Памяти моих друзей - Владимира Григорьевича Дробилко и Леонида Петровича Белянского.
Как и все мои автобиографические рассказы, этот тоже будет пронизан здоровой самоиронией и одесским юмором.
И это, несмотря на очень печальный повод, который натолкнул меня на написание этих строк.
Так случилось, что в течение одного месяца из жизни ушли два моих старых друга, два замечательных человека, два прекрасных специалиста, два больших труженика, два отличных семьянина, всю свою жизнь проживших со своими половинками, Аннушкой и Зиночкой, оба оставили и равное потомство: по два человека, в том числе по одному моряку.
И познакомился я с ними обоими в один день, 26 декабря 1978 года, на борту рыбо-морозильного траулера "Буревестник". Там же, и в тот же день, меня нашло и моё счастье, моя половинка, моё рёбрышко. Но случилось это против моей воли. Очень я этому сопротивлялся, просто на аркане меня к этому счастью тащили.
А предыстория была такая: весной того же, 78-го года, я впервые в жизни был назначен старшим механиком. СРТМ "Альциона" вышел из Ильичёвска, прошёл Чёрное море, турецкие проливы, Средиземное, Красное моря, и приступил к промыслу в Аденском заливе Индийского океана.
Капитаном судна был моряк опытный, с Камчатки, Сергей Ефимович Чернат. Но то ли не повезло нам с уловами, то ли сказалось отсутствие опыта работы именно в этом районе, только рыбалка у нас шла не шатко, не валко. Тем не менее, с Чернатом мы сдружились. Он и капитаном был толковым, и человеком хорошим. На праздники, которые иногда случались, он не скупился на выпивку из капитанского фонда, а закуска там такая была, что мало где ещё есть. Просто изобилие вкуснейших морепродуктов в Адене.
Каракатицы, кальмары, лангусты, тигровые креветки, осьминоги, черепахи. А рыба? Негрита, кинг-фиш, масляная, - просто песня, а не рыба. Водки можно ведро выпить под такую закуску. Прервав застолье на самом интересном месте, Командир, как он сам себя называл, выводил всю команду на бак, где под звёздным Йеменским небом, пел морские песни, неплохо аккомпанируя сам себе на гитаре. Коронным номером его была, исполняемая на бис, песня Юрия Визбора "Кострома".
По судну "Кострома" стучит вода,
В сетях антенн качается звезда,
А мы стоим и курим, мы должны
Услышать три минуты тишины.
Молчат во всех морях все корабли,
Молчат морские станции земли,
И ты ключом, приятель, не стучи,
Ты эти три минуты помолчи.
Быть может, на каком борту пожар,
Пробоина в корме острей ножа,
А может быть, арктические льды
Корабль не выпускают из беды.
Но тишина плывет как океан,
Радист сказал: "Порядок, капитан".
То осень бьет в антенны, то зима,
Шесть баллов бьют по судну "Кострома".
Вокруг нас штормов не было. И пиратов сомалийских ещё не было, а вот тишина была. Хороший был рейс, хоть и провальный в смысле заработка. На рабочей шлюпке постоянно ездили на острова за кораллами и ракушками. Пока трал тянем, треть экипажа пляжится. На забеге для постановки нового трала, людей подбираем.
А в конце декабря, месяца через три после рейса, совершенно случайно, я встретил в центре Одессы, своего бывшего капитана, Сергея Ефимовича в компании с третьим помощником, Гришей Озольсом. Чернат мне очень обрадовался. И сразу же стал уговаривать меня снова пойти с ним в рейс, на этот раз на судне большего тоннажа - РТМ "Буревестник".
Механик-дизелист второго разряда, теоретически, я имел право занять и должность стармеха, но об этом речь не шла. Старший механик у него уже был, Дробилко Владимир Григорьевич. Было ему тогда сорок четыре всего года, но тридцати четырёхлетнему Чернату он казался уже очень пожилым, чуть ли не пенсионером.
- Я, Миша, его просто не знаю. Может, он и механик отличный, и человек замечательный, но мне спокойнее будет, если я и тебя сохраню. Тебе я как-то уже больше доверяю.
- Очень я польщён, Ефимыч, спасибо тебе, только у меня другие планы. Ну сам посуди, под "Востоком" на СРТМ работать и легче, и денежней. И менять шило на мыло - зачем? На "Атлантике" мне стармехом ещё долго не стать.
- Но мы же с тобой друзья!
- Э, друзья! Не обязательно с друзьями работать. Дробилко отличный механик, мне рядом делать нечего, иначе я бы тебя выручил. Но не нужно тебе это.
Две бутылки, которые мы взяли в магазине, перед тем, как идти ко мне домой, опустели. Мы вышли на улицу проводить Черната, однако душа требовала продолжения банкета. И пройдя пешком десяток квартальчиков старой Одессы, мы зашли в ресторан "Кавказ" на Гаванной. За столик не садились, выпили, а сколько, уже и не вспомнить, в баре, и вышли опять на улицу.
Оказалось, что напротив жила сестра Сергея Ефимовича, у которого вдруг взыграли родственные чувства. Угощали там нас самогонкой. Заполировались мы там так, что Ефимовича еле засунули в такси, а меня потянуло на подвиги, и я попытался проникнуть в гостиницу "Пассаж" к знакомой дежурной по этажу (я тогда в разводе был, и по женскому полу соскучился).
Швейцар со мной не церемонился, вытащил из кармана свисток, и вызвал милицию. Отвезли меня в Центральный райотдел, на Греческую, и стали допрашивать, как я дошёл до жизни такой. Протокол я успел подписать, но перед своей подписью сделал пометку, что пьяным себя не считаю, а в гостинице не дебоширил.
В "обезьянник" я не попал, очевидно, только благодаря грамотным действиям Озольса. Он сообразил купить бутылку коньяка и погасить дело в зародыше. Переночевали мы у меня дома, а утром Гриша велел мне срочно заплатить штраф в милиции, чтобы о подвигах моих не сообщили на работу. Протокол порвали при мне, но свои каракули я успел прочитать и оценить. Буквы были очень кривые и разномастные.
Следующие два дня я пролежал дома, потихоньку возвращаясь к жизни. А потом появился Чернат, удивляющийся тому, что он меня не видит на работе.
- Серёжа, какая работа? Ты что, спятил?
- Как это - какая? На "Буревестнике". Ты же ведь согласился ко мне вторым пойти.
- А вот это - не надо! Ничего я не соглашался. Совсем даже наоборот.
- Ты что, не помнишь, как мы в баре "Кавказа" коньяк пили?
- Что были - помню, что пили - тоже помню. А вот конкретно про коньяк - это не скажу. Может, и шампанское.
- Вот потому ты и не помнишь детали нашего разговора.
- Командир, ты хочешь сказать, что в "Кавказе" я согласился идти на "Буревестник"?
- Не совсем, врать не буду. Но вот, когда мы к моей сестре зашли...
- К сестре зашли. Дальше опять не помню.
-Вот! Я и говорю! Так что, давай, собирайся. Я уже и в отделе кадров предупредил, и в механико-судовой службе договорился. И не тяни, приезжай завтра к восьми. Мне уже в рейс уходить пора. Берём снабжение, и ещё до Нового года уходим. Не подведи, Мишаня!
Похоже, что так и было, как Чернат рассказывал. В любом случае, надо было идти сдаваться. Что я и сделал. Я сейчас и сам не понимаю, почему тогда так упёрся. Судно впервые в истории нашего управления уходило ловить рыбу под Новую Зеландию. Туда, где мало, кто и бывал, а мне вот посчастливилось. В Веллингтоне побывал. Не знаю. Наверное, понравилась мне вольная, без расписания, жизнь старшего механика. А может быть - то, что экипаж СРТМ был втрое меньше, и дружнее. И должности помполита, кстати, на СРТМах не было, секретарь парторганизации за него был.
И пусть простят меня родственники моих друзей, если прочитают эти строки, простят то, что я в рассказ памяти их близких включил такие интимные и забавные подробности. Но оба они, и Дробилко, и Белянский были позитивными людьми с большим чувством юмора. Григорьевич даже родиться умудрился Первого апреля, в день смеха, почитаемый в Одессе праздник.
На следующее утро я уже был в рыбном порту, где спущенный с дока, свежеокрашенный "Буревестник", стоял правым бортом у причала напротив здания управления. Судно грузило на борт траловое вооружение. Я поднялся по трапу и нашёл стармеха, его каюта была второй от входной двери.
Познакомились. Владимир Григорьевич на правах старшего, и по возрасту, и по служебному положению, сразу же стал звать меня Мишей. Я не возражал, на рыбаках везде так.
- Миша, ты сразу же займись снабжением. Палубное уже приняли, сейчас тралмастер получает своё. А ты, как лицо материально ответственное, принимай машинное. Девушка тебя уже неделю ждёт. Я ей сказал, что без тебя принимать не буду.
Ну, для начала, я в машину, конечно, спустился. И буквально сразу же и с Лёней Белянским познакомился. Вот уж кто всегда был с улыбкой на лице, всегда предельно вежливый и доброжелательный. А между тем, с помощником ему не повезло. Им оказался делающий самый первый рейс в жизни, слесарь Володя Бурнусус, молодой инженер из конструкторского бюро.
Сварщиком Петрович был отменным, и работал как бы играючи, легко, весело. Себя он называл "огненным человеком". Бурнусуса гонял, но толку с того было мало, и помогал ему, в основном, токарь, Игорь Ярош, а чаще - сам стармех, который грязной и тяжёлой работы не чурался.
Тяжело для старшего механика рейс складывался. Я бы точно не справился. Глубоководные траления были причиной того, что направляющие тросы ролы не выдерживали нагрузки, их буквально перерезало стальными тросами-ваерами. Сварщик ежедневно восстанавливал поверхности ролов сваркой. Электродов не хватало, взять было негде.
Дробилко придумал их делать самостоятельно, из растолчённого мела, жидкого стекла и проволоки. Был у него какой-то дедовский рецепт. Потом два горизонтальных кормовых рола изготовили сами из старых ацетиленовых баллонов. Вот как раз Дробилко с Белянским этим и занимались.
На палубе было холодно, заливало волной, и они забегали к нам в машину, погреться и передохнуть. И за десять-пятнадцать минут Григорьевич успевал выдать пару таких жизненных юмористических историй, что я многие до сих пор помню. Это у него я, пожалуй, и научился никогда не паниковать и сохранять присутствие духа в тяжёлых ситуациях. Гораздо лучше уместной шуткой поднять настроение тружеников моря.
Рейс наш я уже немного описывал в своих ранних рассказах. Это и "Сахарнички", которые делал наш электрик Петр Сокур, это и "Минитюрк и сальник гребного вала", и "Четыре аварии в один день".
Вот эти самые, уникальные, неслыханные, и весьма дорого обошедшиеся для нашего объединения, аварии, и стали причиной того, что мы простояли в Одессе лишних сорок суток, которых нам с моей новой подругой, хватило для создания фундамента будущей семейной жизни. С лёгкой руки Владимира Григорьевича, Людмила явилась прямо в мою каюту, постучала, и открыла, сначала - дверь в каюту, а чуть позже - и в моё сердце.
Письма она мне тогда писала удивительные. На тетрадных листках, крупным, красивым почерком, на двенадцати-шестнадцати страницах, - они меня даже напугали сначала. Не был я тогда готов к этому. Но читал, и удивлялся: ни единой ошибки, ни единой помарки. А я очень к этому внимательно отношусь. Позже, жена рассказывала, что письма она переписывала набело. Впечатление хотела произвести, и произвела. Самая первая, но малограмотная красавица у меня шансов бы не имела.
Я и до сих пор хорошо помню тот рейс. Валю Пирогова, донашивающего на вахте свои лаковые туфли, Валерку Жогно, электрика, с которым мы пили натуральный кофе, и тот заваривал гущу вторично, угощая мотористов "кофе второго сорта".
Помню, как мы с моим мотористом, Пироговым, опозорились перед стармехом, не сумели сами найти течь масла из картера первого главного двигателя. А Дед залез под плиты, и нашёл место течи за одну минуту. Было тогда очень стыдно. Потом случилось у нас ЧП с аварийным двигателем. Тоже неприятно было, подвели мы его.
Но ни разу в жизни он мне об этих моих промахах не напомнил. Ни на "Буревестнике", ни на "Днепре", где мы с ним работали позже, ни впоследствии. Удивительно благородный был человек. Я бы на его месте не утерпел.
А с Леонидом Петровичем после "Днепра" мы работали вместе не раз. Сначала я попросил его поработать у нас в бригадном подряде, выручить. Это в 1989 году. А через десять лет уже к американцам его вытащил, когда "Антарктика" развалилась и работать негде было. И там ещё года три вместе плавали.
И вот они ушли, один за другим, оба - от самой страшной болезни, которую пока лечить не научились. Не они первые, конечно. Они просто присоединились к большинству, к которому и каждый из нас скоро присоединится. Царствие им небесное и вечный покой. Светлая и долгая память.
"Не говори с тоской их нет... Но с благодарностью - были!"