История одной операции

Данькова Валентина
«Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые»
—                Ф.И.Тютчев, «Цицерон»
«можно стало всё (но не всем)». Жванецкий

                Повесть

                1
Анестезиолог Тагиров, завершая беседу с пациенткой Фоминой о предстоящей операции, назвал сумму. Заметив, как вспыхнули пятна по её бледным щекам и шее, пояснил.
- Препараты импортные – цены подскочили…
Женщина зашуршала в кармане ситцевого халатика. Из другого – вынула  кошелёк, пошелестела  там.
- Вот…,  - протянула она купюры, - тут не достаёт… 
- Отдадите всё сразу, - Тагиров поднялся.
- Как же?.. Операция завтра утром, а…
- Да не волнуйтесь, Татьяна Анатольевна, - анестезиолог взял её под локоть, провожая к двери, – я здесь, - он взглянул на часы, -  ещё минут сорок буду. Решите свои проблемы и подходите. И… вы правы, действительно, нужно сегодня.
- Геннадий Шабанович, - заглянув в дверь, окликнула его постовая сестра, - по случаю проводов Захаровны на пенсию с вас причитается…
- Зиночка, - с такими прелестями и пропорциями надо быть усладительницей очей и прочих органов, а от вас, с этой бурной деятельностью, – тоска и разочарование.
Зинаида Сергеевна прыснула, «прелести» холеного тела заколыхались.
- А от вас, доктор, - одни намёки и обещания…
- Не ропщите, я – однолюб… Вот, возьмите…
- Да уж… Все вы – однолюбы, попробовали бы… Лилия Павловна сразу усекновение произвела б…
- Фи-ии, - Тагиров нарочито сморщил лоб и переносицу, - с таких дивных уст должны слетать лишь фиалки, а вы…, - балагуря, он вплотную подступил к сестре.
Ойкнув, та выскользнула в коридор.
Отобрав нужные истории болезни, Тагиров направился в реанимационный блок. Переступая его порог, услышал.
- Геннадий Шабанович, - переведя дыхание,  Фомина приблизилась и сунула руку в его карман, - возьмите, тут – все…
- Вот видите, оказывается, всё решаемо! И не нужно волноваться, - оказавшись вплотную к ней, он  коснулся плеча, слегка придержав её.
Глаза их встретились, и он почувствовал неловкость. Глядящие чуть снизу вверх, и оттого широко распахнутые глаза женщины, казалось, вместили разочарование всего человечества в несовершенстве мира.
- В нашем деле, главное – спокойствие. Всё будет хорошо, - машинально договорил он, озадаченный необычайностью этого взгляда.
- Спасибо, -  поблагодарила женщина.
В её интонации прозвучала убедительная искренность, но  общее выражение лица осталось почти прежним.
 «Хм, какой пронзительный взгляд, будто насквозь видит», - отметил он.
В кабинете Тагиров достал все деньги.
«Так, завтра оперируем четверых, - размышлял он, - сдали все».
Подсчитав сумму на закупку наркотиков, отложил в сторону. Остальные деньги  разделил на три части. Свою – опустил   в дипломат, две другие – по карманам халата. Крепко соединил руки, как в приветствии, и потёр, словно вымывая.
Вообще-то, он не был согласен с равным дележом.
«Эти чистюли, с рожами падших ангелов, загребут, конечно, «свою» долю и не накинут мне за «грязную» работу. Сами бы попробовали взять так, чтобы тебя ещё и благодарили…»
Он взглянул на часы. Было время звонка жене. Она в этой же больнице заведовала родильным отделением.
- Пора подавать голос, - скомандовал он себе и отправился в ординаторскую.
- Лилечка, дорогая…
Его воркование неизменно привлекало внимание. Женщины, жадно впитывая, завидовали. Мужчины искали в интонациях фальшь,  большинство не сомневалось:  «джигит-подкаблучник блефует».
Вообще-то, «джигит» - громко сказано. Геннадий  вырос в сельской глубинке, в обрусевшей семье фельдшера и акушерки. Учился в школе без интереса. Под жёстким давлением родителей, членов всяческих школьных комитетов,  выправлял «тройки» на «четвёрки». С малолетства дневал у родителей на работе, проявляя необычную сметливость и память в лечебных делах. В старших классах и перед армией в охотку работал санитаром в родительском здравпункте. Контроль был тотальный,  не в каких «историях», «порочащих связях» замечен не был. Мать хлопотала, чтоб  «единственный сыночек» нёс службу в медсанбате, и добилась своего. А место службы – Подмосковье превратило три года в курорт. Демобилизуясь, Геннадий получил направление в мединститут. В гуманитарные вузы юношей брали с удовольствием, тем более с хорошим опытом работы. «Уды» на вступительных ему  поставили, и он был зачислен вне конкурса.
Ещё в приёмной комиссии Московского мединститута абитуриент Тагиров попал под опеку хорошенькой всё знающей, уверенной в себе третьекурсницы Лилечки.  Поженились они, когда та поняла, что школьной подготовки у Геннадия, практически, нет, а значит его нужно «тащить». Она и стала репетитором, контролёром и экзаменатором.  Позже Лилечка определяла его специализацию, место работы, регламент жизни. А он и не противился: с женой-матерью было удобно во всех отношениях.
                ***
Отдавая деньги анестезиологу, Татьяна Анатольевна  почувствовала брезгливость, будто прикоснулась к чему-то мерзкому и зашла в туалетную комнату ополоснуть руки. Недостающие деньги ей одолжила подруга по несчастью, соседка по палате, а в прошлом – хорошая  знакомая, Светлана Игнатьевна   Курляндская.
В годы Татьяниного школьного детства она – старшая  вожатая не только наставляла Таню – председателя совета пионерской дружины, но и относилась к ней по-дружески. 
Тогда Татьяна верховодила в сборе лома и макулатуры, на субботниках и воскресниках.  Она верила, их человеко-часы и тонны ручейками  добрых дел сливались в единый поток, смывающий безобразные следы, оставленные войной, и самоотверженно выполняла обязанности.
Пионерская пора закончилась, и они расстались, но Татьяна знала, после вожатской должности Светлана Игнатьевна  избиралась на комсомольскую работу, потом её направили – на партийную. От заведующей сектором учёта райкома партии она поднялась до второго секретаря горкома. Как говорили,  должность оставила, почувствовав в «перестройке» и  «консенсусе» фальшь. Преподавала в институте историю партии и научный коммунизм.
Иногда их пути пересекались.  По-доброму приветствуя друг друга, они перебрасывались парой дежурных фраз.
В палату она прошмыгнула мышкой и тихонько присела на постель.
Все три её напарницы, не шевелясь, с закрытыми глазами лежали на койках, безуспешно пытаясь урезонить  безрадостные мысли.
Татьяна понимала, волнение не даст улежать, и она сидела, прижав руки к груди, потирая одной – другую, словно массируя.
- Что? Взял? – спросила Светлана, не открывая глаз.
- Взял… спасибо, Светланочка Игнатьевна…
- Что, и не покраснел?
- Нет, как обычно…, чтоб я делала без вас… интересно, отказались бы оперировать?..
- Зарезали бы…
- Это вы шутите? Или,  в  самом деле, думаете? Я – почему так… я ведь два раза собственными ушами слышала, как они могут. Меня «скорая» недавно с острой болью забирала. В приёмном покое передо мной мальчика с перитонитом принимали. Матери сумму назвали, а она от страха забыла, как нас теперь лечат. Денег у неё не оказалась.  Она умоляет их оперировать, пока деньги привезёт, а они – ей: «Вернётесь, тогда и начнём». А на следующий день в палате обход был. Подошла толпа белых халатов к постели  пожилой женщины. «Ну, что?», - спрашивает заведующий. Она –  ему: «Нет у меня таких денег, деточка…». Тот поворачивается к сестре. «Готовьте на выписку…», - говорит. Я на него смотрю – у него ни один мускул не дрогнул. А у той женщины – камни в жёлчном пузыре…
Светлана Игнатьевна открыла глаза, внимательно посмотрела на Татьяну.
- Шучу, конечно, Танюша. Чёрный, как говорится, юмор. Это такой новый жанр появился, соответствующий нашей теперешней жизни.
Зашевелились, завздыхали  другие женщины, припомнили свои «чёрные» медицинские истории.
Прервала этот нескончаемый разговор медсестра.
- Ну-ка, девчонки, быстренько берём подкладные, наконечники, идём клизмиться.
- Дожили, «перестроились», - возмутилась  Светлана Игнатьевна, - постель своя, наконечники свои, подкладные… скальпель и тот свой. Семьдесят лет жизни страны, жертвы народа,  всё – псу под хвост… 
- А десяток прохвостов наживаются… - поддержала её одна из женщин.
К ночи они все приняли положенные успокоительные, и соседки Татьяны,  начав дремать, вскоре дружно захрапели.
«Ну, всё, - подумала Татьяна, - в тишине, порой, не могу заснуть, а тут…»
Она призывно зацокала языком – храп на мгновение стих, но тут же возобновился и стал сильнее прежнего.
«Снотворное действует, вот они и не контролируют себя. Интересно, что же это я не сплю? Может, нужна ещё таблетка?»
Татьяна поднялась, вышла в коридор. Оба сестринских поста были пусты.
«Сёстры и без снотворного, небось, отключились, - с неудовольствием подумала она, но тут же смягчилась, - конечно, намаялись…»
 Она вернулась в палату и до утра так и не сомкнула глаз. Пульс частил, и сердечный метроном чувствовался в любом положении. Не давая мозгу покоя, требовал: «не спи, не спи, не спи…». Мысли метались по пройденному жизненному теперь пустынному полю от одного миража – к другому.  Но они, безжизненные, были не способны напитать и вселить надежду.
Последние годы она, схоронив одного за другим своих близких, осталась одна, не считая старухи тётки, да двоюродной сестры с племянником. Неожиданно обнаруженную опухоль приняла как указание свыше: пора и ей – к родным. Тоскуя по ним, приняла его с благодарностью, за возможность собрать «приданное» в последний путь, распорядиться тем, что ею и близкими кропотливо накапливалось и теперь стало  ненужным и бессмысленным.
Но «страшный» диагноз не подтвердился, и она согласилась на операцию. Её исход был безразличен ей до самого последнего дня, точнее – этой самой ночи, ставшей нежданно мучительной.
Она «беседовала» со всеми уже упокоившимися родственниками, особенно долго с сыном. Обещая каждому скорую встречу, каялась в том, что так и не сумела установить задуманные памятники над надгробиями. Дефолт   опустошил счета в банке, лишив того, что откладывалось на «чёрный» день.
И только когда забрезжил рассвет, она забылась, как ей показалось, на мгновение.
Но в больнице началась обычная суматоха: тремя оставшимися от прежней жизни градусниками измерялась температура всему отделению.
                ***
Утром следующего дня Тагиров явился на  планёрку последним, и ему не хватило места. Для чествования Людмилы Захаровны собралось всё отделение. Он пристроился на подлокотник дивана, чуть стеснив «прелести» Зинаиды Сергеевны, зевнул.
«Ну, сейчас начнётся канитель на час», -  подумал он.
 Но дверь переполненной ординаторской распахнулась, и в её проёме возникла женщина.
- Я не опоздала?.. 
- Нет, нет, - поспешила успокоить  Вера Семёновна, - проходите, дорогая, присаживайтесь рядышком, я тут для вас и стульчик поставила…
После небольшой суеты заведующая отделением с загадочно-торжествующим лицом представила опоздавшую.
 - Софья Рубеновна Туркина, - наша новая сестра, прошу, как говорят, жаловать…
Собрание зашевелилось, зашепталось. Сообщение было неожиданным, сестёр в отделении – полный комплект, и где же было видано, чтобы жёны «крутых» работали, да ещё медицинскими сёстрами.
Призывный возглас Веры Семёновны подавил «брожение умов». Смолкнув, все уставились на новоявленную диву.
Софья Рубеновна без тени смущения встретила перекрёстный огонь смелых взоров. Равнодушным  взглядом скользнула по лицам и с откровенным интересом задержалась на колоритном –  Тагирова.
Усы и бородка, отпущенные им специально, чтоб соответствовать авторитету Лилии Павловны, делали его лицо привлекательным и загадочным.
Под магнетическим взглядом бизнес-леди у Тагирова что-то сжалось и боднулось под «ложечкой», от чего он перестал воспринимать окружающее. Мгновение они смотрели друг на друга, а Софья Рубеновна улыбнулась ему, как знакомому.
По просьбе заведующей, она рассказала о себе.
- Замужем… Муж – бизнесмен, сейчас заинтересовался и медициной.
В ординаторской опять зашуршали крылья протестующего духа. Многие понимающе переглянулись: фамилия – у всех на слуху,  и с криминальным душком.
«Прихватизация» гигантов индустрии в городе шла полным ходом,  дело доходило до баррикад и сражений. Рабочие пытались отстоять народную собственность от московских «капиталистических акул», в числе которых был и г-н Туркин.
- Учусь в мединституте… на вечернем. Скоро будет диплом. Так что в медсёстрах, надеюсь, буду не долго…
Медики города бурно обсуждали открытие филиала мединститута на базе медучилища с  платным вечерним отделением – инициативу бизнесмена Туркина. Никто не сомневался, что затеял он всё это с целью образования жены. Прошёл и слушок, что за этим стоят какие-то далеко идущие планы. Оно и понятно, богатые на ветер денег не бросают.
- Конечно, Софья Рубеновна, диплом – и всё в порядке… - заверила Вера Семёновна.
- …Детей пока нет... Раньше работала старшей сестрой заводской поликлиники…  У мужа в отношении больницы, серьёзные намерения. Он видит очень интересную перспективу её развития…
- Поговаривают, скоро не только заводы, но школы и больницы будут частными! Представляете? - зашептала Зинаида Сергеевна. – этот Туркин, небось, на нашу – губы раскатал…
- Товарищи, потише там, - встревожилась Вера Семёновна проявлением небрежения к такой важной персоне, - а если нужно поговорить, так выйдите, здесь никто никого не держит. Продолжайте, продолжайте, - подбодрила она смолкнувшую Софью.
- …И, нужно отметить, интерес тут взаимный. – Софья Рубеновна многозначащей интонацией и паузой привлекла внимание слушателей. - В настоящее время сокровища, которыми располагает ваше и родильное отделение, в буквальном смысле зарываются в землю и гноятся…
Она смолкла, давая возможность  обладателям «сокровищ» осознать всю меру своей бесхозяйственности.
- Да, - это абортируемые эмбрионы и плаценты рожениц. Их стволовые клетки спасли бы жизни многим безнадёжным больным. Эту тему я хочу взять для курсовой, а в перспективе – дипломной и научной работы…
- Было бы замечательно, Софья Рубеновна! – Воскликнула Вера Семёновна, без результата искавшая выход из нищенского положения, в котором с развалом страны оказалась и медицина. – А то больные уже иглы и скальпель себе на операцию покупают. Ну, ладно, не будем о грустном.  У нас – ещё приятная новость: представляю вам молодого коллегу из столицы Альберта Викторовича Манцева.
От подоконника отделился высокий стройный молодой человек в бледно-голубом халате, сделал несколько шагов к столу.
- Красавчик…, - с придыханием прошептала  Зиночка, ткнув Тагирова в бок мягким локотком, - а халат какой! Говорят, в Москве все медики – в голубом.
- Уж тогда бы и – в розовом, - многозначительно ухмыльнулся тот.
- Вот вы всегда так, доктор, помечтать не дадите.
- Расскажите о себе немного, - предложила интерну Вера Семёновна.
- Ну, пока, особенно, нечего рассказывать. Получил направление в вашу больницу для прохождения интернатуры. Потомственный, в третьем поколении, медик. Дед – кардиохирург, отец – нейрохирург, в прошлом году он открыл косметологическую клинику. Сфера моих научных интересов – стволовые клетки, которые, я убеждён,  и в косметологии произведут переворот. Скоро мы все будем молодыми и красивыми! Я, как вы понимаете,  вашу больницу выбрал не случайно. Через отца познакомился с Владленом Туркиным, намерен впрячься в это дело...
- Мы очень рады, Альберт Викторович, такие силы вливаются в наш коллектив… такая своевременная поддержка… 
Покончив с представлением, заведующая, вдохновлённая радужной перспективой, заговорила взволнованно и задушевно.
- Дорогие коллеги, сегодня у нашей старшей сестры, всеми любимой и уважаемой Людмилы Захаровны, праздник! Праздник, как говорят, со слезами…
После этих слов всем стало ясно, откуда возьмётся место медсестры, а, ведь, ещё несколько дней назад об увольнении Захаровны речи не было.
Геннадий Шабанович под монотонно патетическую интонацию заведующей погрузился в размышления.
 «Интересно, что это было? Непроизвольное сокращение мышц эпигастрии, или самого желудка? - Он вспомнил, как оказался во власти тёмных глаз бизнесменшы. – Просто фантасмагория какая-то».
Ему захотелось рассмотреть бизнес-леди. Она сидела у стола напротив, и  это было просто, но, опасаясь встретиться взглядом, он начал изучение с ног.
«Стопа не маленькая,  может уничтожить фантазии в самом зародыше, - размышлял он, – узкие бёдра и таз. - Тагиров вошёл в азарт. – Да моя Лилька, родившая четверых, - Мадонна, в сравнении… Интересно, что этот предприниматель нашёл в ней? Говорят,  крутой…».
Он рискнул поднять глаза повыше…
«Похоже, природа отдыхала, - философствовал он. – А спазмы, они и есть спазмы, и – никаких  чудес. Просто нужно проверить желудок… Правда, грудь у неё ничего… - Он мысленно освободил её от одежд. – Большая выразительная… Не кормящая…»
 Тагиров вздрогнул, то ли от того, что физически ощутил её упругость, то ли от дружных аплодисментов коллег. Чествование закончилось. Пошла рядовая планёрка. А он, незаметно для себя, опять сфокусировал внимание на новенькой…
- Геннадий Шабанович, - услышал он собственное имя как бы издалека, словно,  отлетал куда-то… - Геннадий Шабанович, - окликнула его заведующая ещё раз, - проблем с анестезией нет?
- Нет, всё в порядке, как всегда, - поторопился ответить он, как школьник, которого поймали на проказах.
Новая медсестра выразила желание присутствовать на операциях.
- Хочу вникнуть во всё и сразу, заодно, и попрактикуюсь.
Оперируемые были все с «букетом»  хроники, их планировали на сегодня нарочно: в  операционной бригаде – виртуозы, начмед и заведующая.
Первой взяли самую сложную больную. По ходу  пришлось стабилизировать давление и подключать аппарат искусственного дыхания, так что у анестезиолога была возможность проявить себя. И он в хлопотах отвлёкся от навязчивой мысли заглянуть Софье в глаза, проверить, что же это было с ним. Её присутствие он ощущал постоянно, и был уверен, что она наблюдает за ним, и от этого работал мастерски, заслужив похвалу коллег.
Второй пригласили  Фомину. Она робко переступила порог, поздоровалась  и уставилась на только оперированную Курляндскую. В её изголовье шумно работал аппарат, заставляя  обнажённое тело  дышать. Окна операционной были открыты настежь... Всё, мгновенно схваченное, сбило её настрой, которому она посвятила утро. Уверенность в хорошем исходе улетучилась. Но отступать было некуда, и она обречённо одолевала последнее препятствие. Лечь  на стол ей помогла женщина, в которой, несмотря на маску, скрывающую пол лица, она тот час узнала бывшую старшую сестру заводской поликлиники. 
- Софья Рубеновна, вот вы где теперь. Я так рада вас видеть, она, с надеждой на поддержку, крепко сжала ей кисть. Но руку перехватил анестезиолог, завершая крепление  конечностей. Увидев просиявшие в ответ глаза Софьи, Фомина сфокусировала внимание на ней, единственной по-человечески тёплой в этом холоде белизны и неприступности.
Пока хирурги «мылись», громко обсуждая предстоящую операцию, а сестра готовила инструмент, Софья Рубеновна, подмигнув Фоминой, «включилась в работу». Ей досталось простое: освободить мочевой пузырь.
- Согните ноги, - распорядилась она,  неловко направляя катетер…
Фомина ойкнула, дёрнулась, ставя под угрозу труды анестезиолога. Ему оставалось сделать последний укол.
- Ну, что же вы… - вырвалось у него.
Глаза их встретились. Софьины, обрамлённые маской, блестящие от возбуждения, испуганно  искали поддержки. Раздражение Тагирова испарилось.
- Ничего, ничего, - подбодрил он Софью, но теперь уже обратился к сестре, - продолжайте…
- Выпрямляйте ноги, - завершив процедуру, предложила та лежащей на столе.
- А катетер? – Спросила Фомина.
- Он останется на время операции, так положено…
- Но мне очень больно…
- А сейчас наркоз дадим, и не будете ничего чувствовать…
Тагиров   уже приготовился вводить наркотик, хирурги с  кистями вверх подходили к столу…
Фомина поняла: и на Софью надежды нет. И  этому холодному враждебному миру, готовому поглотить её, может противостоять только она сама…
- Развяжите меня… - она сказала тихо, но внятно, - очень прошу, развяжите, пожалуйста…
Наступившую тишину нарушали лишь  звуки аппарата, сопровождаемые свистящим дыханием лежащей в другом конце операционной Курляндской. Её грузное неестественно белое тело, не прикрытое даже «фиговым листочком», расплющилось по столу.
- Что вы, Татьяна Анатольевна, - зашептал Тагиров, склоняясь к изголовью протестантки, - это невозможно, только один укольчик – и всё, и начнём…
- Не развяжите, - громко, с расстановкой сказала Фомина, - поднимусь сама…
Эта угроза и дёргание закреплёнными ногами и руками, показания артериального давления и пульса определили дальнейшее. Переглянувшись, Вера Семёновна и начмед  тихонько обменялись мнениями.
- Развязывайте, - распорядилась начмед.
                *  *  *
- Отличились мы с вами сегодня…, - первым заговорил Тагиров, выходя вслед за Софьей  из бокса, в который поместили Фомину.
Получив почти всё по программе анестезии, находясь в полузабытьи, она так и не дала согласия на операцию. Не помогли извинения и уговоры Софьи, к ней Фомина утратила интерес, не реагируя на её присутствие.
- Вы-то причём? Это я во всём виновата. Да и женщина эта… странно повела себя. Я помню её мягкой, покладистой, очень приветливой и доброжелательной. А тут – на тебе, видите ли, катетер бы ей мешал под наркозом. Ведь, последний укол оставался. А, в самом деле, почему не продолжили?
- У неё давление подскочило, и пульс частил. В таком состоянии можно было её потерять. Исход операции зависит от многих вещей, Софья Рубеновна, в том числе и от настроения больного… ну, что? По домам? А то наш рабочий день и так затянулся сверх меры. Вы где живёте?
Софья назвала центральную улицу. 
- А мы, оказывается, - соседи! Правда я, как говорится, с тыльной стороны фасада. Но –  поблизости,  в «профессорском» доме, может, слышали о таком. Родители Лилии Павловны – доктора наук, это их квартира, а я – в примаках.
- Конечно, знаю, я, ведь, не москвичка, я – местная. Это дом сталинской застройки. Кстати, я  бывала в гостях в трёхкомнатной квартире. Прекрасная планировка, высокие потолки.
- Да, «хрущёвки» им проигрывают по всем статьям. Я с трудом представляю, как наша семья из восьми человек разместилась бы на «хрущёвской» кухне.
- Не уходите, мы вас подвезём,  сейчас я позвоню мужу.
Она достала мобильный телефон…
«Да, нам ещё долго так не жить, - с интересом разглядывая оригинальную трубку, подумал Тагиров, - а, может быть, и – никогда, зарплату  по два-три месяца не платят, тут не до жиру…» - Всё в порядке, Геннадий Шабанович, Владлен обещал минут через десять подъехать. - А вы, Софья Рубеновна, со стволовыми-то вон куда замахнулись, прям на Нобелевскую, - пошутил Тагиров, подавая ей невесомый лиловый плащ.  Софья была выше его, и он ощутил неловкость от того, что пришлось дотягиваться и напрягаться. - Но это сейчас, действительно, очень перспективная область науки. Владлен через своего отца в Москве имеет прочные связи и достоверную информацию. Я вас уверяю, стволовые клетки  могут  восстанавливать больные органы, с их помощью можно продлевать жизнь, а, может быть, сделать человека бессмертным.  - Сонечка, вы вторгаетесь в сферу, так сказать, деяний бога! Ах, простите, я  увлёкся разговором, и – без  отчества…  - Ничего, вы так особенно произнесли моё имя...  Тагиров  подал Софье руку. Она вложила свою в его ладонь, и он, чуть сжал её. 
- По вашему разумению, Всевышний это позволит?  Они ступили на широкую парадную лестницу старого особняка, в котором размещалась больница.  «Чёрт побери, - подумал Тагиров, - прям джентльмен», - отметив приятность своего жеста и то, что никогда так не предлагал руки жене.
- Ну, как говорит Владлен, бог позволил уже такое человеку, что ему  не под силу остановить его… - А, вдруг рассердится так же, как на Адама и Еву? Возьмёт и устроит «эффект домино» со всем своим творением! Не боитесь ответственности за Апокалипсис? Софья рассмеялась, и, не слушая собеседника, направилась к машине. 
«О! Да я даже марки этого ненашенского чуда не знаю», - подумал Тагиров, разглядывая машину и её хозяина, стоящего рядом.
Они познакомились, и Тагиров отметил особенную породистость Владлена Давыдовича. Крупный правильной формы нос, большие, чуть на выкате светлые глаза, чётко очерченные полноватые губы и очень выраженную ямочку на подбородке. «Сладострастник, небось, - забыв о мужской солидарности, раздражённо подумал он,  чувствуя себя пигмеем рядом с исполином. – Старше Софьи лет на пять, а то – и на все семь будет». В машине негромко звучала бардовская песня об осени, танцующей вальс-бостон. Разговор сначала вертелся вокруг погоды: стояли чудные деньки второй половины сентября. - Геннадий Шабанович, вы не очень торопитесь? -  повернулся к нему Владлен, останавливая машину неподалёку от «профессорского» дома.
 – У меня для вас…, точнее, для вашей жены, есть интересное предложение. Но прежде хотелось бы выяснить одну деталь. Как вы относитесь к идее использования эмбрионов в научных целях? - Да как…, - пожал тот плечами, - нормально. Если – внедрить, да на нашем веку...! Кто ж не хочет долгой полноценной жизни? - А ваша жена? - Мы практики, Владлен Давыдович, признаться, особенно не вникали, но, в общем, наши взгляды всегда совпадают. - Ну, я так и думал. А предложение, вот какое. В Москве у меня связи с учёными, бизнесменами, и, чтоб развернуть это дело в косметологической клинике, уже сейчас нужен материал, и в больших количествах…    - А что? В Москве аборты запрещены? - Нет, конечно, но, понимаете, пока идёт дискуссия в научных кругах, пока формулируются правовые основы… И когда всё организуется, неизвестно. Подстегнуть всё это может одно – практика, её успехи. В общем, сейчас надо соблюсти конфиденциальность, что в столице сделать не просто.  Сами знаете, сарафанное радио работает на самых скоростных волнах. Время уходит, а оно, - Владлен Давыдович сладко улыбнулся, - как говорится, – деньги. Кстати, всё будет оплачено. С заведующей вашего отделения я уже договорился, и, если Лилия Павловна не возражает, детали мы можем обсудить завтра. - Добро, Владлен Давыдович, поговорю. Спасибо, что подбросили, до завтра.                ***
Тагиров едва успел снять в прихожей куртку, как с криками: «Папа пришёл…» его окружила  детвора: две дочери и два сына. Хоть старшая была уже в седьмом классе, но и она  с интересом ждала «гостинцев».
Несмотря на то, что на прилавках  продовольственных магазинов, хоть шаром покати, выручал рынок, и «подношений» от рожениц и оперируемых хватало, чтобы поддерживать этот интерес.      Приносимый десерт как всегда завершал детский ужин, и за стол сели взрослые.
Ужинали в столовой. Под неё переоборудовали кухню второй квартиры, полученной профессором Воронцовым Павлом Кузьмичом в порядке расширения площади.
Ужинали   обстоятельно, особенно теперь, когда спешить было некуда, оба  родителя Лилии, вынуждены были уволиться. Зарплату и в университете не платили  месяцами, а вот с пенсионерами рассчитывались исправно. Так что во многих семьях старики содержали молодёжь.
- Ну, что новенького на этот раз преподнесли нам революционные сдвиги? – как обычно интересовался тесть.
Геннадий Шабанович рассказал о предложении Туркина. Обсуждали  шумно и долго. Резюмировал Павел Кузьмич.
- Подлец и жулик он, конечно, этот Туркин, я слышал, он хочет заграбастать механический завод и порт, чтоб и их превратить в развалины, как его соратники расправились с машиностроительным заводом. Только не выйдет у него ничего, рабочие взбунтовались, а городская администрация стала на их сторону. Поздновато, правда, остальное-то прошляпили. А  затея Туркина с эмбрионами криминалом попахивает! Если юридического основания под этой его «операцией»  нет. Вас, коли ввяжетесь в его авантюру, конечно, не посадят, а оскандалиться можете. Мягко он стелет, как бы жёстко спать не пришлось. Да и слова к делу не пришьёшь, так что сами смотрите.
- Да я – что, я – человек маленький, подневольный. Надо мной есть начальство. Это  вот Лилечка должна решить. А – с другой стороны, в землю зарывать плаценту и эмбрионы – можно, а в хорошее дело пустить – нельзя. Как-то непонятно это. Ну, бог с ними с эмбрионами. А вот  у нас сегодня просто спектакль был. Представьте, с операционного стола больная сбежала…
Рассказывая, он упомянул и Софью. А память тут же угодливо восстановила его «исследование» от стоп до груди, её глаза в операционной, взывающие о помощи…
В общем, Лилия Павловна была приятно удивлена порывистостью его объятий и давно не проявляющейся бурной активностью.