2 Проведя очередную ночь в тревожащих размышлениях и дрёме у постели Светланы Игнатьевны, Татьяна Анатольевна около восьми утра прогуливалась по больничному коридору неподалёку от кабинета заведующей. Уверенная в своей правоте, она сознавала сложность ситуации, в которую попала сама и поставила врачей. - Как вы себя чувствуете? – встретила её вопросом Вера Семёновна. Не волнуйтесь, ничего непоправимого не произошло. Сейчас мы всё обсудим и договоримся. - Вера Семёновна, мне это решение, на операцию, далось не просто… - она помолчала, преодолевая спазм, - после гибели мужа на заводе, а сына – в Чечне не хотелось жить, а тут ещё эта опухоль. Я и подумала, пусть всё идёт, как идёт, даже лучше, что – рак, скорее к ним отправлюсь… - С чего вы взяли, что у вас – рак? - Да вот и моя лечащая врач меня убедила, что – не рак. Говорит: «Умереть, не умрёте, а мучиться будете»! Такое мне рассказала… я и согласилась… - И правильно сделали. Девяносто девять процентов оперируемых излечиваются, трудоспособны, и в семейных отношениях гармония… - А вот перед операцией мной такой страх овладел. Странно, то свести счёты с жизнью хотела, а тут сдрейфила… - Ничего удивительного в вашем состоянии нет, нормальная человеческая реакция… - Я, Вера Семёновна, объяснить хочу то, что в операционной произошло. Меня совсем силы оставили, когда я увидела ту женщину, что вы раньше оперировали. Это моя очень хорошая знакомая. Хоть бы ширму поставили или прикрыли её что ли. В операционной – пять окон, а четыре – нараспашку. Потом врачи между собой говорили, что со мной собираются делать… знаете, я почувствовала себя курицей, которую живой потрошить хотят. И как мне было вести себя, услышав такой диалог: « - Аппарат искусственного дыхания сейчас будем ставить? - Нет. Зачем. Если возникнет проблема, возьмём у той, он ей уже не нужен будет». Возможные предстоящие проблемы меня не обрадовали точно. А тут ещё этот катетер, у меня цистит хронический, если б я знала, что его не убирают… - Спасибо, Татьяна Анатольевна за откровенность, я сейчас эту картину вашими глазами увидела, мы, знаете ли, привыкли… Давайте сделаем так: вы можете уйти домой, денька на три. Отдохнёте и возвращайтесь, уверяю вас, всё будет хорошо… ***
По дороге домой Татьяна зашла в церковь. Небольшая, выстроенная когда-то в помещичьем подворье, она пережила все потрясения нашей бурной истории. А после объявления перестройки и событий августа девяносто первого года купола её вдруг засияли, а звон колоколов стал уверенно разливаться по округе и не только в праздники. Возвещал – к заутрене и вечерне. Служба закончилась, но нищие не расходились. С приходом нового времени, сулившего много чего хорошего, а по сути, обобравшего народ, доведя его до обнищания, число их непрестанно росло. А возраст и вид был такой, что, казалось, так живут они давно, и только теперь выбрались из укрытий. Раздавая печенье и конфеты, Татьяна просила: «Помяните сыночка моего Андрюшеньку». В церкви она поставила «за упокой» четыре свечки: сыну, матери и отцу. Устанавливая четвёртую – мужу, перечислила остальных родственников. - Таня, ты ли? – окликнула её служка Лидия, - я тебя сразу не признала. Ты чего не заходишь? Я уж не знала, что и думать. Случилось что… - Случилось, Лида, - скорбно вздохнула та, - пойдём во двор, там расскажу… Впервые Татьяна посетила церковь, хлопоча о похоронах сына. Не зная ничегошеньки о ритуалах, обратилась к Лидии, так и подружилась с ней.
Они сели на лавочку под раскидистым орехом. У Лиды была редкая способность слушать и слышать. Не перебивая, она вздыхала, крестясь, повторяла: «Спаси Господи». - Ты, Танюша, не виновать себя – всё в руках божьих. Что операцию отменили, знать так оно и должно быть. Спаси Христос. Ты посмотри, на какой день они, безбожники, её назначили… - На двадцать первое сентября… - Я и говорю, как раз – на праздник… - Какой праздник? - Вот и ты туда же! Да на Рождество Пресвятой Богородицы. Это ж один из великих праздников. Да в этот день только молитвы читать, а они – операцию. Вишь, не случайно всё это. Знать, ангел-хранитель тебя защитил. Ты молись, молись и не стесняйся, проси пресвятых угодников божьих и заступницу нашу Богородицу, помогут. Теперь-то, на когда назначили? - Через три дня… Лидия, прикрыв глаза и морща лоб, зашевелила губами.
Она была ещё не стара, но, сознавая, что некрасива, одевалась нарочито по-старушечьи. Ростом едва дотянула до полутора метров, короткие ноги в голени – колесом. О таких, как она, говорят: «убогие», так её за глаза и называли. В молодости, кляня судьбу, она упрекала родителей. Позже стала украдкой ходить в храм, за утешением. А с тех пор, как батюшка убедил её, что «убогий» значит: угодный Богу, преданно и восторженно служила церкви. - Через три дня – можно, - успокоила она Татьяну, - как раз за день до Воздвижения Животворящего Креста Господнего. Всё обойдётся. Ты только верь, а мы за тебя молиться будем. Хорошо бы ещё благословение у батюшки получить. Ты – как?.. Она в сомнении посмотрела на Татьяну. Знала, образованные, да ещё, как Татьяна, учителя истории, редко веруют искренне. Жизнь прищемит хвост, податься некуда, они – в церковь, а так им некогда. - Хорошо, - неожиданно согласилась Татьяна, - но поспешно добавила, - только не сейчас, меня успокоительными напичкали, там они почему-то не действовали, а сейчас развезло, едва держусь на ногах. Обессилев от пережитого, Татьяна легла рано, спала, как никогда, беспробудно и проснулась, на удивление, полная сил. Страхи, беспокоившие накануне, испарились, будто кто рукой снял.
Очень ясно запомнился сон, увиденный перед пробуждением.
Шла она сначала по каким-то буеракам, потом чувствовала тяжесть от вязнущих ног в болоте. И, наконец, добравшись до железнодорожной насыпи, увидела промчавшийся на большой скорости поезд. Потянувшись за ним, вдруг почувствовала, как чья-то всесильная рука подняла её и поставила на пригорок, развернув к поднимающемуся малиновому солнцу. С тем и проснулась. Через три дня она снова была в больнице, на операцию её взяли первой. Пульс и давление были в норме. - Вас, Татьяна Анатольевна, хоть в космос запускай, - пошутил Тагиров, - молодца, - он коснулся её локтевого сгиба, - сейчас сделаю последний укольчик, и больше вы ничего не чувствуете. А если вдруг что-то побеспокоит, тут же дайте знать, шевельните рукой или ногой. Вот, хорошо, а теперь посчитайте вслух… Татьяна Анатольевна принялась медленно считать, но язык заплетался… Внезапно она ощутила, как пробираясь через ватный туман, сознание стало фиксировать стук инструментов, обрывки фраз, и, наконец, освободившись от давящей глухоты, уловило разговор. - Классическая операция, - сказала начмед. - Да, прямо, как по учебнику, - отозвался ассистент, Альберт Викторович. - Только дама, как сейчас стало принято называть женщин, вредная. - Почему? – удивился он. – Я редко встречал, чтобы вот так отважно шли на операцию, с таким давлением и пульсом... - Так это второй заход. Она у нас со стола прошлый раз сбежала. Я такого в своей практике не имела, да и ничего подобного никогда не слыхивала. Помните, Вера Семёновна, как она командовала: «Развяжите, - говорит, - а то сама поднимусь». - Видели бы вы, что я творил, когда мне аденоиды удаляли, - хихикнул ассистент. Врачи замолчали. Татьяна Анатольевна услыхала странный хруст, а потом кто-то стал сильно надавливать, словно промокая. - Вера Семёновна, вон видите слева… Татьяна Анатольевна напряглась, стараясь понять, но начмед говорила неразборчиво. - Угу, - гукнула Вера Семёновна, - но это не здесь и не сейчас. А вы знаете, какой урок она мне преподнесла. На следующее утро пришла извиниться и объясниться, и такую картину нарисовала, как мы себя тут ведём! Я сегодня об этом на конференции скажу обязательно… - Кстати, о конференции, - перебила её начмед. Там, кроме планируемой темы, заявлена ещё одна: «Перспективы использования стволовых клеток абортируемых эмбрионов в условиях больницы», докладчик Туркина, а содокладчик наш юный друг. Так, Альберт Викторович? - Есть такое дело. Хочу раскрыть перспективы использования стволовых в косметологии… - Ну, как информационное сообщение это интересно, а вот «в условиях больницы», я бы опустила… пока. Уж больно на прожектёрство похоже. Ведь, для этого много, чего потребуется, в том числе и разрешение на эти исследования. - Я уже говорил, что ещё учась, отслеживал информацию в этой области. Уже доказано, клетки человеческого зародыша обладают способностью образовывать более двухсот с лишним типов тканей. Это ж какие перспективы: из зародышевых клеток выращивать любой орган! Вообще-то, я сюда приехал дело делать, и господин Туркин обнадёжил меня. Он очень авторитетный в деловых кругах, и отец поможет, конечно… - Да вы, Альберт Викторович, не обижайтесь и с выводами не торопитесь. К сожалению, в учёной среде не всё так однозначно, – настаивала на своём Юлия Григорьевна. - У идеи, использовать стволовые клетки собственного организма для лечения и создания новых органов, противников нет. Но некоторые авторитетные учёные выражают, так сказать, протест и негодование против использования эмбриональных клеток… - Ну, отдельные учёные – это что, – подлил масла в огонь Геннадий Шабанович, - а вот, если поднимется общественность, противники абортов, да к ним подключится церковь! Мы семьёй вчера весь вечер об этом дискутировали. Ведь, могут и запрещающий закон принять… Татьяна Анатольевна слушала, забыв, что её оперируют. Не так давно она стала членом городского комитета общества «Женщины – за спасение жизни на Земле», но и без того всё это ей было не безразлично. - Я с вами согласна, Юлия Григорьевна, но Софья Рубеновна с мужем скоро едет в Москву, чтобы «сделать всё возможное и невозможное». Если они получат добро, мы можем рассчитывать, хоть на какое-то дополнительное финансирование, и сейчас, в конце года, надо успеть заявиться – на следующий. В общем, этот доклад им нужен как гарантия, что мы согласны. Теперь Татьяна Анатольевна почувствовала покалывание, и хотела было сделать «знак», но шевельнуть чем-либо не получилось. Да она больше и не старалась, поняв, операция завершается.
***
Фомина окончательно пришла в себя, но у неё начался сильный озноб, такой, что, действительно, зуб на зуб не попадал. И она потребовала, чтобы её или укрыли, или вывезли из «этого холодильника». Врачи, поняв, что с ней всё в порядке, не стали настаивать «на отбывании положенного срока» в операционной и отправили её в палату интенсивной терапии реанимационного блока.
А вскоре и Лидии разрешили войти к ней.
Татьяна, хоть говорила с трудом, рассказала служке всё, что слышала. Та «ахала», крестилась.
- Ох, грехи наши тяжкие, - шептала она, - немедля к батюшке пойду, такого богопротивного дела допускать нельзя.
Обсудив с Лидией «неслыханное попрание прав женщины и зачатых детей», Татьяна забылась пост наркотическим сном. Лидия сидела подле приятельницы и до её пробуждения шептала молитвы из «Молитвослова». Оказав Татьяне необходимую помощь, она отправилась в церковь.
***
Утром, опираясь о стену, Татьяна пробиралась к туалету. По дороге увидела молодого симпатичного врача, который был на операции.
- Доктор, - обратилась она к нему, - объясните, пожалуйста, что у меня там обнаружили в животе «слева» и что с этим теперь нужно делать?
- О, вы уже пошли? – улыбнулся тот, - молодцом! А кто вам об этом сказал?
- Никто, я сама слышала…
- А что вы ещё слышали?
- Да всё! Как вам удаляли аденоиды, что я «вредная дама», что вы должны докладывать на конференции о…
- Минуточку, - озабоченно проговорил тот, - стойте здесь – я сейчас...
Вернулся он с анестезиологом. Убедившись, что «прецедент, действительно имел место», тот ринулся по палатам. Вернулся успокоенным. «Уникальным слухом» больше не обладал никто.
- Вы, Татьяна Анатольевна, кто по профессии?
- Учитель…
- Так вот, дорогая, это у вас – не профессия…
- Ну да, - перебила она врача, я сейчас заводским музеем заведую…
- …выслушайте до конца. Раньше-то вы преподавали?
- Да, пятнадцать лет…
- А почему ушли?
- Не смогла после развала Союза врать детям…
- Вот! Это у вас – не профессия, это – ваш диагноз. Нервы вам, дорогая, лечить нужно. И запомните, если вам ещё когда-нибудь доведётся оперироваться, обязательно об этом расскажите врачу. А теперь отдыхайте и не волнуйтесь – всё у вас хорошо!
Татьяна Анатольевна, поражённая неслыханным диагнозом, размышляя по поводу услышанного, продолжила путь.
- Фу, в самом деле, вредная баба, второй раз напугала, - уже в ординаторской доверительно признался ассистенту Тагиров. - Видел, какие у неё глаза, как рентген. Даже, если и нет грехов, устыдишься, чего, не знаешь сам.
***
В этот день у Фоминой было много посетителей. Две женщины, члены социальной комиссии профкома завода, выслушав Татьяну, наперебой рассказывали об «ужасах» и «кошмарах» заводской жизни.
- Танечка, ты не представляешь, что творится. Проходные и въезды забаррикадированы, ощетинились охотничьими ружьями и винтовками. На железнодорожных проездах стоят паровозы, проходы тоже – в баррикадах. Но операция по захвату завода этим бандитам пока не удалась.
- Не иначе, новая гражданская началась, - заметила Татьяна.
- Нет, Таня, не похоже. На баррикадах – лишь заводчане, а остальным до этого, будто и дела нет.
Им и навестившим её коллегам по комитетам «Солдатских матерей» и «Женщины – за спасение жизни на Земле» Фомина рассказывала о замышленных «злодеяниях» врачей во главе с семейством Туркиных.
К вечеру её перевели в обычную палату, и она очень удивилась, обнаружив в ней Курляндскую и двух женщин, оперированных в день, когда сбежала со стола. А удивилась тому, что все они были с осложнениями, температурили и, практически, не поднимались. У Курляндской – воспаление лёгких, у двух других – бронхит и пиелит.
Татьяна вспомнила распахнутые окна операционной, разговор с Лидией о греховности хирургов, оперирующих по великим праздникам, благословение на операцию, полученное от батюшки.
Помогая Курляндской и женщинам, она порывалась рассказать всё, но, понимая, что это их огорчит и добавит новые неприятные переживания, сдержалась. А чтоб занять себя открыла «Молитвослов», оставленный Лидией.
Молитвы легко ложились на душу и оказались понятнее, слышанных в церкви. Она перемежала их размышлениями о происходящем в стране, в городе, на заводе и в её жизни. Просила бога и всю небесную рать упокоить души усопших, вразумить Туркиных, врачей и всех, кто стал на неправедный путь, приближения конца света.
Умиротворённую, с открытым «Молитвословом», и застала её Лидия на следующий день.
- Вот видишь, - шептала Лидия в ответ Татьяне, рассказавшей историю женщин, - а у тебя всё в порядке. Молись, Он всё ведает и воздаёт каждому по силам, сверх сил – нет, только в наказание.
И Татьяна уже не чувствовала того протеста, который поднимался в ней раньше, когда Лидия пыталась убедить её во всесилии верования.
- Я батюшке рассказала о зломыслии врачей. Он, правда, сначала усомнился, мало ли чего под наркозом может померещиться. Где уточнял, не знаю, только вчера сходились настоятели всех городских церквей. А сегодня служили молебен за безвинно умерщвляемых младенцев и предавали анафеме всех сторонников антихриста.
Татьяна впервые после кончины родственников почувствовала, что она не одна, и благодарно сжала руку Лидии.
Когда та ушла, Курляндская спросила.
- Татьяна, ты извини, но я невольно кое-что учуяла, ты в самом деле всё слышала во время операции?
- Ну да. Знаете, Светлана Игнатьевна, что они затевают!..
И она рассказала обо всём, что слышала под наркозом.
- Вот сволочи! Так они бизнес на крови хотят строить, на страдании наших женщин? Не бывать тому. Ну-к, проводи меня к телефону…
Телефон-автомат, установленный специально для больных, находился далековато, на переходе лестничного пролёта, и ещё слабую Светлану Игнатьевну действительно следовало подстраховать.
Она звонила нескольким абонентам, очень эмоционально рассказывая об «этих мерзавцах». Кому – Татьяне не сказала, но после обеда следующего дня в больницу нагрянули журналисты.
Через день Светлане Игнатьевне принесли газету, в которой публиковался материал с пугающим провинциалов заголовком. Но сенсацией стала не эта, а другая информация, затмившая все вместе взятые. Оказывается, вечером у своего дома был смертельно ранен мэр города.
Светлана Игнатьевна, работавшая с ним в городской комсомолии, а затем и в горкоме партии, он был первым секретарём, прочтя сообщение, ахнула.
- Это они его…, чтоб не мешал красть! – проговорив сдавленным голосом, она, отвернувшись к окну, громко всхлипывала, периодически грозя.
- Будьте прокляты, сволочи! Ну, погодите, бандиты, я до вас доберусь…
***
- Сообщить журналистам мог, кто угодно, - заметила Вера Семёновна, вклиняясь в разговор Тагирова и Лилии Павловны, обсуждавших газетную статью. – Сотрудники, наверняка, говорили дома, не исключено, кто-то – и из них. Доброхотов у нас – хоть отбавляй.
- Нам, по-моему, всё же повезло, хоть и звучит это цинично, – заметила начмед. - Не будь этой трагедии, - она ткнула пальцем в газетный портрет мэра в траурной рамке, - наши неприятности, я полагаю, были бы, куда значительней. И, не евши мыла, пришлось бы пускать пузыри. Принять решение нам нужно по двум вопросам. Первый, он же – главный: как быть с контейнерами, заполненными материалом и готовыми к отправке в Москву? Прошу высказываться, Лилия Павловна, Вера Семёновна.
- Не знаю, усугубим мы ситуацию или нет, но отправлять придётся. В порядке оплаты нашей услуги отделение получило замечательное современное кресло и не менее замечательный набор инструмента. О чём в нынешних условиях и мечтать не могли…
- Я разделяю мнение Лилии Павловны, - поторопилась поддержать коллегу Вера Семёновна, - потому что и наше отделение получило то же самое, и уже обратили в пользование.
- Это всё?
- Всё! – разом ответили обе заведующие.
- Лично, средства или услуги, никто не получал?
- Нет! – теперь к отвечавшим присоединился и Тагиров.
- Кстати, Геннадий Шабанович, вот эту практику с получением от больных денег прекратить!
- Совсем?
- Совсем!
- А как же…
- Нужно составить перечень платных услуг с прейскурантом цен и список лекарственных средств, которые не поступают в больницу. Расчёт вести через бухгалтерию. И ждать…
- Чего? – поинтересовался Тагиров.
- Чего? Гостей с проверкой! Похороны мэра отсрочат её, но она неизбежна. Чем стволовые клетки для нас обернутся – бабушка на двое сказала, а вот чем… ну, вы сами понимаете, тут и до гадалки не ходи… В статье, сами читали, о «поборах»…
Юлия Григорьевна посмотрела на часы.
- Сейчас должны подойти Туркина с интерном. Они ждут ответа по контейнерам, а завтра у них операция по вывозу контейнеров с материалом в Москву. Так что до отъезда получите от интерна всю необходимую информацию по этим стволовым, чтобы дать коллективный ответ в редакцию. Да, и прошу учесть, если помните, мне лично эта затея с эмбрионами изначально была не по душе.
Софья Рубеновна и интерн были пунктуальны.
«Оба нервничают, - отметил Тагиров, - не улеглось их волнение и от положительного решения по контейнерам. Значит, есть, от чего».
Софья была привлекательна. Без халата в элегантном деловом костюме, густые тёмные волосы уложены так, словно она – только из парикмахерской. Скорее всего, оно так и было.
«Чаровница, да и только, - констатировал Геннадий Шабанович, при этом отметив, состояние, которое он пережил в момент первой встречи с ней, улетучилось. - Видно, нервотрёпка с этими эмбрионами сильней эротических фантазий. Неужели, это и всё, что мне выпало на «трудный возраст»? А жаль… - огорчённо подумал он, - за всю жизнь жёсткого контроля так ни разу и не вильнул на сторону. А может, оно и к лучшему, здоровее буду».
Он с сожалением посмотрел вслед уходящей Софье.
- Геннадий, - вернула его в действительность Лилия Павловна, - давай займёмся делом. Нам ещё прейскуранты составлять и ответ писать в редакцию.
***
Татьяна Анатольевна была ещё на больничном, когда ей позвонила приятельница из комитета солдатских матерей.
- Таня, ты слышала новость?
- Какую?
- Да в сегодняшней газете напечатано. Читаю, своим глазам не верю. Представь, самолёт рейсом: «Москва-Ростов» вчера взорвался через несколько минут, как взлетел.
- Спаси, Господь, - вырвалось у Татьяны, ставшее уже привычным.
- Всё! Не спас, Таня! Сколько людей домой возвращалось, страшно подумать! В нашей газете упоминают лишь троих наших – чету Туркиных и доктора Манцева. Пишут, совсем молодой, но уже учёный, подающий надежды. Вот тебе и – богачи, перед смертью, как говорится, все равны. Тань, ты чё там? Ты слышишь меня?
- Слышу, - прошептала Татьяна, - я… потом… перезвоню…
Она положила трубку, перекрестилась.
«Упокой, Господи, души новопреставленных раб твоих и прости мне, Господи, прегрешения мои вольные и не вольные, - взмолилась она. - Ты – свидетель, Господи, я им того не желала, я только хотела, чтоб они не творили зла».
Она молилась, а слёзы струились по её лицу.