, автобусов, привязанных к столбу лошадей, фотографов с ослами. Вдоль прилегающей к плоскогорью площади сидели местные женщины, продавали прекрасную ангорскую пряжу и тут же вязали из неё разные вещи. Также на площади бойко шла торговля сувенирами, значками, украшениями, фарфоровыми кружками и разными поделками.
Мужским ремеслом аборигенов было приготовление чебуреков и настоящих кавказских шашлыков. Над углями они вращали целую тушку барашка, поливали её вином, отрезали кусочки мяса и поливали соусом. Желающих отведать шашлык с кровью только что умерщвлённого барашка было очень много. Мне такая трапеза не возбуждала аппетит. После прогулки нас пригласили на посадочную площадку, где проходил инструктаж о безопасной езде на канатной дороге. Эта дорога функционировала без остановок, а наша задача была на ходу сесть в люльку цепной канатной дороги, застегнуть ремень вокруг талии и накинуть цепь по ширине люльки. Инструктор посоветовал всем, кто боится высоты не рисковать своей жизнью. Мы с подругой имели опыт подъёма на канатке двумя днями ранее поднимаясь на Домбай и перешли на сторону поднимающихся. Из нашего автобуса только половина оказались отважными. Люльки были двухместные, без каких-нибудь дополнительных средств защиты. Мы висели над бездонной пропастью и не на что было обратить внимание, чтобы не видеть остроконечных скал подпирающих нашу люльку, потом куда- то они исчезали и пропасть манила в свои объятия.
Подъём был не для слабонервных, как и весь маршрут к этому плоскогорью. Узкая дорога, похожая на винт мясорубки проходила по самому краю пропасти, а над головой, точнее над автобусом свисал каменный козырёк или в скале проходила тоннель. Маленькие столбушки ограждали дорогу от пропасти. Встречный транспорт нёсся с большой скоростью и наводил страх. Многие боялись сидеть у окна, просились поменяться. Несколько человек сидело в проходе на приставных стульях, а мужчина с ребёнком был вынужден выйти из автобуса, так как мальчика постоянно тошнило. Постоянные виражи автобуса напоминали салон самолёта, когда он попадал в воздушные ямы. На протяжении всего пути нас сопровождала гид, пыталась отвлечь от опасного путешествия, рассказывала об истории Кавказа, об ассах водителях и пыталась увлечь бравурными песнями. О каком пении может идти речь, когда дух захватывает и невольно вспоминаешь всех святых и мёртвых, призывая их к помощи, а в голове была одна мысль, скоро ли это кончится?
А по канатной дороге мы поднимались всё выше и выше. Небо было холодным и безжизненным, птицы не летали, только где-то в небе поблескивали своими животами самолёты «Аэрофлота». Мы находились под облаками, где соседние вершины уже не просматривались. Приземлившись на деревянную площадку, мы через несколько шагов утонули в снегу. Счастье переполняло нас, позабыв о страхах. Воздух на этой высоте был разряжен, а мы прибывали в состоянии эйфории, болтали другом, хохотали и играли в снежки. Мне трудно передать те ощущения охватившие нас, их просто надо испытать. В народе говорят, что на земле есть такие места, где можно сойти с ума, что-то подобное было с нами на Эльбрусе и только большое количество людей, фотографов, альпинистов возвратило нас в реальный мир. Альпинисты удивляли своим фанатизмом. Они тащили рюкзаки длиною в свой рост. Их конечной целью была макушка Эльбруса и приют № 11.
По всему высокогорью были построены деревянные домишки для укрытия альпинистов в непогоду. Говорят, кто хоть раз в жизни побывал в горах влюбится в них навсегда. Этот горный магнетизм завораживал людей и обнажал их лучшие человеческие качества. На другом склоне Эльбруса была Грузия, всего 40 километров отделяло её от нашего привала. Во время Отечественной войны фашистские захватчики решили водрузить флаг на вершине Эльбруса, но были встречены советскими альпинистами и немцы навсегда нашли успокоение в горах Кавказа. Возвращаться назад к плоскогорью для многих было большой пыткой. Истерики были у детей, женщин и даже взрослых мужчин. Они отказывались садиться в люльку.
Итак, 1 августа 1971 года в 13 часов 10 минут я уезжала в мягком вагоне поезда Новороссийск – Воркута в неизвестность. Меня провожала почти вся родня. Я стояла в тамбуре вагона, махала рукой, а комок непонятного происхождения подкатывался к горлу и перед глазами была улыбка моей дорогой мамочки. Я понимала, что навсегда прощаюсь с родным гнездом, детством, юностью, но где бы я не жила, эти дорогие и родные лица всегда будут со мной. Колёса монотонно стучали, вагон покачивался, а я долго стояла в тамбуре проигрывая в голове всю прожитую жизнь. В купе со мной ехало трое мужчин, позже я поняла, что это отец с сыновьями возвращались с юга. Ранним утром я проснулась в Пензенской области. В окно светило солнце, а за окном люди уже копошились на своих огородах. Растительность вокруг была сочной и зелёной. В нашей местности трава уже давно сгорела, поля потрескались, а тёмная зелень садов поникла. Здесь всё было другое и ландшафт, и дома, и люди. За окном мелькали черные деревянные домишки, картофельные делянки и берёзовые рощи. Они очаровывали своей чистотой и стройностью. Поезд в Саранск прибыл без опоздания в 11 часов 20 минут. Попутчики вынесли на перрон мой чемодан и дорожную сумку. Поезд ушёл, а я долго стояла на перроне, оглядываясь по сторонам.
С первого взгляда бросилось в глаза, перрон усыпанный шелухой семечек и убогий вокзал. Я сдала вещи в камеру хранения и отправилась на поиски парикмахерской, а затем на такси решила доехать до лампового завода. Таксист сказал, что до завода ехать две остановки на троллейбусах. Доехав до завода, позвонила секретарю директора. Ко мне вышла молодая блондинка, взяла паспорт, направление, выписала пропуск в бюро пропусков. Затем, отправила в приёмную заместителя директора по кадрам. Он посмотрел мои документы, велел у секретаря взять направление в общежитие и подняться на третий этаж к заместителю главного инженера по стеклу Сивко Анатолию Павловичу. Кабинет Сивко был закрыт. Двое мужчин курившие на лестничной клетке, сказали, что тоже ждут Сивко и пытались завести со мной разговор, но появился невысокого роста, молодой мужчина лет 32-х со стрижкой ёжик и в бордовой нейлоновой рубашке.
- Вы меня ждёте? Спросил он.
- Да, если вы Анатолий Павлович?
Он мне показался энергичным, деловым человеком. Внимательно изучив мои документы он поинтересовался темой дипломного проекта, старался расположить к себе и рассказал, как он ровно десять лет назад приехал из Минска и начал свою трудовую деятельность теплотехником в цехе № 1, а затем спросил; - где бы я хотела работать, в цехе или отделе? Я уверенно заявила, что цеховые технологи осуществляют контролирующие функции, а мне бы хотелось пополнить свои знания. На самом деле мне очень не хотелось работать в грязных, вонючих цехах. Сивко пригласил своего заместителя . В кабинет вошла женщина неопределённого возраста, с завивкой на голове, в серой юбке и розовой вязаной кофточке с коротким рукавом. Не здороваясь, она села напротив меня, положив руки в замке на стол. У неё были неухоженные ногти, а весь внешний вид говорил об уставшей женщине давно переставшей дружить сама с собой. Сивко представил меня и передал Тамаре Даниловне мои документы. Она не стала их смотреть, не поинтересовалась выпиской из диплома, а молча отложила в сторону.
Анатолий Павлович сообщил, что мои документы, поступившие из вуза лежат в цехе № 1, а вот она не хочет работать в цехе и с улыбкой добавил, что будем делать? Я поняла, что ему понравилась. Тамара Даниловна сказала, что в отделе есть единица инженера-технолога и она напишет ходатайство на имя директора о моём переводе. Сивко велел на следующий день подойти в приёмную директора. С легкой душой, пройдя первое испытание, я вернулась в приёмную заместителя директора, взяла направление в общежитие и отправилась по адресу, ул. Большевистская.
.
С первых минут приезда в Саранск меня удивила певучая речь горожан с обязательным словом не-у-же-ли. Они умудрялись его вставить туда, где не требовалось удивления. В общежитие меня встретили радушно, даже трепетно.
- Вы откуда? Спросила комендант.
Из Новочеркасска, ответила я.
Не-у-же-ли, вы море променяли на Саранск? - удивлённо спросила она. У нас даже приличной речки нет. Я поняла, что она перепутала Новочеркасск с Новороссийском, но у меня не было желание это обсуждать. Опять комок подступил к горлу, хотелось всё бросить и бежать. Я взяла матрас, постельное бельё, ключ и поднялась на второй этаж в комнату № 57. Комната была большой прямоугольной с окнами на север. Две кровати были заправлены, две пустые. Я положила свой матрас на кровать около двери. В комнате было неубрано, чувствовалось, что накануне была большая пьянка. На столе стояла немытая посуда, лежали объедки, консервные банки, пустые бутылки. Зрелище было удручающее, настроение ужасающее.
Пока я раздумывала с чего начать, в комнату без стука вошла женщина неопределённого возраста на вид лет 45 – 60. Увидев меня, она спросила « ты хто?» потом взяла стул, поставила посередине комнаты и села на него верхом. Она была в спецовочном комбинезоне и как в народе говорят, навеселе. Сначала она рассказала о себе, что работает грузчицей в транспортном цехе и через год выйдет на пенсию, потом о жильцах этой комнаты, одну из которых, намедни проводили в город Серов. У меня на душе скребли кошки, а она продолжала говорить на корявом русском языке, взбодренным словами связками из ненормативной лексики. Придя в себя от присутствия первого гостя, я попросила её покинуть комнату. К моему удивлению она извинилась, раскланялась и вышла. Настроение было ужасно. От всего увиденного, услышанного и беспардонности этой дамы я взяла ключ и пошла побродить по незнакомому городу.
На перекрёстке улиц Большевистской и Полежаева стояло четырёхэтажное неказистое здание Мордовского университета. Это был лабораторный корпус, далее стояло серое здание главного корпуса МГУ архитектуры 30-х годов ХХ века. Это, наверное, центр города, подумала я. Напротив университета был стадион, а далее тесно ютились деревянные, почерневшие домишки. По улице Коммунистической ходили троллейбусы и стояло типовое двухэтажное здание главпочтамта. Вспомнив, что папе надо дать телеграмму я зашла на почту и отправила сообщение, что живу в центре города, устроилась хорошо, подробности в письме. Так я осмотрела весь центр города, его главную достопримечательность - памятники воинской Славы и В.И. Ленину на Советской улице. На Советской площади стоял Мордовский обком Коммунистической партии СССР. На площади пахло хлебом. На углу улицы Советской и проспекту Ленина стояло здание похожее на собор, где размещался хлебозавод. По проспекту им. Ленина я дошла до железнодорожного вокзала взяла багаж из камеры хранения и на троллейбусе проехала одну остановку.
Навстречу мне шли два молодых мужчины, которых я встретила около кабинета Сивко. Они радостно подхватили мои вещи, болтали со мной как с хорошо знакомым человеком, донесли багаж до комнаты и напросились в гости. От гостей я отказалась и заметила, что они до сих пор не представились. Один из них протянул руку и представился Владимиром Николаевичем, другой сказал, что он просто Стас. Так у меня за день появилось три знакомых, двое стали моими коллегами. Комната напоминала свинарник и я приступила к уборке. За время моего отсутствия никто из хозяев двух кроватей не объявился. К 11 часам вечера, я убралась в комнате и отправилась на поиски душа, он находился в цокольном помещение. За весь день я ничего не ела. В тумбочке нашла спички, взяла чайник и пошла на поиски кухни. В кухне стоял кухонный стол и две газовой плиты. Одна женщина кипятила бельё в ведре.
Я поставила чайник и хотела уйти. Женщина посмотрела на меня и сказала, что у них ничего без присмотра не оставляют. Какой ужас! Брат моей подруги узнав, куда я распределилась, говорил, что там находятся знаменитые на всю страну потьменские лагеря и все по «фени ботают». Мой папа тоже оставил свои воспоминания о Мордовии. Во время войны он стоял с эшелоном автотехники на станции Рузаевка, с чайником пошёл за кипятком на вокзал и за считанные минуты лишился кошелька. Этот город не может стать моим, подумала я. Здесь всё для меня было чуждо.
Вернувшись с чайником в комнату, я обнаружила того самого Стаса, который донёс мой чемодан. Он сидел верхом на стуле посередине комнаты и курил. У меня не нашлось слов, чтобы высказать своё негодование, захлестнули эмоции. Не поддавалось пониманию его бесцеремонность, неуважение к моей персоне, к человеку, которого видишь впервые. Как это можно понять и расценить? Всё, что о нем я думала, сиюминутно выпалила. Он медленно стал вставать со стула, задел ногой за его край и упал. Он был настолько пьян, что не понимал, почему его выгоняют и где он находится. Мне расхотелось пить чай. Постелив пастель, я нашла в тумбочке будильник и поставила его на семь утра. Весь мой первый день, прожитый в Саранске, проплыл перед глазами в серых красках. Уснула я только к утру.
Итак, 9 августа, в понедельник я вышла на работу в СКТО ЭВС. Отдел находился на четвёртом этаже заводоуправления лампового завода СПО «Светотехника». Начальником отдела был заместитель главного инженера Сивко Анатолий Павлович. Тамара Даниловна представила меня коллективу и сказала, что у них уже работают три специалиста из Новочеркасска. Я была приятно удивлена, так как считала, что они работают в объединение «Светотехника», а это ламповый завод. Они были выпускниками нашей кафедры предыдущего выпуска и это немного подбодрило. Меня посадили за стол отпускницы, пообещав в ближайшее время приобрести стол, и определили в группу прессованных стёкол, которая занималась освоением производства варки хрусталя и выработки хрустальных элементов. В состав отдела входили два бюро - технологическое и конструкторское, лаборатория и опытное производство. В отделе было 38 сотрудников, а вся структура состояла из 120 человек.
Основной задачей отдела было внедрение новых технологий. Так что я попала в самую гущу событий развития светотехнической отрасли. Как правило, это делалось так: « из-за бугра» то есть запада, привозили новый вид лампы, её разбирали по частям. Наш отдел занимался разработкой технологии варки стекла с нужными свойствами. «Начинкой лампы» занимался отдел источников света, а технологические линии проектировали в отделе главного конструктора или их закупали за рубежом. В то время, наращивал производство Тольяттинский автозавод и для производства автомобильных ламп, была закуплена японская линия. Наш отдел собственными силами осваивал процесс варки тугоплавких стёкол для этих ламп. В нашем отделе только 18 человек, имели высшее образование и были выпускниками вузов из Москвы, Минска, Горького, Иванова, Новочеркасска и т.д. Из Саранского университета было всего двое. Это был самый сильный костяк специалистов, но руководство завода решило всем дать высшее образование. На химическом факультете Мордовского университета открыли вечернее отделение по специальности - технология стекла. Преподаватели университета сами приезжали на завод принимать вступительные экзамены. 14 человек из нашего отдела стали студентами МГУ, включая жену генерального директора, окончившую мукомольный техникум.
В этот день я была в отделе «персоной грата». Все меня расспрашивали; кто я, откуда родом, кто родители, где живут. Приходили конструкторы с соседней комнаты тоже полюбопытствовать. Мне казалось, что этот день никогда не кончится. Перед обеденным перерывом народа в нашем отделе поубавилось. Многие из моих коллег уехали на опытное производство, а меня пригласили обедать в столовую две женщины. Они дежурили в цехе и имели талоны бесплатного питания. Лишним талоном они поделились со мной. Обеды назывались комплексными. Первым блюдом был рассольник, на второе гуляш с картошкой и капустой, салат из свежих огурцов, творожная запеканка, полстакана сметаны, а на третье компот с булочкой. Неужели это всё можно съесть? - подумала я. Булочки мы взяли с собой.
В конце августа Новикова сказала, чтобы я запасалась тёплыми вещами для поездки в колхоз. Я отправила письмо - телеграмму папе, перечню необходимых вещей для колхоза и просьбой их выслать как можно быстрее.
В начале сентября, меня отправили в колхоз с заводской бригадой. Из нашего отдела было всего трое, рабочий опытного участка, копировщица конструкторского бюро Наталья и я собственной персоной. Девчонки из нашей комнаты снабдили меня зимним пальто и резиновыми сапогами. Наша группа по содействию в уборке урожая была собрана со всего завода, её контингент состоял из людей разного возраста, пола и уровня квалификации. Добирались автобусом до колхоза « Родина» около часа.
Наша «Родина» встретила нас совсем не по-родственному. На равнинной местности окружённой лесом, хаотично вдоль грунтовой дороги стояли чёрные деревянные домишки, необозначенные заборами и наличием каких-нибудь построек вокруг них. Они напоминали мне Зверяевку, Дыряевку… из моего детского путешествия в Токаревку Тамбовской области. Там тоже около домов стояли стога сена и где-то вдалеке, одиноко росло деревце. Наш автобус остановился у избы с табличкой «Администрация колхоза Родина». Женщина неопределённого возраста в белом платке, в мужском пиджаке и резиновых сапогах встретила нас и сказала, чтобы мы шли на постой к женщинам стоящих у забора. Худощавая бабуля взяла шестерых «девчат», мы с Наташей оказались в этой шестёрке. Хозяйку звали Ульяна, ей было всего 54 года. Дойдя до её дома, она отметила, что туалет будет за стогом сена. Все засмеялись, а мы с Наташей переглянулись. Женщина из нашей компании на вид лет пятидесяти, сказала; - не переживайте девки мы вас в обиду не дадим, вы ещё совсем молоденькие, наверное впервые из города в колхоз приехали?
Могла ли я сказать им, что будучи студенткой при поездке в колхоз мы жили в гостинице станицы Егорлыкской, автобусом нас отвозили на работу в вино- совхоз на уборку винограда, а на субботу и воскресенье выдавали шесть рублей на питание в ресторане при гостинице. Попав в такие условия, девчонки которые жили поблизости, съездили домой за нарядами. Вечерами мы ходили в Дом культуры на танцы. Кроме нашего факультета, в станице были студенты Ростовского института железнодорожного транспорта, медицинского института и речного училища. Вечерами собирались группами, пели под гитару, и до глубокой ночи не смолкал в станице девичий смех. Свой убранный урожай мы сами сдавали на Ботайский винзавод, познакомились с дегустаторами и они подарили нам экскурсию в погреба, где находился на выдержке более 100 лет коньяк « Сармат». Старожилы говорили, что во время Отечественной войны фашисты расстреляли много людей, добиваясь от них указания входа в погреба. После войны этот коньяк попадал на столы партийной элиты по указанию секретаря обкома. Наши Донские станицы и хутора утопали в зелени садов, а бескрайние степи восхищали своими просторами и разделёнными на квадраты растущими виноградниками.
Невольно задаёшь себе вопрос, зависит ли характер, образ жизни и душа человека, если его окружает средневековое убожество? Городской пейзаж с однотипными домами, грязными подъездами, пыльными тротуарами тоже не вызывал чувство благородства и сострадания. Как говориться, только красота спасет мир, но эту красоту ещё надо уметь создать.
На нашей «Родине» за стогом была уборная, а в доме всего одна комната, которую разделяла на две части русская печь, где спала наша Ульяна. Около печи стояла лавка с вёдрами и кухонный стол. Во второй половине комнаты была двуспальная металлическая кровать и шкаф. Две девки пусть спят на кровати, сказала Ульяна, а остальным бригадир привезёт матрасы. Женщина, обещающая нас не давать в обиду, громко заявила; - пусть городские девки спят на кровати, а мы будем на полу. К счастью у нас с Натальей было пастельное бельё. Мы застелили его на кровать и пошли на поиски столовой. На окраине деревушки стоял очередной близнец всех деревенских домов, около которого были какие-то части от комбайна, валялись колёса от автомашин, лежали брёвна и стояли две машины и трактор. В это время кормили механизаторов, потом была наша очередь. Кроме заводчан помощниками колхозников были студенты пединститута с преподавателем. Невольно вспоминаешь колхозное житьё бытиё из своей студенческой жизни.
Мы уже учились на четвёртом курсе и руководство факультета решило принести нас в жертву подъёма производства кирпича. Нас, то есть две группы кафедры силикатов, не устраивало такое решение. В колхоз мы всегда ездили с радостью, так как это было продление каникул, хороший отдых и экономия стипендии, что не менее важно. Как правило, после вычета денег за питание у нас на руках оставалось по 25 – 30 рублей, да ещё получали стипендию за лето и сентябрь. На эти деньги можно было купить хорошие сапоги за 60 рублей и не только. Австрийские туфли стояли 35 рублей, немецкая сумка 10, а красивая модная нейлоновая блузка на чёрном рынке стоила 35 рублей, в магазине, по блату 18 руб. Многие студенты, не имеющие помощи от родителей, могли полностью экипироваться на зиму дешёвыми советскими товарами.
На кирпичном заводе мы не сможем заработать хорошие деньги, да и условия труда оставляли желать лучшего. Завод был сезонный, сушку кирпича осуществляли прямо на улице. Мы решили бороться за свои «права» и пошли в деканат проситься в колхоз. На отказ декана мы решили объявить «забастовку». Мы уселись на полу около деканата и сказали, что не уйдём с этого места, пока нас не отправят в колхоз. В конце рабочего дня заместитель декана Нина Михайловна Кузнецова сказала, чтобы мы не глупили и шли домой, но мы решили остаться на ночь в институте. Местные девчонки, чьи родители были высокопоставленными начальниками, говорили, что деканат не пойдёт на огласку этого инцидента и самое худшее, что они нам смогут сделать, объявить выговор. В 22 часа мы всё-таки ушли с факультета, а в семь уже сидели под дверью деканата. Утром, Нина Михайловна собрала актив групп в своём кабинете, где был вынесен вердикт: – активистам объявить выговор и всех отправить в колхоз своим ходом в винсовхоз им. Микояна, Пролетарского района.
С чувством победителей мы побежали собирать сумки. Так как ранее о нас не было заявлено руководству совхоза, то нас расселили по квартирам. Я и две мои подруги попали на квартиру к «молодожёнам». Эти два одиночества объединились доживать свой век. Старуха говорила, что в далёкой молодости они любили друг друга, но её родители были против, так как Матвей не был казаком.
Наши «молодожёны» жили в просторном курене, нам выделили отдельную комнату и каждый вечер после работы нас ждала горячая вода. Они были предприимчивыми стариками, делали виноградное вино, а поздно вечером к ним приходили покупатели, приносили огромных раков в подарок. Мы им стали приносить сумки с виноградом, за что они кормили нас мамалыгой, угощали раками и вином. (Мамалыга – кукурузная казачья каша). Студентов в совхозе было очень много и местный клуб не вмещал всех желающих, поэтому танцы были на улице. Для местной молодёжи это была хорошая разрядка в их скучной повседневной жизни. Наши старики отказались от оплаты за наше житьё и мы получили при расчете аж 32 рубля 40 копеек. Стипендия гуманитарных вузов и медицинских в то время составляла 28 рублей, технических специальностей - 35 рублей.
В колхозе «Родина» механизаторы, выдав в адрес администрации массу эпитетов, садясь за свой транспорт, отплёвываясь, извергали трудно переводимую брань. Кухня одним своим видом вызывала отторгающее чувство. Посередине комнаты стоял длинный деревянный стол, вдоль стола лавки. Поварихи в чёрных фартуках, жирными толстыми руками наливали суп из макарон с салом. Вокруг было множество мух, что не возбуждало аппетит. Есть при таких условиях было выше моих сил. Я посмотрела на Наташу и мы поняли друг друга.
Наша «Родина» была такой жестокой мачехой, что мы понимали, хуже может быть только зона, но то место для преступников, а мы то в чём повинны? Это средневековье ХХ века называлось развитым социализмом. Во времена Н.С.Хрущёва мы были строителями коммунизма. Он обещал к 1980 году построить материально-техническую базу коммунизма, когда человек человеку станет другом товарищем и братом. Лозунг гласил: « от каждого по способностям, каждому по потребностям». В то время на всех агитационных плакатах было написано, что в 1980 году газ, вода и проезд на транспорте будет бесплатным.
После смещения Хрущёва, убрали все плакаты и долго думали, как обозвать наше житиё бытиё конца 60-ых годов ХХ века. Идеологи «вдохновлённые Коммунистической партией Советского Союза» радостно объявили, что мы живём в эпоху развитого социализма. Так что колхоз «Родина» был непонятным образованием развитого социализма.
О чём думали идеологи, называя это человеческое образование святым для каждого думающего человека словом - РОДИНА. Позже мне приходилось побывать во многих колхозах, но ничего подобного я не встретила, как и не встретила такой колхоз, какой бы можно было сравнить с Донским краем. В колхозе «Родина» мы с Наташей в течении всего месяца своего пребывания питались пряниками из сельпо и яблоками купленными у Ульяны. По возвращению в Саранск я пошла на приём к генеральному директору с просьбой, подписать заявление об увольнение. Иван Семёнович отказал мне, мотивируя тем, что это создаст впечатление в главке, что завод не нуждается в специалистах.
Далее - Глава 2. Боевое крещение
http://www.proza.ru/2018/01/29/801