XVI
Толя Басаргин внешне мало чем отличался от большинства своих зашуганных сослуживцев. До определенного времени его никто не трогал, сержанты не задерживали насмешливо-придирчивых взглядов на этом невысоком, аккуратном и спокойном бойце. Казалось бы, так же тихо и незаметно пройдет и служба у столь благополучного на вид паренька. Однако события раскручивались явно ему не на пользу, причем неприятности сыпались только в дни вождений.
Существуют люди, которым абсолютно противопоказано общение с техникой. Это я утверждаю не голословно, поскольку встречал таких людей не раз. То при подключении в сеть электроприбора у них обязательно коротнёт; то деталь, засунутая их руками в какой-либо станок для обработки, станет роковой для станка; то инструмент, находясь в идеальном состоянии и побывав в этих руках, превращается в утилизированное сырьё. А тут некоторым оказывают доверие садиться за управление засекреченным военным объектом!
Курсант третьего взвода девятой учебно-танковой роты рядовой Басаргин как раз и принадлежал к такому типу людей. Он умел делать и делал всё, что положено делать солдату: добросовестно чистил любые помещения, и никто не мог попрекнуть его в плохом исполнении; лопата и носилки никогда не вываливались из его рук; караульную службу и прочие наряды тащил исправно и без нарушений; внешний вил соблюдал безукоризненный. Однако стоило ему сесть в кабину управления танка, все кругом с затаенным дыханием старались не пропустить разворачивающуюся трагикомедию, плавно переходящую в гротеск.
Считалось, что если Басаргин не опрокинул машину на бок или не свалил с колейного моста (очевидцы утверждали, что он попросту объезжал этот мост), - значит, день удачный. Бубтяне ругались друг с другом до хрипоты, споря, кому же из них садиться в башне, когда видели у исходной хорошо знакомую робкую фигурку с фанерной табличкой в трясущихся руках.
- Мне в этом году – на дембель, … вашу мать! – отчаянно взрёвывал Колбаса, доказывая какому-то прапору, что он не собирается губить себя почём зря и под конец службы, сев в один заезд с этим сухопутным камикадзе.
Командир третьего взвода Мигунов начинал вспоминать в такие минуты о своём недавнем аппендиците, а его заместитель Лепёхин – о рапорте перевода Басаргина в седьмую роту. Данько, командир отделения и непосредственное начальство горемыки, делая героическую мину на своей раскормленной физии, мужественно испрашивал у ротного разрешения тайно заменить собой «рахита». Щукин упрямился лишь когда поблизости не пахло вышестоящим руководством. Чаще всего, опасаясь последствий, он все-таки давал добро на подмену, изрыгая при этом такие проклятия на голову Басаргина, что средневековые чернокнижники, заслышав их, бледнели бы от зависти. Разве что самоотверженную просьбу младшего командира оставляли без внимания, а нырять в люк механика-водителя отправляли шустрого и сообразительного Абакарова, которого уже давно прочили в преемники Колбасе или Леднёву – бубтянам четвертого периода службы. И если уж на то пошло, то почему бы лишний раз не натаскать в мастерстве такого быстрооперившегося птенца? Пусть вырастает в хищного кракауского ястреба!..
Уж не знаю, было ли благосклонностью судьбы для Басаргина то, что в конце марта он заболел гепатитом и тем самым перестал вызывать головные боли у ротного командования. Проклятия Щукина отчасти сбылись.
И всё же, на мой взгляд, самым жутким для Басаргина воспоминанием о службе в Краакау являлись не вой двигателя и лязг гусеничных траков, возвещавшие о приближении грозной единицы боевой техники, а неумолимый голос ночного дневального по роте: «Подъём. Строиться на центральном проходе для ночного вождения».
Уроки этой «дисциплины» не заключали в себе чего-то оригинального по части глумления над курсантом. Они носили, я бы сказал, скорее консервативный характер, подновляясь разве что в мелких деталях. А в целом – передающийся из поколения в поколение негласный метод воспитания, вернее – измывания над бойцами. Суть его заключалась в том, что плохо отводивший накануне ползал ночью в исподнем, руководствуясь при этом командами дежурного по роте или любого другого лычконосителя, страдающего бессонницей. Здесь непременный атрибут – табуретка, импровизированный «пульт управления».
Почти неизменным действующим лицом подобных спектаклей был вышеупомянутый Анатолий Басаргин. Но тут следовало отдать ему должное: активные попытки сержантов намотать на него ярлык «зачмырённого» ни к чему не приводили. Во всех иных аспектах курсантского бытия этот парень был безупречен. Вождение танкодромное являлось его ахиллесовой пятой, ночное казарменное – его, если можно так выразиться, спецификой.
- Загадка природы! – изумленно восклицал Лепехин при утренних осмотрах, демонстрируя Басаргина коллегам из соседних взводов. – Не могу поверить, что этот кент полночи брюхом полы натирал… А ты случайно под дурачка не косишь, а?.. Сюда, Кочубей! Вот, посмотри на своего кореша по несчастью. Он тоже, как и ты, умаялся в дупель. Отчего же на нём всё как новенькое, а тебя будто через выхлопную трубу протащили? Ну что ты зенками хлопаешь, кукла?..
Приводили Манцева, Котова, Ботяновского из десятой роты. Басаргин, как шутили, был в глазах этих бойцов всё равно что штрейкбрехер – для забастовщиков. Если они были недотепами-универсалами, то он – узкого профиля.
«Старики» - заместители командиров взводов редко заставляли своих подчиненных ползать с табуретками в руках по ночам. Должно быть, опасались подзалететь к концу службы. Зато «духи» и «черпаки» старались вовсю; в нашей роте им часто помогал в этом каптёрщик Фура. Отоспавшись в своей конуре днём, когда рота находилась на танкодроме, этот тип проявлял свою неуёмную фантазию и бодрую энергию в любимое время суток.
Ночи в Краакау, как уже сообщалось ранее, беспокойны и зловещи. Даже если казарма погружена в сон, всё равно где-то обязательно будут слышны приглушенная возня и бормотание – кого-то активно перевоспитывают. Иногда отчетливо раздаются звуки оплеух – перевоспитание носит интенсивный характер. Безмолвно застывший на «тумбочке» дневальный охраняет в данный момент не только предписанное Уставом, но и отношения неуставные. Проще говоря, по совместительству стоит на стрёме.
- Внимание, первый, второй, третий! Я – «вышка»! Доложить о готовности! – достаточно отчетливо и бодро звучит голос сержанта откуда-то из угла казармы.
- Первый к вождению готов! – несется в ответ где-то снизу.
- Второй готов! – По одному почти не запускали.
- Третий готов!
- Внимание! Марш!..
Под койками раздается шорох вперемешку с пыхтением и стуком о половицы табуреток: трое бойцов в нижнем белье ползут, толкая перед собой на вытянутых руках «пульты управления». Зрителей, между прочим, собирается немало: помимо сержантов и наряда по роте насладиться гвоздем ночной программы забредают иногда из соседних рот и даже из БУБТ.
- Третий, не отставать! Соблюдать боевой порядок! – давясь от смеха, завывает дежурный по роте. Дружки-корешки также сдавленно гогочут.
- Внимание! Впереди – проволочные заграждения противника! Приказываю форсировать и по выполнении – доложить. Как поняли?
- Первый – понял! – Узнается слегка картавый голос Манцева. Без него подобные мероприятия теряют остроту; даже если он и отводил накануне без проколов (что, кстати, случалось редко), ему всё равно покоя не давали.
- Второй понял! – Ну, это Басаргин.
- Третий понял! – Блеюще-страдальческий тенор принадлежит штатному хлеборезу роты Смирнову, старому знакомому по варочному наряду на кухне. Этот, видать, посадил машину в топь, в результате чего пришлось вызывать тягач и временно приостанавливать весь учебный процесс вождения.
Тут же раздается грохот, и на пол шмякнулось чьё-то сложенное на ночь обмундирование: «заграждениями» оказались выставленные у коек в ряд табуретки. Кто-то на верхнем ярусе недовольно заворочался, - видимо, хозяин пострадавшего в результате «форсирования» имущества. Тем не менее, тишину соблюдает: попробуй тут что-нибудь вякни – запросто пустишься за «асами» вдогонку!
- «Первый» рубеж преодолел! – пыхтя, сообщает Манцев.
- Второй – преодолел! – Басаргин, уже привыкший, держится молодцом и потому относительно спокоен.
- Я – третий! Непредвиденная задержка! – Жалобные интонации в кликушечьем голосе Смирнова и звуки возни говорят о том, что он запутался в чьём-то сброшенном на пол обмундировании.
Слушатели, они же и зрители, так и покатились со смеху. Жалкая попытка Смирнова соригинальничать не возымела должного для него результата. Килимчик, дежурный по роте, решил на этом подыграть:
- Третий, я – «вышка»! Оставаться на месте! Сейчас к вам пришлют вспомогательные силы!
Подзывает к себе дневального:
- Буди Котова. Уже пора…
Ага, сейчас, значит, Котов выступит в роли тягача или другого инженерного приспособления. Его всё равно подняли бы в целях ночной профилактики, так что заодно и публику лишний раз потешит. Смирнов же действительно развеселил: за последние сутки дважды увяз, - как в прямом, так и в переносном смысле.
Котов понуро бредет к дежурному.
- Сухой? – брезгливо интересуется тот. – Ладно, видишь, Смирнов повторил свой давешний подвиг – опять на рубеже застрял. Твоя задача – подрулить к нему и выяснить причину, а по возможности и устранить. Ясно?
- Так точно, - бормочет Котов. Ему эти сценки из ночной жизни с личным участием в них, видать, не в новинку.
И хотя Смирнов уже распутал силки, в которых невольно запутался, новоявленный «тягач» всё равно движется за ним следом. «Первому» и «второму» между тем дается команда трогаться далее.
- «Вышка», я – третий! Всё в порядке, - наконец докладывает Смирнов. Получив команду «вперед», он поспешно догоняет «боевую колонну», громко стуча по полу коленями и локтями, а Котов, сопровождаемый дневальным, направляется в свой «процедурный кабинет», то бишь в сортир.
- Внимание! Противник справа! – продолжает руководить «учебным процессом» Килимчик. Смирнову опять не везёт: он крайний слева, и поэтому, чтобы сделать разворот на девяносто градусов вправо, ему надо попыхтеть больше других, дабы «боевая линия» сохранялась в должном порядке. Похоже, Килимчику на него сильно влетело от ротного начальства, и он в отместку не без умысла поставил горемыку в такую невыгодную «позицию» - левого крайнего по самому большому периметру, если двигаться по часовой стрелке внутри расположения казармы.
Пока что представление удаётся на славу: как бы повторилась в миниатюре ситуация на танкодроме, где Смирнов забуксовал всерьёз и надолго…
Центральный проход пересекают три белые фигуры в горизонтальном положении. У меня проносится мысль, что если в этот момент в казарме окажется кто-нибудь посторонний, то он наверняка решит, что попал в психбольницу. И в самом деле: кругом все спят, а трое в белом ползут неизвестно куда и зачем, толкая перед собой табуретки!
И всё же это не пристанище для умалишенных, а обычная армейская казарма, где несколько совершенно здоровых молодых людей исполняют прихоти других таких же нормальных и жизнерадостных представителей рода человеческого. Разница только в том, что у психов гораздо больше прав, чем может показаться на первый взгляд, и они, психи, могут в любой момент послать своих милосердных братьев в любое конкретное или абстрактное место. Совершить подобное здесь означает навлечь на себя Великий Гнев и обречь свою безгрешную душу на горение в геенне огненной, ибо Гнев сей немедля обрушится и на чела ближних твоих…
Так возлюби же ближнего твоего и покорно неси бремя своё, а мы благословим твой скорбный путь, о затурканное дитя Кракау!
…У меня затекли правые нога и рука; тем не менее, лежу неподвижно и притворяюсь спящим. Однажды в подобной ситуации Фуренко заметил, что я ворочаюсь, и со словами «если бессонница, то бодрствуй активно» вынудил меня составить компанию ползающим бедолагам. На следующее утро здорово ныли локти и колени, а нижнее белье приобрело спереди бледно-оранжевый оттенок, только не от пыли (боже упаси!), а от намастиченного пола…
- Внимание! Впереди – противотанковый ров! – не унимается «вышка». – После преодоления – доложить! Как поняли, приём!..
Это уже отсебятинка, удачно сочиненная неутомимым на выдумки ротным каптёром. Всем троим предстоит одолевать пространство в некоторой степени коварное – под Котовым. А окрестили сие место так, потому что многие, въезжая в настоящий противотанковый ров – тот, что на танкодроме, - умудряются «поймать дельфина», т.е. черпают лобовой бронёй застоявшуюся там жижу, которая заливает люк и просачивается на спину сидящего внутри бойца: герметизация на учебных машинах неважнецкая. За такого «дельфинчика» можно схлопотать от инструктора сочного тумака, а от сослуживцев – град насмешек и издевательств: быстросохнущие грязевые капли хорошо заметны на плечах и спине.
И хотя под матрацем у Котова специально застелена клеенка и потому опасаться вроде бы нечего, препятствие чисто условное, - изобретение циничного Фуры пришлось весьма по вкусу ротной элите и потому сохранилось до конца учебного периода.
- Внимание! Противник с тыла! – Килимчик и корешки-полуночники, похоже, не до конца насладились спектаклем. Троица в исподнем разворачивается и ползет обратно. По всё усиливающемуся грохоту табуреток чувствуется, что парни уже давно выбились из сил.
Наконец-то видит это и «руководитель занятий».
- А ну, потише тем с табуретками, а то щас по новой у меня рванете! Маня, что ты умираешь? Ты же меньше всех прополз. Бери пример со Смирнова: как штык…
Но это неправда: «штык» уже готов рыдать с отчаяния и бессилия. Его тяжелые выдохи слышны на всю казарму.
- Так, все трое – ко мне! – властно баритонит Килимчик. – Становись!.. Значит так, Маня и Басаргин – отбой, а ты, слоняра, буди Кочубея, Лепковича и Векшина. Сюда всех троих!..
Та-ак, значит, еще развернется второе действие… Надо воспользоваться кратковременным антрактом, дабы устроиться поудобнее и сунуть голову под подушку. Слушать всё это повторно нет ни малейшего желания.
Аккуратно разворачиваюсь и успеваю краем глаза подметить, как на многих койках производятся аналогичные действия. Ночное казарменное вождение, это детище уродливого кракауского бытия, не дает покоя и отдыха многим бойцам. Боже упаси тут неосторожно высунуться или сделать лишнее движение. Спать, спа-ать…