История одного мужчины, сумевшего сделать счастливыми сразу двух женщин.
Это не та история, что начинается с терпкого поцелуя в щетинистую щеку или слащавого "жили- были, не тужили". Тужили, еще как тужили.
Ранним серым зимним утром мужчина вышел из пятиэтажки, негодуя количеству снега на дорогах. Чертыхаясь, вляпавшись в грязную слизь, он нагнулся, чтобы очистить темно-синие брюки девственно-чистым снегом. И кто придумал, что зима приносит лишь леденящий холод и белоснежный снег? Ведь совсем рядом комфортно соседствует грязь, портящая подолы длинных платьев элегантных женщин и брюки спешащих мужчин. Никто не хочет спешить, но холод пробирает до мурашек, а безысходный вид облупившихся скамеек никак не вдохновляет на подвиги. Интересно, если бы люди кругом улыбались друг другу, удалось бы ли этого не замечать? Но никто никому не улыбается, а значит, привычный порядок дел не изменился, и все так же можно идти вперед не открывая рта и не отрывая глаз от поблескивающих носов собственных ботинок.
Мужчина пересек улицу на красный свет, а ведь мечтал пересекать водопады на байдарках по свистку партнера. Лавируя между сонных прохожих он огибал мостовую, пряча и без того не длинную шею в незаметный шарф, потирая ладони пальцами и лениво моргая. Мало что может заставить человека добровольно покинуть постель в столь сырой и серый день, когда кажется, что небо упадет в легкие, забирая шансы трагично погибнуть.
Он шел нервной походкой, совсем не оглядываясь, будто знал каждый привал грязи в луже и булыжник под ногами. Свернув уже в четвертый раз на право, будто оправдывая это в голове тем, что никогда не ходил на то самое постыдное лево, остановился. Довольно хмыкнув, будто злорадствуя, что в такой час даже вывеска не горит, переступил порог. Его поразило отсутствие видимых отличий таких ярких и вульгарных головок. Каждую он перебирал пальцами, как драгоценные жемчужины на работе, пытаясь уловить огрубевшими конечностями, что может почувствовать другая, нежная рука.
Головка к головке. Долго. Судорожно. Откровенно раздражаясь.
Но настоящие мужчины ведь держат обещания данные самим себе, верно? Вот и он, скрипя зубами, скрепя сердце, собирал то, чего так долго ждали и то, чего по глупости или от страха он не дарил уже тысячи световых лет.
Таким удивительным кажется осознание, что хрустящие бумажки из портмоне кочуют в кассовый аппарат из- за того, что дает нам Мать Природа, создавшая все живое.
Обратно мужчина шел медленно, его походку можно было бы назвать даже плавной, если бы не резкие движения головой и беспокойные глаза, осматривающие каждый сантиметр дороги. От прежней хладнокровности не осталось и следа, руки не слушались, будто ему было стыдно или неловко, будто волнение пропитало каждую часть его уже зрелого тела.
И вот, пока он шел обратно по мостовой, огибая каждый поворот панельного дома, косящегося на него неприветливыми балкончиками и уродливыми занавесками, нужный трамвай вразвалочку проезжал мимо оледеневшей остановки у высокого стройного дома. Он ехал скрипя, недовольно шевеля гладкими усиками- проводочками, не зная, что две пары блестящих зеленых глаз-огоньков провожали его до самого светофора. В сущности, самому трамваю плевать, кто и где его ждет, кто и как провожает, кто встречает. Но может быть водитель вел бы себя более радостно, знай он, что до этого самого светофора его провожала взглядом, склонив голову набок, та, чья маленькая внутренняя женщина, ждала и обратно с замиранием сердца, гладя бедра бледной рукой, поправляя съехавшие чулки. Но водитель, ясное дело, ничего этого не знал. Так что путь его был печально одиноким до первого пассажира, что неловко вскарабкался на скользкие ступеньки, когда трамвай уже сделал круговое движение, возвращаясь к стройным и высокомерным домам.
Мужчина сел на свободное потрепанное сидение, которое предательски скрипнуло, напоминая своему ровеснику, что внешний лоск еще не значит моложавость внутри. Трамвай мягко скользил по путям, заботливо укачивая, пряча серость реальности под толстым слоем инея.
Заприметив у окна уже знакомый корпус древнего транспорта, та самая, что еще недавно с трепетом и блеском следила огромными глазами за маневром на повороте, перебирая пряди холодными руками, не по человечески стремительно дернулась в сторону длинного белоснежного стеллажа. Казалось, будто в его белизне утопала вся комната, включая острые колени и женские плечи, укрытые лишь одной ниткой бус. Жемчуг сверкал в отражении, безмолвно демонстрируя величие и задавая тон предстоящему дню, что встречать придется в узких туфлях и шелковой блузе. Непроницаемо серьезная внешняя женщина была готова склонять голову и закусывать губу, чтобы подняться с прямой спиной по чужим головам, прямо к самому верху. Казалось, будто внутреннюю маленькую женщину, любившую карамельные яблоки и не спать в темноте, запрятали глубоко в бездонный стеллаж, закрыв в одну из коробок из-под шпилек слоновой кости.
Неторопливо мужчина поднимался по лестнице, запоминая каждый пролет и вид из окна. Пальто оттаивало и принимало вид большого покрывала, в которое пытались спрятаться, избегая предстоящего. Мужчина ссутулился, целуя каждую головку, гладя незатейливые узоры, ломая пальцы. У двери его парализовало молчание. Одна рука запряталась в карман, вторая потерялась за спиной. В молчание погрузился и подъезд.
А прямо за дверью, прислонившись спиной к дорогой натуральной коже, внешняя женщина безжалостно убивала маленькую, что просилась наружу. Она заталкивала ее глубже, не жалея скотча, чтобы заклеить рот, запястья и ноги, предотвращая попытки к бегству. Внешняя женщина глубоко дышала, закрыв идеально подведенные глаза, заламывая столь длинные пальцы, что казалось, она может подхватить ими на любом расстоянии. Каждое поднятие грудной клетки сопровождалось все более уверенным взглядом. Наконец, отпрянув, она достала помаду, довольно подметив, что цвет идеально сочетаются с маникюром внешней женщины. Ее рука мягко скользнула по пухлым губам.
Мужской палец решительно нажал на звонок, не оставив пути отступления. Его улыбка внушала доверие и спокойствие даже через дверной глазок.
Открытая дверь позволила женской стати и мужской харизме встретите глазами, но их все еще разделял черной порог, который никто не спешил пересечь, будто это черта невозврата. Как это зачастую бывает, самое сложное на себя взяли самые хрупкие ножки. Потерявшие гибкость от холода, но не склонив разноцветных головок, они стали невообразимо громким будильником для маленькой внутренней женщины, перегрызшей скотч, разорвавшей бронежилет на внешней растерянной женщине, еще не придумавшей достойный ответ. Маленькая выпорхнула наружу, будто предвкушала этого долгие часы, будучи в одиночестве. Внутренняя задрожала от восторга и бесстрашно сделала шаг навстречу, пересекая глупый порог, оставляя растерянную внешнюю искать бинт и йод для предстоящих ранений.
Нежные ладони, умеющие любить и готовые лечить прикосновениями, обхватили головки, роняя оживляющие слезы прямиком на лепестки. Внутренняя была распята взглядом, как Иисус на кресте, истекая кровавым счастьем через лопнувшие следы прошлых ранений. Внешняя осталась латать незажившие.
Мужчина провел подушечками пальцев по вискам, закрывая ладонями мироточащие раны.
Внешняя сдалась. Растворилась в безопасности.
Внутренняя улыбалась.
Она покорено склонила голову, но завоеванными здесь были лишь широкие надежные плечи и огрубевшие руки, не знающие большей мягкости, чем женские ступни.
Мужчина почувствовал запах впервые за день.
Его руки гладили невероятные изгибы лица, мысленно благодаря безвкусные ножки и головки, не имеющие аромата, восхищено вдыхая запах любви.
Ведь Женщины пахнут любовью.