Глава 8
Кременец – ставка князя Батурия.
Батурий уже несколько дней, находился в приподнятом настроении. Вот-вот должны были вернуться сваты из Радовежа, и он растворился в приятных хлопотах, раздавая указания по подготовке к скорой свадьбе своего единственного сына. Приподнятое настроение, разумеется, было вызвано предвкушением знатной попойки. Интересной особенностью характера князя было то, что к раздольным празднествам он относился с радостью и готовностью, но, при этом, исключительно к обоснованным. И обоснованным в действительности: никаких застолий, по поводу начала или конца недели, или же в день памяти одного из колоритно замученных святых, коими просто кишел церковный пантеон. Церковных праздников он вообще не любил, так как религиозная атмосфера нагоняла на него небывалую тоску, особенно в тех случаях, когда ему по долгу своего положения, приходилось присутствовать на служениях. Священников культа Исы, он считал ненасытными лицемерами (и вряд ли ошибался), но понимал и признавал их ценность в управлении «серыми массами», считая, что лучших специалистов, по оболваниванию последних, не найти.
Несколько раз он пробовал выпивать в случае плохого настроения, разумеется, с целью его улучшить. Но душевное устройство Батурия было таково, что хмель только усугублял ситуацию, превращая обычную хандру, в приступы внезапного, неконтролируемого гнева. Лишив, в таком состоянии, жизни несколько полезных людей, из своего ближайшего окружения, князь от подобной практики решил отказаться.
Свой День Рождения Батурий перестал праздновать приблизительно после тридцати, так как каждый такой праздник, стал считать шагом навстречу старости. Таким образом, поводами для хмельного веселья, остались только Дни Рождения его сына, и победы в локальных стычках с войсками Белого Края, причём второе случалось гораздо реже первого. В этом свете любому станет понятен всплеск позитивных эмоций в сознании Батурия, ожидающего приближающегося празднества.
Главный советник князя – Феофан – был крайне обеспокоен таким настроением сюзерена. Вчера к советнику, прибыл слуга его сына, с подробным донесением о неудаче Волибора, в деле уничтожения банды разбоев. Всё, что описано в послании, привезённом слугой, соответствовало самым смелым ожиданиям Феофана: он уже даже нашёл углы, под которыми нужно осветить ситуацию перед Батурием, и проклятый безродный выскочка, слетит со своего тёпленького местечка тысячного. Но этого мало! Феофан не пытался обмануть себя, в отношении способностей своего сына. Если он займёт место среди других тысячных, то вполне затеряется на их фоне со своей бездарностью и неистовым гонором: два неотъемлемых атрибута этой напыщенной среды. Но если он получит какое-либо боевое задание, то может плохо проявить себя, на фоне опального Волибора. Таким образом, Волибора нужно было убрать туда, откуда его уже никто не сможет вернуть обратно ко двору. Именно поэтому Феофан, был удручён хорошим настроением Батурия: хорошо изучив князя за долгие годы служения ему, стареющий хитрован знал, что в хорошем настроении, тот вполне может проявить широту души, и проявить к провинившемуся некое снисхождение. Например, мог оставить Волибора в тысяче, понизив до сотника, а из этого положения, тому, при желании, будет легко вредить репутации нового тысячного. Феофан твёрдо решил, что самым лучшим ходом, будет поручение Волибору некой невыполнимой миссии, и он даже подготовил один вариант… Вот если бы только что-нибудь, привело Батурия в ярость…
Парадная дверь отворилась, и вошёл слуга, который чётко и громко объявил присутствующим, обращаясь, как бы к Батурию:
- Великий князь! Вернулись… Ваш сват. Желает немедленно предстать перед Вами с докладом.
На лице слуги, явно читалось некое смятение. Он шагнул в бок, освобождая проход, и в зал шагнул Алексей – смотрящий Углича, которому была доверена почётная роль главного свата. Вид, смотрящий Углича, имел неоднозначный: с одной стороны, вызывающий к нему сочувствие, с другой – желание расхохотаться. Сапог на нём не было, ноги были избиты в кровь, и покрыты изрядным слоем грязи. В грязных лохмотьях одежды, ещё угадывались некогда богатые кафтан и штаны, но то, что от них осталось, порывало протянуть монетку на пропитание их обладателю. Но главные изменения в облике Алексея, сконцентрировались у него на голове: нос был сломан, под глазами виднелись сочные кровоподтёки, к этому времени, правда, уже начавшие сходить. Из бороды было выдрано несколько клоков волос, а от лба до затылка, была выбрита полоса, шириной в ладонь. В руках, этот колоритный посланник, держал мешок, содержащий в себе некий объект, округлой формы.
Оценив облик своего свата, Батурий, в принципе не склонный к сочувствию, отдался второму позыву: его громогласный хохот, казалось, вот-вот обрушит своды зала. Алексею же не оставалось ничего, кроме как ожидать окончания этой задорной истерики. Остальные присутствовавшие, без чёткого представления о сути произошедшего, пока не решались проявить, какие бы то ни было эмоции, уподобившись маскирующимся насекомым, замерев на своих местах, без звука и движения. Когда же приступ смеха, наконец, отступил, Батурий вытер выступившие слёзы, и обратился к несчастному свату:
- Что это с тобой стряслось, Алексей? На тебя что, разбои напали? Неужто ты без охранного отряда в путь отправился? Ты, хоть бы в порядок себя привёл, перед тем, как на глаза мне появиться!..
- Ты прав, князь! – ответил смотрящий Углича, наполнив голос притворной скорбью – На меня напали разбойники! Только не в дороге, а в городе, который ты считаешь частью земли своей! Город этот – Радовеж, а имя главаря разбоев – Павел! Да, был со мной отряд, в количестве трёх сотен воинов, сопровождавший меня в охранных целях, но вероломные радовежцы, подло перебили их, как и восьмерых знатных угличей, приехавших со мною, сватать дочь Павла Уладу, за сына твоего Гавриила. Как видишь, терзали они и моё грешное тело, веселились, глумясь над верным слугой твоим. А жизнь они оставили мне, чтобы я мог передать их ответ, на сватовство твоего сына, благослови Иса светлый лик его! (При этих словах, Алексей выкатил из мешка на пол тыкву, и пояснил, изумлённо глядящему на неё Батурию) Я вижу, князь, тебе не ясна суть послания сего, так я открою её тебе: у наших крестьян тыква, отданная сватам, означает, что жених не достоин невесты, и ему, с пренебрежением, отказывают в её руке! Гнали меня пешком, до самой границы радовежских земель, и ещё сказали передать тебе, что Радовеж отныне, со всеми прилежащими землями, отвергает твоё благословенное покровительство, и переходит под длань подлой змеи Марии, княгини Белого Края! Да, я мог бы привести себя в порядок, пред тем, как явиться на твои светлые очи, но пусть лучше твои очи сами увидят последствия подлых дел предателей и клятвопреступников Радовежских!
С каждым словом Алексея, глаза Батурия, всё сильнее наливались кровью, и под конец казалось, что вот-вот лопнут. Следя за всем этим, Феофан еле сдержал себя, чтобы не растянуть довольную улыбку, и не захлопать в ладоши. Зная князя много лет, он понимал, что теперь хорошее настроение, вернётся к нему только после разорения Радовежа. Вместо распоряжений о подготовке к празднествам, с гневных уст князя, стали слетать приказы о подготовке дружины к походу. Князь рвал, и метал молнии из глаз во все углы. Придворные живо разбегались, делая вид, будто спешат исполнять распоряжение Батурия, а на самом деле, стараясь побыстрее скрыться с его глаз, дабы не попасть под горячую руку. Только единицы могли быть уверены в своей безопасности в подобные минуты, и Феофан был как раз из таких. С монашеской кротостью, он подошёл к князю, и с сожалением заговорил:
- Великий князь! Прискорбно мне видеть твой гнев в тот час, когда на лике твоём, должно было сиять счастье! Тем более скорблю, что весть, которую я принёс тебе, тоже не будет приятной. Вернулся слуга моего сына, которого ты, своим высочайшим повелением сделал помощником своего тысячного – Волибора. Возможно, не стоит тебе говорить этого сейчас, ведь…
- Говори – холодно оборвал его вступление Батурий, и Феофан с готовностью продолжил:
- Облава Волибора закончилась неудачей: уничтожен только маленький отряд разбоев. Остальные скрылись в неизвестном направлении. Мой сын предлагал устроить засаду по-другому, чтобы у врага не было возможности спастись, но его слушать не стали. Кроме того, некоторые сотники Волибора распоясались в конец, и не брезгуют поганым словом, в отношении начальства своего. Но Волибор ещё имеет надежду выйти на след оставшихся…
- Вот, проклятая деревенщина! – зарычал Батурий – Что мне его надежды?! Теперь его люди нужны мне в походе! Тысяча дружинников не справилась с горсткой разбоев, как я могу положиться на эту тысячу в настоящей войне?! Рыба гниёт с головы – это Волибор во всём виноват! Как вернётся, в кандалы его, и в подземелья Кременца, пусть ожидает моего возвращения! А там решу, как с ним быть…
- Кто же тысячу возглавит?! – притворно всплеснул руками Феофан.
- Вот сын твой, пусть и возглавит! Пусть там, наконец, порядок наведёт, среди быдла этого…
- Будь уверен, князь, наведёт! – железно заверил советник – А вот с Волибором… В кандалы сразу… Он то, видать, тоже, по-своему, старался… Ты уж, дай ему возможность, закончить дело, только дружинников по лесам гонять нечего. Ты с дружиной уйдёшь на Радовеж, а ему оставь сотни три ополчения из крестьян. Они на войне не особо ценны, и Волибору по уму да по сердцу ближе будут. Пока ты у себя в княжестве порядок наведёшь, он пускай начатое дело окончит. Чего ж ему попусту на цепях провисать?! А если уж снова не справится, тогда…
- Тогда и землю мою топтать ему нечего! – закончил за него Батурий – Вы, кто войны не нюхал, добрые все такие! Старался он… Дай ему возможность дело окончить… У меня тут солидный кусок земли к соседям уплывает, а я неудачникам возможности раздавать должен?! Ну, ладно, дам ему ополченцев… Но если к моему возвращению с разбоями не разберётся, тогда точно в подземелье замордую!
Окончательно рассерженный князь, широким шагом вышел прочь из зала, наводить ужас на зазевавшуюся челядь по всей крепости. Глядя ему в след, Феофан еле заметно улыбнулся. Советник был доволен: его сынок получил под начало тысячу. В походе сражаться будут все вместе, так что там он негативно отличиться не должен. А ежели после похода, Батурий захочет дать Виктору особливое задание, то он – Феофан – легко сможет отговорить князя: мол, ещё порядок среди людей не наведён, дисциплина, после Волиборового руководства, слаба… Придётся подсунуть Батурию другого тысячного, на которого теперь все шишки будут сыпаться… А Волибору на цепь рано! Пусть с разбоями, всё-таки, разберётся. А ополченцы – это, для такого задания то, что нужно! Волибор, пади, захочет имя своё восстановить, поведёт их геройствовать… Разбоев этих, он если и не перебьёт, то так ослабит, что и слухов о них больше не будет. И хорошо было б, чтобы он сам в том бою сгинул, ото мало ли, вдруг на князя сочувствие к спасителю своему снизойдёт… Надо будет, между делом, ополченцам этим, человечка подослать, чтоб поведал им об опале командира их нового, в глазах самого князя! А быдло ведь хлебом не корми, дай поглумиться над тем, кто повыше будет… В этом случае, Волиборовы приказы «спустя рукава» выполняться будут, а значить и с разбоями он вряд ли справиться, а то ещё и свои же новые «воины» порешат…
***
Разбойники, не ушедшие в налёт вместе с Туром и Предрагом, нашли отличное место для временной стоянки: так же рядом протекал ручей, и так же кругом был густой лес. Несколько человек, были отправлены в дозор, ожидать возвращения соратников из налёта. Те же, кто остался во временном лагере, проводили время привычными способами: либо играли в кости, либо уничтожали не особо большие запасы вина и мёда, либо комбинировали между собой, эти благородные занятия.
Но были и те, кто нашёл себе здесь занятие поинтереснее, и намного полезнее. Духовлад и Вук, как ранее и собирались, уделяли много времени совместным тренировкам. Духовлад дрался в учебных схватках только одной палкой, обозначающей меч, Вук же, в правой руке держал аналогичный «меч», а в левой – небольшую палку, заменяющую его «хитрый» нож. Первый же учебный бой, для обоих стал настоящим откровением. Духовлад был потрясён скоростью Вука, и пару раз опускался на колено, после его жёстких, хитрых, выверенных тычков короткой палкой в правый бок. В свою очередь Вук, изначально очень довольный своими успехами, был поражён тем, как быстро Духовлад нашёл противоядие, нивелирующее эффект его скоростных атак. Молодой боец сразу отказался от идеи тягаться со своим противником в скорости, сделав ставку на расчёт времени, чему научил его ещё Военег, во время тренировок на Славноградской арене. Заключалось это тактическое умение в том, чтобы по изначальной позиции противника, предугадать вид и направление подготавливаемой им атаки, благодаря чему, можно было начать выполнение контратаки раньше, что, собственно, и лишало скорость определяющего значения. Кроме того, тело Духовлада находилось в постоянном движении, даже если его ступни, подолгу топтались в приделах одного квадратного метра. Схватки проходили ровно: иногда Духовлад действовал успешнее, благодаря своим тактическим навыкам, и более вышколенной технике, а иногда, лидировал Вук, за счёт изворотливости и скорости. После тренировочных боёв, партнёры долго обсуждали их перипетии. В первом же подобном разговоре, Духовлад начал «усложнять себе жизнь» в последующих схватках, указывая Вуку на излишнюю амплитуду некоторых его движений, и давая дельные советы, как сделать их рациональнее. Вук с удовольствием отвечал ему тем же, обращая внимание партнёра, на некоторые свои скрытые приёмы, которые тот, возможно, упустил из виду. От этого общения после занятий, оба партнёра обнаружили замечательный эффект: вещи, которые крутились в голове, под давлением нужды в доходчивом устном изложении, складывались в детально сформулированные постулаты, приобретая ясность и чёткость. Особенно преуспевал на этом поприще Вук: его пытливый ум, в союзе с живым воображением, рождал воистину глубокие и откровенные изречения. Даже Всесмысл, однажды случайно ставший свидетелем подобной беседы, был поражён их глубиной, при всей простоте используемых слов, и сравнил Вука с древними рунейскими полководцами, труды которых, имел счастье изучать ещё в Хранилище Еретических Текстов. Правда, беглому богослову пришлось после этого потратить некоторое время, чтобы объяснить необразованному разбою, кто такие, эти рунейские полководцы, и чем прославились. У легко увлекающейся натуры, в двух словах это сделать не получилось: Всесмысл плавно перешёл к длительной, пространной лекции по истории Рунейской Империи, которую, впрочем, Вук с Духовладом выслушали, увлечённо разинув рты. Впоследствии, благодаря этому случаю, Вук стал относиться к Всесмыслу гораздо лучше, и даже стал под его руководством изучать грамоту, вместе с Духовладом. В свою очередь беглому богослову, очень польстило то, что такой уважаемый член их маленького сообщества, теперь не просто стал его замечать, но ещё и стал всегда приветлив, а во время изучения грамматических дисциплин, проявлял завидное прилежание.
Для Вука и Духовлада время потекло незаметно. Каждую минуту открывая для себя что-то новое, им всё сложнее было обуздать свои аппетиты. Иногда они погружались в свои занятия настолько, что банально забывали о еде. В разгар одной из тренировок, когда уже не совсем и «тренировочная» ярость, настолько вогнала товарищей в раж, что их деревянные «мечи» жалобно трещали, встречаясь на встречных курсах, послышался шорох в ближайших кустах. Бойцы замерли, насторожено глядя в ту сторону, откуда донёсся шум. Через мгновение, из кустов показалась физиономия Всесмысла. Беглый богослов питавший слабость к поэтичной грубости, был заворожен видом этих двух мужей: их голые, лоснящиеся от пота торсы, покрытые сочными синяками от пропущенных ударов, размеренно раздувались от глубокого дыхания, вызванного интенсивной нагрузкой. Лики их, ещё не покинула печать ярости, пленившей их сознания во время учебного поединка, и Всесмыслу они виделись свирепыми демонами из древних легенд. Восхищённый зрелищем, он едва сумел вспомнить, зачем явился, и взволнованно огласил:
- Дозор вернулся!
- Кто пришёл из налёта? – тут же спросил Духовлад.
- Только Предраг. Он слегка ранен… Сейчас все собираются на Совет, там всё прояснится. Поспешите.
Бойцы подхватили свои рубахи, и быстрым шагом направились в сторону временной стоянки. Обсуждать пока было нечего, но на сердце давило нехорошее предчувствие… Ощущение, что всё уже никогда не будет как прежде…
В лагере наблюдалась лёгкая суматоха. Возбуждённые разбои, сползались к месту, где их уже ждал Предраг, заготавливая слова для своего обращения. Большинство разбоев, были хорошо захмелевшими, и не до конца понимали, что происходит, но всё равно тянулись к общему скоплению, раздражая трезвых нелепыми вопросами.
Наконец сборище успокоилось, и сотни глаз в тревожном ожидании уставились на Предрага. Приняв скорбный облик, атаман начал речь:
- Братья! Я принёс вам плохую весть: только мне удалось выжить в последнем налёте. К сожалению, Малыш оказался прав – это была ловушка дружинников! Я до последнего верил в Горана, в его светлый ум. Мне казалось, что он с лёгкостью выкрутится из любой сложной ситуации, проскользнёт меж пальцев преследователей… Но я ошибся: Горан действительно попался стражникам, и, похоже, за счёт нас пытался купить себе жизнь… Но судить – удел богов. Я же, могу только поведать о том, что видел своими глазами: о последних мгновениях жизни наших товарищей! Когда мы выскочили из засады, и, как обычно, бросились на этот небольшой обоз, с телег упали тенты, и нам на встречу бросились сотни дружинников. Но мы не оробели, и бились с врагом достойно! Я и Тур, будучи в первых рядах, первыми же и получили ранения. Я рвался продолжить сражаться, но остальные настояли, чтобы я помог спастись нашему раненому предводителю. Мне осталось только повиноваться воле большинства. Я взял Тура под руку, и помогал ему идти, как мог. Ряд героев сомкнулся за нашими спинами. Они стояли на сметь, плечом к плечу! Никто из них не пожелал сдаться, никто не пожелал просить пощады! Победа над бойцами Медвежьего Воинства, дорого далась дружинникам Батурия: нас с Туром, они даже не стали преследовать, очевидно обескураженные храбростью наших братьев, и ошеломлённые собственными колоссальными потерями. Так эти герои храбро отдали свои жизни, чтобы спасти меня и Тура. Но рана нашего предводителя, была слишком серьёзна. Мы прошли по лесу несколько часов, и он, чувствуя близкую свою кончину, попросил дать ему прилечь. Он искренне раскаялся в своей гордыне, просил меня простить его. Я простил его, и обнял, как родного брата! (При этих словах Предраг даже умудрился выдавить из себя слёзы) Пред тем, как отправиться на Суд Богов, он сказал мне, что наше воинство выберет меня новым своим предводителем. Будучи одной ногой в другом мире, он всё продолжал вещать, бессознательно глядя вдаль. Тур говорил, что мне суждено привести вас к богатству и Славе! Что все наши следующие налёты, будут гораздо изобильнее предыдущих! Что никто не сможет устоять под нашими ударами! Я слушал его, и не верил своим ушам, но кто знает, что может открыться человеку на смертном одре?! Сейчас я смущён осознанием того, что, возможно, сами Боги прочат мне такую Великую Судьбу, и если так, то я не могу отказаться, или усомниться в своих способностях! Я приму эту ношу, если вы пожелаете возложить её на меня! Если нет, то я стану надёжным помощником тому, на кого падёт ваш выбор!
Среди разбоев поднялся ропот: подавляющее большинство было растрогано «былинным сказанием» Предрага. Живописный рассказ о героизме павших товарищей, вселил в души этой голытьбы желание мстить за них, быть достойными их светлой памяти. Речь Предрага, вызвала желаемый им эффект в полном объёме. Он не случайно начал с рассказа о вымышленном героизме павших в налёте: львиная доля внимавшего его словам быдла, искренне видела таких же храбрецов в себе, ни на секунду не сомневаясь, что окажись они на месте «героев» из рассказа Предрага, поступили бы так же отважно, а то и ещё более эпично. Им понравилось вступление, в него хотелось верить, и они верили… А во всё остальное, они верили уже не задумываясь: и в раскаяние Тура, и в его предсмертные видения великих свершений, уготованных Предрагу богами, и в братское прощание смертельных врагов, и в железную решимость Предрага, вести Медвежье Воинство к Великой Славе, и богатой добыче.
Подавляющее большинство думало так, но все. Некоторые (единицы!), «улыбались в усы», слушая эпичный сказ о героических свершениях людей, реальное поведение котрых в минуты опасности, они неоднократно имели сомнительное счастье наблюдать воочию. Такие люди только молча покачивали головами, когда фантастичность рассказа Предрага заходила на новый виток, и не имели ни малейшего желания, вмешиваться в происходящее. Но были, так же, и те, кто откровенно готов был вцепиться в горло Предрагу. Это была небольшая кучка людей Тура, не ушедших в налёт, во главе с Опарой. Последний не выдержал, и, подскочив к ненавистному атаману, стал шипеть прямо ему в лицо, едва сдерживаясь, чтобы не наброситься на него с кулаками:
- Ты лжёшь! Тур никогда бы тебе такого не сказал! Он ненавидел тебя, желал твоей
смерти, а теперь ты говоришь, будто он благословил тебя вести наше воинство?! Чушь! Я никогда не поверю тебе! Ты лжец! Пусть все слышат: ТЫ ЛЖЕЦ!
Экспрессивный бросок основного противника, вызвал в душе Предрага, чувство глубокого удовлетворения. Мысленно он даже поблагодарил Опару, за тупость и несдержанность. Теперь он мог спокойно обойти конкурента (и так не очень внятного), на место нового главаря воинства. Внешне абсолютно спокойно выдержав эти нападки, Предраг ответил Опаре с оттенком сожаления в голосе:
- Я могу понять, и простить тебя. Ты потерял своего вождя, и многих товарищей. Но ты здесь такой не один: нас всех постигла точно такая же утрата! И если твоя несдержанность плод твоего безмерного горя, то я пойму, и не стану держать на тебя зла… Но, возможно, причина в другом? Ты привык, что в своё отсутствие, Тур оставлял тебя старшим, привык раздавать приказы вместо него… И казна, наша казна! Может ты уже привык считать её своей за эти дни?! Ты мог изредка потешить себя иллюзией власти, но это было возможно, благодаря одному только Туру, а не потому, что всё наше воинство оказало тебе доверие. Так теперь же, давай посмотрим, кого наши братья хотят видеть во главе: тебя или меня! Может быть ещё кто-то чувствует, что способен повести наше воинство за собой? Ты, Ворон? (Ворон, стоявший скрестив руки на груди, только презрительно ухмыльнулся, и сплюнул на землю) Тогда, может быть, Вук или Ратибор? (Вук махнул рукой, отрицательно помотав головой из стороны в сторону, а Ратибор даже поленился пошевелиться, лишь состряпав на лице гримасу отвращения) Ну, раз так, тогда, храброе воинство, выбирай: я или Опара!
Толпа, как будто ожила: поднялась толкотня, наперебой послышались выкрики, поддерживающие Предрага, и оскорбляющие Опару, а то и грозящие ему побоями. В этот момент, Опара осознал то, что должен был понять гораздо раньше: не стало теперь не только Тура, оказывавшего ему своё покровительство. Вместе с главарём, в налёте сгинуло три четверти верных людей, которые в такой ситуации, поддержали бы его – Опару. Несколько десятков оставшихся, испуганно жались друг к другу, со всех сторон теснимые «политическими противниками», вот-вот готовыми перейти от угроз, в адрес меньшинства, к их исполнению. Страх тут же занял место праведного гнева в душе Опары. Сразу как-то осунувшись, он поспешил признать явную победу противника. Напряжение несколько спало, и Предраг продолжил вещать:
- Благодарю вас за доверие, братья! Обещаю, что не подведу вас! Я уверен, что съестные припасы наши на исходе (то тут, то там, голоса в толпе стали отвечать ему согласием, а некоторые, заплетающимся языком сетовали на то, что скоро будет «не только нечего есть, но и нечего пить»). Раз так, то мне не пристало начинать свой путь предводителя, с созерцания голодных обмороков среди вас, хе-хе! Добираясь сюда после налёта, я набрёл на небольшое поселение. Стоит оно особняком, далеко от других посёлков и городов. Скорее всего, это усадьба важного человека. Я видел там хорошо вооружённых наёмников. Но нас намного больше, и на нашей стороне внезапность. Перед нападением, вышлем лазутчиков, чтобы хорошенько разнюхали обстановку вокруг, и если никаких сюрпризов не будет, то нападём без жалости! А поживиться там точно есть чем: от золота с серебром, до колбас и мёда! Видели бы вы, те роскошные домишки!
Улюлюканья и возгласы одобрения, сотрясли воздух над неистовой толпою. Разбои радовались радужным обещаниям нового предводителя, полагая, что отныне, их ждут только крайне богатые на добычу цели. Предраг понимал, что сейчас важно забить эту эйфорию, как можно глубже в недалёкие сознания своих последователей, и его следующий ход, продуманный заранее, так же гладко воплотился в жизнь. Сделав максимально честное лицо, он обратился к воинству со следующими словами:
- Ранее, вам постоянно твердили, что у нашего воинства есть некая казна! И, будто каждый из вас, имеет в ней свою долю. Но её всегда скрывали от нас, мы даже примерно не знаем, что эта казна из себя представляет! Но при мне такого не будет! А ну, Опара, тебе ведь оставил её Тур, перед уходом в налёт. Давай же, яви нам эти сокровища, ибо они принадлежат всему воинству, а не горстке самых хитрых!
Опара повиновался, и спустя всего несколько минут, перед толпой предстало несколько больших, тяжеленых сундуков, каждый из которых, приходилось тащить четверым. Предраг стал открывать сундуки, и картинно демонстрировать толпе содержимое: золотые и серебряные монеты, драгоценные камни, дорогое оружие и прочее. Показав, он непременно возвращал всё обратно в сундук, даже и не думая кому-нибудь, что-нибудь раздавать. Но пресловутое «подавляющее большинство», билось в экстазе даже из-за этого, радуясь, что теперь такой справедливый и умный предводитель, поведёт за собой Медвежье Воинство. Некоторые, понимая, что всё это откровенный фарс, отправлялись прочь, заниматься более полезными делами, нежили созерцание сундуков с побрякушками. Среди них был и Духовлад. Он пробирался сквозь толпу, ища взглядом Вука, желая продолжить с ним тренировку. Разделились они ещё перед началом Совета, так как Вук отправился на поиски Ратибора, а Духовлад пошёл в сторону людей Предрага. Теперь, в этом столпотворении, было не так-то просто кого-нибудь найти, но молодой боец терпеливо продолжал поиски. Вдруг перед ним, как будто из-под земли, вырос Мстивой – беглый сотник Батуриевой дружины. Его суровое лицо, имело озадаченное выражение, и, глядя Духовладу прямо в глаза, он промолвил:
- Внимательно следи за своим атаманом!
Сказав это, он снова растворился в толпе разбоев. Духовлад молча проводил его взглядом, и нехорошее предчувствие тяжёлым камнем легло ему на душу. Решив пока отказаться от тренировки, он стал протискиваться сквозь толпу в сторону Предрага, задорно размахивающего драгоценными безделушками.
Всё это представление закончилось не скоро, но, наконец, Духовладу удалось остаться с Предрагом наедине. Молодой боец решил начать приватный разговор, с официальной лести, необходимой в таких случаях:
- Поздравляю тебя, атаман! Уверен, что твоё руководство принесёт нам удачу! А Опару ты просто в клочки разорвал: он, как побитая собачонка выглядел!
- Учись, пригодится! – отмахнулся Предраг – Тоже мне, противника нашёл: Опара… Он только после того, как пререкаться начал, понял всю серьёзность обстановки, тугодум! Ты знаешь, чем различны между собой Глупый, Средний и Умный? (Духовлад молча кивнул ему подбородком, мол, а ну, просвети) Так вот: Глупый, неспособен даже правильно оценить последствия случившегося! Грешит не на то, что надо, не там врагов видит, и ошибочно полагает, что если бы можно было время вспять повернуть, то он смог бы что-то изменить. Средний – правильно оценивает последствия случившегося. Рассуждает слаженно, всё на свои места расставляет, и справедливо полагает, что если б время повернулось вспять, то он смог бы всё в правильную сторону изменить. А Умный – правильно оценивает последствия до того, как что-то произошло! Ему не нужны глупые мечты об управлении временем, и он всегда обыграет первых двух, потому что его ум работает уже тогда, когда умы Глупца и Среднего ещё беспечны!.. Фух, ну и закрутил я! Не ломай себе голову, я и сам не понимаю, чего нагородил… Ступай отдыхать лучше, завтра выступаем.
Но, вопреки уверенности Предрага, Духовлад понял его витиеватую мысль… И его ум уже давно не был беспечен…
***
Тысяча Волибора приближалась к Кременцу. Тысячный был мрачен, находясь во власти недобрых предчувствий. Последние несколько лет, мрачный вид, и глубокая апатия ко всему происходящему, стали постоянными его спутниками. Теперь ещё и эта неудачная облава… Батурий, накрученный придворными блюдолизами, живьём сожрёт своего неудачливого тысячного, абсолютно не прислушиваясь к его объяснениям, так как все нужные выводы, ему уже давно помогли сделать.
Выйдя из лесу на равнину, окружавшую Кременец, Волибор увидел огромный лагерь: множество походных шатров, меж которых сновали люди, снаряжающие телеги. Дружина собирается в поход! Такого не было уже очень давно… Война?! В душе Волибора затеплилась надежда, что Батурий, отвлечённый серьёзным противостоянием, наконец отстанет от него… хотя бы на время.
Волибор отдал приказ тысяче становиться лагерем рядом с остальной дружиной. Сам же, взяв с собой четверых сотников и две дюжины всадников (для солидности), отправился в крепость, на доклад Батурию. Так же за ними увязался Виктор. Его абсолютно не смущало, что его непосредственный начальник – Волибор – не давал ему распоряжения сопровождать его. Обогнав всю процессию, молодой помощник тысячного, нагло возглавил посольство, горделиво уставившись вперёд, и ни с кем не разговаривая.
- Смотри ка, вылез, как прыщ на сраке! – презрительно процедил Добрыня, один из сотников, сопровождавших Волибора в Кременец, глядя в спину зарвавшемуся юнцу, и не особо заботясь о том, слышит он его или нет – Ни хрена ведь в военном деле не смыслит, и самое страшное, что даже учиться ничему не хочет! А вот к князю на доклад, так самый первый бежит, будто сможет там что-то дельное рассказать!
- Смыслит, не смыслит, а слушать его там будут, повнимательнее, чем нас – равнодушно ответил ему Волибор.
Добрыня громко сплюнул, но говорить больше ничего не стал: он и сам прекрасно понимал, что тысячный прав. Волибор видел, что все его сотники до крайности возмущены поведением Виктора, только недавно появившегося в дружине, но уже в каждом слове или жесте, старавшегося подчеркнуть своё необоснованное превосходство. С каждым днём, в душе тысячного усиливалось ощущение, что ему недолго осталось пребывать на своём месте. И то, как нагло и бесцеремонно ведёт себя этот щенок, усиливало уверенность, что именно он собирается занять это место.
Прибыв в крепость, Волибор, в сопровождении Виктора и четверых сотников, проследовал к Залу Совета. Ожидавший перед огромными дверями слуга, с важным видом велел им ожидать, а сам, щеголяя подтянутой осанкой, скрылся за этими самыми дверями. Вернувшись через несколько минут, он объявил, что первым к князю должен войти Виктор. Заносчивый молокосос, одарив своего тысячного надменным взглядом, приправленным глумливой улыбкой, горделиво прошёл в зал. Волибор и его сотники, хмурыми взглядами смотрели ему в спину, пока она не скрылась за деревянным массивом парадных дверей. Тысячный перевёл взгляд на меч Тура в своих руках, и невесело усмехнулся: вряд ли подобный трофей, спасёт его теперь, от гневных нападок Батурия. Ну, да будь, что будет…
Прождать пришлось около часа. И тысячный, и его сотники понимали, о чём это говорит: сыночек советника, в красочных деталях, описывает князю возмутительную обстановку, сложившуюся в одном из подразделений его дружины, под руководством Волибора. Небось, и кто-то из присутствующих, нет-нет, да и дополнит этот доклад собственными свидетельствами. Ничего хорошего, или хотя бы приемлемого, ждать не приходилось.
Наконец, дверь снова отворилась, и ожидающих пригласили в зал. Другие тысячные, представители духовенства, советники князя – все, в полном составе, сидели на своих местах. Виктор, всё ещё стоял у трона Батурия, но теперь лицом к парадным дверям, и сопровождал вошедших торжествующим взглядом. Сотники остановились у дверей, а Волибор твёрдо прошагал через зал и, опустившись на одно колено перед самым троном, протянул князю Туров меч со словами:
- Великий князь! Прими в дар меч предводителя разбойного войска, наводившего трепет на торговые обозы в твоей земле! Главные силы разбоев нам удалось уничтожить, не потеряв ни одного, из верных тебе воинов. Остальные, скоро придут в нашу ловушку, и мы окончательно избавим твою землю, от этой поганой скверны!..
Глаза Батурия налились гневом. Он резко вскочил с трона, ногой выбил трофей из рук Волибора, и яростно воскликнул:
- Да ты совсем ума лишился?! Мне, князю Чёрного Края, ты подаёшь меч какого-то голодранца, как будто это меч Рунейского гетериарха!
Волибор, опустив глаза, остался недвижим, кожей ощущая на себе десятки злорадных взглядов, устремлённых на него из каждого угла этого, сотни раз проклятого им, зала. Батурий же, всё продолжал разоряться:
- Ты уничтожил главные силы?! А, вот люди, достойные доверия побольше тебя, утверждают, что бо;льшая часть разбоев, скрылась в неизвестном направлении! А ещё говорят, что твои люди не признают начальства, и не только грубят, но и угрожают расправой своим командирам! Ты не выполнил такого простого поручения, как разделаться с кучкой занюханных оборванцев, а теперь, когда всё моё войско необходимо мне в походе на Радовеж, ты хвастаешься мне какой-то нелепой ловушкой?! Так расскажи нам: что же это за ловушка?
- Один из разбойных атаманов, сдался нам без боя, и хочет привести в засаду оставшихся – ответил Волибор, не поднимая взгляда.
- Неужели?! – притворно изумился Батурий – И где же этот герой, наша надежда на покой?!
- Я отпустил его обратно к разбоям, чтобы он привёл их в западню – проговорил Волибор, понимая, как глупо выглядит этот ответ в сложившейся ситуации.
- О, какой мудрый поступок! – продолжал искрить сарказмом князь – И что же заставляет тебя верить его слову? Что помешает ему обвести тебя вокруг пальца, как последнего болвана? Может он оставил тебе в залог свои яйца? Или может он поклялся, осенив себя знамением Исы? (После этих слов, один из представителей духовенства, громко покашлял в кулак, осторожно призывая князя удержаться от дальнейшего святотатства)
- Он сказал, что шёл в этот подставной налёт, зная, что это ловушка – оправдывал свой поступок опальный тысячный – Этот человек хочет покончить с разбойной жизнью, и в обмен на помощь в уничтожении остальных разбоев, я обещал ему жизнь…
- Смотрите-ка! – не унимался Батурий – Он обещал жизнь человеку, долгие годы разбойничавшему в моих землях! А с чего ты взял, что можешь себе такое позволить?! Так, хватит с меня! Ты подготовил ловушку? Хорошо. Я, так и быть, дам тебе возможность окончить это дело. Но тысяча твоя, нужна мне в походе, так что она уйдёт с остальной дружиной. Возглавит её теперь, твой помощник – Виктор. Наконец в этом подразделении воцарится порядок! А тебе, Волибор, я оставлю три сотни ополченцев. Нашлись, наконец, «витязи», под стать такому «полководцу»! С твоим умом блестящего стратега, ты вполне сумеешь справиться с задачей, даже с такими «воинами» в подчинении! (Далее князь говорил, повернувшись в сторону своих советников) А если этот атаман, который обещал привести оставшихся разбоев в ловушку, всё же исполнит обещание, пускай ожидает моего возвращения здесь, в Кременце, со всеми удобствами расположившись в пыточной камере! Пусть дурачок обработает его так, чтоб сбежать не смог! Только, чтоб не сдох до моего возвращения…
- Прости, великий князь! – кротко оборвал Батурия Феофан – Прошу: поумерь свой гнев! Есть ещё важные вопросы, требующие твоего внимания. А с этим, я уверен, уже всё понятно. Позволь же, дабы не терять времени понапрасну, мне лично отвести, и представить Волибора его новым людям. Ты же, тем временем, продолжишь совет.
- А-а-а, уводи! – махнул рукой Батурий – Только злит меня зря! Дел важных, и вправду невпроворот…
Феофан, приказав Волибору кивком головы следовать за собой, степенно направился к парадным дверям. Опальный тысячный, молча встал с колена, и пошёл следом. Взгляд его был понурым, но спина оставалась прямой, а плечи расправлеными.
- А вы останьтесь, - бросил Феофан четверым сотникам, в замешательстве топтавшимся у выхода –Вернётесь к остальным вместе с новым тысячным. За одно и волю князя засвидетельствуете…
Те, лишь молча обменялись прощальными взглядами с бывшим начальником. От этих взглядов у Волибора защемило сердце. И вовсе не из-за потери высокого чина, благ от которого, в отличие от более «благородных» тысячных, он так и не ощутил в полной мере. Его беспокоила дальнейшая судьба людей, ставших для него семьёй. Он понимал, что теперь его попытаются сжить со свету, но беспокоила Волибора сейчас ИХ судьба. Судьба тех, кого ОН приучил думать свободно, и говорить открыто, без унизительного раболепия, требуемого от своих подчинённых другими тысячными. И дело было не в доброте душевной, а в глубоком убеждении, что человек, мыслящий свободно, в военном деле принесёт больше пользы, чем раб, которому запрещено шевелить мозгами по какому бы то ни было поводу (дескать, за него уже подумали, а его дело – только молча выполнять приказы). Но теперь, под началом Виктора, его сотникам и простым воинам, придётся заново расставлять для себя приоритеты в выполнении поручений. Скоро они поймут, что главное, это не качество выполнения задачи, а проявление безостановочной старательности, и умение молча выслушивать многочисленные обоснованные и необоснованные укоры и оскорбления, исходящие от вышестоящих чинов. От этих невесёлых мыслей бывшего тысячного отвлёк Феофан, решивший завести беседу, пока они степенно шли коридорами Кременца. Голос советника, был наполнен сочувствием, и даже, вроде бы, неким извинением, как будто он очень хочет помочь, но не знает чем… А от того, пытается хотя бы утешить:
- Очень жаль, что так вышло, уважаемый тысячный. Князь, из-за этого случая в Радовеже, совсем взбеленился! Мне даже как-то неудобно, что выбор Батурия, в вопросе Вашей замены, пал на моего сына. Другой бы только рад был, а мне вот страшно неудобно… Но прошу Вас, не отчаивайтесь! Вы обладаете серьёзным боевым опытом, и несомненным административным талантом. Кроме того, некогда вы спасли жизнь нашего владыки на поле боя! Уверен: очень скоро немилость Батурия к Вам, снова сменится признанием и доверием в его сердце! Лично я в этом твёрдо уверен, и буду ежедневно молиться Исе, дабы случилось всё это, как можно раньше!..
Придворный хитрец разливался в подобных речах всю дорогу, а Волибор только молча слушал. За время пребывания на должности тысячного, что так или иначе подразумевало присутствие в придворной среде, он хорошо усвоил повадки этой породы. Бывший тысячный прекрасно понимал, что именно близкий к княжьему телу папаша, пропихнул своё сопливое чадо на его место, и ни о каком сожалении речи быть не может. Опасаться опального тысячного, пытаясь скрыть свой след в этой истории, человеку, положения Феофана, тоже незачем. Все эти сладкие увещевания, были просто рефлекторной «зачисткой хвостов», привычка к которой вросла в характер советника, в ходе успешной многолетней карьеры придворного интригана. Дело было сделано, опасаться было нечего, но выучка профессионального коррупционера требовала, на всякий случай, официального заявления потерпевшей стороне, о своей полной непричастности к произошедшему. Даже при условии очевидности обратного.
Выйдя из цитадели во внутренний двор крепости, Феофан повёл Волибора к южной стене, где располагались бараки гарнизона. Постоянный гарнизон насчитывал три сотни стражников, и у каждой сотни, был свой барак. Подойдя к одному из бараков, советник наконец то закончил выражать свои соболезнования. Волибор, делая простодушный вид, будто полностью принял только что выслушанное дерьмо за «чистую монету», даже слегка склонил голову в знак признательности, хотя в душе злорадно представлял себе, как не сегодня-завтра, наведённые им разбои, разгромят в щепки обширную медоварню сладкоречивого интригана. Феофан явно был очень доволен этим жестом, и, отворив дверь барака, пропуская Волибора вперёд, стал вводить его в курс дела:
- Ваше… боевое подразделение, в количестве трёхсот человек, пока расположилось в этом помещении. Из-за этого, нам пришлось временно потеснить стражу крепости, так как князь настоял на том, чтобы Вы, и… Ваши новые люди, оставались в крепости, пока остальная дружина не выступит на Радовеж…
Едва Волибор переступил порог, как в нос ударила смесь отрезвляющих ароматов: застаревший пот, высохшая на штанах моча, и запах месяцами не мытых ног. Даже бывалый вояка едва устоял на ногах… Ополченцы: призираемое всеми отребье. Подобный запах вполне мог исходить от любого другого скопления мужчин, но его концентрация в этом помещении, выдавала присутствие здесь именно этой социальной прослойки. Кошары ополченцев, практически полностью состояли из определённого типа людей: выходцы из бедных крестьянских или мещанских семей. Не получив какого-либо наследства (либо быстро и бездарно промотав его в питейных заведениях), при этом считая ручной труд низшим, неподобающим для себя занятием, эти «благородные мужи», видели достойное применение себя исключительно в военном деле. Но так, как ни храбростью, ни прилежанием в освоении хотя бы азов боевой техники, они также отличаться не желали, то им было заказано место даже среди рядовых дружинников. Из этих тупых, бездарных ублюдков, формировали подразделения, предназначенные больше для хозяйственных работ: вырыть ров и насыпать вал вокруг временного лагеря, заготовить брёвна для изготовления тарана, и тому подобное. Максимум, что им могли доверить на поле боя, это выгнать их на отвлекающий манёвр, в котором не нужно держать строй, прорывать вражеские шеренги, или быстро занять оборону на каком-либо участке, а нужно только, порождая вокруг себя хаос и панику, верещать и дохнуть, отвлекая на себя некоторые силы противника. Разумеется, что собирать трофеи на поле боя, их пускали уже самыми последними. Им, правда, положено было некое жалование, но было оно мизерным, и то, зачастую оседало в карманах военных чинуш. Так что жили эти «почтенные господа», в основном мародёрством в военное время, и воровством в мирное, что, не смотря на жалобы пострадавшего мирного населения, вполне гладко сходило ополченцам с рук. Хотя эти «богатыри» в страхе шарахались от дружинников, и даже от городской стражи, сами себе они виделись грозной военной силой, от которой зависит исход любого сражения, не забывая шёпотом обсуждать меж собой, что заслуги их всячески приуменьшаются.
Следом за Волибором вошёл Феофан, предусмотрительно прикрывший платком рот и нос. Гул разговоров, стоящий в помещении, стих: все уставились в сторону вошедших.
- Я – Главный Советник князя Батурия! – сразу же объявил ополченцам Феоофан, и свободной рукой, указал на спутника – Это – ваш прямой командир. Его имя Волибор. Под его руководством, вам поручено выполнить важную миссию: уничтожить банду разбойников! Ваш командир введёт вас в курс дела. Любой его приказ – это закон. Вам ясно? (Ополченцы молча пялились на придворного, не поняв доброй половины его слов и оборотов, но Феофан повторил более властно и настойчиво) Вам ясно?!
Из разных углов послышались нестройные и невнятные заверения, мол, поняли. Посчитав своё дело сделанным, Феофан повернулся к Волибору, и всё так же – сквозь платок – проговорил:
- Ну, что ж, желаю успехов!
Сказав это, он быстрым шагом убрался из вонючего барака. Волибор осмотрелся. Барак был, наверное, достаточно просторным, для сотни человек, но три сотни здесь умещалось туго: люди (?!) сидели фактически друг на друге. Множество изучающих взглядов, уставились в сторону опального тысячного. Как опытный руководитель, Волибор знал, что установить свои правила в новом подразделении, нужно как можно быстрее, и любое проявление неуверенности с его стороны, будет расценено, как слабость. Медленно обведя присутствующих тяжёлым взглядом, командир ополченцев жёстким и уверенным голосом, дал короткий пролог к прощупыванию настроений, в среде новых подчинённых:
- Нам поручено вполне выполнимое дело! Разбойников, примерно столько же, сколько и вас, но нападём мы, когда они ожидать этого совсем не будут, и никакого серьёзного отпора дать не смогут. Будете следовать моим указаниям, и дело будет сделано чисто и быстро. Какие есть ко мне вопросы?
Несколько секунд царило молчание, после чего отозвался гнусавый голос, из глубины помещения:
- Ишь ты! «Нам поручено…», «Будете следовать моим указаниям…». А вот до нас дошёл слух, будто ты у самого князя Батурия в немилости, и всё это дело затевается, чтобы тебя погубить! А нам, из-за тебя, дохнуть не хочется!
Тысячный еле заметно усмехнулся: слух, значит, дошёл?.. Небось, Феофан постарался, чтобы он – Волибор – с этими голодранцами сладить не смог. Рассчитывает, что, либо с разбоями справиться неудастся, либо ополченцы бунт подымут. В обоих случаях Волибору конец. Значить, мало его места тысячного лишить… Пж0окоя придворным интриганам не будет, пока опальный тысячный дышит… Волибор с явной издёвкой отвеитил «собирателю слухов»:
- Раз не хочется, то может, пойдёшь, и сам князю об этом скажешь?! Он тогда, конечно, сразу же вам разрешит в этом деле не участвовать!
Отребье было возмущено подобным ответом. Поднялся страшный шум: ополченцы выкрикивали оскорбления и угрозы, потрясали в воздухе руками, делая ими вызывающие жесты, но с места никто пока не трогался. Волибор молча следил за галдящими, и кривляющимися ополченцами. По его коже гулял ощутимый холодок волнения, того самого, что в менее волевом человеке, мгновенно превращается в непреодолимый страх, сковывающий члены и мысли. Вооружение ополченцев находилось при них. Было оно, конечно, плохеньким, но один отличный, стальной меч, полученный Волибором лично из рук Батурия сразу же после памятного спасения в Славноградском сражении, был неважным противовесом трём сотням дешёвых копий, с наконечниками из мягкого, некачественного железа. Бывший тысячный отлично понимал чаяния бурлящего кодла: все ополченцы были недовольны угрожающей передрягой, и новым командиром, из-за которого рисковали в неё угодить. Они и рады были бы с ним коллективно разделаться, но никто из этих убогих созданий, не хотел начинать первым. И вот они все дружно храбрились, кичились напускной крутизной характеров, вдохновляя совсем уж конченых глупцов в своих рядах, на первый шаг. Волибор точно знал, что рано или поздно такой «герой» найдётся, и тогда поможет только решительность… Всё продолжалось в таком ключе довольно долго: очевидно ополченцев, сильно сдерживал факт присутствия по соседству стражников, которые, заслышав серьёзный дебош, с радостью прибегут «наводить порядок», без особых разбирательств. Но, наконец, «былинный богатырь» отыскался… Человек, кажущийся большим, только благодаря дрябленькому жирку, в серьёзном количестве скопившимуся на его боках, и сидевший на деревянном топчане, по правую руку от Волибора, стал не спеша подыматься со своего места. Бывший тысячный и до этого успел отметить его взглядом, так как этот «витязь», нервозно ёрзал на месте, явно решая, проявить себя или нет. Теперь же, он подымался степенно, как будто просто устал от шума, и собирается не напрягаясь, устранить причину его возникновения. Волибор был уверен, что даже если не противиться этому недотёпе, тот всё равно ограничится угрозами и ложными выпадами, ожидая поддержки от товарищей. Но Волибор решил противиться. Пухлый герой эпично принимал положение «стоя» совсем рядом с ним, и делал это, используя копьё, опёршись на него, как на посох. В момент, когда значительную часть своего веса, он перенёс на копьё, Волибор молниеносно подскочил, и выбил древко ногой, тут же отпрыгнув обратно. Потерявший равновесие ополченец, растянулся на полу лицом вниз, прямо у ног своего нового командира. Потерпевший сделал было рывок, пытаясь подняться, но Волибор со всей силы ударил его правой ногой, в область левого виска. Дёрнувшись, и слегка сместившись по ходу удара, тело замерло и обмякло, лишившись сознания. В бараке повисла гробовая тишина. Волибор тоже замер в молчании, схватившись за рукоять меча. Он лихорадочно думал, что каждая секунда замешательства противников бесценна, ожидая от них подсказки к дальнейшим действиям. И простодушные голодранцы, дали её незамедлительно: почти все ополченцы рефлекторно направили взгляды в центр своей толпы, как будто ожидая от кого-то там получить указания к действию. В центре барака, сидели четыре человека, которые продолжали сверлить злыми взглядами нового командира, вместо того, чтобы искать взглядами, чьей бы то ни было поддержки. Бывший тысячный сразу понял, что это – местная элита, без одобрения которой, ополченцы ничего радикального предпринимать не станут. Он так же понимал, что они сейчас находятся на пороге трудного выбора, размышлять над которым, у них нет времени, так как отреагировать на случившееся нужно немедленно. Но Волибор лишил их этого мучения, указав пальцем в их сторону, громко, чётко и уверенно распорядившись:
- Эй, вы, четверо! Выйдем во двор, нужно кое-что обсудить.
Едва последнее слово слетело с его языка, он развернулся, и немедля, но и без спешки, твёрдым шагом вышел из барака. Четверо «вождей» поднялись, и вальяжно направились к выходу, всем своим видом показывая остальным ополченцам, что делают новому командиру огромное одолжение. Младшие собратья провожали их взглядами, взволновано перешёптываясь.
Выйдя из помещения, и отойдя, вслед за Волибором на некоторое расстояние от барака, четвёрка авторитетных ополченцев встала перед своим новым командиром, демонстрируя вялую готовность внимать его словам. Волибор внимательно всмотрелся в каждое из этих лиц: они вовсе не впечатляли волевым видом, а вот пытливые, проницательные взгляды, говорили о присутствии некоторых аналитических способностей у их обладателей. Бывший тысячный отметил про себя, что даже в этой низшей социальной группе, находятся люди, способные манипулировать себе подобными. Правда, уровень их мотивов и чаяний, был низким и презренным, но сам факт наличия в кодле некой «подпольной администрации», с которой можно вести переговоры, был Волибору на руку. Этим он и занялся, закончив изучать колоритные портреты собеседников:
- Моей вины, в том, что вам поручили это дело, нет. Вам незачем относиться ко мне враждебно, ведь я, так же, как и вы, заинтересован в нашем скорейшем расставании. А случиться оно может, только в случае выполнения нами этого задания. Если же вы подымете бунт, а тем более убьёте меня, то с вами расправятся самым жестоким образом. Может я и в немилости у князя, и многие из его окружения были бы рады моей смерти от ваших рук, но спускать ополченцам убийство своего командира не станут: слишком дорога им общая дисциплина, тем более что вы – ополченцы – тоже ведь в любимчиках не ходите.
Четверо парламентёров переглянулись. Видно было, что «спелись» эти ребята неплохо: всего несколько выразительных взглядов, и только один из них ответил за всех, причём без предварительной договорённости:
- Мы то всё понимаем… Но наши собратья, в большинстве своём, люди тёмные. Им всё равно, кого обвинять в своих бедах… С этим уж мы ничего поделать не сможем…
- А я думаю, что можете – жёстко отрезал Волибор – И к этому у вас собственный интерес имеется…
- Какой такой интерес? – спросил всё тот же ополченец, делая вид, что больше удивлён, чем заинтересован.
- А такой интерес, что те разбои, которых нам перебить приказано, уже не один год обозы трусят. И не какие попало, а богатенькие, хорошо охраняемые. В таких обозах, можно хорошо разжиться деньгами и драгоценностями. Девать их в лесу некуда, а мёртвым оставлять всё равно жалко. Так что, уверен я, скопилось у них того добра, уже довольно много. Задача у нас – разбоев уничтожить, а на счёт казны их, никто мне никах указаний не давал, значить не знают о ней. Вот она то, вам интересом теперь и станет.
- Значить ты уверен, что ждать нападения они не будут? Но ведь дозоры они расставят в любом случае… – теперь ополченец уже не скрывал своей заинтересованности.
- В среде разбоев есть человек, занимающий среди них не последнее место. Я пленил его, когда часть их банды, напала на наш обоз-ловушку. Он надеется вымолить себе прощение за прошлые грешки. Я велел ему навести оставшихся разбоев на большую медоварню, что в одном дне пути от Кременца. Так что, думаю, к тому времени, как мы до них доберёмся, они уже перепьются в хлам, и станут для нас лёгкой добычей.
Ополченцы снова переглянулись, и тот, которого изначально выдвинули на роль дипломата, задал самый важный вопрос:
- Как добычу делить будем?
- Сначала добудем, а потом делить будем… – отмахнулся от прямого ответа Волибор – В обиде не останетесь, мне много не надо.
- Думаю, командир, – подытожил парламентёр – Проблем с нашими людьми, у тебя больше не будет.
И ополченская элита в полном составе, вразвалочку, отправилась обратно в барак. Волибор некоторое время смотрел им в след, ощущая глубочайшее презрение к людям, с которыми только что окончил разговор. Его не интересовали их имена, их дальнейшие судьбы. Он вовсе не надеялся на то, что они будут честны с ним после разгрома разбоев. Бывший тысячный, даже был вполне уверен в обратном. Впрочем, и он не собирался быть честным с этим отребьем…
Тряхнув головой, отгоняя неприятные мысли, Волибор отправился на поиски Управляющего крепости. Благо тот был человеком далёким от придворных интриг, и вполне мог выделить один из гостевых покоев, не глядя на теперешнее положение Волибора. В любом случае, ночевать в бараке, уже изрядно пропитавшемся смрадом его новых подчинённых, бывший тысячный не собирался…
***
Батурий вернулся в свои покои поздно. Совет сильно затянулся, так как его участники никак не могли определиться с датой выступления на Радовеж. Если бы князь участвовал в этом обсуждении, то к решению пришли бы намного быстрее. Но он отрешился от происходящего, погрузившись в невесёлые думы. Он думал о Волиборе, который в его глазах, просто остался рядовым дружинником, не использовав возможность войти в Высшее Общество, столь щедро предоставленную ему князем. Теперь Батурий корил себя за незрелую горячность в благодарности: этого лапотника, просто можно было осыпать деньгами, подарить небольшое поместье, и тот был бы счастлив, как дитя. А теперь, в свете последних событий, Батурий выглядел неблагодарным, держа в опале человека, некогда спасшего ему жизнь. Это казалось не совсем правильным, а Батурий любил, чтобы всё казалось правильным. Это и стало темой его душевных терзаний: подсознание подсказывало ему, что винить во всём только Волибора неверно, но, сколько князь не прокручивал в памяти перипетии неудачной карьеры бывшего тысячного, своевременно и так детально изложенные ему мудрыми советниками, никак не мог отыскать поводов для оправдания своего спасителя. Так совет закончился без его участия, хоть и в его присутствии.
Сейчас, вернувшись в свои покои, он был морально измотан. Снять напряжение – вот что ему было нужно!
- Князь пожелает чего-нибудь? – осторожно поинтересовался слуга, заглянувший следом.
- Позови Сбыславу, и можешь быть свободен – угрюмо ответил князь.
Слуга исчез за дверью, а мысли Батурия обратились к другой персоне: Сбыслава… Девчонка восемнадцати лет, крестьянская дочь. Батурий отметил её среди прислуги крепости сразу, как только она там оказалась. После казни жены, князь отношений с противоположным полом, дальше «постельных» не развивал, он просто не искал в них ничего, кроме физиологического удовлетворения. Используемые для этих целей женщины, не слишком быстро, но всё же надоедали ему. Тогда наступало время смены партнёрши, о чём беспристрастно сообщалось «отставнице». Те, кто был посообразительнее, благодарили князя за прекрасное, счастливое время, проведённое в его обществе, и уверяли, что его желание – это закон, выражая полную покорность. Такие, получали холодную ответную благодарность, небольшое поместье, и некоторую сумму денег, в виде отступных. Но были и те, кто устраивал истерики с плачем и мольбами. Таких от князя выволакивали слуги, не особо с ними церемонясь, независимо от происхождения. Ни поместий, ни денег, таким «отставницам» не полагалось, как выражался сам князь: «За опаскуженное прощание, и неприятную по себе память». Так же, пару раз, в случаях с избалованными дочерьми из особо знатных родов, истерики носили уже гневный характер, с визгливыми требованиями, и маловразумительными угрозами и оскорблениями в адрес князя. Таких Батурий успокаивал лично: быстро, без сентиментальных уговоров, в результате чего, несдержанная фаворитка навсегда прощалась не только с венценосным покровителем, но и с парой-тройкой зубов, или ровной переносицей.
Сбыслава чем-то выделялась среди всех избранниц князя. Чем – он и сам сказать не мог… Хоть и крестьянская дочь, но её лицо от природы было очень красиво, а стройная фигура, не была с детства испорчена лошадиной работой по хозяйству… Лелеяли, видать, родители. Но дело было не в этом: мало ли в придворной среде смазливых охотниц (да и охотников), на сердца могучих покровителей? Какое-то неуловимое влечение, непонятное уму человеческому…
Скрипнула дверь, и в покои проскользнула изящная фигурка. Пышные, чёрные волосы, собранные в толстую косу, томный взгляд, правильные черты лица… Ещё так молода, а уже знает своё дело: едва заметное движение плечом на ходу, и вышитая рубашка, с более откровенным, чем обычно, вырезом, слетает с этого же плеча, оголяя его, заставляя девушку смущённо залиться краской.
- Великий князь хотел меня видеть? – кротко спросила она, глядя из-под длинных ресниц, и соблазняюще поддувая губки.
Батурий видел всё это уже много раз, знал все её трюки. Он с уважением отмечал весь профессионализм, с которым они были исполнены, но интересовало его нечто другое, нежили некое соблазнительное театральное действо. Не ответив, князь взял Сбыславу одной рукой за шею, вовсе не стараясь сделать ей больно, и повёл к широкой, роскошной кровати. Бросив девушку на постель, он сорвал с неё одежду, спустил с себя штаны, и сразу перешёл непосредственно к делу. Это не было одним из страстных овладений вожделенной избранницей, так возбуждающих подавляющее большинство женщин, ибо опытный столяр более страстно обрабатывает заготовку, нежили князь раздевал свою фаворитку. Это было холодным, деловитым удовлетворением природных потребностей, особью мужского пола, имеющей высокое социальное положение. Тем ни менее, Сбыслава извивалась и страстно стонала под ним, то и дело впиваясь ноготочками в беспокойные княжьи ягодницы. Она так искусно делала вид, будто всё происходящее невероятно сильно возбуждало её, и даже блаженно закрыла глаза. Её игра, могла бы убедить кого угодно… но только не Батурия. Он смотрел, не отрываясь от своего дела, как она извивается, стонет, покусывает свои красивые губы… На что она надеется?! Неужто действительно мечтает стать княжной? Нет, больше князь не станет приближать к себе простолюдинов…
Батурий вдруг ощутил, как ему надоели эти лживые, безмолвные комплименты его «постельным талантам»… Кого хочет обмануть эта соплячка?! У князя появилось желание, взять Сбыславу за горло так крепко, чтобы напрочь лишить её лёгкие доступа кислорода, и продолжать соитие, глядя как медленно отходит кровь от её щёк, как синеют губы… И если бы конечная секундная дрожь по всему его телу, совпала с последним в её жизни сипом… Князь представил себя, обмякшего после сладостного мгновения, ради которого всё затевалось, а под ним лежит она, мёртвым взглядом стеклянных глаз уставившись в потолок… Эти мысли вовсе не показались Батурию неприемлемыми, они даже не показались ему странными. Он всерьёз допускал, что когда-нибудь, что-то подобное попробует…
***
Через два дня, дружина Батурия выступила на Радовеж, и Волибор, со своими новыми соратниками, стал небольшим лагерем, прямо у тракта, ведущего к главным воротам Кременца, отойдя всего метров двести от крепости. Крепость покинули вовремя, так как стражники всё больше раздражались соседством неопрятных, во всех отношениях, ополченцев. То, что им пришлось из-за этих голодранцев ещё и серьёзно потесниться, тоже было весомым усугубляющим фактором, и раздражение, вскоре грозило перерасти в потасовки, в которых новым подопечным Волибора, ничего хорошего не светило.
С каждым днём в сознании Волибора росла тревога: что если он ожидает здесь Предрага напрасно?! Если тот, с остатками банды затерялся в лесах?.. Или в его чудесное спасение не поверили и убили?.. Тогда на милость Батурия рассчитывать бессмысленно…
Глава 9
Предраг вёл «воинство» не очень уверенно, особенно последние несколько дней, но, к счастью для разбоев, им на глаза случайно попался один из «лесников», которого им с большим трудом удалось изловить. Лесниками называли крестьян, которым надоело задарма гнуть спину на жадных господ. Такие, бросив всё, бежали в леса, и жили там отшельниками, за счёт птицеловства, рыбалки, охоты и собирательства. Подобные индивиды, через некоторое время полностью дичали, в большинстве случаев теряя даже способность разговаривать. Разбоям повезло, так как их «улов», одетый только в бесформенную накидку собственного производства, из плохо выделанных шкур, ещё не совсем утерял способность общаться с себе подобными. Получив ощутимую порцию пинков и оплеух, за проворность при попытке к бегству, лесник коряво поинтересовался, чем может быть полезен «достойным мужам». Выяснилось, что он отлично знает, где находится нужная разбоям медоварня, так как неоднократно лакомился мёдом, на прилегающей к ней пасеке. Так же лесник пожаловался, что неоднократно был искусан как пчёлами, собирающими мёд, так и собаками, охраняющими пасеку, в доказательство чему, демонстрировал ухохатывающимся разбоям шрамы от клыков на ляжках и заднице. Не смотря на клятвенные заверения одичавшего медолюба, будто бегать от разбоев он больше не собирается, ему таки крепко связали руки за спиной, а на шею набросили петлю-поводок. Несколько лучших охотников разбойного воинства, взяв с собой диковинного провожатого, отправились на разведку, а остальные разбили небольшой лагерь, дабы, как следует подготовиться к предстоящему налёту.
Обоз разбоев был достаточно грузным. Горана больше не было, нужда в определённом месте размещения лагеря отпала. Оставшиеся без дела голуби, были съедены разбоями, причём вовсе не от недостатка в припасах, а исключительно ввиду кулинарного любопытства чумазых гурманов, которые, впрочем, в итоге были разочарованы данным опытом. Теперь приходилось тягать с собой казну, и несколько возов с откровенным хламом, с которым «на всякий случай» не захотели расставаться наиболее «хозяйственные» представители воинства. Эта обуза серьёзно снижала скорость передвижения разбойного отряда. Предраг решил, что воинство, как только вернутся разведчики, пойдёт к цели с максимальной скоростью, а несколько человек, вполне смогут повести телеги в указанном направлении самостоятельно. Те, кто был назначен остаться «на телегах», втихаря радовались, не безосновательно рассчитывая, что к тому времени, когда они доберутся, бой уже будет окончен, и они попадут на самый разгар грабежа, успев чем-нибудь разжиться, не рискуя при этом жизнью.
Большинство разбоев готовилось к налёту, пытаясь скрыть переживаемые в душе опасения под маской залихватской бравады. Тут и там слышались громкие заявления о собственной неустрашимости, безумной силе и сотнях поверженных ранее врагов. Но от опытного взгляда не могли скрыться нервные движения рук этих хвастунов, то в десятый раз поправляющих в сапоге нож, и так уже находящийся в оптимальном положении, то без конца затягивающие, попускающие пояс, не в силах излишне возбуждённым сознанием отыскать зону комфорта, и тому подобное. Духовлад легко угадывал неуверенность в собственных силах, скрывающуюся за подобной спорадической деятельностью. Он давно сделал для себя вывод: чем беспокойнее руки, тем меньше человек верит в свои же слова. У самого Духовлада, подготовка не занимала много времени. Внешне он был вполне спокоен, не допуская в сознание сомнений. Это было главным заветом в учении Военега: только дай перед боем малейшему сомнению возможность закрепиться среди своих мыслей, и оно мгновенно перерастёт в губительный страх, сковывающий руки и ноги в битве, где только лёгкость и расслабленность могут привести тебя к победе! Поэтому, ранее перед схватками на арене, а теперь перед налётами, молодой боец очищал своё сознание от мыслей, связанных с предстоящим боем. Он разглядывал облака на небе, подчёркнутые плавно качающимся контуром крон деревьев, плотной стеной окружавшей поляну, на которой расположились разбои. Это приносило умиротворение в его душу, способность спокойно, без суетных переживаний, ждать грядущее испытание. В такие минуты, он со снисходительной улыбкой на устах, думал о людях, пытающихся подчинить свою жизнь бесконечной череде расчётов, большинство из которых растираются в порошок непредсказуемостью Бытия. Духовлад был уверен, что расслабленное сознание, способное мгновенно отреагировать на любое развитие событий, так как не отягощено ОЖИДАНИЕМ, в бою предпочтительнее, нежели прозорливый ум, просчитавший сто вариантов… Ибо Судьбе ничего не стоит предложить сто первый.
Так, прогуливаясь по лагерю с блаженным видом, весьма подозрительным для окружающих, Духовлад наткнулся на Ворона. Тот сидел на земле в гордом одиночестве, подобрав под себя ноги, и пустым взглядом уставившись в землю прямо перед собой. В руках он держал прутик, которым монотонно постукивал в то место, сквозь которое смотрел, и лицо его не выражало никаких эмоций. Молодой боец присел рядом с атаманом, и негромко к нему обратился:
- Будь здоров, Ворон. Вижу настроение у тебя, как для предстоящего дела, неважное. Случилось что?
- Да нет, ничего. Просто хандра – ответил Ворон, не поворачиваясь к собеседнику, и даже не меняя частоты постукивания прутиком по земле – Надоело всё… Ну что это за вожди?! Тур-тупица, а теперь Предраг этот, хитрожопый… Чувствую: конец скоро этому воинству…
- Так чего ж ты сам отказался нас возглавить?! – изумился Духовлад – Тебя бы многие поддержали!
- Нет, Малыш. Я привык вести за собой узкий круг людей. Я знаю, чем дышит каждый из них, кто в чём силён, кто где слаб… А они знают меня. Знают, что я одобрю, что стану осуждать, а за что и вовсе ноги сломаю. Когда я со стороны смотрю на весь этот сброд, который у нас называется «медвежьим воинством», мне хочется молча достать меч, и пойти рубить всех направо и налево… Нет, этих людей я возглавлять не стану… Может взять своих людей, и увести отсюда?.. Без Горана в этой ораве дела не будет: случайными набегами нам всем не прокормиться… Ладно, посмотрим ещё, куда нас Предраг ведёт. Если почую что-то неладное – сразу людей своих заберу, и уйду. Хочешь, можешь с нами уйти, если что…
- Посмотрим… – без интереса ответил Духовлад.
- Как знаешь… – подытожил Ворон, не отрывая пустого взгляда от прутика.
Духовлад не видел смысла продолжать разговор. Он встал, и продолжил неспешно бродить среди разбоев. Молодой боец припомнил, что не в первый раз слышит от Ворона подобные разговоры. Причём эти разговоры, (о том, чтоб покинуть «воинство», вместе со своими людьми) не выглядели пустой бравадой, как и Ворон не казался человеком, впустую сотрясающим воздух словами. Создавалось впечатление, что он действительно хочет уйти, но что-то его удерживает. А что – атаман и сам, наверное, не смог бы толком объяснить.
К вечеру вернулись разведчики. Весь разбойный отряд быстро собрался, чтобы узнать о результатах их наблюдений и для обсуждения деталей атаки. Доклад разведчиков заключался в следующем: есть охрана, но точное её количество узнать не удалось. Чувствуют они себя слишком раскованно, даже беспечно: ходят без доспехов, могут устроиться отдыхать, где придётся. Видно, что нападения они никак не опасаются. Работают и на медоварне, и на пасеке, скорее всего, невольники: разведчики свидетельствовали, что охранники запросто позволяют себе брань и рукоприкладство в отношении рабочих, причём зачастую необоснованно. На территории медоварни с дюжину крупных построек: склады, производственные помещения, жилые помещения для охранников и рабочих. Бараки последних отличаются тем, что запираются снаружи. По мнению разведчиков, захват медоварни был вполне по силам «медвежьему воинству», особенно, если напасть на рассвете, когда сон будет самым крепким. Выслушав лазутчиков, Предраг взял слово перед «воинством»:
- Как видите, братья, мои слова полностью подтвердились: добыча богата, и взять её нам вполне по силам! Выступаем немедленно, чтобы на рассвете уже быть на медоварне. Не будем же терять времени, храбрецы, поспешим, поспешим…
Разбойное войско засуетилось, исполняя приказ своего нового главаря. Некоторые пытались вспомнить, где именно в докладе разведки, подтверждались слова Предрага о том, что добыча будет богата. Но предводитель умело выстроил свою короткую речь, и в начавшейся сутолоке, даже те, кто обратил внимание на упомянутое несоответствие, не решились что-либо уточнять, махнув рукой, и решив отложить свои вопросы до более удобного случая. Лесник, проводивший лазутчиков к медоварне, слёзно умолял разрешить и ему участвовать в налёте, чтоб отплатить, так сказать, за старые обиды. Разбои поглумились над ним немного, снова, как следует, отсмеялись, но в итоге, в награду за настойчивость и подъём общего настроения, вручили ему ржавое копьё, и позволили влиться в свои пёстрые ряды.
«Медвежье воинство» выступило. Теперь, когда не приходилось больше замедляться из-за телег, воинство перемещалось гораздо быстрее и, как было задумано, в предрассветный час, уже подошло к территории медоварни.
Охрана действительно была беспечна: на крытом помосте, возле запертых изнутри ворот, преспокойно развалился и дрых один из тех, на чьих плечах покоилась безопасность медоварни. Предраг сразу дал короткую установку, обратив всеобщее внимание на то, что бараки для рабочих и хозяйственные помещения, запираются снаружи, так что в первую очередь, атаковать нужно незапертые помещения, в которых и должна находиться охрана.
Разбои побежали к воротам. Забор был всего в полтора человеческих роста, и с полдюжины первопроходцев, подсаженных товарищами, лихо его перемахнули. Спящие в глубине двора собаки проснулись, и, подняв истошный лай, бросились к нарушителям.
Охранник, спящий на помосте возле ворот, проснувшись от лая, начал что-то недовольно бурчать. Его беспокоило то, что собаки его разбудили, а мысль о том, что это случилось не просто так, похоже, даже не успела прийти ему в голову. В это время, один из проникших на территорию разбоев, стал быстро подниматься по лесенке, ведущей на крытый помост, где злился, и ворчал на глупых собак, не вовремя разбуженный часовой. Остальные бросились снимать тяжеленный запор, с внутренней стороны ворот. Выскочив на помост, разбойник молниеносно выхватил нож, и полоснул им часового по горлу. Тот ухватился за распанаханную гортань, как будто пытаясь задержать кровь, обильно просачивающуюся сквозь пальцы, а во взгляде его так и застыло искреннее недоумение. Остальным пятерым разбоям, еле-еле удалось снять огромный запор с ворот. Отбросив его в сторону, они дружно налегли на ворота, которые со скрипом поддались, впуская на территорию бурный поток людей, до отказа заведённых предвкушением кровавой бойни. Собаки, уже было добежавшие до нарушителей, сотрясая утренний воздух неистовым лаем, и воинственно скалясь, обнажая длинные белые клыки, тут же бросились в рассыпную, поджав хвосты и жалобно поскуливая, едва завидев обширную толпу разбоев, мгновенно заполнившую двор. Две дюжины человек, были оставлены Предрагом у ворот, чтобы никто не смог сбежать, даже если, спрятавшись, окажется в тылу волны нападающих. Разбои быстро влетали в бараки, незапертые снаружи, беспощадно изрубая всех, кто попадался под руку. Охрана, разбуженная было громким лаем собак, оборонялась вяло. Создавалось впечатление, что они просто не могут поверить, что на них напали. Но клинки и копья разбоев, не знали ни усталости, ни пощады: охранники медоварни валились один за другим, получая страшные раны, и заливая своей кровью полы и стены помещений.
Духовлад сражался в одном из бараков, продвигаясь в первых рядах. Хотя сражением это можно было назвать, не от слова «сражаться», а только от слова «сражать»: одностороння бойня, в которой бойцу, уровня Духовлада, практически ничего не грозило. Кучка перепуганных охранников, забившаяся в угол барака, таяла на глазах. Державшийся у стены позади всех (видимо, храбрый командир), оглядывая бойню глазами, полными ужаса, вдруг истошно завопил:
- Что вы делаете?! Глупцы, вы хоть знаете, чья это медоварня?!
Ответом ему было копьё, пригвоздившее его к стене. Невнятное сопротивление было сломлено быстро. Противники как-то внезапно закончились, и остервенелые разбои, заведённые лёгкой, кровавой резнёй, рыскали по углам бараков, заглядывая во все щели, надеясь найти ещё парочку спрятавшихся охранников. Те, кто были не столь кровожадны, бросились обыскивать трупы и помещения, на предмет трофеев.
Убедившись, что бойня окончилась, Предраг (на всякий случай, не совавшийся доселе в помещения) объявил, что сейчас самое время заняться поиском ценной добычи, ради которой, собственно, разбои сюда и явились. Большинство разбоев, тут же собралось вокруг него, соблазняясь перспективой приложить руки к обещанным сокровищам одними из первых. Предраг стал ходить по двору, в окружении этой, ожидающей чуда толпы, приказывая поочерёдно выбивать двери в запертые бараки. Результат нескольких первых попыток, был неутешителен: то попадали на склад с инструментом, то барак был забит перепуганными рабочими. Ворота очередного барака со скрипом отворились, и за ними открылось бесчисленное множество бочек и бочонков всевозможных размеров. Шагнув внутрь помещения, Предраг взял ковш, стоявший на крышке большой кадки, находившейся прямо у входа. Размеренно сняв крышку, он зачерпнул ковшом ароматную жидкость из кадки, и сладостно прилип губами к сосуду. Сопровождающие его разбои, молча смотрели на него разинув рты, очевидно ожидая от утоляющего жажду главаря, отзывов о впечатлениях. Только звук размеренных глотков, эхом отдававшийся под сводами барака, нарушал тишину в этот, какой-то даже торжественный, момент.
- Ух, добрый мёд! – удовлетворённо протянул Предраг, оторвавшись наконец от ковша, и подмигнул остальным – Может, жажду утолим, а там уж и поиски продолжим?
Как будто по команде, часть разбоев мигом кинулась в барак – выносить и выкатывать сосуды с хмельным напитком прямо во двор. Другая часть, предусмотрительно кинулась в бараки охраны, в поисках посуды. Так же был обнаружен погреб, со съестными припасами, большая часть содержимого которого, тоже очень быстро перекочевала во двор. Пока ещё не успела начаться попойка, Предраг с важным видом выбрал полтора десятка человек, из наиболее преданных, после чего, нарочито громко, чтобы слышали все, приказал им до завтрашнего утра сторожить ворота, запретив до конца этого срока употреблять мёд. Обещание, будто утром их обязательно сменят, слабо обнадёживало избранников главаря. «Счастливчики» понуро отправились на пост, подбадриваемые с задорной издёвкой, ехидными соратниками, мол: питья и еды много, и вам на завтра останется.
Утро едва вступило в силу, а разбойное войско уже развернуло грандиозную пьянку. Даже те, кто ни на миг не позабыл про обещание Предрага о богатой добыче, сейчас благосклонно оценивали развитие событий: утомлённые ночным переходом и стремительным налётом, да ещё и немало измотанные эмоционально, они легко поддались соблазну расслабиться, забыться в хмельном веселье. А богатая добыча? Если она здесь есть, то ни куда отсюда не денется. Поисками можно будет заняться изрядно отдохнув. Захмелевшие и подобревшие, наслаждаясь сиюминутным состоянием, разбои славили своего нового главаря, поднимали тосты за его здоровье и долголетие, кричали, что этот налёт – самый удачный из всех, и в тот момент искренне в это верили. Хмельное веселье охватило всех, кроме часовых, наблюдавших за действом со стороны, досадно сглатывая слюни.
Только для одного человека, бой ещё не окончился: полуголый лесник, до сих пор гонял по территории медоварни перепуганных собак, истошно визжа, и воинственно потрясая своим ржавым копьём. Разбои со смеху катались по земле, видя, как то и дело подпрыгивает накидка из шкур, оголяя чумазый зад и всё остальное. Бедные животные, в испуге шарахались от неистового мстителя в разные стороны. Тем ни менее, трёх собак, леснику уже удалось заколоть. Это зрелище легко вводило в азарт, и многие разбои, сквозь смех, поддерживали охотника, давали советы, громко хвалили за удачные выпады, или просто свистели.
Духовлад с грустной улыбкой наблюдал за происходящим. Окружающая атмосфера, благодаря шумным переживаниям «зрителей», напомнила ему арену, и, следуя по цепочке ассоциаций, в памяти возник образ Военега. Молодому бойцу не хватало, этого хмурого, вечно чем-то недовольного старика. Старика?.. Да он дал бы фору любому молодцу, из этого «медвежьего сброда»! Память ласково увлекла Духовлада за собой, вновь проводя его по перипетиям освоения ратного дела на арене. Мудрые, своевременные наставления Военега, оживали в памяти, заставляя заново переживать вдохновенные мгновения осознания чего-то важного. Ему страшно захотелось остаться там, в прошлом, рядом с единственным человеком, ставшим ему родным. К сожалению, всё, что мог позволить себе молодой боец, это только немного понежиться в этом тяжёлом, но счастливом времени, когда у него была ясная цель, к которой он шёл.
Наконец, к воротам подкатил обоз с казной и хозяйственным хламом. Прибывшие с ним, завидев, какая здесь развернулась попойка, стремглав кинулись присоединяться, едва телеги въехали в ворота медоварни. Но Предраг немедля осадил этот порыв, грозно наказав сначала распрячь лошадей, и отвести их в стойло. Те недовольно повиновались, усмотрев здесь, как и полагается любому быдлу, вопиющую несправедливость.
Наслушавшись в ходе «застолья» похвал и пожеланий в свой адрес, Предраг и сам взял слово:
- Спасибо вам, верные мои соратники! Я горжусь тем, что оправдал ваши надежды. Но среди вас есть человек, без прозорливого ума которого, мы все сейчас могли бы находиться в другом месте. Если бы не Духовлад, раскрывший уготованную всем нам ловушку, покоились бы мы сейчас, кто в сырой земле, а кто на дыбах палачей. Малыш, Малыш, подойди сюда, встань рядом со мной!
Одобрительные возгласы и свист, слились в страшный шум. Залившись краской смущения, молодой боец стал продвигаться сквозь толпу в сторону главаря, больше одобрительно подталкиваемый руками разбоев, чем идущий своими ногами. Когда же он, наконец, встал рядом с Предрагом, тот радушно возложил руку ему на плечо, и продолжил свою речь:
- Этот парень – мудр не по годам! Вдобавок к этому, он ещё и честен сердцем! Я клянусь перед ликами всех богов, что отныне, он будет мне как сын родной (Предраг вновь воспользовался своим умением, по желанию пускать слёзы в любое время)! Никаких секретов у меня от него не будет! Так что если нет меня, то приходите, и спрашивайте у него – он будет знать! Отныне он – мой главный советник и помощник, моя опора, моя правая рука!
Сказав это, он крепко обнял Духовлада, и трижды поцеловал его, по древнему обычаю ругов. Тот не сопротивлялся, но чувствовал себя неловко: всеобщее внимание к его персоне пугало молодого бойца. Он смотрел на разбоев, поднимающих ковши, рога и чаши (кто, что сумел раздобыть), наполненные мёдом, за его здоровье и долголетие, и ему почему-то показалось, что ничем хорошим это не кончится. Тем ни менее, ему ничего не оставалось, кроме как, натянуто улыбаясь, поднимать свою чашу в ответ.
День выдался облачным, так что солнце не жарило в хмельные головы, ухудшая состояние пьющих на свежем воздухе разбоев. Разгул набирал обороты: то тут, то там уже слышались песни, исполняемые нестройным хором заплетающихся языков. Леснику, наконец-то, удалось перебить всех собак. Когда же он, тяжело дыша от длительной интенсивной нагрузки, приблизился к «застолью», то ему, в награду за долгое, зрелищное действо, вручили большой кусок сыра, объёмный ковш мёда, и… штаны, содранные с одного из мёртвых охранников. Последний подарок, особенно пришёлся «одичавшему» по сердцу. Отложив пока первые два, он радостно натянул на себя штаны, и стал прохаживаться взад-вперёд картинным широким шагом, возложив руки на пояс, а подбородок важно задрав вверх. Пьяные разбои вновь покатились со смеху, то и дело фонтанами выплёвывая мёд, дабы не подавиться в приступе хохота.
Опара, и, с каждым днём, всё более преданный ему Далибор, сидели отдельно, с понурым видом, в маленьком кругу своих сторонников. Просто кожей ощущалось, что среди разбоев царит настроение крайней благодарности Предрагу, и поддержит его сейчас, если что, подавляющее большинство. Опара лелеял надежду, что вскоре Предраг наделает ошибок, и впадёт в немилость у «воинства», вследствие чего слетит с места главаря. Следующим главарём, по расчёту Опары, должен был стать он сам. Причины, по которым он так думал, не имели ничего общего с расчётом на его умственные способности, лидерские качества, или любые другие способности, отвечающие такому высокому статусу. Определение главаря, ему представлялось некой очередью. Из-за близости к Туру, во времена главенства которого, он (как бы!) являлся вторым человеком в воинстве, Опара считал, что его очередь и так уже наступила, а подлый Предраг проигнорировал эту священную традицию, и пролез без очереди. Вообще, отличительной чертой Опары, бала страсть к всевозможным правилам, понятиям, классификациям, которые, правда, в его изложении носили необъективный и приземлённый характер. Он частенько бубнил, перечисляя, кто и как должен поступать в такой-то ситуации, кому положено делить добычу, кто кому должен подчиняться, и тому подобное. Его монотонные рассуждения, могли длиться часами, рождая целую прорву сухих, безжизненных «таблиц» и «формул». Это-то и подкупало Далибора, ещё не отделавшегося от юношеского максимализма, и воспринимавшего это утопическое видение жизни, как самую справедливую установку в мире. Идеалистическое стремление к порядку в его неопытном сознании, исказилось до безобразия, под влиянием псевдообоснованных рассуждений ограниченного, но амбициозного неудачника, в котором Далибор видел своего идеологического наставника, и за идеи которого, искренне готов был сражаться и умереть.
Тем временем, на посту у ворот, царило завистливое уныние. Полтора десятка разбоев, стерегущих ворота, насупившись, наблюдали за весёлой попойкой своих соратников, то и дело, отвешивая язвительные комментарии. Каждый из них, в душе клялся себе, что никогда в жизни не простит Предрагу такого несправедливого отношения. Тяжёлые ворота до сих пор стояли нараспашку, и обиженно надувшаяся «стража», нарочно не закрывала их, считая это неким протестом со своей стороны.
Увидев, что от пирующих отделился Предраг, и направляется в их сторону, часовые синхронно сделали вид, будто в сторону пьющих не смотрят. Предраг шёл повеселевшей, раскрепощённой походкой, а следом за ним, двое разбоев катили большую бочку. Подойдя к охраняющим ворота, главарь задорно воскликнул:
- Эх, негоже так! Все пьют, гуляют, а вы тут, как сиротки!.. Принимайте угощение! Выпейте и вы, за наши будущие победы!
К тому времени, как он договорил, двое разбоев, следующие за ним, уже докатили бочку, оставив лежать её на боку, рядом с главарём, и обнявшись, покачиваясь, направились обратно к «столу». Часовые, радостно благодаря предводителя, бросились к бочке, и с трудом подняли её, установив на дно. Один из них, чтобы отплатить главарю за заботу своей добросовестностью, воодушевлённо предложил:
- Предраг, давай мы хоть ворота закроем!
- Успеется с воротами, – успокоил его главарь, по-отечески глядя, и радуясь сознательности своего подопечного – Жажду утоли сначала!
Сознательный часовой, с готовностью принялся исполнять указание командира, и, как и все остальные, больше даже мысленно не возвращался к этим самым воротам. Предраг постоял немного рядом, удостоверился, что все принялись жадно поглощать хмельной напиток, и побрёл обратно к основной массе пирующих. К тому времени, изрядно захмелевшие разбои, уже стали делиться на небольшие группки, в которых кипели разнообразные пьяные споры. Подходя поочерёдно от группки к группке, Предраг оживлённо участвовал в дебатах. Спорившие разбои, каждый раз были польщены общением с главарём, и очень внимательно его слушали. Предраг рассудительно разбирал суть их спора, затем плавно переходил к перечислению ожидающих «медвежье воинство» побед, трофеев и богатств. И везде он не забывал упомянуть о вкладе Духовлада в дело воинства, о своём безграничном доверии к молодому бойцу, о том, что в случае отсутствия его – Предрага – смело можно обращаться к Духовладу, неизменно предлагая выпить за его здоровье в конце каждой своей речи. Вдобавок, каждый раз, когда он проходил мимо самого Духовлада, главарь обязательно останавливался, обнимал, громко хвалил его, ставя всем в пример. Приторность этих периодических знаков внимания, уже стала порядочно напрягать молодого бойца, но он не решался при всех «обламывать» Предрага, и молча сносил это ощущение дискомфорта.
Пирушка продолжалась весь день, который пролетел благодаря этому, незаметно. Стало вечереть, и те, кто не видел в беззаботном веселии главного смысла своего существования, отправились искать себе подходящее место для отдыха. Но бо;льшая часть разбоев, решила веселиться до тех пор, пока организм не отключится сам. Духовлад, и так не особо по вкусу проводящий время на этой попойке, тоже решил уйти отдыхать. Он хотел исчезнуть незаметно, но Предраг засёк его манёвр, и напоследок снова стал расхваливать перед всеми, затем упрашивать ещё посидеть, а после категорического отказа, долго высказывал сожаление.
Духовлад, солидно пошатываясь, после длительной, хмельной пирушки, наконец вошёл в один из бараков охраны. Пока он сидел среди пирующих, потихоньку потягивая медок, его состояние казалось ему вполне приемлемым, но только сейчас, когда потребовалось встать, и пройти к спальному месту, он почувствовал, насколько сильно охмелел на самом деле. Не спеша продвигаясь в темноте, то и дело натыкаясь на трупы охранников, он добрался до первого попавшегося лежака, и просто свалился на него, как бесформенный тюфяк. Молодой боец явно переборщил с выпивкой: тело ослабло, и вообще плохо управлялось. Духовлад преисполнился ненавистью к самому себе. Себя, и только себя, он обвинял в своём убогом состоянии. Он осознал сейчас, что в случае внезапного нападения на разбоев, лично от него, как и от подавляющего большинства, толку в обороне не будет. Молодой боец перевернулся на спину, и закрыл глаза. Как будто неведомая сила надавила ему на грудь, и стала раскручивать вокруг своей оси. Духовлад едва успел повернуться на бок, и свесить голову с лежака, как недопереваренное содержимое желудка, обрушилось потоком изо рта и носа на пол, порсле чего желудок, освободившись от лишнего, на всякий случай разродился ещё парочкой безрезультатных спазмов. Першившие в горле остатки пищи, только что вернувшейся этим путём наружу, заставили прокашляться. Сплюнув результаты в сторону остального, Духовлад снова перевернулся на спину, и закрыл глаза, непроизвольно скривившись от горького привкуса во рту. Ещё немного кружило, но стало уже намного легче, и молодой боец быстро уснул.
Попойка, тем временем, всё продолжалась. Предраг выглядел пьяным, но на фоне остальных, держался хорошо. Это прекрасное качество для лидера: все видели, что набирал он всегда полный кубок, да и прикладывался к нему наравне со всеми, и при этом сохранял ясность мысли. Вот это главарь! Все уже с ног валятся, языками еле ворочают, а он молодцом держится! Правда, никто не видел, что Предраг, прикладываясь к ковшу, только мочил губы, а после, потихоньку сливал мёд на землю. Тем не менее, он не забывал покачиваться при ходьбе, изредка наступая самому себе на ноги, заплетать язык при разговоре, и, наравне со всеми, исступлённо ржать, над тупыми шуточками пьяных соратников. Стало смеркаться, и пьяные разбои худо-бедно сумели развести костёр. Единственное, что доставляло Предрагу беспокойство, это неотвратимое желание спать. Ночной переход, после которого не последовало отдыха, давал о себе знать. После захода солнца, пару часов Предрагу вообще едва удавалось держать глаза открытыми, но, приблизительно после полуночи, желание спать немного отступило.
Ближе к утру, разбои стали отходить ко сну, причём там, где сидели. Как будто неведомый мор, катился по их рядам – люди оседали, будто мёртвые, прямо во время разговора друг с другом. Вот остались только пятеро бодрствующих… Четверо… Трое… И вот главарь уже крадётся, среди сплошных бесчувственных тел. Всё успокоилось: хмель, вступив в союз с усталостью, свалил всех. Но Предраг должен был убедиться: оставлять у себя за спиной вещи под вопросом, было не в его правилах. Наконец, железно удостоверившись, что кроме него бодрствующих больше нет, Предраг, осторожно продвигаясь в темноте, направился к телеге, на которой покоилась казна «Воинства Медвежьего». Достав ключи, которые теперь по праву старшинства хранились у него, главарь, на ощупь, нашёл нужный сундук, и открыл его. В ночной тишине предательски заскрипел замок, и лёгкий холодок пробежал по спине Предрага. Он даже замер на мгновение, напрягая во мраке глаза, и разглядывая неясные силуэты, спящих вповалку разбоев. Всё спокойно, никто не разбужен… Главарь потихоньку поднял крышку сундука. Здесь, поверх остального ценного добра, лежали несколько, не очень объёмных мешочков. Они были предусмотрительно подготовлены Предрагом заранее. Драгоценные камни, золотые и серебряные монеты: собирая эту «заначку», главарь едва сумел обуздать сводящую с ума жадность, втайне от всех, копаясь в общих сокровищах, и отбирая наиболее ценное и компактное. Его алчным глазам, всё казалось просто необходимым, но Предраг сумел взять себя в руки, и собрал всего несколько небольших мешочков, которые можно было не только без труда унести с собой, но и более или менее припрятать под рубахой. Он ни на секунду не обманулся мыслью, будто после того, как казна попадёт в руки княжьего тысячного, тот отдаст бывшему разбойному главарю какую-либо долю. Это требование, было выдвинуто Предрагом, исключительно для поддержания доверия к своей решимости предать разбойное войско. Заявить тысячному, что он готов сделать это без какой-либо материальной награды, и главаря гарантированно ожидало бы недоверие в отношении чистоты его замыслов, а затем и пытки. Эх… не верят ныне люди в честность… Приходится обманом промышлять… Примерно об этом думал Предраг, закрепляя мешочки на поясе под рубахой. На первое время хватит, а там он, со своим то умом, заживёт, как ему по праву полагается!
Забрав припасённые ценности, Предраг направился к стойлу. Зло сплюнув, предвкушая незабываемую поездку без седла, он стал тряпками обматывать копыта одной из лошадей. Закончив с этим, он накинул на неё поводья, и аккуратно повёл через двор к воротам. Обмотанные тряпьём копыта, приглушённо стучали по земле, но эта мера явно была излишней, так как окружающее пространство, больше походило на поле боя, заваленное трупами, чем на спящий лагерь. Валявшихся повсюду разбоев, сейчас, наверное, не пробудили бы и внезапные громовые раскаты, а не то, что постукивание копыт по натоптанному грунту. Ворота так и стояли раскрытыми настежь. Подойдя к ним, Предраг бросил беспристрастный взгляд на группу часовых, так и заснувших вокруг большой бочки. Выйдя на широкую, хорошо проторенную дорогу, бывший главарь «медвежьего воинства», сорвал с копыт бесполезное тряпьё, и, едва сумев забраться на коня без стремян, рысью пустил его в сторону Кременца, согласно ранее примеченных ориентиров, описанных Волибором. Все люди, оставленные Предрагом позади, были для него делом прошедшим, потерявшим актуальность. Дальнейшая их судьба, по его мнению, зависела только от них самих. Тот факт, что он отдаёт беззащитных соратников на растерзание дружинникам, ничуть не терзал его совесть. Он полностью оправдывал себя тем, что разбои, со своими убогими чаяниями, всё равно, рано или поздно закончат жизни на копьях княжьих ратников, и если Предраг сумеет получить за счёт этого возможность на новую жизнь, то это наполнит их гибель хоть каким-то смыслом.
***
Утро, для Духовлада, началось ужасно. Проснулся он рано. Тело, как будто ни капельки не отдыхало, хотелось спать дальше, но глаза предательски отказывались смыкаться. Он поднялся с лежака, чуть не вступив в собственную рвоту, и качаясь, побрёл к выходу. Мысли были рассеяны, тело управлялось плохо, и к Духовладу вновь вернулась злость на самого себя. Выйдя на улицу, он полной грудью вдохнул свежий воздух. Пить хотелось неимоверно. Где взять воды, молодой боец даже предположить не мог. Зато повсюду стояли открытые, полупустые ёмкости с мёдом. Утолять жажду этим напитком, Духовлад отказался наотрез, так как, едва он об этом подумал, пустой желудок пригрозил резким спазмом и, последовавшей за ним, отвратительной отрыжкой.
- Вода есть вон в том бараке – послышался бодрый голос слева от него.
Молодой боец резко повернул голову в сторону говорившего. Это был Мстивой, как-то сурово на него смотревший, и указывавший пальцем в сторону одной из хозяйственных построек. Духовлад сразу же поплёлся в указанном направлении, с неудовольствием заметив, что бывший сотник идёт следом. В бараке действительно стояла большая бочка, наполненная мутноватой, слегка тёплой водой. Зачерпнув её стоящим рядом ковшом, молодой боец жадно припал к сосуду. Эта вода, казалась сейчас такой сладкой, и как будто пробуждающей. Самочувствие Духовлада улучшилось, хотя точнее было бы сказать: «появилось». Он набрал ещё один ковш, и, нагнувшись, вылил его себе на голову. Немного освежившись, Духовлад поднял вопросительный взгляд на Мстивоя, который всё это время наблюдал за ним, опёршись плечом на косяк и сложив руки на груди.
- Где Предраг? – поинтересовался бывший сотник.
Приступ бешенства охватил Духовлада: это, скорее всего, самое тяжёлое утро в его жизни, и теперь он должен начинать его с поисков того, кто ему сейчас абсолютно не нужен?! Он выпрямился, и с нескрываемым раздражением ответил:
- Да что ты привязался ко мне, со своим Предрагом?! Иди и сам его ищи, раз он тебе так нужен!
- Я искал – спокойно отозвался Мстивой – Его нигде нет. Думал, может ты знаешь, раз ты у него самое доверенное лицо.
- Нет, я не знаю! – ещё сильнее раздражаясь, ответил молодой боец – И меня это ни капли не интересует! Не имею понятия, что за блажь на него снизошла, когда он плёл весь этот бред, насчёт доверия, главного помощника и всего остального! Так что, по добру, оставь-ка меня в покое!
Мстивой, слегка оттолкнувшись плечом от косяка, шагнул внутрь барака. Лицо его стало суровым, как у отца, собирающегося выпороть нерадивого сынишку. Духовлад даже сделал полшага назад, и мысленно изготовился к драке, но сотник остановился, и стал терпеливо объяснять:
- Ты, я смотрю, не хочешь видеть многих важных вещей. Так и быть, начнём издалека: ты вправду веришь, будто в том налёте, в котором не стало Тура, Предраг дрался в первых рядах, был ранен, тащил полдня на себе раненого Тура, которого всё время до этого искренне презирал? Ты веришь, что отребье, ушедшее в тот налёт, «храбро сражалось плечом к плечу против дружинников», как рассказывал наш новый главарь? Да ещё и так долго, что у двух раненых беглецов, хватило времени затеряться в лесу от погони? Я видел, как ты сражаешься, и уверен, что тебя этому обучали, и обучали, как следует! Человек, учивший тебя, знал толк в ратном деле, так что, думаю, и ты в нём уже немало понимаешь. Так ответь мне: возможно ли всё то, о чём рассказывал на совете Предраг?
Духовлад, сквозь звон в голове, стал осознавать, что этот человек, хочет донести до него что-то важное, и уже более спокойно ответил:
- Ну, не верю. Только что толку от этого, если большинство поверило? Да и какая мне разница?! Наплёл он этой чуши, чтобы главарём сделаться, да и чёрт с ним!..
- Ты думаешь, «чтобы главарём сделаться»? – ответил вопросом Мстивой – А я думаю, что планы у него намного интереснее. Он говорил, что ты его о чём-то предупреждал перед налётом, ещё сокрушался, что тебя не послушал. Что ты ему тогда сказал?
- Да Всесмысл, который Туру послания от Горана читал, сказал мне по секрету, что последнее письмо, вроде как, написано было рукою Горана, но как-то необычно. В общем, он заподозрил, что нас заманивают в ловушку. Я передал это Предрагу, а тот всё равно пошёл с Туром – помявшись, рассказал молодой боец, и сам стал выстраивать в логическую цепочку события, на которые раньше не обращал пристального внимания.
- Так вот, что я тебе скажу, Малыш: я в этом отряде, ненамного дольше тебя, но кое-что о многих уже успел понять. Предраг – расчётливый человек. У него нет силы в руках, чтобы за счёт неё решать свои задачи, а значит, не может быть и излишней в ней уверенности, толкающей других – более сильных – на опрометчивые поступки. Вот он узнаёт о возможной засаде, и всё равно рвётся в налёт, уповая на «честность Горана», который, якобы, ещё никогда не подводил. Но, при этом, в виде меры предосторожности, настоятельно рекомендует оставшимся, скрыться из лагеря в неизвестном направлении. Так вот, я уверен, что, когда в налёте открылась ловушка, Предраг даже не пытался сражаться, а сразу побежал сдаваться, вопя о своей полезности. То, что на тот момент, он не знал, где находятся остальные разбои, было его гарантией сохранения жизни! Он просто обязался привести нас в определённое место, а потом дать знать о том дружинникам. Конечно, в плен мог попасть не только он, и дружинникам пришлось бы выбирать, кому доверить такое дело, но, думаю, пары минут разговора с каждым, убедило бы любого, что Предраг – это самый надёжный вариант. А теперь смотри, что мы имеем: Предраг, вернувшись, становится главарём, и сообщает, что имеет новую цель для налёта. По его словам, добыча должна была быть такой богатой, что затмила бы все предыдущие наводки Горана, но что это за добыча, он не упоминал. Вот мы приходим сюда, и после успешного захвата выясняется, что это – медоварня! По своему опыту скажу, что ничего особо ценного здесь хранить не станут, оно здесь просто не нужно. Этот момент, был прекрасно обыгран вчера Предрагом: все, во главе с ним, бросились искать ценности, а нашли хранилище с мёдом! На медоварне! Какая приятная неожиданность! Предраг предлагает всем «хлебнуть медку», и всё это «медвежье воинство», бездумно подхватывает эту идею. Наш главарь, проявляет показную предусмотрительность, публично назначив караул у ворот, чтобы никто не беспокоился о безопасности, вовсю отдаваясь хмельному веселью. Но к вечеру, этот караул уже пьянее всех остальных! Затем, Предраг всем твердит, что ты – его главный помощник, он повторяет это раз за разом, раз за разом, чтобы все знали: если даже нигде не видать самого Предрага, то есть ты, а ты – знаешь, что делать, или, как минимум, знаешь, где Предраг. Я уверен, что где-то под утро, наш новый главарь, отправился доложить дружинникам, что всё готово. Так что, думаю, скоро они будут здесь.
Духовлад слушал, забыв о головной боли и тошноте. Мстивой говорил, а в сознании молодого бойца, сквозь гул похмелья, складывалась вся описываемая бывшим сотником картина. Теперь вещи, которые раньше не были заметны, стали вопиюще очевидны. Всё сейчас казалось настолько логичным, что даже как-то не верилось, будто всё это происходит наяву. Духовлад поднял свои мутные глаза, и, впившись ими во взгляд Мстивоя, спросил:
- Так что ты предлагаешь делать? Почему пристал со всем этим именно ко мне?
- Вариантов дальнейших действий всего два: взломать сундуки с казной, набрать золота с камнями, сколько нести сможешь, и в лес, по одному, чтобы не выследили. Хотя, дружине и тут, с этим пьяным кодлом работы хватит… Либо… В короткое время, привести здесь всех, или хотя бы большую часть, в чувство, и занять оборону.
- А чего ж ты до сих пор карманы не набил, да в лесу не скрылся? Друзей-товарищей у тебя здесь нет, ходишь всегда один, не разговариваешь ни с кем. Какое тебе дело до всех этих голодранцев?
- Никакого – хищно улыбаясь, подтвердил Мстивой – Хоть всех вас будут медленно на полосочки резать, я ни по кому плакать не стану. Меня интересует сохранность моей жизни, а сейчас её вернее всего спасти, в составе этого… «воинства». Набрав денег, и сбежав в одиночку, далеко не уйдёшь. Придёшь в любой городок, на любой постоялый двор, золотую или серебряную монету покажешь – медяков-то в нашей казне не держат – и местная стража, через четверть часа будет знать, что в городишке объявился оборванец, драгоценными монетами рассчитывающийся. А эти скоты, почище нашего брата (сотник кивнул в сторону выхода на улицу, где начинали потихоньку шевелиться, валявшиеся повсюду разбои) до чужого добра падки. Ещё и видимость законности, своему грабежу придадут, тьфу… Потому, мне более по сердцу здесь остаться, и попробовать отбиться. В миру меня всё равно не ждёт никто…
- Ты предлагаешь, с несколькими сотнями наших перепившихся разбоев, противостоять опытным дружинникам?! Да будь их хоть вдвое меньше нас – в чём я сомневаюсь – они бы и то нас одолели!..
- Да не побеждать их надо! – по-наставнически нетерпеливо, перебил парня сотник – Они будут рассчитывать, что все спят в пьяном угаре. Налетят лихо, а мы их и встретим! Только встретить жёстко надо, стойко, чтоб атака захлебнулась, и пришлось им отойти, перестроиться. Здесь ведь не война, принципиальное уничтожение противника необязательно. Да они сами начнут более спокойные варианты искать, чтоб без лишних потерь обойтись. Предложим им, к примеру, часть нашей казны, и пообещаем уйти в Белый Край. Такой вариант, я уверен, их устроит. Только главное – первый их натиск отбить, отбросить их. Если они почувствуют, что прорываются, тогда и через потери до победы пойдут, пока кровь не остынет. В этом случае, думаю, всем нам смерть в бою – лучшее избавление.
- Да ты же сам видишь, – возбуждённо засомневался Духовлад – Они не смогут выстоять! У них же, если сразу врага не потрясли, сердце в пятки на раз-два уходит!..
- А ты, Малыш, не думай, будто в дружине сплошные храбрецы былинные – спокойно и поучающее ответил Мстивой – Проявил себя кто-то, как бесстрашный боец, его делают десятником, а то и сотником… Раньше и тысячными так становились, и воеводами, только теперь, всё по родству, да по связям… От того и войны такие стали: всё больше грабёж, да вымогательство, а доблесть воинская, лишь на устах у всех… Ладно, не за то разговор. Так вот, такие люди – десятники, сотники – они, своей стойкостью, удерживают вокруг себя других бойцов, вдохновляют их своим внешним бесстрашием. И среди нас есть люди, способные сыграть такую роль. Их немного, но для того, чтобы организовать оборону, способную выдержать первый удар дружинников, должно хватить.
- И кто же, по-твоему, среди нас может «вдохновить своим бесстрашием»? – усмехнулся Духовлад.
- Ворон, Ратибор, Вук, я и ты – ответ явно был многократно обдуман и взвешен, так как не потребовал у Мстивоя ни мгновения на подготовку – Самый надёжный вариант, это Ворон. У него есть преданные ему люди, которые с ним достаточно давно. Думаю, что Ворон правит жёсткой рукой, и уровню дисциплины, в его шайке, позавидуют даже многие тысячные в дружине Батурия. Остальные, названные мной люди, ценны только сами по себе, так что воодушевлять им придётся всякое отребье из нашего воинства… Главное, чтобы бой начался стремительно, чтобы не было времени сомневаться. А то в истерику повпадают, могут и побежать куда попало, попрятаться. А как завяжется всё, так уже делом заняты будут, некогда будет бояться.
Духовлад понимал, что Мстивой рассуждает правильно, но отсутствие возможности изначально организовать всё это, вновь вызвало у него ироническую улыбку. С ней на устах, он и ответил бывшему сотнику:
- Чтобы всё это решить, нужно немедленно собрать Совет, объявить о бегстве Предрага, спланировать оборону… Посмотри вокруг: эти люди ничего не соображают, они пьяны! Едва проснувшись, и ощутив жажду, они сразу же начнут снова хлебать мёд, которого здесь вдоволь, после чего рассудок не вернётся к ним, как минимум, до следующего утра! Как с этим быть, ты подумал?!
- Подумал – спокойно ответил Мстивой – С этим нам помогут люди Ворона. Они вчера на выпивку сильно не налегали, и рано отдыхать отправились, так что сегодня будут бодрее остальных. Они помогут привести в себя других, и собрать Совет.
- А с чего ты взял, что они захотят кого-то приводить в себя, или вообще что-либо делать?! – начал терять терпение Духовлад – Что ты им такого скажешь, чтобы они тебя хотя бы начали слушать, не говоря уже о том, чтобы стали делать то, что ты предлагаешь?
Лицо бывшего сотника осталось спокойным, и лишь слегка выказывало удивление:
- Я?! Ничего. Это уже по твоей части. Ты пойдёшь к Ворону, всё ему детально изложишь и, уж поверь, он сам тебе станет помогать.
Молодой боец обомлел от подобной бесцеремонности. Этот человек уже обо всём подумал, всем придумал роли, и даже не интересуется, согласны ли эти «все», с его расчётами. С нотой негодования, он вновь обратился к Мстивою:
- Ты, я вижу, уже всё за всех решил! Привык в дружине, пади, чтобы все твои причуды исполнялись подчинёнными тебе людьми?! Но здесь то, свободные люди! Это тебе не…
Духовлад сам не заметил, как в сердцах, стал повышать голос, и последние слова уже почти прокричал. Сотник подступил к нему ещё на шаг, и, глядя прямо в глаза мягко, но настойчиво произнёс:
- Ты не так всё понял, Малыш. Просто я первым распознал тревожное положение, и хочу, чтобы все мы не теряли понапрасну времени. Ты негодуешь, потому что сомневаешься: поймёт ли тебя Ворон, станет ли тебе помогать, станет ли вообще с тобой разговаривать. Но поверь мне, ты напрасно недооцениваешь здешних уважаемых людей: они далеки от того, чтобы молча исполнять твои приказы, но большинство из них внимательно тебя выслушают. Я пришёл с этим к тебе, потому что являюсь здесь для всех чужим, понимаешь? От меня, как от бывшего дружинника, все будут ожидать подвоха. Ты должен, как можно раньше обратить всеобщее внимание на исчезновение Предрага. Если это заметит кто-то ещё, и подымет тревогу раньше, тогда доверия к тебе не будет, из-за всей той чуши, насчёт безграничной к тебе признательности, которую Предраг изливал здесь вчера весь вечер. Ворон и его люди, ночевали в бараке, который стоит по правую руку от того, в котором ночевал ты. Поспеши, дорога каждая минута.
Сказав это, бывший сотник вышел из барака, оставив Духовлада наедине со своими мыслями. Молодой боец стал потихоньку остывать, перебирая в уме весь объём информации, полученный за последние несколько минут. А вдруг Предраг всего лишь отлучился по нужде, или завалился спать, где-нибудь, куда никому и в голову не придёт заглянуть? А он – Духовлад – поднимет шум, соберёт всё воинство, как вдруг заспанный Предраг, вылезет из какого-нибудь барака, удивлённо оглядываясь, и интересуясь, по какому поводу сбор... Но потом парень вновь мысленно вернулся к истории с налётом, из которого нынешний главарь вернулся в одиночку, его подозрительную уверенность в богатстве добычи на этой медоварне… Добычи, которой так никто в глаза и не увидел. Молодой боец первый раз в жизни, очутился перед выбором, от которого зависела не только его судьба, но и, возможно, судьбы всех окружающих его ныне людей. Невероятная эмоциональная нагрузка, вдобавок навалившаяся при столь отвратительном физическом состоянии, ничуть не способствовавшем чистоте воли и ясности мысли, сильно испугало его. Но, с трудом собравшись, он всё-таки принял решение: негативные последствия от того, что он поднимет ложную тревогу, не будут носить разрушительного характера. Всего лишь придётся объясняться с Предрагом, которому, в принципе, можно будет предъявить встречное обвинение в легкомысленной пропаже, и сослаться на юношескую горячность. А вот в случае, если не привести разбоев в надлежащий вид, и вскоре действительно ударит дружина, тогда уж никому не сносить головы… Духовлад вернулся к мысли, что можно просто уйти отсюда, прихватив немного ценностей из казны, но это он тут же отмёл. Жизнь не казалась ему настолько прекрасной, чтобы для голого факта её продолжения, бросить всё, и бежать, куда глаза глядят. А бросать ему было что, даже в этой убогой ватаге грабителей и убийц. Некоторые люди, которых он здесь встретил, искренне заинтересовали его, а к Всесмыслу и Вуку, он вообще привязался, как к родным… Родным… Внезапно молодой боец осознал, что здесь он обрёл то, чего судьба лишила его ещё в детстве: людей, судьба которых ему небезразлична, близких людей. И даже, несмотря на то, что эту социальную среду повсюду считают низкой, морально убогой, именно здесь он сумел занять некое положение, подразумевающее уважение, и внимание к его позиции, а не только пинки и ускоряющие окрики, как в «возвышенном», «здоровом» социуме мирного города. Причём здесь, он добился этого, благодаря личным качествам, умениям. В «здоровом» же обществе, одним доставались рабские цепи на шею, а другим – хозяйские батоги в руки. И то, и другое по наследству. Духовлад ясно понял, что этот мирок, в котором он, наконец, почувствовал себя личностью, для него важнее всего на свете, и если этому мирку суждено погибнуть, то молодой боец погибнет вместе с ним… Сражаясь.
Он вышел во двор, и уверенным шагом направился к бараку, указанному Мстивоем. По пути он думал о бывшем сотнике: что заставило его оказаться в среде разбойников? Что такого он совершил? Почему оставил службу в дружине Батурия, в которой занимал довольно почётное место? Почему, учуяв опасность, он пытается помочь организовать оборону этим необученным, недисциплинированным людям, не готовым сражаться по-настоящему, вместо того, чтобы просто скрыться? Даже предположительных ответов на эти вопросы, молодой боец найти не мог, но дал себе зарок, что обязательно всё это выяснит, едва спадёт опасность, нависшая над «медвежьим воинством».
Войдя в барак, где расположились люди Ворона, Духовлад сразу отметил разницу с тем бараком, в котором ночевал сам: здесь, трупы охранников медоварни, хоть и не были вынесены из помещения, но были снесены на кучу в дальний угол. В этом был виден верный признак сплочённого сообщества, в котором, перед тем, как сделать что-нибудь полезное для всех, никто не спрашивает себя: «А почему Я должен?», и не найдя для себя убедительного ответа, просто ждёт, пока это сделает кто-то другой. Люди Ворона тоже гульнули вчера хорошо, но покинули попойку одними из первых, причём спокойно, организованно, без шума, приказов и поторапливаний, осознавая нужду в отдыхе, после суток оживлённой деятельности. Может быть, выглядели они и неважно, молча провожая Духовлада усталыми, красными глазами, на слегка подпухших лицах, но до основной массы разбоев, в нелепых позах валявшихся по всему двору, им было далеко.
Найдя взглядом Ворона, молодой боец направился к нему. Тот, занимая горизонтальное положение на одном из лежаков, прикрыв правой ладонью глаза, был практически недвижим. Только его грудная клетка, тяжело поднималась при каждом вдохе, и опускалась при выдохе. Приблизившись к нему, Духовлад проговорил, предусмотрительно избегая громких звуков и резких интонаций:
- Будь здоров, атаман. Есть к тебе важный разговор.
- И ты, Малыш, не болей – усталым голосом ответил Ворон, даже не шелохнувшись – Давай, говори свой разговор.
- Думаю, у нас крупные неприятности… – попытался было начать молодой боец.
- Наутро, после такой попойки, всегда крупные неприятности – философски перебил Ворон. Думая о своём, и всё ещё не шевелясь.
- Я не о том, Предраг пропал…
- Я по нему скучать не собираюсь – монотонно пообещал атаман, явно не желая вникать в суть разговора.
- Может, ты дашь мне закончить мысль?! – раздражённо спросил Духовлад.
Ворон, наконец, убрал руку от лица, и удивлённо посмотрел на парня, явно не ожидая от него подобной резкости. Духовлад даже посетовал на свою несдержанность, опасаясь, что теперь придётся объясняться с атаманом, но тот снова принял прежнее положение, и бесцветно буркнул:
- Ну, извини…
- Есть мнение, – с облегчением продолжил молодой боец – Что мы угодили в ловушку. Возможно, Предраг не спасся в предыдущем налёте, а сознательно сдался дружинникам, и, чтобы выторговать себе жизнь, обещал привести нас сюда. Скорее всего, изначальный расчёт основывался на том, что добравшись до обильных складов с пойлом, мы впадём в запойное пьянство на несколько дней минимум. А за это время Предраг сбежит, и даст знать дружинникам, которые легко перебьют наше пьяное, ничего не соображающее «воинство».
Ворон сел на лежаке, и пристально уставился в глаза Духовладу. Видимо, ещё раз прокрутив в уме полученную информацию, он стал сомневаться, уточнять детали:
- А с чего ты, вообще, взял, что этот шнырь пропал? Может, завалился куда-то, да и дрыхнет мёртвым сном... Пил он вчера, как буйвол. Побольше меня, это уж точно! Правда, молодцом держался, не раскисал вроде, но в этом деле окосеть мгновенно можно: вот ты, вроде, бодрячок, а через глоток – уже бревно мычащее.
Духовлад, ранее убеждённый Мстивоем, настаивал на своём:
- Слишком гладко у него всё вышло: и от дружинников ушёл, и цель для налёта нашёл, и вместо добычи здесь пойло одно, и пьёт он не хмелея… Так что лучше, по-моему, к худшему изготовиться.
- А не проще дружинникам, было бы здесь нам засаду устроить? – продолжал высказывать сомнения Ворон, скорее, для прояснения ситуации, чем пытаясь переубедить собеседника.
- Тогда наши разведчики могли бы что-то заподозрить. Да и спящих, перепившихся резать – это дело менее хлопотное, нежели в открытом бою, пусть даже из засады.
Ворон молчал. По выражению его сосредоточенного лица было видно, что он склонен поверить в сценарий, описанный Духовладом. Заметив, молодой боец попытался использовать это, торопя Ворона:
- Нечего время терять! Надо скорее собирать Совет, объяснить всем ситуацию, решить, как оборону держать будем…
- Какой Совет!? Какая оборона?! – в возмущённом недоумении уставился на него атаман – Я забираю своих людей, и ухожу отсюда. И ты, Малыш, уходишь с нами!
- А остальные? – Духовлад исступлённо задал первый же пришедший в голову вопрос.
- Да плевать мне на остальных! – искренне ответил Ворон – Вчера перепились в хлам, сейчас попросыпаются, и опять к бочонкам присосутся! К тому времени, когда рассудок, наконец, соберётся вернуться в их головы, те уже будут красоваться на кольях у стен Кременца! Не валяй дурака, Малыш! Собирайся, и уходи с нами!..
- Нет – твёрдо ответил Духовлад – Здесь есть люди, которых я не могу, да и не хочу бросать.
- Ну, что ты, как ребёнок! – явно расстраиваясь, воскликнул атаман – Хочешь, бери с собой своего книгоеда! Да кого хочешь, бери! Хоть даже жабу эту рыжую – Ратибора! Главное, чтобы в пути нас не тормозили, а то лично зарежу!
- Нет Ворон, я останусь. Удачи тебе, прощай.
Сказав это, Духовлад повернулся, и твёрдым шагом, не оглядываясь, вышел из барака. Он был расстроен решением Ворона, но не осуждал его. Ведь и ранее было известно, что этот атаман, чутко относится лишь к своим людям, а всех остальных (не безосновательно) презирает. Как он – Духовлад – не подумал о возможности такой реакции, ведь Ворон и ранее ему признавался, что подумывает об уходе из «медвежьего воинства», а более уместного случая и не придумаешь. Шагая, и думая об этом, молодой боец даже не заметил, как оказался посреди двора. Он остановился, оценивая происходящее вокруг: разбои, безобразно валявшиеся повсюду, понемногу просыпались, пытаясь подняться на ноги. Получалось это обычно, раза с третьего-четвёртого, и то, всего на пару шагов. Те, кто сумел в этом поганом состоянии, сохранить хоть каплю сообразительности, отказывались от более привычного прямохождения, и передвигались на четвереньках. Целью этих сложных, невероятно утомительных походов, на расстояние от пяти до десяти метров, являлись бочонки с недопитым мёдом. Духовлад мгновенно пропитался презрением к этому сброду. Разве достойны спасения эти люди, к которым едва возвращается сознание, как они снова пытаются прогнать его ковшом пойла «на старые дрожжи»?! Может прав Ворон: не нужно с ними возиться, всё равно толку от них меньше, чем даже вони?! Молодого бойца стали разбирать сомнения в правильности своего выбора. Дело было не столько в опасении перед приходом дружины, сколько в симпатии к сплочённости людей Ворона. По представлениям парня, именно так должно было выглядеть действительно боеспособное подразделение. Не рабское повиновение «благородно рожденным» командирам, становится залогом победоносности войска, а братская, поделенная на всех ответственность за исход общего дела! Может, стоит вернуться, и согласиться на предложение Ворона уйти с его отрядом? Эту мысль в голове Духовлада, перебил окрик: «Малыш!», послышавшийся за спиной. Молодой боец резко обернулся, и увидел решительно приближающегося к нему Ворона. Следом за атаманом из барака выходили его люди. Подойдя, Ворон в сердцах обратился к парню:
- Ты с ума сошёл?! Одумайся, тебя здесь убьют, вместе со всей этой пьянью!
Поймав взгляд атамана, молодой боец уловил в нём сомнение. Крохотное, на самом донышке глаз, но этого было достаточно. Его собственные сомнения улетучились в один миг, и он твёрдо ответил, уверенно глядя в глаза суровому, прожженному разбойнику:
- Без тебя и твоих людей – убьют.
Ворон, приблизившись лицом к собеседнику на столько, что их носы едва не упёрлись друг в друга, так же не отрывая грозного взгляда, сердясь, похоже, больше на самого себя, процедил:
- Да что в тебе такого…
После чего обернулся к своим людям, и, махнув рукой, распорядился:
- Приводите в чувство остальных! Будет Совет!
У Духовлада словно камень с души упал. Он не мог поверить, что ему удалось переубедить, этого закалённого рубаку, но факт был налицо, а на удивление не было времени, и молодой боец, воодушевлённый своим успехом, бросился участвовать в подготовке к Совету.
С расстояния метров двадцати, за всем этим наблюдал Мстивой. Он стоял, опёршись плечом на стену одного из бараков, и сложив руки на груди. Как только прозвучали последние слова Ворона, лицо бывшего сотника, до сих пор абсолютно спокойное, исказила одобрительная улыбка.
Повсюду закипела деятельность, как будто ожила сама медоварня. Люди Ворона, бесцеремонно тормошили остальных, ещё не проснувшихся разбоев, отбирали ковши и чаши у тех, кто собирался было опохмелиться, опрокидывали бочонки, в которых ещё оставался мёд, который тут же, жалобно булькая, разливался по земле. Возмущённых подобным обращением пьяниц, пытавшихся робко протестовать, оперативно успокаивали пинками и затрещинами. Ворон, ещё с тремя людьми, «занял оборону» у входа в склад, где хранились ещё не тронутые запасы хмельного напитка. Один угрожающий вид этих стражей, отбивал охоту даже приближаться к этой постройке. «Медвежье воинство», понемногу сбрасывая с себя хмельной покров, готовилось собраться с туманными мыслями, и на общем Совете, решить свою дальнейшую судьбу.
Глава 10
Радовеж был подвержен немилосердному разорению. Войска Белого Края, так и не пришли на помощь Павлу. Последний, в принципе, был готов к подобному развитию событий, и успел стянуть в свою ставку значительные силы, из числа стражи подвластных городков и городишек. Численность защитников Радовежа, всё равно была вшестеро меньшей, по сравнению с дружиной Батурия, но, учитывая оборонительную позицию, за стенами хорошо укреплённого города, являлась вполне приличной. Всё указывало на необходимость длительной осады, изнуряющей силы обоих сторон. Но осады не случилось, так как, едва войска Батурия пошли под стеныи стали разбивать лагерь, в среде радовежской знати, тут же образовалась значительная группировка, весьма впечатлённая увиденным воочию полчищем Батурия, и обличившая Павла в подлом предательстве благородного князя. Их ничуть не смущал тот факт, что совсем недавно они сами с радостью поддерживали идею выхода из состава Чёрного Края, и на каждом застолье говорили дерзкие тосты, прочившие Павлу лёгкую победу. Остальные, кто, может быть и стал бы добросовестно держать осаду, но не решился преградить дорогу агрессивному большинству, поддержали мятеж. Павла схватили, а перед дружиной Батурия, открыли ворота.
Радовежская знать, напрасно рассчитывала на милость, в награду за сдачу города. Наградой ей стали дыбы, плети палачей, и колья для голов. Город был отдан на поругание дружине. Особенно свирепствовали две тысячи угличей, возглавляемых лично Алексеем, следы от побоев на лице которого, после недавнего визита в Радовеж, окончательно не сошли до сих пор. На главной площади города, поставили два трона, один для Батурия, другой – для его сына Гавриила. Рядом с ними расположилась личная охрана князя: четыре сотни отлично подготовленных бойцов, все как один, снаряжённые полным, тяжёлым ливтонским доспехом, с выгравированным на груди вепрем. В точно таком же доспехе был и сам Батурий, а вот доспех его сына (по капризному требованию последнего), был некстати обильно, даже наляписто, отделан золотом, но владельцу очень нравился.
Напротив тронов, вкопали большой кол, на который усадили Павла. Бывший Смотрящий стонал, то и дело исходя судорогами, медленно насаживаясь глубже на кол, под давлением собственного веса. Батурию привели двух малолетних сыновей истязаемого, и князь по очереди перерезал горло обоим, на глазах умирающего в мучениях отца. Оба детских трупика, положили у основания кола, на котором «восседал» бывший Радовежский Смотрящий. Потом, между колом и тронами, установили плаху, на которой одного за другим, обезглавили знатных радовежцев из окружения Павла, только что предавших своего Смотрящего. Когда их подтаскивали к плахе, большинство из них упиралось, слёзно требуя справедливости, ставя себе в безоговорочную заслугу то, что схватили предателя, и сдали город. На это Батурий грубо отвечал, что они должны были сделать это ещё до того, как князь вышел с Дружиной из Кременца, бросая фразу, вроде: «Слишком поздно вспомнили, кто ваш настоящий хозяин!». Князя вообще не интересовала судьба этих паразитов, мнящих себя более ценными людьми, лишь на основании знатного происхождения, а вот возможность, путём жестокой расправы, подавить в других вассалах даже мысли о неповиновении, была ему вполне по душе, полностью отвечая его видению управления своим краем.
Наконец, самые знатные радовежцы закончились, и к княжьим тронам, подвели дочь Павла, Уладу, бывшую невесту Гавриила. Её взгляд скользнул по мучающемуся отцу, трупам братьев, и обратился к князю. Ни один мускул не дрогнул на её прекрасном лице, лишь слёзы лились из глаз. Батурий, не отрывая от неё взгляда, обратился к сыну:
- Вот, Гавриил, та девушка, в руке которой, тебе отказал её отец. Да ещё и таким способом, как будто сватался к нему последний из крестьянских сынов. Теперь же, думаю, его благословление необязательно, но разве ровня она тебе теперь? Достойна ли пойти с тобой под венец?
- Нет! – надменно прошипел Гавриил – Пусть этой презренной дочери подлого предателя, перережут горло так же, как её братьям, а тело положат рядом с ними, у ног отца!
- Не горячись, сын мой, – мягко проговорил Батурий, но под мягкостью в его интонации, чувствовался злорадный подвох – Правитель должен уметь не только быть суровым, но и проявлять милосердие. Ведь нет вины этого дитя в том, что разум её отца помутился от тщеславия. Мы оставим ей жизнь. Более того, до конца своей жизни, она будет жить в Кременце, где я лично смогу проследить за тем, чтобы жизнь её протекала стабильно. Конечно, теперь она сама должна будет кормить себя, но я придумал ей занятие, достойное дочери такого отца: она будет чистить отхожие места в моей крепости. Видишь, девочка, не смотря на твоё поганое происхождение, мы великодушно дарим тебе жизнь, и ты увидишь ещё много прекрасных вёсен.
- Я молю всех богов только о том, чтобы своими глазами увидеть твою смерть – ответила князю Улада ровным голосом, не меняясь в лице.
Батурий усмехнулся: высокомерная гордость ребёнка, избалованного богатыми и влиятельными родителями. Ей, небось, и пощёчины никогда получать не приходилось… это даже хорошо. Тем более ужасными, покажутся ей оставшиеся годы её жизни. Пусть и Павел успеет, перед смертью, подумать об этом как следует. Князь повернулся к командующему своей личной охраны, и спросил:
- Готово? Пусть кто-нибудь сходит, узнает.
Тот кивнул, и дал соответствующее распоряжение одному из подчинённых, который, в свою очередь, куда-то быстро скрылся.
Батурий смотрел в глаза Уладе. В них отражалось великое горе, терзавшее сейчас её душу, и ещё решимость, некая твёрдая решимость. Князь снова усмехнулся, в шутку интересуясь про себя: а что будет отражаться в её глазах, через несколько минут?
Отосланный с поручением боец, вернулся через несколько минут, неся в руках раскаленное добела клеймо, на железном пруте. Двое телохранителей князя, подступили к девушке, с обеих сторон заломив ей руки за спину, и, крепко схватив за волосы на затылке, задрали голову жертвы подбородком вверх, с силой удерживая в таком положении. Клеймо неспеша приближалось к лицу Улады, как будто упиваясь ужасом ожидания девушки, которая могла, разве что зажмурить глаза. Спустя мгновение, раскалённое железо, впилось в нежную кожу на левой щеке несчастной, и над площадью раздался пронзительный девичий визг, который, впрочем, почти сразу смолк: Улада лишилась чувств. Когда клеймо отстало от щеки, на ней красовался силуэт головы вепря. Такая отметина, украшала круп каждой лошади, в конюшнях князя Батурия.
***
Очередной поворот лесного тракта, наконец, открыл взору Предрага стены Кременца. До крепости оставалось ещё около километра, от того, просматривающаяся отсюда целиком, она казалась особенно величественной. Сердце Предрага затрепетало: если бы удалось убедить людей князя в своей полезности, и остаться служить при дворе, чьим-нибудь вторым, третьим, пятым советником… Советником пятого советника… Да неважно! Бывший разбойный атаман, готов был начать с самого малого, лишь бы зацепиться. А уж в своём расчётливом уме, он не сомневался: со временем, он сумеет занять высокое и почётное место, более ему подобающее, нежили «лавры» вожака, своры немытых лесных чуханов. Под наплывом этих воодушевляющих мыслей, даже отступило невероятное утомление, ещё пару минут назад, насильно смыкавшее веки через каждые сто метров пути, из-за чего Предраг несколько раз едва не свалился с лошади. Но теперь он взбодрился, как будто окунулся в холодный ручей, и даже слегка подстегнул поводом лошадь, приказывая быстрее нести его навстречу судьбе.
Немного недоезжая до крепости, Предраг обратил внимание, на расположившийся у дороги стояк. Кишевшая в нём публика, несколько насторожила Предрага, так как очень сильно напоминала ему недавних подчинённых. Грязные, одетые в обноски, вооружённые чем попало люди, провожали его хмурыми, недобрыми взглядами, впрочем, не препятствуя передвижению бывшего главаря. И вдруг, среди этих отбросов, Предраг увидел Волибора, подводящего под уздцы коня к дороге. Когда он поравнялся с тысячным, тот уже вскочил в седло.
- Где твои люди?! – с ходу, взволнованно спросил Предраг.
- Вот – спокойно ответил Волибор, обводя окружающих рассеянным взглядом.
Внутри у Предрага всё похолодело. Мало того, что это были не дружинники, так их ещё была явно не тысяча!
- Что происходит?! – засуетился бывший главарь – Почему у тебя так мало людей?!
- В Радовеже восстание. Батурию в походе понадобилась вся дружина, а мне оставили ополченцев, чтобы я мог завершить порученное дело. В любом случае, тебя это не касается. Ты ведь привёл разбоев на медоварню?
- Всё, как договаривались! – закивал Предраг – Привёл, напоил. Перепились так, что заснули там, где пили! Думаю, оправятся не раньше, чем через неделю! А если и раньше, то им будет, кем заняться!
- Хорошо, ты свою часть работы выполнил. Сколько ты добирался сюда на лошади?
- Ехал я не спеша, примерно пол суток.
- Значит с пешими, нам добираться придётся сутки. Ладно, выступаем ночью, чтобы быть у медоварни на рассвете следующего дня. Пусть все ложатся отдыхать, а я пока, провожу в крепость нашего помощника – это Волибор сказал, стоявшим поблизости «неуставным вождям» ополченцев.
Сделав знак Предрагу следовать за ним, тысячный потрусил к воротам крепости, а обескураженный переменами лазутчик, послушно последовал за ним.
- Думаете, он действительно собирается разделить с нами казну разбоев? – спросил один из подпольных главарей ополченцев, у трёх своих коллег, глядя в след удаляющимся всадникам.
-Нет, не собирается – ответил тот, который выглядел старше и опытнее остальных – Всё это неспроста, он явно что-то задумал. «Мне много не надо…». Мой дед говорил: человек, которому «много не надо», всегда хочет получить всё… Он в опале у самого князя, так что никто не станет плакать, и искать виноватых, если завтра он погибнет в бою…
Остальные «вожди», молча закивали, соглашаясь с ходом мыслей товарища.
Тем временем, Волибор с Предрагом подъехали к крепостным воротам. Эта часть фортификационного строения, под стать массивным стенам, впечатляла своей мощью, и неприступным видом. Ворота были выполнены в виде башни, в основании которой имелась просторная арка, с округлым сводом. Портал самих ворот, был несколько уже и ниже остальной арки, благодаря чему, массивные дубовые створки, щедро обитые железом, сейчас могли быть распахнуты внутрь. Чтобы закрыть или открыть такие ворота, понадобилось бы с десяток человек минимум. Для экстренного же перекрытия доступа в замок, в самом начале арки, сразу за условной линией, на которой смыкались створки ворот, под сводом виднелся самый краешек мощной ге;рсы , скалящейся рядом острых железных наконечников. Очевидно, в самой башне, находился некий механизм, приводящий в действие эту крепкую решётку. Перед открытыми воротами, на часах стояли двое стражников. Точнее сидели. При приближении всадников, один из стражей поднялся, и преградил им путь, слегка наклонив в их сторону копьё.
- Чего надо?! Отвечай, ну! – грубо спросил он, хотя явно узнал Волибора.
- Это тот самый человек, который оказал большую услугу Чёрному Краю. Тот, кому хочет выразить благодарность лично светлейший князь Батурий, приказавший так же, выделить покои в замке для этого героя, где тот сможет со всеми удобствами, дождаться возвращения князя из похода – кивнув взгляд в сторону спутника, ответил Волибор таким тоном, как будто не заметил пренебрежительной интонации в свой адрес.
- Сейчас уточню – буркнул страж, и скрылся во дворе замка.
Оставшийся часовой, не проявлял ни малейшего интереса к пришельцам, сосредоточенно пытаясь выковырять пальцем засохшие сопли из самых глубин своего носа. Предраг занервничал. В первую очередь от того, что ему казалось, будто из-за мешочков с золотом, выкраденных из казны воинства перед бегством, слишком заметно топорщится рубаха. Он очень сильно переживал, что кто-нибудь узнает о его «выходном пособии», и решит на него позариться. Вторым поводом для нервозности, было некое нехорошее предчувствие. Предраг, как человек простого происхождения, никогда ранее не бывал ни в придворной среде, ни даже в около придворной. Теперь ему казалось, что в своём представлении, он их несколько идеализировал. Пока он не видел вокруг ни всеобщего благородства, ни вежливости, правильно оттенённой чувством собственного достоинства, но зато хамства, Предраг узрел здесь ничуть не меньше, нежили в среде его недавних подчинённых. Даже морды здешних обитателей, ничем не отличались от разбойничьих.
Часовой вернулся вместе с начальником стражи. Тот уже был в курсе распоряжений князя, и, скользнув надменным взглядом по Волибору, на Предрага посмотрел вполне благосклонно, сказав ему:
- Прошу Вас, проезжайте. Вас проводят в ваши покои, и помогут расположиться.
Стражник, ходивший за начальством, взял лошадь Предрага под уздцы, и повёл во двор замка, сквозь длинную арку ворот. Хот суть краткой речи начальника стражи была вполне приветлива, тон его был холодным и неприятным. Предраг, начиная нервничать ещё сильнее, оглянулся на Волибора, оставшегося за порталом ворот, и поймал на себе его взгляд. Он так и не понял, что именно напугало его во взгляде тысячного, но у Предрага сложилось устойчивое впечатление, будто именно так на кого-то смотрят в последний раз. Тревога волной озноба прокатилась по всему телу бывшего разбойного главаря. Будь Предраг бойцом по сути своей, он бы сейчас рванул поводья из рук поводыря, резко развернул лошадь обратно, в сторону выхода из проклятой арки, прорвался бы сквозь единственного часового, оставшегося у ворот, а там… Но бойцом Предраг не был. А потому, продолжил покорно труситься на горбу лошадки, ведомой крепкой рукой стражника, в сторону «покоев», выделенных по личному велению князя «человеку, оказавшему большую услугу Чёрному Краю».
***
Привести разбоев в более или менее приемлемое состояние, удалось только во второй половине дня. Многие перенесли похмелье крайне тяжело. В толпах представителей «медвежьего воинства», собравшихся на Совет, пульсировал нестройный гул негодующих ворчаний: всем очень не нравилось, что попойка была настолько бесцеремонно прервана, и люди возмущённо выражали надежду, что не напрасно.
Духовлад, как человек, с чьей «лёгкой руки» и начался весь сыр-бор, был безапелляционно уполномочен лично объяснить собравшимся, что именно случилось. Молодой боец, не имеющий опыта выступлений перед большим количеством людей, поначалу говорил неуверенно, не очень внятно, из-за чего послышалось несколько выкриков из толпы, усиленных бранью, и содержащих сообщение о том, что оратора плохо слышно. Это заставило Духовлада разозлиться на самого себя, и он немедленно преобразился. Голос его стал звонким, интонация уверенной, слова выговаривались чётко. Благодаря общению и учебным занятиям с Всесмыслом, молодой боец легко, без затруднений выражал свои мысли, и лаконично выстраивал предложения. Он повёл рассказ обо всём по порядку: о том, что Предраг исчез, о догадках насчёт его предательства ещё в том налёте, когда убили Тура. Постепенно он дошёл до предполагаемого плана беглого главаря, ввести своё воинство в глубокий запой, и в таком беспомощном виде, отдать на растерзание дружинникам. Закончил он свою речь тем, что выразил уверенность в необходимости, как можно скорее, занять оборону, и сделать всё, чтобы дать отпор первому натиску дружинников, после чего с ними можно будет начать переговоры.
Речь Духовлада, произвела в рядах разбоев невиданный переполох: одни впадали в истерику, крича, что дни «медвежьего воинства» сочтены. Другие придерживались мнения, что всё это похмельный вымысел перепуганного сопляка. Третьи же, требовали продолжения попойки, и уже в ходе неё, предлагали выносить решения. В ходе всеобщего галдежа, железно подтвердился факт пропажи Предрага, в результате чего, нервозность и истеричность охватывали всё больший процент собравшихся. В суматохе, сквозь бушующую страстями толпу, к Духовладу пробрался Опара, который стал гневно обличать парня перед разбоями:
- Я же говорил вам всем, что этот Предраг – лжец и предатель, но вы мне не верили! Этот щенок – его доверенное лицо, ведь все помнят, как Педраг во время попойки говорил об этом через каждые десять минут! (По толпе прокатилась волна подтверждающих возгласов: уж это запомнили все, даже самые упившиеся) Они за одно, и нужно как следует прижать этого щенка, чтоб он раскрыл нам планы своего покровителя!
Духовлад с негодованием услышал, как толпа с готовностью поддержала это предложение. Теперь он сам себе казался полным идиотом. Молодой боец мог уйти вместе с Вороном, прихватив ещё и казну, которой бы никто не хватился ещё с неделю, оставив всё это пьяное быдло здесь, как отвлекающий фактор, который задержал бы дружинников, и позволил бы оторваться от преследования. Вместо этого, он, как полоумный, впился в идею остаться здесь, дабы не отдать этот скот на убой, да ещё и Ворона убедил остаться. Не так давно, последний рассказывал Духовладу, что иногда у него возникает желание достать меч, и пойти молча рубить всех в этом воинстве направо и налево. Так вот сейчас, молодой боец его отлично понимал, так как в полной мере ощутил аналогичное побуждение. Сам же Ворон, уже пробирался к небольшому пространству, не занятому толпой, где сцепились злыми взглядами Духовлад и Опара. Встав между ними, атаман сначала повернулся к парню, глядя на него с ироничной улыбкой, как бы говоря: «Ну что, дурачок, теперь видишь, ради кого старался?», а после обратился со своим словом к толпе:
- Вы что ж, дальше собственного носа ничего не видите?! Это Малыш поднял тревогу, заметив отсутствие Предрага! Это Малыш убедил меня и моих людей собрать Совет, и если бы не он, то мы бы до сих пор пребывали в пьяном угаре! А то, что Предраг через каждые пять минут изливал похвалы Малышу, называя его своим главным помощником, доверенным лицом, так это для того, чтобы в случае обнаружения его пропажи, вы все набросились на парня, и зря теряли время, выпытывая у него то, чего он не знает!
Люди Ворона громко приветствовали речь своего атамана, и под их тяжёлыми взглядами, большинство остального воинства, тоже стало выражать благосклонность к поступку Духовлада. Ворон повернулся к Опаре, и громко, с насмешкой поинтересовался:
- Ты, Опара, предлагал «надавить» на Малыша… Так, может, попробуешь надавить, один на один?
Опара посмотрел на взбугрившиеся жгуты крепких мышц, на предплечье правой руки Духовлада, которой он крепко сжал рукоять своего меча, и сбивчиво затараторил, уводя в сторону взгляд:
- Негоже, перед важной битвой, ссоры между собой затевать! А вообще, у нас и поважнее дела есть: мы то, получается, без главаря остались! Надо решить, кто нас теперь поведёт.
- А у тебя уже, пади, и варианты имеются? – всё так же улыбаясь, спросил его Ворон.
У Опары сладко засосало под ложечкой: близится час его главенства в воинстве! А кого ещё захотят видеть главарём? Ворона? Ратибора? Вука? Так ведь эти даже на прошлых выборах отказались, а тогда ситуация была не такая опасная, и, следовательно, ответственная. При теперешнем раскладе, оно им и подавно не надо! Больше никого из достаточно опытных и уважаемых разбоев (именно к таковым, Опара относил и себя), на ум не приходило. В сознании безраздельно властвовало предвкушение давно заслуженного признания: в том, что именно он сегодня станет главарём, Опара даже не сомневался. Растворившись в этих приятных ожиданиях, он уже даже не думал о щекотливом положении, в котором оказалось «медвежье воинство», как не думал и о том, что выводить его из этого положения – задача именно главаря. Но сразу рваться к желанному положению, показалось Опаре неприличным, и он решил сначала предложить вакантное место другим людям, которые, по его расчётам, в любом случае должны были от него отказаться.
- Конечно, имеются! - подтвердил, наконец, Опара – Вот ты, Ворон, очень подходящий вариант!
- Ну, уж нет! – возразил тот – Я по три раза повторять не привык! Мои люди меня с одного взгляда понимают, а вот с остальными, у меня подобного взаимопонимания не предвидится. А так как нервничать напрасно я не люблю, то срываться на всех буду жёстко. Короче, мне и без этого счастья хорошо…
- Тогда Ратибор или Вук, пусть возглавят воинство – предложил Опара, про себя с радостью отмечая, что всё идёт по плану.
- Да чего вы ко мне привязались?! – вспылил Ратибор со своего места – То Предраг, теперь ты! Отстаньте уже со своим главенством! Каждый должен сам за себя отвечать! Мне командиры не нужны, и я никому сопли вытирать не собираюсь!
Вук так же отказался, сославшись на недостаток времени.
- Ну, тогда я даже и не знаю… – протянул Опара, прикидываясь растерянным, и как бы выпрашивая приглашение на место главаря у собравшихся.
Стоявший рядом Ворон, смерил его взглядом, сквозь снисходительную улыбку, и сказал так громко, чтобы всё сборище могло его хорошо услышать:
- Сдаётся мне, ты и сам не против нас повести…
- Ну, – начал Опара, делая вид, будто ранее эта мысль даже не приходила ему в голову – Не знаю, что и сказать… Ситуация сложная, но если воинство настаивает…
- Да кто настаивает?! – воскликнул Ворон, удивляясь ничем не подкреплённой самоуверенности Опары – Кому ты нужен?! Если бы Малыш не поднял тревогу, ты бы уже снова пьяным валялся! Лично я думаю так: пусть Малыш и будет главарём! Во-первых, он показал, что наблюдателен и сообразителен, а для главаря это поважнее, чем личная ратная доблесть. А во-вторых, это его дружок Предраг всё заварил, так что будет справедливо, если Малыш это всё и расхлёбывать будет!
Толпа разродилась гулом одобрения: большинству не столько пришлось по сердцу предложение Ворона, сколько хотелось выразить согласие с мнением столь сильного и уважаемого человека. Вообще разбои, в большинстве своём, не особо вникали в суть вопросов, разбираемых на Совете. Они предпочитали полагаться на позицию человека, каким-то образом сумевшего завоевать их симпатию. Они всячески его поддерживали, когда тот держал слово на совете, но при очень большом перевесе в сторонниках, абсолютно не стеснялись менять свою сторону в одно мгновение. Оттого сейчас практически всё воинство, требовало от Духовлада стать во главе, и решить столь некстати обрушившиеся проблемы.
Молодой боец пребывал в шоковом состоянии. При всём его умении воспринимать происходящее без потрясений, в этом случае даже он обомлел. Он понимал, какая колоссальная ответственность на него ложиться, и абсолютно не был уверен в своих силах и опыте. Что ему теперь нужно делать? Хотя бы, с чего начать?
Напротив него, стоял такой же обомлевший Опара, тоже не способный поверить в случившееся. Его снова обошли на пути к главенству в воинстве, когда он уже был в одном шаге от цели! И кто?! Зарвавшийся молокосос?! Опара всегда плохо относился к Духовладу, но сейчас ненависть к нему, просто пропитала всё его естество. Он обвинял парня во всём, злился на него. Опара нарочно игнорировал тот факт, что это Ворон предложил Духовлада на место главаря, и именно благодаря поддержке этого атамана, такого неопытного кандидата и поддержало воинство. Просто злиться на Духовлада, ему нравилось больше, чем злиться на Ворона, которого он серьёзно побаивался. И теперь он в сердцах клялся сам себе, что никогда не смирится с верховенством этого выскочки, и будет вредить ему везде, где сможет.
Духовлад ощущал огромное моральное давление, чувствовал на себе сотни взглядов, ожидающих от него чётких решений, причём действенных. Ему было невыносимо тяжело справляться с этим ощущением, и его ум, судорожно пытался отыскать некий отвлекающий манёвр. И тут он вспомнил, что один из бараков, был до отказа забит местными работниками.
- Здесь есть барак с работниками – твёрдо, громко и уверенно заявил Духовлад разбоям – Нужно допросить их, они могут знать что-нибудь важное.
Молодой боец прекрасно отдавал себе отчёт, что забитые рабочие, возможно не помнят даже своих имён, а не то, что «могут знать что-то важное», но сейчас ему необходимо было сдвинуться с места, хотя б на время уйти из-под сотен напрягающих взглядов.
Духовлад твёрдым шагом двинулся к нужному бараку. Некоторая часть разбоев, в числе которых находились и Ворон, и Вук с Ратибором, занялись собственными делами, посчитав, видимо, что сделали достаточно, вверив судьбу воинства в надёжные руки, и абсолютно не интересуясь поисками выхода из сложившейся ситуации. Но большая часть, с любопытством последовала за новым главарём, изредка с грустью оглядываясь на «склад готовой продукции», до сих пор охраняемый людьми Ворона. Опара тоже остался на месте, с ненавистью глядя в след удаляющейся толпе. Вокруг него сгрудились его немногочисленные последователи, коллективно эмитируя взгляд своего атамана. Далибор, чтобы показать Опаре свою лояльность, презрительно процедил, имея в виду Духовлада:
- Всё-таки пробрался на тёпленькое местечко, блюдолиз!
- Это ненадолго! – надменно пообещал Опара, больше успокаивая самого себя – Это «тёпленькое местечко», подразумевает наличие некоторых качеств и навыков. Этот глупый, надменный выскочка, ничем таким не отличается. Пусть пока порадуется, но вскоре это высокое положение, станет его склепом!
Ворота со скрипом открылись, впуская во чрево барака дневной свет, и свежий воздух. Сбившиеся в кучу работяги, щурили привыкшие к полутьме глаза, и от страха сильнее прижимались друг к другу. Ежедневная тяжёлая работа, перемежающаяся с побоями, больше имеющими профилактический, нежели заслуженный характер, напрочь лишили эти существа воли, надежд, собственного мнения… Да всего, что делает человека живым. Они уже не ждали от жизни ничего хорошего, и самое лучшее, что могло быть для них – это стабильность, отсутствие перемен. Пусть будет плохо, но стабильно плохо, потому что жизнь чётко приучила их: для них перемены, могут быть только к худшему.
Духовлад осмотрел этот трясущийся от страха комок людей, и громко, чётко к ним обратился, пытаясь успокоить:
- Мы не причиним вам зла. Всё что нам нужно от вас – это сведения. Кто-нибудь знает, располагаются ли по близости войска? Медоварню охранял только отряд наёмников, перебитый нами? Не ждали ли они в ближайшее время подкрепления? Отвечайте, не бойтесь, наказать вас за это уже никто не сможет!
Ответа не последовало. Только десятки перепуганных взглядов прилипли к Духовладу, которому на мгновение показалось, что даже по земле передаётся ощутимая дрожь от этого клубка, пропитанного ужасом. Молодой боец несколько растерялся, не в силах придумать, как заставить этих людей поверить, что им больше никто не желает зла.
Сквозь ряды разбоев, перегородивших выход из барака, с любопытством толпившихся за спиной нового главаря, протиснулся Мстивой. Он поравнялся с парнем, и, не отрывая взгляда от кубла крестьян, поучительно сказал ему:
- Нет, Малыш, с ними не так надо (После этого бывший сотник вытащил из-за пояса нож, и железным, угрожающим тоном обратился к работникам). Сейчас я буду резать вас одного за другим, пока среди вас не найдётся человек, умеющий разговаривать!
Сказав это, он уверенно шагнул к толпе испуганных людей, и схватил за шиворот первого попавшегося. Не сдержавшись, тот издал крик, который подхватили ещё несколько голосов, но с места никто не двинулся. Мстивой, стал не спеша заносить над жертвой руку с ножом, от чего сама жертва обречённо зажмурилась.
- Подождите… – послышался неуверенный голос из толпы работников.
- Что? – переспросил Мстивой, пытаясь разглядеть, кто говорил.
- Я не уверен, но… – вновь промямлил голос, владелец которого уже явно сожалел о том, что открыл рот. Теперь Мстивой заметил говорившего и, бросив первую жертву (которая тут же, упав на колени, принялась благодарить Ису за чудесное избавление), пробрался к желающему оказать содействие. Вытащив его за шиворот из толпы, и поставив перед Духовладом, бывший сотник сказал:
- Говори всё, что знаешь, о чём слышал, о чём догадываешься. Повторяю: говори всё, а мы уже разберёмся.
Работник с ужасом бегал взглядом по разбойничьим мордам, толпящимся позади Духовлада. Мимика его говорила о том, что он едва сдерживается, чтобы не расплакаться. Сосредоточиться он здесь явно не мог, и всё повторял:
- Я не уверен… Точно не знаю… Может, я что-то путаю…
Мстивой снова взял его за шиворот, и поволок к выходу, бросив Духовладу:
- Допросим его в другом месте. Здесь он себе скорее язык откусит.
Духовлад молча последовал за сотником. Пропустив их сквозь свои ряды, разбои двинулись было следом за ними, подстрекаемые любопытством, но Мстивой остановил их, повернувшись, и решительно отрезав:
- Для того, чтобы этот человек заговорил, его нужно допросить наедине. После, ваш главарь обо всём вам расскажет. Лучше пока снова заприте барак, чтобы работники не разбежались.
Послышались возгласы разочарования. Некоторые разбои, откровенно выражали недовольство тем, что «этот приблудный» позволяет себе командовать, но молчаливое одобрение присутствующего здесь главаря, заставляло их ограничиться невнятными возмущениями.
Мстивой повёл работника к бараку, в котором находился склад с готовым мёдом. Троица людей Ворона, всё ещё охранявших склад, насторожилась при приближении бывшего сотника, который, подойдя, попросил одного из стражей вынести ковш мёда.
- Атаман велел мёда никому не давать – категорически возразил тот, рефлекторно положив ладонь на рукоять меча.
- Это для него – кивнул Мстивой, на перепуганного работника – Поможет развязать ему язык. Нам всем нужно, чтобы он заговорил.
Страж, сомневаясь, вопросительно посмотрел на своих товарищей, но те сделали вид, будто их это не касается, мол: сам заговорил, сам и разбирайся. Тогда растерявшийся часовой, перевёл взгляд на Духовлада, который тут же одобрительно кивнул, благословляя мелкое нарушения распоряжения Ворона. Страж нырнул в глубину склада, и вернулся с объёмным ковшом, полным хмельного напитка. Взяв ковш из его рук, Мстивой сразу протянул его работнику:
- Пей! (Тот взял ковш в руки, всё ещё размышляя, как ему поступить, и сотник повторил с явной угрозой) Пей! Не заставляй заливать в тебя силой!
Тот, зажмурившись, припал к сосуду. Из-за спешки, по обоим уголкам его рта, побежали ручейки:
- Пей аккуратно! Или заставлю с земли слизывать! – пообещал бывший сотник.
Работяга стал пить медленнее, и больше не проливал напиток. Боясь оторваться, он так и допил всё без остановки. Отобрав у него ковш и вернув его часовому, Мстивой повёл рабочего, к одному из жилых бараков. Духовлад снова зашагал следом, сетуя на то, что со стороны его поведение (безмолвное преследование Мстивоя и его «языка») выглядит глуповато.
В бараке шарились несколько разбоев, в отсутствии возможности напиться, обыскивавших трупы охранников, до сих пор валявшихся повсюду неупокоенными. Мстивой грубо приказал им убраться, и те, недовольно бурча что-то себе под нос, поплелись на выход. Работник широко раскрытыми глазами смотрел на тела охранников, покрытые ужасными ранами. Они так и застыли в нелепых позах, а на их лицах, запечатлились ужасные предсмертные гримасы. Несчастный работяга был полностью поглощён зрелищем, забыв о том, для чего его сюда привели, но Мстивой быстро ему об этом напомнил, с помощью звонкой пощёчины, от которой тот вздрогнул так, как будто проснулся от кошмарного сна, и клипая глазами уставился на сотника.
- Ну, давай, рассказывай, в чём ты там так неуверен – сказал ему Мстивой, сверля суровым взглядом.
Отсутствие большого количества (живых) людей, и принятый на душу мёд, несколько успокоили «языка», и он стал излагать, благоразумно решив больше не раздражать собеседников пустой информацией о своих многочисленных сомнениях:
- Недели две назад, мимо нашей медоварни проходило войско. Большое войско, много дружинников. Они два дня простояли здесь, рядом, на отдыхе. С дюжину наших, отправили помогать им обустраивать лагерь. В общем, как помогать… Мы то, получается, всё и сделали, а они только ругались да подгоняли (по выражению лица Мстивоя, он понял, что жалоба его не вызвала ни капли сочувствия, и вспомнив о только что полученной пощёчине, от которой до сих пор горела щека, быстренько вернулся к сути). Так я, значит, тоже работал в их лагере. В общем, удалось мне подслушать разговор двух дружинников, думаю не простых, сотников наверное. Как я понял из разговора, это была дружина из Сталевлада, шла она к Кременцу, чтобы соединиться с остальными войсками Чёрного Края…
- Это что?! На нас со всего края дружину стянули?! – воскликнул Духовлад, почувствовав, как мороз прокатился по коже.
- Да ты что?! Нет!.. Наверное… – ответил сотник, которого тоже слегка покоробило от подобной мысли.
- Я, конечно, не уверен, – продолжил работник – Но они говорили, что вся дружина Батурия, пойдёт на Радовеж. Вроде как Смотрящий тамошний, бунт против князя нашего поднял, от того Батурий и собрал всю дружину, чтоб идти порядок, значит, наводить. Ну а как можно-то, поперёк власти княжеской идти? За такое даже всемилостивый Иса не простит…
- А чья это медоварня? – насторожившись, спросил сотник.
- Так известно! Светлейшего Княжьего Советника Феофана! – ответил работяга, искренне удивляясь, что кто-то может этого не знать.
- Это та, до которой от Кременца рукой подать? – уточнил Мстивой.
- Так известно! – мужик вновь удивился невежеству разбоев – Один день пути будет, ну может чуть больше. Я несколько раз бывал в крепости Светлейшего Князя – мёд в его погреба доставлял. И свежий, и хмельной. Величава, крепость-то, мощна!
Мстивой задумался. Через несколько минут, проведённых в тишине, он сказал Духовладу, как будто распоряжаясь:
- Возьми этого работягу, веди его на улицу. Там, уверен, ещё толпятся твои любопытствующие подчиненные. Скажешь им, чтоб выгоняли и остальных работников. Пусть те выносят трупы из бараков. Все трупы. Пусть выносят, и складывают в одном месте во дворе. Потом возвращайся, обсудить кое-что надо.
Духовлад взял мужика под руку, и молча пошёл с ним во двор. Происходящее начинало ужасно его раздражать: сотник, из-за которого, фактически, парню и пришлось принять главенство, вёл себя так, как будто он здесь главный. С одной стороны, молодой боец никогда не стремился к власти, но с другой, раз уж он мимо воли получил высокое положение, ему хотелось, чтоб с этим считались.
Подведя работника к любопытствующей толпе разбоев, действительно ещё ожидающих повествования о развитии событий, Духовлад собрался было выполнить то, о чём просил (или, всё-таки, приказал?!) Мстивой. В этот момент, молодой боец столкнулся с неожиданной сложностью: ему никогда в жизни не доводилось командовать, и он понятия не имел, как это делается. Оглядев людей, внимательно ожидающих его распоряжений, он неуверенно, слегка запинаясь, проговорил:
- Возьмите этого… И остальных рабочих… Пусть вытаскивают трупы из бараков… И пусть складывают их здесь, во дворе, один возле другого…
- А что удалось узнать? – послышалось из толпы.
- Пока ещё ничего не ясно… Сейчас… Мы решим… Я потом всё объясню…
Сказав это, Духовлад резко обернулся, и пошёл обратно к тому бараку, где его ожидал Мстивой. Молодой боец стыдился того, как неуверенно он говорил с людьми, в глазах которых обязан был казаться эталоном непоколебимости и ясного ума. Стыдился, и злился на себя.
Разбои смотрели в след своему новому главарю, в полголоса пренебрежительно о нём отзываясь, но спустя несколько минут, всё же отправились выполнять его распоряжение.
Вернувшись в барак, и подойдя к Мстивою, сидящему на одном из лежаков, парень тут же ему заявил:
- Мне всё это не нравится!
- А я наоборот, думаю, что всё для нас складывается удачно – задумчиво ответил сотник – Если в Радовеже восстание…
- Я не о Радовеже! – нервно перебил его Духовлад – Я о том, что происходит ЗДЕСЬ! С твоей подачи я очутился в главарях, и теперь должен расхлёбывать то, что заварил мой предшественник, и если не получится, то за всё спросят с меня! А ты спрятался за моей спиной, и бессовестно мною помыкаешь, обстряпывая какие-то свои делишки! Думаешь, что я буду это просто так терпеть?!
- Думаю будешь – ответил Мстивой, абсолютно спокойно глядя в глаза, разрываемому возмущением парню – Во-первых, если у тебя «не получится расхлебать то, что заварил твой предшественник», то спрашивать будет уже не кому, и не с кого. Во-вторых, «мои делишки» состоят в том, чтобы спасти собственную жизнь, а заодно твою, да ещё пары-сотни здешних голодранцев. Но, возможно, я слишком самонадеян, и ты сам знаешь, что нужно делать. Что ж, тогда действуй, я не буду тебе мешать.
Духовлад сел на лежак напротив сотника, и молча на него уставился. Сейчас он ощутил, насколько раздражённым, несобранным, сделали его сегодняшние события. Такое состояние было для него непривычным, так же, как и вызванные им, импульсивные реакции. Обратив на это внимание, молодой боец стал понемногу успокаиваться. Как бы там ни было, но Мстивой выглядел спокойно и сосредоточенно, а значит знал, что делать. Удачным был его план или нет – это уже второстепенный вопрос, но сотник мог предложить хоть ЧТО-НИБУДЬ, в отличие от всех остальных в воинстве, включая и нового главаря. Кроме того, должность сотника в дружине, предполагала некоторые тактические и стратегические навыки в управлении достаточно большим количеством бойцов. Духовлад понял, что сейчас его самым разумным поступком, будет довериться опытному вояке. Как будто прочитав его мысли, сотник, всё так же спокойно, без насмешливых или уничижающих ноток, вновь обратился к парню:
- Ну что, успокоился? Если в серьёзных делах будешь давать волю чувствам, будешь всё только портить. Помни, что ты теперь возглавляешь воинство – каким бы оно ни было – все бойцы которого, будут перенимать твои эмоции. Если ты раздражителен – то и они будут кидаться друг на друга по мелочам; ты проявляешь неуверенность – и они побегут с поля боя при первом серьёзном натиске. Если же ты будешь храбр и решителен в бою, они не посмеют отступить от тебя. И главное, всегда говори своё слово последним, выслушав сперва всех атаманов: твоё согласие с ними – это одно дело, но проявление внимания к ним, завоюет тебе их признательность.
Молодой боец внимательно выслушал наставление, и спокойно спросил, как будто минуту назад не раздувал яростно ноздри, и не метал молнии из глаз:
- А как нужно отдавать распоряжения? Каким тоном?
- Это ты должен отыскать сам. Будешь пытаться повторять за кем-то – прослывёшь шутом, и серьёзно твои воины, тебя воспринимать не будут. Лучше говорить спокойно и уверенно. Не громко, так, чтобы тебя было хорошо слышно только в полной тишине. Это приучит твоих людей молча внимать твоим словам. Если кто-нибудь из них, по какой бы то ни было причине, перебил тебя, не пытайся его перекричать, заставить умолкнуть. Разум такого человека, подчинён нахлынувшим эмоциям, а ты, как человек более высокого положения, пререкаясь с несдержанным человеком, дашь повод остальным усомниться в твоих качествах. Ты должен просто спокойно дождаться, когда человек выразит свою мысль, и эмоции в нём ослабнут, а уже после этого пристыди его перед присутствующими, указав, например, что такое поведение больше подобает женщине. Подобный приём особенно пригодится, если тебе нечего возразить по сути его претензий.
- Но, раз мне нечего возразить, значить человек прав. Разве не нужно тогда его поддержать?
- Не всегда – ответил Мстивой, еле заметно улыбаясь – Ты – обладатель Последнего Слова, и на тебе будет лежать ответственность за шаги, предпринимаемые всеми нами. Зачастую создаётся впечатление, что человек прав, только потому, что в своих рассуждениях, он принял во внимание только одну сторону проблемы. А этих сторон может быть и две, и три, и пять… Это может быть сделано как не специально, ввиду невежества или скудоумия, так и нарочно, дабы выставить тебя в невыгодном свете, в глазах твоих людей. Твоя же задача, оценивать проблемы со всех сторон, не позволяя своим людям делать ограниченные, предвзятые выводы. И ещё, насчёт людей, смеющих тебе перечить. Ты должен чётко разделять их на тех, кто недоволен каким-то конкретным твоим решением, и на тех, кто в принципе недоволен тобой, как лидером. Последние – это твои опаснейшие враги. Опаснейшие, потому что с ними нельзя решить вопрос в открытом бою. Чтобы ты не делал, они всегда будут недовольны, и всегда будут настраивать твоих людей против тебя. Недооценивать таких людей нельзя, так как изначальная их позиция очень удобна: ты, как вождь, расставляешь приоритеты, и принимаешь решение пожертвовать чем-то, ради расширения возможностей в другом направлении. Твой план сработает, но все воспримут успех, как должное, не задумываясь, благодаря чему он был достигнут. А вот люди – твои враги, внутри твоего же воинства – будут обращать всеобщее внимание на вещи, которыми ты пожертвовал, выставляя их не как необходимые потери, а как доказательства твоей нерадивости, как лидера.
- Но ведь я смогу объяснить им, и всем остальным, почему я поступил так, а не иначе. Тогда все будут понимать, ради чего я пошёл на определённые жертвы.
Бывший сотник помотал головой, обозначая наивность Духовлада в этом вопросе, и терпеливо пояснил:
- Этим людям ненужна правда. Они не будут пытаться высказать всё тебе в глаза. Их задача – это монотонно жужжать на ухо твоим людям. Неделями, месяцами, годами… сколько потребуется. В твоём присутствии они будут молчать, могут даже казаться приветливыми и добродушными, а тем временем, отношение твоих людей к тебе, будет становиться всё хуже день ото дня. Ты должен научиться безошибочно и быстро определять подобных людей в своём окружении, и безжалостно с ними разделываться.
- Разделываться?! – переспросил Духовлад.
- Именно разделываться, и именно беспощадно! – уверенно подтвердил сотник – И здесь начинаются главные сложности: так как это не обычные враги, ты не можешь просто отдать своим людям приказ перебить их. В этом случае, твоим противникам даже легче будет убедить всех, что ты можешь наброситься на любого, кто тебе не нравится, и потому опасен для всех. Здесь действовать нужно коварно, с выдумкой, так же, как и твои противники. И запомни: внешнего врага, ты можешь пощадить, например, чтоб обложить его данью. Но с внутренними врагами, разделываться нужно жёстко, и без сомнений, так как этот враг, всегда будет находиться у тебя за спиной.
Духовладу всё меньше начинало нравиться его теперешнее социальное положение. Похоже, в этом мире без лжи и лицемерия нигде не обойтись… Но сейчас были и более близкие, опасные проблемы, с которыми срочно следовало что-либо решать.
- Что будем делать с облавой дружинников? – спросил он Мстивоя.
- Готовиться будем. Если в Радовеже и вправду восстание, то нам тогда крупно повезло: за нами либо вообще никто не придёт, либо отряд будет немногочисленным. Раньше я здесь не был, но про эту медоварню слыхал, от неё до Кременца рукой подать. Если и есть отряд дружинников, оставленный, чтобы перебить нас по наводке Предрага, то ждут они его именно в крепости, там и крыша над головой, и склады с провиантом рядом. А главное, к Кременцу ведёт широкая, прямая дорога, так что наш бывший главарь, не заблудится, со своей важной вестью. Ну, разве что, в противоположную сторону поедет, на Сталевлад… Но для этого совсем тупым нужно быть. Короче, если ни в эту, ни в следующую ночь нападения не последует, то можно с лёгким сердцем сниматься отсюда, не ожидая удара в спину. Насчёт подготовки к отражению нападения, план следующий – запоминай внимательно, для всех остальных это будет ТВОЙ план – мы делимся на примерно равные части, по числу жилых бараков для охраны. Таких бараков всего четыре. В каждом мы разместим одну из частей нашего «воинства», приставив к ней того, кто сможет вдохновить людей своим примером во время боя. Для трёх бараков, командирами станем ты, я и Ворон. А с четвёртым будут сложности. Ратибор бы отлично справился с этим, но убедить его попробовать, это очень сложная задача. В дружине я встречал подобных людей: когда войдёт во вкус, так ему хоть тысячу под начало подавай, хоть воеводой всего края делай – с радостью возьмётся, и, главное, справится! А вот попробовать себя в роли лидера в первый раз, невероятно тяжело заставить. Какому-нибудь пустоголовому дураку, вроде Тура, только дай возможность покомандовать, он с радостью начнёт сыпать распоряжениями, не продумывая последствия, которые те могут вызвать, сваливая в итоге вину на тех, кто «неправильно выполнял их приказы». А такие люди, как Ратибор, просто не хотят связываться с ответственностью за других. Вук же, слишком увлечён вопросом самосовершенствования, для того, чтобы влезать в такую рутину, как руководство недалёкими людьми. Ты, вроде как, в последнее время сблизился с Вуком, так вот, твоя задача, убедить его на пару с Ртибором, возглавить оборону в четвёртом бараке. То есть, через Вука, на которого, я полагаю, ты теперь имеешь некоторое влияние, ты должен убедить Ратибора принять командование.
Это уже совсем не понравилось Духовладу: манипулировать человеком, которого считаешь другом, пусть даже из благих побуждений…
- Я так не могу – заявил молодой боец – Вук – мой товарищ, и я не хочу распоряжаться им в своих собственных интересах! Да и не смогу я лгать, юлить, глядя ему в глаза.
Мстивой впился стальным, холодным взглядом в глаза парня и, отчеканивая слова, заговорил:
- Ты не понимаешь, как изменилась теперь твоя жизнь. Ты стал во главе крупной группы людей. Отныне, тебе лучше отказаться от многих вещей, доступных другим людям. Я советую тебе навсегда забыть такие слова как «друг», «товарищ». Теперь у тебя могут быть только «соратники» – люди, с которыми ты делаешь одно дело! Они твоя новая семья. Семья, построенная не на голом доверии, а на чётком понимании каждым своей конкретной задачи в Общем Деле, и на искреннем старании в её выполнении. Тебе вовсе необязательно лгать, и даже юлить. Ты должен УБЕДИТЬ его, а выполнит он твою волю сознательно, или будучи обманутым, это важно только для твоей совести.
- Я не хочу больше быть главарём! – снова вспылил Духовлад – Хочу снова быть обычным разбойником!
- Всю жизнь быть «обычным разбойником», это вершина твоих потребностей?! Теперь ты можешь стать только «мёртвым обычным разбойником» – сотник то ли пошутил, то ли сказал вполне серьёзно – Тех, кто был наверху, пусть даже самую малость, безжалостно истребляют те, кто занимает их место. Это закон. Сделать это будет несложно: просто правильно и вовремя обвинить тебя во всех бедах, и не мешать взбешённой толпе.
Духовлад всё чётче ощущал себя в ловушке. Внезапно, его естество пропитала некая апатия ко всему происходящему. Он не хотел больше сопротивляться Судьбе. Пусть будет, как будет, лишь бы всё поскорее закончилось.
- Но почему я? – спросил он уже как-то риторически, не ожидая ответа.
Мстивой, как будто почувствовав ментальное изменение в Духовладе, стал монотонно бубнить ему, толи разъясняя, толи успокаивая, толи усыпляя его бдительность:
- Ну а кто ещё? Я же говорил тебе: Ворон зациклен на своих людях; Вук – на себе; Ратибор – на своей неуверенности. Конечно, твоё место с радостью займёт Опара, но уж поверь, от этого станет хуже всем, и тебе в первую очередь. К тому же, у тебя есть очень ценная для лидера черта: ты не ослеплён самомнением и самолюбием, а значить, будешь прислушиваться к мнению своих людей! Но помни: твоя задача самому понимать их потребности, а не слепо потакать их желаниям. Видишь ли, зачастую люди сами не знают, что им в действительности нужно. Кстати, вернёмся немного назад: что ты думаешь об Опаре?
- Да не думаю я об этом Опаре! – пожал плечами молодой боец.
- Теперь ты должен думать обо всех людях в твоём воинстве. Этот парнишка, что всё время крутится возле него, Далибор кажется, ты ведь вместе с ним здесь оказался? Какие между вами отношения?
- Уже никаких. Одно время мне казалось, что я нашёл себе брата, но он как-то быстро отвернулся от меня. Ну, это его дело…
- Я заострил на этом внимание, потому что это действительно важно – сказал Мстивой, снова поймав взгляд молодого бойца – Эти люди и их окружение – твои злейшие враги. Тебе следует избавиться от них, как можно скорее. Я просто хочу спросить: готов ли ты лишить жизни человека, которого считал братом?
- Да он просто вздорный мальчишка, выросший в достатке, под неусыпной родительской опекой! Он ничем навредить не сможет, у него на то ни опыта, ни фантазии нет! – воскликнул Духовлад, и сам испугался своего внутреннего желания защитить Далибора.
- Я вижу, что вредить, как минимум, можно просто прикрывшись им: лично против тебя, похоже, это крепкий щит. Просто подумай об этих людях, как следует, посмотри за ними, прислушайся к их речам. И не пытайся обманывать себя. Поверь, если случиться возможность с тобой разделаться, у этого Далибора рука не дрогнет.
В барак вошли работники, и под присмотром нескольких разбоев, стали выносить на улицу трупы охранников. Мстивой хлопнул парня по плечу, и подытожил:
- Идём, снова соберём людей на Совет. Расскажешь им всё, что нам удалось узнать, а потом объяснишь суть нашего плана. Только на счёт четвёртого барака, где должен командовать Ратибор, пока не говори ничего, сначала Вука уговори. Когда объявишь, что я буду командовать в одном из бараков, передашь мне слово. Только прошу: не надо больше мямлить. Возьми себя в руки, и говори твёрдо! Помни, что держишь слово перед людьми, чьё почтение к тебе, должно быть безоговорочным!
Минут через десять, разбои снова сбились в, приглушённо гудящую, кучу посреди двора, с волнением ожидая слова своего нового главаря. Духовлад, как следует накрутивший себя насчёт уверенной интонации, деловито оглядел разбоев, и начал свою речь:
- Братья! У меня для вас хорошая новость: в Радовеже восстание, а это значит, что, либо за нами вообще никто не придёт, либо силы противника будут незначительны!
Возглас радостного облегчения прокатился по собранию разбоев, но тут же из толпы раздался вопрос, который снова заставил всех напрячься:
- Но ведь это дружинники – опытные воины. Даже если их будет равное нам количество, мы вряд ли сможем победить!
- Наша задача не победить, – уверенно ответил Духовлад – А неожиданно и жёстко, сломить их первый натиск. Для этого нужна мощная и решительная встречная атака. Мы разделимся на четыре части, по числу бараков для охраны. Если противник и нападёт, то глубокой ночью, или в предрассветный час. Они рассчитывают, что мы перепились до беспамятства, и это наша большая удача: они будут ошеломлены мощным ответным ударом, и, скорее всего, предпочтут вступить в переговоры с нами. Казна у нас богата, так что есть возможность откупиться, и уйти в Белый Край. Повторяю: возможно, что нападения вообще не будет. Мы находимся приблизительно в одном дне пути от Кременца, а отряд, которому поручено нас уничтожить, скорее всего, ожидает сообщения от Предрага именно там. Если ни в эту, ни в следующую ночь, нападения не последует, значит вся дружина ушла на Радовеж, и мы можем спокойно уходить без боя, не опасаясь получить удар в спину. Теперь о том, как мы займём оборону. В одном бараке, расположится Ворон со своими людьми. Во втором я, и около сотни человек. В третьем бараке, старшим будет Мстивой. Вы все поняли, о ком я говорю: это беглый сотник батуриевой дружины. Этот человек обладает бесценными знаниями о повадках нашего противника, а таким опытом, мы не имеем права пренебрегать. Пусть теперь он скажет слово.
Молодой боец уступил своё место сотнику. По уверенному тону и жёсткому голосу чувствовалось, что подобные выступления перед большой группой людей, для последнего дело привычное. Речь его лилась ровно, воспринималась убедительно и давалась говорившему с видимой лёгкостью:
- Сегодня мне придётся возглавить часть вашего воинства. Я сделаю это не ради гордыни или корыстолюбия, а по причине острой необходимости. Разве многие здесь могут похвастать опытом участия в боях, хотя бы равным моему? Нас ждёт суровое испытание, но оно нам вполне по силам…
Пока Мстивой толкал свою речь, Духовлад пробрался сквозь толпу к Ворону, и обратился к нему в полголоса:
- У меня к тебе есть просьба (атаман кивком головы показал, что готов её выслушать). Меня беспокоит Опара. Боюсь, чтобы он со своими людьми чего не выкинул. Пока мы здесь, на медоварне, пусть они побудут в твоём бараке.
- Что ж, потерплю. С ним, вроде как, людей дюжины полторы осталось, неудобство они нам вряд ли доставят. Пускай себе живут.
- Ну, так пригласи его, ладно? Тебе-то, он отказать не сможет! – подмигнул молодой боец.
Лукавая улыбка Ворона, обнажила место, где должны были находиться его зубы:
- Ты, Малыш, совсем всё дело на меня свалил. Ты что, боишься его, что ли?! Ладно, сделаю. Не переживай.
Посчитав этот вопрос закрытым, молодой боец стал дальше пробираться сквозь толпу в поисках Вука. Отыскав, Духовлад отошёл с ним подальше от шумного сборища. Немного помявшись, новый главарь стал излагать суть своего дела:
- Вук, мне нужна твоя помощь. В четвёртом бараке нет предводителя, и я уверен, что для нас всех было бы лучше, если бы этим занялся Ратибор.
- Ну, так чего ты от меня хочешь? – удивился Вук – Иди, и с ним разговаривай.
Конечно, я тоже уверен, что справился бы он превосходно, только его на такое дело силком не затащишь. Как он любит говорить: не люблю, когда мной командуют, да и сам командовать не люблю.
- Возможно, не любит, потому что не пробовал – как будто рассуждая сам с собой, предположил Духовлад – Было бы хорошо, если бы кто-то из старых друзей, уговорил его всё-таки попробовать…
Вук с улыбкой посмотрел в глаза новоявленного главаря. Духовлад не выдержал его взгляда, и, стушевавшись, отвернулся:
- Ладно, извини. Попробую сам с ним поговорить…
- Можешь даже не пытаться. Только настроение ему испортишь. А ты, я смотрю, первый день в главарях, а уже интрижки плетёшь?! Да не красней, шучу я! В общем, мысль твоя верная: лучше него вряд ли кто справится. Ему и командовать то не надо. Ратибор просто скажет, что сделать нужно, и я хочу посмотреть на того, кто не сделает. Я помогу тебе. Скажу ему, что ты меня попросил возглавить барак, а я уже попрошу его просто помочь. В общем, не переживай за наш барак, там будет порядок.
Духовлад поблагодарил соратника за понимание и поддержку, после чего они вернулись к месту совета. Мстивой всё ещё продолжал говорить. Он говорил о том, что ночью внутри бараков, у окон, нужно выставлять караулы, которые должны очень часто сменяться, чтобы часовые не позасыпали. Главным объектом внимания часовых, должны стать ворота, которые специально не станут закрывать, дабы утвердить противника в уверенности, будто разбои перепились до полной бессознательности. Под конец речи, Мстивой явил присутствующим свою идею, ради которой он и велел работникам стаскивать трупы охранников в одно место. Под всеобщим неподдельным вниманием, он выбрал несколько десятков тел, закостеневших в наиболее естественных положениях и ещё не поддавшихся тлену. Приказав работникам закапывать остальных мертвецов за бараками, бывший сотник объяснил разбоям, что сбирается разместить отобранные трупы на лежаках в первых рядах при входе, в каждом бараке. Когда дружинники войдут в помещение, в любом случае начнут резать ближайших из спящих, и пока их клинки будут разить мёртвую плоть, разбои сами неожиданно ринуться на них.
Большинство разбоев были воодушевлены речью Мстивоя, и прониклись к нему искренней симпатией. Его выдумка с телами охранников, тоже вызвала всеобщее одобрение, а кто-то из толпы предложил даже слегка полить трупы забродившим мёдом, дабы перебить неприятный запах, который, возможно, скоро от них появится. Разбои заметно приободрились, и растерянность в их рассуждениях, всё чаще уступала место воинственности.
Опара был крайне встревожен происходящим. Он не доверял даже новому главарю, а беглого сотника, так свободно раздающего теперь распоряжения, вообще батогами прогнал бы подальше. Но только он собрался возгласом негодования обратить внимание воинства на себя, как на его плечо, с громким хлопком, легла крепкая ладонь. Обернувшись, Опара увидел Ворона, выдавливающего из себя приветливую улыбку:
- Здорова, Опара, друг ненаглядный! Имею желание пригласить тебя и твоих людей, на ночлег в наш барак. А то, как-то нехорошо получается: столько времени мы с тобой в одном воинстве, а по душам, так ни разу и не разговаривали!
Тон Ворона был вполне дружелюбен, но холодный взгляд, категорически не советовал пренебрегать гостеприимством, и Опара, сглотнув слюну, с благодарностью принял приглашение. А тем временем, по всей медоварне уже начиналась подготовка к
засаде.
Глава 11
Отряд ополченцев, под (весьма шатким, даже условным) командованием Волибора, подошёл к медоварне. В предрассветной серости, когда уже не тьма, но ещё не свет, отлично различались распахнутые настежь ворота и отсутствие возле них даже спящих часовых – верный признак глубокого массового запоя среди разбойников. На лицах ополченцев, несколько уставших после длительного перехода, и жадно хватавших ртами влажный, тяжёлый воздух наступающего утра, проступило злорадное предвкушение скорой лёгкой расправы над теми, из-за кого им пришлось шагать больше суток почти без отдыха.
Когда ополченцы, почти бесшумным потоком, просачивались сквозь распахнутые ворота, Волибор нарочно притормаживал, чтобы оказаться в самом конце бесформенной толпы. Последним пяти ополченцам, он преградил дорогу со словами:
- Подождите, нужно закрыть ворота, чтоб никто из них не смог уйти!
Недалёкие голодранцы, с радостью кинулись притворять предложение в жизнь, с ходу решив, что это хорошая идея. Сомкнув массивные створки, и даже впятером, с трудом заблокировав их тяжеленым бревном-запором, валявшимся рядом, ополченцы, воодушевлённые жаждой крови, бросились догонять товарищей, уже вбегающих в жилые бараки, из которых послышался шум некой возни. Вдруг, подобно мощному громовому раскату, из одного барака раздался дикий боевой клич, вырвавшийся из сотни глоток. Словно в ответ ему, из остальных бараков послышались подобные кличи. Шум, доносящийся теперь из помещений, вовсе не был похож на звуки тихой расправы. Это были звуки полноценного боя. Брань, звон оружия, стоны и хрипы – таков был приветственный гимн новому дню, робко вступающему в свои права.
Волибор обратил внимание на дозорную вышку, находящуюся рядом с воротами. Он подошёл, и встал рядом с лесенкой, ведущей на её вершину, достав меч из ножен. Теперь, когда ворота были заперты, и тяжёлый запор находился на своём месте, эта лесенка, являлась единственным способом покинуть территорию медоварни: самому через трёхметровый частокол не перебраться, а подсаживать друг друга, хаотично спасающиеся в ужасе вряд ли станут. Конечно, перепрыгивая с вышки через такой высокий забор, при приземлении можно было серьёзно повредить ноги, но ведь лучше остаться на всю жизнь хромым, чем без головы.
Шум упорного боя радовал слух недолго. Через минут десять, показавшихся одним мгновением, из бараков стали пытаться выбегать ополченцы, ошеломлённые неожиданным ответным ударом, но их товарищи, толпящиеся у входа, не успев попасть внутрь, и потому толком непонимающие что происходит, не давали им покинуть смертельную ловушку. Ополченцы, ожидавшие лёгкой расправы над противником, не имели ни дисциплины, ни боевого опыта, ни даже примитивного «стадного инстинкта». Осознав, насколько круто действительная диспозиция отличается от предполагаемой ранее, каждый из них послал «Общее Дело» ко всем чертям, и озадачился исключительно попытками в паническом бегстве спасти собственную жизнь.
Разбои же напротив, лишь слегка ощутив, как дрогнули ряды столь грозного противника (для них, это всё ещё были закалённые в боях дружинники Батурия), в один миг не просто воодушивились, но преисполнились некой неистовой яростью. Они преследовали разрозненные кучки обескураженных ополченцев, курсирурующие в разных направлениях, в безнадёжных поисках выхода из замкнутого пространства проклятой медоварни, и безжалостно их уничтожали. Мстивой, по началу встревоженный такой лёгкой сдачей позиций со стороны нападавших, пытался остановить столь опрометчиво развивающуюся контратаку разбоев, опасаясь западни. Но оказавшись во дворе, заметив закрытые ворота, и осознав всю односторонность происходящего, бывший сотник несколько успокоился. К нему подбежал слегка запыхавшийся Духовлад, и спросил, указав окровавленным мечом на труп одного из нападавших:
- Разве это дружинники?
- Разумеется нет – уверенно ответил Мстивой – Больше похоже на ополченцев. Нужно постараться пленить человека, который сможет нам всё объяснить. Кого-то из командиров.
Волибор всё ещё спокойно стоял у той же лесенки. Он (не без удовольствия) наблюдал, как снующие из стороны в сторону группки ополченцев, тают под ударами разбойников. Заметив человек пять своих «подчинённых», бегущих в его сторону – к спасительной лесенке – он помял в ладони рукоять своего меча, выбирая оптимальное положение для пальцев, и на его устах, заиграла злобная усмешка. Первым бежал самый старший и опытный из «неуставных вождей». Он уже понял, что прорваться к лестнице, ему удастся только через бой с бывшим тысячным. На лице его отразилось отчаяние, пропитавшее всё его естество: он вовсе не питал иллюзий по поводу победы над прожжённым воякой, но безысходность ситуации, не оставляла ему других вариантов, кроме как положиться на счастливую случайность. Волибор спокойно ждал, слегка приподняв свой меч. С виду он был вполне спокоен, но его ноги уже были подобны заряженным пружинам. В тот момент, когда приближающийся ополченец стал неумело, с большим замахом, заносить своё копьё для удара на всём ходу, Волибор молниеносно метнулся ему на встречу, ловким нырком обойдя наконечник, и обрушил на него выверенный рубящий удар. Этот мощный удар, разрубил надвое древко копья, одновременно прорубив глубокую, прямую борозду, начинающуюся с правой стороны основания шеи, а заканчивающуюся под левой грудью. Хрипящее тело грохнулось на колени, а за тем на живот, ещё немного проехав на нём по инерции. Одновременно с тем, как первая жертва Волибора замерла на земле, его клинок уже разрубал лицо следующей. Оставшиеся несколько ополченцев сбавили скорость, силясь понять, по какой причине бывший тысячный атаковал их товарищей, и тут же были настигнуты разбоями, беспощадно их перебившими. Один из разбоев, раззадоренный успешным боем, смело кинулся на Волибора, пытаясь нанести колющий удар копьём. Слегка скользнув вперёд и влево едва заметным полушагом, бывший тысячный, ударом левого предплечья в древко оружия противника, перенаправил вектор его укола в пустоту, одновременно заводя правое плечо за спину, как бы пропуская разбойника, по инерции пролетающего мимо. Но когда тот поравнялся с ним, суетно перебирая ногами в поисках потерянного равновесия, подхватил его под горло левым предплечьем, и крепко зажал, правой рукой подставив кромку меча под кадык пленника. Ощущение холодной стали у собственного горла, мгновенно остудило воинский пыл разбойника, и он стал послушен и податлив. Волибор стал задним ходом забираться на лесенку, подтягивая за собой захваченного разбоя, который сотрудничал как мог, растерянно расставив в стороны руки. Поднявшись достаточно высоко, чтобы не опасаться нападения с флангов или с тыла, Волибор стал выглядывать в толпе собирающихся разбоев тех, с кем можно было бы начать переговоры. В первые ряды разбоев, нерешительно топчущихся у смотровой вышки, и не знающих, что делать, протолкнулся Ворон. Глядя на тысячного со снисходительной улыбкой, он осведомился у него:
- Ты хочешь спасти свою жизнь, в обмен на жизнь захваченного тобой человека? Так он всем здесь безразличен! Я, например, даже не знаю, как его зовут!
- Вторак! Меня зовут Вторак! – оживлённо сообщил Ворону перепуганный заложник, как будто это могло что-то изменить.
- В обмен на его жизнь, я хочу всего лишь поговорить – сообщил Волибор, выглядывая из-за спины заложника.
- Говори! – радушно улыбаясь разрешил Ворон, пожимая плечами в знак того, что не видит в этом никаких проблем.
- Говорить я хочу с тем, кто что-то решает. И поверь, мне есть что предложить! – интригующе заявил бывший тысячный.
К вышке стягивалось всё больше разбоев, так как все ополченцы были уже перебиты. Сквозь толпу к Ворону пробрались Духовлад и Мстивой. Когда взгляды беглого сотника и опального тысячного встретились, то задержались друг на друге, скрупулёзно изучая. Волибор не узнал сотника (мало ли сотников в дружине), но кожаный нагрудник с теснённым вепрем и несколько знакомые черты лица, заинтересовали его. Мстивой же узнал Волибора сразу: в дружине Батурия, этот человек был известен всем. Будучи постоянным объектом язвительных шуточек других тысячных и сотников, занявших свои места благодаря лести и доносам, в тоже время, он был искренне уважаем простыми дружинниками. Повернувшись к Духовладу, Мстивой сказал ему в полголоса:
- Нужно послушать, что может сказать этот человек.
- Отпусти своего пленника – обратился Духовлад к тысячному – Мы выслушаем тебя.
- Пусть побудет пока со мной – криво усмехнулся тот – Мне будет спокойнее.
- Тогда говори – пожал плечами молодой главарь.
- Прямо здесь, при всех? – уточнил тысячный.
- Прямо здесь. Пусть все решают, стоит ли оставлять тебе жизнь. Так что ты можешь предложить?
- Казну князя Батурия! – громко ответил Волибор, наслаждаясь произведённым эффектом.
Гробовая тишина воцарилась над разбойным воинством, сменившаяся, спустя несколько мгновений, нестройным гулом взволнованных перешёптываний.
- И в каком она у тебя кармане? – с насмешкой поинтересовался Ворон, вызвав в толпе множество подхалимских смешков.
- Ты прав – ответил Волибор – Я не могу отдать её вам буквально, прямо сейчас, так как она находится в Кременце. Но я могу детально нарисовать план крепости. Сейчас там всего сотни три стражников. Они слишком сильно развращены мыслью о том, что охраняют самую хорошо укреплённую твердыню в Земле Ругов. Я помогу вам спланировать нападение, и проведу внутрь крепости без боя. А там вы уже без труда расправитесь с разрозненными отрядами стражников. Батурий с дружиной сейчас осаждают Радовеж, а этот городок отлично укреплён. Так что, думаю, осада продлиться не меньше нескольких месяцев. За это время вы без труда успеете очистить сокровищницу, и убраться из Чёрного Края в любом желаемом направлении.
Со всех сторон поднялся галдёж: каждый из разбоев считал своим долгом высказать мнение по поводу рискованного предложения. Волибора встревожило то, что разбои не клюнули на его предложение так опрометчиво, как он рассчитывал. Многие, конечно, соблазнились таким жирным кушем, но большинство, всё же, выказывало опасения, по поводу участия в подобном мероприятии.
Духовлад, некоторое время находившийся в задумчивом безмолвии, наконец, спросил у Волибора:
- Княжья казна… Это, конечно, хорошо. А где Предраг, человек, который привёл нас на эту медоварню, напоил, а после, как я понимаю, дал вам об этом знать?
- Он в Кременце. Ожидает возвращения князя – коротко ответил тысячный, не вдаваясь в подробности.
- Помимо хорошей добычи – громко произнёс Духовлад – В Кременце нас ждёт Предраг, которого надо бы поблагодарить за наш удачный налёт на медоварню. Отпусти нашего человека. С твоей головы не упадёт ни один волос, я обещаю.
Последние слова были обращены к Волибору. Он немного помедлил, взвешивая свои шансы, и решившись, отпустил заложника, слегка толкнув его в спину, давая понять, что тот может идти на все четыре стороны. Разбойник, не веря своему счастью, стремглав побежал вниз по лесенке, но споткнувшись, покатился по ней кубарем. Едва распластавшись у основания лестницы, он подскочил на четвереньки, и таким способом, жалобно охая, отбежал подальше. Волибор степенно спустился следом за ним, пока ещё не пряча меч.
- Так мы ничего не решим – заключил Духовлад, оглядывая галдящих и спорящих разбоев, доказывающих друг другу правильность своей точки зрения, не трудясь выслушивать доводы своих оппонентов. Ситуация вот-вот грозила перерасти в массовую потасовку – Сейчас я, вместе с атаманами, допрошу пленника более тщательно. После, каждый из атаманов сделает своё предложение, по поводу наших дальнейших действий. Ворон, Ратибор, Вук, Мстивой пойдёмте.
Сделав так же приглашающий знак махом головы тысячному, который, наконец, вложил меч в ножны, Духовлад направился к ближайшему бараку. Среди большинства разбоев, такое решение нового главаря вызвало одобрение, хоть некоторые, в полголоса, отзывались о нём критично. В принципе, этот ход снял напряжение в толпе, но конкретно Опару, он заставил просто пылать негодованием. Не смотря на то, что он, с дюжиной своих последователей, отказывался признавать Духовлада за главного (что по факту ни на что не влияло), себя он считал полноценным атаманом, и то, что Духовлад только что не назвал его имени в числе остальных предводителей, считал целенаправленным оскорблением в свой адрес. Зло сверкая глазами, он следил за тем, как удаляются атаманы, возглавляемые ненавистным выскочкой. Завистливая душонка и недалёкий ум твердили ему, что нужно срочно напомнить всем о себе, а за дно, по возможности, поставить под вопрос значимость Духовлада, как руководителя. Увидев пустую бочку, примерно по пояс высотой, валявшуюся неподалёку, он велел одному из своих подручных подкатить её к нему. Когда подручный прикатил бочку и, поставив её перед Опарой на торец, смиренно отошёл в сторону, последний вылез на деревянную ёмкость, и стал возвышенно вещать:
- Славные бойцы Медвежьего Воинства! Сегодня мы одержали великую победу над дружинниками Батурия…
Ратибор, замыкавший вереницу атаманов, уже входящих в барак, развернулся, и метнул гневный взгляд в сторону Опары, решившего поупражняться в ораторском мастерстве. Рыжебородый здоровяк, был весьма обеспокоен происходящим. Ему не нравился сам факт свары с силами князя, но в безвыходной ситуации, когда в сжатые сроки нужно было подготовиться и защищаться, он ещё молчал. Теперь же, предлагалось напасть на резиденцию Батурия, и спереть его казну, пока тот находится в военном походе, что просто поражало Ратибора своей легкомысленностью. Виной такому отношению, был вовсе не страх, и не холопское раболепие: Ратибор не ограничивался взглядом на два шага вперёд. Даже если удастся взять крепость, завладеть казной и унести ноги из Чёрного Края, всё равно это обозначало стать пожизненным врагом такого могущественного человека, как Батурий. Ратибор настраивал себя на то, что всеми силами будет пытаться отговорить соратников от столь опрометчивого шага, и вдруг услышал пафосное, имеющее малое сходство с действительностью, начало речи Опары. Эти слова посредственного человека, исполненные беспочвенного гонора, просто взбесили рыжебородого, и он гневно прикрикнул на горе-оратора:
- Ты чего туда вылез?! Для этой «Великой Победы», ты, наверное, сделал больше всех?! Скройся, чтоб я тебя не видел!
Опара тут же закончил речь, и слез с бочки. Дополнительной комичности ситуации добавляло то, что слезал он степенно, с достоинством, как будто его вежливо об этом попросили, а не согнали бранью и угрозами. По рядам разбоев гуляли ехидные смешки до тех пор, пока Опара, в окружении приспешников, не скрылся в одном из жилых бараков. Остальное воинство, забыв о неудачнике и его немногочисленных спутниках, с тревожным ожиданием на лицах, повернулись в сторону барака, в котором совещались атаманы.
Зайдя в барак, предводители Медвежьего Воинства, встали полукругом напротив Волибора, сверля его проницательными взглядами. Последнему эта сцена, доставляла ощущение крайнего дискомфорта. По его спине туда-сюда, без устали сновали мурашки, а в голову полезли мысли о том, что лучше выхватить меч, и быстро погибнуть в неравном бою, нежели выносить моральную пытку неизвестностью. Но Духовлад, наконец, нарушил молчание:
- Назови нам своё имя, и потрудись объяснить причину, по которой ты решил поучаствовать в ограблении своего князя.
Волибор, еле заметно, грустно улыбнулся: вот в чём заключена ирония его судьбы! Из простого дружинника, он, некогда, стал тысячным. После, вместо тысячи обученных, проверенных воинов, он получил под начало три сотни тупых, трусливых и жадных ополченцев. И вот теперь, он стоит перед несколькими лесными чуханами, подающими себя так, как будто они прославленные Рунейские полководцы, а Волибор, должен смиренно отвечать на их вопросы, задаваемые надменным тоном, и с ультимативным подтекстом. Что сказать, великолепная карьера! А стоит ли выжить, и знать, что будет дальше? Он резко пропитался апатией ко всему происходящему вокруг, и безразлично ответил сопляку, похоже главенствующему в этом сброде:
- Моё имя Волибор. Я тысячный дружины Батурия… был им, до недавнего времени. Причины, в виду которых я решился навредить моему господину, я обсуждать не намерен. Не с вами, это уж точно. Есть моё предложение, а ваше дело – принять его или отклонить.
- Ой, ну не надо! – скривился Ворон – Мне так понравилась идея захватить Кременец, а ты начинаешь разговаривать так, что тебе уже хочется отрубить голову…
- Идея тебе понравилась?! – вмешался Ратибор – А о последствиях ты подумал?! Что будешь делать, если у самой границы края, нас настигнет тысяч семь Батуриевой конницы? Попытаешься его же казной откупиться? К тому же он (Ратибор указал на Волибора секирой, всё это время находившейся у него в руках) не может даже объяснить причины, по которым собирается предать своего князя! Да как вообще можно впрягаться в такое дело?!
Ворон, скорчив испуганное лицо, отступил несколько шагов назад, глядя себе под ноги, со словами:
- Что это?! Что это?! Почему дрожит земля?! Похоже, где-то по близости, трусится от страха чей-то очень жирный зад!
Лицо Ратибора стало обозлённым. Он до хруста в пальцах стиснул держак секиры обеими руками, и шагнул к Ворону. Так же к Ворону в тот же миг, с просьбами успокоиться, бросился Духовлад, а к Ратибору, с аналогичными посылами – Вук. В начавшейся было неразберихе, всеобщее внимание привлёк отчётливый голос Мстивоя:
- Я знаю этого человека. Не могу сказать, решился он предать князя, или нет, но причины он на то, имеет достаточно веские.
Мстивой стал обстоятельно рассказывать присутствующим, сразу притихшим и успокоившимся, о перипетиях нелёгкой службы Волибора в дружине Батурия, от самого факта спасения князя при осаде Славнограда. Эту историю знал каждый рядовой дружинник, а не то, что сотник. Вдобавок, Мстивой блеснул ещё одной гранью своего таланта – как рассказчик. Местами его сказ невиданно воодушевлял эпичным описанием сражений, местами вызывал желание немедля мстить придворным интриганам за ложь и подлость.
Когда рассказ окончился, никто уже не сомневался в том, что бывший тысячный решился покуситься на княжью казну. Даже самого Волибора пробрал румянец смущения. Духовлад оглядел присутствующих, и высказал свои соображения:
- Дело рисковое. Но мы должны обратить внимание на одну деталь: долгое время, наше «воинство», могло кормиться, не попадая в поле зрения дружинников, только благодаря наводкам Горана. Как мы знаем, не смотря на свой ум, он, всё же, попался. Это обернулось гибелью для него, и чуть не обернулось тем же для нас. Я думаю, что пытаться восстановить похожую схему бессмысленно. Если же просто совершать налёты на всё, что попадётся под руку, то дружина вскоре займётся нами всерьёз. Я считаю, что лучший для нас вариант, это принять предложение, и разорить Кременец. Повторяю, дело рисковое, а если выгорит, то смоемся быстро в Белый Край, и, либо растворимся среди богатых мещан, поделив добычу, либо наймёмся в дружину Белого Края, похвастав при дворе княгини Марии, разорением ставки её злейшего врага. В любом случае, если кто захочет на покой, средств он будет иметь достаточно. Думаю, и правнукам останется.
Снова завязался спор, но уже в более спокойном русле. Ворон горячо поддержал Духовлада. Ратибор всё ещё противился, но, уже понимая, что не представляет себе, как быть дальше в противном случае. Мстивой и Вук, высказались примерно в одном ключе: дело рискованное, но обстоятельства сложились очень удачно (дружина Батурия осаждает Радовеж; с ними Волибор, который проведёт в крепость без боя и т.д.). В общем, последние двое поддержали Ворона и Духовлада, больше от безысходности, чем от склонности к авантюризму. При таком раскладе, скрепя сердце, согласился и Ратибор, злясь на своих соратников, и обещая, что если живым доберётся до Белого Края, то никого из них не захочет ни знать, ни видеть до конца дней своих. В итоге, такую волю и порешили передать остальному воинству.
Атаманы и пленный тысячный уже шли на выход из барака. Духовлад был задумчив. Те слова, которыми он поддержал налёт на Кременец, были рассудительны, и имели под собой рациональную основу. Но лично у него, был ещё один мощный стимул, о котором он упомянул лишь раз, ещё до Совета атаманов: Предраг. Он ненавидел этого человека, так запросто подставившего его под удар. С самого начала своей ранней самостоятельной жизни, Духовлад много чего прощал своим обидчикам. Прощал, потому что не мог рассчитаться. Просто забывал, чтоб не носить на себе эту тяжесть. Но с недавних пор, его обидчики стали получать по заслугам, и с каждым днём он всё яснее понимал, что ему это нравится. Очень. Сейчас в его памяти красочно всплывали картины недавних возмездий, по-особенному согревая душу. Молодой боец вспомнил, как под выверенным ударом деревянного меча в его руке, хрустнула ключица Чернека, ранее особенно немилосердно избивавшего его в учебных поединках. Духовлад с вожделением сейчас вспоминал его жалкую, скулящую харю, обычно столь напыщенную и надменную. Затем вспомнился Здебор – хитрозадый обозник. Его сладкие речи, обещания… а после холодный, сырой подвал, кандалы, тяжёлый и безоплатный труд. И тут же теплотой в душе отдалось воспоминание его перепуганного лица, которое молодой боец извлёк из-под телеги, схватив за загривок… Какие-то слова… Точный удар в горло обломанным наконечником… Хрип… Быстро расширяющаяся лужа крови под ногами. Щур… Вспомнив об этой мрази, Духовлад пожалел, что не может убить его ещё раз. В памяти мелькнул тот скрытый удар, от которого молодой боец едва увернулся, ответный удар плечом, укол в печень… Приятная картина медленной, мучительной кончины поганого ублюдка.
Духовладу показалось, что сейчас, от этих воспоминаний, он получает гораздо больше удовольствия, чем тогда, во время свершения этих актов возмездия. Теперь он желал идти в Кременец не за княжьей казной, не за Славой… Он шёл туда в первую очередь за Предрагом. А остальное… как получиться.
***
Полностью разорив Радовеж и окрестные поселения, дружина Батурия выступила обратно на Кременец, чтобы, проводив властелина до его резиденции, разделиться, и разойтись по местам постоянной дислокации. Во главе дружины, ехала небольшая телега, на которой была установлена клетка, высотой примерно равная среднему человеческому росту, и ширина каждой стороны которой, была чуть больше метра. В этой клетке везли Уладу, дочь Павла, казнённого Радовежского смотрящего. По задумке Батурия, клеймо на её лице, возглавляющее войско, должно было служить вымпелом его победы.
Очередной день близился к концу, и дружина разбила лагерь на ночлег. На всякий случай, возле клетки с Уладой, был выставлен караул из двух часовых. Едва стемнело, из клетки послышались стоны и всхлипывания. Один из часовых, сидевших на некотором расстоянии от клетки, тот, что был помоложе, злорадно улыбаясь, стал отпускать комментарии в сторону пленницы:
- Что, морда болит, мелкая шлюшка? А ты думала, что всю жизнь будешь купаться в роскоши? Думала, что до конца твоих дней всю работу за тебя будут выполнять другие? Не тут-то было, закончилась сказочка! Теперь до конца своих дней, будешь драить сортиры в Кременце! Наконец-то увидишь настоящую жизнь, вкусишь все её прелести!..
- Чего ты разошёлся? – не выдержал старший и более опытный дружинник.
- Потому, что эта мразь думала, раз она родилась в богатой и влиятельной семье, так всю жизнь будет жировать, палец об палец не ударив! Меня это бесит! Зато теперь, торжествует справедливость: пусть почувствует все прелести настоящей жизни!
- В чём я вижу истинное торжество справедливости – ответил дружинник постарше – Так это в том, что ты родился на самом дне. Если бы такой злобный и завистливый человек родился в знатной семье, сложно даже представить, сколько зла он мог бы принести простым людям!
Молодой часовой махнул рукой в сторону собеседника, сделав вид, будто последние слова его ни капельки не задели, но всё же замолчал. В наступившей тишине, были слышны только всхлипывания и постанывания, но и они вскоре стихли.
Утром Батурию доложили, что с пленницей что-то случилось. Ничего не поняв из сбивчивого рассказа перепуганного юноши-посыльного, князь лично поспешил к клетке, смахнув оплеухой со своего пути незадачливого юнца. Батурий очень переживал, что пленница покончила с собой. Но прибыв на место, он успокоился: Улада была жива, и никуда из клетки не делась. Только на щеке, в том месте, где ещё вчера красовалось клеймо княжьей конюшни, зияла едва зажившая рана. На земле, возле телеги, валялся окровавленный гвоздь из лошадиной подковы. Рядом с телегой стоял тысячный, которому поручили сохранность этого «трофея», и несколько его сотников. Всех их заметно колотило от страха, перед наказанием за недосмотр. Это порадовало и успокоило Батурия, и он беззлобно спросил у тысячного:
- Откуда она взяла гвоздь?
- Скорее всего, нашла в сене, которым устелен пол клетки… Уверяю Вас, никто из моих людей никогда не помел бы…
- Ничего страшного не случилось, но впредь усильте контроль. До Кременца она должна добраться живой.
Едва сдерживаемый вздох облегчения вырвался из груди тысячного, а князь подошёл к клетке, и обратился к Уладе:
- Напрасная трата сил. У тебя есть ещё одна щека. Приедем в Кременец, и поставим на ней новое клеймо. Если избавишься и от него, тогда велю обрить тебе голову, и поставить клеймо у тебя на лбу. Затем на затылке… на шее. Посмотрим, что закончится раньше: твоя пустая спесь, или живое место на тебе!
Улада, не шевелясь, молча смотрела на сено, устилавшее пол её клетки, не обращая внимания на Батурия, как будто он обращался не к ней. Князь криво усмехнулся и, круто развернувшись, зашагал к своему шатру.
«Хорошо, что всё так вышло – думал он по дороге – Если бы мой сын взял замуж эту девицу, то после моей смерти Чёрным Краем правила бы она, а не он. Не сладил бы он с ней, ой, не сладил бы…»
***
Медвежье Воинство проделало большую часть пути до Кременца. Следуя задумке Волибора, взяли с собой три телеги, на двух из которых рассадили самых колоритных разбоев, всего около двух десятков, накинув им на руки верёвки таким образом, что со стороны они казались крепкими путами, но сами «пленники», могли легко скинуть их в любой момент. Так же в сене, обильно покрывающем телеги, было скрыто их оружие. Эти люди должны были сыграть роль пленных атаманов. На третьей телеге, везли казну Медвежьего Воинства, как трофей в подарок князю. На вид разбои ничем не отличались от ополченцев, из-за чего всё довольно достоверно представлялось так, будто новые подопечные Волибора одержали победу, и возвращаются с добычей и пленными.
Когда разбои покидали медоварню, Ворон решил напоследок развлечься. Войдя в барак, где под замком содержались работники, он объявил им, что воинству необходимо ненадолго отлучиться, но в его отсутствие нужно возобновить работу медоварни. Так же, он представил перепуганным работникам того, кто останется «за старшего» – того самого лесника, который в порыве праведной мести перебил всех собак на медоварне, попутно веселя разбоев сверканием голого зада. Большинство из разбоев от души поржало над выходкой Ворона. Кто-то не обратил на неё никакого внимания, будучи поглощён моральным напряжением в преддверии судьбоносных событий, а Ратибор, не переваривший ещё недавней ссоры с беззубым атаманом, зло бубнил, как-бы ни к кому не обращаясь, что дурачиться в столь ответственный час, может только полоумный.
Очередной поворот тракта, и, при выезде на обширную равнину, перед взглядами разбоев предстал Кременец во всём своём величии. Восхищённые вздохи то и дело вырывались из сотен глоток: высокие, могучие каменные стены, потрясали своим величественным и неприступным видом невежественных разбоев, для большинства из которых частокол, из затёсанных на концах брёвен, высотой в полтора человеческих роста, был самой надёжной оградой, из всех виденных ранее. Ворон, ехавший на первой телеге, изображая пленного, завороженно смотрел на прекрасную твердыню. В порыве восхищения, он риторически спросил, не обращаясь ни к кому конкретно:
- Не верится, что эти стены возведены человеческими руками! Кто мог построить такое?!
Волибор, ехавший рядом с телегой на лошади, и изрядно скучавший, стал безразличным тоном рассказывать разбойному атаману историю крепости, больше, чтоб занять себя, чем стремясь удовлетворить любопытство Ворона:
- Когда Мировлад, поддавшись на уговоры рунейского двора, принял решение предать забвению Старых Богов, и привести всех ругов к поклонению Исе, он выставил рунейцам условие: те должны были предоставить мастеров-фортификаторов, для создания его собственной, хорошо укреплённой резиденции. Руги в то время плохо обращались с камнем, укрепления строили из дерева. Мировлад боялся оставаться в Славнограде, проводя такую серьёзную реформу. Рунейцы предоставили мастеров, Мировлад пригнал тысячи подсобных рабочих… Рассказывают, что работа начиналась с рассветом, а заканчивалась на закате, и всё это время не умолкали плети. Работники умирали сотнями, но на их место пригоняли новых. До этого никто из князей не позволял себе так обращаться с людьми, но Мировлад очень спешил. Кременец возвели за два года. Князь засел в нём, а верная ему дружина, огнём и мечом вводила культ Исы, бога милосердия. Большинство управляющих, в городах Земли Ругов, восстали против князя, часть дружин перешла на их сторону, часть осталась верна Мировладу. Воины были растеряны, перебегали из одного войска в другое, гоняясь за выгодой. В войске восставших против князя, не было согласия: управляющие никак не могли решить между собой вопрос главенства. Они осадили Кременец, но приступом взять его не смогли. После нескольких неудачных попыток, понеся серьёзные потери, взяли крепость в осаду, но через месяц подоспела одна из рунейских армий, и наголову разбила плохо организованных осаждающих. Мировлад провёл рунейцев через всю Землю Ругов, жестоко карая их руками тех, кто не хотел отказаться от Старых Богов.
- Меня интересовала только крепость – безразлично ответил Ворон.
Волибор так же безразлично пожал плечами. Духовлад, ехавший на первой телеге, рядом с Вороном, невольно заинтересовавшись рассказом, вновь вернулся к мыслям о предстоящем деле. Захват крепости был детально спланирован ещё на медоварне. Волибор неоднократно рисовал и объяснял атаманам план крепости. По задумке, изначально в крепость войдут только телеги с «пленными»: бывший тысячный настаивал на этом, дабы не возбудить лишних подозрений у часовых, стерегущих ворота. Он так же категорически отверг предложение прорваться всем сразу, объяснив, что над воротами есть помещение, в котором находится механизм управления герсой. В этом помещении, постоянно должен находиться один из стражников, который, в случае опасности, должен потянуть специальный рычаг, и окованная решётка мгновенно перекроет вход-выход из крепости. Хоть Волибору достоверно было известно, что обычно люди, которые должны находиться на этом посту, пренебрегают своими обязанностями, рассчитывать на это было бы непростительной ошибкой. Было решено, что, когда телеги будут находиться в проходе центральной башни, едва миновав ворота, несколько человек бросятся по лестнице к заветному помещению и, обезвредив часового у механизма, подадут знак остальному воинству, находящемуся за воротами, и те ворвутся в крепость. Разбойные атаманы решили, что опускать после этого решётку не станут, на случай ловушки, или другого повода для экстренного отступления, но у прохода останется Ворон, с двумя десятками людей. С ними так же должен был остаться Волибор, которого Ворон лично пообещал обезглавить, если окажется, что всё это западня.
Далее по плану, все остальные, разделившись, атакуют сразу три казармы стражников крепости. Первую группу должен возглавить Духовлад, вторую Мстивой, а третью Вук с Ратибором. Ещё Духовлад решил быть в числе тех, кто должен взять под контроль механизм управления герсой, чтобы лично контролировать ключевой, по его мнению, этап операции. Это была личная инициатива молодого главаря, и когда он заявил об этом решении, Мстивой искоса на него посмотрел, и одобрительно ухмыльнулся.
Волибор заверил, что после того, как будут зачищены бараки стражников, других сил, способных оказать внятное сопротивление, в крепости не останется. Конечно, придётся всё равно пошерстить как следует по всем закоулкам, дабы избежать сюрпризов, но это уже вопрос очистки совести, а не реально опасное предприятие.
Телеги медленно, но неотвратимо приближались к воротам крепости. Разбои, изображающие пленных, сидя связанными на телегах, изменились в лицах и поведении. Они первыми должны были шагнуть в неизвестность, пересечь линию ворот Кременца, оторвавшись от основных сил. Все разговоры между ними прекратились, лица слегка побледнели, а взгляды напряжённо (даже обречённо), намертво прилипли к распахнутым воротам. Духовлад, изредка оглядывавшийся на спутников, и уловивший эти изменения, отметил про себя, что от этого они только больше стали походить на пленников, ожидающих расправы. День выдался безоблачным, и палящее солнце принялось как следует досаждать обозу разбоев, едва они вышли из-под защиты лесной чащи.
Часовые, дремавшие возле ворот, уютно устроившись в тени могучих стен, оживились, заметив приближающуюся ватагу. Один из них встал, и преградил собою путь к открытым воротам, с важным видом ожидая отчёта о цели прибытия приближающегося отряда. Волибор поднял вверх открытую ладонь, и следующие за ним повозки остановились. Сам бывший тысячный спешился, и бросил повод своего коня одному из остановившихся рядом разбоев, который, растерявшись от неожиданности, едва сумел его поймать. Волибор направился к часовому, и тот так же сделал несколько шагов навстречу.
- Я выполнил поручение Батурия – разбил шайку разбоев, нападавших на крупные торговые обозы – нарочито официально отчитался бывший тысячный перед занюханным стражником, дабы пустить ему пыль в глаза, потешив самолюбие – Так же мне удалось захватить некоторых вожаков, которых Батурий сможет подвергнуть показательной казни. Так что до его возвращения, надо бы поместить их в темницу крепости.
Уловка подействовала: часовой важно надулся, благосклонно посмотрев на Волибора, обошёл его, и направился к телегам с «пленными». Вид у него был такой, как будто это он князь Батурий, и от ЕГО воли, зависит судьба этих несчастных разбоев… да и вообще всех людей в Чёрном Крае. При его приближении, «пленники» на ближайшей телеге растерянно потупили взоры, не зная, что делать при таком неожиданном развитии событий, из-за чего стали смотреться ещё натуральнее. Надменно оглядев их с напыщенным видом, часовой вдруг резко схватил Ворона (который чисто случайно оказался к стражнику ближе всех) за нижнюю челюсть, и рывком повернул его к себе лицом, в которое зло процедил:
- Ну что, мразь, закончились сладкие деньки бесчестной жизни?! Теперь твоя голова украсит один из колов у ворот этой крепости!
Внутри у Духовлада всё похолодело. Он обречённо представил, как Ворон сейчас скинет с себя бутафорские путы, выхватит из-под сена, покрывающего дно телеги, свой меч, и изрубит часового на мелкие кусочки. Второй часовой подымет шум, грохнется тяжёлая решётка, которая преградит путь в крепость, и всё, что останется делать, это, не солоно хлебавши, быстро уносить отсюда ноги. Но стражник небрежно отбросил голову атамана (очевидно уже передав весь желаемый массив важной информации), удовлетворившись изумлением в его глазах, которое принял за смятение, и побрёл обратно в сторону распахнутых ворот, небрежно бросив Волибру:
- Возьми дюжину своих людей, чтоб отконвоировать пленных в темницу, наши сейчас заняты. Идём же, не будем терять времени.
Мстивой, находящийся в основной массе разбоев, предусмотрительно скрыв под грязной, затасканной рубахой свой кожаный нагрудник с вепрем, незаметно, потихоньку, одного за другим, стал подталкивать в спины разбоев, исступлённо пялящихся на происходящее. Те, по инерции, выходили вперёд, превращаясь в добровольцев.
Наконец, три телеги, и около десятка сопровождающих, двинулись в крепость сквозь распахнутые настежь ворота, следом за беспечно шагающим стражником. Атаманы, согласно предварительному плану, расположились следующим образом: на первой телеге находились Духовлад и Ворон, на второй – Ратибор, а с основными силами, остались Мстивой и Вук.
Едва телега пересекла линию ворот, въехав в прохладную тень арки, у Духовлада волнительно перехватило дух. Он почувствовал, что теперь развивающиеся события, подобны огромному камню, сорвавшемуся, и покатившемуся по крутому склону к подножию холма, с каждой секундой набирая мощь и стремительность. Передумать, и остановить происходящее уже нельзя, но можно (и нужно) использовать процесс в своих интересах. Он абсолютно правильно оценил текущую ситуацию, но ещё имел неполное представление о её реальном масштабе.
Телеги уже миновали большую часть прохода под центральной башней, но ещё не показались во дворе, когда Ворон вскочил со своего места, резко скинув обманчивые путы и, не удосужившись даже забрать свой меч из-под сена, с одной верёвкой в руках бросился на стражника. Тот шёл, важно расправив плечи, на расстоянии не больше метра от морды лошади, тянувшей первую телегу. Услышав неясный шорох за спиной, он уже начал оборачиваться, но не успел. Ворон преодолел расстояние за два гигантских прыжка, и, накинув верёвку на шею стражнику, натянул, что есть мочи, давя его к низу. Жертва, не справившись с мощным, внезапным нападением, послушно осела на колени, глухо хрипя и выпучив глаза, тщетно пытаясь изо всех сил запустить пальцы под верёвку, глубоко врезавшуюся в шею, брызгая при этом кровью из-под срываемых ногтей. Получив более удобную позицию, Ворон упёрся коленом под самый затылок стражника, и, нагнувшись, зашипел ему в ухо:
- Это последние минуты твоей жизни. Вдумайся в это, как следует!
Духовлад, сразу же за Вороном скинувший с себя верёвки, но потративший некоторое время на поиски своего меча, тоже кинулся к стражнику, и занёс оружие для удара.
- Не смей! – не громко, но резко остановил его атаман – Пусть задыхается!
Духовлад не стал бить, но остался рядом, держа меч наготове, на случай, если стражник вспомнит о своём оружии, бесполезно болтающемся у него на поясе. Но тот лишь исступлённо пытался поддеть верёвку окровавленными пальцами. Духовлад видел, как постепенно замедлялись, ослабевали его движения, взгляд становился стеклянным, и молодому бойцу стало жутко… жутко, и отвратительно. Не отрывая взгляда от расправы, он силился понять, «почему?». Ведь это далеко не первая насильственная смерть, которую он видел, да и участвовал уже во многих. Молодой боец, в конце концов, пришёл к выводу, что дело в беспомощности жертвы, в размеренном её приближении к финалу, о котором она знает, но никак не может на него повлиять. Наконец, взгляд стражника остановился, навсегда запечатлев в себе боль и ужас, а всё его тело беспомощно обмякло. Он был мёртв. Но Ворон ничуть не ослабил хватки, продолжая тянуть изо всех сил.
- Хватит, он мёртв! – приглушая взволнованный голос, сообщил ему Духовлад, выдав свою слабость.
- Я должен быть уверен! – глухо процедил атаман, и добавил, переведя недовольный взгляд на нового главаря – Да и у тебя, по-моему, поважней дело имеется.
Духовлад спохватился, вспомнив о механизме управления герсой. Мимодумно он вопросительно глянул на Волибора, уже много раз объяснявшего, как найти путь к заветному помещению, и тот указал подбородком в нужном направлении. Махом руки призвав следовать за собой троих разбоев, заранее выбранных для этого дела, Духовлад, инстинктивно слегка пригнувшись, быстро и бесшумно заскользил вдоль стены.
Первопроходцы вынырнули из прохода центральной башни во двор крепости. Как и предвидел Волибор, из-за жары, во дворе никто не шатался. Объяснения бывшего тысячного, ориентиры, данные им, были достаточно точны и узнаваемы. Вот портал с правой стороны от прохода, за ним крутые ступеньки наверх… Три пролёта… А вот и крепкая дубовая дверь. Не останавливаясь, Духовлад навалился на неё плечом, и та, с лёгким скрипом, отворилась, повернувшись на массивных железных петлях. В помещении всё же находился стражник, правда, он спал в углу на тюфяке. От скрипа петель он проснулся, и резко сел на своём «ложе», моргая заспанными глазами, но прежде, чем он успел что-либо понять или издать хоть звук, Духовлад, набравший приличную скорость, срубил его голову одним точным ударом. Голова, ударившись о стену с каким-то неестественным, игрушечным стуком, отскочила, и покатилась под ноги спутникам главаря. Больше в помещении никого не было, и молодой боец, достав из сапога кусок красной материи, подскочил к узкой бойнице, в которую едва могла пролезть рука. Бойница выходила как раз на пространство, перед крепостными воротами. Просунув руку в бойницу, он несколько раз махнул красной тряпкой, после чего, повернувшись к спутникам, сказал им, указав на дверь, изнутри снабжённую большой железной щеколдой:
- Запритесь, и открывайте только мне, или кому-нибудь из атаманов.
Духовлад уже быстрым шагом направился к выходу, но увидев, с каким изумлением разбои осматривают громадный механизм управления окованной решёткой, грозно добавил:
- И не вздумайте здесь что-либо трогать!
***
В то время, как один часовой повёл внутрь крепости телеги с «пленными» и трофеями, второй остался сидеть на невысокой колоде, находящейся рядом с воротами. Он, с пренебрежительной миной разглядывал (как он полагал) ополченцев, бесформенной, неорганизованной кодлой, остановившихся метрах в пятидесяти от ворот.
Вук, находясь в толпе разбоев, внимательно следил за узкими бойницами, находящимися прямо над воротами. Он ждал условного сигнала. Под давлением напряжённого ожидания, секунды растянулись в минуты. Ему казалось, что он ждёт уже около часа, хотя не прошло ещё и десяти минут.
Наконец, в одной из бойниц замелькало красное пятно. Вук отделился от основной ватаги и, согласно плану, направился к оставшемуся у ворот часовому. Вук идеально подходил для отведённой ему роли: его тщедушное телосложение, не могло вызвать никаких тревог или опасений. Ссутулившись, безвольно опустив плечи, изображая глупый, «телячий» взгляд, чтобы придать себе как можно более жалкий вид, Вук, как будто нерешительно, приближался к часовому, на лице которого проступила презрительная ухмылка. Полностью поверив убогому виду приближающегося «ополченца», надменный стражник уже решил, как будет проходить их общение.
Приблизившись на расстояние вытянутой руки, Вук приоткрыл рот, как бы пытаясь что-то спросить, а часовой, не вставая, подавшись вперёд, тоже раскрыл было рот, собираясь безапелляционно послать жалкого голодранца в долгое путешествие по срамным местам… Но не успел. Выпад был молниеносным, и тонкое, длинное лезвие ножа, которым Вук находил лазейку в любой броне, вонзилось под правый нижнечелюстной сустав, уйдя глубоко в мозг беспечного стража. Глаза часового закатились, конечности вытянулись, пальцы скрючились, и всё тело задёргалось в энергичных конвульсиях. Вытащив лезвие, Вук обернулся, и подал размашистый сигнал рукой остальным разбоям, давая понять, что с часовым покончено, и путь в крепость свободен. Разбойничья ватага бросилась к воротам.
- Давайте, давайте! Нельзя дать им опомниться, понять, что происходит! – подгонял и воодушевлял разбоев Мстивой – Помните, за кем вы должны следовать, не путайте ведущих атаманов, от этого зависит наш успех!
Немало ободрённые начальными успехами, разбои пока действовали достаточно хорошо и слаженно, без нервозности или закрепощенности. Те, кто первыми вошли в крепость под видом пленных, уже успели скинуть с себя верёвки, вооружиться, и выгнать телеги во двор крепости, чтобы освободить проход основной массе атакующих. Но даже после этого, в воротах образовалась некоторая «тянучка». В принципе, особого неудобства это не доставляло, так как во дворе формировались три отдельных отряда, и на распределение людей, всё равно тратилось некоторое время.
Наконец, главарь и атаманы повели свои отряды к чётко определённой для каждого цели. Ни о каком сохранении боевого порядка при передвижении не было и речи: разбои двигались тремя бесформенными потоками, но, всё же, держались более или менее кучно, следуя за своими командирами. Ворон, и два десятка человек, оставшихся с ним, перегородили телегами выход из крепости, и заняли на них оборону. Волибор, тоже оставшийся с ними, находился позади этого «укрепления», и безучастно наблюдал за происходящим. Он убеждал себя, что всё это его не касается, но мелкий червячок отвращения к самому себе, уже начал подтачивать его моральное самочувствие.
Три потока атакующих разбоев, хлынули внутрь трёх казарм стражников, обитатели которых, в основной своей массе, дремали на лежаках, будучи уверенными, что других важных дел у них нет, и не предвидится. Их вооружение покоилось на стойках, установленных вдоль стен, и когда разбои бурлящей, истошно орущей ватагой ворвались в помещение, немногие успели опомниться и вооружиться. Расправа была стремительной, жестокой, и практически ничем не отличалась от захвата медоварни. Разбои, вошедшие в раж, почувствовав, что победа уже у них в кармане, воодушевлённо неистовствовали. Только теперь, когда шум, образовывающийся из смеси криков и звона оружия, был слышен, наверное, даже за крепостными стенами, со смотровых башен послышался глубокий, зычный гул сигнальных рогов. Очевидно, это был (уже абсолютно бесполезный) сигнал тревоги, поднятый, только сейчас проснувшимися дозорными на башнях.
Одностороннее избиение в казармах, много времени не заняло. Согласно предварительному решению главаря и атаманов, всем разбоям было строжайше запрещено брать в плен стражников, или других вооружённых людей. Поэтому, когда разбои покидали казармы, там оставались только изувеченные трупы. Оказавшись во дворе, они растекались по всем щелям и проходам, в поисках возможности утолить разыгравшуюся жажду крови. Духовлад понимал, что дело уже практически сделано, и его люди уже вряд ли встретят серьёзное, организованное сопротивление. Это позволило ему немного расслабиться. Только после этого он почувствовал, какому колоссальному моральному напряжению был подвержен: молодой главарь словно обессилил в один миг. Он прилагал громадные усилия, чтобы не растянуться на камнях, которыми был вымощен двор крепости. Духовлад точно знал, что виной этому состоянию не физическая нагрузка: столь быстротечная схватка не могла быть причиной такой усталости, для его хорошо тренированного организма. Он понял, что всё дело в чувстве ответственности за всех, которое крепко схватило его за горло сразу после того, как было принято решение идти на Кременец, и отпустило только сейчас. Как долго он сможет так прожить? Думать за всех, переживать за всех… Со стороны руководящее положение, кажется намного более привлекательным. Под стеной одной из казарм, стояла длинная лавка. Молодой боец подошёл, и обессиленно на неё опустился. Пустым взглядом он уставился на свои руки, обильно забрызганные кровью врагов. К нему подошёл Мстивой, так же забрызганный кровью с ног до головы, и присел рядом. Как будто с одного взгляда узнав суть и причины состояния Духовлада, он с пониманием к нему обратился:
- Что, подумал о том, будто дело сделано, и силы тут же покинули? Рано подумал. Пока последний угол не вычистишь, расслабляться нельзя. Если бы сейчас хоть сотни полторы, даже сотня, в ответ ударила, смяла бы нас, и из крепости выдавила!
- Что? Сотня? Нас то, вчетверо больше будет! – удивился Духовлад заключению более опытного соратника.
- Я тоже когда-то не понимал. Много раз слышал рассказы о том, что тот или иной древний рунейский полководец, выиграл битву за счёт сил, оставленных в резерве. Мол, его основные части делали вид, будто отступают, не выдержав натиска противника, который начинал их воодушевлённо теснить, преследовать. И тут вводились в бой резервные части, обращая в бегство противника. Так вот, я думал: какая разница, если общее количество не изменяется? Я был уверен, что, если изначально есть, допустим, сто человек, то не важно, вступят в бой сначала семьдесят, а потом тридцать, или вступят все сразу – всё равно сражаться будет сотня бойцов. Кто-то сказал мне, что резерв вступает в бой со свежими силами, и за счёт этого намного лучше сражается. Может, в незначительной степени, это имеет некоторое значение, но я не мог бы назвать его определяющим. Хотя бы потому, что боец, находясь в пылу сражения, питает силы в своей ярости, и ощущает собственную усталость только после окончания боя… Вот, как ты сейчас. Но побывав в настоящем бою, я осознал, в чём главная польза от внезапно введённого в бой подкрепления: там, где в бой входит десяток, расслабившийся было враг, увидит сотню, там, где сотня – тысячу. Так и выходит, что противник, уже поверивший в своё превосходство, увидев гораздо больше людей, чем есть на самом деле, будет обескуражен. Справиться с этим поможет только очень высокий боевой дух, либо настолько же высокая дисциплина. И то, и другое, встречается крайне редко, да и то лишь в ограниченных по численности отрядах. С тех пор, я понял смысл поговорки, ходившей у Северных Воинов: «Никогда не считай врагов в битве. Рано или поздно, они сами закончатся!», так-то.
Духовлад ухмыльнулся, осознав важность услышанных только что слов. Но моральное утомление не давало забыть о себе, и он бесцветно сказал Мстивою:
- Это так тяжело. Всего лишь одна короткая схватка, а я уже на ногах стоять не могу. Я всё время думал обо всех наших людях, что кто-то один сделает что-либо не так, и у всех нас ничего не получится. Не мог решить, где я должен находиться, где самый важный, ответственный участок. Этот налёт из меня пол жизни высосал… Сколько я так ещё смогу?! Вон, Тур с Предрагом, так тем хоть бы хны! Что у одного, что у другого, после налёта только надменная ухмылочка!
- Ты нашёл ещё, на кого равняться! – усмехнулся Мстивой – Тур в воинстве, никакого, собственноручно заслуженного, уважения не имел. Он всем был обязан своему брату – Горану. Тот был источником богатой добычи, да и наставлял братца, думаю, немало. Все налёты проходили по одной схеме, придуманной Гораном, а Тур просто бездумно выполнял возложенную на него функцию, тщательно ему разжёванную. То есть, фактически, в своём сознании, он всю ответственность возлагал на брата, как на автора затеи, и был непоколебимо уверен в его умственных способностях. За это, похоже, и поплатился. Предраг же, вообще никогда не переживал, ни за исход Общего Дела, ни за людей, которых в глаза называл братьями. Его вообще не интересовало ничего, кроме собственного благополучия. Успех его замыслов, касался только его самого, а если бы возникли неудобства для остальных, которые стали бы задавать вопросы, он бы красноречиво их успокоил, не стесняясь лгать, так как к тому времени, когда обман раскроется, он уже будет недосягаем… А может так и надо жить?..
- Мне от всего этого не легче. Не вытяну я этого – устало помотал головой молодой боец.
- Да ободрись, Малыш! – похлопал его по плечу бывалый вояка – Дело-то уже почти сделано! Осталось княжью казну взять, да до Белого Края живыми добраться. Ни то, ни другое, думаю, сложностей вызвать не должно. Давай, соберись. Здесь полно людей, которые могут ещё нам пригодиться. Не дадим же нашим разгорячённым соратникам расправиться с ними. Идём.
Духовлад нехотя поднялся, и поплёлся за Мстивоем. Обнадёживала его только мысль о том, что стоит им поделить казну, добравшись до Белого Края, и он больше никогда не испытает подобного стресса.
Глава 12
В центральной постройке крепости, где располагались гостевые покои для высшей знати, царил переполох. Разбои врывались во все помещения, убивая вооружённых (и не только) людей. Но большинство безоружных обитателей – невероятно перепуганных – гнали в Зал Совета. Мстивой, некогда бывавший в Кременце, сопровождая своего тысячного на доклад к князю, посоветовал именно это место, ввиду его вместительности.
Когда уверенность в том, что в крепости оказывать сопротивление уже попросту некому, стала абсолютной, Ворон оставил своих людей у ворот, а сам присоединился к остальным атаманам, чтобы участвовать в допросе пленных. Когда он вошёл в Зал Совета, здесь уже находились Духовлад, Мстивой, Вук и Ратибор. Так же с ними были ещё десятка два простых разбоев (остальные обшаривали окрестные помещения, на предмет ценных или просто красивых вещей). В угол испуганно забились несколько десятков «первых лиц Чёрного Края» ошеломлённых внезапностью всего произошедшего, и бесцеремонным к себе отношением. В первых рядах, находились несколько представителей духовенства высшего ранга. Самый главный (и, по совместительству, самый толстый) из них, возмущённо раздувал налившиеся румянцем негодования щёки. Начальное смятение в его сознании, вновь уступало место непоколебимой уверенности в божественном покровительстве Исы. Наконец, он гневно обратился к захватчикам:
- Вы что себе думаете?! Вторглись в дом человека, благословлённого Господом править этой землёй! Подняли руку на Слуг Божьих! За эти вольности, вечно мучиться вам в геенне огненной!
Разбои, выросшие в семьях простолюдинов, и в наследство от них получившие религиозное благоговение, от которого до конца не сумели избавиться, несколько стушевались, неуверенно переглядываясь. Патриарх, ободрённый начальным успехом, твёрдо сделал два шага вперёд и, воздев руки к небу, обрушил на разбоев новую гневную тираду:
- Призываю гнев Исы на ваши головы! Да обрушит, его Небесное Воинство, на вас всю мощь огненных мечей своих!..
Простые разбои, похоже, восприняли эти эскапады всерьёз, и, скорее всего, уже желали как-нибудь задобрить священника, но Ворон оперативно разрешил сложившуюся ситуацию. Он молча подскочил к попу, и со всей силы двинул ему кулаком в нос. Священник не успел даже опустить руки, только глаза его округлились от неожиданности. Получив мощный удар, он грохнулся на пузо, в полёте развернувшись через правое плечо, а его смешная шапочка слетела с головы, обнажив внушительную лысину на макушке. Подняв на остальных пленников глаза, полные смятения, он грузно упёрся руками в пол, пытаясь приподняться, но Ворон, встав коленом ему на спину, вытащил из-за пояса нож и, резко потянув голову попа на себя, ухватившись за пучок волос на затылке, хладнокровно перерезал ему горло. Поднявшись, атаман пнул пяткой в жирный зад ещё хрипящего священника, и, повернувшись к своим соратникам, с улыбкой констатировал:
- Да-а-а, могучее пополнение ожидает сегодня Небесное Воинство Исы!
Его шутка не нашла широкой поддержки среди разбоев, в большинстве своём, всё же опасавшихся Страшного Суда, которым их ещё в детстве запугали, набожные матушки и бабушки. Разве что Духовлад криво усмехнулся, так как имел собственные основания сомневаться в непорочности служителей культа Исы. Сам Ворон картинно повертел головой по сторонам, как бы высматривая, не виден ли где свет приближающихся огненных мечей, и не заметив ничего подобного, устремил тяжёлый, недобрый взгляд на остальных знатных пленников, жавшихся в угол. Последние, мгновение назад убедившись, что здесь не имеет значения даже высочайший духовный сан, сразу же отказались от мысли уповать на своё высокое мирское положение, и приготовились послушно выполнять требования захватчиков. По перекошенным от ужаса лицам, Ворон видел это, но всё же официально уточнил, во избежание новых недоразумений:
- Кто ещё желает выразить своё возмущение?!
Никто не ответил. Духовлад, стоявший позади Ворона, решил придать происходящему больше смысла, и, обойдя атамана, сам обратился к сановникам:
- Нам не нужны ваши жизни. Нам нужна только казна Батуря. Откройте нам хранилище, и мы уйдём, не причинив вам вреда! Если же вы не захотите помогать нам добровольно, то нам придётся искать другие способы склонить вас к этому!
Закончив говорить, Духовлад стал вглядываться в лица знатных людей. Сейчас ему вспомнилась толпа работяг на медоварне: те точно так же тряслись от страха, сбившись в кучу посреди своего барака, и боясь вымолвить хоть слово. Оказывается, знатное происхождение никак не влияет на поведение человека, перед лицом смертельной угрозы. Эта мысль показалась очень интересной ему, и заставила даже слегка улыбнуться. Но тут его взгляд выхватил человека, пробирающегося из глубины толпы к первым рядам. Человек явно великолепно владел собой, так как вид у него был абсолютно спокойный… или… Духовладу на мгновение показалось, что в глазах этого сановника мелькнула радость, как будто случилось нечто, для него весьма долгожданное. На вид ему было лет сорок, лицо его не впечатляло волевыми чертами, зато в глазах читалось наличие здравого рассудка. Растолкав остальных сановников, от страха потерявших способность двигаться, человек вышел из толпы, но не остановился, а направился прямо к Духовладу, стоявшему метрах в пяти. Приближался он равномерно, не быстро и не медленно, в движениях не проскальзывало ни малейшей нервозности. Всё это было настолько неожиданно и несовместимо с реалиями данной ситуации, что молодой боец даже инстинктивно сделал полшага назад и, сгруппировавшись, взялся за рукоять меча. Остановившись буквально в шаге от главаря, человек медленно поднял руки, повёрнутые открытыми ладонями к Духовладу, показывая, что в них ничего нет, после чего заговорил:
- Меня зовут Афанасий. Я – управляющий этой крепости. Я понимаю так, что вам стало известно, будто Батурий со всей дружиной, выступил на Радовеж. Так же, смею полагать, вы рассчитывали на его длительное отсутствие, в течение которого сможете взять Кременец, завладеть казной, и с ней добраться до безопасных земель. Например, до Белого Края…
Духовладу очень сильно не понравилось то, как спокойно этот Афанасий излагал свои соображения, абсолютно неуместные в данной ситуации, и он грубо его перебил:
- Всё это тебя не касается. Прекрати тратить наше время. Просто открой нам сокровищницу князя, и исчезни с глаз.
Явная грубость в обращении, никак не повлияла ни на манеру разговора управляющего, ни на его выражение лица. Он просто перестал говорить, как только первые слова Духовлада слетели с уст, и, как ни в чём не бывало, продолжил, едва тот замолчал:
- Ключа от сокровищницы здесь нет. Батурий всегда и везде носит его с собой. Так вот, на счёт ваших надежд…
- Ты не слышишь меня?! – начал основательно раздражаться молодой боец – Наши надежды тебя не касаются! Если нет ключа, просто покажи нам, где дверь, и мы вынесем её ко всем чертям!
Афанасий снова выслушал главаря, и продолжил всё так же спокойно и вкрадчиво:
- Пойми, я просто пытаюсь объяснить, что отсутствие ключа и крепкая дверь – это не самая главная ваша проблема! Вчера прибыл гонец из дружины Батурия. Радовеж сдался без осады, и князь возвращается в Кременец. Вся дружина будет здесь через три, самое большее, через четыре дня. Казну князя в карманах не унесёшь, да и много ли лошадей в вашем распоряжении? Вам придётся уходить обозом, при чём, достаточно грузным. Как ты считаешь, далеко вы уйдёте за четыре дня? А Батурий, вернувшись в крепость и увидев, что вы сделали, немедленно вышлет за вами погоню. Дружина будет провожать его до самой крепости, так что несколько сотен обученных, хорошо экипированных всадников, много времени на сборы не потратят. Когда вас настигнут, то большую часть перебьют, но многих на арканах притащат обратно сюда. Это – для острастки всей Земли Ругов. Батурий большой любитель такого рода мероприятий, да и с выдумкой у людей, которым он поручает подобные дела, всё обстоит просто прекрасно. Поверьте, эта расправа, ещё долго будет питать народную молву жуткими, леденящими кровь историями.
Афанасий замолчал, явно ожидая реакции разбойного главаря. Среди присутствующих разбоев, послышался тревожный ропот. Духовлад же, осознав всю серьёзность ситуации, почувствовал, как по его телу прокатилась волна озноба. Следом за этим пришла жгучая злоба, злоба на то, что он вообще согласился на захват этой крепости. Излить же эту злобу, он решил на управляющего, который видимо не понимал, что, не смотря на смертельную западню, в которую угодило разбойное воинство, сам Афанасий сейчас, целиком и полностью зависит от воли главаря и атаманов. Ничего, он ещё успеет пожалеть о своей самоуверенности! Молодой боец медленно достал меч из ножен, и ледяным, напряжённым тоном, обратился к управляющему:
- Ты думаешь, что положение, в котором мы оказались, позволяет тебе безнаказанно глумиться над нами? Может дружина Батурия и расправится с нами, только ты этого не увидишь!
Даже когда в руках главаря блеснуло оружие, Афанасий не шелохнулся, и ни капельки не изменился в лице. Он только, всё с тем же спокойствием (от которого Духовладу уже становилось жутковато), поправил собеседника:
- Я даже не пытаюсь глумиться. Я хочу помочь.
- Помочь?! Чем?! Кому?! – воскликнул окончательно сбитый с толку главарь.
Не удостоив вниманием прозвучавшие риторические вопросы, Афанасий перешёл прямо к сути своего предложения:
- Стены этой крепости смогут защитить вас. Численный перевес дружины – даже такой огромный – не будет иметь значения во время приступа, если защищающаяся сторона, правильно распределит силы в обороне. Эта твердыня – шедевр рунейских фортификаторов. При её создании учтены и просчитаны любые варианты действий осаждающих. Согласно расчётам, выдержать здесь оборону в течение длительного времени, способны всего несколько сотен защитников.
Духовлад был окончательно обескуражен подобным поворотом. Сознание крепко ухватилось за спасительную возможность, и вместо того, чтобы отвергнуть помощь человека из вражеского лагеря, опасаясь ловушки, главарь решил побольше узнать о перспективах подобной обороны, поставив их под сомнение:
- Согласно расчётам?! Ты в своём уме? Где взять эти расчёты? И что с ними делать людям, привыкшим действовать на лесных дорогах?
- Здесь, в крепости, есть специально составленная книга. В ней всё описано: как выставлять караулы, на каких участках стены размещать усиленные отряды при осаде… В общем, как я уже сказал, ВСЁ описано.
- Даже если мы выдержим приступ, князь просто возьмёт крепость в осаду. А надолго ли хватит провизии в хранилищах? Ведь Батурий в любом случае не сможет снять осаду и уйти, удовлетворившись данью, как это было в Славнограде. Кременец – это ведь его крепость, его дом! – подключился Мстивой, тоже почувствовав возможность счастливого исхода этого неудачного налёта.
- Дружина, в лице тысячных, беспрекословно подчиняется Батурию. Его слово – закон. Воины будут безропотно держать осаду, мокнуть в дождь, мёрзнуть в мороз. Но без князя все его тысячные – эти никчёмные, но надменные воители – перегрызлись бы между собой, доказывая своё право на главенство. А при таком командовании и дружина будет роптать, не выдержав лишений при осаде. Вам нужно убить Батурия!
- Может князя на поединок чести вызвать? – съёрничал Ворон, который похоже, вовсе не нервничал по поводу текущего развития событий – Уверен, что князь с радостью примет вызов лесного оборванца.
Как ни странно, но всем остальным было не до смеха. Разбои устремили напряжённые взгляды на управляющего, ожидая от него более детального предложения. Ворон поморщился, поражаясь их занудству, и замолчал, решив больше не переводить на этих неблагодарных людей, своё изысканное чувство юмора.
- И как же ты предлагаешь нам убить Батурия? – официально оформил общий вопрос Духовлад.
- На территорию крепости, дружина не входит. Вместе с князем сюда проходит только четыре сотни его личной охраны. Не думаю, что у вас есть шансы в бою со всем отрядом, даже с учётом внезапного нападения, но князь всегда идёт в начале колонны. Нужно впустить его в крепость, и опустить решётку сразу за ним. Механизм решётки таков, что стоит опустить рычаг, и она мгновенно перекроет вход в крепость, упав под тяжестью собственного веса, а чтоб её снова поднять, нужно подняться в помещение, распложенное в башне ворот, над самим проходом, и долго накручивать цепи на барабан. Даже если вместе с князем в крепость успеет войти небольшой отряд его телохранителей, внезапное нападение и численное превосходство обеспечат вам победу. Главное, не пытайтесь пленить князя. Пока он жив, даже находясь в плену, его тысячные будут действовать слаженно, и не посмеют открыто выступить друг против друга. Батурий должен умереть – это ваша единственная возможность спастись.
- Проклятый предатель! – послышался полный негодования голос из толпы жмущихся друг к другу придворных. Но стоило Ворону податься в их сторону на пару шагов, картинно высматривая автора обвинения, как над стадом перепуганных людей, вновь воцарилось молчание… и едкий запах не сдержанных кишечных газов.
- А если князь будет идти в самом конце отряда своих телохранителей, и все четыре сотни окажутся в крепости? – подал голос Ратибор – Нам ведь тогда с ними не сладить!
- Такого никогда не было – твёрдо заявил Афанасий – И чаще всего, он именно возглавляет колонну. В любом случае, можете бросить здесь всю свою добычу, и со всех ног бежать к границам Белого Края… Или попытаться скрыться в окрестных лесах. Решать вам.
Ворон, с абсолютно серьёзным лицом, тут же заявил Ратибору:
- Давай, друг, спасайся! Труси жирком вглубь леса, а мы тебя здесь прикроем!
Глаза рыжебородого здоровяка, вновь стали наливаться кровью, и он уже было шагнул к обидчику, тоже подавшемуся вперёд с гордо выпяченной грудью, но остальные атаманы, снова их растянули и успокоили.
Духовлад понимал, что спор насчёт дальнейших действий назревает нешуточный, и не хотел, чтобы при нём присутствовали пленники, а тем более, простые разбои. Он обратился к последним, притихшим в присутствии атаманов:
- Охраняйте пленных, а нам нужно принять решение.
Призвав за собой атаманов, Духовлад вместе с ними вышел из зала советов. Зал находился на втором этаже центральной постройки крепости, а напротив его парадных дверей находился большой полукруглый проём в стене, как бы образовывающий балкон, выходящий как раз на проход к воротам крепости. Отовсюду доносился шум возни, выкриков, треск ломаемой мебели: «Медвежье Воинство» без стеснения хозяйничало в палатах, предназначенных для благородной знати. Изредка небольшие группки разбоев сновали туда-сюда, очевидно уже основательно разорив очередное помещение и находясь в поисках следующего.
- У кого какие соображения? – хмуро спросил Духовлад, из-под лобья оглядывая атаманов.
- Какие соображения?! – воскликнул Ворон, как будто не веря своим ушам, и вдохновенно продолжил, немного расставив в стоны руки, оглядывая могучие каменные своды восхищёнными глазами, готовыми вот-вот прослезиться от радости – Мы захватили крепость! Самую могучую во всей Земле Ругов! Это же Судьба! Возможность стать чем-то большим, нежели кучкой занюханных лесных налётчиков, шарахающихся от любого мало-мальски серьёзного военного отряда! Да и управляющий прав: теперь Батурий с нас точно не слезет. Так что, либо мы его, либо он нас!
Ратибор, наблюдавший за Вороном с плохо скрываемым пренебрежением, взял слово, едва тот умолк:
- Всё это чушь! «Стать чем-то большим…», с кем?! С кучкой перепуганных, необученных мужиков, разбегающихся едва завидев, что враг готов принять бой?! Я не боюсь смерти, но погибнуть напрасно, в заведомо проигрышном деле, я не желаю! А этому тут уже какое-то величие пригрезилось! (Последние слова он сказал о Вороне, и добавил гнусавым голосом, слегка разведя руки, несуразно подёргивая плечами и пялясь в потолок, скривив глупую рожу) «Мы захватили крепость!» … дурачок!
- Всё, жирный, достал! – злобно резюмировал Ворон, и бросился к рыжебородому с кулаками.
- А ну, унялись оба! Не соображаете, что твориться?! Разберёмся с угрозой, а там выбивайте друг из друга дерьмо, хоть до второго пришествия Исы!
Голос, вырвавшийся из глотки Духовлада, как будто не принадлежал ему. Жёсткий и решительный, он заставил даже Вука и Мстивоя инстинктивно выпрямить спины. Сам от себя не ожидавший такого, молодой боец даже подумал о том, какбы ему теперь не пришлось объясняться за грубость с обоими грозными атаманами, но те наоборот, вняли его рыку и мигом успокоились, лишь изредка молча хлестая друг друга негодующими взглядами. Мстивой и Вук тоже переглянулись, обменявшись одобряющими улыбками, после чего слово взял Вук:
- Мне такая засада не кажется безнадёжной. Меня тревожит другое: этот Афанасий, управляющий Кременца, как-то слишком легко готов предать своего господина. Видок у него холёный, на недовольного жизнью он не похож. С чего бы ему так рьяно помогать нам? Ты, Мстивой, как бывший дружинник, ничего о нём не слыхал?
Мстивой молчал, сосредоточившись на своих мыслях. Потом он выглянул в полукруглый проём, выходящий на проход к воротам крепости. Там, возле нескольких телег, которыми всё ещё был перекрыт выход из Кременца, до сих пор стояли два десятка людей Ворона, явно не ослабивших готовности к внезапной атаке на их участок. Среди них был и Волибор. Он же, наоборот, с головой ушёл в размышления, и казался несколько подавленным. Глядя на него, Мстивой наконец ответил Вуку:
- По-моему, когда-то давно, в дружине ходила некая история об управляющем Кременца, точнее, о его маленьком сыне. Я никогда не любил слушать истории простых дружинников, которые передаются у них из уст в уста. У каждого нового рассказчика, они обрастают новым слоем нелепых домыслов и выдумок, в правдивости которых, он готов поклясться здоровьем всех своих родных. В общем-то, поэтому я ничего и не запомнил. А вот наш проводник – бывший тысячный – вполне может знать эту историю, да ещё и из первых уст, как человек, приближённый к князю. Эй, Волибор!
Громкий и чёткий крик Мстивоя, заставил бывшего тысячного вздрогнуть, оторвавшись от душевных терзаний. Он мигом нашёл взглядом атамана, в полукруглом проёме на втором этаже, и вопросительно на него уставился.
- Волибор! – на всякий случай повторил Мстивой – Поднимись сюда, к Залу Совета, будь добр. Нам нужно кое-что узнать у тебя.
Мгновение нерешительно помявшись, бывший тысячный всё же выдвинулся в указанном направлении, а Мстивой повернулся к остальным атаманам. Волибор шёл сейчас к залу совета так, как будто ноги у него окаменели. Ему хотелось, чтобы этот непродолжительный путь, сейчас сделался бесконечным. Разные мысли вихрями кружились в голове бывшего тысячного, то взбалмошно взлетая, то, притихнув, опускаясь. Сейчас угрызения совести, сомнения в правильности своего решения, относительно помощи разбоям в овладении Кременцом, уступили место банальным опасениям за свою жизнь. Волибор видел, что его роль уже сыграна, и понимал, что разбои, в принципе, больше в нём не нуждаются. Для чего его сейчас позвали? Зачем он им ещё может быть нужен? Хотят от него избавиться? Но зачем им это? А всё ли, что делают эти люди, имеет смысл? Могут убить просто так, чтобы показаться значительнее самим себе… Единственным, что слегка успокаивало Волибора, было оружие, которое у него так и не отобрали. Погладив рукоять меча, бывший тысячный твёрдо решил, что если почувствует явную угрозу, то перед смертью постарается зарубить одного-двух атаманов.
Когда Волибор, наконец, поднялся по ступенькам, и приблизился к атаманам, те рассказали ему о разговоре с Афанасием, о том, что Батурий уже возвращается из Радовежа, и о предложенной управляющим засаде. Атаманов больше всего интересовало, известны ли Волибору какие-либо обстоятельства, на основании которых, можно было бы поверить, что Афанасий действительно готов предать Батурия. Выслушав всё это, бывший тысячный, как бы нехотя, ответил:
- Я не могу сказать, в действительности ли решился Афанасий предать Батурия, но повод для этого у него есть. Правда, повод этот очень старый, и многие, думаю, о нём уже позабыли. Лет восемь назад, у Афанасия был сын, которому тогда было пять лет отроду. Мальчишка был смешлив, и страшно любопытен. Однажды он тайно пробрался в княжьи покои, и стал играть в оружейной палате. Разыгравшись, малыш опрокинул одну из стоек с оружием. На грохот сбежались слуги, заставшие его на месте. Узнав об этом, князь приказал всыпать мальчишке двадцать плетей. Взялся за исполнение, один из личных слуг Батурия. Выполняя волю владыки, он проявил завидное рвение, не жалел сил. После этого, мальчик ещё три дня промучился в горячке, и умер. Никто не видел, чтобы после смерти сына, Афанасий хоть раз заплакал, он продолжал прилежно выполнять свои обязанности. В эти обязанности, входит лишь управление работой прислуги в крепости, а за кухней и покоями князя, следят его личные слуги, которые управляющему Кременца не подчиняются. Так что даже при желании, Афанасий не смог бы чем-нибудь навредить Батурию. Но тот, на всякий случай, всё же приказал следить за управляющим. Те же, кто следили, докладывали князю, что Афанасий лишь прилежно исполняет свои обязанности, не позволяя себе даже хулы в адрес владыки. Так шёл год за годом, и всё это время, управляющего Кременца не за что было упрекнуть. Лично я много раз слышал, как Батурий ставил Афанасия в пример другим своим подданным, мол, даже после такого, тот остаётся верным и старательным слугой. Кстати, несколько лет назад, у того слуги, который исполнял приговор князя – порол сына Афанасия – нашли дорогой кинжал очень тонкой работы, украденный из оружейной палаты князя, по приказу которого, ему отрубили руки по локти, и изггнали из крепости. В среде прислуги крепости, тогда пробежал слух, будто это месть Афанасия за сына, но поводов официально обвинить его не было. Вполне может быть, что всё это время, он только ждал случая отомстить князю, но только так, чтоб наверняка.
Атаманы переглянулись. Повод у Афанасия действительно был, и очень серьёзный. Годами ждать своего часа в окружении подлиз и доносчиков, спрятав до поры всю свою жгучую ненависть, в самый потаённый уголок души: такое самообладание вызвало симпатию даже в чёрствых разбойничьих сердцах. Духовлад первым нарушил тишину:
- Думаю, мы должны пойти на риск, и остаться в крепости. Нужно решить вопрос с князем, а не пытаться снова убежать от него.
- Уйдём мы из крепости, или останемся – в любом случае мы идём на риск. Но я уверен, что в крепости, у нас гораздо больше возможностей – поддержал Мстивой.
Вук молча закивал головой, соглашаясь с соратниками, а Ратибор и Ворон, всё ещё были заняты тем, что безмолвно перебрасывались злобными взглядами, не обращая внимания на происходящее вокруг.
Волибор следил за разбойными атаманами. Параноидальные мысли о том, будто он больше не нужен разбоям, и они вот-вот от него избавятся, плотно засели в его сознании, нарочито неуклюже там окопавшись, и обращая всё внимание только на себя. Внезапно, бывшего тысячного пронзила мысль покинуть крепость немедленно, пока вокруг ещё царит переполох, а большинство разбоев заняты грабежом. Почему он не сделал этого всего с полчаса назад, когда находился позади пары десятков разбоев, оставленных охранять выход из крепости?! Они были так поглощены ожиданием возможного прорыва стражников из крепости, что практически не обращали внимания на Волибора, притихшего среди них. А он, вместо того, чтобы улучить момент, и потихоньку выйти через открытые ворота, стоял, борясь с угрызениями совести, и размышлял, правильно ли он поступил, приведя врага в Кременец. Но сейчас, воспалённому паранойей сознанию бывшего тысячного, мерещилась новая возможность спастись. Молодой главарь с бывшим сотником, занялись обсуждением будущей засады. Рыжебородый здоровяк и черноволосый атаман, поглощены злобой друг на друга, изредка безмолвно обмениваясь ненавистными взглядами. Один только худосочный, юркий атаман с живыми глазами, ничем не отвлечён. Но ничего, сейчас первые двое привлекут его к своему разговору, и тогда можно будет напасть! Стремительно! Так, чтоб никто не успел опомниться! Двоих точно удастся свалить расслабленными. Если повезёт, то ещё двух – пока достанут оружие. Конечно, с одним уж точно придётся вступить в бой, но он – Волибор – опытный воин, а его предполагаемый противник – всего лишь лесной налётчик. Главное, по возвращении к воротам, иметь непосредственный вид, как будто он выполнил то, зачем его звали атаманы, и просто вернулся на своё место, а там уже потихоньку сбежать. Даже если охраняющие ворота разбои и заметят, что он уходит, не бросят же они свой пост ради него! Всё это очень рискованно, но лишь решившись на этот риск, можно остаться в живых. Смиренно ожидать заклания, лёжа на алтаре, подобно барашку – это точно не выход! Волибор облизал пересохшие от волнения губы, и медленным движением, положил левую руку на ножны меча, уперев её большой палец в гарду, дабы быстрее выхватить оружие, слегка подтолкнув его навстречу правой руке.
Вук особо не раздумывал над тем, какими будут дальнейшие действия «Медвежьего Воинства». Нет, он переживал за будущее своих соратников, да и его собственное не было ему безразлично, просто в сложившейся ситуации, он не желал принимать участия в выборе, так как любой из вариантов представлялся ему рискованным. Любой, утверждённый остальными план, он готов был поддержать обеими руками, и сделал бы всё от него зависящее, для его успешного претворения в жизнь, но выбор пути оставлял на совести товарищей. Поэтому, он сейчас был более ментально раскрепощён, нежели остальные атаманы, и от его внимания не ускользали происходящие вокруг мелочи. Без особых причин бросив взгляд вдоль по коридору в сторону лестницы, он боковым зрением успел заметить, как рука Волибора тихо, будто крадучись, легла на ножны меча. Вук тут же сосредоточил всё своё внимание на бывшем тысячном, который, заметив это, неуютно поёжился. Не спуская глаз с Волибора, атаман медленно, как будто просто так, от нечего делать, вынул из ножен свой меч.
Волибор мысленно проклинал свою судьбу – худосочный атаман, что-то заподозрил! Ситуация складывалась явно не в пользу изначального плана, но сознание не желало расставаться со спасительной возможностью, в которую уже успело уверовать, и Волибор всё-таки решил напасть. Собраться… сейчас…
В коридоре показалась группа из четырёх разбоев, как следует похозяйничавших в одном из помещений, и находящихся в активном поиске следующего. Они пытались проскользнуть мимо атаманов, не привлекая к себе лишнего внимания, но их окликнул Вук:
- Эй, парни, идите-ка сюда! Просто побудьте здесь, рядом.
Разбои явно очень расстроились из-за упущенной возможности разграбить пару-тройку роскошных покоев, но повиновались, встав совсем рядом с атаманами, и Волибор мягко снял левую руку с ножен меча.
Остальные атаманы, так и не заметившие подозрительного поведения Волибора, всё-таки решили остаться в крепости, и устроить Батурию засаду. Вернее, решение вынесли только Духовлад и Мстивой, так как Ратибор и Ворон, были до сих пор поглощены взаимным раздражением. По предложению Мстивоя, было решено (больше для того, чтоб «развести по углам» конфликтующих атаманов), что он с Вороном, отправится собирать на Совет «Медвежье Воинство», рассредоточившееся по всей крепости, а Ратибор, Вук и Духовлад – закончат переговоры с управляющим. Последние, с которыми остался и Волибор, и призванные Вуком разбои, снова вошли в Зал Совета.
Оставшиеся здесь разбои, уже вовсю снимали с вельмож драгоценности и изысканные шмотки. Особенно веселил чумазый персонаж, с взбалмошной шевелюрой и торчащей во все стороны неровной бородой, натянувший жёлто-красный шёлковый халат рунейского покроя, прямо поверх своей засаленной рогожи. Хозяин халата валялся на полу в одном исподнем и с перерезанным горлом: не хотел, видимо, расставаться с одеждой. Завидев вернувшихся атаманов, разбои прекратили грабёж, и на несколько шагов отступили от элиты Чёрного Края. Духовлад подозвал к себе Афанасия, и прохладным тоном заявил ему:
- Мы приняли решение остаться в крепости, и устроить засаду. Мне нужно ознакомиться с этой… книгой, в которой изложены расчёты, относительно обороны крепости.
- Что ж, это несложно. Я провожу тебя в библиотеку – спокойно ответил управляющий.
- Есть ещё кое-что – вмешался Вук – Покажи нам место, где можно надёжно запереть этого человека.
Афанасий взглянул на стоящего рядом с атаманом Волибора, и мгновенно перевёл взгляд обратно на Вука, ничуть не изменившись в лице. Но у Духовлада создалось впечатление, будто управляющий хорошо знает бывшего тысячного. Управляющий же, всё так же бесцветно отрапортовал:
- И с этим сложностей не будет. Запрём надёжно.
- Тогда давай сначала разберёмся с пленником, а уже потом отправимся в библиотеку – заключил Духовлад.
Управляющий сделал было шаг по направлению к выходу, но остановился, и негромко сказал главарю разбоев, указывая пальцем в сторону сбившихся в кучу вельмож:
- Насчёт этих: пользы вам – да и не только вам! – от них никакой не видать. Можете, конечно, маяться, запирать их, караулы выставлять… Но я б не стал. Вдруг кто сбежит, предупредит князя…
Одно мгновение понадобилось молодому бойцу, чтоб обдумать эти слова. Он повернулся к разбоям, только что трусившим вельмож, и отдал распоряжение недвусмысленным жестом, проведя себе по горлу ребром ладони. Афанасий уверенно зашагал в нужном направлении, а за ним Духовлад, Ратибор, Волибор и Вук. Последний снова сделал призывающий жест рукой четвёрке разбоев, перехваченных им ранее в коридоре, чем окончательно разрушил их надежды разжиться сегодня чем-нибудь серьёзным.
Процессия вышла из Зала Совета. За их спинами слышались удары стали, разрывающие слабую, не защищённую плоть, стенания и хрипы обречённых вельмож… Впрочем, всё это никого не волновало. Афанасий спустился по лестнице во двор, обошёл центральную постройку, и подошёл к ней с обратной стороны, отперев кованую решётку, чуть выше человеческого роста. Потолки здесь были невысокими, и вообще, помещение имело полуподвальный характер. Миновав решётку вслед за управляющим, разбои и их пленник оказались в продолговатом коридоре, шириной метра два, и около восьми в длину. Вдоль коридора, с правой стороны, были расположены четыре массивных дубовых двери на мощных железных петлях, оснащённые небольшими зарешёченными окошками, а в конце, на торцевой стене, прямо напротив входной решётки, располагалась пятая дверь: немного более широкая, и глухая, лишённая зарешёченного окошка. Афанасий достал из-под полы халата связку, на которой висело никак не менее полутора десятков ключей, и открыл ближайшую дверь, за которой оказалось небольшое, но уютное помещение (если можно применить такую характеристику в данном контексте). Здесь находилась довольно широкая кровать (из расчёта на одного человека), вполне приличные и прочные на вид стол и стул. На стене, противоположной входной двери, под самым потолком, находилось узкое горизонтальное окно, закрытое железной решёткой, вмурованной прямо в стену. Осмотрев помещение с порога, Духовлад спросил управляющего, указывая пальцем на задвинутую штору в дальнем углу:
- А там что?
- Отхожее место – бесцветно ответил тот.
Ухмыльнувшись, молодой боец прошёл через комнату, и заглянул за штору. Там находилась только полая деревянная тумба, чуть выше колена высотой, имеющая в верхней плоскости круглое отверстие, под которое, внутрь тумбы, было подставлено ведро. Характерные тёмные разводы внутри ведра, глубоко въевшиеся в древесину, свидетельствовали о том, что оно используется по данному назначению уже не первый год. Оставив в покое поганый угол, Духовлад ещё раз огляделся в помещении, придя к выводу, что оно вполне надёжно для содержания пленника. Выйдя из комнаты, он кивком головы велел войти в неё Волибору. Тот молча повиновался, и тяжёлая дубовая дверь закрылась за его спиной. Афанасий щёлкнул ключом в замке, и хотел было спрятать связку под полу, но Вук остановил его, взяв за рукав:
- Отдай мне этот ключ.
- Это будет правильно – поддержал Духовлад – Вы, с нашим пленником, похоже, приятели. Мало ли, что за блажь взбредёт тебе в голову…
Афанасий молча снял ключ со связки, и передал его Вуку, который, глядя прямо в глаза управляющему, сказал, принимая ключ:
- Если он действительно тебе друг, то уговори его не делать глупостей. Тогда всё у него будет в порядке. Нам его жизнь не нужна.
- Надо бы оружие у него отнять – пробурчал Ратибор – Не мальчик, пади… Опытный дружинник. Вдруг психанёт, да в драку полезет… Многих ведь положит.
- Может психанёт, а может не психанёт – возразил Духовлад – Зато, если полезть оружие отбирать, тогда точно отбиваться станет. Обратной дороги в княжью дружину у него теперь точно нет, а вот нам, он ещё не слабо пригодиться может.
- Я с Малышом согласен. Оружие его будет хоть немного успокаивать. Главное, чтоб людей вокруг него побольше крутилось – сказал Вук, и, повернувшись к четверым сопровождавшим их разбоям, грозно скомандовал – Останьтесь здесь, возле этой двери. Впрочем, можете меняться между собой так, как вам будет угодно. Главное, не оставляйте дверь без присмотра ни на секунду. Без меня, к ней никто приближаться не должен. Чтобы ни случилось, сразу ищите меня!
Ратибор решил усилить мотивацию только назначенных стражей, и, обведя их пристальным, недобрым взглядом, процедил сквозь зубы:
- Если узник сбежит, я с вас шкуру спущу! Живьём!
Увещевание подействовало, так как в глазах «караула», засияло искреннее рвение к добросовестному исполнению доверенных обязанностей. Даже Афанасий еле слышно хмыкнул себе под нос, найдя эту картину забавной, после чего сказал разбоям, желая обратить на себя внимание, побудив к важному и для себя делу:
- Теперь пойдём в библиотеку. Там хранится книга, в которой изложены интересующие вас вопросы.
- Погоди с библиотекой – остановил его Духовлад, вспомнивший о ещё одном очень важном, незаконченном деле – Здесь, в крепости, должен находиться человек, предавший нас. Где он?
- Здесь есть один человек, о котором я слышал, будто он был разбойным главарём. Его имя Предраг, это он вам нужен?
При упоминании этого имени, кровь вскипела в жилах Духовлада, а кулаки сжались добела на костяшках:
- Да, он. Проведи меня к нему, немедленно.
- Я бы тоже его повидал – процедил Ратибор, надавив левой ладонью на правый кулак, в пальцах которого угрожающе захрустели суставы.
- И я – тихо поддержал Вук.
- Это несложно. Он совсем рядом – заверил управляющий безразличным тоном, и пошёл в обратную сторону, вдоль ряда деревянных дверей.
Духовлад шёл за ним след в след. Близость вожделенного отмщения, приятно щекотала под ложечкой. Никогда, никогда ранее в его жизни, совершаемая им месть, ещё не была столь ожидаема, и столь неотвратима. Молодого бойца переполняло ощущение некой безграничной власти вершителя судеб. Это ощущение казалось ему вполне заслуженным, и он им гордился. Духовлад представлял себе, как Афанасий отопрёт дверь, подобную той, за которой скрылся Волибор, и его взору откроется вполне уютная и чистая комната, в которой и будет находиться Предраг, встревоженный шумом, доносящимся со двора. Молодой боец смаковал в своём воображении сцену, в которой у предателя глаза лезут на лоб, при виде бывших соратников. Он представлял себе, как Предраг будет ползать на коленях, плакать, умолять о пощаде, но жестокой участи ему не избежать.
Тем временем, управляющий миновал все одинаковые двери, и остановился у торцевой, лишённой зарешёченного окошка. Снова достав из-под полы свою впечатляющую связку ключей, он отворил дверь. Из открывшегося тёмного прохода, пахну;ло затхлостью плохо проветриваемого подземелья. Крутые ступеньки и невысокий каменный свод, вели куда-то вниз, где виднелись неясные отблески дрожащего света факелов. Афанасий уверенно зашагал вниз по ступенькам, и его спутники, переглянувшись, осторожно последовали за ним.
Спустившись по ступенькам, они оказались в подвале, не имеющем природного источника света. Помещение было достаточно обширным, примерно десять на десять метров, и четыре факела освещали его довольно сносно, хоть глазам и потребовалось некоторое время, чтобы окончательно привыкнуть к специфическому освещению. В подвале находились разнообразные пыточные приспособления, в большом количестве и на любой вкус. Посреди этого «царства боли» стоял человек, замерев на месте, и с испугом глядя на группу незнакомцев. Он был достаточно крупным, даже казался грузноватым из-за жирка, туго обтянутого рубахой, имел неестественно широко посаженные глаза, узкий лоб и широкое лицо, с отчётливой печатью слабоумия. Паника на его лице усиливалась, начиная приобретать уже плаксивые очертания, а толстенькие ножки, стали нервно потаптываться на месте. Афанасий, как единственный знакомый ему человек, поспешил к уроду с утешениями:
- Не бойся, не бойся! Это хорошие люди, это друзья! Они не сделают тебе ничего плохого!..
Он говорил это нежно и вкрадчиво, как будто маленькому ребёнку, даже поглаживая по плечу, и узколобый увалень, понемногу стал успокаиваться, видя, что незнакомцы лишь удивлённо на него таращатся, не предпринимая никаких угрожающих действий. Через пару минут он окончательно успокоился, и продолжил копошиться у своих страшных орудий, не обращая на пришельцев абсолютно никакого внимания.
- Кто это? – полушёпотом спросил у Афанасия Ратибор.
- Так, безымянный дурачок, палач здешний – ответил управляющий, не то сочувственно, не то просто задумчиво – Он не понимает, что делает, когда «работает». Не разговаривает с истязаемыми, не обращает внимания на их крики, мольбы, обещания… Они для него – просто материал, как доски для плотника. Несколько раз, чисто случайно, мне доводилось видеть его в деле… жуткое зрелище. Жертвы ожидают от своих мучителей насмешек, злорадства, глумления… Да чего угодно, только не полного безразличия. Многие, по незнанию, могут возразить, мол, кому есть дело до этого, когда тебе рвут плоть раскаленным железом?! А вот и есть дело. Истязаемому, дают некоторое время, почувствовать, что его палач не видит в нём живого существа, а потом оставляют с ним наедине. В большинстве случаев, даже когда человек крепок духом, и готов терпеть пытки, ему, во время истязаний, постоянно твердят, что стоит сознаться, или выдать некую тайну, и его мучения немедленно прекратятся. Эти увещевания и есть основной упор для силы духа, которая питается тем, что отвергает эту возможность. Когда же человека оставляют наедине с палачом, который его просто не видит и не слышит, монотонно выполняя свою функцию, возможности остановить всё это, попросту нет. Истязаемый может орать во всё горло, что сознаётся в чём угодно, выдаст любую тайну, палач всё равно будет продолжать своё дело, ибо отсутствуют те, кто способен остановить его. Получается, что, как я выразился ранее, «упор для силы духа» отсутствует, а не найдя опоры, это качество становится бесполезным. Я не слышал ни об одном узнике, который хоть раз остался бы наедине с «дурачком», и не был бы сломлен к возвращению дознавателей. Батурий очень любит лично присутствовать при работе этого палача. Просто любуется.
Ратибор, выслушав жутковатое повествование Афанасия, задумчиво протянул, глядя на слабоумного:
- А у него много общего с Вороном: тоже «дурачок», тоже «не понимает, что делает»...
Духовлад наконец мысленно отвлёкся от душещипательной истории о местном трудяге, вспомнив, зачем они, собственно, явились в это подземелье. Он огляделся в пыточной камере, освещённой неясным светом факелов. Вдоль одной из стен, на расстоянии метров двух от неё, проходила грубая, железная решётка, разделённая на пять примерно одинаковых участков такими же решётками, расположенными перпендикулярно. Пол, в образованных таким образом клетках, был густо присыпан соломой. Никаких лежаков или скамеек в них не было, они все были пусты… Хотя нет: в одной из них, под самой стеной, что-то еле заметно зашевелилось. Духовлад сфокусировал взгляд, который выхватил из полумрака еле заметные очертания человеческого тела. Молодой боец подошёл к одному из факелов, вынул его из настенного крепления, и с ним в руках направился в сторону заинтересовавшего его объекта. Афанасий поспешил к тому же месту, и отворил перед главарём дверь клетки. Факел осветил лежащее на полу человеческое тело. Атаманы, подошедшие вслед за Духовладом, также как и он, хранили молчание, разглядывая жуткую находку. Предрага удалось узнать не сразу: растрёпанные волосы, осунувшееся лицо пепельного цвета, ужасающие язвы, вместо выжженных глаз. Одежда на нём была изодрана, а обе штанины вообще были оборваны чуть выше колена. Ноги были переломаны, о чём свидетельствовали внушительные опухоли в районе коленных суставов, кожа на которых, была уже лилового цвета. Запах, расточаемый телом бывшего главаря, говорил о том, что истязаемый уже некоторое время справляет природные потребности под себя.
Зрелище вызвало в душе молодого бойца целый каскад эмоций. Ненависть и желание мстить, отступили на второй план, уступив место шоку от увиденного, и (чего совсем не ожидал Духовлад) состраданию. Холодное, расчётливое сознание твердило, что всё это закономерно, и вполне заслуженно подлым предшественником, но эмоции, обильно источаемые тронутым сердцем, здравый смысл полностью заглушить не мог. Молодой боец попытался было обратиться к Предрагу, но слова комом встали у него в горле. Как следует собравшись, он смог заговорить только со второй попытки, с громадным усилием придавая жёсткости своему голосу:
- Ну, как себя чувствуешь? Выгодно продался?
Предраг вздрогнул, узнав голос, и взволновано зашевелил пересохшими губами:
- Малыш? Это ты? Тебя взяли живым?
- Нет, это мы захватили Кременец! – ответил Духовлад, с неожиданным даже для себя тщеславием.
- «Захватили Кременец»?! Ха-ха-кх-кх-кх – Предраг повторил его слова, и попытался рассмеяться, но смех тут же перешёл в рваный кашель, явно доставлявший ему сильную боль. С большим трудом откашлявшись и некоторое время помолчав, набираясь сил, Предраг снова подал свой слабый голос – Послушай меня, малыш, беги отсюда, пока ещё есть возможность. Затеряйся в какой-нибудь забытой деревне, а лучше в глухом лесу. Князь и его люди никогда не спустят вам этого нападения. Они будут преследовать вас, пока не переловят всех, и – уж поверь мне – быстро сдохнуть вам не дадут!
- Не переживай, тебе этого не увидеть – грубо ответил молодой боец.
- Тут уж ты прав, ну да дело ваше. Решили, что можете бодаться с княжьей дружиной? Бодайтесь. Ты спросил, выгодно ли я продался? Нет, не выгодно, как видишь. Нужно было уходить с медоварни не к Кременцу, а в другом направлении. А я, как глупый щенок, придумал себе сказку, в которой меня, «за мою неоценимую помощь», возьмут на побегушки к какому-нибудь высокородному господину. Я готов был начать с самого малого, и был уверен, что со временем смогу добиться многого своим умом, и знай, малыш, что так бы оно и было, стоило бы мне хотя бы зацепиться. Но я обманул сам себя, ведь мне даже не удалось увидеть высокородных господ! Приехав сюда, я сразу же попал в руки твердолобых подручных, которых снабдили чётким инструкциями, и мне просто не на кого было производить впечатление своим проницательным умом. Теперь ты можешь видеть, как дорого мне обошёлся мой просчёт. Но я повторюсь: я не пал жертвой чьего-то хитроумного плана, не сумев просчитать возможных ходов. Это я, Я сам себя обманул! Кха-кха-кха…
Разволновавшись, он опять захлебнулся рваным кашлем, и, прокашлявшись, снова взял паузу для отдыха. Во время этой паузы, никто из присутствующих не осмелился нарушить молчания. В напряжённой тишине, все смотрели на искалеченное тело, не в силах оторвать глаз, и терпеливо ожидали продолжения откровений. Наконец Предраг снова заговорил:
- Я не знаю, сколько времени я здесь провёл – день или месяц. Но за это время, мне пришлось пережить многое. Боль, невыносимая боль, была моим бессменным спутником всё это время. Но сейчас я спрашиваю себя: на много ли лучше я чувствовал себя раньше? Коротать день за днём в окружении тупых, вонючих недоносков, чьи стремления в жизни, не превышают по смыслу даже копошения червей в навозной куче. Не видеть вокруг себя ничего, кроме ваших поганых рож. Зимой и летом ютиться в лесных лачугах, нюхая запах ваших немытых тел, общаться с вами, и понимать, насколько вы все, без исключения скудоумны: вот это были настоящие пытки! Я сожалею о том, что направился в Кременец, ведомый слепым мечтами, но я ни капельки не жалею, что поставил вас всех под удар, ибо одна моя жизнь, ценнее всех ваших вместе взятых. Ты, щенок, наверное смотришь на меня сейчас с ненавистью. Что, думаешь, будто сможешь причинить мне боль, которая затмит всё то, что я пережил за последнее время?! Ну, так давай, попробуй! Ненавижу вас, мрази вонючие! Всё ваше поганое «воинство»! Жаль не увижу, как всех вас пересадят на колья! Кха-кха-кха…
С каждым словом, произнесённым Предрагом, в Духовладе всё сильнее закипало негодование, и когда тот в очередной раз зашёлся кашлем, молодой боец выхватил меч, и разрубил предателю лицо, завершив его страдания. Злость никуда не делась, но он уже предполагал, что так может случиться. Духовлад вполне отдавал себе отчёт, что своими последними словами, Предраг как раз и добивался того, чтобы его лишили жизни, и избавили от мучений. Его злили не слова Предрага, а осознание своего перед ним бессилия. Ранее, в разгар своей жажды мести, молодой боец представлял себе встречу с Предрагом совсем иначе. Точнее сказать, он ждал другой реакции от предателя: паники, порождённой страхом смерти, бесконечных слезливых молений о пощаде. В действительности, Духовлад был уверен, что стоило бы ещё немного помедлить, и вместо оскорблений и проклятий, с уст Предрага посыпались бы всё-таки мольбы, только о смерти. О смерти, как об избавлении. Сейчас молодой боец увидел, что в сложившейся ситуации, у него попросту не было инструментов, с помощью которых он мог бы вызвать у ненавистного Предрага, столь вожделенный страх, и «удар возмездия», превратился в «удар милосердия». Духовлад сейчас в первый раз всерьёз задумался о смерти. Он решил для себя, что смерть – это всего лишь безликий факт, а вот уже эмоциональное состояние, ей предшествующее, делает из неё либо кару, либо избавление, либо так и оставляет безликим фактом.
Круто развернувшись, Духовлад твёрдо зашагал прочь из пыточной камеры. Немного погодя, за ним потянулись атаманы, а уже за ними по ступенькам поднялся Афанасий, и закрыл за собой массивную дубовую дверь на ключ.
***
Златоврат, столица Белого Края. В открытые ворота детинца , строем в колонну по два влетели несколько десятков всадников. Бордовый стяг, с изображённым на нём мечом, разрубающим щит, свидетельствовал, что отряд прибыл из Черска. В одно из окон княжьего приёмного зала, за всадниками наблюдала княгиня Мария. Рядом с ней стоял Евгений, человек, исполняющий обязанности её Главного Советника, а также Старшего Воеводы Белого Края. Где бы не выступала княгиня с очередной пламенной речью (а случалось это крайне часто), и перед каким бы собранием это не происходило, Мария всегда уделяла немало времени, перечислению заслуг Евгения перед Белым Краем, восхваление его всевозможных способностей и талантов. Впрочем, расхожий в высшем свете края анекдот, указывавший на то, что главные таланты Евгения проявляются исключительно в постели княгини, вовсе не был близок к истине… Он являлся её прямой констатацией.
Княгиня с постным видом наблюдала, как всадник, что был ведущим в колонне, спрыгнул с коня и, небрежно швырнув поводья конюху, решительно зашагал в сторону парадного входа. Остальные остались во дворе, спешившись, но пока не рассёдлывая лошадей. Движения ведущего, были резкими и нервозными, на лице, даже с расстояния, читалось возмущение, а также явное намерение к выяснению отношений. Ничуть не меняясь в лице, Мария задумчиво высказала мысли вслух:
- Ах, Всеволод, Всеволод. Совсем как дитя, ей богу, ни капли самообладания. Лицо у него, всегда просто флаг его настроения. Где его ни тронь, он тут же и покажет. Ну как таким не вертеть, используя в своих интересах? И главное, предсказуемый какой: всё сделает в точности по чужому расчёту. Если бы ещё не было этих утомительных выяснений отношений... Сейчас опять ему, как маленькому, всё разжёвывать придётся, успокаивать. Надоел уже со своей честью. Ну да ладно, главное, чтобы бушевать тут не начал.
- Прикажи привратнику не пускать его к тебе. Пусть посидит за дверью, поостынет – заботливым тоном предложил Евгений, нежно положив руку на плечо княгини.
- Чтобы он сюда верхом въехал на этом привратнике?! – ответила та, небрежным движением плеча, сбросив руку фаворита – Тогда уж он точно бушевать начнёт. И кто его успокаивать будет? Уж не ты ли?
- Если понадобиться, то я готов призвать этого мужлана к порядку! – грозно заверил Евгений, воинственно схватившись за рукоять меча – И напомню ему, что он находится в столице, во дворце княгини Белого Края, а не в своём забитом клоповнике!
Мария бросила на него насмешливый взгляд, и ответила:
- Понимать, что ты можешь себе позволить, гораздо важнее, чем помнить, где ты находишься. У меня достаточно людей, задача которых заключается в обеспечении моей безопасности. Твоя же главная задача совсем другого рода. Помни об этом, и веди себя хорошо. Не нужно дразнить пса, которого я хочу успокоить.
Прямой плевок в мужское достоинство Евгения остался без реакции. Он был любовником княгини уже не первый год, и уже давно смирился с её любимым развлечением: нещадно унижать своего фаворита, будучи наедине. В этом она просто не знала границ, для неё не существовало запретных тем, неуместных поводов… только не в постели. Там она была кроткой и послушной, заботясь, похоже, об удовлетворении партнёра больше, чем о своём собственном. Евгений был уверен, что первое, это что-то вроде мести за второе. Он научился легко проглатывать эти нападки, чему способствовало ещё одно обстоятельство: в присутствии других людей, она готова была разорвать на куски кого угодно за своего любовника. Вернее сказать, почти кого угодно. Некоторых людей, благодаря высокой степени их собственной полезности в вопросах государственного характера, Мария даже сама для себя принципиально считала неприкосновенными. В любом случае, в Белом Крае лишь единицы могли позволить себе высказать вслух недовольство фаворитом княгини.
Правда, Евгений хоть и научился глотать оскорбления, но забывать – нет. Он помнил каждый момент, когда от очередной уничижительной тирады Марии, ему хотелось не то провалиться сквозь землю, не то срубить ей голову.
Из-за парадных дверей донеслись еле слышные пререкания, затем глухой звук упавшего тела, двери открылись, и в приёмный зал твёрдым шагом вошёл Всеволод. Взгляд его пылал негодованием, но было видно, что он прилагает внутренние усилия, чтобы успокоиться. За его спиной, с пола поднялся привратник, и на заплетающихся ногах, вбежал в зал следом за управляющим Черска, оставляя за собой след на полу из капель крови, обильно струящейся из разбитого носа.
- Великая княгиня! Я пытался вынудить его оставить оружие у входа, но он напал на меня… Исподтишка! Не бойтесь, я сейчас же позову стражу!..
- Не надо стажи, всё в порядке. Ступай лучше умойся – спокойно ответила княгиня, не моргающим взглядом впившись в зрачки буйного гостя.
Привратник понуро поплёлся на выход, вытирая кровавые сопли рукавом дорогого кафтана. Когда он сомкнул за собой парадные двери, Мария суровым, холодным голосом промолвила:
- Здравствуй Всеволод. Будь добр, объясни мне, что заставило одного из самых лучших, и самых верных моих людей, врываться в мой дворец, и избивать челядь?
Это обращение, явно заставило управляющего немного поостыть, и он стал сдержанно излагать суть своих претензий:
- Думаю, Вам известна причина моего негодования. Некоторое время назад, я побывал с посольской миссией в Радовеже, где провёл переговоры со смотрящим этого города, Павлом. Зная о том, что Павел был оскорблён своим государем – князем Батурием – я заверил его, что всё войско Белого Края придёт к нему на помощь, если он выйдет из-под покровительства Батурия, и изъявит готовность принести присягу на верность Вам – владычице Белого Края. Павел, положившись на моё заверение, вскоре избил княжьих сватов, и отрёкся от покровительства Батурия, о чём немедленно известил меня через своего посланника. Не теряя времени, я отправил Вам алогичное послание и бросил клич о созыве войска по всей своей области. Через неделю у главных ворот Черска уже собрались три тысячи пеших, и тысяча конных дружинников – отборные воины, лучшее, что может предоставить моя область. А Вы даже не удостоили меня письменным ответом! Я, как полный дурак, просидел несколько недель в полной боевой готовности, а Вы не удосужились написать мне несколько строк с объяснениями! Батурий взял Радовеж, и посадил на кол человека, доверившегося МОЕМУ СЛОВУ! До меня дошёл слух, что, пока Павел умирал в муках, Батурий на его глазах убил двоих его малолетних сыновей, и изуродовал дочь. Теперь, думаю, Вы понимаете, почему я позволил себе ворваться в Ваш дворец, и избить челядь, надменно преградившую мне дорогу!
Мария не смогла удержаться от накатившейся на язык циничной остро;ты, и притворно заключила, изображая недоумение:
- Так что ж это получается?! Ты – обещал, Павел – предавал, Батурий – убивал, а виновата во всём я?!
Глаза Всеволода округлились, и стали ещё больше наливаться кровью. Настолько пренебрежительного отношения к себе, он явно никак не ожидал, и княгиня уже корила себя за неуместное поведение, а Черский управляющий разразился возмущённой тирадой:
- Я обещал ему помощь, потому что Вы заверили меня, будто наступил самый удачный момент, для освобождения Чёрного Края от тирании Батурия. Едва прознав, что Батурий серьёзно оскорбил Павла, в канун свадьбы своего сына и его дочери, Вы убедили меня отправиться в Радовеж с посольской миссией! Я не желал, но вы настояли, утверждая, что «моя безупречная репутация» сыграет добрую славу Земле Ругов, так как в моих словах никто не усомнится. Вы настаивали, зная, сколько взаимных нападений было между нашими с Павлом уделами. Я и мои люди не раз и не два встречались в бою с Радовежской дружиной, и всегда эти стычки были ожесточёнными и кровопролитными. Мы с Павлом хорошо знали друг друга как враги, и ненавидели друг друга. Но ненависть – это благородное, и вполне природное отношение к открытому врагу, это удел воинов. Другое дело презрение – удел лжецов и трусов. Вы уговорили меня примериться с Павлом, и дать ему определённое обещание. Я поддался на Ваши уговоры, пришёл с посольством во вражеские владения, как будто извиняясь, терпел оскорбительные нападки радовежских придворных, и всё это, во имя возможности разделаться, наконец, с ненавистным Батурием. Павел же, хорошо отнёсся ко мне, и принял моё предложение, закрыв рот своим шавкам, а я ответил ему гнусной ложью, растоптав на корню славу своего Честного Слова только потому, что изначально Вы солгали мне, очевидно даже не собираясь выступать с войском к Радовежу! К тому же, помимо того, что вы позволили себе вытереть ноги о мою честь, Вы ещё и пренебрегли замечательной возможностью, ударить по неполному войску Батурия вместе с радовежцами, в момент внутреннего раскола Чёрного Края! Как вы объясните мне это?!
Во время экспрессивного всплеска управляющего, Мария оставалась внешне вполне спокойной, и едва он утих, она стала так же спокойно, но жёстко и уверенно излагать:
- Начну с последнего. Ты, Всеволод, спрашиваешь, почему я позволила себе пренебречь «замечательной возможностью» ударить по ослабленным войскам Батурия? Так я отвечу тебе: потому что он ещё не достаточно ослаблен. Может Батурий и хороший воин, и даже неплохой полководец, но правитель из него, как гончар из медведя. Ты думаешь, будто я собиралась вести свои войска в битву, чтобы сохранить для Павла Радовежскую область?! Да сдался он мне! Чтоб потом при каждом застолье выслушивать его тщеславные речи, по поводу значимости его вклада в дело победы над Батурием? Нет уж, увольте. Но это только начало. Я хочу вынудить этого неуравновешенного борова, собственноручно перебить всех своих Смотрящих, на которых хоть в чём-то можно положиться. Пусть этот дурак, окажется в кружении одних трусов, воров и лжецов, тогда и повоюем. Я не понимаю, почему ты так переживаешь из-за случившегося. Ты лгал, но ты лгал врагу. Как сказал один древний восточный полководец «Война – путь обмана». Думаю, спорить с этим глупо.
- Да, спорить глупо – никак не желал успокаиваться Всеволод – Но это ВОЙНА путь обмана! На тот момент у нас с радовежцами было перемирие. Я дал человеку своё Слово, и он поверил ему. А теперь он мёртв, мертвы его сыновья. Мне уже никогда не загладить своей вины.
- Да перестань – нервно поморщилась княгиня – Неужели ты думаешь, что он согласился, полностью положившись на тебя? Павел по любому обдумал запасные варианты, он не так глуп (Мария еле сдержалась, чтоб не сказать «в отличие от тебя»). Уверена, что, в крайнем случае, он вполне готов был оборонять Радовеж самостоятельно, просто его предали подручные, надеясь на щедрую награду от Батурия.
- Вам, с вашей расчётливой натурой, никогда не постичь моих чаяний – молвил Всеволод резко охладевшим тоном. Возбуждение в его голосе пропало. Создавалось впечатление, что он либо просто устал спорить, либо осознал, наконец, полную бесполезность этого занятия – Вы просто уверены, будто Ваши цели настолько высоки и судьбоносны, что оправдывают любую ложь. Я даже не стану осуждать Вас за это, в конце концов Вам отвечать на Судилище Богов. Я также не обманываю себя в отношении искренности поступков Павла, так как меня и это особо не касается. Меня волнует только моя собственная честность, так как я выбрал её главным ориентиром на своём жизненном пути! Вы, княгиня, лгали мне, и лгали мне сознательно. Лгали, чтобы я, в свою очередь, тоже солгал. Что ж, Ваша задумка увенчалась успехом… Ценой моего честного имени. Похоже, вы находите эту цену вполне приемлемой, даже привлекательной, а моё возмущение видится Вам некой временной детской блажью, ребячеством. Я сделал то, что Вы просили, потому что верил Вам. Теперь я знаю, что вы без раздумий обманули меня, ради достижения своих целей, так как же могу верить Вам впредь?
- Похоже, ты забылся?! – подал надменный голос Евгений – Твоя задача не верить, а послушно выполнять приказы! Как ты вообще смеешь обсуждать приказы госпожи?!
Фаворита княгини и Всеволода, разделяло расстояние шагов в пять. Черский управляющий медленно перевёл на Евгения взгляд, полный презрения и, также медленно достав меч из ножен, ответил ровным, спокойным голосом, явно считая противника недостойным собственной ярости:
- Своего высокого положения, я добился вот этим мечом. Ещё раз осмелишься заговорить со мной по какому бы то ни было поводу, и я им под корень вырублю тебе то, чем сумел добиться своего высокого положения ты.
Залившись краской негодования, Евгений тоже выхватил меч, но в тот же миг между мужчинами, уже готовыми броситься друг на друга, встала Мария. Стоя лицом к Всеволоду, она грациозно сняла со среднего пальца левой руки дорогое золотое кольцо, очень тонкой работы, с огромным рубином, искусно вделанным в кольцо в виде большого красного глаза. По древнему обычаю ругов, господин, снимающий в подобной ситуации с себя драгоценность, признаёт свою неправоту, и, передавая драгоценность слуге, просит таким образом извинения. Приняв подарок, слуга показывал, что не держит обиды, и готов дальше верно служить господину. Если же не принимал, то отрекался от господина, но такое развитие было настолько нелепым, что даже не укладывалось в голове. Во всяком случае, остаться в живых после этого, слуге могло помочь лишь невероятное везение.
Мария, как тонкий психолог, подготавливала Всеволода разговором именно к такой развязке, но по её задумке, в споре должно было пройти ещё несколько этапов, в ходе которых, она собиралась не вербально показать, что увидела проблему с точки зрения Всеволода, затем, что признаёт свою ошибку, и, наконец, будто искренне раскаивается. Но, из-за внезапно возникшего конфликта, княгине пришлось экстренно перейти непосредственно к завершающей фазе своего плана, отбросив несколько столь важных этапов, дабы спасти жизнь своего фаворита (а главное, памятуя об угрозе Всеволода, спасти то «чем Евгений сумел добиться своего высокого положения»).
Глядя на протянутое в его сторону кольцо, Черский управляющий умолк, и не спешил с дальнейшими действиями. Видя сомнение в его глазах, Мария уже стала успокаиваться, решив, что теперь Всеволод никуда не денется, но тот вдруг резко развернулся и, не взяв кольца, уверенно направился к выходу. Толкнув нагою тяжёлую створку парадных дверей с такой силой, что та с грохотом ударилась о стену, Всеволод покинул Приёмный Зал. В дверном проёме мелькнул силуэт привратника, который, опасливо сопровождая взглядом грозного гостя, бережно закрыл за ним тяжёлую дверь.
Мария с задумчивым видом, не спеша подошла к тому же окну, сквозь которое наблюдала за прибытием Черских всадников. За ней следовал Евгений, который злобно шипел сквозь зубы:
- Зови стражу! Нужно не дать ему покинуть Златоврат! Он предаст тебя! Ему нельзя больше доверять!
- Ему и не нужно верить. Его достаточно знать и понимать. Сейчас он зол на меня, и если продолжить его дразнить, то он ещё сильнее разойдётся. Сейчас он вернётся к себе в нору, и успокоится, не пройдёт и месяца. К тому же в Черске, его боготворят все: придворные, дружинники, купцы, простолюдины… Если здесь хоть волос упадёт с его головы, то смуты в Черском крае не избежать. А я не для того устроила Батурию Радовеж, чтоб повторять его ошибки в Черске. Предательства от него ожидать тоже глупо. Он скорее сам себе брюхо вскроет, чем предаст кого бы то ни было. А если вдруг начнётся война, то он никак в стороне не останется. Будет зубами скрипеть, но в дружину явится. Таков уж он по натуре своей…
Замолкнув, нервно покручивая в пальцах левой руки отвергнутое кольцо, она смотрела, как Черский управляющий и его эскорт, садятся в сёдла и, в колонну по два, рысью скрываются за воротами детинца. Надев кольцо обратно на палец, княгиня внезапно развернулась, и со всего размаха влепила Евгению сочнейшую оплеуху, многократное эхо от звонкого звука которой, разошлось под высокими сводами зала:
- Тебя кто за язык дёргал?!.
Глава 13
Духовлад, Вук и Ратибор, вышли из полуподвала темницы Кременца. Обойдя главное здание крепости, они обнаружили, что на обширную пустующую площадку, простиравшуюся от прохода к воротам до парадного входа в главное здание, уже собралось практически всё Медвежье Воинство: Мстивой с Вороном справились со своей задачей быстро. Может в дальних помещениях и затерялись пару десятков голодранцев, беззаветно предаваясь грабежу и вандализму, но основная часть разбойной ватаги уже находилась здесь. Собравшиеся разбои встревоженно шумели, не ожидая ничего хорошего от этого экстренного сбора, и оживленно делились друг с другом всевозможными домыслами по этому поводу. Духовлад понимал, что поход в библиотеку крепости придётся отложить: сперва нужно объяснить людям ситуацию, дабы прекратить грабёж, и согласовать дальнейший план действий.
Молодой боец протиснулся сквозь толпу, и поднялся на несколько ступеней, ведущих к парадному входу в главное здание. Отсюда был виден каждый человек в толпе, не исключая самых последних рядов. Значит, и его – Духовлада – мог видеть каждый. У подножья лестницы встали атаманы. Молодой боец оглядел собравшихся тяжёлым взглядом, подождал, пока возрастающее напряжение заставило разбоев умолкнуть, завороженно уставившись на него, в ожидании столь необходимой информации, и лишь тогда заговорил, не спеша, чётко и громко:
- У меня тревожная новость. Радовеж сдался без осады, и дружина Батурия уже возвращается. Они всего в нескольких днях пути. Уйти с добычей так далеко, чтоб нас не настигли дружинники, которых князь разошлёт во все стороны, мы не успеем. Поэтому, мы должны остаться здесь, и устроить засаду.
Над собранием вновь поднялся тревожный шум. В толпе стали проявляться зачатки паники. Послышался громкий выкрик с альтернативным предложением:
- Да чёрт с ним! Давайте уходить без добычи!
- Это исключено! – громко и уверенно возразил Духовлад – Что ж, нам тогда и свою казну здесь оставить?! Захватили крепость, чтоб Батурию воз денег подарить?! Вздор!
В толпе послышались немногочисленные смешки людей, оценивших картину с предложенного ракурса: всё-таки не все поддались моральному разложению. Но основная часть гудела всё сильнее и тревожнее. В первые ряды пролез Опара, и стал гневно обличать Духовлада, нервозно тыкая в его сторону указательным пальцем, то и дело оглядываясь на собравшихся:
- Это всё из-за тебя, щенок! Я сразу говорил, что из этой затеи ничего хорошего не выйдет! Ну что, уважаемые собратья, теперь видите, кого вы выбрали себе в главари?! Этот безмозглый молокосос, готов без раздумий поставить нас всех под удар, ради своих детских, несбыточных грёз! Хватит терпеть его блажь! Давайте делить добычу! Лично я, получаю свою долю, и уношу ноги из этого проклятого места! А те, кто выжил из ума, пускай остаются здесь, и вступают в безнадёжный бой с силами князя!
Громкое одобрительное улюлюканье пронеслось по рядам разбоев, большинство которых, видели в предложении Опары образец управленческой мудрости. Слышались даже призывы, вроде «Опару в главари!», но сейчас это был не первостепенный вопрос.
Духовлад же снова громко и жёстко возразил, стараясь пересилить неистовый ор:
- Пока не устранена угроза, никакой добычи у нас ещё нет! Никто никуда отсюда не уйдёт, пока мы не обеспечим себе безопасность! В крепость войдёт только князь, и его личная охрана. Батурий всегда идёт во главе строя, а как только он перейдёт линию ворот, мы опустим решётку, и отсечём его от остальной дружины! В крепости окажутся максимум пару десятков телохранителей Батурия, а с нашим численным перевесом они для нас не угроза! В остальной дружине, оставшейся без руководителя, начнётся борьба за освободившееся место командующего. Согласия между ними не будет, а стены Кременца достаточно крепки, чтоб выдержать осаду. Именно это самый безопасный для нас выход!
Но голос Духовлада утонул в истеричных выкриках. Разбои всё больше и больше расходились в своём бесновании. Многие в толпе уже воинственно потрясали оружием, предлагая лишить действующего главаря жизни. Всё сильнее и чаще слышались предложения сделать главарём Опару, который, то и дело, воодушевлённо воздевал руки к небу, вдохновлённый долгожданным признанием. И вот, когда уже казалось, что беснующаяся толпа ринется вперёд, и разорвёт на части молодого бойца, из ряда атаманов, стоящих у подножия лестницы, с которой обращался к разбоям Духовлад, выступил Ворон, и, выхватив нож, направил его в сторону галдящего собрания со словами:
- А ну, кто хочет свою долю добычи?! Подходи! Кому удастся меня убить, возьмёт и свою долю, и мою, а потом пусть катится на все четыре стороны! Ну, давайте! Кто?! Ты?! Или ты?!.
Нож в руке Ворона указывал то на одного, то на другого крикуна из первых рядов, которые тут же, примолкнув, протискивались за спины позади стоящих торопясь затеряться в толпе. «Мудрый» Опара не стал дожидаться, когда на него укажет вызывающий клинок, и исчез из авангарда одним из первых. Люди Ворона, общим числом составлявшие около четверти воинства, дружно поддержали своего атамана, задирая в толпе сторонников раздела добычи и бегства из Кременца. Они, как более слаженный, жёсткий и опытный коллектив, не встречали возражений. Другие разбои, убеждая себя, будто просто не могут положиться на поддержку остальных, поспешно замолкали, пытаясь при этом сохранить достоинство на лице. Замолкали, чтобы спустя несколько часов после судьбоносной минуты, в тесном кругу единомышленников, с бывалым видом толкать речи, типа: «… Да сколько там этих людей у Ворона?! Нужно было всем вместе на них рыкнуть, они бы и позатыкались!..»
Остальные атаманы пока молчали, но всем своим видом показывали, что поддерживают позицию Духовлада, возвышавшегося за их спинами. Даже Ратибор, который и сам был сторонником отступления из крепости, понимал, что сейчас важнее проявить единство руководящего звена, так как это была единственная возможность, не допустить губительной паники. А уж его богатырский вид, висящая за спиной громадная секира и недобрый взгляд, успокаивали разбоев получше, нежили какие бы то ни было красноречивые увещевания. Сам Духовлад тоже посчитал, что при его статусе негоже молча отсиживаться за спинами сторонников, и он вновь громко обратился к разбоям:
- Я вижу, что многие здесь считают, будто знают, как выйти из сложившейся ситуации. Так же я слышал призывы со мной разделаться. Что ж, я готов принять вызов любого из вас. Победивший меня, сам возглавит воинство, и поведёт его к успеху сообразно своему видению. Ну, так кто хочет стать главарём?
Предложение осталось без ответа. Некоторые в толпе отозвались, утверждая будто легко снесли бы голову молодому бойцу, только мол, не уверены, что главарю не станут помогать его сторонники. Но «храбрецы» говорили это так, чтобы слышали их только рядом стоящие. Возбуждение и негодование среди собравшихся растаяли на глазах. Чувствовалось, что напряжение в воинстве ещё очень сильное, но внешние его проявления полностью прекратились.
Духовлад молча обводил взглядом собравшихся разбоев снова и снова, всё ещё ожидая, что кто-нибудь всё-таки примет его вызов. Он осознал сейчас, насколько успешным был импульсивный ход Ворона, который он и сам тут же повторил: бесновавшихся в составе толпы разбоев, заводила и подбадривала безликость протеста, отсутствие личной ответственности. Мол, все вместе мы и горы свернём. Но вызов Ворона, а затем и вызов самого главаря, обязывал недовольных отделиться от толпы, и отстоять свои претензии самостоятельно, пусть даже при моральной поддержке единомышленников. Но решиться на это никто из лесного сброда не осмелился, и победитель в этом моральном противостоянии был уже предрешён. И тут взгляд Духовлада наткнулся на Опару. Тот, забившись в самую гущу собрания, сверлил молодого бойца злобными глазками. Смесь ненависти и досады от новой неудачи, ещё больше покоробила его и так уже изуродованное лицо. Их взгляды схлестнулись, и в глазах Духовлада вспыхнул ответный порыв. Свежая, ещё не растраченная злоба, оставшаяся после расправы над Предрагом, усилилась негодованием в адрес Опары, чётко и беззастенчиво (да и не в первый раз) проявившего свою позицию внутреннего врага. Глядя в эти маленькие, злобные глазки, молодой боец приказал себе успокоиться. Негодование и злоба медленно переплавлялись в ярость. Холодную и острую, как клинок его меча. Эта ярость уже готова разить без всякой пощады, но пока пусть хранится в ножнах терпения, ожидая удобного случая. А то, что Опара вскоре этот случай предоставит, у молодого бойца не вызывало ни малейшего сомнения. Духовлад первым отвёл глаза, будто не выдержал воли во взгляде врага: пусть ободрится… Тем раньше снова себя проявит.
Вдруг, скользнувший далее по собранию взгляд молодого бойца, выхватил из толпы облик Всесмысла. Тот смиренно стоял поближе к краю толпы, несколько встревоженный бушевавшими ещё несколько минут назад страстями. Духовлад смутился: за последние несколько дней, переполненные, правда, стремительными и судьбоносными событиями, он ни разу даже не вспомнил о своём товарище и учителе. Убедившись, что Духовлад увидел его, и остановил на нём взгляд, учёный доходяга, лишь слегка приветливо улыбнулся. Вслед за радушием от воспоминания о товарище, сознание Духовлада посетила вполне практичная мысль (которой он сам перед собой стал стесняться): ведь дальнейший путь лежит в библиотеку, а там помощь такого грамотея, как Всесмысл, просто необходима. Произносить публичные речи нужды больше не было. Духовлад спустился со ступеней, служивших ему трибуной, и устроил короткий совет с атаманами. Утверждённая приблизительная схема действий была прежней: Духовлад, Вук и Ратибор следуют в библиотеку, а Мстивой и Ворон со своими людьми, контролируют Медвежье Воинство, не допуская грабежа и вандализма, так как внешний облик Кременца должен остаться прежним, дабы входящие в крепость силы Батурия не заподозрили чего раньше времени.
Покончив с формальным распределением обязанностей, Духовлад в сопровождении двух атаманов и управляющего крепости, двинулся сквозь толпу, не спешившую пока расходиться. Молодой боец, шёл впереди остальных, молча глядя в глаза разбоям волей случая оказавшимся на его пути. Те недовольно прятали взгляд, и суетно уступали дорогу, тесня рядом стоящих.
- Библиотека в другой стороне – безразлично заметил Афанасий.
- Нам нужно кое-кого забрать – не оборачиваясь, коротко пояснил Духовлад.
Отыскав, наконец, в толпе Всесмысла, главарь еле сдержался, чтоб не заключить его в объятия, и лишь дружелюбно положил руку ему на плечо. Доходяга был несколько обескуражен, таким тёплым отношением, со стороны столь значимой фигуры (разумеется, в масштабах разбойной ватаги).
- Здравствуй друг. Ты нам нужен, пойдём – сказал молодой боец, и увёл Всесмысла за собой.
С расстояния всего в несколько метров, сквозь просветы в толпе, их провожал взглядом Далибор. Ревность, которую он всё ещё принимал за праведную ненависть, оживала в нём с новой силой. Он презирал Всесмысла за физическую слабость, а Духовлада – за то, что он отвернулся от него – Далибора – ради этого ничтожества. В этом свете, последние успехи бывшего товарища казались ему незаслуженными и кратковременными, и это только усиливало презрение к нему. Ему хотелось сделать что-нибудь, чтоб стереть эти приветливые улыбочки, которыми обменялись Духовлад и Всесмысл. Далибор так давно и сильно этого хотел, что это уже практически стало целью его существования.
Афанасий провёл делегацию новых хозяев крепости в библиотеку. Прекрасные, покрытые изысканной резьбой, двойные двери, ведущие в хранилище знаний, были сломаны. Само внутреннее помещение библиотеки, было достаточно просторным, но отделано без роскоши, привычной для остальных помещений главного здания. Аккуратные, но простые деревянные стеллажи, и несколько аналогичных столов для чтения, должны были, видимо, создавать атмосферу, отвлекающую от мирской суеты. И книги. Книг здесь было бесконечное множество. Всесмысл, обводивший огромные стеллажи восхищённым взглядом, утверждал, что такое обширное собрание литературы, в Земле Ругов, имеется ещё только в Хранилище Еретических Текстов Славноградского монастыря, где он провёл немалую часть своей жизни. Возле самого входа, у ближайших стеллажей, лежало несколько изодранных книг. Очевидно, вломившиеся сюда разбои, соблазнившиеся изысканной, дорого выглядевшей резьбой на дверях, как умели, «изучили» находящиеся здесь в огромном количестве непонятные предметы, и, не обнаружив в них ни малейшей ценности, оперативно покинули бесполезное помещение.
Афанасий быстро нашёл нужную книгу, и положил её на один из столов. Сев за стол, Всесмысл дрожащей рукой провёл по кожаной обложке, и открыл книгу. Его истосковавшиеся пальцы, трепетно переворачивали шершавые страницы, а глаза вожделенно бегали по красиво выведенному рунейскому тексту. Учёный доходяга вслух сразу же переводил написанное на язык ругов, а сгрудившиеся вокруг спутники, храня грабовое молчание, внимали каждому его слову.
Когда Всесмысл читал раздел, где описывался рекомендуемый создателями твердыни распорядок караулов, Духовлад был просто поражён и восхищён. Здесь всё было учтено. Никто не смог бы приблизиться к крепости незамеченными, и даже если бы враг уже проник за ворота, его главные силы можно было бы легко отсечь. Судя по расчётам создателей, оборона во время открытого приступа, тоже не требовала значительной численности защитников, в случае правильного размещения сил согласно рекомендациям. Духовладу просто не верилось, что их малочисленному, слабо подготовленному и организованному сброду, удалось захватить этот шедевр рунейских фортификаторов. Но ответ на вопрос «Как такое могло случиться?», лежал на поверхности: долгие годы безраздельной, неоспоримой власти Батурия в крае, стены Кременца, о неприступности которых ходили легенды далеко за пределами Земли Ругов, нелепость предположения о том, что на крепость осмелиться напасть кто-нибудь, кроме большого войска вражеского государства, о пересечении границ которым, станет известно задолго до появления его у стен Кременца – всё это расслабило недалёких, самоуверенных людей, на совесть которых опрометчиво оставили охрану крепости. Эти разленившиеся самодуры, отказывались принимать важную истину: мёртвые камни не могут быть неприступными! Действительно неприступной, твердыню могут сделать только единство, решимость и самоотверженность людей, взявшихся её охранять. Духовлад подумал о том, сколько важных откровений открылось ему в последнее время и, как ни странно, чем больше ему открывалось, тем более сложной, непредсказуемой и неизведанной казалась ему жизнь. Но тяжёлая судьба, терпение, с которым он одолевал невзгоды, отсутствие привычки импульсивно реагировать на происходящее вокруг и постоянный вдумчивый анализ уже произошедших событий, заложили в его сознании прочный фундамент, на который сейчас, одно за другим, могучими каменными блоками, ровно и аккуратно ложились упомянутые выше откровения, образовывая воистину неприступное укрепление против паники, лжи, и чьих-либо потуг манипулировать им.
Всё-таки книга была достаточно объёмна, и на изучение нужной информации, в ней изложенной, требовалось немалое время. Было решено, что Всесмысл и Вук (последний больше для обеспечения безопасности) останутся в библиотеке и продолжат работу, а Духовлада с Ратибором, Афанасий отведёт в жилые помещения прислуги крепости. Раз уж решено остаться в Кременце, и устроить засаду Батурию, разъяснительная работа с прислугой была просто необходима. Можно было просто перебить их, чтоб никто не выкинул чего непредвиденного, но в случае длительной осады, эти люди могли бы серьёзно пригодиться разбоям, не пылающим жаждой устраивать свой быт самостоятельно. Духовлад решил для себя, что объясниться с челядью нужно достаточно тонко: с одной стороны, успокоить, дабы избежать ненужной паники (а точнее, её жестокого подавления), а с другой стороны – дать понять, что в случае «неправильного» поведения, церемониться с виновниками никто не будет. Это своё видение, молодой боец изложил Афанасию с таким подтекстом, что неплохо было бы, если б ознакомил прислугу с новыми реалиями тот, кто хорошо известен самим чернорабочим крепости.
- Я понял – задумчиво резюмировал Афанасий, выслушав Духовлада – Это дельная мысль. Я поговорю с ними, и они меня послушаются, уж будь уверен. Сильно на счёт них не переживай: люди он простые, не норовистые, в герои выбиваться не станут. А вот с перепугу могут чего и выкинуть, ни им, ни вам ненужного. Идёмте со мной.
Афанасий снова вывел Духовлада с Ратибором во двор. По пути главарь призывал за собой то по одному, то по два из разных небольших компашек, на которые разбилось воинство после Совета. Кипевшие в этих компашках критические обсуждения решения нового главаря, утихали при приближении оного, и разгорались с новой силой, стоило ему удалиться на небольшое расстояние. Призванные разбои послушно следовали за Духовладом, хоть и с явной неохотой: уверенное поведение самого главаря, и грозный вид сопровождающего его Ратибора, отбивали у них охоту к пререканию. Наконец они вошли в жилые помещения прислуги, успев собрать за собой ватагу в пару десятков разбоев.
Здесь молодой боец сразу отдал приказ своим голодранцам собрать всех чернорабочих в одном месте. Он заметил одну важную особенность: разбои, будучи недовольны его решениями (да и им в принципе), этот его приказ выполняли с готовностью. Причина этому была весьма незатейлива: ощущая внутреннюю моральную подавленность, после сдачи позиций на совете явному меньшинству, в лице главаря, атаманов и верных Ворону людей, они получили возможность поднять свою самооценку, с помощью грубого обращения с беззащитной прислугой. Конечно, до кровопролития дело не доходило, а вот пинков и затрещин, зазевавшиеся или замешкавшиеся чернорабочие, получили великое множество. Настроение рядовых разбоев резко, и довольно ощутимо, повысилось. Лесные оборванцы, сами имея крайне безобразный внешний вид, охотно выискивали различные недостатки (как то: тучность, большие уши, «коровий» взгляд и т.д.) в облике перепуганных слуг, и громко коллективно их высмеивали. Духовлад понял, что этих приземлённых людей, вовсе не нужно в чём-либо переубеждать. Вполне достаточно предоставить им какое-нибудь тупое развлечение, чтобы отвлечь, и счастье снова поселится в их ограниченных сознаниях. Понял, и еле заметно улыбнулся своему открытию.
Когда вся прислуга (общая численность которой доходила приблизительно до полусотни) была собрана в одном, достаточно просторном помещении, посреди которого сбилась в дрожащую от страха кучу, перед ней предстал Афанасий, начавший вполне умиротворённо вещать, как будто ничего необычного не произошло:
- Успокойтесь, успокойтесь. Вам нечего бояться. Эти люди не причинят вам вреда. Главное, не совершайте необдуманных поступков. Не поднимайте крик, не создавайте паники, и никто вас не тронет. Просто продолжайте и дальше прилежно выполнять свои обязанности…
Управляющий говорил долго, заново повторяя одно и то же, как будто собирался не просто успокоить подчинённых, а усыпить их в полном составе. Слуги испуганно глазели на чумазых, взъерошенных разбоев, обликом больше походящих на кровожадных вурдалаков из сказок-страшилок, чем на людей, «не собирающихся причинять вреда». По смятению в глазах несчастных пленников, молодой боец понимал, что «видимое» ими, никак не сочетается со «слышимым» из уст управляющего, в их измученных страхом умах, и увещевания Афанасия, не смотря на его заверения, в толк не идут. Главарь понимал, что в глазах несчастных, нужно теперь придать человеческий облик захватчикам крепости, и эту задачу решил взять на себя. По средствам общения. Он подступил к Афанасию, и мягко положил ему руку на плечо, давая знак передать ему слово. Управляющий уступил, и молодой боец, избегая угрожающих интонаций и резких движений, стал общаться с некоторыми из слуг. Духовлад взглядом выбирал себе собеседника, спрашивал его имя, затем спрашивал о его роде деятельности, внимательно выслушивал ответ, и переходил к следующей персоне. Он успел опросить нескольких, когда его внимание привлёк тщедушный человек лет тридцати от роду, имеющий невысокий рост, смешную заячью физиономию, и крепко прижимавший к груди небольшую кожаную сумку, в которой, очевидно, хранилось нечто, весьма для него дорогое.
- Эй, ты – обратился к нему Духовлад, указывая на него пальцем – Как твоё имя?
Человек вздрогнул, будто от внезапного укола шилом в зад, и нервозно оглянулся по сторонам, надеясь, что обращаются не к нему. Но полные тревожного ожидания взгляды соседей по толпе, со всех сторон устремлённые на него, давали понять, что главарь разбоев обращается именно к нему. Громко сглотнув, он уставился на Духовлада широко открытыми, не моргающими глазами, и с трудом из себя выдавил:
- Молчан…
- Подойди ко мне, Молчан – спокойно попросил молодой боец, желая на примере этого человека показать, что не собирается обижать пленников.
Но это благородное намерение, не было известно несчастному, который на подгибающихся ногах стал медленно приближаться к главарю, мысленно прощаясь с жизнью, и разыгрывая в своём воображении кровавые варианты своей насильственной кончины. Добравшись, наконец, до терпеливо его ожидающего Духовлада, он замер перед ним, словно оцепенев, и стал покорно ожидать своей участи.
- Покажи, что у тебя в сумке – попросил молодой боец.
Молчан никак не отреагировал на просьбу, явно находясь в прострации. Немного подождав, Духовлад сам взялся за сумку, и не резко, но настойчиво потянул на
себя. Человек, не отрывая от Духовлада широко открытых глаз, по инерции ещё несколько секунд удерживал своё имущество, но опомнившись, послушно разжал руки. Главарь не спеша раскрыл сумку, и заглянул внутрь. На дне лежало несколько небольших свёртков, а на боковых стенках располагались несколько продолговатых кармашков, из которых выглядывали ручки каких-то инструментов. Духовла достал поочерёдно пару штук, с интересом их изучая. Это были лезвия различной формы и величины. Вложив инструмент на место, молодой боец снова уставился на Молчана, и спросил его:
- Ты лекарь?
- Нет… – пролепетал тот, и уточнил, после короткой паузы – Брадобрей.
Главарь закрыл сумку, и вернул её владельцу. После, взял двумя пальцами пучок своих длинных, засаленных волос на виске, поднёс ближе к лицу, и покосился на них взглядом. Немытая голова постоянно чесалась, и ранее, он уже несколько раз бесплодно раздумывал над тем, как избавиться от этой проблемы. Оставив в покое пучок волос, он вновь уставился на Молчана, сказав ему:
- Обрей мне голову.
- Сейчас?! – ещё больше затрясся тот, на что Духовлад молча утвердительно кивнул.
- Я сейчас не смогу! – отчаянно запротестовал брадобрей, чувствуя, как руки от страха ходят ходуном – Вся эта ситуация… Мне нужно подготовиться… Боюсь, что…
- Сейчас – спокойно, но жёстко настоял молодой боец.
В помещении царила полная тишина. Пленные слуги вообще боялись издать хоть звук, а разбоев заинтересовала задумка главаря. Они, застыв на местах, внимательно следили за происходящим, про себя гадая, чем всё это может закончиться. Духовлад распорядился, чтоб один из разбоев сопроводил брадобрея туда, где тот сможет взять всё необходимое. Лесной голодранец, мотивируемый любопытством, с готовностью кинулся выполнять поручение, и Молчан, понимая, что от выполнения своей основной функции в столь неподходящей ситуации отвертеться не получится, понуро поплёлся за остальными принадлежностями.
Вернулся он через некоторое время с объёмной глиняной миской, кувшином воды и большим куском просмоленной ткани. Брадобрей достал из сумки свёрток, высыпал часть его содержимого в миску, и стал тщательно размешивать, понемногу подливая воду, пока миска не наполнилась густой мыльной пеной. Посреди помещения поставили табурет, на который уселся молодой боец. Молчан набросил ему на плечи просмоленную ткань, туго обвернув вокруг шеи так, чтоб все волосы легли поверх её. После, брадобрей взял из своей сумки одно из лезвий. Приподымая и удерживая двумя пальцами волосы главаря, он стал срезать их как можно ближе к основанию прядь за прядью. Покончив с этим, Молчан обильно смочил неровно подстриженные остатки волос, нанёс на них мыльную пену, и снова взялся за бритву. Он ощущал, насколько сильно трясутся его руки от страха, и это усиливало его страх, а тот, в свою очередь, усиливал дрожь. Но выхода у него не было, и он принялся за своё дело, проклиная тот день, когда начал учиться своему ремеслу.
Всё же, многолетняя практика принесла свои плоды: бритва в руках мастера послушно повторяла контуры головы Духовлада, не повреждая кожного покрова. Но стоило Молчану начать успокаиваться, как рука предательски дрогнула, и на верхней части лба молодого бойца, образовался порез. Этот порез был небольшим, неглубоким, и почти не кровоточил, но его хватило, чтобы брадобрей замер в ужасе, думая о том, что сейчас его точно порубят на куски. Протяжный, картинно разочарованный возглас «О-о-о-о-о-о», вырвавшийся из десятка разбойничьих глоток, лишь усиливал невесёлые мысли брадобрея.
- Ну, чего замер? Продолжай – не шевелясь, спокойно скомандовал Духовлад, и Молчан повиновался.
Настроение разбоев ещё больше повысилось: им нравилось наслаждаться страхом, источаемым тщедушным брадобреем. Они были весьма довольны «представлением», и в полголоса отпускали друг другу насмешливые комментарии, которые считали невероятно остроумными. Молодой боец тоже был доволен: теперь он знал, как манипулировать своей импульсивной ватагой, добиваясь приемлемого послушания.
Тем временем горе-брадобрей, на глазах которого уже выступили слёзы, снова неудачно повёл бритву, и на затылке главаря появился новый порез. Новая волна страха, с ног до головы окатила его ничтожное тельце, расслабив давно не опорожняемый мочевой пузырь, и по штанам бедолаги стало быстро расползаться мокрое пятно. Разбоев разразил приступ дикого хохота. Они тыкали пальцем на Молчана, громко советовали заткнуть чем-нибудь зад, чтоб не опозориться ещё больше, и тому подобное. В этом страшном галдеже, брадобрей обречённо продолжил свою работу. До конца процедуры порезав главаря ещё раз, он даже не стал прерываться, мысленно уже простившись с жизнью.
Окончив работу, он на пару шагов отступил от Духовлада, замер, сжимая в руке бритву, ожидая, что тот сейчас встанет, выхватит меч, и беспощадно его зарубит. Но тот, поднявшись, и проведя ладонью по гладко выбритой голове, громко объявил присутствующим вердикт:
- Вот это мастер: руки вон как трясутся, а порезал всего трижды!
Молчан не верил своему счастью. Разбои, вслед за своим главарём, теперь тоже громко расхваливали его на все лады. Но едва Молчан начал, наконец, приходить в себя, как к Духовладу подошёл Ратибор, и полапав за лысую голову, повернулся к брадобрею со словами:
- Мне нравится. Давай теперь меня также!
Оглядев снизу-вверх могучий и грозный облик рыжебородого здоровяка, Молчан на том же месте грохнулся в обморок. По рядам разбоев прокатилась новая волна хохота, а Духовлад, еле сдерживая улыбку, мягко заступился за доходягу перед Ратибором:
- Да сжалься ты! Дай ему время, хоть до завтра, чтоб от потрясения отойти! Пусть поверит, хоть, что в живых остался!
Ратибор недовольно поморщился, но уступил, пообещав, правда, что на следующий день, брадобрей уже не отвертится.
Произошедшее, действительно немного расслабило прислугу, находящуюся в помещении. Многие поняли, что разбои не такие уж страшные и кровожадные, как кажется на первый взгляд. Тем ни менее, от легкомыслия слуги были далеки: опасаться захватчиков никто не перестал, отдавая себе отчёт в том, что один неосторожный поступок, и даже необдуманная реплика, могут снова превратить смеющихся разбоев в беспощадных, звероподобных убийц.
Афанасий заново обратился к пленникам. Он повторил всё то, о чём уже говорил, добавив только, что все должны вернуться к своим повседневным обязанностям, и что попытки покинуть крепость, будут караться смертью без каких-либо разбирательств.
Было видно, что теперь речь управляющего, принесла больше толка, особенно завершающая её часть, суть которой все уловили без лишних повторений.
В самую середину толпы слуг, забилась Сбыслава. Ей очень понравился главарь. Стройный, молодой, с привлекательными, и при этом мужественными чертами лица. Конечно, так же не маловажную роль играло его социальное положение в среде новых хозяев крепости, но Сбыслава убедила себя, что это второстепенно. Когда там ещё вернётся Батурий, и сможет ли вообще отбить свою крепость у захватчиков? На этот вопрос девичье сознание ответа не знало, да и было это не особо важно. Зато в прелестной голове любовницы Батурия, сразу сформировалось чёткое понимание того, что в сложившейся ситуации её красота, может сослужить ей плохую службу: захватчики не будут церемониться, и любой возжелавший, сможет над ней надругаться. Она понимала, что для того, дабы этого избежать, ей достаточно стать женщиной одного из авторитетных пришельцев, а молодой, привлекательный главарь, устраивал её больше остальных увиденных. Сбыслава уже хорошо усвоила, что завладеть сердцем мужчины, щеголяя доступностью, не удастся. Так легко завладеть чем-нибудь пониже, но не сердцем, а ведь именно оно было её целью. Пойти от противного, и добиваться своего НЕДОСТУПНОСТЬЮ? Это слишком долгая игра, и времени на неё просто нет… Робость и беззащитность, вот на что она сделает ставку!
Рядом с ней, дрожа от страха, как и все остальные, стояла Дарина, постоянная спутница Сбыславы, наивно считавшая себя её подругой. Она вовсе не была уродлива, просто была ОБЫЧНОЙ, ничем не выделялась, и страшно завидовала привлекательности своей «подруги». Инициатором их сближения, стала именно Дарина, начавшая заискивающе любезничать со Сбыславой, едва та появилась в Кременце. Та, в свою очередь, не стала отвергать последовательницу, держа при себе «серую мышку», оттенявшую своей посредственностью её природную красоту. А постоянные рассудительные монологи Сбыславы, о «правильном» пути к мужскому сердцу, лишь усиливали ментальную зависимость Дарины от неё.
- Этот молодой, похоже главный, среди захватчиков – шепнула Сбыслава последовательнице – Такой красавчик…
- Как ты только можешь думать сейчас об этом?! – также шёпотом спросила изумлённая Дарина, постукивая зубами от страха.
- Просто я думаю, как избавиться от угрозы, вместо того, чтобы прятаться от неё – назидательно усмехнулась Сбыслава, и Дарина примолкла, не решаясь усомниться в сообразительности «подруги».
Тем временем Духовлад коротко переговорил с Афанасием о дальнейших действиях. Было решено, что в первую очередь, нужно навести порядок в крепости: вынести из помещений и закопать трупы, пооттереть кровь на камнях, пока она ещё более или менее свежая и т.д. Управляющий стал тут же раздавать команды прислуге, обозначая, кто чем будет заниматься. После разъяснения задач, слуг отправили к местам их выполнения, под неусыпным контролем сопровождающих разбоев.
Прислуга суетно двинулась к выходу. Сбыслава нарочно протискивалась в толпе к тому краю, который проходил мимо Духовлада, теперь обсуждавшего что-то с Ратибором. Во;время вынырнув из толпы, как будто пытаясь обойти впереди идущего, она, вроде как случайно, натолкнулась на главаря. Тот резко обернулся, желая увидеть наглеца, не различающего дороги, и в этот же момент, Сбыслава вскинула своё прелестное личико. Их взгляды на мгновение встретились, и девушка, округлив глаза, будто узрела божественное сияние, резко отвернулась, изображая смущение, и вновь засеменив ножками затерялась в толпе слуг. Опешивший Духовлад, проводил её растерянным взглядом, забыв о том, чем был занят секунду назад. Ратибор тоже отвлёкся на девушку, но едва та снова скрылась в толпе, разборчиво поморщившись, вынес вердикт:
- Нет, не то. Щуплая, костлявая… не люблю я таких…
Но молодой боец его не услышал, продолжая выискивать взглядом среди слуг, непонятно почему, так привлёкшую его девушку. Афанасий, заметив случившееся, подошёл к Духовладу, и негромко предупредил:
- Эта девушка – любовница Батурия. Советую быть с ней осторожным.
Молодой боец перевёл на него вопросительный взгляд, ещё не до конца освободившись от наваждения, и потому не сразу уловив суть послания, но управляющий повторяться не стал, решив, что сейчас есть дела поважнее:
- Надо бы поставить надёжных людей у винного погреба. Если его вскроют, то трезвыми вы большинство своих людей увидите не скоро.
Это Духовлад уже хорошо услышал и понял. Он вновь повернулся к Ратибору, и ненавязчиво спросил, кивнув в сторону прислуги, и разбоев, её охраняющих:
- Я займусь винным погребом. Присмотришь за этим?
Призвав Афанасия движением головы, главарь, вслед за прислугой, отправился на выход, и управляющий, словно привязанный, засеменил за ним. Выйдя во двор, Духовлад стал искать Ворона. Найдя, наконец, молодой главарь окликнул его, и стал расторопно приближаться к атаману. Повернувшись на зов, и увидев Духовлада, Ворон даже приподнял брови. Молодой боец поначалу не понял, с чем это связано, в заботах совсем забыв о радикальных изменениях в собственном облике.
- Тебе так лучше – заключил черноволосый атаман, после чего Духовлад понял, что дело в его волосах, точнее, в их полном отсутствии – Вид у тебя теперь более грозный, внушительный. Все тебя теперь бояться будут (в последнем предложении, уже читался мелко-издевательский контекст)!
- Завидуешь? – улыбнулся молодой боец.
Ворон ответил, тоже обнажая в улыбке голые дёсны:
- Остаться без зубов, да ещё и без волос – это перебор даже для меня. К тому же, если человек меня достанет, то я просто зарублю его мечом. И мне вовсе не важно, будет он бояться меня в этот момент, или нет.
Улыбнувшись простому, но в то же время столь глубокому замечанию, главарь объяснил ситуацию с погребом, и попросил нескольких надёжных людей, дабы и там поставить караул. Ворон, так же не желавший повторения событий на медоварне в столь ответственный час, с готовностью откликнулся, и через несколько минут, Духовлада с Афанасием уже сопровождал сам Ворон, и несколько крепких парней бывалого вида.
Опара, со своим верным спутником-единомышленником Далибором, и горсткой преданных разбоев в одиннадцать человек, тем временем уже нашли винный погреб, вход в который находился с обратной стороны довольно внушительной кухни. Готовить в крепости ежедневно приходилось на сотни человек. Плюс, для каждой социальной прослойки готовили в разных залах: в первом для прислуги, во втором для гарнизона, в третьем – для высокородных господ и самого князя. Для первых двух социальных групп, здесь были оборудованы ещё и помещения для приёма пищи. Так же здесь располагались продуктовые склады и погреба, что в комплексе делало кухню одной из самых больших построек в крепости. Ватага Опары как раз пыталась взломать невысокую, но крепкую деревянную дверь, отделявшую тупых недалёких голодранцев, от быстрого пути к иллюзорному ощущению полной личностной состоятельности. За этим занятием и застали их подоспевшие «хранители трезвости» Медвежьего Воинства, в лице Духовлада, Ворона, и трёх верных ему людей.
- А ну ка, оставьте в покое эту дверь – угрожающе процедил сквозь зубы главарь.
Ему уже порядком надоели самовольные, недальновидные выходки Опары и его людей, лишь подрывающие общую дисциплину в самые ответственные моменты, и просто игнорировать их, он больше не собирался.
Сторонники Опары перестали ломать дверь, но уходить от неё не стали, так как их предводитель, сразу же начал огрызаться в адрес молодого бойца:
- Ты чего здесь раскомандовался! Мы свободные люди, и сами решим, что нам делать!
- Вы – часть нашего воинства, которое выбрало меня своим предводителем, и теперь я несу основную ответственность за успех наших действий. А раз так, то ты тогда будешь делать то, что я говорю. По-хорошему, или по-плохому – парировал Духовлад.
- Тогда отдавай нам нашу долю казны, и мы убираемся отсюда! – брызгая слюной, завёл старую песню Опара.
- Уйдёте тогда, когда мы избавимся от угрозы, исходящей от Батуриевой дружины, не раньше – жёстко подтвердил свою прежнюю позицию молодой главарь.
- Ты не можешь распоряжаться нами – завопил Опара, срываясь на писк – Мы тебя не выбирали!..
- А я выбирал – вмешался Ворон, оголяя в издевательской улыбке то место, где должны были находиться его передние зубы – Наше воинство – это единое целое: решило большинство, значить делают все. Тебе уже однажды говорилось: покончим с Батурием – катись на все четыре стороны! Но ты, я смотрю, не сильно восприимчив к «доброму слову». Знаешь, я мог бы сейчас позвать сюда всего-то с полторы дюжины своих людей, и мы бы выбили дерьмо из вас, даже не обнажая оружия. Но мне кажется (при этих словах, черноволосый атаман медленно достал из ножен меч), что с оружием будет интереснее.
Пыл Опары остыл мгновенно. Инстинкт самосохранения, быстро и грубо отобрал «бразды правления» в его сознании, у непомерно раздутой гордыни. Он состряпал высокомерную мину, и поспешил убраться от винного погреба восвояси, а за ним, поджав хвосты, послушно затрусила стайка преданных последователей. Опара, не будучи совсем уж законченным дураком, прекрасно понимал, что в случае реальной свары с Вороном и его людьми, намного превышающих количеством его последователей, в среде разбоев у него появится множество сочувствующих. Они дружно осудят жестокую, одностороннюю расправу (а в том, что будет именно так, не было сомнений даже у самого Опары), будут хулить проклятого главаря-молокососа, обсуждая эту бойню… возможно даже более трёх дней. Но никто из этих «сочувствующих», не поспешит прийти на помощь в роковую минуту, не выступит против устрашающего своим сумасшествием Ворона, опасаясь остаться единственным, кто совершит такой опрометчивый поступок. Потому Опара быстренько ретировался, прихватив с собой недовысказанные претензии, и теперь уже всерьёз подумывал о том, чтобы в действительности уйти из Медвежьего Воинства. В сердцах его последователей, как бы вслед за предводителем «сдавшихся без боя», горячим ключом клокотала жажда реваншироваться. Как угодно, лишь бы это хотя бы «за уши можно было притянуть», как отмщение за такую позорную капитуляцию. И, конечно же, сильнее всего клокотало в груди у незрелого максималиста Далибора. Он зло шипел, следуя сразу за Опарой:
- Всё из-за этого книжного червя, Всесмысла! Это он промыл мозги этому глупцу, возомнившему себя главарём! Я б ему сейчас ноги поломал!
- Я знал, что хорошего от него ждать нечего! – поддержал Опара, найдя удобную кандидатуру для ненависти – И Туру много раз говорил об этом, но тот лишь отмахивался: его, видите ли, забавляли бесполезные рассказы этого учёного выродка!..
Услышав, с каким остервенением Опара и Далибор набросились на учёного доходягу, один из младших единомышленников, решил проявить полезность для Общего Дела. Он тут же оживлённо сообщил своему лидеру, что некоторое время назад, обшаривая крепость в компании нескольких аналогичных себе субъектов, на предмет «плохо лежащих» ценных вещей, видел, как упомянутый Всесмысл, в сопровождении главаря и нескольких атаманов, зашёл в одно из помещений. Докладчик заверил, что до этого сам побывал в этом помещении, но ничего ЦЕННОГО или ПОЛЕЗНОГО там не обнаружил. Как он выразился: «… Одни эти, как его… книги…». Соль повествования заключалась в том, что докладчик также видел, как главарь и атаманы вскоре покинули помещение, следовательно, книжный червь остался там один. Опара этому известию очень обрадовался, отыскав в этом возможность сделать «адекватный» ответный ход, дабы дать оппонентам понять, что от борьбы никто отказываться не собирается. Далибор сразу вызвался лично проучить ненавистного врага, и, взяв с собой лишь знающего дорогу инициатора воспитательной акции, да ещё одного надёжного сторонника, отправился восстанавливать справедливость, согреваемый предвкушением трёпки, которая вскоре ожидает тщедушного всезнайку. Большая группа людей, могла бы привлечь лишнее, нежелательное внимание, а трёх человек было вполне достаточно, чтоб проучить хилого учёного.
***
Выходя во двор крепости, слуги, получившие задания от Афанасия, самостоятельно отправлялись к местам их выполнения: кто шёл на кухню, кто начинал оттаскивать трупы охранников в одно место, кто просто убирал разбросанные повсюду разбоями вещи, в которых те не узрели никакой ценности. Те из разбоев, которые якобы были приставлены к чернорабочим для соблюдения порядка, понятия не имели, кто что должен делать, и занимались своими делами, просто находясь поблизости для острастки. Этого вполне хватало, и слуги, чьими сознаниями до сих пор владел страх, послушно выполняли порученные им управляющим функции.
Такое положение дел, полностью устраивало Сбыславу. Она даже не собиралась следовать на кухню, куда её определил Афанасий, а так, как она была единственным человеком, осмелившимся уклониться от своих обязанностей, то на общем фоне её безделье было абсолютно не заметно. Её интересовал молодой главарь. По мере его перемещения, она подбиралась то к одной, то к другой группе занятых чем-то поблизости слуг, делая вид, что чем-то им помогает. Те же, видя и понимая манёвры хитрой девицы, меряли её хмурыми, недовольными взглядами, но молчали, повинуясь рабскому инстинкту «не высовываться». Сбыслава, и ранее довольно часто бывавшая объектом подобных взглядов, внешне вообще никак на них не реагировала, а внутри насмехалась над ними. Среда простых людей, которая, вобщем то, была её родной, глубоко ею призиралась, и мнение этих червей в человеческом обличии, никоим образом не принималось ею во внимание.
Вот главарь подходит к некому черноволосому разбойнику… Этот, похоже, так же имеет высокое положение. Что-то обсуждают, улыбаются… Снова стали серьёзны. Куда-то направляются, прихватив с собой нескольких человек… Вот кухня… Ага, винный погреб!
Сбыслава стала свидетелем ссоры Духовлада с Опарой. Подобраться очень близко, она возможности не имела, поэтому слышала только обрывки предложений. Благо, участники конфликта были «заведены», и в основном общались на повышенных тонах. Суть конфликта была ей ясна, но сделала она и ещё одно, гораздо более важное открытие: от женского сознания, сверх чувствительного к эмоциональным потокам, не укрылась личная неприязнь, выплёскиваемая человеком с обожжённым лицом в адрес молодого главаря. И неприязнь эта была взаимна! Когда же обожжённый человек просто ушёл, прихватив с собой своих сторонников, втрое превышавших количеством людей, вынудивших их отступить, Сбыслава довольно улыбнулась. Она поняла, что позиция обожжённого человека в среде разбоев весьма шаткая, а его громкие пререкания – всего лишь попытка сделать хорошую мину при плохой игре. Сбыславе было о чём подумать, и только теперь она отправилась в сторону кухни, где проще всего было найти подходящее место, чтобы уединиться со своими размышлениями.
***
Проследовав за проводником до самой двери, ведущей в библиотеку, Далибор возглавил отряд мстителей, и первым перешагнув через выломанную створку, оказался в книгохранилище. Всесмысл действительно был здесь один. Он сидел за столом, внимательно изучая всё ту же книгу. Отвлёкшись на звук шагов, он встревоженно повернул голову в сторону входа. Увидев пришельцев, учёный доходяга сразу догадался (а может и задом почувствовал) о цели их визита, и его растерянно-приветливая улыбочка, достаточно нелепо контрастировала со злорадными выражениями харь Опарыных прихвостней.
- Далибор?.. Ты что-то хотел?.. – пролепетал Всесмысл, боясь сдвинуться с места.
- Да, хотел! – прошипел тот, и быстрым шагом приблизившись к доходяге, с размаху ударил его кулаком в лицо.
Всесмысл кубарем покатился со стула, а воодушевлённый Далибор скомандовал своим спутникам:
- Подымите-ка его.
Разбои с готовностью подхватили оглушённого учёного под мышки, и поставили на подгибающиеся ноги, заломив ему руки за спину. Важно подошедший к нему Далибор, стал размашисто наносить удары в тщедушное туловище с обеих рук, приговаривая:
- Думал, что твой дружок Духовлад сможет защитить тебя?!.
Всесмысл, из открытого рта которого потоком бежали слюни, только гикал и вздрагивал от каждого удара, не понимая, чем обязан такому к себе вниманию. В этот момент, в библиотеку вошёл отлучавшийся по нужде Вук. Мгновенно оценив ситуацию, он сразу же грозно прикрикнул на разбоев:
- Быстро отпустите его!
Разбои, державшие Всесмысла за руки, тут же разжали хватку, от чего тот рухнул на колени и, скрутившись в три погибели, со стоном схватился за живот. Эти двое были наслышаны о боевом мастерстве Вука, и совсем не горели желанием выяснять с ним отношения, мечтая сейчас просто испариться из этого помещения. Далибор тоже был наслышан… но не верил. Он считал, будто Вук слишком мал и худощав, чтобы в действительности соответствовать своей грозной репутации. Каждый раз, когда ему доводилось слышать очередное повествование от очевидцев «подвигов» этого невзрачного человечка, Далибор всегда перебивал рассказчика, выражая уверенность, что своей репутацией Вук обязан исключительной близостью к грозному Ратибору, а сам в бою и ломаного гроша не стоит. И, конечно же, как и всякой незрелой, но горячей натуре, ему грезилось, что именно он – Далибор – должен открыть глаза всего воинства на истинную, ничтожную суть вечного спутника Ратибора. Теперь же, он ясно увидел эту возможность, и без колебаний, грубо ответил Вуку:
- Не суй свой нос, не в своё дело! Иди себе, куда шёл!
- Да я уже пришёл, «куда шёл», а где «моё» или «не моё» дело, я буду решать сам – с издевательской улыбкой, спокойно ответил Вук, который сразу же разгадал ход мыслей грубияна, и решил не мешать ему совершить ошибку – Я смотрю, ты неплохо самоутвердился, победив столь грозного противника (при этих словах, он кивнул в сторону Всесмысла), с помощью всего-то двоих парней! И теперь, ты поверил в то, что можешь кидаться даже на тех, кто будет драться с тобой, а не просто пытаться прикрыться от твоих ударов?!
Эти слова просто взбесили Далибора: это тщедушное ничтожество, само всё время скрывающееся за широкой спиной своего рыжебородого товарища, смеет так издевательски-витиевато обвинять его в малодушии! Далибор выхватил меч, и бросился на Вука с яростным криком, нанося удары под разными углами.
Вук же не спешил доставать оружие, а, прекрасно рассчитывая время и дистанцию, в последнее мгновение делал небольшой скачок назад, и клинок Далибора свистел всего в нескольких сантиметрах от цели. Один удар… второй… третий. С каждым разом Далибору всё убедительней казалось, что теперь неприятель никуда не денется и клинок сразит его на месте, но тот, неким не постижимым образом, ускользал от разящей кромки меча… еле-еле. Четвёртый удар, был выполнен длинным уколом, и в него Далибор вложил всю свою силу и ярость, будучи железно уверенным, что от него Вук ускользнуть уже не сможет. Но три подряд отскока от удара по прямой, были задуманы Вуком, как приманка, призванная приучить противника к однотипным действиям, заставить его «растянуться», и когда тот, купившись, при подготовке новой атаки всем видом показал, что будет делать, и в каком направлении, Вук поступил вовсе не так, как того ожидал Далибор. Стоя почти фронтально к противнику, Вук остановился и, мгновенно перенеся всё тело на левую ногу, правое плечо завёл себе за спину. Все узлы в теле Вука, начали движение синхронно, потому технический элемент, выполненный им, казалось бы не очень быстро, позволил ему вовремя обойти разящее остриё меча Далибора и, фактически, оказаться у него в тылу. Далибор же, даже заметив и осознав, что противник вновь увернулся от удара, да ещё и сумел выйти на толь опасную позицию, тем ни менее ничего предпринять не мог, так как ещё несколько долей секунды был обречён по инерции лететь в след удару, в который столь основательно вложился. В бою эти несколько долей секунды беспомощности, в девяти из десяти случаев стоят жизни. Вук же, обойдя оружие противника, ещё и потянул его правой рукой за рукав разящей руки, с одной стороны добавляя Далибору силы в его губительном движении, а с другой, как бы отталкиваясь от него, вывел себя на более прочную и удобную позицию. Далибор непременно грохнулся бы мордой в пол, но Вуку нужно было не это: его правая рука, «оттолкнувшись» от руки противника, скользнула вдоль по ней к плечу, и правое предплечье, на которое налетела шея Далибора, намертво прижало её к груди, почти перекрыв противнику доступ воздуха. Одновременно с этим, левая рука отработанным движением извлекла столь любимый Вуком длинный, тонкий нож, самый кончик которого мгновенно оказался в левой ноздре Далибора, из которой тут же побежала тоненькая струйка крови. Сталь, находящаяся глубоко в носу, мгновенно остудила пыл незрелого зазнайки. Он, боясь сделать лишнее движение, дабы не повредить чего-нибудь внутри своей головы, аккуратно разжал правую ладонь, из которой на каменный пол библиотеки со звоном выпал меч. Вук с усмешкой заговорил прямо в ухо беспомощному противнику:
- Я оставлю тебе жизнь. Но не потому, что думаю, будто ты сделаешь правильные выводы и исправишься. И не потому, что мне жалко тебя из-за твоей молодости. Я не убью тебя сейчас потому, что ты самовлюблённый дурак, не представляющий серьёзной опасности, и если мне понадобится твоя никчёмная жизнь, то я смогу взять её в любой момент. Живи пока, наслаждайся позором.
Договорив, он извлёк клинок из ноздри Далибора, и, отстранив его от себя рукой, влепил сочный пинок под зад, от которого тот пробежал несколько шагов, едва не потеряв равновесия. Следующим пинком, Вук отправил в сторону обескураженного хозяина, валявшийся на полу меч. Подняв подкатившееся со звоном оружие, Далибор бросил взгляд на противника, раздумывая, не попытать ли счастья ещё раз. Ответный взгляд Вука пылал насмешкой. Было ясно видно, что он уверен, попробует Далибор напасть ещё хоть сто раз, и все сто раз, в итоге, получит свой заслуженный пинок под зад. И тот не решился. Отведя взгляд, и нервозно пытаясь вложить в ножны меч, который несколько раз становился клином посреди пути, предательски заставляя хозяина выглядеть ещё более жалко, Далибор быстро зашагал прочь из проклятого книгохранилища. Его спутники, застывшие на местах, просто боялись пошевелиться, не зная, что делать. Им помог Вук, резко обернувшись, сильно притопнувший в их сторону. Бедные разбои метнулись в стороны, стараясь обойти атамана как можно дальше, под самыми книжными стеллажами, и, не поворачиваясь к нему спиной, периодически друг на друга натыкаясь, покинули библиотеку вслед за Далибором.
***
Около часа спустя, в библиотеке снова появился главарь, и остальные атаманы. Духовлад снова решил собрать всех вместе, чтобы разом прояснить некоторые общие вопросы. При этом были приняты важные меры предосторожности: Мстивой провёл беседу с Вороном, а Духовлад с Ратибором, на предмет более терпимого отношения второго и четвёртого друг к другу. Те, вроде бы, поддались уговорам, и, оказавшись в одном помещении, поступили ещё лучше для всеобщего спокойствия: полностью друг друга игнорировали.
Главарь и атаманы снова сгрудились вокруг стола, за которым сидел Всесмысл, всё ещё изучающий толстенную книгу. Духовлад, собравшийся было обратиться ко всем присутствующим, вдруг заметил лишь начавший проявляться синяк, под глазом учёного доходяги.
- А что это у тебя под глазом? – с улыбкой спросил молодой главарь – Неужто книга скучная? Небось уснул, да мордой в стол…
Атаманы отозвались на шутку сдержанными смешками, а Всесмысл, наполнив взгляд достоинством, холодно ответил, чувствуя себя неуютно в роли всеобщего посмешища:
- Нет, не уснул. Это дружок твой заходил… Если б не Вук, небось все рёбра мне переломал бы…
- Это кто? Далибор? – резко стал серьёзным Духовлад.
- Ну, да – подтвердил Вук – Я отлучился на некоторое время, возвращаюсь, а он, ещё с двумя прихвостнями, уже вовсю дух выбивает из нашего учёного мужа! Я и предположить не мог, что у Всесмысла могут быть враги! Но я «работу» с теми тремя провёл, так что, думаю, возвращаться они не станут.
- Это что, месть за винный погребок, что ли?! – в изумлении округлил глаза Ворон, и брезгливо поморщился – Какой же, всё-таки, жалкий червь этот Опара! Да и блюдолизы его ему под стать!
- Винный погребок? – переспросил Вук, не понимая, о чём речь.
- Да Малыш решил выставить караул у здешнего винного погреба, – начал пояснять ему Ворон – Ну, чтоб наши не понажирались, как на медоварне. Пришли мы, значит, к погребу, а Опара со своими недоносками, уже там! Дверь, гады, ломают! Малыш ему говорит, мол, давай проваливай, а тот ни в какую! Да ещё и права качать начал! Ну, мы с Малышом объяснили ему, «что почём», так он, вроде, заткнулся и свалил. Видно, решил на задохлике, этом, отыграться… и нашёл же «врага»! Как с Батурием разберёмся, я его лично из крепости выгоню, вместе с его недоумками, чтоб воздух здесь не портили!
После завершающих слов Ворона, все присутствующие переглянулись. Черноволосый атаман, уже явно считал крепость достоянием Медвежьего Воинства, и покидать её не собирался даже после ликвидации угрозы со стороны войск Батурия. Но на этот счёт все промолчали, находя сейчас более уместным занятием обсуждение плана засады. Даже Ратибор, которому, судя по напряжённому выражению лица, хотелось высказаться более всех остальных, всё-таки нашёл в себе силы промолчать, помня о своём обещании избегать конфликтов с Вороном. Сам виновник неловкой паузы, как будто ничего и не заметил. Дабы не заострять на этом внимания, Духовлад велел Всесмыслу рассказать всем собравшимся о том, что ему удалось выяснить. Учёный доходяга с готовностью завёл длинную лекцию об устройстве крепости, о планах её охраны и обороны. Говорил он много и пространно, зачастую скатываясь к вещам обще познавательным, не имеющим прямого отношения к планированию засады. Было видно, что Всесмысл находится под большим впечатлением от прочитанного, и желание поделиться своими открытиями, просто разрывает его изнутри. Когда же он, наконец, окончил, главарь и атаманы, сгрудившись над планом Кременца, стали распределять силы, обсуждать наиболее удобные направления для атаки, если вместе с Батурием, в крепость попадут значительные силы его личной охраны. Так же было решено, донести через атаманов каждому в воинстве, что любое неоправданное проявление насилия в отношении прислуги крепости, будет жестоко наказываться: чернорабочие должны успокоиться. Не хватало ещё от них сюрпризов в самый ответственный момент.
Духовлад украдкой вглядывался в лица атаманов. Они были хмурыми, напряжёнными, но растерянности в них не было. Они готовы были принять надвигающийся грозный вызов судьбы, осознавая всю опасность, и в то же время, понимая ценность и уникальность своего шанса. Да, атаманы были готовы… Но был ли готов весь остальной сброд? Этот вопрос вселял наибольшие сомнения, тем более, что ответ на него можно будет получить уже лишь в самый роковой момент… Особняком держался Ворон: в нём не чувствовалось напряжения, присущего остальным атаманам. Он был воодушевлён, как будто собирался встретить очередной свой День Рождения, а не готовил засаду самому грозному князю Земли Ругов в его же собственной крепости. И Духовлад, отягощённый не только личными опасениями, но и чувством ответственности за всех, кого он привёл сюда, завидовал душевному состоянию черноволосого атамана.
Глава 14
Ночь в крепости прошла спокойно. У ворот, довольно часто сменяясь, стояли люди Ворона. На них можно было положиться, и за этот участок Духовлад был спокоен. То же самое касалось и винного погреба. Да и остальные разбои, утомлённые переходом и боем со стражей, завалились спать мёртвым сном, так что создавать проблемы было некому. А вот к самому Духовладу, сон долго не шёл. Он думал о предстоящих событиях, которые либо обеспечат воинству пожизненный достаток, либо обернуться для всех лютой смертью. Духовлад предпочёл развивать мысли в сторону благоприятного исхода, и стал думать о том, куда поедет со своими деньгами, когда все опасности будут позади. Осесть где-нибудь в Белом Крае? Вернуться в Славноград? Хотя, велика ли разница с большими то деньжищами? Купить дом. Свой собственный, большой дом! Завести семью… В этот момент, Духовладу вспомнилась молодая девушка из толпы слуг, что случайно натолкнулась на него сегодня, когда он разговаривал с Ратибором. Её испуганно (но, при этом так мило) округлившиеся глаза… Красивые губы, с которых слетел еле слышный возглас… Как торопливо она вновь затерялась в толпе чернорабочих… Всё это вновь и вновь всплывало в памяти молодого главаря, наполняя всё его естество неким нежным умиротворением. Она казалась такой слабой, нуждающейся в защите, и Духовладу захотелось предоставить ей эту защиту, оставшись возле этой девушки навсегда. Может быть, завтра повезёт снова её увидеть? Разморенный внезапно нахлынувшей нежностью, Духовлад в первый раз за долгие годы заснул улыбаясь.
Утро для главаря, началось с полного обхода крепости. На башне, возвышающейся над воротами, был установлен дополнительный дозор, задача которого состояла в подаче сигнала при первом же появлении дружины Батурия на горизонте. Афанасий уверял, что обычно дружина двигается довольно медленно, и с того мгновения, как она едва покажется, до того, как первые ряды пересекут линию ворот Кременца, пройдёт чуть ли не час. Расстояние действительно было приличным, и даже если управляющий преувеличивал, то времени занять свои места в засаде, у разбоев было предостаточно.
Проходя по двору крепости, от башни ворот к главному зданию, слева от него Духовлад увидел группу слуг, которые вчера занимались выносом мёртвых тел. Работа, очевидно, была окончена, так как чернорабочие стояли сбившись в кучу, и смиренно ожидали дальнейших распоряжений. Рядом стоял Афанасий, и оглядывал результаты их труда. Трупы были «разсортированы» на три части. Больше всего было стражей крепости. Высокородные господа, перебитые в зале совета, составляли вторую по величине кучу. Главной отличительной особенностью этой кучки было то, что практически на всех трупах, её составлявших, из одежды осталось лишь исподнее бельё. Остальные предметы их роскошных туалетов, украшали теперь различные части тел колоритных голодранцев, при подборе своих новых нарядов, не особо отягощавших себя вопросами цветовой и стилистической гармонии. Третью часть, числом всего-то чуть больше двух десятков, составляли погибшие разбои.
Афанасий стоял у той кучи, на которую были свалены мёртвые вельможи, и пристально смотрел на один из трупов, глубоко погрузившись в размышления. Духовлад подошёл к нему, и тоже взглянул на тело. Лицо несчастного было искажено ужасом, глаза выпучены от предсмертных страданий, а из уголка приоткрытого рта к уху, вела струйка запёкшейся крови. На его туловище, виднелись четыре колотые раны.
- Твой друг? – поинтересовался молодой боец, скорее, чтоб завязать разговор, чем из-за реального сострадания.
- Здесь не бывает друзей – безразлично отозвался управляющий, отвлёкшись от размышлений – Его звали Феофан, он был Главным Советником Батурия.
- Ты так на него смотришь, как будто он тебе не безразличен – объяснил своё предположение Духовлад.
- Простой интерес… Этого человека, погубили его же собственные интриги, когда он, казалось бы, уже достиг желаемого – философски заключил Афанасий.
- Да?! – притворно удивился главарь – А я думал, что его погубило чьё-то копьё, четырежды проткнувшее его тело…
- «Чьё-то копьё» – это всего лишь разящий перст судьбы! – отозвался управляющий, и объяснил своё видение – Человек, который привёл вас сюда – Волибор – имел под своим началом тысячу дружинников. И его дружинники любили его, как родного отца. Но Волибор – человек простого происхождения, а остальная военная элита, да и прочие высокородные господа, сильно раздражались его присутствием в своих рядах. Все они были более озабочены тщеславной гордостью, по поводу своего знатного происхождения, чем заботами о процветании Чёрного Края. Каждый раз, пока Волибор отсутствовал, выполняя очередное поручение князя, они, словно сговорившись, всячески чернили его в глазах Батурия, и тот, идя у них на поводу, стал сам затравливать тысячного, честно выполнявшего свои обязанности. Когда же избалованный, недалёкий сынок Феофана – Виктор – с горем пополам возмужал, заботливый папаша решил пристроить своего отпрыска на какую-нибудь высокую должность. Место Волибора было самым удобным, так как к тому времени недовольство Батурия этим тысячным было уже просто критическим. Я лично пару раз был свидетелем того, как Феофан настраивал князя против Волибора, посредством чего, для начала, впихнул сыночка в помощники тысячного. Когда, после первой облавы на ваше… Воинство, Волибору удалось уничтожить лишь небольшую его часть, Батурий просто вскипел от злости. Он сразу назначил Виктора на место Волибора, а того вообще хотел бросить в темницу. Феофан же, как будто бы вступился за опального тысячного, упросив князя дать тому последнюю возможность, отрядив для него пару сотен ополченцев. Ополченцы – совсем не важная замена дружинникам, да и числом намного меньше. Со стороны казалось, будто главный советник сочувствует Волибору, но на самом деле, думаю, он хотел, чтоб тот сгинул, выполняя это задание. Тогда бы его сыночку, никогда б не сумевшему добиться такого положения своими силами, уже никто не сумел бы помешать укрепиться на должности. Но Волибор, видимо понимая, что с таким отрядом успеха не добьётся, вступил с вами в сговор, и привёл в Кременец. И вот теперь Феофан, как и многие другие, почитавшие себя за образец светлого ума, лежит здесь, сражённый разбойничьей рукой. И я твёрдо уверен, что выступи Волибор на вас с тысячей своих дружинников, отбиться вам, было бы не суждено, а все эти господа, до сих пор расхаживали бы по просторным залам Кременца, гордясь своей значимостью и происхождением. И ещё о Волиборе: он честный человек. Я вижу, как он терзается сомнениями, думает, что поступил неправильно. Не делай ему зла. Если сумеешь убедить его помогать вам и впредь, он принесёт вам много пользы, помяни моё слово!
Духовлад ничего не ответил, но Афанасий ответа и не ждал. Он видел, что сказанные слова были восприняты молодым главарём, и заставили его задуматься. Дабы избежать неловкой паузы, управляющий резко поменял тему разговора:
- Так что делать с телами?
- В крепости есть место, где их можно было бы зарыть? – осведомился главарь.
- За главным зданием есть небольшой сад, разве что там…
- Вполне подойдёт.
- Как хоронить ваших погибших? – уточнил управляющий.
- Хорони всех вместе, в одной яме. И господ, и стражу, и наших.
- Это не моё дело – бесцветно заявил Афанасий – Но остальные Ваши люди, могут быть недовольны таким отношением к своим погибшим товарищам.
Духовлад посмотрел в глаза управляющему, и ответил ему его же словами:
- Здесь не бывает товарищей. Если бы таковые были у этих несчастных, то они бы уже сами занялись погребением своих близких. Валите всех в одну яму, нет сейчас времени на церемонии. К тому же, представь, какая честь для выходцев из крестьянских семей, гнить бок о бок с высокородными господами!
- Как будет угодно – ответил Афанасий, не проявив никакой реакции на неуместную иронию.
Покончив с этим вопросом, Духовлад продолжил обход. Несколько раз ему навстречу выходили группы из нескольких слуг, следовавших к местам выполнения своих обязанностей. Молодой боец невольно искал среди них взглядом ту девушку, о которой думал перед сном, и наконец увидел её. В её глазах, которые она вновь отвела, снова блеснули испуг и смущение, а её ножки, торопливо семеня, унесли свою хозяйку прочь. Духовлад, улыбаясь, провёл её взглядом, выказывая своё расположение. Настроение молодого главаря улучшилось, что серьёзно облегчило моральный груз, от предстоящего испытания. Когда же главарь добрался до жилых помещений прислуги, то застал здесь небольшое представление, находящееся в самом разгаре. Ратибор, так и не остывший от желания расстаться со своими волосами, видать, едва проснувшись отыскал брадобрея, обслужившего вчера Духовлада, и теперь тот брил ему голову прямо на улице. Наблюдала за этим довольно большая толпа разбоев, терзаемых любопытством. Молчан хоть и заметно нервничал, но по сравнению со вчерашним ужасом, будучи охваченный которым он обрил главаря, теперешнее его состояние, было сущим пустяком. Теперь руки вели бритву ровно, да и вообще дело спорилось гораздо быстрее. Наблюдавшие хранили молчание, следя за каждым движением мастера.
Наконец дело было сделано. Ратибор встал, и полапав свою гладкую макушку, довольно похлопал брадобрея по плечу, после чего на словах поблагодарил за отличную работу, и велел в случае, если кто из разбоев обидит Молчана, немедленно найти его – Ратибора – и, не стесняясь об этом рассказать. После обретения столь мощной протекции, в лице рыжебородого здоровяка, брадобрей явно очень воспрял духом. Разбои, следившие за действом, увидев, что мастер освободился, стали наперебой просить, чтоб тот обрил и их, но делали это, как могли вежливо, памятуя о Ратиборовом заступничестве. Кто-то оценил практичность такой «причёски», кто-то просто хотел подражать могучему Ратибору. Как бы то ни было, желающих обрить голову было более чем предостаточно.
Духовлад задержался здесь, с интересом наблюдая за происходящим. Хоть брадобрей и получил столь мощную защиту, что мог бы сейчас спокойно послать подальше всех желающих обриться, ничуть не опасаясь ответного сквернословия, а не то что рукоприкладства, но, видимо, будучи человеком мягкосердечным, не умеющим отказывать доброму слову, взялся-таки за удовлетворение страждущих. Но спустя пару десяткв обслуженных голов, в его облике стали проявляться признаки усталости, как моральной, так и физической. Тут из числа разбоев выделилось несколько предприимчивых особ, быстро смекнувших, что такое дело, как бритьё чужих голов, может стать теперь в воинстве весьма популярным. А если что-то является популярным, его обязательно нужно сделать доходным. Хитрецы вежливо предложили Молчану помощь на следующих условиях: тот выдаёт им инструмент, показывает, что и как делать, и просто будет следить за своими подмастерьями, сложив руки на груди. Брадобрея это вполне устроило, и он тут же провёл урок, для желающих овладеть его навыками. Ученики, вроде бы всё усвоившие, в итоге получили от Молчана по бритве, и приступили к полировке своего мастерства. Один из них очень быстро потерял интерес к своему новому занятию… вместе с сознанием. Бедолага умудрился довольно сильно порезать одного из своих товарищей, и тот, возмущённый таким вопиющим непрофессионализмом, вскочив, с рёвом заехал «мастеру» кулаком в челюсть. «Мастер» отправился в полёт в одном направлении, а используемый им инструмент в другом. Над неумехой с пару минут поржали всей толпой, и забыли о нём. Следующий неопытный брадобрей, заканчивавший работу неудачника, делал это весьма аккуратно и тщательно, будучи отлично мотивирован участью предшественника.
Духовлад с улыбкой наблюдал за пёстрой и суетной толкотнёй, быстро обрастающей всё новыми выбритыми макушками, становясь, благодаря этому, более однородной. Повинуясь неизвестному внутреннему порыву, молодой боец повернул голову и снова увидел столь глянувшуюся ему прежде девушку. Та проходила всего-то метрах в двадцати, тоже глядя на него. Заметив, что объект пристального изучения так же на неё уставился, она снова стыдливо спрятала взгляд, и ускорила шаг. Духовлад снова с улыбкой проводил её взглядом, пока та не скрылась за главным зданием крепости. По телу вновь прокатилась нежная, тёплая волна. Его влекло к этой девушке… Хотелось хотя бы просто побыть рядом, поговорить… Его увлекли за собой мечты. Пригрезилось, будто они одни в этой крепости. Нет никакого Медвежьего Воинства, нет ни князя Батурия, ни его дружины. Кругом покой, и весь мир только для них. Они сидят во внутреннем парке Кременца, и неторопливо беседуют. Она улыбается, но всё ещё смущённо прячет взгляд, лишь изредка поднимая на него свои большие, красивые глаза, тут же снова отводит их, заливаясь румянцем… Духовлад помотал головой, отгоняя сладостное наваждение: нет, сейчас не время. Сначала нужно избавиться от угрозы. Потом у него будут деньги, будет возможность уехать куда угодно… Он заговорит с ней только тогда, ведь ТОГДА ему будет что предложить ей… Такая красивая девушка, достойна самого лучшего!
Около четверти часа в сознании Духовлада шла борьба между тем, о чём хочется думать, и тем, о чём думать надо. Наконец мысли успокоились, снова склонившись в пользу второго, и главарь даже снова отвлёкся на оживлённую сутолоку среди разбоев, столь жаждущих изменения своего внешнего вида. Как вдруг, из главного здания раздался истошный женский визг. Духовлад встрепенулся, и стремглав бросился на крик. Сердце его почти что выпрыгивало из груди, так как он был твёрдо уверен в том, кому именно принадлежит этот крик. Большинство разбоев, так же услышавших визг, только на мгновение повернули головы в сторону главного здания, и тут же вернулись к более насущным занятиям. Но некоторые, всё же поспешили за главарём, более движимые любопытством, чем переживанием за участь надрывающегося человека.
***
С самого утра Сбыслава была в заботах. Правда, заботы эти не имели ничего общего с заботами остальной прислуги крепости. Целью её стараний, являлся поиск молодого главаря, дабы напомнить ему о себе, промелькнув где-то неподалёку. При этом, слишком много расхаживать по крепости, заглядывая в каждый закоулок, ей тоже вовсе не хотелось. Сбыслава поймала на себе уже немало жадных взглядов ужасных, чумазых оборванцев, во власти ватаги которых, теперь находился Кременец. Но у неё была цель, и если на пути к этой цели она подвергнется некой нежелательной форме насилия… Что ж, это всего лишь издержки. Не убьют же её, в конце концов! Это может даже помочь, если правильно преподнести себя, как жертву. Последняя мысль задержалась в её сознании, показавшись незаконченной, и она стала понемногу её развивать. Молодому главарю явно импонировал образ испуганной скромницы, так удачно выбранный Сбыславой. Подобный мужской психотип был хорошо известен обольстительнице: такие мужи, отличаются навязчивым желанием защитить объект своей симпатии, одарить чем-то действительно ценным, быть постоянно физически полезным для него. Значить, нужно предоставить ему такую возможность! Возможность защитить?.. Для начала это как раз то, что надо. А от кого приятнее всего защищать? Конечно же от того, кого и так ненавидишь! От врага уж точно никто не будет выслушивать оправданий… Сбыслава сама себе хищно улыбнулась: роли распределены, дело за подходящей сценой…
Действуя по своему отработанному методу – перемещение по двору крепости от одной группы занятых делом работников, к другой – Сбыслава отправилась на поиски своего просчитанного избранника. Снова её сопровождали косые осуждающие взгляды чернорабочих, рядом с которыми она начинала отираться, и снова она никак не реагировала на них, отмечая про себя, как приятно иметь дело с перепуганными недоумками, которые не станут подымать шум из-за её поведения, поддаваясь страху тоже подвергнуться наказанию. А вдруг?! Так, за компанию, чтоб неповадно было!
Следуя вместе с одной из таких групп, она, наконец, прошла рядом с объектом своих стараний, изобразив «дежурное» смущение, но при этом следя уголком глаза за главарём. По радости на его лице, Сбыслава поняла: он её помнил, и желал видеть. Обольстительница ликовала. Такая лёгкая победа… Хотя нет, ещё не победа. Впереди ещё самое ответственное дело, и она продолжила курсировать по крепости, в поисках последнего действующего лица своего замысла.
На это тоже не пришлось потратить много времени. Человек с обожжённым лицом, которого она искала (тот самый, что так дерзко пререкался с молодым главарём), находился сейчас неподалёку от бывших бараков стражи. Он сидел в окружении десятка людей, бойко им что-то растолковывая, оживлённо при этом жестикулируя. Создавалось впечатление, что его серьёзно «понесло», и закончит он свой горячий монолог не скоро. Сбыслава решила вернуться к жилым помещениям для прислуги, на подходе к которым, она в последний раз видела главаря разбоев.
Когда девушка добралась туда, то обнаружила массовый сеанс бритья, за которым с интересом наблюдал «виновник» её трудов. Не было заметно, чтоб он собирался идти куда-нибудь ещё, и Сбыслава решила, что звёзды встали, как нужно. Именно сейчас она осуществит задуманное, ждать не имеет смысла! Ещё раз «случайно» подвернувшись главарю, дабы убедиться, что тот не утратил специфического интереса к её персоне (взгляд Духовлада подтвердил, что сомнения напрасны), Сбыслава так быстро, насколько позволяли её хитроумные манёвры при передвижении по крепости, вернулась обратно к баракам стражи. Человек с обожжённым лицом, всё ещё читал горячую проповедь своим последователям. Проходя метрах в пятнадцати от сборища так, чтоб её видел лишь оратор, а рассевшиеся перед ним разбои располагались к ней спиной, Сбыслава остановилась, и томным взглядом уставилась на изуродованного атамана.
Опара, как раз нащупавший ораторский кураж, поймал на себе этот взгляд, и едва не поперхнулся собственными словами. Изуродованный ещё в раннем детстве, он никогда не пользовался благосклонностью противоположного пола. Возможно, именно из-за этого и имел столь скверный характер. В плане половых связей, ему приходилось довольствоваться изнасилованиями во время налётов, и сам себя он убеждал, что этого вполне достаточно. Но стоило красивой девушке подать темный намёк, что он интересен ей, как мужчина, Опара тут же потерял голову. Чтобы прийти к выводу, что здесь что-то не так, не нужно было обладать большим умом, но проблема Опары состояла в том, что он сам рад был обмануться.
Торопливо «свернув» свою пропаганду, с помощью нескольких предложений, высказанных достаточно сбивчиво, да и между собой не особо связанных по смыслу, Опара, обойдя своих изумлённых последователей, поспешил за удаляющейся Сбыславой. Проводившие его недоумевающими взглядами сторонники, увидев объект преследований своего вождя, стали одобрительно усмехаться, и отпускать льстивые комментарии, адресованные «постельным» возможностям Опары, мол, сейчас он ей задаст! Если бы среди сторонников этого, никем не признанного атамана были люди, способные мыслить, чьи жизненные интересы шли бы дальше еды, сна и удовлетворения естественных потребностей, то они бы задумались, стоит ли следовать за лидером, способным бросить всё, ради обольстительно улыбнувшейся ему девки. Но, так как его сторонники отличались недальновидностью и крайней несамостоятельностью, им это наоборот показалось положительным проявлением, роднящим их лидера с ними.
Сбыслава пошла в сторону главного здания, периодически томно оглядываясь, а за ней, словно привязанный, плёлся Опара, разве что не вываливший язык, чтоб совсем уж походить на весеннего кобеля. Его не интересовало ни куда его ведут, ни сколько будет длиться путь. Ему вполне хватало ЗНАТЬ, ЧТО его ТАМ ждёт.
Обольстительница знала крепость, как свои пять пальцев, и найти укромное, но легкодоступное место, для неё не представляло большой проблемы. Она поднялась по ступеням крыльца главного здания, переходящему в подобие длинного балкона, и пошла вдоль череды дверей. Дойдя до глубокой, укромной ниши в стене, Сбыслава скрылась в ней, бросив последний вожделенный взгляд на своего преследователя. Тот, спустя несколько секунд, тоже нырнул в полумрак ниши, облизывая пересохшие от волнения губы. Опара суетно, дрожащими руками, задрал подол её платья, и уже стал развязывать пояс, поддерживающий его штаны. Сбыслава, вроде бы сначала нежно обнявшая его обеими руками, внезапно стала истерично кричать, но Опара, до крайности разгорячённый первобытным желанием, не обратил на это никакого внимания, продолжая свои «приятные хлопоты».
***
Духовлад как будто взлетел на длинный балкон главного здания, почти не касаясь ступеней. Любопытствующие разбои, следовавшие за ним, едва поспевали. Молодой боец сломя голову бежал на непрекращающийся визг. Добежав, наконец, до ниши в стене, из которой и доносился резавший ухо звук, главарь запустил в неё руку, и извлёк оттуда за шиворот недоумевающего Опару, штаны которого уже были спущены по колено. Последнее обстоятельство не давало шагнуть полноценно, и ему приходилось часто семенить, угрожающе при этом потрясая оголённым и возбуждённым половым жезлом. Извлёкши насильника на свет божий, Духовлад хотел было свернуть ему челюсть кулаком, но в последний момент передумал… И уже в полёте расправив кулак, впечатал Опаре сочную оплеуху. От мощного удара, неудачливого любовника понесло в сторону, и часто переставляемые им ноги, предательски спутанные спущенными штанами, едва смогли выполнить свою функцию, с трудом удержав тело в положении «стоя». Тут же из ниши выскользнула Сбыслава и, одёрнув подол, с «искренним» плачем бросилась на грудь главаря. Она прижалась к нему своей грудью настолько сильно, что Духовлад почувствовал, как у него в штанах стало что-то оживать. Спешившие за главарём разбои видели всё, и уже шушукались между собой, делясь впечатлениями. Опара, разражённый праведным гневом из-за такого бесцеремонного к себе отношения, сумбурно хватался то за штаны, то за рукоять меча, как будто не мог решить: привести себя в порядок, а потом уже требовать сатисфакции, или броситься в драку так, как есть. Главарь же, заметив его воинственные порывы, деликатно отстранил от себя девушку и, выхватив меч, хищно оскалился. Опара, узрев, что противник без сомнения готов принять бой, мгновенно опомнился. Инстинкт самосохранения заботливо напомнил ему, что сам он никогда не имел репутации грозного бойца, а вот главарь уже успел прославиться, как ловкий рубака. Оставив в покое меч, Опара подтянул на место штаны, и возмущённым тоном увёл конфликт от плоскости физической, в плоскость дипломатии:
- Ты что себе позволяешь, щенок?! Руку на меня поднял!
После такой затрещины, для любого достойного мужа, не было другого выхода, кроме как немедленно броситься в бой, и потому, эта возмущённая претензия со стороны выглядела невероятно жалко. Безусловно, это оценили присутствующие разбои.
- Это ты, я вижу, решил, что можешь позволить себе больше остальных – леденящим тоном отчеканил Духовлад, презрительно глядя на противника – Было решено, и доведено до всех: насилия прислуге крепости не чинить!
- Насилия?! – негодующе переспросил Опара – Да эта девка сама хотела!
- Ну да, на всю крепость было слышно, как она «сама хотела»! – усмехнулся в ответ главарь. Среди собравшихся свидетелей, тоже послышались смешки. Они явно симпатизировали молодому бойцу.
Лишь в это мгновение осознав, как всё произошедшее выглядит со стороны, взбешённый бессилием Опара взревел, указывая пальцем на Сбыславу:
- Подставила! Она меня подставила! Эта шлюха заодно с подлым щенком!
- Знаешь Опара, – спокойно, но твёрдо заявил молодой боец – Мне уже порядком надоело твоё пустозвонство. Мы свободные люди, и вправе говорить всё, что вздумается. Но за сказанное нужно отвечать. Скажешь ещё слово, и будешь отвечать… в поединке.
Понимая, на каких тонких гранях сейчас балансирует, Опара молча покинул сцену своего позора. Проходя сквозь толпу разбоев, сбежавшихся на визг, и теперь молча провожавших его насмешливыми взглядами, неудачливый любовник сгорал от стыда. Он ненавидел всех: подлую девку, выскочку-главаря, глазевших со всех сторон свидетелей… Опара был далёк от того, чтоб успокоиться, холодным рассудком оценить сложившуюся ситуацию, и действовать далее по средствам взвешенных выводов. Вместо этого, в душе он рвал и метал, грозясь отомстить всем. Как именно? Об этом он сейчас тоже не думал. Всё его естество было пропитано бурлящими негативными эмоциями, которым суждено было стать шаткой основой его дальнейших действий.
Духовлад молча проводил противника тяжёлым взглядом. Он прекрасно отдавал себе отчёт, что упустил отличную возможность разделаться с внутренним врагом. А тем временем «спасённая» девушка, с новой силой залилась горькими слезами, припав к его груди.
Собравшиеся разбои, понимая, что далее динамичных событий ждать бессмысленно, стали расходиться по всем углам Кременца, неся с собой новость о произошедшем инциденте, разумеется, каждым по-своему улучшенную.
В итоге спаситель и спасённая, остались наедине.
- Как твоё имя? – поинтересовался главарь успокаивающим тоном.
- Сбыслава – всё ещё всхлипывая, отозвалась та.
- Меня зовут Духовлад. Этот человек сделал тебе что-то плохое? – спросил молодой боец, попутно понимая глупость своего вопроса.
- Нет, не успел… Но если бы не ты… – Сбыслава снова разразилась стенаниями.
Чувствуя себя неуютно, молодой боец попросил девушку успокоиться, и собрался оставить её, сославшись на важные дела. Но та ещё громче пустилась в плач, причитая о том, что ужасно боится. Отделаться от неё Духовладу удалось, только лишь пообещав, что он проведёт её до жилых помещений прислуги, и впредь обязательно будет навещать.
***
К вечеру слух о новой перебранке между Опарой и Духовладом, уже расползся по всему Медвежьему Воинству. Настроения в непостоянной среде лесных грабителей изменились на диаметрально противоположные вчерашним. Если всего лишь сутки назад, большинство голодранцев осуждало план засады на князя, то теперь все, практически поголовно, поддерживали эту идею. Среди разбоев ходили рассуждения следующего характера: если нам удалось захватить медоварню, перебив сотни охранников, удалось на той же медоварне отбиться от людей Батурия, устроивших облаву (невежественные оборванцы, о разнице между дружинниками и ополченцами, разумеется, не ведали), да ещё и крепость князя захватили почти без потерь, так неужто не перебьём мы пару дюжин телохранителей Батурия?! Иногда дело доходило до откровенного бахвальства, с призывом встретить дружину вообще в «чистом поле», но таких, оторвавшихся от действительности «стратегов», быстро заставляли замолчать, коллективно поднимая на смех.
У такой резкой смены настроений, была и ещё одна причина: человеком, олицетворявшим призыв «разделить добычу и уйти», был Опара, но теперь его никто всерьёз не воспринимал. Несколько десятков свидетелей неудачного спаривания непризнанного атамана, передали увиденное в самых ярких красках, особо скрупулёзно описывая эпизод с оплеухой. Акцент делался на трусливом поведении Опары, оставившего упомянутый эпизод без внятного ответа, а за подобным лидером не желали следовать даже голодранцы из Медвежьего Воинства.
Сам Опара, разумеется, в кругу сторонников рассказывал свою версию случившегося, в которой Духовлад напал на него сзади, а ударив, быстро отбежал. Когда же оскорблённый Опара ринулся на подлого обидчика, дабы восстановить свою поруганную честь, между ними уже выросла стена, из сторонников действующего главаря, которые просто не дали до него добраться. Сторонники Опары вполне поверили (или сделали вид) в то, что дело было именно так, как рассказывал их лидер. В особенности в это поверил Далибор. Он ничуть не сомневался в том, что Духовлад способен на такую манеру поведения, более того, считал, что она полностью в его духе, и действовать по-другому тот просто не способен.
Теперь Опара и его сторонники, совсем выделились в отдельную группу внутри Воинства. Они держались кучно, ни с кем не общаясь, ненавидя всех, будучи презираемы всеми. Но сам Опара отнюдь не «опускал руки» в борьбе за место главаря. Да, да! Ему ни на мгновение не пришла в голову мысль, что его позиции безнадёжны! Он считал, что большинство разбоев просто обмануты подлым щенком, а его священная обязанность состоит в том, чтоб открыть им глаза на правду. И почвой, надёжной основой для его заблуждений, служила группка дураков, окружавших его, и соглашавшихся с каждым его словом, почитая Опару за образец светлого ума. Теперь же «образец светлого ума», сидя в окружении злящихся на весь мир сторонников, в полголоса прояснял им план дальнейших действий.
- Они думают, что распустив по всему воинству грязные слухи обо мне, смогут заставить меня сдаться – голос Опары звучал уверенно, даже с некой насмешкой, что вдохновляло его недалёких последователей – Как бы не так! Скорее всего, князь, не подозревающий о засаде, действительно сгинет в ловушке, но дружина то никуда не денется! Крепость осадят так, что даже мышь не проскочит. Стены Кременца считаются неприступными, так что дружинники за напрасной гибелью лезть на них не станут. Будут брать измором. Посидим взаперти день, другой, неделю, месяц… Сами увидите, как на проклятого щенка всё Воинство вызверится! Все, даже те, кто сейчас горой за него стоит. А мы это дело ускорим: с этого дня, ни в каких выдумках молокососа мы участвовать не будем! Все его распоряжения будем игнорировать! А когда начнётся осада, когда с каждым днём число недовольных этим выскочкой будет расти, мы станем той силой, к которой они смогут примкнуть. Мы будем становиться всё сильнее и сильнее, и вскоре задавим этого недоноска!
- А как же дружина? – спросил один из слушавших – Осаду они-то не снимут.
- Дружина? – переспросил Опара. По всему было видно, что в своих стратегических расчётах, он до этого этапа ещё не доходил – Так им тоже осаду не сладко держать будет! Постоят, постоят, остынут, и сами будут мечтать, чтоб всё побыстрей закончилось. Переговоры с ними проведём. Скажем, будто щенок это всё затеял, и выдадим им его на смерть лютую… И ещё тех, кто с ним до последнего оставаться будет. А себе свободный выход выпросим…
- А добыча? – не унимался беспокойный слушатель.
- Добыча? – снова впал в ступор Опара, раздражённый этими несвоевременными вопросами – Как дойдёт дело до добычи, решим что-нибудь! Нечего впереди телеги бежать! Со щенком разберёмся, а там всё само собой наладится!
Хоть не прояснившиеся вопросы волновали так же и других сторонников непризнанного атамана, но от дотошных расспросов они, всё же, решили отказаться: Опара умный, ему виднее. С этой самой минуты, они и стали все вместе «игнорировать распоряжения», и ждать, когда к ним толпами побегут недовольные Духовладом… присоединяться.
***
В ожидании возвращения князя в Кременец, Духовлад практически всё время находился в движении. Он раз за разом появлялся на различных дозорных постах, что сильно стимулировало разбоев, которым доверили столь ответственное задание. Нередко его сопровождал Мстивой или Ратибор, но активность главаря, подстёгиваемого чувством тотальной ответственности, была просто поражающей. Несколько раз просыпаясь посреди ночи, он каждый раз выходил на новый обход, дабы убедиться, что дозорные бодрствуют.
Вук всё время пропадал в библиотеке, оберегая коптящегося над фолиантами Всесмысла от возможных нападений.
Ворон не делал ничего, кроме того, что изредка прогуливался по крепостному двору, с умиротворённой улыбкой осматривая новые владения Медвежьего Воинства, явно испытывая чувство глубочайшей гордости. И если все остальные разбои, включая главаря и атаманов, в большей или меньшей степени испытывали моральное напряжение, в связи с предстоящими судьбоносными событиями, то настроение Ворона было наоборот приподнятым. Он как будто вожделел того, чего остальные ожидали с опаской.
Так же Духовлад, как и обещал, навещал «жертву нападения» Опары. С ним Сбыслава была кроткой, застенчивой, но не забывала показывать, что общество молодого главаря ей очень приятно. В её обществе Духовлад действительно отдыхал, неспешно беседуя на отвлечённые темы. Он сожалел, что не мог подолгу отдаваться этому занятию, она же ни разу не пыталась задержать его, но всегда выглядела расстроенной, когда молодой главарь покидал её. С завистью наблюдавшая за этим Дарина – «подруга» Сбыславы – удивлялась, с какой простотой та всё крепче привязывала к себе своего «спасителя», практически ничего для этого не делая.
Однажды она даже льстиво выразила своё восхищение Сбыславе:
- Как же я рада за тебя, подруга! Этот молодой, который главный у разбоев, души в тебе не чает! Ты так ловко его окрутила, почти ничего для этого не делая! А если затянешь его в постель, то он, наверное, вообще станет твоим рабом!
Сбыслава легко справилась с желанием смерить «подругу» насмешливо-презрительным взглядом, и поучительно ответила:
- Тела одинаковы у всех женщин, а для того, чтобы сделать мужчину рабом, нужно убедить его в своей особенности, неповторимости. Для этого нужен ум, но обладают им немногие. Только эти немногие и могут порабощать мужчин. Постель? Ею нужно завершать дело, а не начинать с неё. К тому же, может быть этот молодой главарь уже достаточно подготовлен мною к «завершающему шагу», но он ещё не разобрался с Батурием. Он получит меня только после того, как победит князя!
***
Четвёртый день пребывания разбойного воинства в Кременце, выдался непогожим: небо было затянуто серыми облаками, и всё время, с небольшими перерывами, моросил мелкий, противный дождь. К полудню во двре крепости поднялся сильный переполох, так как дозорные на башне ворот заметили на горизонте передовые отряды дружины Батурия. Мстивой, который взял на себя труд назначать дозорных и присутствовать при их смене, многократно инструктировал выбранных разбоев бежать с докладом, при появлении неприятеля, либо к нему, либо к главарю, не распространяясь по пути о приближении княжьей дружины. Но дозорный, нёсший весть, в приступе небывалого волнения растерявший остатки ещё не пропитых мозгов, пробегая по двору крепости, истошным воплем оглашал появление неприятеля. Слышавшие его разбои, которым тоже многократно объяснялся план действий в этой ситуации, позабыв обо всём, так же отдавались панике, бегая взад-вперёд по двору, беспрестанно друг на друга наталкиваясь. Как и следовало ожидать, приемлемое хладнокровие сохранили только люди Ворона, которые и помогали атаманам буквально заталкивать ополоумевших голодранцев на обозначенные для них позиции.
Согласно предварительного расчёта, разбойное войско делилось на три части. Духовлад, Ворон и его люди, как самая сплочённая и надёжная сила, должны были занять позицию в башне ворот. На случай, если в крепость вместе с князем войдут значительные силы его личной охраны, они должны были удержать оборону этой башни, дабы не допустить противника в помещение, где располагался механизм управления герсой, так как именно туда будет направлен ответный удар, с целью открыть проход в крепость для остальных сил князя. Вторая группа, в которой верховодили Вук с Ратибором, должна была занять позицию в казармах крепостного гарнизона, а третья, под предводительством Мстивоя – в главном здании крепости. Последние две группы, должны были по условному сигналу одновременно атаковать с двух сторон людей Батурия, оказавшихся в во дворе Кременца. А с третьей стороны, должны были ударить Духовлад и Ворон.
Во время ранее описанного переполоха, Опара, с десятком своих сторонников, согласно предварительной задумке непризнанного атамана, пробрались к винному погребу, оставшемуся теперь без охраны. Без помех доломав дверь, они, наконец-то, проникли внутрь. Один из Опарыных людей отстал от собратьев, так как отлучался по большой нужде, и теперь спешил воссоединиться с единомышленниками… и напитками, хранящимися в погребе. Он был уже почти у цели, когда его перехватил Ворон, решивший пробежаться по закоулкам, в поисках возможных уклонистов от Общего Дела.
- А ты куда собрался?! – злобно процедил атаман в ухо неудачнику, крепко схватив его на шиворот. Он легко узнал в пойманном уклонисте одного из последователей Опары, что было немудрено, благодаря малому общему числу оных.
- Так… Это… я… в общем… – испуганно пробубнил тот несуразицу, с откровенным сожалением глядя на винный погреб, до которого ему оставались считанные шаги.
Ворон проследил за его взглядом, увидев выломанную дверь, всё понял, и вновь повернулся к пойманному уклонисту с презрительной гримасой:
- Вон оно что! Знаешь, тебе несказанно повезло, ублюдок: сегодня ты будешь сражаться среди лучших!
Сказав это, он так и потащил «ублюдка» за собой, держа за шиворот.
Притащив пойманного в башню ворот, Ворон предъявил его Духовладу со словами:
- Вот, перехватил этого возле винного погреба. Похоже, Опара со своими прихвостнями, всё же добрались до хмельных напитков! Сейчас возьму ещё людей, и мы за бороды притянем сюда этих недоносков!
- Нет, – спокойно и уверенно возразил ему главарь – Не до них сейчас. Их время придёт позже.
Поразмыслив, Ворон согласился с тем, что сейчас есть дела поважнее. Но его насторожило одно обстоятельство: Духовлад, услыхав о поступке Опары, ничем не выказал ни удивления, ни возмущения. Толи он так хорошо владел собой, толи ожидал такого развития событий… А может и надеялся на них.
Передав неудачливого уклониста в руки своих людей, с указанием как следует наблюдать за ним, дабы снова не попытался сбежать, Ворон, вместе с Духовладом, направился в помещение, располагавшееся прямо над воротами крепости, то самое, в котором находился механизм управления кованой решёткой. Здесь их уже ожидал Афанасий. Как человек, способный узнать Батурия, он должен был дёрнуть рычаг, освобождающий герсу, сразу после того, как князь войдёт на территорию крепости. Все трое заняли места у узких бойниц, молча наблюдая за огромной, медленно подползающей гусеницей, состоящей из конных и пеших дружинников.
В томительном ожидании, минуты растянулись в часы. Порой казалось, что окаянная колонна почти не движется, но, наконец, её передовые шеренги, стали хорошо различимы. Возглавляла дружину телега, на которую была установлена клетка. В этой клетке виднелась человеческая фигура, в длинном плаще с просторным капюшоном, скрывающем в своей тени лицо узника. Человек сидел на полу клетки, обняв руками колени.
- А кто это? В клетке, возглавляющей колонну – спросил Ворон у Афанасия.
- Кто знает… – равнодушно отозвался тот – Уж точно человек, чьей судьбе не стоит завидовать.
Заехав в ворота Кременца, из вида скрылась телега. За ней первая шеренга всадников в блестящих стальных нагрудниках… Вторая шеренга… Третья… Это была личная охрана Батурия.
- Вон он! – оживился управляющий – Вон князь.
Строй всадников ехал в шеренгу по два. На определённом участке строя шеренги прерывались, и в этом разрыве ехал только один всадник. Это и был Батурий. Строй, тянувшийся впереди него, насчитывал около полусотни телохранителей. Стало быть, именно с таким количеством придётся иметь дело разбойному войску.
Духовлад, которого пробирала волнительная дрожь, понимал, что с таким отрядам разбои справятся… Если не дрогнут, и не начнут разбегаться. Ранее он переживал, что отсутствие часовых стражников у ворот, может вызвать подозрения у телохранителей, и если те проявят бдительность, попросив князя не входить в крепость, пока не прояснится столь подозрительное обстоятельство, то весь план засады пойдёт насмарку. Но, похоже, всё обошлось, в чём разбоям немало помогла погода: телохранители князя стремились поскорее укрыться от противно моросящего дождя, даже не допуская мыслей о возможности нападения в само;й цитадели своего господина. Нервная дрожь в руках понемногу усиливалась, и молодой боец истово умалял Судьбу, чтоб уже поскорее начался бой.
Было видно, как за длинной чередой телохранителей князя, идущих впереди и позади него, на некотором расстоянии от крепости, останавливалась остальная дружина, готовясь разбивать лагерь.
Но вот Батурий почти приблизился к воротам, и Духовлад с Вороном поспешили к выходу из башни ворот, дабы возглавить атаку, оставив при Афанасии двух человек, дабы тот в последний момент не выкинул чего непредвиденного. Уже на ступенях, ближе к основанию башни, протискиваясь сквозь толпу разбоев, битком набившихся в тесное помещение, главарь услышал, как с грохотом рухнула кованая решётка, от чего даже по могучим каменным стенам башни, прокатилась дрожь.
- Сигнал! – что есть мочи прокричал Духовлад, и заранее назначенный человек, находившийся у самого выхода из башни, что было сил приложился к сигнальному рогу. Над крепостью раздался глубокий вой условного сигнала к атаке, и с двух сторон – из казарм стражи замка и главного здания – на опешивших телохранителей князя, ринулись визжащие ватаги разбоев.
Батурий, будучи глубоко погружён в размышления, заезжая в крепость, даже подпрыгнул в седле, когда за его спиной упала тяжеленая решётка, раздавив двух позади идущих телохранителей вместе с лошадьми. Мгновение собираясь с мыслями, силясь понять, что произошло, он исступлённо пялился на, смешавшиеся в кровавую кучу, останки людей и животных. Но услыхав глубокий гул рога, а за ним и свирепые кличи нападавших разбоев, тут же всё осознал. Всё его естество вскипело гневом: покушение! В его же крепости!
- Ко мне! – заорал Батурий телохранителям, спрыгнув с бесполезного в данной ситуации коня, сняв щит, закреплённый за седлом, и выхватывая меч.
Атакующей волне разбоев, с двух сторон обогнувшей телегу, на которой была установлена клетка с пленником, удалось стянуть с коней нескольких телохранителей князя, не успевших сориентироваться, и что-либо предпринять. Толпа подмяла их под себя, во время чего, они были беспощадно исколоты копьями. Но на этом успехи разбоев закончились: остальные телохранители быстро спешились, тут же нанося тяжёлые шлепки по крупам своих лошадей, и быстро, но без паники, отступили для перегруппировки. Животные, ошарашенные резким появлением шумной, несущейся на них, толпы людей, получая сзади жгучие удары, инстинктивно бросались прочь от источника внезапной боли. Обезумевшие животные (в смысле лошади), врезавшись в толпу атакующих разбоев, хоть и быстро в ней увязли, но, тем ни менее, смешали их ряды и замедлили атакующий порыв. Пока разбои разобрались с лошадьми, и смогли возобновить свою атаку, телохранители князя уже приняли плотный боевой порядок, и были готовы отразить удар. Улюлюкающая волна голодранцев, казалось бы снова набравшая ход, просто разбилась о щиты личной охраны Батурия, усеяв пространство вокруг них телами своих сторонников: неумелые выпады необученных разбоев, не наносили значительного урона хорошо экипированным противникам, а выверенные ответные удары тренированных воинов, легко уложили на землю передовые ряды атакующих. По большей части насмерть. Это стало настоящим откровением для лесных грабителей, привыкших, что при их внезапном, эффектном появлении, расслабленные противники либо разбегаются, либо в ужасе замирают не месте. Поэтому их волна, тут же откатилась от плотного строя, ощетинившегося мечами.
Батурий, видя, что пыл атакующих резко поостыл, и появилось мгновение для ответных действий, громко скомандовал своим телохранителям:
- В башню ворот! Нужно поднять решётку!
Но из бокового входа в упомянутую башню, который и вёл к заветному механизму, уже выбегала третья группа разбоев, готовясь встретить удар малочисленного, но грозного противника.
Человеческая фигура, находившаяся в клетке (теперь – вблизи – было отчётливо видно, что это женщина), поднявшись во весь рост и ухватившись руками за прутья, с волнением наблюдала за происходящим из-под просторного капюшона, в тени которого, всё ещё скрывались черты её лица.
Оставшиеся за стенами крепости телохранители, перед носами которых внезапно грохнулась решётка, в недоумении сгрудились в кучу у закрытого входа, пытаясь сквозь прутья решётки и проход внутри башни разглядеть, что же происходит во дворе крепости. Лошади под ними, практически топтались на месте, неуклюже друг на друга наталкиваясь, недовольно при этом фыркая.
Группа сомкнувших ряды телохранителей князя, ринулась на плотно жмущихся друг к другу людей Ворона, закрывавших собою боковой вход в башню. По первой атаке разбоев, Батурий уже сделал вывод о том, с кем имеет дело. Князь рассчитывал, что мощный удар его закованного в сталь отряда, без труда пробьёт и разгонит новую толпу пугливых проходимцев, осмелившихся устроить ему засаду, но здесь уже были люди немного из другого теста. Люди Ворона, не были намного сильнее или опытнее остальных разбоев, не сильно превосходили их в мастерстве и личной храбрости. Их, так же, как и остальных, пробирали страх и сомнения. Но их отличительной чертой была сплочённость, и сила, сплотившая их, была не стадным инстинктом перепуганного быдла, и не юношеской бредовой блажью о вечных братстве и верности, раскалывающиеся на мелкие кусочки о первое более или менее серьёзное испытание. Их сплотило осознание того, что лишь все вместе они смогут добиться победы. Только, если каждый сделает всё, что может для Общего Дела. И это было осознание зрелых мужей, к которому их привела жизнь, наполненная опасностями и лишениями, пройдя сквозь которые, члены их сообщества обогатились безграничным доверием друг к другу.
Стальным кулаком врезался отряд Батурия в ряды людей Ворона. От этого удара полегли почти все разбои, находившиеся в первых рядах. Их строй дрогнул, слегка отступил, но выстоял, и атака княжьего отряда, которой не хватило напора из-за малого числа воинов, увязла и зачахла. Батурий, отбиваясь от ответных ударов разбоев, тут же восстановившихся от первого потрясения, хотел было немного отвести своих людей для повторной атаки, но противник словно прилип к ним, не отрываясь преследуя шаг в шаг.
Ободрившиеся разбои, осуществлявшие первый удар под предводительством Вука, Ратибора и Мстивоя, снова ринулись на остановленных телохранителей, не успевших ещё перестроиться. Упомянутые предводители смекнули, что их «бойцы» не в состоянии нанести единый, жёсткий, сокрушающий удар, и потому теперь подводили их накатами, хлёстко атакуя, и сразу быстро отходя от закованных в сталь противников. Эти, раз за разом повторяющиеся атаки, не столько приносили численный урон телохранителям князя, сколько раздражали их, не давая сосредоточиться на схватке с людьми Ворона. И если потеря десятка людей практически не сказывалась на атакующих возможностях Медвежьего Воинства, то в отряде Батурия остро ощущалась потеря каждого человека. Князь пылал гневом, но он уже твёрдо решил, что либо любой ценой прорубится в башню и подымет решётку, либо погибнет сражаясь, постаравшись забрать с собой побольше врагов.
Среди разбоев, атакующих левый фланг телохранителей, особо выделялись Вук и Ратибор. Последний, невероятно подвижный для своих богатырских размеров, вселял опасения даже у самых бывалых противников ужасными ударами своей громадной секиры, свистящими полосами летящей под всевозможными углами. Вук же устрашал точностью и стремительностью, уже отыскав своим хитрым, тонким ножом, щели в броне троих телохранителей, бездыханно лежавших теперь у ног своих товарищей. Один из телохранителей, заметив ранее его смертоносные выпады, и осознавший суть техники худосочного бойца, теперь внимательно следил за ним, и при следующей волнообразной атаке разбоев, приготовился действовать. Вук как раз выбрал целью, находящегося рядом с упомянутым телохранителем, бойца и, проведя обманный манёвр, вышел на позицию для фатального удара. Следивший за ним телохранитель, правильно просчитал его дальнейшие действия, и в тот момент, когда левая рука Вука молниеносно вонзила смертоносный клинок под левый нижнечелюстной сустав противника, ей наперерез уже летел вражеский меч. Всего мгновения не хватило Вуку, чтобы убрать свою руку, и роковой клинок отсёк ему левую кисть. Со стоном рухнув на колени, Вук стал отползать от строя телохранителей, и ранивший его воин, сделал добивающий выпад. Но на помощь товарищу уже нёсся ревущий, словно раненый медведь, Ратибор, и могучий удар его секиры, просто вмял в землю не успевшего переключиться на него врага, не дав тому дотянуться клинком до Вука всего несколько сантиметров. Всё с тем же диким рёвом, рыжебородый громила врубился в ряды телохранителей. Он уже не смотрел, следуют ли за ним остальные разбои, не обращал внимания на получаемые скользяще ранения, и разил, разил, разил врагов, своей ужасающе свистящей секирой. Разбои за спиной взбешённого атамана, несказанно воодушевились этим зрелищем, и обезумевшей волной накрыли людей Батурия. Телохранители дрогнули, но Батурий, тоже уже не следящий за происходящим вокруг, продолжал ожесточённо врубаться в ряды людей Ворона, возглавив атаку своего отряда на боковой вход в башню ворот. Разбои, оборонявшие вход, с трудом сдерживали натиск, и Духовлад понял, как сломить сопротивление небольшого, но мощного отряда противника. Он бросился к Батурию, находящемуся метрах в пяти от него. Князь, как раз ранивший одного из разбоев, и занёсший над ним меч для добивающего удара, заметил быстро приближающегося к нему молодого разбойника, и в последний момент мгновенно развернувшись на стопах, внезапно перевёл рубящий удар сверху вниз на Духовлада. Но тот, уловив первые движения стоп противника, разгадал его замысел, и, перенеся вес тела на левую ногу, в её же сторону скручивая правое плечо, одновременно увернулся от удара Батурия, и «зарядился» для своего ответного удара. Клинок князя просвистел справа от молодого главаря, едва-едва его не коснувшись, а в удар Батурий вложился так, что по инерции потянулся за ушедшим в пустоту оружием, оставив без защиты всю свою правую сторону. Духовлад, под прямым углом направив клинок в правый бок князя, и уперев левую ладонь в навершие рукояти своего меча, подобно освобождённой пружине, выпрямил ноги и раскрутил плечевой пояс в обратную сторону. Это движение породило мощный колющий удар, и меч главаря вонзился прямо в подмышку князя, не защищённую стальным нагрудником. Клинок главаря вошёл в цель почти наполовину, и Духовлад, ни на мгновение не задерживаясь, снова согнул колени, одновременно скручивая плечевой пояс, образовывая мощный импульс, способный извлечь из тела оружие, даже если оно основательно застряло между рёбрами, и снова выпрямился, раскручивая плечи, но теперь с рубящим ударом. Голова князя, отделившись от тела, покатилась под ноги людей Ворона, из глоток которых вырвался свирепый боевой клич.
Схватка Духовлада с Батурием заняла всего пару секунд, и телохранители, ринувшиеся на помощь князю, ударами мечей лишь разогнали воздух, так как молодой главарь, сделав своё дело, молниеносным скачком назад, смешался с рядами разбоев.
С одной стороны, на княжью охрану напёрли люди Ворона, заведённые успехом Духовлада, а с другой напирали остальные разбои, следуя за взбесившимся Ратибором. Противоположно общему воодушевлению разбойного войска, среди телохранителей потеря князя вызвала роковой моральный упадок. Некоторые из них даже, бросив оружие, попытались просить пощады, ослабляя и без того малочисленных товарищей, но были исколоты копьям без пощады, и с остервенением. Оставшаяся горстка людей Батурия, вжавшись в стену башни ворот, пытались вяло и обречённо отбиваться от яростно налетавших разбоев, лишь оттягивая свою кончину. Разбои, почувствовав близость и неизбежность своей победы, неистово атаковали, уже особо не опасаясь грозных противников. Силы и злобы им добавлял стыд. Стыд за своё малодушное поведение в начале этой схватки. Этот стыд, так же, заставлял разбоев дико ненавидеть напугавших их телохранителей, потому помышлять о пощаде, последним было бессмысленно.
Духовлад выбрался из эпицентра боя, понимая, что его исход уже предрешён, и его участие в добивании деморализованных телохранителей князя, вовсе не обязательно. На него, как и тогда, при захвате крепости, снова накатилась неимоверная усталость. Пошатываясь, забрызганный кровью главарь, огляделся по сторонам. Окружающее пространство было усеяно телами. Некоторые из них ещё шевелились, оглашая крепостной двор стонами и причитаниями, кое-кто даже пытался куда-то ползти. Но подавляющее большинство тел, были уже недвижимы. Даже на первый взгляд побитых разбоев было в несколько раз больше, чем трупов людей Батурия. К Духовладу подошёл Ворон. Так же будучи сильно уставшим, он, тем ни менее, просто светился торжеством, даже не смотря на несколько лёгких ранений.
- Мы отбили крепость! – торжественно заключил черноволосый атаман.
- Есть ещё остальная дружина… – устало напомнил ему главарь.
- А-а-а! – беззаботно махнул рукой тот – Ты сам говорил, что оставшиеся в дружине командиры, вскоре сами между собой перессорятся.
Духовлад изучающе посмотрел на Ворона, которого, похоже, уже вообще ничего не беспокоило. Главарь понимал, что атаман только что приписал ему слова Афанасия не из-за тупости или проблем с памятью, а именно потому, что ему было действительно всё равно! По-настоящему! Вот, на ровном месте выросла ещё одно проблема! Молодой главарь представил себе, как утомлённые долгой осадой новые командиры дружины, соглашаются выпустить из крепости всё Медвежье Воинство вместе с добычей, обещая не преследовать, а Ворон вдруг заявляет, что-то вроде: «Нет! Никуда не пойду! Лучше сами идите в … !». Духовлад встряхнул головой, чтоб отогнать неприятные мысли. С этим можно будет разобраться потом.
Из толпы разбоев, уже покончивших с людьми Батурия, выделились Мстивой и Ратибор. Последний сразу кинулся рыскать среди раненых разбоев, явно в поисках Вука. Мстивой с сочувствием посмотрел ему в след, и направился к Духовладу и Ворону. Подойдя, он равнодушно осведомился у них:
- Что теперь?
- Есть ещё одно важное дело… – прищурив глаза, отозвался главарь.
***
Телохранители князя, не сумевшие попасть в крепость, и тщетно толпившиеся у опущенной герсы, услыхав, что шум боя затих, в бессилии отступили к остальной дружине, с вестью о нападении на Батурия.