На ночь Иваныч мазал плечо змеиным ядом. Плечо болело после работы: ныло, тянуло... Яд помогал, но только ненадолго. Впрочем, больной не роптал, понимая временный характер земных облегчений. Иваныч "шоферИл": крутил баранку тяжелого грузовика с утра до вечера. Было это в те времена, когда о гидравлическом приводе на Руси слыхом, конечно, слыхивали, но вот чтобы в руках подержать, такого не было. Это сейчас колесят по дорогам субтильные хипстеры да цветные разрисованные девахи, а тогда шОфер-профессионал был физически сильный, грязно одетый и привычный к любым трудностям пролетарий и демиург.
Работа составляла для этих людей, по счастью, ещё не окончательно уехавших со сцены на своих "МАЗах" и "БелАЗах", время их жизни. Поработал, поел, поспал - и на работу, чуть свет: в шесть будет ждать "техничка", чтобы доставить в гараж. Своих машин ни у кого не было, пешком далеко, в общественный транспорт демиурга в рабочем не всякий кондуктор пустит. Да и накладно: утром пять копеек, да вечером пять... когда пирожок с мясом стоит такой же пятачок, а буханка ржаного - пятнадцать копеек, а на рубль можно пообедать в столовой. А так, в своём коллективе, протрясёшься до гаража - милое дело! С шутками, прибаутками. "Марина, угадай загадку, - дразнят мужики диспетчера Марину. - Не в рот - а слаще сахара!" Марина смеётся, краснеет: "Да ну вас..."
Ничего, кроме работы, фактически не существовало. Это было рабочее поколение. Работа составляла смысл и обоснование жизни, её нравственную идею, определяла стилистику и манеру бытия. Власть находила в рабочих свою самую надёжную, хотя и безмолвную, опору. Это не была сервильность (хотя встречались и карьеристы, подхалимы), и это не была нравственная и культурная неразвитость (хотя, с точки зрения какого-нибудь интеллигента, "им бы только водку жрать"). Всё проще: на власть не было времени. Кто там наверху, что там, мало интересовало рабочий класс, во всяком случае, куда меньше, чем положение в Чили. Власть должна быть, нельзя без власти, власть есть, и она даёт о себе знать. Вот и всё. Прочее "меня не касается". Плечо вот болит - это да, и змеиный яд, раньше помогал, а теперь не помогает. Сходить разве к доктору - пускай сочинит мазюху какую? Так это полдня пропадёт. Не, потерплю ещё...
Дядя Ваня, сосед с восьмого этажа, у которого сын весной утонул на рыбалке, посоветовал сделать блокаду:
- Хорошо помогает! Вообще же, не ропщи: это тебе дано жало в плоть, по словам апостола Павла.
Дядя Ваня был читающий, умный мужик и шахматист. Он читал всё подряд, тогда как Иваныч любил исторические романы: "Степан Разин", "Емельян Пугачёв", "Гулящие люди", и тому подобное. Это были весомые, объёмистые сочинения на много сот страниц. Приятно и чувствительно было нести их домой в авоське. Библиотекарша в библиотеке при гараже знала вкусы читателей и сразу говорила, завидев кепку, серую в крапинку, и такой же серый, соль с перцем, непослушный вихор под козырьком:
- "Князь Серебряный" - будете?
- А как же, - весело отвечал Иваныч, - обязательно! Токарь-пекарь.
Сосед дядя Ваня брал русскую и зарубежную классику и к историческим Разиным относился с иронией. "Ванька вепс, это народ хитрый", - говорил Иваныч, когда выпьет. Родственники-вепсы привезли дяде Ване из Парижа книгу Михаила Булгакова "Белая гвардия". Прочитав в два дня, представитель хитрого народа по простоте душевной предложил роман другу:
- Книга по твоему вкусу!
Друг с подозрением глянул на незнакомую фамилию:
- БулгакОв? Не слыхал. Булганин, такой был. Про белогвардейцев? Не надо.
- Да хоть глянь, прочти пару строчек, - настаивал дядя Ваня. - Он хорошо пишет, интересно!
Из уважения к соседу, Иваныч принял вражеский том на раскрытые руки. Согнутым пальцем он пролистал несколько страниц и затем прочёл вслух: "К начальнику первой дружины генерал-майору Блохину в первых числах декабря явился среднего роста чёрный...", не дочитал, сразу устал и вернул книгу со словами:
- Не надо.
- Что не так?
- "В первых числах декабря". Ты пиши точно - какого числа, а то: "в первых числах", - объяснил Иваныч.
И заключил:
- Несущественный писатель. Длинно пишет, а не по существу.
По воскресеньям Иваныч ходил наверх играть с дядей Ваней в шахматы. На комоде рядом с часами и фигуркой Спартака стоял в рамке портрет Михаила, сына дяди Вани. Иваныч помнил его ещё мальчиком во дворе, гонявшим футбольный мяч или чинившим велосипед возле крыльца. Теперь он смотрел из своей рамки строго и прямо, как будто знал что-то важное, но сказать об этом не имел права. Рядом тикали часы, однообразно и скучно. Иваныч думал всегда одно и то же: что время бежит, а вот у него даже хорошей фотографии Лиды не осталось. Всё только молодые.
Дядя Ваня играл нечестно. Проиграв, Иваныч обижался и говорил:
- Да как тут выиграешь, если ты мухлюешь.
- Да как мухлюю? Это же не в карты - мухлевать.
- Вы на это дело мастера, - туманно говорил Иваныч, намекая на принадлежность гроссмейстера к хитрому народу.
- Ну давай реванш.
- Да это безнадёжное дело, с тобой играть. Лучше пойду, чтобы не расстраивать тебя.
- Погоди, я тоже пойду.
Иваныч барабанил согнутыми пальцами по столу. Ждал, когда дядя Ваня соберётся, возьмёт необходимый инструмент. По выходным он шлифовал камень для памятника на могилу сына. Заказать - дорого обойдётся. Самому дешевле, и занятие есть. Ребятишки собирались кругом - смотрели, как дядя Ваня работает. Мелким песочком, кругом, с водичкой. Тёмный карельский гранит был уже как зеркало. Но дядя Ваня продолжал работу, добиваясь только ему известной степени качества. Он сам уже отражался в камне, как живой. Но это отражение дядя Ваня снимал водой и мелким песочком, и снова и снова драил поверхность, словно надеялся: а вдруг?..
Постаревшая диспетчер Марина сказала:
- Ты мне всю обедню портишь. Бригаду тянешь назад.
Иваныч снял кепку, причесал вихор. Снова надел...
- Я подкручивать не буду.
- Премии из-за тебя не получат люди. Сам знаешь, какое планирование у нас... на бумаге только. Что, у тебя рука отвалится? Ты один такой честный? А все жулики...
Иваныч плюнул, вышел. За углом крепко выругался... Подкручивали спидометр все шофера. А иначе не сойдётся. Придётся подкручивать. Никуда не денешься.
В воскресенье он рассказал об этом дяде Ване. Тот поставил на место уже занесённого для решающего удара ферзя. Поморщился:
- Это - дракон...
Иваныч не понял, при чём тут дракон, но хорошо понял, что дядя Ваня имеет в виду. В понедельник, возвращаясь с линии, перед заездом на территорию он залез под руль с отвёрточкой, сдвинув кепку на затылок. Отвёрточка срывалась, наверное, кляла жулика на чём свет стоит, несчастный Иваныч сопел под нос: "Токарь-пекарь... да, мать честная!".
После работы с огорчения купил "маленькую". Сидел перед телевизором, часто мигая, чтобы не уснуть. В телевизоре актёр Луспекаев говорил: "Я мзду не беру. Мне за державу обидно". Смеялся белозубо злодей Абдулла... потом началась пальба. "Дракон, - засыпая, вспомнил Иваныч - Не дай бог...".
Утром пришёл на работу, бодрый, весёлый. Марина стоит, курит на крыльце диспетчерской.
- Марина, на Севере - как спать ложатся: кверху мехом - или книзу мехом?
- Да ну вас!
- Токарь-пекарь.
Маринка своя в доску. Шофера, кто шоколадку ей, кто цветочков нарвёт у обочины, кто земляники наберёт в берёзовый туесок, такой сделать умельцу - минута одна... Живёт одна, муж бросил. Хорошая баба - и одна... Потому и одна, что - хорошая? Остряк Шурочкин, в токарке работает, говорит по-другому: потому и хорошая, что одна. Все они, мол, хорошие, пока не найдут дурака по себе. Не мех - смех будет...
Первая задача женщины - какая? Привлечь мужика. Именно привлечь, а не понравиться. Понравиться она всегда успеет, потом, когда привлечёт. Это совсем нетрудно, если знаешь - как... Он должен прийти на неё сам, не понимая, что происходит. И тогда бери его ватными руками... А у нашей Маринки - всё наоборот: нравится, но - не привлекает. Странно. С физикой у неё вроде всё в порядке. Наверное, с химией что-то не так.
- Правильно, - сказал дядя Ваня за шахматами. - Правильно, говорю, поступил. Пимен, старец, как говорил в этих случаях? Он говорил: "Если покроешь грех брата, то и Бог покроет твой грех".
- Это кто так говорил?
- Пимен Великий. Старец.
- Монах?
- Да.
- Ну, монах... им легко рассуждать, на всём готовом.
- Не скажи. Вот и Антоний Великий: не только осуждать нельзя - вообще не касайся чужих недостатков. И не слушай, когда другой осуждает. Вот оно как.
- А что это они все великие?
Дядя Ваня задумался...
- Достигли, - кратко сказал он. - Мат!
- Опять двадцать пять.
- Ну, так получилось.
- У вас всё одинаково получается, - ядовито заметил Иваныч. - В свою пользу.
Дядя Ваня ничего не ответил на этот выпад национального характера. Он сделал вид, что занят собиранием шахматных фигур и укладыванием их в ящичек шахматной доски. Фигуры деревянные, дядя Ваня сам обточил их на станке в токарке (попросил Шурочкина покурить с полчасика), обработал надфилем, потом шкуркой-нулёвкой, бархатной, и напоследок - лаком. Загляденье, не шахматы. Даже обидно проигрывать такими.
- Один писатель, Катаев такой, Валентин, рассказывает, что у него знакомый придумал новую фигуру - дракон. Фокус в том, что дракон этот стоит не на поле, а вне поля. И любой игрок имеет право ввести его в игру, когда только пожелает. И сразу игре конец, потому как дракон - самая сильная фигура и всех ест.
Иваныч изумился:
- А смысл?!
- Ну, вот придумал... революция в шахматах. В любой момент - раз, и всё.
- Упаси боже от революций таких. Бред собачий. Или это шутка?
- Нет, - сказал дядя Ваня, - это не шутка. Старец Макарий, например...
- По писаному живёшь, - без осуждения, равнодушно сказал Иваныч.
- Да если бы...
Дядя Ваня сложил свои шахматы и, как шаман, отгоняющий злых духов, потряс доской:
- Ну, что: чайку?
- Можно.
Пошли на кухню. Иваныч стал нарезать хлеб: по-деревенски, прижав буханку к груди. Соседу это не по душе:
- Ну кто так режет! Кромсает, как... Дай сюда.
"Нож отнял, - Иваныч прищурился, - у кого нож, тот и хозяин в доме!"
Вслух он сказал, как ни в чём не бывало:
- Токарь-пекарь.
- Шурочкин с Маринкой вроде пожениться решили, - сказал дядя Ваня за чаем. - Интересная парочка.
- Баран да ярочка, - ядовито поддакнул Иваныч.
Он вытащил из кармана клетчатый платок и промокнул покрасневшие слезящиеся глаза. У него стали слезиться глаза после чая.
- Памятник закончу - и уеду, - сказал дядя Ваня. - На той неделе думаю поставить.
- С кем же я буду в шахматы играть?
- Подженись тоже, - засмеялся дядя Ваня, - какие твои годы! Сразу тебе - и шахматы, и шашки, и всё на свете. Некогда будет думу думать перед телевизором.
- Машину будешь брать на предприятии?
- Договорился уже с Маринкой. Дают. Помнят, не забывают пенсионера. Хотя и новое руководство, новая форма собственности.
- Раньше лучше было, - сказал Иваныч.
Дядя Ваня расхохотался:
- Лучше... Вспомни, как спидометр подкручивал! Сейчас хоть вот этого нет.
Иваныч посмотрел на него с вниманием. За время работы над камнем сосед оброс бородой и стал похож на природного вепса, натурального.
- Ты с бородой прямо вепс, натуральный, - так и сказал.
- Надо. На историческую родину еду, - сказал дядя Ваня шутливо, но без улыбки.
- Болею я, Ваня, - сказал Иваныч.
Он допил остаток и вытер платком глаза.
- Вот так болею... А что болит, не пойму.
"Совесть", - подумал мудрый сосед. Но дипломатично промолчал.
Мальчик и девочка сидели на скамейке, с ногами. Девочка курила. Мальчик читал ей стихи, монотонно и заунывно, словно заклинал змею. Иваныч заинтересовался, присел на соседнюю скамейку.
Мальчик читал, подвывая на ударных гласных:
- Бегущий хаос созданных мгновений,
стоп-кадры, части тел, идей, явлений
линейно сложены, читаем, как кино,
закрой глаза, картинка пропадёт,
открой - и новый кадр пойдёт.
Что было в этой паузе? Сигнал.
Он стёр тебя - и снова записал.
"Ишь ты, - сказал Иваныч про себя, - Пушкин...".
Он заёрзал на скамейке.
- Прикольно, - сказала девочка.
- Понимаешь, я хотел что? Пустота и реальность заглядывают друг другу под юбки, и себе, и видят то, чего нет. И всё так перепуталось в этом лучшем из миров, что не разберёшь, где что, и что реальность, а что - сон и...
- Гоу в "Лотос Плазу"? - сказал девочка.
Они поднялись и пошли, оба высокие, тонкие, в одинаковых кедах и обуженных джинсах, подвёрнутых так, чтобы видны были голые лодыжки. Иваныч удивился: "Вот чего нынешняя молодёжь носки не уважает? Стирать не любят, или экономят".
Памятник они установили вдвоём с дядей Ваней. Парень-шофёр не вмешивался: стоял у машины, покуривал. Они теперь такие, не в своё не лезут.
- А в Америке, - разогнувшись, сказал дядя Ваня, - не так хоронят. Там вдоль дороги. Едешь по шоссе - а по обочине памятники в линию. И все белые, все одинаковые. У них это не принято - сидеть на могилке, разговаривать. Там всё не как у нас.
Иваныч не поддержал разговор. Он в Америке не бывал, и дела ему до Америки не было никакого. Дядя Ваня нахмурился...
- Что такое, - громко сказал он, ни к кому не обращаясь, - что это такое! Я, старик, живу, а ты умер! Непорядок. А может, не умер? Иваныч, подсоби-ка давай...
Он снова нагнулся и схватился за край чаши, стал выворачивать камень из земли.
- Ты что, ты что? - Иваныч вовремя оттащил дядю Ваню от памятника. - Ты чего творишь-то! Трудов столько положено!
Парень-шофёр смотрел на них от машины, не вмешивался. Дядя Ваня успел ещё пнуть камень ногой, но тут уж Иваныч схватил соседа в беремя и, как маленького, отволок в сторону:
- Стань тут! И хватит мне... тоже, мужик называется! А хуже бабы.
- Спасибо, спасибо, - зашептал дядя Ваня, - спасибо... Ох, плохо мне... с похорон не было так плохо... поехали скорее!
Он утёр лицо рукавом куртки. Парень уже сидел в кабине и заводил.
- Ну, то-то же, - строго сказал Иваныч. - Раскислился!
- Отцы, - крикнул водитель из кабины, - садитесь! Мне ещё работать полдня!
Иваныч помог дяде Ване забраться на сиденье.
- Поехали. Ты уж, это... извини нас, - сказал он парню.
Тот промолчал.
Пока разворачивались задом, пока выезжали - тесно тут, напихали впритык могил, как бы не задеть чужую - сын дяди Вани Михаил смотрел на них с фотографии, молча и строго. Как будто знал что-то. Но знание это не предназначается оставшимся, как дополнительная мука, а всецело принадлежит ушёдшим, хотя бесполезно для них.
После чая дядя Ваня пустился в долгие воспоминания: как он на Новый год сделал Мишке шапку звездочёта ("Колпак из тонкого, знаешь, такого картона. И звёздами разрисовал весь"), или как учил ездить на велосипеде ("Он вцепится в руль - прямо весь как закостенел - и прёт незнамо куда! А я - Миша, Миша..."), ну и всякое такое.
Потом замолчал...
- Лида всегда по понедельникам стирала. А по пятницам делала уборку, - сказал Иваныч.
Он вытащил платок и стал вытирать слезящиеся красные глаза.
- А тут на днях... во сне её видел, как живую.
- Марфа Петровна посещать изволит, - непонятно сказал дядя Ваня. - Ну, ну?
- Ну и говорит мне, у нас там на щитке красная лампочка мигает - почему? Какая лампочка, Лида, что ты? Да на щитке на общем, в коридоре. Я проснулся, пошёл глянуть - и точно, мигает...
- Там две лампочки. Одна постоянно светится, а другая мигает, когда нагрузка, - сказал дядя Ваня.
- Когда нагрузка... а вот не было нагрузки-то. Она всю дорогу мигает. Я уж пробовал: всё из розеток повыдёргивал.
- Мигает?
- Мигает, - Иваныч вздохнул. - И всё время, знаешь, одинаково так. В одном темпе. А расход электричества такой же. Не прибавилось.
Дядя Ваня рассердился:
- Тебе о душе пора подумать, а ты думаешь про электричество!
- Так и я о душе. Может, это душа просится?
- Жало твоё просится. Маячок и мигает. Жало, что в плоть дано. Драконий зуб.
Он посмотрел на портрет...
- А чего сидим, киснем? Два мужика! В гости кого-нибудь позовём. Маринку.
- Она замуж вышла, - напомнил Иваныч. - Опоздал.
Дядя Ваня мутно глянул в его сторону.
- Как, говоришь, писатель-то? Катаев? - вдруг вспомнил Иваныч. - Про дракона у которого? А это не псевдоним?
- Не псевдоним, - неохотно согласился дядя Ваня, чуя нутром, куда Иваныч клонит. - Настоящая фамилия.
- Ну, так и знал! Маячок... А это не тот ли Катаев, что Брежневу подмахивал?
Сосед обиделся...
Дядя Ваня уехал на историческую родину, в Израиль. Красная лампочка мигала. Иваныч каждый вечер выходил на лестницу - стоял, смотрел на огонёк. В стеклянном окошечке таинственный образ. И словно у него во лбу огонёчек - и мигает, мигает... Стоял, смотрел... Потом шёл спать. Лида не приходила.
В сверхъестественное Иваныч не верил. Он твёрдо знал: всё в жизни имеет свою причину. Абсолютно всё, без каких-либо исключений. Если такой причины нет, то это не потому, что её нет вообще, а потому, что она пока не найдена. С другой стороны, жизнь - это больше, чем отрезок времени. Жизнь начинается раньше рождения и продолжается ещё какое-то время после смерти. Умершие живут. Именно это продолжение жизни объясняет возможность тех явлений, которые мы привыкли называть сверхъестественными. Они естественные, но просто их причины лежат за гранью той естественности, которая понятна и доступна в своём понимании. Жизнь больше человека, она - как материнская утроба, обнимающая плод, который не замечает и не ощущает её присутствия, питательного и охранительного. Мать всегда окружает своё дитя со всех сторон, и любая женщина поступает так же, ведь любая женщина - мать, настоящая и будущая.
Шёл домой - увидел котёнка. Серый, махонький, взъерошенный. Лида хотела кошку. Самим было нечего есть, куда там кошка. Жили голодно в первые годы. Не до кошек.
Котёнок шмыгнул под ближайшую машину. Иваныч не поленился - встал на колени и заговорил с беглецом, стараясь придать голосу нотки доброжелательные, успокаивающие:
- Вылезай! Ты под Витькину машину залез. Вот он выйдет, тебе намылит холку. Вылезай давай, токарь-пекарь.
Котёнок затаился и не подавал признаков жизни. Иваныч сорвал травинку и зашуршал... Со стороны забавно: старый дед возит травинкой, туда-сюда, вихор белый мотается, подметает асфальт. Старость - это когда тебе всё равно, кто ты со стороны, и какой.
Котька выбрал момент, прыгнул, схватил куцапыми лапками травинку, а Иваныч поймал ловца за лапу, вытащил - и поволок его в дом, прижимая к груди:
- Нет, нет. И не думай даже убежать. Теперь у меня квартировать будешь. Заживёшь на всём готовом. Как барин.
Квартирант первым делом припустил, как ошпаренный, и спрятался за диваном. Иваныч, не подавая вида, накромсал мелкими кусочками колбасу ("Рыбу уж завтра куплю тебе, побалуешься рыбкой"), на блюдечке, как графу какому, вынес. Сам отошёл на приличное расстояние, чтобы не напугать.
Кошек в доме не было никогда. В деревенском далёком детстве была собака. Но собака - это другое дело.
Кот не вылезал.
- Экий ты, брат, чумазый, - сказал ему Иваныч по-дружески. - Как слесарь, сейчас из ямы. Завтра мыться будем, слышишь?
И, не придумав ничего лучше, ушёл пить чай на кухню. Вернувшись, застал квартиранта за пиршеством. Кот хватал колбасу, захлёбываясь и урча, и злыми глазами поглядывал на Иваныча, как бы предупреждая: и не думай даже отнять... Он пел, на одной ноте, тягуче, не умолкая:
- Урлы-урлы-урлы-урлы...
И не остановился, пока не подмёл всё, что было на блюдечке.
- Молодцом, - одобрил Иваныч. - Ну теперь иди к дедушке на ручки!
Не успел сделать шаг - а котёнок уже за диваном. Едва втиснулся туда, обжоркин, пузо стало круглое - как барабан... Ничего, в охотку. Иваныч, посмеиваясь, в одиночку растянулся на диване. Заложил по обыкновению руки за голову. Котька мурчал и ворочался, наверное, вылизывался после обеда. Потом засопел: уснул, бедолага. Иваныч лежал не двигаясь (диван старый, скрипит), удивляясь своим ощущениям. Странно было лежать и слушать, как некто сопит за диваном.
"Вот, котом обзавёлся", - поделился новостью с дядей Ваней. "Не было у бабы забот, купила порося", - ответил бывший сосед. В последнее время они снова начали общаться. Иваныч поначалу не понимал, как это всё происходит, а потом дядя Ваня всё объяснил: оказывается, он умер, а тело кремировали, сожгли, пепел же развеяли над Средиземным морем - по национальному обычаю вепсов. "Потому и общаемся с тобой, Иваныч. - Так ты, выходит, мёртвый? - Да. - А я-то живой. - Ты? - захохотал дядя Ваня. - Живой? Ты дракон, дракон... конь, он...".
- Э... кхм... Уснул, кажись, маленько... Эй, друг! Ты там как, в туалет не собираешься?
Иваныч сообразил, что туалет ещё надо организовать, во избежание неприятных неожиданностей. Он встал, накинул куртёшку, надел кепку. Спустился во двор - там в песочнице ещё с прошлого года оставался песок, в этом году не завозили, а в прошлом завезли целую машину, шОфер с их автохозяйства и привёз. В аккурат перед выборами мэра. Поматерился всласть, пока заезжал во двор: машин-то частных вон сколько понаставили, асфальта не видать. А попробуй, задень которую! Иваныч набрал полведра. По пути глянул в стеклянное окошко: мигает, стервоза...
Дома он расстелил в углу газетку, насыпал песок горушкой. Кот, умница, тут как тут: видать, приспичило. Сразу уселся, сам: хвост поднял, глазёнки растопырил на Иваныча... И сделал оба дела, заслужив от хозяина похвалу.
- Но хвост мыть тебя научить забыли, - заметил Иваныч.
Невзирая на протесты, он унёс героя в ванную. Там хорошенько подмыл причинные места, а вытирайся сам!
Так, за воспитательными моментами, прошёл вечер. Ночь пришла. Кот обустроился за диваном, видать, там было место подходящее: и уютно, и укромно. Ночью пришла Лида. Пришла в том платье, которое один-единственный раз надевала, на вечер в автотранспортном техникуме. После не носила это платье. Так оно и висело в шкафу на плечиках. Тогда на вечере к ней приставал Шурочкин, а она играла с ним, с Иванычем, не заботясь, что люди скажут и что будет потом. А потом... "Тебе лучший подарок, это чтобы я исчезла, сгорела, расточилась! Дракон несчастный... И-и-и... И-и-и", - завыла... Не вой, что ты воешь, ты же исчезла, хотел сказать ей Иваныч во сне. Но не успел - проснулся. И уже здесь, по эту сторону сновидения, запоздало удивился - как это Лида говорит словами дяди Вани? Почему?
- И-и-и... И-и-и...
Кто-то выл тонким писклявым голоском, и этот вой гулял по комнате кругами, как сквозной ветер. Иваныч опустил ноги на пол. Кот! Кот мотался из угла в угол и выл, выл, не умолкая, то ли от боли, то ли от страха, не разбери поймёшь. Он нарезал круги, один за другим, потом вдруг остановился, упал на бок, поджимая лапки. "Что ты, что ты! - Иваныч сел рядом с ним, стал гладить. - Что с тобой, милый?"
Котёнок вцепился когтями в руку и держал так, не отпускал. Сквозь одну рубашку чувствительно. Но Иваныч не отнимал руку, терпел, зная, что так надо... и что это недолго.
"Лапка упала - и всё, кончился", - поведал Иваныч. Ответа не было. Молчала историческая родина вепсов. Видать, пепел расточился в пространстве. Ну, ладно. И тут что-то как толкнуло... Скорой ногой, даже без тапок, он вышел на лестницу. Ну так и есть: что-то серое смотрело на Иваныча из стекла, не мигая. Лампочка погасла.
- Вот, Лида, теперь есть у тебя кошка, - сказал Иваныч. - Имя не успел придумать. Придумаешь сама?
Утром попил чайку и стал собираться. Котьку положил в картонную коробку из-под обуви, а коробку в пакет из супермаркета. Обул сапоги - кто его знает, какая будет земля, может - сырая? Взял лопату... Ну, всё. Готов.
Пошёл по лестнице, отдавая должное каждой ступеньке. Лифт Иваныч недолюбливал. В том доме, где он вырос, не было лифтов.
Он вышел - и зажмурился... "С верхнего этажа, жену свою зарезал", - послышалось за спиной.
Иваныч шагал прямо в солнце, не разбирая пути. Солнце, солнце, солнце было повсюду. Облечённая в солнце жена сражалась с драконом. Жена кричала, и он кричал и бежал, воздев железный жезл... Потом всё стало солнце, и наступила тьма.
2016