ГЛАВА 15.
ЯДОВИТЫЕ ПЛОДЫ…
– Со смертью играешь? – голос матери был тих и зловещ. – Прошлые ошибки ничему не научили? Ужель только могила кого-то из нас остановит тебя? – нависла глыбой. – А почему не допускаешь мысли, что начнут не с тебя, а с родных? С дальней родни? С друзей? Будут сжимать кольцо ужаса издали, наблюдая, как ты крутишься на этой раскалённой сковородке ужом! – взвилась до крика. – Коль свихнулась, мы решили всё за тебя, как родители и опекуны.
Лана остыла мгновенно, только побледнела лицом сильно.
– С этого дня, ты под домашним арестом. Врач отныне будет твоей тенью даже ночью – не сбежишь. Комната рядом отдана ей и Марку – под конвоем будешь вынашивать это дитя! И рожать! Баста. Слова уговоров не приемлешь – лишаешься права быть собой. Границ поместья не покидать. Мастерская в павильоне. Контракт на косметику продлён – здесь будут снимать и работать с нашей фактурой. Фильм приостановлен до рождения ребёнка – идёт доработка сцен. Обрадую: едет консультант из России, возможно, сумеем часть натуры снять там, как предысторию твоей встречи с Ником. Всё. Да… – уже встав со стула, чтобы уйти, обернулась, ледяными глазами впилась в лицо молчащей дочери, – комната обыскана до люстры. Связь с внешним миром с телефона Марка. Исключительно.
Скользнув мертвящей синью, вышла, беззвучно прикрыв дверь.
Ника обессиленно сползла на подушках и натянула одеяло на голову: видеть или слышать сейчас не хотелось никого! Даже слёз не было – тон матери выжег на душе клеймо, исходящее теперь кровью. Не позволила себе даже мыслей – пустота и чернота распахнулась и поглотила сознание. Надолго. Слишком…
– …Просто спит, госпожа Лана…
Незнакомый, тихий, мягкий голос стал прорываться в сознание девушки.
– Пульс в норме, температура тоже. … С ним тоже всё хорошо, не переживайте. … Да, анализы обнадёживающие. Анемия незначительная, микрофлора жидкости в рамках допустимого. … Конечно, сообщу сразу. Всего доброго.
Телефон пикнул, зашуршала ткань.
Кто-то рядом вздохнул и сел на край кровати, где Ника продолжала лежать в бездействии и полнейшей апатии.
– Вставайте, госпожа Вероника. Будем знакомиться.
Потянули одеяло, сползло с лица упрямицы.
Сердито рыкнув, раскрыла глаза и привстала, опершись на локоть.
Рядом сидела миловидная молодая женщина-врач в униформе.
– Меня зовут Лайза Викс. Я из Чарльстона. В профессии десять лет.
– А в надсмотрщиках? – лайнула – злость не отступала, как и дурное настроение.
– Полчаса, – взглянув на часики, ответила, не обидевшись. – Надеюсь, через час это станет называться иначе – дружеский присмотр, – белозубо улыбнулась, сверкнув заговорщически карими глазами. – Девочке он принесёт пользу. Хотите её увидеть? Последний снимок.
Не дожидаясь ответа, открыла папку на столике и достала чёрно-белый листик.
– А?.. Это видите? Девочка! Уже нет сомнений. Можете смело выбирать имя – самое время, – быстро убрала бумажку обратно в прозрачный карман-файл, папку в кейс. – Мусульмане говорят, что душа вселяется в младенца на четырнадцатую неделю от зачатия, и тоже не боятся давать имена. Есть что-нибудь занимательное в запасе, госпожа?
Так и не дождавшись реакции, извинилась и покинула комнату, ставшую камерой заключения.
Ника села на кровати и лишь теперь заметила на окне плотные портьеры на подкладке. Смотря на роскошные дизайнерские полотнища, беззвучно заплакала: «Даже этой малости лишили! Бедный Оли…»
– …Можно?
Коротко стукнув в дверь, вошёл… Тони. Войдя, закрыл дверь на ключ!
– Так-то. Устроили фарс… А мы закроемся от вас!
Погрозил кому-то кулаком, проворчал под нос ругательство на итальянском посконном. Подошёл к кровати, сел, притянул девочку к себе и обнял сильно, жадно, горячо.
Вжалась в родное тело, разрыдалась в голос, задрожала тощим тельцем, что-то попыталась сказать, давясь ядовитыми плодами шальной мечты и запретной любви.
– Не говори, – зашептал на ухо жарко, с хрипом, – всё знаю: следили, донесли, разорвали. Знакомо. Не осуждаю, милая моя дикарка. Я тебя знаю, как себя: разделяю и одобряю всем назло и зависть. Только Банни не проговорись. Не лишай сына иллюзии семьи и счастья, позволь быть любимым и нужным, – стал целовать волосы и лоб, задышал часто, со стоном. – Единственная… Желанная… Как я ждал этого! – прихватывал с поцелуями кожу и кусал мягко, порождая в Нике дрожь и желание. – Удалось уговорить их не ставить здесь камер и прослушки. Смилостивились…
Замерла, прекратила слёзы и подняла личико, удивилась, приоткрыла пухлые губы, приглашая в любовь.
Принял с радостным всхлипом – так соскучился по её ласкам и телу! Но, как ни любил, черту не переступил – руки и губы. Не уступил, когда молила о большем. Качая головой, истязал лаской.
Взбесилась, попыталась зверски кусаться и драться…
Сорвался, вскипел, скрутил, отомстил запретным и грешным так…
Дико кричала в подушку, разрывала её острыми зубками; подаваясь крупными сладкими «мячиками» назад, хищно вбирала ими его плоть в себя, рыдала…
– …Убей меня, Тони…
– Прямо сейчас? Когда ещё дрожишь от любви? – ластился, пил пот с её плеч и ключиц, плыл на волне экстаза. – Чем прибить? Подушкой? Периной?
– Прекрати скалиться! – взвилась!
Едва успел зажать рот рукой – укусила до крови. Не отпустил, поцеловал покрасневший носик.
Разжала зубки, распахнула глазищи, любя и ненавидя.
Приблизил губы, заставил веки закрыться, поцеловал, поласкал кожей, улыбнувшись от щекотки ресниц, прошептав с обожанием: «Avida mia*».
Опять расплакалась горько и сдавленно.
– Почему? Что со мной не так? Придуши… Молю…
В ответ нашёл большим пальцем бутон, указательный и средний утопил в лоно, достигнул заветного бугорка, едва уcпел закрыть её рот губами, и… мрак.
Опомнившись, приняли душ, оделись, распахнули тяжёлые занавеси – впустили свет и воздух в комнатку, где витал пьяный аромат тел и острого плотского желания, сели к окну за стол.
– Закрой глаза, моя любимая девочка, – заинтриговал.
Послушно выполнила просьбу, уловив нечто особенное в его голосе.
Что-то скрипнуло, дохнуло свежестью, зашуршало.
– Открывай.
Помедлив, нежно застенчиво улыбнулась и, пискнув по-детски от предвкушения, разверзла сапфировый рай.
В изящной хрустальной вазочке с прозрачной водой стоял тюльпан. Один: невесомо-неуловимого хрупкого оттенка бледно-розовой зари, словно растворённой туманом…
Ника даже не смогла подобрать названия этого колора: «“Розовый №2”? Нет. “Розовое кружево”? Тоже не он. “Чертополох”? “Розовое дерево”? Всё не то…»
– Цвет, как… – растерялась.
– …у того гиацинта. Помнишь?.. – прошептал с душевной болью и бесконечной любовью.
Да, помнила.
Он пришёл с цветком в больницу сразу по её возвращении из поездки в Аргентину. И тоже им признавался в любви. Через слёзы и дикое чувство вины перед сыном. Она так и не покинула, медленно подтачивая здоровье. Теперь от прежнего Большого Тони не осталось и половины.
– Я люблю тебя, Тошка, – прошептала на русском, притянула его руку к губам и поцеловала. – Живи, папа… Уйдёшь, и я не задержусь… Знай это…
…Наступил июнь.
Лайза нервничала, часто привозила специалистов к проблемной больной, но они ничего не находили катастрофического и опасного для младенца в чреве матери. Только настораживала её непонятная, необъяснимая худоба, критическое истощение. Ничего не могли сделать с этим угрожающим дефицитом массы тела, никакие диеты и спецпитание не выправляли ситуацию.
Вероника была слаба настолько, что почти не вставала с постели и просто угасала, как выпавший из камина уголёк.
Банни сходил с ума от страха за её жизнь, кричал на отца и тестя, требовал через них чего-то от опекунов…
Понимая, что дело вот-вот обернётся трагедией, те пошли на уступки.
– Вот. Вернули, – Стас присел рядом с шезлонгом, где лежала мертвенно-бледная дочь. – Поклялись, что не вскрывали, просто убрали в сейф. Заряжены полностью, счета пополнены. Поговорим вечером, когда разберёшься и посмотришь.
Это были два телефона: сотовый и айфон.
Долго не отваживалась включить, потом дрожащими руками нажала клавишу на сотовом. Три сообщения. Вскрыла, силой сжав плач, прочитала: всё от Оливера.
«Жив!»
С трудом справилась с истерикой, отдышалась, стала читать: «Где ты?» Задумалась, нахмурилась.
«А… это когда портьеры повесили – не увидел утром, испугался».
Прочитала второе: «Всё?» И третье: «Прости меня! Я погубил тебя, любимая!» Числа были уже давними. Закрыла глаза, не сумев сдержать слёз.
«Это я гублю всех, к кому прикасаюсь…»
Нашла силы посмотреть айфон только через полчаса.
Открыв сообщения, увидела два видео от Алекса, включила, посмотрела.
«Где-то на природе, вокруг студенты и Аурора. Алекс среди молодёжи, переводит, склоняясь то к одному, то к другому. Работа», – слабо улыбнулась.
Второе видео было с чьего-то дня рождения, очевидно: гости, смешные костюмы, явно навеселе, «Грешная Троица» выступает, Алекс за фортепиано.
«И развлечения. Что ж, дело нужное», – вздохнула.
Помедлила, написала сообщение, приложила несколько личных фотографий из итальянского цикла, отослала. Отложила телефоны в сторону.
«Ни одного звонка. За два года! Так и не смог оправиться после нашей разлуки? Не может слышать голос? Если да – долго не протянет. Сбудется ли моё видение с побережьем океана? Он ли там был?.. – нервно вздохнула, отпила коктейль, бесшумно поданный Лайзой, откинулась на ложе. – И проверить нет возможности. Только ехать, да кто ж пустит теперь? Клетка».
Стараясь отвлечься от слёз, посмотрела на малышей: плескались в детском бассейне под присмотром нянь. Помогло. Решилась.
«Ладно, с Алексом пока подождём. А сейчас срочное – Ол».
– Даю три дня, – набрав заветный номер опекунов, просто выпалила приказ. – Видео о домике на холме. Гид – Оливер собственной персоной. Отчитается, что сделано по плану к съёмкам. Будет другой – война. Я всё сказала.
Отключила телефон и отшвырнула его далеко, куда-то за кусты жасмина и жимолости.
Ли бесшумно туда нырнул, зашуршал, рассмешив детей – стали аукать, звать любимого дядю, смеяться… Показался не сразу, а разыграл для крох целый спектакль: рычал, изображал то ли медведя, то ли заблудившегося тигра, потом выполз на четвереньках, почёсываясь, как… собачонка. Мальчишки только хохотали!
Когда они отвлеклись, подошёл к лежакам, положил наказанный телефон на столик, вне досягаемости рассерженной госпожи.
Куда-то ушёл, появился вскоре с веткой цветущего шиповника. Белого.
– Не отцвёл? Уже июнь! – удивилась.
– В тени он долго цветёт, – подал с поклоном. – Для Вашей работы, госпожа. Пригодится.
Сказал как-то странно, словно о чём-то сообщая.
Ника приподнялась от волнения, прошептав: «Он жив?»
Ответить не успел и… скрылся.
На дорожке появился Стас. Лицо было мрачным, губы сжаты, пальцы сжимались в кулаки.
Рухнул рядом на шезлонг, схватил первый попавшийся коктейль с подноса, подняв серебряную крышку, что оберегала от жары напитки, выпил залпом, вряд ли почувствовав вкус. Долго молчал, скрипел зубами, сопел, но не смотрел в сторону насторожённой дочери. Сдался с тихим матом.
– Что ты им сказала?! Да они меня чуть за я…а не подвесили! – от возмущения выпалил на русском.
Взял эмоции под контроль с трудом, вернулся к английской речи:
– Ответ: «Ждите».
Нике стоило чудовищных усилий, чтобы спокойно кивнуть. Силы ответить не нашла. Душа взлетела к небесам, едва держась за тощее тело, и завопила: «Он жив!» Так и молчала…
Стасик взбешённо хрустел пальцами и косо поглядывал на измученную, отощавшую и явно нездоровую дочь. Не решился на разговор «по душам», просто испугавшись последствий: сидела неживая, отрешённая, словно уже висела в воздухе, не касаясь горящей под ногами земли. Незаметно ушёл, улучив момент, когда отвлеклась на мгновенье: задумчиво стала гладить внушительный животик, а под руками дитя шевелилось и толкалось.
– Вас отнести в комнату, госпожа? – Марк склонился и заглянул с любовью в глаза.
Ответила признательным синим всполохом.
Осторожно поднял на руки и понёс, но не в спальню, а на кухню, под крыло Барбары.
Усадив в кресло, придвинул к столу.
– Пора наших девочек порадовать сытным и вкусным, да, Бабби? Что там так восхитительно пахнет, кудесница?..
– …Марк, можешь мне кое-что объяснить?
В комнате было сумрачно: закрыл портьеры, как только внёс и уложил на кровать.
– Что со мной было за эти три месяца? – похлопала рукой возле себя.
Помедлив, сел рядом, вздохнув грустно.
– Странное такое чувство, словно у меня украли время. Наркотики? – уже шёпотом.
Пожал плечами, но смотрел прямо в глаза.
– Понимаешь… я только недавно заметила эти шторы. Как очнулась. В памяти одни вспышки, отрывки, слайды в темноте.
– Что помнишь?
– Ясно – то утро, после посещения домика. Засыпала, радовалась, что такая чудесная натура найдена! Там пришлось поработать «спасателем», но всё удалось сделать правильно. Спала крепко, проснулась рано. Вошла Пен, что-то рассказывала, пока я пила коктейль, что она принесла. Всё. Потом – туман.
– Увы. Меня долго не подпускали, мотивируя твоим нездоровьем. Заподозрил неладное позже, через неделю, наверное. Потребовал объяснений. Они как-то легко уступили, разрешили жить в соседней комнате, – погладил её личико, пальцами провёл по губам. – Только вот ты была не здесь, а в другой спальне. Удивился, но не задумывался, пока не сообразил, что окна там выходят в парк. Ты и помогла понять, почему…
Вскинула голову, изумлённо посмотрела в его глаза.
– В забытьи звала Оливера, – пояснил. – Тогда всё стало понятно: вас накрыли. Стал наблюдать за тобой и догадался, что ты на препаратах. Взбесился, помню, до остервенения! Как посмели «сажать на колёса» при твоём положении?.. – заскрипел зубами, невольно сжал пальцы на её плечах. – Попытался с Банни поговорить – глухо. Даже не понял, кретин, о чём я! – покачал головой, засверкал негодующе глазами. – Хорошо, отпуск его был коротким – пара недель только. Видимо, ты при нём не бредила, не проговорилась. А когда он опять уехал на базу, я… сорвался, вновь увидев тебя в сумеречном сознании, – обнял, ласково погладил спину. – Прости меня, любимая… за всё…
– Постой… – замерла, задумалась, роясь в памяти. – Ты был рядом. Ночь. Лицо и глаза… – догадавшись, не рассердилась, а испугалась, зашептала исступлённо, заикаясь: – Глупец! Жить надоело?! «Уберут» же! Я останусь одна! Без помощи!
– Надоело бояться. Достиг предела, видимо. В какой-то момент стало начхать на всё и всех!
Поцеловал голову, зарываясь в чёрные локоны. Застонал, спустился поцелуями к шее, ключицам, плечам, раздевая.
– Вот и случился срыв. Это было выше меня… Любовь так и не ушла. Прости, – опустив верх платья на талию, продолжал ласкать кожу груди и выпуклого живота. – Я был осторожен, любимая… Очень. Ты так просила любви! Звала и звала Оли! Мне пришлось стать им, понимаешь?
Откинулась на руки, позволила раздеть полностью, вскрикнула, когда начал целовать ноги, положив на свои плечи.
– Капелька счастья тебе была нужна в той темноте… Чуть-чуть света… Иначе свихнулась бы… Никто об этом-то и не подумал… Тупицы…
– …А они? – гладила мокрое тело возлюбленного, ласкала грешными губами, отдавая радость и долг стократно. – Как позволили?..
– Так и объяснил, когда вызвали. Не стал вилять. Сдались. Природу никуда не денешь, а у тебя с беременностью либидо всегда сходит с ума – помнят об этом прекрасно. В курсе всех романов. Просто добавили к списку ещё один… – осип, закрыл вскрикнувшие от душевной боли глаза. – Свой, проверен, надёжен, здоров. Устроил по всем параметрам их и медиков…
Не позволила страдать, руки-волшебницы вернули ему рай и небесный полёт.
– Желанная… Только ты…
– …Меня вернули в мою комнату, когда Лайза приехала? Как ты с ней уживаешься? Изображаете пару! – тут же догадалась, улыбнулась светло и чисто. – Я не ревную, клянусь. Отличная кандидатура, Марк! Не теряй её. Присмотрись. Очнись от меня, родной. Я могу лишь причинять боль, губить. Посмотри в другую сторону, где простая жизнь. И там возможен Эдем…
Покачал упрямо головой и с утробным рыком «и не подумаю…» посадил на себя…
Когда задышала часто, сполз, подложил под свою спину подушки, выгнулся, а ноги согнул в коленях, давая Нике опору: сильно откинулась назад в пароксизме страсти, впилась ногтями в его икры, сдавила бёдрами сокровенное. Ничто не могло остановить её в любви, даже ходящая ходуном малышка в теле. Потому Марк и старался не терять разума – Ника его вообще утрачивала в такие моменты. Напрочь.
– …Завтра доставят видеоматериалы. Он снимал. Убедитесь сами, – голос нового опекуна в трубке был глух, холоден, равнодушен. – Позвоните мне, госпожа, когда ознакомитесь. Пока.
Не ответив, отключила сотовый, швырнула его в стол, задвинула в бешенстве ящик.
«Чёрт! Скорее бы прийти в норму и самой всё увидеть! – нервно кусала губы. – Девчонки в восторге, говорят, что там стало чудесно – настоящая старина! Поклялись, что ничего не меняли, только отмыли и восстановили. Ладно, что психовать? Увижу».
Съёмку Оливер начал с подъездной дорожки, коротко поприветствовав пару сотрудниц Вероники, что крутились неподалёку.
Они радостно помахали в камеру, передавая начальнице приветы и поцелуи от команды.
Пошёл медленно наверх холма, попутно обводя визиром окрестности: всё утопало в зелени, старые деревья старательно обрезали и побелили стволы и крупные ветки, что сейчас, в июне, выглядело очень красиво: тёмная зелень листвы и белые стволы.
Домик был почти скрыт в тени, едва его рассмотрела: по камням и черепице прошлась жёсткая щётка, без сомнения – стены стали почти белые, черепица – светло-серой, от травы и кустиков – ни следа!
Когда камеру поднёс к окнам, стало понятно, что все свинцовые и бронзовые переплёты зачищены до блеска, если не заменены на новые, стёкла отмыты, окантовка окон покрашена жидким цементным раствором.
Дубовая дверь выглядела новой, но это был результат качественной чистки и реставрации – накладки и элементы выкрашены в коричневый цвет, отчего и создавалось ощущение новизны.
Постояв на ступенях перед дверью, обвёл камерой вокруг, показывая захватывающий дух пейзаж и перспективу.
Войдя в дом, сразу обернулся и близко показал перекладину – там лежала свежая ветка белого шиповника. Улыбнувшись в кадр, продолжил экскурсию: очаг восстановлен, как и печь, приобретена настоящая историческая утварь той эпохи, вплоть до большого котла на цепи над пламенем, как и внушительного медного чайника рядом – кипел. Крикнул кому-то, что чай поспел, продолжил знакомить с обстановкой гостиной: отремонтированный камин, стул, два кресла на старинном шерстяном ковре, пара кованых столиков, патинное зеркало между камином и большим окном – скромность и уют.
В комнатке справа от кухни было почти пусто: возле небольшого окошечка стояло деревянное кресло, с которого свисал… тот самый плед!
Только в этот момент Ника заметила в углу комнаты вторую дверь – на заднюю веранду, вероятно. Ахнула: «Как раньше не увидела?»
В каморке не задержался, пошёл в дальнюю комнату – спальню: готова полностью.
Здесь работы было проделано немало: каждый камень вычищен до желтизны, откосы оконного проёма выкрашены в белый цвет, что добавляло света, белые безделушки из фарфора и матового стекла на консоли во всю стену под окошком, полуторная деревянная кровать под старину, покрытая кружевным покрывалом цвета слоновой кости. Маленький круглый стол в ногах, стул, напротив – зеркало и бюро с низким комодом чёрного дерева. На полу ковёр ручной работы под цвет стен, окантовка – в цвет скатерти на столе: жёлто-оранжевая, слегка состаренная, будто вылинявшая. На стенах – литографии и олеографии на тему морских рассказов.
– Пока всё. Многое ещё не доделано, но команда старается. Будем готовы в срок, госпожа Санчес.
Вынес камеру на кухню, потом вышел во двор, обошёл вокруг дома, показывая начатые работы по перестройке веранды и дворика.
– Ещё пара месяцев, и можно запускать киношников…
Пересмотрев ещё раз видео, не могла понять, что чувствует: Ол был прохладен и ровен, спокоен до равнодушия. Вдруг вспомнила недавний разговор с Марком и похолодела душой.
«Его тоже обработали! – тогда всё встало на свои места. – Вот оно что… Бедный. Только во сне, должно быть, видит реальность, а наяву действует не по своей воле. Продержат так до тех пор, пока я беременна, потом просто “уберут”. Помнишь, как тебя просил его пощадить Виннер? Помнишь. Послушалась? Нет. Кто ты после этого? Хладнокровная убийца…»
Кусая губы, поплакала тихо, рассердившись на себя, прекратила бесполезную истерику, вытерла глаза и достала айфон.
– Претензий нет. Узнаю, что «убрали», не пощажу никого. Сдам южным соседям!
Выключив аппарат, больше не прикасалась к нему. Позвонила по местному на кухню.
– Бабби, пришли мне, пожалуйста, Ли, – обессиленно прошептала.
Пришёл почти сразу, посмотрев в глаза, молча подхватил на руки и понёс вниз, в сад, на природу и воздух.
Марк, сидящий в кресле у бассейна, удивился, но возмущаться не стал. Кинулся вперёд, отодвинул стул возле кованого столика.
– Нет. На моё ханское ложе, – капризно ткнула пальчиком, рассмешив мужчин.
Помост был сделан на следующий день, когда Нику вынесли впервые после заточения на улицу.
Осмотрев лужайки и клумбы, задержала взгляд на трёх елях, задумалась и попросила бумагу и карандаш. Вскоре эскиз был готов: квадратный дубовый помост на больших брёвнах; доски окружали три ствола вокруг, давая расти деревьям без ущерба, позволяя дарить людям тень, свежесть смолы и хвои.
Для этого выпилили выше ветви и сучки, да немного зачистили стволы. Когда помост был готов, отполирован и покрыт особым воском, его украсили горшками с бегониями и геранями, дополнили джутовыми матами, оранжевыми подушечками и валиками.
Туда и попросилась хозяйка сейчас: можно лежать, загорать, дышать и работать – удобство и тишина.
Заметив через час, что Нику клонит в сон, принесли надувной матрас, плед и занавески на верёвках.
Пока Марк осторожно перекладывал госпожу на ложе, Ли с Мэрри и Бэрри натянули между стволами верёвку и расправили льняные занавеси – комфортная спальня под открытым небом была готова.
– …Уснула?
Спустя полчаса, появилась Лайза, присела рядом, взяла руку девушки, проверила пульс, нахмурилась, разулась и скрылась внутри, закрыв штору. Вскоре выглянула, встревоженно зыркнула на замерших слуг неподалёку.
– «Скорую»! Она без сознания!
Заварилась такая каша!
Роженицу побоялись трогать с места – открылось кровотечение.
Прибывшая мобильная спецбригада развернула операционную прямо под елями, только потребовала и верх «палаты» закрыть тканью – инфекция в воздухе. Как только кварцевая лампа обеззаразила помещение, принялись за дело. Это были лучшие военные полевые хирурги, прекрасно знающие своё дело.
Через четверть часа тоненький крик младенца оповестил сбежавшихся людей, что страшное позади.
– Девочка! Жива! – закричали единодушно.
А ещё через полчаса все услышали… голос Вероники:
– Кто? … Покажите… Копия Банни!
Тут уж никто не сдержался: кинулись обниматься, плакать, звонить, что-то кричать, кого-то звать…
Это было 12 июня. Опять семимесячный ребёнок!
Как ни берегли Нику, стресс, нервы и сложившиеся обстоятельства не дали ей доносить дитя полный срок.
Врачи хотели уехать после заката, не решились – боялись за обессиленную женщину.
Она была слаба, но умирать не собиралась: командовала, что-то требовала, отмахивалась от обезумевшей матери, взывала к отцу, чтобы увёз жену пока домой…
Хорошо, что не уехал – понадобился для переливания крови: дочь вновь потеряла сознание.
Так и не отважились перевезти в клинику: всё под рукой и здесь, как и высококлассные врачи.
К утру стало понятно, что рецидив отступил безвозвратно.
Попрощавшись с семейством, вымотавшиеся до предела медики уехали, получив на руки чек на внушительную сумму – новый реанимобиль можно купить!
Клан не поскупился.
Заслужили – спасли Нику и младенца.
Всё решали считанные минуты.
– Как зовут мою новую крошку?
Марред вошла в комнату на цыпочках, склонилась над кювезом, рассмотрела малышку.
– Чудо! Кожа оливковая. Испанка! Нет, итальянка!
– Спасибо, нянюшка! Вот Вы и дали крохе имя, – Ника тихо рассмеялась, не в силах встать с подушек. – Оливия!
– Олив, Ливи, Ли, Оли… Ах, как прекрасно звучит!
Няня покачала восхищённо седеющей головой, подошла к хозяйке, поцеловала руки, обняла.
– Поздравляю Вас с доченькой, госпожа! Первая девочка… – прослезилась даже.
– Лиха беда начало, – усмехнулась, прищурилась. – Какой срок у Пенни? Я кое-что заметила…
– Молчит, но цветёт! – хохотнула. – Думаю, месяца три будет. Ест сладкое – девочкой ходит!
– Ха! Как бы не так, моя дорогая Марред, – кое-как повернулась на бок, вспотела, побледнела. – Она из двойни? Может родить двойню. Банни станет отцом… шестерых детей! – рассмеялись тихо, прикладывая руки ко рту. – Как удачно Вы пригласили племянницу – не соскучится…
Ника кормила Оли грудью.
Впервые за два месяца, пока дочь дозревала в автономном боксе.
Нежность затопила с головой, слёзы не держались, хотелось этот тёплый комочек постоянно держать на руках, вдыхать сладко-молочный аромат, трогать крошечные пальчики, гладить головку, покрытую реденькими светлыми волосиками.
Дочь активно пила молоко, прижимая миниатюрным ротиком крупный сосок, делая больно.
Мать терпела и краснела: возбуждение сжимало нутро жёсткой рукой, порождая волны сладкой истомы.
«Нет, Никит, ты всё-таки сумасшедшая. Даже теперь не успокоилась…»
Сдавшись, сжала бёдра и поплыла в горячем океане экстаза…
Опомнилась не сразу. Привёл в чувство соп уснувшей малышки.
«Напилась…»
– …Нет, без камня в руках не приходите! – хохотала, прижимая сотовый к уху. – И я вас люблю! … Нет, это не объявление войны, глупые! … Всё просто: я во сне увидела забор. Особенный. Кованый, в виде ветвей, только вместо крупных листьев…
Счастливо смеялась, слушая нетерпеливых собеседников, явно сидящих вокруг планшета и перебивающих друг друга.
– Угадали, умницы. Камни вместо листьев. Разноцветные, овальные, округлые, немного сплющенные, гладкие. … Да-да, это будет потрясающим арт-объектом. Согласна. … Конечно, мастера найдём понятливого и талантливого. Как того оформителя из ресторана. … Да, я тоже рада, что нашла его. … Пока. Жду!
Положила новенький айфон (подарок Тони) на столик, заглянула в люльку, успокоилась и снова склонилась над альбомом – работа над циклом картин по истории Николаса Нельмана близилась к завершению.
Материал окончательно открылся, только когда начала терять любимых и близких, познала весомую меру боли и ужаса, напилась из сей чаши досыта.
…Первые скорбные вести не заставили себя ждать.
Однажды Ника набрала номер Алекса, а телефон попал в руки Просперо. Что-то в голосе парня насторожило её до озноба.
– Пепе, ответь как на исповеди: когда?
На том конце повисла тишина, только что-то ритмично гукало.
Поняла не сразу: «Сердце! Прислонил телефон к груди».
Долго молчал, пока не решился всё открыть.
– В тот же день. Едва Вы улетели. Инсульт. Простите нас…
Ответить не смогла – рухнула на кровать без чувств.
Очнувшись, пожала плечами: «Ты знала, но обманывала себя два года. Трусиха ты, Никитка…»
Вторая потеря была ещё болезненнее – Оливер.
Всё произошло на глазах съёмочной группы, что принялась за предварительные работы перед домом на холме.
Оператор как раз взгромоздил камеру на плечо и стал медленно поворачиваться по кругу, снимая панораму местности. Остановившись на миг, замешкал и увидел, что машина Оливера начала движение после поворота к холму, и в этот момент на перекрёсток вылетел трейлер на полной скорости – спешил пересечь до красного сигнала светофора. Не успел: растёр, разорвал, разметал в крошево спортивный автомобильчик Оли!
Оператор снял всё до последнего кадра, на дорогущую плёнку, на которой начали снимать фильм о любви и счастье.
Этот материал и послужил доказательством в суде против лихача.
Веронике долго боялись сообщить, но она почувствовала сама.
Дрожащей рукой в какой-то миг набрала заветный номер, уже раскрыла рот, но её опередили:
– Чистая случайность, миссис Санчес! Богом клянёмся! Невосполнимая потеря и для нас. Сами в шоке до сих пор… Примите наши искренние соболезнования…
* Avida mia (итал.) – жадная моя.
Декабрь 2016 г. Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2016/12/04/944