1
Небольшой клинышек чистого неба остался над Большой Ольховаткой, а вокруг, до самого горизонта, теснятся черные тучи. Как будто небесные стада пасутся на лугах и заброшенных колхозных полях, которые со всех сторон окружают деревню. Давно уже примечено местными жителями, что в Ольховатке редко идут дожди. Малые, слабые тучки не смеют подойти близко к большой плоской горе, на которой просторно разместилась деревня. И даже бывает, все небо закроют тучи, серая стена дождя встанет между лугом и тучей, а в деревне сухо, только темные пятна дождевых капель в пыли. Но сегодняшний вечерний дождь настойчив и всерьез осадил Ольховатку. Еще полчаса и он войдет победителем в деревню.
Бабка Миланья, не торопясь, ходит по двору: смотрит, что нужно прибрать, уберечь от сырости. Пару стираных вещей снимает с веревки, железный противень с яблочной сушкой убирает с крыши низенького сараюшки. «Что еще? Ах, да! Надо сходить к соседке, вдруг она нынче немощна? Может, что помочь надо?» На самом деле, соседка Миланьи бабка Груня не то чтобы немощна, а скорее стала на старости лет не в меру мечтательна. Не с того, не с сего, сядет посреди избы, сложив худые натруженные руки на коленях, и думает о чем-то своем. Вот и сейчас, заслышав голос Миланьи, подхватилась с насиженного места, принялась что-то делать, перекладывать какие-то мелочи на столе. Потом опомнилась: перед кем ей красоваться? Мать, ругавшая за лень, давно покойница. А мужа у нее и вовсе никогда не было, Бог не дал.
Миланья знает ее, как облупленную, но никогда не ругает подругу. "Грунь, вишь, как нахмарилось, может че прибрать надо?» - говорит Миланья, входя в избу. Судьба определила им прожить много лет рядом, и еще, судила обеим остаться старыми девами. Вот у остальных бабок, доживающих свой век в полузаброшенной деревне, были мужья. И где они? Кто погиб на войне, кто помер своей смертью. Есть, конечно, и дети, и внуки, бывает навещают… И все же, время всех подровняет: вдовиц, и старых дев, многодетных, и не рожавших. Оно сотрет все различия: и мелкие обстоятельства, и значительные события биографии, и тогда обнажится природная основа человека. Будто кукольных дел мастер взял в руки влажную губку, и безжалостно стирает краски с лиц старых кукол, пока не покажется потемневшее от времени, крепкое, мореное дерево.
У наших героинь и в праздники, и в будни одно развлечение: сядут ужинать, потом разведут самовар, напьются чаю с вареньем, побеседуют всласть и спать ложатся. Невелика, казалось бы, потеха, если вы ни разу не слышали, как бабка Груня рассказывает про свою молодость. Не грех было бы записывать ее байки, глядишь, и вышли бы «мемуары». Вот только не совсем хорошо, что она малограмотна. Но мы ей поможем, и опишем здесь одну из ее историй литературным языком…
Рассказывала Груня, что когда ей еще и шестнадцати лет не исполнилось, была она понятлива и сметлива не по годам. Поэтому, в колхозном правлении ей доверяли исполнять кое-какие поручения. Вот и в этот раз зашла она по поручению в госучреждение. Здание большое, вместо вахтера милиционер на входе – значит учреждение серьезное. Быстро всё исполнив, она вышла на улицу, и остановилась у входа. То ли забыла в какую сторону ей идти, что с ней случалось, то ли просто задумалась, поручений односельчане надавали много.
Короче говоря, стоит она у входа, глаза свои большие голубые по сторонам таращит. Вдруг из учреждения выходит мужчина. В костюме весьма представительном, при галстуке значительной ширины и в лакированных штиблетах. И первый заговаривает с Груней: спрашивает, ждет она кого-то или, может, помощь нужна? Груня не растерялась и смело отвечает, что она просто замечталась, но вообще-то у нее много дел в разных концах города.
Мужчина улыбнулся, сказал, что он тоже очень занят, но подвести ее в любое нужное место вполне может. Он представился Павлом Петровичем и поинтересовался ее именем. Познакомились. Подъехала длинная черная машина и остановилась прямо напротив подъезда. Вышел шофер и открыл дверь, Павел Петрович предложил Груне садиться. Та и села, недолго думая. Сердце, конечно, подпрыгнуло от волнения так, что чуть не выскочило из груди. Но страшно ей не было, как будто она знала этого человека много лет. Чем-то он очень напоминал отца…
Неожиданно Миланья встряла в рассказ подруги:
- Чай с усами был начальник то энтот?
- Какой? – удивилась Груня. Павел Петрович, что ль?
- Ну да, кто ж ищо? - допытывалась Миланья.
- Да што ты, ми-и-лая! Он же был московский начальник! Панимать нада! Они там все чисто бреют и усы, и бороду. Культуру соблюдают…
- С усами и есть самая культура! – не унималась подруга.
- Как у нашего конюха, што ль?
- Куды там! У него под носом не культура, а срамная помойка!
Миланья полезла доставать из укладки старую поздравительную открытку, чтобы сразу развеять все сомнения. Она сроду никакому постороннему человеку не показывала эту открытку, но не потому что очень ею дорожила, а просто стеснялась своей сентиментальности… Но если уж разговор зашел про усы, она не могла промолчать. Груня сходила за очками, сели рассматривать. Долго Груня, смотрела, губами шамкала, (уже лет десять, как очки перестали ей помогать) и наконец, призналась, что не все на открытке смогла рассмотреть.
Миланья сжалилась, стала все показывать и объяснять:
- Значит, смотри здесь… Вот тут Жених отпечатан в костюмной паре и с культурными усами. Он посылает Новогодний привет своей Невесте. Я так разумею, потому что он в руке держит конверт...
- Спасибочки, теперяча вижу! – обрадовалась Груня.
- А тута Невеста, в соседней рамочке, с розой в руке, очень ждет его письма!
- Да ты смотри ка, справно нарисовано!
- Подожди хвалить, пока не все разглядела! Тута сверху ишо голубок имеется, поштовый называется, сейчас схватит письмо и понесет по адресу…
- Энтот, что ли?
- Да ну тебя! Это надпись поздравительная, как бы на облаке написанная.
- Да, вижу я! - соврала Груня: - просто напутала! И принялась бережно протирать чистым фартуком бесполезные очки.
- Поняла теперича какие усы бывають у антеллегентов? – осведомилась Мила, затаив торжествующую улыбку.
- Да, усы у твоего Жениха справные… но мне все же больше глядятся чистые лицом…
Обижаться на Груню бесполезно, она не со зла, а по простоте душевной не понимает некоторых вещей. Лучше будем дальше рассказывать про Павла Петровича.
Влезла Груня в машину ловко, как будто не в первый раз. И уселась на заднем сидении в специальной раскованной позе. В самом деле, не сидеть же ей как в телеге, или как в автобусе. Здесь нужен соответствующий моменту поворот! Шофер улыбнулся, взглянув на нее в зеркальце. Груня сразу же озаботилась вопросом, это он приучен улыбаться всем женщинам, которых начальник сажает в машину, или по собственной несдержанной инициативе?
Между тем Павел Петрович завел вежливую беседу, но Груня поддерживала ее несколько рассеяно. Павел Петрович подробно расспрашивал о ее жизни: что в ответ наплела Груня даже страшно подумать! Она не запомнила об этой поездке почти ничего, но ей было ясно как день, что она очень понравилась этому важному и солидному человеку. Открывая перед ней дверь на остановке, он совершенно серьезно предложил заходить в его кабинет в рабочее время, если ей придется бывать в учреждении. Груня совершенно серьезно пообещала зайти, но потом, конечно, постеснялась. Но, Павел Петрович нашёл её сам. Никому не рассказывала Груня о нём, но, как говориться, шила в мешке не утаишь. И уж тем более первую любовь девушка не сумеет спрятать от косых взглядов.
Поползли сплетни по деревне. Стали замечать колхозники, что комсомолка Груня сгорает на общественной работе. Как есть малейшая необходимость - едет в райцентр, в любое время дня и ночи. Ну а как привезла Груня из города шелковое платье, и бусы из почти настоящего жемчуга – пришлось поднять вопрос на собрание комсомольского актива. Комсомольцы были не на шутку встревожены: часть подозревала Груню в связи с иностранной разведкой, здравомыслящие намекали на морально-нравственное падение девушки… Под градом вопросов Груня «раскололась»: рассказала все.
Груня торжественно объявила, что полюбила большого московского начальника Павла Петровича, который, будучи человеком холостым, отнесся к ее чувствам со всей полнотой ответственности. По истечении срока командировки, он обещал забрать Груню в Москву и там на ней женится!!! Ох, как же обалдевшие лица были у комсомольских активисток!
Надо было принимать постановление о результатах собрания актива. Подумали и решили, что «комсомольцы одобряют личную и гражданскую позицию заслушанного на активе товарища». После продолжительных прений и дотошных расспросов было решено, что чувства Груни «не являются проявлением мелкобуржуазной любви, так как основываются на глубоком уважении к Павлу Петровичу, крупному руководящему работнику и члену партии с …. года». Кроме того, Груне была дана рекомендация «выехать в г. Москва, для установления законного брака и совместного проживания с вышеуказанным Павлом Петровичем». Под аплодисменты и добрые напутствия покинула собрание комсомолка Груня Одна впечатлительная комсомолка и вовсе расплакалась от переизбытка эмоций, впрочем, вполне положительных. Теперь Груня собиралась в Москву вполне официально! Председатель колхоза обещал выделить «вспоможение» в виде отреза ситца. Не ехать же голой в столицу...
Что было дальше, о том Груня не могла рассказывать без слез. Достала платочек, промокнула глаза, и только после этого продолжила. Однажды приехала она в «серьезное учреждение», а ее не пускают на порог. Оказывается, Павла Петровича раньше времени отозвали из командировки. Груня долго выпытывала: не оставлял ли письма, записки, или, может, что на словах передавал? Никто ничего не знал. Груня уехала в деревню взволнованная, впрочем, не за себя она тревожилась. За Павла Петровича было не спокойно её доброе сердце.
Потянулись томительные месяцы ожидания. Груня иногда ездила в город узнать, не слышно ли чего о Павле Петровиче. И в один из приездов вызвали ее к директору. Сердечко Грунино обмерло, оно чувствовало, что сейчас все решиться. Пожилой, седеющий мужчина вежливо поздоровался, усадил девушку в кресло. Начал разговор издалека, но беседа не клеилась: Груня то и дело отвечала невпопад. Она все пыталась угадать, что случилось с Павлом Петровичем? Наконец мужчина подошел к самому главному.
Павла Петровича недавно арестовали, он оказался вредителем и пособником империалистических шпионов! Груня рассмеялась: «Этого просто не может быть! Может быть, вы что-то напутали, уважаемый товарищ директор?»
Директор что-то говорил о том, что она еще так молода и не знает жизни. Только Груня не слушала его увещеваний, она была уверена, что Павел Петрович честный человек. Сердце её знало этого человека, а женское сердце не ошибается в таких вопросах. Зря директор пытался убедить Груню забыть все, что у нее было с Павлом Петровичем. Долгий утомительный разговор закончился ничем. Правда, Груня все же обещала больше не приходить в учреждение. Существовала реальная угроза того, что невестой врага народа заинтересуются соответствующие органы. Директор взял ее адрес и обещал известить, если узнает что-то новое.
Еще долго Груня ждала известий. Надежда не оставила ее и через год, и через два. Так она и числилась в колхозе невестой большого начальника, парни не решались за ней ухаживать. А тому, кто все же решался, Груня давала решительный отпор. Как можно после ТАКОГО человека полюбить чумазого тракториста? Вот так благодаря своей мечте она и осталась старой девой…
История Миланьи была гораздо проще. В том, что она не вышла замуж была виновна война. В 1941 все женихи ушли на войну и лишь немногие вернулись назад. После войны в деревне на одного жениха приходилось по пять невест. На что могла рассчитывать Мила, не отличавшаяся особой красотой или богатством? Только на чудо, на то, что какой-нибудь проезжий обратит на нее внимание. И однажды чудо произошло. В кои-то веки поехали они с матерью в город. Надо было успеть в несколько магазинов, и в каждый стояли длинные очереди. Пришлось им разделиться. Очередь, в которой стояла Мила, неожиданно быстро подошла, она купила иголок, пуговиц, ниток, и довольная вышла на улицу. Матери в условленном месте еще не было. Мила присела на лавочку и с любопытством глазела на суматошную городскую жизнь.
И тут подходит к ней молодой, высокий, красивый военный и, самое главное, с длинными черными усами! Вылитый Жених с открытки! С той самой, дореволюционной поздравительной открытки, оставшейся от бабки, что хранила Мила в заветном месте. Девичье сердце защемило, подсказывая: «Вот оно, счастье»! А военный тем временем спрашивает приятным голосом насчет того, как пройти на вокзал. Мила хотела все объяснить, даже открыла рот, но ничего путного у нее не получилось. Если бы это был просто какой-нибудь прохожий, тогда все ясно и понятно. Но это был ее суженый, и, к тому же, у них первое свидание! Конечно, Мила вся залилась краской, засмущалась, да так, что не смогла сказать ничего членораздельного.
Мужчина повторил свой вопрос, удивленно и одновременно с жалостью посмотрел на девушку, хватающую воздух открытым ртом. «Жаль, что такая милая девушка оказалась немой!» - можно было прочесть в его взгляде. Мила помотала головой отрицательно, в том смысле, что она не немая, а просто глуповата и не обучена манерам общения, и окончательно смутилась. Мужчина ушел, поспешил на свой вокзал. А Мила осталась сидеть в полном расстройстве чувств. Весь день она не могла слова промолвить, чем ужасно напугала свою мать.
До самой своей смерти мать не отпускала Милу в город. А как она померла, Мила уже вышла из того прекрасного возраста, когда мужчины подходят спросить дорогу, или еще что-нибудь, лишь бы познакомиться с приглянувшейся женщиной. Между тем жизнь шла своим чередом: еле тащилась в горе, и пускалось вприпрыжку в счастливые минуты. Старость пришла своим чередом, как холодная зима приходит за порой увядания… Миланья и старость встретила с тем философским спокойствием, что свойственно только деревенским жителям, умудренным простой жизнью.
2
Даже в самый обложной дождь на рассвете солнце показывается из-за туч. Хотя бы на полчаса, чтобы поздороваться с землей и с теми, кто не ленится рано вставать. Вот и Миланья проснулась сегодня, как всегда, от нежного привета, посланного солнышком: в маленькое окошко ее девичьей спаленки прыгнул солнечный лучик. В этой комнате она просыпалась всю свою жизнь, или точнее, сколько себя помнила. Дом построил отец, когда ей был год от роду.
Кружевные занавески были все те же, что и в детстве. Покупала их еще бабушка, и оказалось, что в царской России делали кружева, которые не желтели от времени, не рвались при стирке, в общем, не теряли внешнего вида. Еще по наследству от бабушки остались иконы, висевшие в каждой комнате. А вот веру в Бога не удалось передать по наследству. Родители Милы были верующими людьми, но дочку свою боялись приобщать к вере отцов. В Советской России религиозное воспитание было для ребенка проклятием, а не благом, и могло поломать всю судьбу. Даже в церкви Миланья не была ни разу. Ближайшая церковь в соседнем селе, сколько она себя помнила, стояла без креста и служила складским помещением. Для Миланьи религия, как и хорошие кружева, была анахронизмом, утонувшим в пучине времени.
Представление о Боге у нее было простое, языческое, изрядно сдобренное православными обрядами и суевериями. Несмотря на все эти частности, сердце Милы знало истинного Бога. Она верила в то, что Он ее слышит и помогает, и Он слышал и помогал ей в меру ее веры. Вот и сейчас, пробудившись от сна, наша героиня попросила у Всевышнего сил и здоровья на этот день, для себя, Груни и всех добрых людей. Она перекрестилась в «светлый угол» на образа, не вкладывая в это никакого смысла, едва ли она хорошо знала, что означает этот жест. Просто так всегда делала мама.
Темные лики глядели на нее с икон строго и отрешенно, как из бездонной глубины, в которую она никогда бы не решилась проникнуть, так как считала себя необразованной деревенской бабой, недостойной божественных тайн. Впрочем, это обстоятельство не смущало ее. Живой и осязаемый образ Бога поднимался над горизонтом, согревал все сущее и всем, хорошим и плохим, умным и глупым, посылал свою благодать. Вот что явственно чувствовала Миланья. И когда ей кто-то рассказал о Христе, возлюбившем всех людей, невзирая на их грехи, она нисколько не удивилась. Подумала только, что «так и должно быть… вот и хорошо…»
Миланья вышла на двор: все было правильно устроено в этом мире. Куры уже проснулись, но не слазили со своих жердочек, а только сонно наблюдали за петухом, который только что звонко кукарекнул, и теперь важно расхаживал по курятнику. Коза в сарае подала неуверенный, дребезжащий голос, как будто выражала сомнение в наступлении нового дня. Кот Барсик спрыгнул с крыши веранды и настойчиво терся о ноги хозяйки. Вся живность ждала человеческой заботы и любви – как тут не радоваться новому дню? Нет времени для уныния, хандры и болезни. А помирать бабке и вовсе некогда, хотя она уже разменяла девятый десяток.
Поэтому пребывает Миланья в душевном спокойствии и равновесии, каждый день, к обеду, накрывает стол чистой скатертью, и на голову накидывает свежий платочек. Все для дорогого, неведомого Гостя. Приберет в доме, сама примарафетится, на стол снедь поставит, но есть не начинает, а сидит, поглядывает в окно. Может кто-нибудь зайдет, ну хотя бы Груня? Вот и сегодня было так. Поработала бабушка на славу, села обедать, и задумалась, глядя в окно. Раньше вот различные святые люди ходили от деревни к деревни.
Миланья помнила юродивого, перед самой войной забредшего в их деревню. Через плечо у него была перекинута котомка, и кусок дерева странной формы, с привязанной тесёмкой. Он говорил, что это гусли, божественный инструмент, обнимал и гладил пустую доску, как живое существо. Да и сам старик был божественный, предупреждал людей о грядущих бедах, просил покаяться в грехах и при этом плакал навзрыд, как будто упрашивал не убивать, не губить душу прожженных уголовников. А в селе все больше люди приличные, за грешников себя не держали. Позвонили из сельсовета куда надо, к вечеру примчались на черной машине те, кого звали. Да только юродивого и след простыл. Куда пошел, где спрятался – никто не видел.
Но тут, как очнувшись от сна, услышала Миланья, что в окно давно и настойчиво стучат. Выглянула, а это женщина-почтальон из соседнего села. Своего почтальона в Ольховатке давно не было. Почтальонша извинилась, сказав, что Миланье пришел перевод, но уж больно большой, надо самой получить. Придется Миланье самой ехать в райцентр, на почтамт. Отдала извещение и ушла, только еще предупредила, чтобы Миланья взяла с собой надежного человека. Миланья сразу же побежала к соседке, кто может быть надежнее? Груня была не против поездки в райцентр…
На следующий день, с самого раннего утра Миланья пошла на скотный двор, поискать кого-нибудь из местных мужичков. Надо было договориться, чтобы отвезли ее с Груней в райцентр. Как водится, взяла с собой литр самогона собственного выгона. Мужик, он ведь какое создание? Пока не примет на грудь, никакого с него толку. Смотрит на тебя тупее, чем коза. А как покажешь «родимую» - сразу осмысленность во взгляде появляется, можно даже сказать, искра Божья зажигается в пропитых его глазках!
Однако Миланья к мужичкам относилась без презрения. Просто других она давно уже не видела и воспринимала всё вышеизложенное как должное. Есть на белом свете разные животные: полезные и вредные, кровожадные и мирные, милые и отвратительные. Вот и людей Бог создал разными, на два манера. Бабы – создания богобоязненные, работящие, добрые. Мужички - злые, ленивые и грубые. Но, если уж были созданы, значит на что-то годятся! Возьмем ту же самогонку. Если мужички не будут ее пить, кто же тогда будет потреблять эту гадость? «Вот, ужо и польза»! – добродушно рассудила бабка Миланья.
Завернула Миланья к ферме, вернее к тому, что осталось от фермы. В сотый раз удивилась мертвенной тишине и запустению, никак не могла к этому привыкнуть. Слабые следы жизнедеятельности были видны только у конюшни, где содержались кобыла и ее жеребенок, а также у подсобного помещения, где обитали конюх дед Федя и сторож Васюта – последние представители мужского населения Б. Ольховатки.
Как и положено настоящим мужчинам, они ходили на работу. На тот прискорбный факт, что колхоз полностью и бесповоротно дал дуба, они не обращали внимания. С раннего утра в подсобке начинались дебаты на политические темы, которые продолжались строго до обеда. Обычно дебаты сопровождались руганью и даже потасовками, поэтому в обеденное время мужики замирялись, и, понятное дело, «вспрыскивали» перемирие. Обычно, замирение продолжалось до позднего вечера или до следующего утра, в зависимости от количества «горюче-смазочных материалов». По причине такого плотного графика работы, мужики считали нецелесообразным ходить ночевать домой. Постепенно, они полностью переселились в сарай, служащий подсобным помещением.
Миланья вошла в сарай без стука, она здесь бывала часто, подкармливала, присматривала за мужичками. Ее взгляду открылась привычная картина: мужички лежали в вповалку, посреди жуткого беспорядка. Дед Федор на топчане, а Васюта на полу. Причем сегодня, в силу неведомых причин, тела их образовали живописную группу.
Дед Федя лежал на спине, благообразно сложив руки на груди, хоть свечку вставляй между пальцами. Васюта подле него, широко разметав руки, как будто неожиданно увидел «почившего» друга, да так и рухнул на пол, подкошенный горем, простирая руки к «бездыханному» телу. Эта трагикомическая сцена растрогала Миланью, она стояла некоторое время, засмотревшись на мужичков. А что Федька мог и в самом деле помереть, ей и в голову не пришло. Он давно проспиртовался и, похоже, достиг бессмертия химическим путем. Хоть и жалко было будить мужиков, но дело надо было делать, поэтому она отбросила сентиментальность и принялась бесцеремонно расталкивать Федьку. Деда Федора она знала с детских лет, и по праву старшинства величала исключительно Федькой.
Дед Федор открыл один глаз, страшно налитый кровью, и уставился на бабку безучастно. Эдак Федька мог долго пялиться, то ли дурачась, то ли действительно не узнавая. Характер у него был вздорный. Миланья поступила хитро, она выставила на стол, в поле видимости Федькиного глаза, бутыль самогона. Федька зашевелился. Потом, не торопясь, сел, свесив ноги с топчана, посмотрел на Миланью с немым вопросом. Бабка налила в граненый стакан под самый верх, сказала приличествующие обстановке напутственные слова: «Похмелился бы что ли, Федька… Утро Божье на дворе!»
Федька неспешно поднялся, встал у стола по стойке смирно и смиренно похмелился, как-то быстро и стыдливо опорожнив стакан до дна. Миланья заняла выжидательную позицию, присела на стул с другого конца стола. Процесс пробуждения еще не завершился. Но по всему было видно, что Федька вчера набедокурил, поэтому с утра чувствовал раскаяние и пребывал в сговорчивом настроении. Миланье не составит труда обо всем договориться.
Федор достал из-за портрета Ленина, повешенного в угол на манер иконы, брошюру «Планирование здорового потомства КРС», аккуратно выдрал листочек. Из глубины фуфайки достал кисет, любовно укрываемый на груди, насыпал табачку. Привычными движениями потемневших пальцев скрутил самокрутку. Зажег спичку и поднес ее неторопливо, продлевая сладостный миг прикуривания… Теперь, когда дед Федор скрылся в благодушных клубах сизого дыма, можно было приступать к делу.
- Слышь чо, Федька!
- Ась?
- Надобно в райцентр, на пошту. Извещение какое-то случилось, перерасчет пенсии что ли, будь он неладен…
- Будет сделано! Дед Федор шысят годков на боевом посту без единого замечания!
- Ну, Бог тебе в помощь, Федя!
Если Федька ощущал себя на 60 лет, значит, он только вышел из запоя, верный признак! По мере того, как он наливался градусом, присказка его видоизменялась. Он все набавлял себе возраст, пока в крайней степени опьянения, добравшись до 100 лет (больше он себе не представлял) изрекал окончательный вердикт: «Дед Федор ЗАВСЕГДА на боевом посту»!
Конюх дед Федор пошел запрягать кобылу, а Миланья уложила Васюту на единственный топчан и отправилась собираться в дорогу. Закончив сборы, зашла к Груне, та тоже уже собралась. Не успели бабки чайку попить на дорогу, как подкатил Федька на своем тарантасе. Груня, выглядывая в окно, саркастически заметила: «Сколько лет лешему, а он все петухом восседает на козлах»!
Пока Дед Федор оставался шестидесятилетним, он по своим молодым годам позволял себе некоторые вольности. Например: картуз с красной бумажной гвоздикой - набекрень, папироску «Казбек» - в зубы, и давай на тарантасе девок катать по деревне, пока кобылу не загоняет! А вот и девки идут, посмеиваются. Сегодня кататься желают… Мила и Груня! А что делать, они единственные девки на деревни, вот их то и катает дед Федор! Так и поехали с шутками, прибаутками. А день, какой выдался! Не жарко – не холодно: золотой сентябрьский денёк! Как полновесное зимнее яблоко, твердое, сочное, кисло-сладкое. Не заметили, как доехали до города, как настал полдень.
Дед Федор скромно примостился с кобылою на газоне, прямо напротив почтамта, а бабки поспешили в учреждение. Девушка в окошке прямо перед их носом выставила табличку «ПЕРЕРЫВ» и принялась подкрашивать ресницы. Груня зашептала Миланье: «Видишь, Мила, она глаза малюет. Наверно на свидание собралась. Как загуляет, мы ее до вечера не дождемся»! Груня обратилась к девице по-свойски, по-простому: «Милая, касатушка, ты нам скажи, что это за бумажка пришла, что за деньги? Мы издалече приехали, не образованные вовсе»… Тут Мила толкнула Груню в бок, чтоб не юродствовала слишком, не прибеднялась.
Между тем, не смотря на жалобные Грунины причитания, не смотря на весь ее артистический талант, девушка и оком не повела, даже кисточка не дрогнула в ее холеных пальцах. Она, не удостоив старушек взглядом, поднялась и исчезла за одной из дверей. Бабки понимающе переглянулись: похоже, зря сегодня приехали. Тут Груня увидала представительного молодого человека, вынырнувшего из недр учреждения, и бросилась к нему, как к святому-заступнику. «Ангел Божий, не оставь на погибель, заступися! Век будем Бога молить!»
Молодой человек оказался впечатлительным, остановился, спросил, в чем дело. Выяснив, что все в порядке: никого не убили, ничего не горит, облегченно вздохнул и пообещал помочь.
Через минуту появилась все та же девица, недовольно рявкнула: «Давайте квитанцию!!!» и в один момент обслужила бабок. Дважды пересчитала сумму, поинтересовалась, все ли правильно. Старушки, конечно, согласились, что все верно, лишь бы поскорее отделаться и прочь из учреждения. Сложили денежные пачки в кошелку и подались на выход. Дед Федор полюбопытствовал, «сколько дали деньжат»? Груня показала кошелку, ответила: «Ты бы Федя сам посчитал, а то мы не шибко грамотные»… Федька полез в кошелку достал одну пачку из сотенных, пролистал ее, прочел сумму на упаковке, присвистнул от удивления. Потом извлек еще пачку,– удивился сильнее. Выудил еще одну, – побледнел как покойник. Достал четвертую – на бледном его челе выступил холодный пот. Он, заглянув в старую Грунину кошелку, и увидел там еще десяток точно таких же пачек по сто сотенных банкнот.
Внезапно, все его волнение куда-то исчезло. Наступила холодная ясность и уверенность в себе. Как перед штыковой атакой. Он спокойно сложил пачки в кошелку, надежно ее спрятал за козлами, дернул вожжи и заорал на кобылу не человеческим голосом: «Па-ашла-а-а»!!! Кобыла дернулась всем телом и рванула тарантас. Бабки, не успевшие толком усесться, повалились друг на дружку. Между тем, дед Федор продолжал орать и наяривать вожжами. Кобыла понеслась так быстро, как не скакала и в дни своей молодости. Прохожие останавливались поглазеть, думали, что снимают кино, и что это пулеметная тачанка несется.
«Пулеметчицы» Груня и Мила, между тем, никак не могли очухаться и выбраться со дна тарантаса. Каждая новая кочка и ухабина сбрасывала их обратно. Дед Федор не обращал никакого внимания на крики о помощи. Измывательство продолжалось, пока кобыла не выдохлась. Остановились уже на окраине города.
- Федя, ты чаво? – опасливо осведомилась Груня.
- Белая горячка у него, вот чаво! – ответила за него Миланья. Дед Федор ничего не сказал, он дрожащими пальцами прикуривал папиросу. Наконец прикурил, и, вдохнув успокаивающий дымок, ответил вопросом на вопрос.
- Докладайте, бабки, как пошту грабили!
Миланья и Груня покатились со смеху.
- Ты что, Федя, какое нам грабить на старости лет то?
- Ну, тогда объясните, откуда у вас такие бешеные тыщи! – обиделся дед Федор. Теперь настала очередь бабок испугаться. Про «бешеные тыщи» они ничего не знали. Стали смотреть кошелку: оказалось, что в ней двести тысяч рублей с копейками.
- Федька, это что ОЧЕНЬ много? Федор аж покраснел от натуги: как бы это получше изобразить, насколько это много?
- Представляете, сколько это бутылок водки, если одна стоит максимум 20 рублей? Десять тысяч бутылок! И еще на закусь останется…На лицах старушек не отразилось ожидаемого восхищения…- Вы хоть знаете, сколько шас люди получают? Председатель Залужного совхоза получает тыщу двести в месяц. Это получается, что вы хапнули председательскую зарплату лет эдак за 15! Вот и дадут вам по 15 лет лагерей, чтобы до копейки отработали!
Вот тут бабки все осознали. Вот тут уж Груня подхватилась причитать, что придется им остаток дней в тюрьме мыкаться. Может, если сразу все вернуть, ничего не будет? Однако дед Федор наотрез отказался в рассвете сил отправляться в тюрьму и повез бабок не на почту, а домой. Порешили дома еще подумать, со знающими людьми посоветоваться, с горяча такие дела не решаются. Вечером, за чаем Груня и Миланья долго судили-рядили, что им делать. Миланья говорила, что пенсию получает по старости, а за все годы работы в колхозе шиш с маслом. Может, у кого в райцентре совесть проснулась, и ей теперь заплатили сразу за все годы? Или Ельцин, какой указ издал про пенсионеров? Давно уж пора, сколько лет уже сидит в Кремле, а толку - ноль.
Груня резонно отвечала, что никогда не слышала, чтобы о них в райцентре сами вспомнили. А про этого алкаша в Кремле, лучше бы она вовсе не вспоминала. Она вот, например, свою копеечную пенсию полгода выбивала, по учреждениям со справками ходила… Деньги надо вернуть, их по ошибке Миле заплатили, предназначались они, конечно, какому-нибудь писателю, который написал толстую книгу и теперь ждет гонорар, горюет... Спать отправилась Миланья вся в сомнениях и тревогах. Уморившись за день, сидела на кровати не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Даже просто подтянуть ноги, и повалиться на бок не было сил. Наверное, заболела...
Докторов и лекарств она сроду не видела, тут одно средство: Богу помолиться, помощи попросить, и будет, что будет. Вот икона, специально над кроватью помещена. Без молитвы человеку засыпать негоже, это Миланья всегда чувствовала нутром. Она попросила простить рабу Божью Миланью и всех добрых людей, кто чего по недоразумению сделал не так, да и злых не судить строго, чтобы не лишены они были Божьей милости и прощения. Примерно в таких словах состояла ее нехитрая ежевечерняя молитва. Но сегодня она не ограничилась этой привычной молитвой, и просила у Бога вразумления, как ей хорошо поступить с неожиданными большими деньгами. После молитвы ей стало спокойно и радостно, даже сил немного прибавилось. Миланья улеглась спать в надежде, что завтра все ее проблемы исчезнут как-нибудь сами собой.
Не успела она глаза закрыть, как слышит тихий голос: «Миланьюшка»! Тихо, спокойно и явственно звучал Голос, как ответ на ее молитву. Поэтому бабушка про себя ответила.
- Да, Господи!
- Должна ты знать, что скоро смерть твоя придет. Отжила ты свое время на земле…
- Ну и ладно… Пора и честь знать. Молодые вон поумирали все, а все живу и живу.… Вот только…
- Знаю, милая моя! И об этом не печалься! Если не дождалась своего жениха, значит, нет его на земле. Но, свадьба у тебя все же будет. Ждет тебя суженный по ту сторону гроба!
Стало тут бабушке немного страшно, но в то же время весело и светло. Как будто прозрачным медом излились эти слова в ее душу. Лежит Миланья и не знает, померла или еще жива. Только где-то рядом осторожное сознание шепчет беспокойно: «Жар у меня, я простудилась, когда ездила в райцентр. Вот и чудится мне, что я с Богом разговариваю»…
А Голос продолжал спокойно и уверенно: «Ничего не бойся, приготовься к смерти душой и телом»… Миланья подумала, что продаст обручальное кольцо, доставшееся ей в наследство от матери, чтобы на поминках все было благопристойно. «Нет, Миланья, кольцо не продавай. Используй с пользой деньги, что сегодня получила. А кольцо пускай наденут тебе на безымянный палец, когда будут в гроб класть. И пусть оденут тебя в свадебное платье и фату, чтобы все было красиво и торжественно, как подобает на свадьбе. Денег не жалей, они твои »…
3
Проснувшись утром, Миланья, несмотря на слабость во всем теле, поднялась и отправилась к Груне. Нужно было все ей рассказать и попросить сходить к Федьке: пусть запрягает тарантас, они сегодня же поедут в райцентр за свадебным платьем!
И вот снова едут бабки в город. Расселись старые клюшки в тарантасе: в лучших платьях, седые волосы упрятаны под цветастые платочки – загляденье! Веселые глаза блестят, на щеках – румянец, от быстрой езды. Да еще кучера подначивают, чтобы быстрее гнал лошадь. Кучер, вестимо, все тот же: дед Федя – орел и, временами, франт. С ветерком домчал старушек в райцентр, остановился у большего торгового центра. Здесь можно было купить все, что душа пожелает. На одной из витрин прочли: «Фирменный магазин-салон европейского свадебного платья и аксессуаров «Надежда +».
Напутствуя бабок перед входом в магазин, дед Федор строго предупредил: «Вы там это… без этих штучек, как в прошлый раз…»! Мила и Груня, как могли, успокоили ревнителя правопорядка, и вошли в магазин. Правда, дальше порога они не решились пройти. Может быть, они попали во дворец турецкого султана или индийского раджи? Хорошо, что на них обратили внимание сидевшие в глубине просторного зала молодые люди: менеджер и продавщица.
Вполне вкусившие и благ современной цивилизации и соответствующего воспитания, они весьма уважали себя за то, что сумели устроиться в столь престижное заведение. Даже по московским меркам магазин был солидным, а уж для захолустного райцентра и вовсе верх мечтаний. В такой магазин не заходят поглазеть-погреться, не дергают продавцов глупыми вопросами. Короче говоря: работа совсем не пыльная. Сегодня, например, вообще не было ни одного покупателя. Ну и плевать на это менеджерам с высокой колокольни. Они свои 500 всегда имеют, кроме процентов с продажи, и начальство с них не спросит, куда подевались желающие обставить бракосочетание на европейский манер. Поэтому, когда они увидели двух старушек, одетых как в «Маски-Шоу», нерешительно топчущихся у входа, между молодыми людьми произошел следующий разговор.
- Вовик, посмотри кто к нам приперся! Ну и прикид.… Сейчас будут мелочь клянчить!
- Точно, Верка, что-то повадились к нам побираться старые клюшки… Сейчас я их выставлю, в один момент!
- Да, ладно тебе, мелочи что ли жалко? На вот, подай, чего у меня завалялось… Вовик благосклонно взял предложенную мелочишку и проследовал к входу.
- Какие проблемы, бабульки? Он спрятал руку полную металлических денег за спину, если попросят – тогда он подаст, а нет – пусть так катятся. Останется ему на автобус.
- Да мы, сынок, платье свадебное пришли выбирать, и не поймем: сюда нам, али нет?
- Пожалуйста, проходите в зал! - Вовик вспомнил, что он вообще-то менеджер по продажам... Присаживайтесь в кресла, располагайтесь. Кстати, было бы гораздо лучше, если бы вы пригласили сюда невесту. Дело в том, что ваши вкусы могут быть несколько… старомодными…
- А я и есть невеста – ответила Миланья без смущения.
- Ага… Понятно… сейчас девушка принесет каталог, все вам покажет…
Жесты, которыми Вовик сигнализировал Верке из-за спин старушек, означали совсем не просьбу принести каталог. Скорее, что-то вроде: «Верка, постой здесь с бабками, а то я лопну от смеха, сил больше нет терпеть!»
Верка продефилировала по залу, подала бабушкам каталог, а Вовик поспешил в подсобное помещение, где, наконец, разразился истерическим хохотом. Вокруг стали собираться заинтригованные сотрудники других магазинов. Сбивчивый рассказ Вовика, непрестанно перемежающийся смехом, значительно поднял настроение собравшихся. Свою лепту во всеобщее веселье добавила Верка, появившаяся чуть позже. Она спросила: «Знаете, какой каталог я им принесла»? Присутствующие изобразили на лицах повышенное внимание… «Каталог с VIP-моделями»! Тут уж разразилось вовсе непристойное веселье. Такого подлого прикола не ожидали даже от Верки. Одни перчатки в каталоге стоят баксов триста…
Появился директор магазина, привлеченный слишком громким смехом. Быстро уловив причину всеобщего веселья, (ему по должности полагалось все понимать с полунамека, например, неожиданную морщину на лбу хозяина) он позволил себе улыбнуться и даже пожелал посмотреть на забавных клиенток. В зал вышли втроем: Вовик, Верка и директор, остальные выглядывали из-за приоткрытой двери.
Бабульки с благоговением рассматривали красочный каталог, осторожно, одним пальчиком переворачивая страницы. Верка предложила свою помощь: «Может быть, желаете посмотреть новинки сезона? Пожалуйста… Сейчас вышли из моды глубокие декольте и короткие рукава, но зато все больше применяют прозрачные ткани…» Вовик опять занял позицию за спинами бабушек, где мог свободно корчиться от беззвучного смеха. Миланье понравились свежие веяния, принесенные современной модой. Она попросила примерить ультрамодное платье, с длинными рукавами из прозрачного газа, с высоким воротником, отделанным ручной вышивкой, и с пышной юбкой до самых пят. Фасон платья был почти такой же, как у Золушки, из всем известного фильма-сказки, который Миланья обожала с детства. Она никогда даже не мечтала, что у нее будет такое волшебное платье.
В фильме платье подарила Золушке добрая фея, и Миланья до сегодняшнего дня была уверена, что такие платья бывают только в сказках. К счастью, это платье было в наличие, и немедленно было доставлено в зал для примерки.
Похоже, веселье достигало своего апофеоза, сбежались продавцы из других магазинов, чтобы не проглядеть самого главного: как древняя старуха напялит на себя свадебное платье по последнему писку моды. Груня помогала Миланье надеть платье, ловко заколола булавками там, где было широко, отошла подальше, чтобы оценить результат и заохала от восхищения. Все было замечательно, особенно ей понравились кружева в виде мелких ромашек, усыпавших плечи, рукава и фату. Все впечатление портили только штиблеты, совершенно новые, не ношенные, но устаревшего фасона лета 1953 года. Груня попросила подходящие туфли и Верка мгновенно слетала на склад за белыми «лодочками».
Миланье тоже очень нравилось то, какой она себя видела в зеркале. Поэтому, на подлое предложение Верки выйти из примерочной в зал, где больше света, она откликнулась с радостью, без задних мыслей. Так и вышли к народу, сначала счастливая, просто светящаяся от радости Миланья, а следом Верка, вся в предвкушении логичного завершения, разыгранной с ее помощью, жестокой шутки.
Миланья вышла на середину магазина, с надеждой глядя на людей. Приготовленный присутствующими хохот застрял в глотках. Старушка была божественно хороша в этом платье! Она была похожа на худенькую четырнадцатилетнюю девочку, тайком примерившую свадебное платье старшей сестры. Отсутствие пышных форм, сексуальности и прочих женских прелестей, с лихвой компенсировалось очарованием наивности!
Ее совсем не портил белый цвет, который должен был ужасно контрастировать с темной, морщинистой кожей. Она улыбалась так светло, глаза светились таким наивным восхищением, что были не заметны глубокие темные морщины, прорезанные безжалостным временем. Грубые крестьянские руки не торчали безобразно из-под итальянских кружев, совершенно естественно в этих руках смотрелся букетик искусственных фиалок.
Верка стоявшая рядом, немного позади, смотрелась блеклой и усталой тенью юной невесты. Ей не было и двадцати лет: алкоголь, секс и курение не успели еще оставить следов на ее лице. Но всё же, всё же…Что-то непоправимо портило ее холеное, тщательно накрашенное лицо. Оно было красиво, но не привлекало взгляда, не радовало и не располагало к общению. «Во, б..дь...», - сказал кто-то шёпотом, но все расслышали. Это Вовик выразил своё восхищение единственным доступным ему способом. Естественно, он не имел в виду Верку, но все подумали, что это слово к ней подходит.
Директор устремился к Миланье, он неосторожно позабыл скрыть свои настоящие эмоции и горячо выразил восхищение тем, как прекрасно подошло платье! За директором устремились остальные, всем хотелось сказать бабушке несколько ласковых слов, ее окружил плотный кружок доброжелательных людей. О Верке все забыли, и она обиженно уселась на своё место. Даже Вовик восхищался вместе со всеми. Первым очнулся от всеобщей эйфории, как и следовало ожидать, директор. Он прокашлялся, привлекая к себе внимание, и рассыпался в извинениях.
- Конечно, платье Вам замечательно подходит, но боюсь, что цены нашего магазина-салона Вас не устроят…(Он сделал знак рукой Вовику, и тот метнулся за каталогом VIP-моделей.) Даже если принять во внимание нашу специальную скидку, которую мы предоставляем сегодня клиентам, а также традиционную сезонную скидку…(Вовик и без намеков уже прикинул на калькуляторе итоговую сумму по текущему курсу доллара и показал директору.) Цена данной модели составит 60 тысяч рублей! Все посмотрели осуждающе на Верку, она съежилась в своем кресле, как нашкодивший ребенок…
- А вместе с туфлями? – спросила Миланья.
- И с перчатками! - вставила Груня.
Вовик быстро прикинул:
- 66 тысяч 600!
- Груня, давай сюды наши деньги!
Груня подошла с большой кошелкой в руках: Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь – легли на столик перед Веркой толстые денежные пачки, в банковской упаковке. Миланья пододвинула деньги к девушке, и сказала: «Сдачи не надо. Это вам на чай. У вас в городе ведь так принято?»
Верка автоматически распечатала одну из них: веером на стол упали сотенные, проверила одну купюру на свет. Потом проверила остальные денежные упаковки и тусклым безжизненным голосом сказала: «Всё верно, здесь 70 тысяч»… И так и осталась стоять, бессмысленно глядя на деньги. Видимо прикидывала, сможет ли она забрать чаевые, которые были больше чем зарплата за полгода? Вовик стоял рядом как истукан, вытянув шею, и тоже заворожено пялился на деньги. Отвисшая челюсть и остекленевшие глаза замечательно гармонировали с этой позой. У Вовика перед глазами стояла новенькая «десятка», которую можно было купить за эти деньги.
Директор понял, что от менеджера, да и от продавца-кассира, в данный момент помощи не дождешься… "Хоть сам отпускай товар!.. Ну ладно, вы у меня завтра свое получите - подумал он про себя, сохраняя спокойное выражение лица, - или вообще к чертям собачьим уволю, желающих на ваше место много…"
От здания фешенебельного магазина-салона «Надежда +» отправлялся крытый свежим сеном тарантас на резиновом ходу. В нем восседали: счастливая Миланья с огромной коробкой в руках и Груня с коробочкой поменьше и с букетом искусственных фиалок в придачу. Бравый кучер гикнул, плюнул, дернул вожжи и кобыла рванула с места в галоп. В толпе вышедших провожать сотрудников магазина произошло неожиданное движение: девушка упала без чувств…
4
Быстрая езда, с ветерком да с веселыми песнями не прошла для Миланьи даром. Слегла она на следующий день с жестокой простудой. Обхватило огненным обручем грудь: не вдохнуть, не выдохнуть. Бабушка Мила лежала на мягкой перине, что набивали вместе с мамой, думала о своей жизни, как о прошедшей, давно минувшей. А может быть, и вовсе не бывшей, или приснившейся, или увиденной в кино. Даже спинка кровати и стена прямо перед глазами далеки и расплывчаты, как на экране кинотеатра
Только Груня иногда прорывалась сквозь марево жара, заботливыми руками меняла на лбу кусочек марли, смоченный водой с уксусом. Тряпочка высыхала каждые пять минут. К утру Миланье стало легче, и на рассвете Груня заснула, уронив усталую голову на грудь. Доктора она не вызывала: и в лучшие времена из-за простуды не беспокоили медицину. Приспособились лечиться травками, также как и предки лечились, и беды не знали. Вот и Миланье уже стало лучше, только вот жар почему-то не утихает с вечера…
Слабый отблеск солнца только чуть обозначил линию горизонта, но уже собрались на той стороне земли светлые силы дня. Сейчас они погонят ночную мглу, бранным полем небосвода, на запад… Миланья вдруг приподнялась над подушками, посмотрела на подругу осмысленным, здоровым взглядом и попыталась что-то сказать: в груди раздался отчетливый щелчок, как будто оборвалась струна, и Миланья откинулась назад. Груня мгновенно проснулась, и успела в последний раз обменяться с Милой взглядом. А вот что она хотела сказать, – не поняла. Она тихо плакала у остывающего тела от стыда. Ей было стыдно, что она не жалеет Миланью, а жалеет себя. Одиноко и страшно стало ей на земле…
Свадебный кортеж… я имею в виду похоронную процессию, короче говоря, роскошный катафалк, везущий гроб с телом бабушки Милы, автобус с односельчанами и машина с работниками ритуального бюро, не смогли проехать в ворота старого деревенского погоста. Кладбище так заросло травой и кустарником, что от широкой дороги осталась только узкая тропинка. Вот по этой тропинке и понесли гроб молодые люди, в черных костюмах, и дед Федор в неизменном последние 30 лет пиджаке.
Молодые парни из похоронного бюро, подчеркнуто осторожно, несли легкий как пушинка гроб, им было весьма хорошо уплачено. Когда гроб опустили на холмик свежей земли, и открыли для прощания, они из любопытства задержались у тела. Конечно, им рассказали, что покойной за 80 лет, но ее вырядили в свадебное платье. Когда умирают невинные девушки в брачном возрасте, бывает их одевают в свадебное платье. Суеверие есть такое, что они мол будут невесты Христовы. Особенно упорствует в этом обычае всякие старообрядцы и сектанты. Понимай как хочешь: можно понять и так, что Христос - многоженец…
А Миланья лежала в гробу, как новая кукла Барби в большой коробке, увитая розовыми и голубыми лентами, усыпанная цветами. Немногочисленные односельчане также подолгу задерживались у тела. Наверно все хотели разгадать загадку, открыть тайну происходящего. Почему не было печали и горя на этих странных похоронах? Миланья лежала в гробу, словно юная невеста, прелестная, как в свои шестнадцать лет. Когда умирает пожилой человек, бывает кожа на лице растягивается и морщины исчезают. Казалось, происходит чудесный обман, и сейчас невеста встанет, рассмеется и, наконец, можно будет начать свадьбу...
Да, пора было начинать свадебную церемонию! Закончили прощание, заколотили крышку, опустили гроб в могилу. Священника не было, как то никто не позаботился. Люди подходили к отверстой могиле с горстью земли в руке, и каждый невольно желал Миланье счастья. Вскоре все ушли, и только дед Федор немного задержался. Надо было что-то сказать, как-то подытожить все происшедшее. Он помолчал, настраиваясь на соответствующий лад: «Эх, мать моя, а я ведь мальцом с нею в жмурки играл», - огляделся по сторонам: правильно он сказал, или нет? Безнадежно махнул рукой и поспешил на выход: не опоздать бы на поминки!
ЭПИЛОГ
Похожая история произошла и с Груней. Вот только она не слышала Голоса, ей во сне явилась Миланья. Она предсказала Груне, когда та умрет, и наказала быть при всем параде, не хуже, чем ее хоронили. Деньги потратить те, что от неё остались. Опять было посещение магазина свадебных платьев, и, через некоторое время, необычные похороны… Стали в городе поговаривать о Невестах Христовых из Большой Ольховатки, и о чудесных могилках. Что если сходить к Миланье, а затем к Груне, то сразу же «попрут» деньги…
Потянулись паломники к святому месту, да все больше крутые бизнесмены. Некоторые, правда, совсем на мели. Дед Федор стал неплохо зарабатывать, исполняя обязанности экскурсовода. И остальные односельчане тоже зажили по-новому. Деревня преобразилась, почему-то стали возвращаться из города дети и внуки. Раньше им не нравилась деревня, а тут вдруг захорошело им на природе. Что и говорить: замечательно жить недалеко от Святого места!