Грех на душу

 


Неведомая сердцу грусть,
Неведомая сердцу тишина,
Слова, в которых слышишь - я вернусь,
В глазах, в которых ты одна.

На утренней заре,
Босым пред ликом солнца помолюсь,
И знаю, что в моём окне,
Затянет песню соловей: когда-нибудь вернусь.

Меж правды и неправды - не пойму,
Есть те, кому здесь легче в суете,
Бежать, ползти на край, и стоя на краю,
Других сжигать, а не себя на очищающем одре.

В котором полыхали города,
И тысячи в ответе были за Царя,
И сотни, что несли свою судьбу,
Не мне, и не тебе, и не ему...

Страдая за неведомых богов,
Ударом чести проливали кровь,
В ночи целуя женщин и скрывая свою суть,
Они боялись, но стремились в новый путь.

Идти на зов своей судьбы,
Которая не знала выбор - жить,
И вместе с ними вопреки,
Решала мать: кому страдать, кому любить.

А ты? А ты читал им стих,
Читал те письма, что писать сам не умел,
И, что такое жизнь, и что есть жизнь,
Понять так силился, но не сумел.
                (Максим Бахарев)





В угловой спальне, что Им отвели для ночлега, не было места, чтобы удобно расположить свои любимые иконы. Сколь ни просили Они специальную полочку для икон, так и не выпросили. Они просили: у конвойных, выживших, казалось, из ума, беспринципных и невоспитанных;  у священника, что приходил служить с дьяконом изредка, когда не был занят в приходе по праздникам. Они просили у коменданта хмурого, вечно с похмелья, с отвратительным запахом сигарет и алкоголя. Они просили, но безрезультатно, на Их просьбу никто не откликнулся. Поэтому Он, часто утром измучившись от бессонницы и от того, что сын ночами не смыкал глаз, мучаясь от продолжительной болезни, вставал на молитву пред малой книжицей - Евангелие, которую всегда держал рядом с собой. Он вставал на колени и начинал негромко читать нараспев, соблюдая правило: говорить молитвы надобно только вслух. А Она молчала, лежала неподвижно и вторила ему про себя: здесь в заточении молитвы стали великой отдушиной для нее...
В этот день все события стали иными, не такими, как были прежде. Они улеглись в постель в десять, а у Нее в голове закрутилась  мысль тревожная, не дающая усталому сознанию отдохнуть. Она лежала на боку, спиной к мужу, и, шевеля губами без звука, повторяла: «Отче наш..., Богородица дева радуйся..., Верую...» А ещё Она чувствовала, что это первая ночь,  когда Он вел себя иначе, за последние семь десятков с небольшим. Он ворочался со спины на грудь, выдыхал воздух, сдерживая дыхание, чтобы не шуметь, а под утро не выдержал и встал. Поскрипел половицами да и сник, опустившись на колени, вместо иконы поставив в угол библию, на коей обложке теснился золотом православный крест...


Деревня Царевичи: Агафья

Бабка Агафья с первыми петухами переделала кучу дел. Встав с постели, перво-наперво помолилась на образа. А далее, из-за нрава своего суетливого, забегала из угла в угол по избе, разгребая дела домашние.
Жила Агафья последние десять лет вдовой. Характер у неё был покладистый, но имела за собой она одно свойство - мнительная была до всякого дела. Приметы разные примечала, сплетни собирала. И это притом, что исправно бегала по субботам в часовенку на краю деревни, где много лет служил беглый поп.
Хозяйство у Агафьи держалось небольшое: корова, два поросенка, петух и с дюжину несушек. Вот, закончив дела по дому, напялив ватничек, вышла Агафья на двор живность свою кормить. Зима крепкая уже отступила, но мороз ещё не давал стоять без работы. Вышла бабка, вдохнула свежий воздух и решила пройти в свинарник, как вдруг на пригорке, что виднелся за изгородью, приметила движение: человек незнакомый шел. Оставить без внимания такое она не могла: враз перебежав через двор, она вышла из калитки на улицу. Подперев бока руками, расставив ноги врозь, Агафья прищурила глаза.
В Царевичах, где жила бабка Агафья, домов-то было всего семь. Деревня ютилась меж двух озёр, и стояла она на тракте от Петербурга до Марциальных вод, что в Олонецкой губернии. По дороге той ещё с Петровских времён государи Российские на лечение ездили. Во главе деревушки стояла церковь, в которой проезжие могли помолиться в нужный час, а чуть поодаль от нее красовалась крохотная часовенка Николая Чудотворца. В обыденной жизни там в приходе служил оседлый поп Тихон.  Следом за святыней, вниз по прямой линии, стояли хозяйства крестьянские. Дом Агафьи же числился в последних и стоял на самом краю деревни.
Тем человеком, которого заметила Агафья, оказался высокий худой мужчина. Бабку оторопь взяла, хоть и было до него локтей триста, а разглядела все в подробностях. Чёрная кожаная кепка на голове, широкие низкие скулы, щеки впалые, а глаза навыкате, зоркие и беспокойные, чисто выбритый подбородок с глубокой ямкой посередине. А фигура у него была нескладная: ноги длинные, спина сутулая, кисти рук костлявые с прожилками синих вен, висящие близко к коленям. Кожаное пальто ниспадало до самых пят, будто на чужом заборе, немного наискось, другими словами, оно точно было размера на два больше хозяина. Поднятый ворот закрывал шею под самые скулы.
Шел мужчина лёгкой и быстрой походкой. Во время шага одна пола откинулась, и Агафья отчётливо разглядела военные галифе и начищенные до блеску хромовые сапоги.  Пройдя первый двор, он повернул ко второму и, бесцеремонно толкнув калитку, вошёл на двор отставного офицера Савелия. Бабка резво перекрестилась и бросилась к себе в дом переодеваться в выходное. Но идти она собиралась не к Савелию, а к отцу Тихону в часовню, чтобы рассказать о незнакомце.


Деревня Царевичи: Савелий и гость

Савелий же с утра был в образе нечеловеческом. Когда к нему зашёл гость, отставной вояка уже залил глаза: похмелился самогонкой,  продолжил водкой и быстро напился на старые дрожжи. Но, несмотря на беспробудную пьянку (как вернулся с фронта, так и пил без устали), в доме у Савелия был порядок. Вся жизнь, проведенная в казармах, дала о себе знать на гражданке. «Чистота – святое», - частенько говаривал он. И говорил правду, ведь в царском полку Семеновском за порядком бдели ревностно. Гость громко хлопнул дверью, привлекая внимание: « Докатился вот, видела бы тебя мать».
- Кто там? - взревел Савелий, - Тихон опять ты? Чтоб тебя...
Но на вошедшего Савелий так и не взглянул. Взял рукой из плашки, стоявшей пред ним на трапезном столе, квашеной капусты и кинул в рот.
- Да видел бы сейчас царь, как живут его офицеры отставные!
- Да не пойму, о чем ты? - Савелий повернул голову и увидел знакомого ему человека. На лице появилась гримаса раздумывания, затем попытка опознать, кто стоял перед ним, а потом грусти. Повернул голову обратно: « Допился. Чтоб меня...»
Гость сделал несколько шагов вперед и приблизился к столу.
- Ой, Савелий, вот объясни мне, для чего же ты Ему так верно служил, что сейчас в нищете спиваешься?
- Отец, ты, чего это говоришь? - Савелий поднялся в рост и развернулся к пришедшему старику, - батя ты же это, того, мать писала, помер же?
- Помрешь тут с вами. Ты садись, я вот разговор с тобой задумал серьёзный.
Бородатый, совершенно седой старичок, резво прошёл и сел напротив сына. Звали его Порфирием.
Однако Савелий присел не сразу. Сначала он вытаращил глаза на покойного отца, разглядывая лицо, хотел даже рукой потрогать, но не дотянулся. Затем Савелий перекрестился как-то неуверенно и суетливо, а Порфирий махнул рукой в сторону сына: «Наливай водки, дай попробовать чего пьешь».
Савелий сел на лавку, послушно наполнил стакан и подвинул к незнакомцу. Отец без церемоний взял и опрокинул содержимое в рот. Утерся рукавом.
- Как живёшь, Савелий Порфирьевич?
- Там жизнь была, - с досадой проговорил Савелий, и замахал руками перед своим лицом, словно хотел прогнать назойливую осу, - а здесь-то тихо, только пить и остаётся. А я не жалуюсь. Чего мне осталось-то...
- Вишь, списал тебя царь и забыл.
- А ты почто Николая нашего трогаешь?
- Так он Вас всех продал!
- Ну, батя, не балуй. Я все же офицер, Семеновского, а ты-то что знаешь? Как судить можешь, коль всю жизнь за барином просидел?
Здесь Савелий осекся, но отец промолчал и повел разговор в другую сторону.
- Ты скажи, Савва, как далее жить задумал?
- Ничего не думал об этом.
- Допьешься до сумрака?
- А мне не надо больше, годы и здоровье не те уже.
Отец поднялся из-за стола и прошёл в угол, где на лавке стояли два ведра с водой. Он взял ковш и, набрав из правого половину, выпил одним залпом. Вернулся на место.
- Нет обиды у тебя, Офицера, что так сейчас живешь?
- Да не трогай ты царя отец!
- Как не трогать, я вот вижу, ты ничего не знаешь, что в стране происходит?
- Война, всем тяжело.
Порфирий вновь поднялся с места и прошёл к окну, заложив руки за спину, вглядываясь вдаль, туда, где стояла часовенка.
- Да твой царь отрекся от престола!
Савелий вздрогнул. Затряс головой. А незнакомец говорил дальше.
- Он предал всех, всю свою династию. И тебя тоже...
Савелий вскочил в полный рост, расправил грудь и задышал тяжело. Щеки его запылали красным цветом, лицо напряглось, пальцы рук в кулаки сжались, но в один миг все улетучилось: краска со щек спала, глаза вновь стали бесцветными. Савелий постоял еще немного и сел обратно на лавку, потеряв ко всему интерес.
- И что же теперь будет?
- Жизнь другая в стране.
- Другая?
- Другая. Новая власть скоро запоёт, новые возможности откроются. Я вот думаю, и тебе нечего здесь сидеть. Собирайся в дорогу и уходи.
- Куда мне деться, что ты, батя?
Сразу после этих слов, Савелий ещё раз внимательно взглянул на собеседника, проверяя, кто перед ним сидит, а в его глазах появилось недоверие к незнакомцу.
- Собирайся и иди в Екатеринбург, там все будет. Вступай в новую власть, в ЧК или в управу края, там уж тебе подскажут, - Порфирий пальцем указал на стаканы, мол, наливай ещё.
- Ух ты, куда загнал, - Савелий взял бутылку и налил в стаканы. - Чего мне там делать?
- А туда Николая привезут, чтобы казнь устроить над ним, а затем в последний путь проводить. Вот и тебе возможность поквитаться будет.
- Брось отец, мне-то за что квитаться?
- А это мы с тобой в следующий раз обговорим, мне пора.
Порфирий встал и ушёл, оставив Савелия в раздумьях: кто был пред ним сейчас, отец настоящий или дух притворный...


Деревня Царевичи: Агафья

Агафья вбежала в часовню с трудом, едва сдерживая дыхание. Бежала, как на пожар, но в приходе никого не оказалось. Не оказалось никого и в церкви. Она обошла здание храма кругом, заглянула в дровницу – и там никого. Затем Агафья засеменила вниз по тропинке к трапезной, к срубу попа Тихона. Он же оказался на топчане, за чтением евангелия у себя в почивальне. Агафья вылетела в дверь, прежде не постучав, чем испугала попа.
- Ты что же творишь? - вскочил батюшка с топчана.
- Я, отец родной, по делу, - падая на колени, заорала Агафья. - прости меня Господи.
Тихону ничего не оставалось, как смиренно принять сложившиеся обстоятельства. Он поднялся, влез в рубленые валенки, подошёл к бабке и под локти, помог ей встать с пола.
- Ты лоб разобьешь, эдак падать будешь. Говори по делу, чего прилетела?
Агафья подчинилась, сложила руки на животе, громко выдохнула и начала говорить.
- Я хотела поросятам пойти корм давать, а тут на пригорке антихрист появился. - Перекрестилась. - это был он, точно говорю.
Тихон обмяк в плечах, повернулся к бабке спиной и вернулся на топчан, только уже не лег, а сел. Он долго щурился, рассматривая Агафью, а та все ни как не унималась.
- Я его точно рассмотрела. Высокий, в чёрном, в сапогах. Так знаешь куда он повернул-то? Так к Савелию. Батюшка, беги ты туда, чует моё сердце, спасать нужно Савку, а?
- Может, обоз, какой видела, за ним по пятам шел? - серьёзно спросил Тихон.
- Один был, а то я бы заметила.
- Может, собаку беглую перепутала с человеком?
- Батюшка, я же нутром почувствовала. Коленки в пот прошибло, а саму чуть Кондратий не хватил. Чу, сила какая у того, этого, уж очень страшный он?
- Ты давай, иди, помолись на праздничную икону, а я схожу, посмотрю, что там за гость у Саввы. Иди с богом.
Осенив себя крестным знамением, поправив крест на груди да прихватив намоленную библию, Тихон вышел из избы и, прихрамывая на одну ногу, направился к отставному офицеру. Он предполагал, что Агафье незнакомец мог попросту почудиться, а в силу своего характера она нафантазировала целого Мефистофеля. Поп выбрал шаг небыстрый, тщательно разглядывая тропинку. Он проходил путь незнакомца той же дорогой. Но следов, оставшихся на снегу от чьей-нибудь обуви, Тихон не обнаружил. Тропинка, ведущая от тракта к дому Савелия, припорошенная утренней поземкой, была не тронута. Дойдя до калитки офицерских угодий, Тихон покачал головой, видимо, следуя за ходом своих размышлений. Он постоял несколько секунд без движения, а затем решительно вступил во двор и пересек широкую площадку летнего сада, в котором росли только яблони, сейчас стоявшие одиноко на фоне белого снега. Теперь Тихон поднялся по ступеням на порог, толкнул дверь и шагнул внутрь, слегка постучав кулаком по дверному косяку...


Дом Ипатьева: роковой день

- Мама мне больно. 
Аликс среагировала мгновенно, но поднялась из постели с трудом - головная боль не проходила несколько дней, и ещё очень сильно болели ноги. Александра обернулась пледом, взяла со столика лекарства и прошла к кровати Алексея. Она присела рядом с сыном, но перед тем, как ласково заговорить с ним посмотрела на мужа, который все так же стоял на коленях перед библией, склонив голову. И она заметила, что, несмотря на возраст (а ему недавно исполнилось пятьдесят лет), его фигура не потеряла солдатской выправки: массивный и мускулистый торс, пышущий силой, остался привлекательным, а на фоне мощной шеи небольшая голова выглядела совсем непропорционально.
- Тихо, сынок, выпей настойку и тебе сразу полегчает. Вставать ещё рано, солнце не поднялось, и царевны все спят сладко.
Мальчик послушно выпил настойку и затих. Александра со спины подошла к мужу, погладила ему волосы на голове и встала рядом на колени.
- Дорогой мой Ники, любимый мой супруг, - Аликс положила свою голову ему на плечо.
Николай прижался к ее волосам своей небритой щекой.
- Я знаю, это случится сегодня. Мы должны молиться и быть готовы.
- Ты говоришь про офицера? Про побег?
- Я не сильно уверен в их помощи: за последние дни от них не пришло ни одного письма.
- Ники, я совсем не доверяю этим людям. Я чувствую, что кроется обман за их словами.
- Я хотел бы верить им, но вспомни, как много ошибок в текстах, который писал тот человек, видно, что он плохо знает французский язык. Побег? Я не беглый царь...
- Твои офицеры, государь мой, имеют хорошее образование, я тоже почувствовала неправду.
- Аликс, они придут уже сегодня. - Николай поднял голову вверх, закрыл глаза.
- Кто они, Ники? - Александра взяла его за руку, внимательно вглядываясь в лицо.
- Мы должны будем настроить детей, чтобы они всё приняли спокойно, чтобы вера не покидала их сердца, и они верили в рок своей судьбы.
- Да, Ники, я буду все время с Алексеем, а ты поговори с дочерьми.
Николай встал и помог подняться Аликс. Взяв жену под руку, он провёл её к постели. Они улеглись поверх одеял, она - на его плече, а он - с закинутыми руками за головой.
- Их будет много, но средь них будет и Он, палач...
В легкой дрёме великий муж с женой пролежали до общего подъёма. В десять утра в доме была уже обыденная суета. Комендант проверил численность узников и приказал ждать завтрак, кроме того, он ещё разрешил две прогулки в саду по полчаса: первую - после завтрака, вторую - перед обедом...


Деревня Царевичи: Агафья

Тихон захаживал к Савелию каждую неделю. Отставной офицер же встречал попа по-разному в зависимости от состояния, в котором пребывал: иной раз матерком приложит, - знать, в пьяном состоянии, и тогда Тихон вон за порог уходил. А иной раз добрым словом встретит, - это, стало быть, или с похмелья Савелий, или только начал пить горькую, тогда и поговорить с ним можно. Разговаривали мужчины немного: быстро офицер уставал от православного и искал тему не удобную для разговора, заставляя попа нервничать да выходить из себя. В общем, беседы у них были непродолжительными, а иногда и вовсе короткими.
В этот раз Тихон обнаружил Савелия спящим прямо за столом, облокотившись на руки.
- Вот тебе раз.
Батюшка подошёл ближе и разглядел на столе две пустые стопки, бутыль с самогоном, бутылку водки и плашку с квашеной капустой. Оба сосуда были пусты, а капуста лежала на самом донышке и по краям посудины. Тихон покачал головой: «Вот же, какой слабовольный человек!»
Поп похлопал офицера по плечу, но тот не отозвался. Тихон похлопал ещё и не получил ни какого результата: Савелий спал крепким сном. Батюшка громко, с досадой, выдохнул в длинную белую бороду и вышел из хором отставного офицера. Он постоял на пороге, но вдруг, будто что-то вспомнив (так обычно случается, когда забывают  какие-нибудь вещи), вернулся в дом к Савелию. Тихон подошёл к печи открыл калитку и заглянул внутрь, где догорала березовая чурка. Батюшка посмотрел на кулисы для дров и обнаружил их пустыми.
- Замерзнешь, вояка, коль дом остынет, - проворчал поп и отправился на задний двор в дровницу.
Тихон приволок охапку дров в дом, загрузил кулисы и подбросил пару чурок в печь. На его лице появилась умиротворенная улыбка: «Вот теперь можно идти.»
Выходя со двора Савельева, Тихон столкнулся с Агафьей, которая ждала попа все это время у забора.
- Ну, что там, батюшка родный, прости Господи. - перекрестилась Агафья.
- А ты чего здесь?
- На всякий случай, - вдруг помощь потребуется.
- Савелий один дома, спит.
Тихон взял бабку под руку и повёл прочь от офицерский угодий. Агафья пошла спокойно сначала, но через десяток шагов вдруг взъерепенилась: забегала вокруг попа, осеняя себя крестным знамением и полушепотом снова ему разъясняя о своём видении.
- Как же так, батюшка? Я же ведь стояла у дверей: никто не выходил от Савелия.
- Привиделось тебе, Агафья. Один он.
- Так вот же и есть это, подтверждение моих слов: как ты пришёл, так он-то и в трубу вышел.
Тихон остановился и осенил себя крестным знамением.
- Обожди Агафья не суетись, не должны мы с тобой в панику впадать. Это же она - паника, точно от лукавого. Давай мы понаблюдаем, посмотрим, что далее приключится, а сами же молиться будем исправно.
Агафья остановилась и закивала головой.
- Правильно, батюшка, говоришь, прости Господи, понаблюдаем.
Порешив так, они разошлись: Тихон в часовню направился, Агафья - к поросятам.
В часовне, встав на молитву, Тихон задумался, вспоминая, как был у Савелия и приметил две рюмки на столе...


Деревня царевичи: Савелий и гость

Савелий очнулся через пару часов после того, как ушёл от него батюшка. Проснулся от жуткой духоты, что стояла в избе. Выцветшая гимнастерка, так же, как и серого цвета кальсоны с оттянутыми коленями пропиталась потом. Отставник обхватил голову руками и завыл: «Жарко очень, душно мне».
Савелий выпрыгнул буквально с лавки и выбежал на улицу. Встал перед сугробом, зачерпнул полные ладони и вытер лицо снегом, зарычал по-медвежьи и вернулся в дом. Сел за трапезный стол, налил себе стопку водки и залпом опорожнил оную. Согнулся в три погибели утираясь локтем и громко фыркая, пытался занюхать горькую. Разогнулся, открыл глаза и напротив себя увидел образ родного отца, умершего одиннадцать лет назад.
Савелий враз оторопел, вновь созерцая покойного родителя.
- Отец?!
- Савелий, а я вот мать тебе привёл, повидаться. - старик показал рукой в сторону печи, где хлопотала пожилая женщина в цветастом болохоне, с шалью подвязанной на пояснице.
Офицер повернул голову в указывающую перстом сторону и увидел свою мать, которую сам хоронил пять лет назад собственноручно.
- Мама? - Савелий встал, а его руки плетьми повисли вдоль тела, словно оборвавшиеся веревки. - Это, как же так получилось, - ты тоже жива?
- А, ты садись да отца слушай и ешь, небось, голодный, все пьешь только...
Параскева Трифовна, мать Савелия, была женщиной строгой на характер, имела нрав горделивый и своё критичное мнение на уклад жизни российской. Порфирия, отца Савелия, охмурила будучи в бегах от притязаний власти императорской, когда Николай-II проливал кровь неверных: муж ее первый был в числе расстрелянных царем. Скрываясь от халдеев государевых, переезжая с места на место по городам российским, она в Выборге встретила его - Порфирия - труженика в хлебопекарне, и влюбилась...
Параскева положила перед Савелием на стол сырную ватрушку с пылу с жару - только из печи.
- Ешь, Савушка...
  Савелий посмотрел на пирог, затем на «отца», а после на «мать». Встал, перекрестился и громко крикнул: «Бес Поганый, изыди». И закрыл глаза...
Тихо стало в доме, только треск головешек в печи был слышан. Савелий стоял, не открывая глаза, сжав пальцы рук в кулаки.
- Ну брось, сын, садись, говорить нам долго будет...
Савелий открыл глаза: пред ним все так же сидел отец покойный ныне, и так же хлопотала у печи покойная ныне мать.
Отставной офицер сел на лавку, налил себе в рюмку водки и выпил залпом, не спрашивая разрешения у отца и матери. Налил повторно и выпил ещё.
- Говори батя, что у тебя там...
- У меня-то уже все ладно и понятно, а вот тебе следует меня послушать...
- Правильно отец говорит. - вдруг вступилась Параскева.
- Мать, не влезай, сам все объясню. - Порфирий схватил бутылку водки и разлил по рюмкам, взял стопку, встал из стола и поднял тост: «Пусть будет так, как я скажу!»
Савелий медленно расправился, поднявшись вслед за отцом, оглядел медленно отца и мать:
- Не знаю, что вы там задумали, а мне важно, чтоб спокойно было, я своё отвоевал.
Мужчины ударились рюмками, которые от столкновения  радостно зазвенели, и залпом выпили содержимое...


Дом Ипатьева: роковой день

После завтрака, во время которого царская семья пила чай, Николай с дочерьми отправился на получасовую прогулку в небольшой садик перед домом. Аликс с цесаревичем остались в спальной комнате. Её голова в два оборота была обвязана мокрым полотенцем, уже ночью у Александры Федоровны разболелась голова от мигрени. Она сидела в изголовье у сына и гладила его волосы. Алексей с рождения болел гемофилией*, и очень часто приступы боли приковывали его к постели. Так, несколько дней назад он слег в очередной раз и не поднимался из кровати. Лекарства снимали боль на неопределенное время, но когда их действие проходило, мальчик сильно страдал от возвращавшихся приступов.
- Алеша, - ныне уже бывшая и последняя царица русская Александра Федоровна Романова склонилась над сыном и поцеловала его в лоб, - я должна сказать тебе, мой любимый сыночек, что наше путешествие, наше изгнание и заточение может скоро закончиться.
Алексей повернул голову и посмотрел на мать.
- Мама, я все понимаю, тебе не нужно волноваться.

* Гемофилия - наследственное заболевание, связанное с нарушением процесса свертывания крови; при этом заболевании возникают кровоизлияния в суставы, мышцы и внутренние органы.

- Алёшенька, я говорю про другое: то, что ты сейчас услышишь, ты должен принять спокойно и без страха.
Мальчик потянулся к матери руками и обнял ее за шею.
- Мамочка, скажи, а папенька от престола отказался в пользу своего брата Михаила?
Александра мягко отстранилась от сына, придержав его за плечи.
- Что ты такое говоришь?
- Это правда, мама, я все знаю.
- Но если ты уже это слышал и знаешь об этом, зачем спрашиваешь?
- Я спрашивал у папеньки, он мне отвечал честно.
- Что он тебе говорил?
Алексей опустил голову на подушку и стал говорить растянуто и задумчиво.
- Папа сказал, что есть некая загадка в династии Романовых: первый из нас был Михаилом и последний тоже Михаил. Вот этих слов его я не могу понять полностью, объясни мне?
- Папенька много думает и анализирует, в его словах всегда есть правда, а иногда он чувствует неизбежность в судьбах божьих ставленников на земле…
- Как это, мама?
- Ты отдыхай, сыночек, отдыхай, а мы поговорим позже...
Аликс оставила ложе сына и вернулась к своей постели, легла на бок, укрылась пледом и закрыла глаза ладонями: «Я не смогу ему сказать это, пусть Ники поговорит…»


Деревня Царевичи: Савелий и гость

Савелий сидел неуверенно за своим столом для трапезы, качаясь из стороны в сторону, то и дело подхватывая края стола руками, чтобы не упасть на пол. Уже в размывчатых тонах он продолжал видеть перед собой покойного отца и покойную свою мать, что не переставала суетиться со сковородами и посудой. А Порфирий продолжал разговор с сыном ровным и досужливым тоном: "Я тебе настоятельно советую собирать манатки и двигать в Екатеринбург."
Савелий закивал головой, показывая тем самым, что уже слышал такую версию его дальнейшего существования, но опровергать или выдвигать протест не стал, а продолжал слушать.
- Ты мне скажи, Савелий, на каком фронте ты службу свою заканчивал?
Савелий открыл глаза во всю свою ширь, а потом, скривив губы и изменив тон, передернул интонацию отца: «На каком фронте, на каком фронте? - а тебе-то что?»
- А вот что, - Порфирий поднял указательный палец вверх, - в Сысерть тебе идти надобно.
- Батя, что ты такое говоришь, какая Сысерть?
Параскева не удержалась и влезла в разговор.
- Отец, ты почто тянешь разговор, почему ему все сразу не скажешь?
- Мать, подожди. - Порфирий указал тем же пальцем на мать, – я сам всё объясню,  хочу доходчиво все разложить.
Параскева махнула рукой, словно обидевшись, и вновь принялась за сковородки.
- Там в Сысерти будут добровольцев набирать в комендантскую охрану дома, где будут царя арестованного держать. И вот как раз, солдаты нужны будут с того фронта... Дутовского... понимаешь? Соврать тебе кое в чем придется, так ведь и ничего, ради дела можно.
- Не понимаю я, батя, что ты ко мне с царем привязался?
- А, ты вот послушай, да выводы делай и на ус мотай. А сначала вспомни, главное, куда ты всю свою жизнь мечтал поехать?
Савелий отмахнулся рукой от "отца", все еще толком не понимая кто перед ним сидит: реальный отец или дух нечистый.
- Отстань, что за бред, это все мечты детские – не больше.
Порфирий разлил водку в рюмки.
- Слушай - говорят, у царя с собой полны чемоданы денег.
Савелий выпил и вмиг протрезвел, услышав про деньги: глаза его стали ясными, а тело перестало качаться из стороны в сторону.
- Так и не только деньги у него, у царя, ведь у него ещё и драгоценностей тьма тьмущая. Ну, что думаешь?
- Деньги, бриллианты, говоришь? А тебе откуда все это известно?
- Откуда - откуда? – теперь уже отец передернул слова Савелия, но на вопрос не ответил, а приказал: « Зажги лучины, темнеет на дворе, и в печь дровишек положи, а то остывает...»


Деревня Царевичи: Агафья

С началом первых сумерек Агафья вышла из сарая, где росли поросята. Стоя во дворе у себя, она огляделась по сторонам и вдруг в доме у Савелия приметила слабое мерцание. Любопытство разобрало бабку, и она решилась пойти подглядеть за отставным офицером. Агафья накинула на плечи ватничек и засеменила к Савельевским угодьям. Благо, что забор у Савелия был низкий, а в некоторых местах и вовсе лежал поваленным. Агафья пробралась к месту у ограждения, где окна были видны в полный рост. Облокотилась бабка на забор и принялась вглядываться в силуэты, пытаясь разгадать, что к чему. И вот в какой-то момент свет в окнах стал ярче, и Агафья разглядела фигуру Савелия. Было видно, как он уселся за стол и замер без движения. Несколько минут ничего не происходило, и бабка становилась не такой внимательной, как в начале своего интереса. А когда в окнах обрисовались ещё два силуэта, Агафья не сразу поверила своим глазам: она всмотрелась внимательно да ахнула с тихим причитанием себе под нос: « Ой батюшки свет, сколько же вас там: один, два, три?»
Прыгнула Агафья от забора длинным прыжком - таким, который никогда больше повторить не смогла бы больше, и дала деру наутек, не чувствуя собственных ног. Побежала Агафья к Тихону, каждую секунду осенняя себя крестным знамением и вслух читая Иисусову молитву.
Поп Тихон читал псалмы в ту минуту, когда дверь в часовню распахнулась, и на порог ворвалась Агафья. Батюшка перекрестился, поклонился на иконостас и медленно повернулся на шум открывшихся ворот.
Бабка рухнула перед попом на колени и прижалась лбом к земле, но не задержалась в этой позе долго, поскольку от быстрого бега задышала, глубоко хватая ртом воздух, и на каждом вдохе начала судорожно ахать. Несколько томительных минут ожидал Тихон смиренно, пока Агафья переводила дух. И вот, когда бабка смогла членораздельно сказать первые слова после падения на пол, батюшка отложил Евангелие на аналой, стоящий перед иконостасом, и, будто уже зная, с чем прибежала Агафья, спокойно спросил.
- Что приключилось, Агафья Матвеевна?
Спокойный тон батюшки вселил веру в запыхавшуюся старуху, и она, расправив спину, перекрестилась и поднялась без посторонней помощи на ноги. Агафья подошла к Тихону, поклонилась ему и поцеловала его влажную руку.
- Вновь у Савелия чертовщина какая-то творится. Я все сама видела.
- Рассказывай, Агафья, что там произошло?
- Не произошло, а происходит, батюшки святы! Прости господи!
Агафья замолчала и сколь ни пыталась выдавить из себя слова, не смогла произнести даже короткие звуки. А глаза ее бешено бегали из стороны в сторону.
- Успокойся, Агафья, да говори скорее, что ты там увидела?
- По дому у него бесы ходят, да не один, а двое, может, даже и трое, - Агафья будто испугалась, услышав свою собственную речь, и рухнула на колени ничком: прижалась к полу головой, забубнила неразборчиво молитву.
Тихон не стал поднимать бабку с пола. Повернулся к иконостасу, осенил себя крестным знамением, взял в руки лежащие на аналое Евангелие в серебряном окладе вместе с серебрянным напрестольным крестом повернулся к Агафье: «Пойдём, матушка, бесов изгонять, ежели таковые найдутся».
Агафья подняла голову вверх.
- Как изгонять?
- Так изгонять. Что же ещё с ними делать? - Тихон обошел бабку стороной и вышел из часовни, направляясь к Савелию в дом...

Агафья нагнала Тихона в том момент, когда батюшка открывал калитку во двор к Савелию. Она уцепилась в его спину и захрипела писклявым голосом:
- Обожди батюшка, дай хоть дух переведу.
- Тихо, Агафья, успокойся и соберись с силами, веруй в промысел Божий, да пойдём во имя Христа.
Так они и вошли в избу к Савелию: Тихон с крестом и Евангелием, а Агафья - сзади, держась за батюшку со спины. Они замерли в полутьмах, рассматривая внутреннее убранство дома: тишина стояла величественная, слышалось лишь потрескивание горящих в печи дров. Как вдруг оба были оглушены  пронзительным и глубоким, басовитым храпом. Батюшка выдвинул крест вперёд на вытянутую руку и зашагал внутрь избы, Агафья шла следом. Они прошли трапезный стол, на котором стояла одна лишь солонка: стол был давно убран и чист. Затем Тихон с Агафьей подошли к печке и остановились, увидев оголенную стопу, свисавшую с лежанки.
Тихон коснулся свободной от креста рукой стопы, и храп на секунду стих, а через мгновение возобновился с новой силой - это спал Савелий.
- Прости ,Господи, - батюшка перекрестил печь с лежащим на ней Савелием и повернулся к Агафье, немедленно перекрестив её: « Пойдём, матушка, вновь тебе что-то привиделось…»
Оба вышли во двор и медленной поступью направились на улицу, а через несколько минут, они уже молча разошлись каждый к себе по домам...



Дом Ипатьева: роковой день

Николай II вместе с великими княжнами вышел во двор Ипатьевского дома, где им разрешали проводить получасовые прогулки в небольшом садике, располагавшемся с задней от входа стороны особняка. Он всегда брал под правую руку младшую дочь Анастасию, а под левую руку - среднюю дочь Марию, старшие дочери Ольга и Татьяна брали младших под руки. Так выстраиваясь в одну линию, гуляла арестованная царская семья.
Отец всякий раз находил общую тему для разговора и всегда давал возможность каждой княжне высказать свои мысли. Николай слушал внимательно и приводил свои доводы на затрагиваемые проблемы: он много рассуждал, подсказывал в чем-то и поучал. Каждый раз Николай наставлял своих детей философскими беседами о смысле жизни, вере в бога. Также они всегда вспоминали и обсуждали святые писания: Евангелие, житие православных Российских святых…
Николай рассказывал исторические хроники царской династии Романовых и других, известных миру великих семей. Так было всякий раз, когда узники выходили на прогулку, но в этот раз все было по-другому.
Николай долго не решался начать беседу. Минуты тянулись с томительным ожиданием, он чувствовал, что дочери ждут его слова, но молчал: собирал силы на последнюю свою исповедь перед ними и не находил. Вдруг он вспомнил последнюю службу, которую служил молодой священник и дьякон: в эту службу вся семья по внутреннему зову сердца встала на колени с первыми строчками молитвы, а дьякон вдруг почему-то запел вместо чтения: «Со святыми упокой».
Нарушить отцовскую тишину княжны не смели: они трепетно ожидали его слов, но молчали, понимая неизбежность своей судьбы, но не смея падать духом и показывать своему отцу страх. И также, как отец их великий, они принимали судьбу свою стойко и смело.
В этот день была их последняя прогулка: молчаливая, немногословная, предреченная. Только несколько раз позволил себе Николай уронить пару слов: «Жизнь наша в руцьех Божьих», но о том, что жить им оставалось считанные часы, царь своим княжнам сказать так и не смог...


Деревня Царевичи: Савелий и гость

Он видел свою вытянутую руку с наганом. Он видел, что рука дрожала и двигалась из стороны в сторону, наводя мушку на цель. Он видел ствол пистолета, а за ним - мутную картинку: много людей построенных для фотографирования: кто-то сидел, а кто-то стоял, - так обычно становятся для семейного снимка. Он видел свой палец, нажимающий на спусковой крючок, видел удар курка по капселю патрона, выстрел с выбросом порохового облака и слышал оглушающие крики - женские крики, пронизывающие все человеческое существо изнутри...
Савелий открыл глаза, уставившись неподвижным взглядом в беленый потолок. Картинка из сна была столь реалистична, что первые секунды он не мог понять, где находится и что с ним происходит. В избе было тёмно и тихо. Савелий протер ладонями лицо и перевернулся со спины на живот, подложил руки под голову и вновь заснул.
А проснулся Савелий от озноба и затекших рук, не менявших положение несколько часов. За окнами начинался рассвет, и в доме было уже довольно светло. Он перевернулся на спину и заревел нечеловеческим голосом.
Савелий не мог терпеть похмелье. Когда он трезвел, боль от старых ран, полученных на войне, возвращалась с тройной силой. Алкоголь снимал болевые ощущения на некоторое время, но потом (чем во многом и обосновывалась его страсть к спиртному) боль мучила нестерпимо…
- Вставай, Савва, уже утро!
Савелий, словно напуганный глухарь, вспорхнувший с ветки, слетел с печки и уперся лбом в живот своего «отца». Тут же он резко отпрянул на два шага назад, встал широко расставив ноги и вылупил глаза на вновь появившегося гостя.
- Ты что это орешь как петух, с утра пораньше?
- Что-что, пойдём за стол; тебе похмелиться нужно, а мне с тобой разговор окончить.

Чугунок с вареным картофелем, усыпанным укропом, стоял по центру трапезного стола, рядом - две литровые бутыли с водкой, одна их которых была уже початой. Дополняли сервировку стола: тарелка соленых огурцов, плашка с квашеной капустой и разделочная доска с черным хлебом. Две стеклянные рюмки, выполненные под хрусталь, уже не раз освежались дьявольским зельем.
- Савелий, пора тебе собираться в дорогу, - Порфирий Семёнович положил в рот кусочек чёрного хлеба и, как бы смакуя его вкус, продолжил говорить, - время подходит, а путь у тебя не близкий, ты можешь не успеть.
Савелий закидывал в рот рюмку за рюмкой, стараясь побыстрее заглушить боль и вновь пригрезившееся видение. И с каждой новой дозой становилось легче, а когда эйфория завладела всем его существом, он вновь в полной мере лицезрел перед собой своего "покойного отца".
- Что ты конкретно предлагаешь, отец?
- Хочу, чтоб жизнью полной, человеческой зажил ты, беззаботно и в достатке.
- Для этого мне надо пойти и убить царя, да? Ха. - Савелий скривил губы, от чего на лице получилась не то усмешка, не то досада.
- Царь ведь... он уже и не царь получается. Отрекся он от престола, а сейчас его большевики под арестом держат. Скоро его в Екатеринбург отправят, туда и тебе надо идти.
Савелий выпил ещё рюмку, положил в рот, зацепив тремя пальцами прямо из лоханки, пригоршню капусты, и пожевал, перебивая горечь напитка.
- Не пойму я, батя вот, чего: если его под охраной держат, - значит, целый взвод сторожей набрали; так еще начальников, небось, вокруг его персоны полно. Что же некому царя прихлопнуть, а потом его ограбить? А командиры наверняка уже готовы себе прихватить царские драгоценности, да?
- А, прихлопнуть... - Порфирий поднял указательный палец вверх, - думаешь, легко стрелять в помазанника божьего. Думаешь просто - нажать на крючок, и дело сделано? Нет, Савелий: народ простой, а эти большевики все из народу простого, - они царя боятся словно, бешеную собаку. Поэтому именно, когда привезут царя в Екатеринбург,  набирать будут специально злых до царя отморозков, понимаешь? Будут специальный караул собирать и тех, кто по команде стрелять сможет. Да только все равно: ведь даже в той будущей команде не будет храбрецов, готовых на выстрел. Ты только сможешь это сделать: я-то тебя знаю, ты волевой мужик, Савелий, а война тебя не сломала нисколько, а только укрепила.
Савелий прищурился, выложил локти на стол, водрузив подбородок  на ладони, и громко выдохнул через ноздри, подняв верхнюю губу к носу.
- Тебе, Савелий, бороду и усы облагородить нужно, а лучше совсем сбрить, - сейчас большевики с голыми щеками ходят, и тебе не стоит от них отличаться.
- Путь не близкий ты мне нарисовал, отец, а посмотрел ты, каким я стал после ранения и контузии. Одни только раны от штыков спать не дают, ноют и ноют.
Савелий встал из-за стола во весь рост, отошел на шаг назад и поднял вверх рубаху, показывая свою худобу.
- Посмотри на меня, батя, ну какой я ходок?
Порфирий махнул в его сторону рукой.
- Да, выглядишь ты паршиво: отощал, глаза ввалились, живот к спине прилип, но только это ничего не меняет. Идти тебе далеко, и это правда. Но ведь идти можно по-разному. От деревни к деревне, от села к селу: у людей останавливаться будешь - харчеваться и на ночлег. Пойми! Народ ещё не вкусил силу свободы и коммунистическую идею, люди пока ещё добрые - примут, обогреют, накормят.
Савелий вернулся за стол, и вновь выпил рюмку водки заботливо наполненную отцом.
- Не знаю, батя, мне здесь спокойно: никто меня не трогает, я сам себе хозяин.
- Это пока у тебя ещё гроши остались, а много осталось-то? Закончатся деньги, и что ты здесь в этой глуши делать будешь?
Савелий почесал затылок, но ни слова в ответ не сказал.
- А теперь подумай: царские бриллианты и алмазы отхватишь, кое-что продать сможешь, кое-что спрячешь, так сказать, - отложишь на будущее и подашься за границу к своим беглый офицерам; они целыми семьями уже бегут за кордон. А там купишь себе домик на берегу моря да и будешь пропивать оставшиеся богатства.… А? Что скажешь?
Савелий заерзал на лавке, а по его глазам стало видно, что слова отца пришлись ему по душе. Взор его просветлел, взгляд приобрёл осмысленность.
- Ну, ты сам подумай, Савелий, это же такой шанс. Из России нужно уезжать, я тебе верно говорю. Кто знает, что будет со страной теперь после революции, - хуже или лучше. А тебе пусть хоть рак на горе свистнет, - ведь мест на земле полно, где тебя точно трогать не будут, да мало того с деньгами ты как барин жить будешь! Ещё и прислугу наймешь, - будет тебе прислуживать, обстирывать, ужин готовить, -  заживешь как белый человек.
- Что ты, батя, говоришь, какую прислугу? На какой чёрт она мне сдалась, что я, безрукий что ли, сам себя обслужить не смогу? Но верно ты про кордон говоришь, мы в окопах сиживали много и не мало слышали про жизнь тамошнюю.
- Вот, я тебе верно говорю. Ты, Савелий, собирайся в дорогу потихоньку, на первое время поесть и выпить бери с собой. Одежду надень обычную, нечего в офицерский мундир и шинель рядиться, внимание привлекать лишнее.
- Нет, батя, у меня другой одежды, кроме военной, солдат я по жизни. - Савелий развел руки в сторону.
- Тогда все нашивки и всякое там, что у тебя висит на мундире, отдирай, а с фуражки кокарду сними.
- Я фуражку брать не буду, в шапке пойду.
- Значит, с неё все сними, и вот ещё что: никому в деревне не болтай, что уходишь.
- Я ни с кем здесь не вожусь, и говорить мне это некому.
- А поп местный чего ходит к тебе?
Савелий отмахнулся обеими руками.
- Тихон что ли? Раньше захаживал, все в церковь звал на службы, да я на войне столького насмотрелся, что в храм идти нет желания. А поп перестал меня дергать, когда понял, что не приду я на его литургию, сколь бы он не просил.
- И все же ты уходи в ночь, чтобы никто тебя не видел, так надежнее будет: чем меньше людей о тебе знают, тем лучше.
- Ты мне, бать, скажи, как действовать-то надо?
- Расскажу, конечно, давай выпьем ещё, а ты слушай меня и запоминай.
Мужчины выпили и закусили. Посидели без слов несколько минут, причём Савелий очень громко чавкал все это время. Он клал в рот щепотку квашеной капусты и пережевывал медленно, смакуя сочный вкус продукта.
Порфирий нарушил молчание, продолжая своё наставление.
- Ты когда в Сысерть придешь, сразу к коменданту на приём запишись. Так вот: скажешь, что пришёл в охрану, которая царя караулить будет, но главное ты не своей фамилией назовись, а другой, под которой солдатик бегал на Дутовском фронте, - ныне погибший.
Савелий перестал жевать и с недоумением взглянул на своего странного гостя.
- Ты слушай меня, Савелий, и не перебивай. Скажешь, что по ошибке на тебя похоронка пришла, что в бою документы потерял, а найти не сумел. Такое бывает, и бывало на войне не раз, ты это лучше меня знаешь. Комендант поверит и выдаст тебе новые документы. Потом, когда ты дело своё сделаешь, новые документы, полученные от коменданта, сожжешь. А с прошлыми, что у тебя сейчас - настоящие, за кордон двинешь. Понял?
- Кем называться-то мне придется? А коменданта как зовут?
- Это я тебе позже скажу, когда в Сысерть придешь. Только ты, Савелий, делай все, как я говорю, потому, как сопровождать я тебя буду по пятам, пока дело не закончишь...

Дом Ипатьева: роковой день

Царская семья села за ужин в столовой с окнами, выходящими в садик, за которыми проглядывался вид на неизменную часть города. Они расположились за столом как всегда полукругом: Николай в центре, справа от него - наследник, а слева - Александра с великими княжнами.
Верная прислуга в лице Демидовой, Чемодурова и Боткина всеми своими силами пытались сгладить тяжесть навалившегося заключения на царскую семью, которая давно уже смирилась со скудным рационом питания да и общим уровнем жизни всех последних дней заключения в целом.
Во всем семья испытывала нужду и потребности: в личном пространстве каждого члена, в чистоте (это касалось минимальных гигиенических потребностей, в которых им отказывали или вовсе не предлагали), в общении, в питании, в одеянии (великие княжны ходили в одних платьях, не переодеваясь по многу дней, царь и цесаревич не меняли мундиры, царевна не меняла свой наряд, оставаясь в одном и том же платье во время всего срока заключения).
Прислуга добровольно разделила участь царской семьи - с первых дней ареста Романовых до последнего дня их жизни. Но, несмотря на всю трагичность и безысходность дней в заключении, прислуга старалась вести себя достойно и не показывать семье плохого настроения.
Николай взял своей рукой ладошку цесаревича Алексея, а другой рукой - хрупкую кисть Александры Федоровны. Обычно они читали молитвы все вместе, но в этот раз Николай прочитал несколько канонов сам при полной тишине родственников.
Потом они так же молча, как и на молитве, вкушали свой ужин, и также бессловесно разошлись по своим комнатам: дети первыми отправились спать. Николай и Александра сели за карты поиграть в их излюбленную игру «безик». Это была старинная французская карточная игра, существовавшая в разных вариантах, но основной разновидностью был, - безик вдвоём. Играть необходимо было двумя колодами. Карты имели своё старшинство и стоимость. Основной целью игрока - было набрать 1000 очков.
Они играли недолго и опять все так же молча. А когда очередная партия была закончена, Николай задумчиво произнёс: « Как интересна и трагична порой бывает судьба человека, а иногда очень символична: нас крестили на трон в Ипатьевском монастыре… Мы заканчиваем свою миссию в Ипатьевском доме..."


Деревня Царевичи: Савелий

Савелий стал собираться в дорогу сразу после того, как только стрелки на циферблате механических часов с кукушкой перевалили за полночь. Но оказалось, что решение отправиться на убийство царя еще не полностью созрело в его голове.
Савелий вставал с лавки и долго ходил по дому из угла в угол, вновь садясь за стол: выпивая, размышляя...
Мысль о богатствах его вдохновляла, но одновременно с этим он не мог понять, каким образом покойный отец смог предстать пред ним таким реальным и осязаемым. Савелий думал о возможном временном помешательстве у себя в голове: белая горячка или одна из стадий, когда человек сходит с ума. Тогда возникал вопрос, откуда вдруг воскресшему родителю были известны все тонкости предстоящих событий. И тут у Савелия вновь появлялись две мысли: первая - отец пришел с того света, чтобы помочь сыну дожить свой век безбедно; вторая - нечистая сила посетила его дом, а это значит, и впрямь допился.
Савелий мучился оттого, что не мог принять нужное для себя решение. Он мыкался по углам своего жилища, раз за разом увеличивая дозу выпиваемого алкоголя, но водка его уже не брала. Тогда Савелий принял решение собраться, но не уходить в ночь, а подождать до утра, вспомнив вдруг поговорку: «утро вечера мудренее».
Но те силы, что толкали Савелия на смертный грех, видимо, не дремали, и как только все необходимое было собрано, словно за ним все это время наблюдали, в дверь его постучались.
Савелий вышел на крыльцо и увидел перед собой маленького мужичка в овечьем тулупе. На голове у незнакомца надетая наперекосяк, полностью закрывая одно ухо, восседала папаха. Мужичок кивнул головой в приветственном жесте и, протерев обратной стороной ладони рот проговорил: «Мы небольшим обозом идём на Петрозаводск, нам бы запасы воды и еды пополнить, если есть?»
Тут Савелий  вмиг смекнул выгоду от этой встречи и уже через полчаса он трясся в телеге в заданном направлении, распивая с мужичком водку горькой. Савелию нравились такие моменты жизни, когда не приходилось делать выбор, а обстоятельства сами предлагали готовое решение, оставалось только подчиниться и принять неизбежное...


Деревня Царевичи: Агафья

Всю ночь Агафья спала плохо, вертелась с боку на бок: то сначала заснуть не могла - не шёл сон, то вдруг начиная дремать, как ей снился кошмар.
Агафье привиделся короткий сон, но он был полон ярких красок и показался ей очень страшным. Приснился ей мужик - тот суровый, что в гости к Савелию приходил. Он подошёл к ней сзади, когда бабка в поросятнике животину свою кормила, взял ее за шиворот, повернул к себе и чёрными страшными зрачками в ее глаза уставился. Молчал долго антихрист, а когда заговорил, бабку чуть Кондратий не хватил. Ноги отнеслись у Агафьи, во рту пересохло, а в голове паника затеяла карнавал. Дернулась, было, Агафья, чтоб стряхнуть с шиворота своего руки окаянные, да пальцев своих не чувствует. А он смотрит, не мигая, и ближе к своему лицу её подтягивать начинает: «Ты что это, Агафья, за всеми подглядываешь?»
Агафья смотрит на него, а сказать ничего не может, пытается, а из горла лишь стон и мычание выходит.
- Ты, Агафья, больше не ходи, не подглядывай по деревне, и к попу не бегай больше.
Агафья громче стонать начала, а антихрист открыл пасть свою, которая из человеческой превратилась в лошадиную, и заржал как конь необъезженный: «Иго-го».
Агафья подпрыгнула на постели от страха и проснулась: села, свесила ноги вниз, посмотрела в темноту, глаза вылупила, дышит - отдышаться не может. Да только слышит вдруг за окном снова ржание лошадиное. Оторопь слетела с бабки, поняла она, что сон это был, а ржала настоящая лошадь за окном. Спрыгнула Агафья с постели, забегала по дому, заглянула в окно, а там уже рассвет теплится. Не стала она зажигать лучины, оделась наскоро и выбежала на улицу посмотреть, кто ее напугал, да увидела только, как далеко на другом краю деревни обоз за поворот уходит, а на последней подводе силуэт Савелия. Бросилась Агафья догонять обоз да через двадцать шагов поняла - не догонит, остановилась, запыхавшись, напротив дома Савельевского. Посмотрела она вокруг, а на снегу следы от полозьев и копыт лошадиных, а также от сапог мужицких, как раз от дома до улицы.
Агафья бросилась на двор к Тихону, как всегда без церемоний влетела на порог.
- Тихон, батюшка, Тихон, пошли на улицу, надо лошадей запрягать, обоз догонять, уйдут ведь, и не воротим Савелия.
- Тихо, Агафья, - грозно обрезал поп, - ты меня так заикой сделаешь.
Тихон читал молитвы утренние, когда появилась Агафья. Он и в самом деле уже привык, что в любой неподходящий момент могла явиться сердобольная бабка, у него уже выработался на неё иммунитет. Однако в этот раз Тихон и сам чувствовал какое-то беспокойство, от чего дважды ночью поднимался и вставал на молитву, чтобы успокоить помыслы.
- Что ты видела в очередной раз, рассказывай?
- Батюшка, прости Господи, Савелий с обозом каким-то уехал. А перед тем, как я заприметила их, мне тот мужик, что к Савелию приходил, угрожал.
- Ладно, ладно, пойдем, посмотрим. - Тихон по своим размышлениям вновь не поверил Агафье.

Тихон и Агафья вышли на улицу: поп шёл впереди, бабка за ним следом.
- Вот это твои следы? - Тихон остановился, показывая на снег перед собой. Агафья выглянула из-за спины и покивала головой: «Угу».
- Ещё что-нибудь видишь?
- Нет, батюшка, не вижу, но только такого быть не может, я же видела, много следов было: и человеческих, и лошадиных.
- Так вот, Агафья, к Савелию мы даже с тобой не пойдём, и не проси. В деревне тихо, на дороге снег нетронутый лежит. Вот что, пойдём в храм и службу отслужим, будешь мне помогать.
Они одновременно развернулись и направились в храм...


Дом Ипатьева: роковой день: час палача

Николай и Александра не спали, хотя было уже давно за полночь: предчувствие надвигающегося страшного конца не позволяло супругам расслабиться и уснуть, как это бывало прежде. Она укладывалась на его плече и, слушая его ровное дыхание, засыпала. Так было раньше, сейчас было не так:  они лежали и все время слышали, как внизу что-то происходит: громкие шаги караульных, глухие шаркающие звуки, похожие на перестановку мебели, кашель, иногда плевки и смешки.
Когда дверь в спальню бесцеремонно отворилась и комендант, войдя, зажег свет, то ни Аликс, ни Ники не вздрогнули, а лишь посмотрели друг на друга влюбленными глазами, в которых осталась печаль и нежелание расставаться.
- Николай Романов, вам следует собраться и вывести семью на первый этаж.
- А что случилось? - спокойным тоном спросил Николай.
- Для вашей безопасности нужно спуститься вниз, в городе неспокойно, выходите быстро.
Цесаревич Алексей и четыре великих княжны, как оказалось, тоже не смыкали глаз. Николай подошёл к каждому из своих детей и поцеловал в лоб: « Что бы ни случилось, веруйте, что все закончится так, как уготовил нам Бог».

Он - палач (Савелий) под чужим именем и фамилией находился в соседней комнате с той, где должно было произойти убийство. Он был в группе из двенадцати революционеров, в составе специальной команды, собранной для приведения приговора в силу. Савелий стоял, облокотившись к стене в глубокой задумчивости и сильном опьянении. С минуту на минуту все должно было произойти. А когда появился комендант и дал приказ действовать, он увидел за комендантской спиной своего Гостя, который приходил к нему в разных обличиях: отца, матери, хорошего знакомого, - в те дни, когда он добирался до Екатеринбурга.
Он видел вытянутую руку с наганом перед собой. Он видел, что рука дрожала и двигалась из стороны в сторону, наводя мушку на цель. Он видел ствол пистолета, а за ним мутную картинку: много людей, построенных для фотографирования: кто-то сидел, а кто-то стоял, ведь так становятся для семейного снимка. Он видел Его голубые и грустные глаза, и он слышал его последнюю фразу: «... не ведаете, что творите...».
Он видел свой палец, нажимающий на спусковой крючок, удар курка по капселю патрона, а затем выброс порохового облака. А спустя пару секунд он услышал выстрел и оглушающие крики - женские крики, пронизывающие все человеческое существо изнутри...


Деревня Царевичи: Тихон


Редко в Олонецких краях июль выпадал жарким. Однако в Этом году случилось неожиданное явление - жара стояла невыносимая: днем солнце палило нещадно, а ночью духота  неимоверная затрудняла дыхание.   
В Эту ночь, Тихон не спал, хоть и лег сразу за полночь, начитавшись молитв и святых писаний. Поначалу сон просто не шел к попу. Тихон лежал на спине и таращил глаза в темный потолок, вертелся с боку на бок, дышал шумно в бороду, шмыгал носом, сучил ногами под одеялом, руки его не находили себе места. От всех этих действий батюшка потел изрядно, отчего не раз ему приходилось подниматься и переодевать исподнее. Однако перед рассветом Тихон задремал, и приснился ему кошмар:
«Горный козёл ступал медленно, словно пытался показать грацию и уверенность своего шага, имея на голове острые винтовые рога. Приблизившись к Тихону, козёл низко опустил голову и уперся в его живот рогами. Боднул несильно и заблеял человеческим голосом: « Что стоишь божий человек? От чего не бежишь молиться? Спасайся! Спасай себя…» Тихон глядь на живот свой, а на нём белая рубаха  вся алой кровью  пропитана…»
Тихон открыл глаза, жадно хватая ртом теплый воздух, сидя на постели и размеренно осеняя себя крестным знамением: « Господи помилуй…»  Короткий сон был столь явным и красочным, что батюшка не смог удержать крик, стеснивший грудную клетку. Спустя некоторое время, немного успокоившись, Тихон глянул в окно, а там уже рассвет забрезжил над избами: « Светает, пора вставать, - подумал поп, - пойду заутреннюю отслужу…».
Вышел Тихон из своих покоев, а на пороге Агафья стоит смиренно, молчит, будто всю ночь так стояла и ждала, пока батюшка выйдет, смотрит она, на попа широко раскрыв глаза, и тяжело дышит.
- Ох, Агафья, точно меня Кондратий хватит от твоих набегов незваных. Ну, отвечай, почто ты на заре-то ко мне прилетела?
- Святой отец, святой батюшка, - вдруг затараторила Агафья, - всю ночь я не спала: то страхи какие приходили, то мысли страшные лезли в голову, а то и вовсе под утро нечисть всякая мерещиться стала. Думаю, дай пойду к отцу Тихону…
- Не рано ли ты меня в святые отцы записала? – Тихон огладил свою бороду правой рукой, а левую положил Агафье на плечо.
- Я ж всегда сплю хорошо, а тут…
- Ну, будет, будет тебе… Мне тоже, Агафья, сегодня ночью не спалось. – Словно раздумывая о чем-то промолвил поп. -  Знать что-то случилось этой ночью…
- Случилось батюшка, случилось… - Агафья затряслась всем телом, будто замерзла.
Тихон осенил себя, а затем бабку крестным знамением, и, выделяя букву о – проговорил почти басом: « Полно тебе дрожать, пойдем во храм, матушка, помолимся.»
Все было приготовлено для утренней литургии.  Тихон стоял лицом к иконостасу, перед ним расположился аналой с библией и напрестольным крестом. Агафья стояла за спиной батюшки. Тихон перекрестился и запел: «Господи помилуй…», но продолжить он не сумел. Агафья завопила в голос что есть сил и упала на колени:
- Батюшки святы!
- Что опять? – Тихон повернулся к бабке, нахмурив брови.
Агафья стояла на коленях и тряслась всем телом, словно ее ударил паралич. Она вытянула левую руку, указывая куда-то вверх на иконостас растопыренными пальцами. В то же время её правая рука непрерывно осеняла живот крестным знамением.
Тихон медленно развернулся в указанную сторону и всмотрелся в лик иконы Божьей матери, из правого глаза, которой, большими горошинами выкатывались янтарного цвета слезы: они спускались по её  щеке, ниспадая на лик младенца Христа…