Как -то после Рождества за мной зашел Витька Кошин - айда к нам, у нас гости, Веркины именины отмечаем, десять лет ей уже стукнуло. Кресный приехал, дядя Николай, настоящий цыган, с цыганятами!
Я стал искать что одеть получше, выбрал синюю фланелевую матроску с пристежным воротником, чистые лыжные штаны и белые праздничные пимы. И мы пошли.
В витькином дворе стоял конь, покрытый попоной, а в санях сидели ребятишки. Конь был необычным, черным и блестящим как уголь, крупным и высоким, я таких никогда не видел. Наверняка привезенный из других краев. Рядом с конем стоял Василий, парень лет двенадцати, цыган. Одетый по взрослому, в хромовых сапогах, в атласной рубахе и душегрейке. На голове - черная каракулевая шапка с кожаным верхом.
Необычны были и сани с расписными лакироваными бортами. Ребятишки поджидали нас.
Всей гурьбой мы ввалились в дом.
- Проходите, проходите, гости дорогие, - пригласила нас к столу хозяйка, Витькина мама.
Стали рассаживаться, ребята что повзрослее и Веркины подружки сели за один стол со взрослыми. А для нас принесли еще один столик и придвинули его к общему столу. Из взрослых гостей я знал только Топорковых, своих соседей.
Николай, крестный отец Веры, оказался молодым сухощавым мужиком, невысоким, но весь как бы на пружинах. Волосы черные и кудрявые, едва тронутые сединой, голос звонкий и громкий. А его жена Валентина, молодая женщина лет не более тридцати, наоборот - была женщина дебелая, с добрым круглым лицом и большими черными глазами, и у нее не было той суетливости, что обычно бывает у цыганок.
Угощайтесь, гости дорогие, чем Бог послал, - сказал Витькин отец. Все перекрестились и принялись за трапезу.
Я с симпатией наблюдал за Витькиным дедом Харитоном. Был он старой сибирской породы, таких уже мало осталось: невысокого роста, но очень широк, огромные руки с толстыми узловатыми пальцами. Всегда веселое лицо с синими глазами и большим носом-картошкой. Окладистая борода. Очень был похож на Льва Толстого, что на картинке в "Родной Речи". Сразу видно, что крепкий человек.
Осенью, когда отец рубил верхние венцы нашего дома, он подошел и играючи забросил наверх отяжелевшие от дождя бревна для верхнего ряда. Отцу только и оставалось, что топором потюкивать.
Ел он не спеша, но смачно, с удовольствием. Он доставал из подноса с холодцом кусочки свиного уха, намазывал их хреном со сметаной и похрустывал хрящиками. А мясо он ел, окуная каждый кусочек в стоящее рядом блюдечко с клюквенным взваром.
Мясо на столе было двух видов - коровье и свиное. Сваренное цельными большими кусками в чугунной посуде, томленое в русской печи - оно сохраняло свой естественный вкус и в то же время было необычайно нежным. Веркина мама резала его на куски и раскладывала по тарелкам.
Я, подражая деду Харитону, тоже намазывал и холодец и мясо хреном. А хлеб - в клюквенный взвар макал. И мне нравилось похрустеть то хрящиком из холодца, то соленым груздиком.
Из закуски была квашеная капуста нескольких видов и отварная картошка. Соленые и маринованые грибы грузди и опята, белые, подберезовики с подосиновиками, и махонькие величиной с пуговицу маслята. Мне понравилась капуста, не та, хрустящая и с укропом, а наоборот, мягенькая, настроганая тонкими и длинными нитями, розовая и с клюквой. С рассыпчатой картошкой в самый раз. Запивали мы всё морсом.
Мы за нашим столом мало отвлекались на разговоры старших, работали ложками и вилками - а работы нам хватало, пока не услышали:
- Дед, расскажи как ты на войне "языка" поймал, попросил деда Витька.
- Дак я тебе уже расссказывал.
- А дядя Николай-то не слышал, расскажи. И дед Харитон стал расссказывать.
- Дело было в Восточной Германии. Посылает меня начальство за передовую, посмотреть что там у немцев творится, а заодно, если повезет, то и языка прихватить.
Одеваю я маскхалат, автомат через плечо, нож в сапог - и пополз по-пластунски. Дополз до окопов - никого не видно, подполз к блиндажу, там оконце светится. Смотрю - в блиндаже за столом солдат сидит.
Ну я тогда смело открываю дверь, захожу в блиндаж. Сажусь напротив фрица и смотрю в упор на него. Тот держит в руках банку тушенки, а потом мне ее протягивает. Дескать, на поешь. Я достал из-за голенища ложку и навернул половину, да еще с галетами. Протягиваю банку ему - и ты поешь, фриц, небось тоже голодный, говорю. Тот снял шапку и принялся есть.
А когда шапку-то он снял - смотрю я на него, да какой же это фриц? Совсем ребенок еще, лет не более семнадцати будет, в аккурат как моему Ваньке тогда.
- И мне тогда ровно семнадцать было, - сказал дядя Николай.
- Белобрысый и глазенки белесые. Ну и дела, думаю. Достал он из своего мешка пачку эрзац сигарет, закурили.
Как тебя зовут - спрашиваю. Меня - Харитон. А тебя как?
Йоган, - отвечает. Йоган это Иван, Ваня по-нашему.
Вот что Йоган, тебе домой надо, к матери. Нах хаус, мутер. Мал ты еще воевать.
Яа, яа, мутер - отвечает.
Вышли из блиндажа, я прижал его к земле, и мы поползли вглубь немецкой территории, я боялся как бы его шальная пуля не срезала. Проползли метров сто, за кусточками встали. Ну теперь давай сам, Йоган. Перекрестил я его, с Богом, ауфидерзеен Йоган.
- Ауфидерзеен, Харитон, - улыбнулся он мне, помахал рукой и пошел.
Посмотрел немного, пока он не скрылся из вида, да и пополз обратно к своим. Захожу к начальству, докладываю, так мол так и так, немцы оставили позицию, ни в окопах ни в блиндажах никого нет.
- А если бы особисты узнали, что ты немца отпустил, что тогда? спросил дядя Николай.
- Как что? За измену Родине в Сибирь бы сослали, рассмеялся дед Харитон.
- Что ж это за родина такая, из-за которой детей убивать надо, тихо проговорил дядя Николай.
- Родина... Родина это - и он сжал свою огромную пятерню в кулак, - это народ. Во время Первой мировой твой дед Максим табуны из Туркестана гонял, а в деревне у него свой конезавод был, и ветеринарная станция. Коней для фронта готовили, обучали, лечили. А они нас всех урками, зэками и голодранцами сделали. А кого и вовсе, - на тот свет отправили. А теперь что....
К нашему столу быстро подошла Витькина мама и спросила, - наелись?
- Спасибо. Наелись, ответили мы. - Ну тогда погуляйте во дворе, скоро чай поспеет, чаевничать будем. Я вас позову. Мы выскользнули из дома, на ходу надевая шубейки. И старшие ребята потянулись за нами.
Через некоторое время вышла Вера и вручила Василию поднос с киселем. Надо сказать, что кисель в Сибири тогда варили из диких ягод: брусники, морошки, костяники, клюквы, ранеток, ярги. И получался такой кисель и красный и прозрачный, и такой густой, что его приходилось нарезать ножом на кусочки. Мы ленились - выплевывали кожурки от ягод на снег, и он вокруг нас скоро стал похож на кофетти от новогодних хлопушек.
Как мы не старались - на подносе осталось еще несколько кусочков, и я спросил у Василия:
- Василий, а твой конь кисель ест? Ест, - ответил Василий. Он взял поднос, подошел к коню и кивнул ему. И тот виртуозно одним движением языка слизнул остатки киселя с подноса. Витька помчался на кухню и принес горбушку хлеба, посыпанного солью, протянул Василию. Василий подозвал меня - на хлеб, покорми коня. - А не укусит? - Не бойся!
Я взял хлеб за самый кончик, со страхом подошел и протянул коню. На, поешь хлебушка! Тот нагнул голову и откусил маленький кусочек, затем еще один. И тогда я осмелел, и положил горбушку на свою ладошку, и конь аккуратно одними губами снял ее.
-Ну вот, -сказал Василий, - видишь какой он умный! Ты приезжай к нам в деревню летом, я тебя верхом научу кататься. Он поднял меня на руки и посадил на коня: голова моя сразу закружилась и я съежился.
- Не бойся. Выпрями спину, посмотри по сторонам. Я выпрямил и посмотрел. Василий бережно снял меня и какая то девочка сказала, - а мне можно? И Вася стал по очереди сажать на коня всех желающих.
На крыльцо вышла хозяйка торжества - Вера, и пригласила нас на чаепитие.
Потная пятилитровая бутыль с брагой уступила место на столе самовару, а вместо моченой брусники появились вазочки с медом и вареньями и коврижки с пряниками. Вера сняла полотенце с одного из заварочных чайников и в горнице запахло настоящим китайским чаем. В другом чайнике был чай с душицей, и каждый выбирал себе чай по вкусу. Я увидел на столе поллитровую банку с вареньем из ранеток и пододвинул ее к себе.
... Из своего сибирского детства помню эти яблоки, мелкие, чуть больше вишни, но удивительно пряные и вкусные. Ранетки обладали ещё и тонизирующим свойством: съешь несколько яблочек - и можешь бегать хоть целый день. Особенно вкусным было варенье из этих яблок - красивое, по цвету как липовый мёд, прозрачное и сладкое чуть с кислинкой на вкус. В каждой баночке с вареньем обязательно плавали целые яблочки - для красоты!
Долгими зимними вечерами мы пили чай, вспоминали лето, посматривали на банку и думали: "хоть бы она никогда не кончилась". Варенье наливали в особую мелкую чашечку и пили вприхлёбку: чайная ложечка варенья - три глотка чая. Варенье никогда не смешивали с чаем, это считалось дурным вкусом.
Я пил чай и вспоминал прошлую осень. День был морозным, но солнечным. И мы с отцом ходили вдоль дороги и собирали ранетки. Отец рвал кисточки с маленькими яблочками и складывал в форменную фуражку, которую я держал наготове. Когда фуражка наполнялась, я пересыпал их в армейский вещмешок. Рядом бегала наша собака Умна, разгребала лапами опавшие листья и вынюхивала заячьи норы. Повизгивая, если в норах были зайцы.
Когда мешок был наполнен, отец посадил меня на плечи и мы неспеша пошли домой. Отец рассказывал про зверей и птиц, что живут в нашем лесу, про их повадки - а я сидел у него на плечах, с высоты вокруг посматривал, да на ус наматывал...
Разговоры за столом стали другими, о житейском: о школе, о доме и семье, про космос и хозяйство, а дядька Топорков сказал что хочет купить телевизор. Это такой ящик, по которому можно смотреть кино бесплатно.
Тем временем дети и взрослые стали дарить подарки, складывая их на этажерку. Подарки были самыми простыми: книги, платочки, вышивки, гербарии, отрезы ткани на платье, открытки. А братья Топорковы подарили Вере скворечник.
Наконец встал Николай - крестный Веры, вытащил из нагрудного кармана рубахи маленькую коробочку. Аккуратно раскрыл ее и стал показывать содержимое всем гостям, поднося по очереди к каждому. А когда очередь дошла до нас-малышей, то мы там увидели золотые сережки с зелеными камешками. Николай протянул коробочку Вере и сказал - носи дочка на счастье.
Вера со слезами стала благодарить гостей, что пришли, уважили. А гости поздравляли ее, желали расти большой, и здоровья и счастья.
Дальше намечалось самое интересное: мужики затянули песню "По диким степям Забайкалья", с которой начинались все посиделки. Но мне надо было уходить, так как мои силы кончились. Я не мог не уйти. Это была моя беда или болезнь - я всю информацию пропускал через себя.
И когда дед Харитон рассказывал, то я живо представлял всё, уходил в ту, прошлую реальность. Я видел и немца, его маленькие белые руки, видел и его немецкий автомат, чувствовал дымок эрзац сигарет. И деда Харитона в маскхалате, наминающего тушенку, и его начальника с погонами майора. И видел даже деревушку, в которую пошел Йоган. Эти погружения в другую реальность отнимали все мои силы.
Я встал, сказал всем "до свидания", и пошел, а Вера вышла меня проводить. На кухне она велела мне подождать, нагребла со сковородки в литровую банку жареного мяса, - на, передай родителям, это от меня гостинец, я сама готовила!
Я взял банку и побежал домой. Солнце садилось и небо было красным. Дома я снял пимы, плюхнулся на кровать не раздеваясь и заснул как убитый.
Проснулся я уже ночью, стал рассказывать отцу с матерью про именины.
- Надо же, какое совпадение - сказала мама. Где Совгавань, а где Тюмень. И у тебя, Саша - крестные цыганами были. Бабушка твоя Дарья дождалась, когда дома никого не будет, и позвала наших соседей - цыган. Я прихожу с работы, а ты уже с крестиком, веселый, смеешься. И праздничный стол бабушкой накрыт. Хорошие были люди, с рук тебя не спускали, ты и в яслях никогда не был и не болел никогда, как другие дети. А когда мы уезжали - они плакали.
- Да, подтвердил отец, молоко всегда на рынке для тебя покупали, как родственники.
Примерно через месяц отец пришел домой чем-то расстроенный и немного подвыпивши.
- Что случилось, Толя? Ты ведь знаешь что тебе нельзя!
- Прости, Мария. Я на суде был, - сказал отец, - Николая засудили, кума Кошиных, из соседней деревни. За то что он три кубометра леса на дрова спилил.
- А от колхоза на суде был кто? Неужели заступиться было некому?
- Были, да что от них толку - один партхозактив собрался, они боялись и рта открыть. А меня с дедом Харитоном милиция из зала вытурила.
Год Николаю впаяли, "за расхищение социалистической собственности", хотя прокурор два года просил. "Детишек пожалели", мать их...
- Господи, за что, да как же это так, что теперь с детишками-то будет, - запричитала мама.
Я сидел и тоже думал "как же это так". Вот едем мы с дядькой Антипом по дороге, - и она наша, так как строили ее наши мужики еще при Царе. Солнышко нам улыбается - и оно наше, так как мы его дети. И леса и болота по сторонам - тоже наши, мужики и бабы там и клюкву с морошкой и грибы собирают, и охотятся. И речка в которой Антип коней купает, и рыба в ней - тоже наши. И даже колхозные кони наши - ведь Антип их вырастил и вынянчил, и на ноги поставил, так же как и детей своих.
А кто-то говорит, что все это не наше, а "социалистическая собственность". В моей головенке это не умещалось.
Через некоторое время мы узнали что тетка Валентина заколотила досками окна и двери своего дома. Продала коня и хозяйство, и уехала к своим родственникам - в теплую Молдавию.
"Ничего, устроятся. Валентина женщина работящая, да три мужика на выросте, и Николай через год вернется. Да любой председатель - не будь дурак - с радостью примет такую семью в свой колхоз" - успокаивал нас отец.
- Папа, ты отправь меня в деревню, скоро масленица - сказал я.
- Я по дядьке соскучился, и по бабушке Марии, и по бабушке Александре. И по Антиповым детям... Да и помочь им надо, один мужик на два дома разрывается.
Отец внимательно посмотрел на меня и неожиданно быстро согласился.
- Завтра мужики из деревни привезут молоко сдавать, на обратном пути тебя захватят. Ты приготовь одежду со сменкой, гостинцы...
И я заснул счастливым сном, снилась мне деревня. Захожу во двор, - а навстречу Нина.
- Санко, ты приехал! Уж как мы тебя ждали-ждали, заждались совсем!
А я корову как раз подоила. На, попей молочко, парное, тепленькое - и протянула мне крынку.