В канун чернотропа потянуло Калину на заимку под Ангой, так поманило – спасу нет. И то сказать, будто украл ненароком погожие деньки. Хвост бабьего лета разогнал табуны туч, словно гость с порога, вдруг вернулось тепло. Давненько не был хозяин в лесной избушке. Виданное ли дело для охотника? Однако не отпускали причины веские. И как же радовался он встрече с заветным местом! Переступив порог, согрел взглядом жилище, рукой провёл по бревенчатой стене, подоткнул мох в углу. Половицы скрипнули под ногами, разделяя радость хозяина. Не изменяя привычке, двинулся с обходом вокруг жилища. Каким живительным казался здешний дух!
Лабаз кто-то изрядно опустошил, но это не огорчило Калину. От дыма до дыма сотни вёрст, и его не раз выручали чужие припасы. Как водится, взятое возвращалось. Спускаясь к ключу за водой, наткнулся на хитрый самолов, неумело настороженный на барсучьей тропе. Охотник нахмурился. С прошлого года повадился кто-то хозяйничать на участке – бестолково, по-воровски нахально, с несвойственной для местных алчностью.
— Киииии... - разнеслось над лесом.
Протяжный клич растекался в вышине грустным откровением и оседал в сердце непонятной тревогой. Плавно, круг за кругом, распластав крылья крестом, хищник рисовал в небе знаки, словно ворожил чужую судьбу. Поддавшись наваждению, Калина не сводил глаз с ритуального танца парящей птицы. Жадно закурил.
Тьфу ты, чёртов вещун! С ним всегда возвращаются сокровенные думки: о смысле жизни, полной ухабов, о неразберихе вокруг, о Боге, забывшем людей. Зацепки памяти снова и снова ворошили предельные мысли. Раньше-то недосуг, отмахивался от них – заботы цеплялись одна за другую, жил без оглядки, торопился всюду успеть. Вспомнилась последняя рыбалка с сыном: какой ярый жор был тогда у линей, вечерний разговор у костра и замыслы, которым не суждено сбыться. Оборвался их род нежданно-негаданно. О-бор-вал-ся… Привычно вступило в ногу, всё чаще ныл повреждённый сустав. Годы не тяготили, и всё ж, верь, не верь, не тот уже Калина, что прежде. Как не станет здоровья, что толку в навыке рук, да таёжном мастерстве? Кому они? Эх, худая пора подкралась.
Разум противился принимать действительность. Соотношение добра и зла кто измерял? Только сейчас расклад стал более заметным. Перестройка - шальная девка - лихо пробежала по судьбам людским: искромсала, перекроила на новый лад, наследила в истории и географии великой страны. Если б только на земле! В головах людских обозначились новые границы. Пришло злосчастье, откуда не ждали. Братья отреклись от родства. Продырявилась память, озлобилась, и совесть стала лишней. Вчерашние соотечественники чужими оказались в бывших республиках. Потянулся народ в поисках лучшей доли кто куда. От безысходности или с отчаянья, может, по наитию, дремавшему в генах, нашлись смельчаки, осевшие на просторах родниковых, кто с надеждой, кто с иным умыслом. Вольнолюбивая Сибирь… Строгая, но хлебосольная, землёй щедрая, распахнула объятия – места всем хватит. Так устроен русский человек – душа широкая любовью переполнена да жалостью. Оттого помогаем и прощаем даже тех, кого щадить нельзя. Сила в том или слабость – бог весть.
Совпало ли, но с переселенцами изменился и сам посёлок. Рассохлась, скрипела жизнь в земном углу, коим нет числа. Её бы как телегу – в спокойную воду до времени, а она всё тащилась, дребезжала… С трудностями, противлением втягивались в несхожую с прежней жизнь, тянули и её – и всё в гору, в гору. По высокой воле объявилась новая свобода – живи как знаешь, иди куда хочешь. Кто и пьянел в азарте. Отрезвляло старое бремя – неопределённость да петля поборов на измученной людской шее. Неприкаянно маялись этой свободою, не зная куда деть. Вроде воля вольная каждому, а по-своему не выходило. Куда не поверни - всюду должен.Пели песни о Родине с неизбывной тоской, как и сто лет назад, и двести. Смятенье поселилось в людском гнездовье. Но не зря ковался сибирский характер, наперекор препятствиям, выдержкой об руку с трудолюбием.
Вместо полуразрушенного леспромхоза появились мелкие кооперативы и частные компании. Оживали пустеющие избы. Даже случился небольшой демографический взрыв. Лица детей растопили сердца стариков. Снова заглянула надежда – авось наладится жизнь-то, иначе в чём её смысл. Только старожилы в толк не могли взять – радоваться иль нет таким переменам? Казалось бы, к лучшему новые приметы века. С одной стороны, открылись новые возможности, всем миром легче одолеть каверзы перемен, а с другой…
Издавна жил таёжный народ охотой и рыбным промыслом, брали от щедрот природы с умом и без жадности. В тайге с родовыми угодьями можно жить, если пришёл с богоугодными помыслами, подчиняясь внутренним законам, продиктованным осознанной необходимостью. Так пребывали деды и прадеды. Перелом во власти и времени нарушил былые традиции, сломал порядок проживания. Появились залётные люди с нарезными стволами, техникой и собственным кодексом бесчестия. В погоне за наживой до срока вытаптывали ягодники, долбили кедр, начисто «выкашивали» всё живое. Дикая красота оказалась беззащитной перед экипированными с шиком дельцами. Расплодились приёмщики, скупающие незрелый урожай. Шастали лихие добытчики по тайге, с их приходом скудели лесные богатства, стали пропадать и сами хозяева семейных угодий. Изменились селяне, грубели нравы. Куда делась доверчивость, с которой открывали пришлым грибные да ягодные места? Будто и не было другой жизни, где наперёд всего присутствовала разумность в делах.
Что ты делаешь с нами, подлое время?
Продолжение http://www.proza.ru/2016/12/03/484