XV
Как это ни покажется странным, но, вспоминая службу в Кракау, сам учебный процесс откладывается в памяти весьма расплывчатым и тусклым, словно полузабытый сон. Теоретические занятия и тренажерные кабинеты в учебном корпусе легли на самое дно этих воспоминаний и оказались присыпанными стройкой, кухонными нарядами и танкодромными одиссеями, свалившимися на наши плечи с самых первых дней.
Танкодром имел для нас особое значение. Во-первых, в роте обучали на механиков-водителей, а во-вторых, казарма наша располагалась по отношению к танкодрому ближе всех остальных подразделений. Сразу же за несравненной вертолёткой открывались унылые пустоши с островками чахлых перелесков, методично терзаемых и вырубаемых служивым людом для своих милитаристских целей. Эти пустоши представляли собой грязевое месиво, особенно ранней весной, когда талые воды пытались размыть глинистые колеи, оставляемые боевой гусеничной техникой в дни вождений.
За танкодромом начинался целый комплекс полигонов и стрельбищ. Нередко, находясь в оцеплении или дежуря на учебных рубежах, доводилось слышать, как рёв газотурбинных двигателей «восьмидесяток» сливался с трескотнёй пулеметов Калашникова, уханьем штатных снарядов и злобными плевками «бээмпэшек». В линейных войсках проходили тактические учения с боевой стрельбой.
Здесь же пока приходилось смиренно утирать простуженные носы грязными рукавами ободранных комбинезонов и старательно разгрызать гранит военной науки. Шестая и седьмая роты отирались на дивизионном стрельбище, находившемся, как уже упоминалось, на рогах у чёрта, поэтому нам в этом отношении, совместно с восьмой и десятой ротами, повезло – переться за тридевять земель со всевозможным казарменным и полевым барахлом не доставляло радости. Но и эта «привилегия» выпадала на долю разве что «бурлакам» из седьмой: будущие сержанты и командиры танков чаще всего пользовались услугами роты обеспечения и выезжали на стрельбы в полковых грузовиках.
Будущая же «механтура» копошилась в относительной близости к учебному центру, чередуясь в своих занятиях с коллегами из первого и третьего батальонов, что приезжали сюда регулярно по расписанию, согласованному с полковым руководством. Занятия по вождению облагались неприкосновенностью для строительно-профилактического вмешательства в учебный процесс. Как поется в одной некогда популярной песенке, «первым делом – самолеты…»
Водители учебных машин являлись бывшими воспитанниками здешнего питомника, пополняя тем самым ежепериодно ряды бубтян, уволившихся в запас. Согласно штатному расписанию, на каждой учебной машине, как и в войсках, числился свой экипаж (на «Т-80 – три человека), только здесь командиром был как минимум прапорщик. Оно и понятно: учебные машины чаще ломаются, и потому необходимы были квалифицированные спецы в случае ремонта. Одних выпускников полугодовалых курсов, особенно если учесть специфику местного обучения, было явно недостаточно для полноценного обслуживания столь передовой и засекреченной техники, каковой являлись тогда «восьмидесятки».
Обычно такие прапорщики и выполняли роли инструкторов чаще других бубтян, находясь в башне танка и по внутренней связи корректируя действия курсанта при выполнении того или иного задания. Хуже, если в силу ряда причин их место занимал кто-нибудь из солдат-механиков: оскорбления и проклятия в шлемофоне не затихали, и за малейшую ошибку курсанта могла ожидать по окончании упражнений беготня с пудовым буксирным тросом, цепляемым наподобие коромысла на плечи. Иногда особо «отличившихся» ждало в казарме ночное «вождение» - ползанье по-пластунски с табуреткой в вытянутых руках. Но это уже из другой оперы. Обо всём – по порядку.
Подъем делался в половине пятого. Наскоро облачившись в пэ-ша, рота мчалась в столовую, чтобы в отчаянных попытках наглотаться там горяченной и чаще всего недоваренной каши (о, пшёночка, мне вовек ее не забыть!) и приправленного заваркой кипятка. Сержанты-«духи» составляли нам компанию, давясь всем этим с еще б;льшим неистовством.
… - Строиться на выходе!.. Бегом марш! – яростно вытирая обожженные кипятком губы, брюзжит горластый Подпалый.
Здесь – не до шуток: нас ждет ротная элита, злая и нетерпеливая. Ей надо еще успеть отхватить чифана – на танкодроме, у костра, до прибытия офицеров и машин, – таков стародавний негласный кракауский обычай. Поэтому все торопятся с особым рвением – ведь надо еще успеть на мойку котелков.
Там происходит несколько иная ситуация: дневальный-бочкарь, разбуженный вместе со всеми, не успевает как следует разогреть водицу и плюхает ее в котелки почти холодной. Обложив бочкаря небоскребным матом, рота поспешно трусит обратно к казарме, ненакормленная и с грязной посудой.
Это еще всего лишь прелюдия. Подлинная суматоха разворачивается у входа в казарму при получении всего необходимого для вождения инвентаря: комбинезонов, лопат, пил, топоров, ящиков с полевой документацией, наглядных пособий, технической и уставной литературы, одеял и плащ-палаток для ротного и прочего начальства. Всё это барахло активно навьючивается курсантам куда только угодно, разве что в зубы ничего не засовывается. Самую громоздкую и неудобную ношу – наглядную агитацию и «ленинский уголок» - волокут зачмырённые бойцы; глядя на них, с ужасом вспоминается седьмая рота. Правда, ненадолго – собственный груз постепенно заслоняет мысли о чужих проблемах.
Счастье, что танкодром расположен поблизости. В несколько минут все подгребаются к нужному месту. В ожидании техники и начальства скорёхонько сооружается костерок, у которого собралась ротная лычкобратия и «шуршалы». Остальные во главе с «духами отправляются: кто по дрова, кто на обслуживание учебных препятствий, кто водружать агитационную и идеологическую показуху с лозунгами и соцобязательствами, - словом, хлопотливая возня не затихает ни на миг. Мажордомы у костров услужливо мечутся взад-вперед, их полусогнутые фигурки и озабоченные глазенки вызывают тошноту даже у самих сержантов.
- Да что ты всё под ногами путаешься! – гремит Килимчик кому-то из них, сопровождая гром пинком под зад. Не Круглову ли? Оборачиваюсь и с надеждой присматриваюсь туда…Увы, этот тип слишком хитер, чтобы вот так случайно попасть под горячую сержантскую руку, вернее – ногу…
Отдаленный рёв газотурбин слышен из парка еще по приходе на танкодром. Очевидно, у бубтян подъем в такие дни тоже раньше обычного. Но такого не было, чтобы танки приезжали раньше наших ротных офицеров, разве что при ночных вождениях (в прямом смысле, не «ночных казарменных»). А когда появляются и те и другие, морды наших младших командиров уже лоснятся от сытости и полыхают от близости к источнику первобытного тепла.
Расписание составлено и согласовано загодя; если не намечается прибытие визитеров свыше, нет резона мешкать с началом занятий. Два взвода оперативно разбредаются по различным местам танкодрома: одни – на препятствия-рубежи, другие – в оцепление, третьи – просто на подхват, на непредвиденные случаи, а такие происходят нередко. Еще два взвода остаются вблизи командного пункта в ожидании основных для себя занятий дня – ныряния в отделение управления танка и «освоении на практике его эксплуатации», как выразился однажды ротный замполит Артюхов.
…Поначалу грозные, маневренные и очень шумные «восьмидесятки» внушали многим бойцам животный трепет, а кое-кто, я убежден, не избавился от этого чувства до конца службы. Но таких было немного, и большинство уже к весне свыклось с устрашающим видом и потрясающим рёвом этих махин, по-своему даже прекрасных в собственной жуткости и беспощадности. Невольно приходила мысль: до каких же просторов может совершенствоваться человеческий мозг, изобретая средства для уничтожения себе подобных!
…Итак, «первые ласточки» неистово взвыли и медленно тронулись с исходных позиций. Сразу почему-то начинаешь гадать, какая из них тебе сегодня достанется. Но это опять-таки ненадолго – машины скрываются из виду, и здесь, для ожидающих своей очереди, начинаются теоретические занятия по техподготовке и правилам вождения с препятствиями без отрыва от поисков сухого топлива: костерок-то никто не запрещал гасить!
- Командиров взводов – на командный пункт! – извещает посыльный из резервного взвода. Кашпуров, ворча, покидает нас, бросив на ходу сержантам:
- Не прекращать занятий…
Дорохин с Арбениным, разумеется, по-своему трактуют эту команду: бойцов посообразительнее моментально отправляют на поиски дров, а нерадивых и бестолковых подвергают небольшой экзаменации, причем не всегда по части вождения и техники.
- Ко мне, Баранов! – верещит «замок». Боец из третьего отделения мчится, не чуя под собой ног, хорошо зная, что произойдет, если Дорохину придется не по душе его рвение.
- Почему бляха не начищена? – шипит Дорохин. – Или ты думаешь, что раз в поле идти – я ничего не замечу?.. Упор лёжа при-нять! Сорок раз отжался.
Отлично зная, что малохольному и тщедушному Баранову не осилить и половины указанного числа, взводный деспот с нескрываемым злорадством и ухмылкой следит за убогой вознёй подчиненного Максакова. Слышны насмешливые реплики; настырные Матюхин и Абакаров никогда не упустят случая проявить своё остроумие, – надо признать, довольно плоское и топорное (сами они, конечно, так не считают).
- Отставить… - Баранов неуклюже, как цирковой медведь, поднимается на задние конечности и вытягивается во фрунт. – Не дай бог еще увижу такое раздолбайство. От тебя тогда пар из ушей заструится. Понятно, да?
- Так точно.
- Урыл за дровами!..
Истинная подоплека данного эпизода, вероятнее всего заключалась не в бляхе. Зная, что утреннего осмотра не произойдет, многие накануне вечером на такие мелочи махнули рукой. Но поскольку Баранов числился в отделении у «обрезанного», Дорохин не преминул воспользоваться малейшей лазейкой, дабы каверзно обратить ее в ущерб своему недругу. Никто в тот день не сомневался, что Баранова ожидает наряд по роте. Это даст возможность лишний раз объявить во всеуслышание: «Видите, мол, товарищ младший сержант, ваши солдаты – снова почему-то самые недисциплинированные в роте… Плохо, очень плохо с дисциплиной у вас, товарищ Максаков…»
Ожидание своей очереди бежать к машине – одно из самых невыносимых состояний в такой день, потому что никто не знает, чем ему заняться в этот отрезок времени. Не за что хвататься, некуда приткнуться; сержанты тоже как на иголках: дай бойцу какое-нибудь поручение, чтобы не сидел без дела, - а тут подойдет его очередь садиться за рычаги, и тогда ищи-свищи…
Тормозить такой процесс как вождение наши доморощенные «педагоги» шибко опасались. Любая заминка грозила остановить всё движение на танкодроме на длительный срок.
…Наконец, со специальной фанерной табличкой в руках я подбегаю к исходному рубежу. Сюда уже приближается машина, в которой мне предстоит бороздить сегодня танкодромные просторы. Елизаров с Ведерниковым умчались, обдав меня вонью паленого керосина. И по сей день, учуяв этот запах, я как бы снова ощущаю себя солдатом; ничто так не воскрешает память (я имею в виду память ассоциативную, не мозговую), как обоняние.
Фанерка, что у меня в руках, разграфлена на несколько столбцов, каждый из которых означает учебное препятствие. Ее я должен передать сидящему в башне танка инструктору, и тот по ходу действия выставляет в каждом из этих столбцов оценку за преодоление того или иного препятствия (по пятибалльной системе). Нет нужды добавлять, что количество препятствий возрастает с течением времени, меняется и структура практических занятий. С каждым разом всё более усложняясь, комплекс упражнений на решающем этапе – генеральной проверке перед выпуском из учебки – представляет собой сложную систему маршрута, объездов, маневрирований и преодоления всевозможных рубежей, – самостоятельно и уже без инструктора. Один на один с машиной.
Но всё это было позднее, в апреле, а пока еще без бубтянина не обойтись. Хищно восседая рядом с открытым люком на башне, он настороженно сверлит меня взглядом, будто оценивая, что же за тип повезет его на этот раз.
Я взбираюсь на трансмиссию и, как положено в таких случаях, козыряю и докладываю:
- Товарищ прапорщик, курсант Шатров для выполнения учебного задания прибыл!
Чуть скривившись, инструктор берет у меня табличку. Я уже заранее предугадываю, что он сейчас скажет.
- Чтобы все действия выполнялись только по моей команде! Понятно, да? Никакой отсебятины!
- Так точно! – Мне уже иногда кажется, что скоро начнёт отваливаться язык от столь многократного повторения этой фразы. По-видимому, мой предшественник из первого взвода не шибко обрадовал прапора своим умением править танком, поскольку глаза последнего красноречиво вопрошали: «Неужто и ты такой же осёл?.. Как вы все меня уже замудохали! Видеть вас не могу!»
- Бегом марш в кабину.
…Кабина механика в «восьмидесятке» расположена в изоляции от башни – впереди, под пологой лобовой бронёй. Закупорившись сверху люком и напялив затасканный шлемофон, подключаюсь к внутренней связи и терпеливо жду команды запуска, с любопытством поглядывая в триплекс – довольно мудреный оптический прибор с зеркальным фокусом, как в перископе. Если надо ехать ночью, его заменяют уязвимым для света прибором ночного в;дения – ТВНом, в котором все окружающие предметы проступают как на негативной пленке, только зеленым цветом. А вообще в кабине тесно и неуютно, сидеть приходится сгорбившись и скрючившись, и хорошо, если успеешь хоть как-то опустить расхлябанное сиденье, но и это мало помогает. К концу маршрута от такой позы и напряжения ноет спина и затекают ноги. Не случайно в танковые войска набирают как правило парней невысокого роста, хотя исключений предостаточно: наш Елизаров, верзила саженного роста и добрых девяноста кило весу – тому подтверждение. Не представляю, каково сидеть ему в этом передвижном склепе.
Но в такие минуты все мысли направлены на то, как бы не сплоховать и не засесть в какой-нибудь ухабине, коими так изобилует кракауский танкодром. Вот тогда не оберёшься бед.
…В шлемофоне раздается треск, вслед за которым слышится членораздельная речь с металлическим оттенком:
- Так, внимание, курсант! Меня хорошо слышно?
- Так точно! (Опять – как попугай!)
- Заводить умеешь? Только правду говори, а то угробишь мне машину к едрене фене!
- Уме… Так точно, товарищ прапорщик!
- Ну, смотри… Запускай!
Процесс запуска «восьмидесятки» длится с минуту, двигатель набирает обороты, а когда гаснет крохотная зеленая лампочка на щитке слева, осуществляется перегазовка. Выполняю эти несложные операции и докладываю:
- Машина к вождению готова!
- Вперед!..
Мягко отпускаю тормоз со стопора, попутно другой ногой жму на газ. Этот момент всегда представлял для меня особую притягательность. Казалось невероятным, что такая махина, оснащенная всевозможными суперприборами и напичканная смертоносным боекомплектом (впрочем, таковой в учебке при вождениях отсутствовал), весившая десятки тонн, способна послушно трогаться с места при одном движении ноги. Еще более удивительным казалось то, что ею можно свободно управлять, не прилагая особых усилий. В те дни первые минуты за рычагами и первые метры езды снова и снова заставляли меня трепетать, но не от страха, а от благоговейного сознания того, что я, столь ничтожное и мало что значившее создание (а в Кракау тебе постоянно напоминают об этом), совершаю нечто сверхъестественное. Потом это чувство быстро притупляется, но сам момент начала движения танка как бы возвеличивает тебя в собственных глазах, и тогда ощущаешь себя могучим и неуязвимым, в какой-то степени даже самим танком, выехавшим на битву титанов.
Однако нервы все-таки здорово напряжены, и волнение быстро заслоняет романтический экстаз. Впереди – утомительный круговой маршрут, который далеко не каждому преодолеть без провалов и помех.
Вплотную прильнув лбом к триплексам и не выпуская рычагов из рук, внимательно слежу за дорогой. Как обычно, первый рубеж – насыпная горка с крутыми склонами, на одном из которых вбито четыре кола. Упражнение называется «остановка на подъёме». Необходимо вписаться в этот условный четырехугольник и приостановить машину внутри него. Здесь всё достаточно просто и, побывав несколько раз за рычагами, совершить ошибку – значит, опозориться на полную катушку.
- Вперед! – звучит по связи из башни после того, как мне удалось продержаться в стоячем положении и не соскользнуть по жидкой грязи обратно к подножию насыпи. А такое иногда происходит и считается почему-то ошибкой. Вероятно, некоторые забывают или попросту не догадываются перед препятствием включить первую передачу, на которой пробуксовки случаются реже.
Переваливаю горку и осторожно спускаюсь с обратного склона. Далее следует более сложное препятствие, именуемое «конвертом». На нём столбы расположены также прямоугольником, только посередине вбит пятый. Необходимо въехать как при остановке на подъеме, обогнуть центральный столб с любой стороны, а затем выбраться из этого пресловутого лабиринта через противоположные «ворота», не сбив при этом, естественно, ни одного колышка.
Кое-как маневрирую, стараясь жуком проползти через это нехитрое сооружение. Инструктор молчит, поэтому без остановки веду машину дальше. Несмотря на зимний период, с меня уже начинает градом лить пот – сказывается напряжение. На правом рычаге есть кнопка, позволяющая тормозить, не прибегая к помощи ножной педали. Левая нога уже порядком устала ее тиранить, и я делаю робкие попытки тормозить на ямах с помощью кнопки на рычаге. Не тут-то было: опытный инструктор сразу же уловил характерные толчки, не свойственные при обычном торможении.
- А ну, прекратить! Я тебе щас такой ручной тормоз накручу – матка по земле заскребёт! Думаешь, хитрожопее других? – Его голос по внутренней связи несколько искажен и приобрел полуметаллический, полунаседочный, квохтающий тембр.
Та-ак, это серьезно… Впрочем, сам виноват: кнопка на рычаге предназначена для исключительных случаев, да и нога не настолько уж занемела, хотя ямы на трассе уже порядком осточертели… Что там дальше за препятствие? Ага, противотанковый ров. Здесь обычно инструкторы стараются делать более точную корректировку, особенно в дождливую и слякотную погоду: во рву скапливается много жижи, в которой можно запросто сесть, да и сам ров достаточно узкий, - есть вероятность помять борта или подкрылки…
- Теперь слушай меня внимательно, курсант, – наставительно скрежещет в шлемофоне инструктор, – а то как бы не заночевать в этой параше… Бери правее… так… переключись на первую… еще чуть правее… не торопись… здесь чуть влево… стоп, много взял!.. правее… еще чуть-чуть… сто-оп!.. А теперь – аккуратно спускайся… так… А щас – на полных оборотах – выезжай!..
Черпанул-таки воды – триплексы залило мутной, кофейно-ржавого цвета грязью. Теперь всё внимание – на левый рычаг. Там такая же кнопка, что и на правом, только уже с ее помощью срабатывает пневмоочистка наружных стёкол триплекса. Несколько нажатий – и грязь смылась, хотя видно стало похуже, чем до спуска в ров.
- Обороты, курсант! – квохчет шлемофон.
Послушно жму на газ. Скорость прохождения маршрута, конечно, тоже учитывается, но для нашего брата-курсанта главное – не повредить и не посадить машину.
Я уже не помню всех упражнений, что приходилось тогда выполнять, тем более, что каждое задание при вождениях всячески комбинировалось, вводились различные нормативы на том или ином этапе, да и сами задания часто настолько отличались, что восстановить в памяти какой-либо отдельный день занятий – дело абсолютно безнадежное. К тому же следует учесть и то, что в январе я находился в госпитале, пропустив изрядное количество занятий, что, естественно, не могло не сказаться на уровне моей подготовки. Наверстывать упущенное приходилось с ходу, меняя, как принято говорить, лошадей на скаку: никому не было дела до подобных проблем, а просить у кого-то помощи в Кракау – всё равно, что одалживать у скорпиона жало.
Так же обстояли дела и в дни вождений. Абсолютно равнодушные, а порой и предвзято настроенные к курсантам инструкторы, всё равно кто – солдаты или сверхсрочники, - никогда не пошли бы навстречу отстающим, а скорее еще больше осатанели, заикнись кто о своих проблемах. Зная всё это, я старался говорить поменьше и безропотно выполнять указания бубтян, думая не о качестве выполнения, а больше о том, чтобы доставить машину к исходной по окончании вождения в целости и сохранности, сбыть поскорее с рук от греха подальше.
…Прапор в башне, видимо, быстро это понял, и до того момента, когда я благополучно съехал с колейного моста – последнего и, надо сказать, самого коварного рубежа, - не проронил ни слова. Лишь затем протрещало:
- Тебе уже на пятки наступают. Газуй скорее, Ники Лауда(1) хренов…
…Заглушив танк и с облегчением вылезая из него, ловлю себя на мысли о том, что ощущать собственное могущество и неуязвимость – дело эфемерное, быстро улетучивающееся. Инструктор, не вылезая из башни, небрежно швыряет мне фанерную табличку, и та, чуть спланировав, шлепается в грязь. У костра гогочут, предвкушая мой провал, Арбенин и Круглов, а ухмылочка Дорохина весьма многообещающая. Возвращаясь бегом, успеваю краем глаза просмотреть оценки. «Неудов» нет. Хороших оценок – тоже. Что ж, золотая серединка для здешних широт – вполне разумно, мне больше не надо…
- Что-то ты долго ковырялся, – замечает Дорохин, с легким разочарованием разглядывая кусок фанеры. – Вон Абакаров вместе с тобой пришел, а он выехал куда позже тебя.
Попробовать тут оправдаться – схлопочешь по любой части тела. Хорошо зная повадки своего командира, делаю виноватое лицо и храню тишину.
- Через десять минут вижу тебя здесь с охапкой дров, – только и нашелся что сказать «замок». – Бегом марш выполнять!..
На этом мытарства вожденческого дня не заканчиваются. Предстоит еще многое: сменить на препятствиях третий и четвертый взводы и ждать, пока они не отводят своё. Попутно надо следить за состоянием этих препятствий, расчищать их от наносимой гусеницами грязи, поправлять колья и столбы, а часто и заменять их, если кто-то раздавит в щепки. Обычно на каждое препятствие посылали двух человек. Остальные – кто в оцепление, следить, чтобы к танкодрому не забредали посторонние; кто с полевыми бачками – в столовую за получением обеда; кто на КП в качестве наблюдателя и посыльного. Оставляют и у костров, якобы для охраны ротного инвентаря, а на деле – истопников-шуршал для офицерского и сержантского комфорта. Людей кругом, как всегда, не хватает.
Не могу и здесь удержаться, чтобы не описать обеденный перерыв, ибо сие весьма наглядно характеризует специфику служебных взаимоотношений и нравы здешних армейских сословий.
Голодные еще с утра, бойцы жадно следят за приготовлением назначенных ответственными за раздачу пищи. Здесь, как обычно, идет неповторимое по своей сути распределение материальных благ по-кракауски: что погуще да повкуснее – старослужащей аристократии, сжиженные остатки – молодняку. «Всё худшее – детям!» - патетически восклицал в санчасти фельдшер Руслан, именовавший курсантов «детьми Кракау». Достаточно метко, хоть и несколько тривиально.
Не брезговали солдатским харчем и ротные офицеры, которые, чтобы не таскаться лишний раз домой, снисходили до щей местного разлива. Против этого мы ничего не имели и даже рады были преподнести командирам горяченького. Совсем другое дело – ненавистные нам служаки из БУБТ. Хоть им и выдавался суточный паёк, его бубтяне никогда не оприходовали. Зачем? Нагло и бесцеремонно развалившись у костра, спесивые вояки прекрасно знали, что их вниманием не обойдут. Отхватить жирный кусок из курсантского котла они считали в какой-то степени даже своей обязанностью.
Само собой разумеется, что свою посуду они и не думали брать с собой. Опять-таки зачем? Для этого существуем мы, братья меньшие, со своими неразлучными котелками и ложками. Даже пресловутая опасность подцепить желтуху из чужой посудины их нисколько не страшила, - вероятно потому, что никто из них уже давно не верил в предписания санмедслужбы, считая всё это показухой и никчемной мышиной возней.
Самое досадное заключалось даже не в том, что они отнимали у нас какое-то количество столь необходимых калорий. Пожрав из нашей посуды, они беспечно роняли ее где попало, абсолютно игнорируя нетерпеливые взоры, устремленные на них хозяевами отданных в пользование котелков и ложек. Мало того: согласно краакаускому этикету, полагалось еще и получить еду «за того парня», намекнув раздатчику, что, дескать, не для себя стараешься, и посему качество «рубона» должно быть не хуже сержантского, после чего преподнести своему благодетелю с истинно курсантским почтением: кушайте, милости просим-с.
При всём этом необходимо учесть, что промыть потом котелки на танкодроме не было никакой возможности; а поскольку голод не тетка, приходилось наворачивать уже из употребленной посуды. Не всякому это дано понять!
Однажды я в подобной ситуации и лишился своего дюралевого друга. Принесли обед, сделали перерыв в занятиях и, как обычно, элитный контингент служак чинно расположился у костра, неторопливо покуривая и делясь впечатлениями от наших действий в качестве водителей. Краснорожий бубтянин, известный в учебном центре под кличкой «Колбаса», жрал из моего котелка очень долго (во всяком случае, так мне показалось). Я же, в свою очередь, был как на иголках, поскольку сразу после обеда подходила моя очередь садиться за рычаги. Времени у меня оставалось с гулькин нос, чтобы наспех затолкать в себя щи с кашей, пусть даже из грязной посуды… Но тут, как внезапный артналёт, примчалась инспекция из штаба полка, и весь танкодром закопошился. Солдату негоже показываться крупному начальству в жующем виде, особенно когда сие начальство жаждет видеть примеры доблести и мастерства. А ежели у бойца полон рот – подобное зрелище, как показывает давний опыт, обречено на провал.
Инструкторы, побросав в снег наши котелки и кроя матом непрошенных гостей, двинулись к своим машинам. Нас, как обычно, судорожно застроили.
- Чья очередь садиться в машины?! – заорал Щукин. – Чего стали? Еще успеете начавкаться! Вперед!..
Мчавшись к танку, я отлично понимал, что не видать мне больше своего котелка, как снега в Эфиопии, что сам обед тоже прощально улыбнулся, и потому вслед за бубтянами сыпал проклятия в адрес и начальства, и Колбасы, и всем заведенным в армии порядкам, где основным движущим фактором является показуха – дочь несогласованности и карьеризма.
По возвращении «начавкаться» нам, понятное дело никто не дал. Весь взвод моментально разослали по препятствиям, дабы не задерживать общий показательный процесс обучения нашего брата вожденческому искусству. Даже не дали подойти на близкое расстояние к месту обеденной идиллии, где многие из нас успели отобедать лишь собственными слюнками.
Воротившись с препятствия затемно, я, естественно, никаких следов драгоценного инвентаря не обнаружил. И хотя выход из положения найти было можно – обратиться к Гусеву или стащить, в свою очередь, котелок у кого-либо из собратьев по оружию – я скрежетал зубами в отчаянии, представляя себе торжествующую дорохинскую физию при обнаружении факта моего головотяпства: «Материальная ответственность, товарищ солдат! Это вам добро казенное, мать вашу за ногу!»
И хотя Колбаса находился поблизости, обращаться к нему было равносильно посещению медвежьей берлоги весной. Сам он, прикуривая от головешки, преподнесенной услужливым костровым, пафосно разглагольствовал с сержантами (инспекция уже давно укатила обратно):
- Ну, бляха, такого я еще не встречал, хотя пора бы уже привыкнуть. Вы можете не верить, но запуск этот дебилёныш производил минут двадцать, а как тронулся – сразу в луже увяз. Я ору: куда прёшь, ты что – слепой чи глухой, а в ответ тишина. Глуши танк, говорю, и вылазь н; хрен, а то затопишь к едрене фене. Ноль подсечки… Выскакиваю из башни, забег;ю вперед, показываю – лезь наверх, отводил своё… Оказалось – тумблер распределения на малой подаче стоит. Ладно, говорю, черт с тобой, едем дальше… На «конверте» - все колья своротил, а во рву чуть гусеницу не сорвал. Передний левый подкрылок уже, наверное, и не разыскать…
Рядом с ним в понурой позе, шмыгая носом и беспомощно озираясь, стоял Кочубинский, «ас» из третьего взвода, а сержанты со злорадными репликами передавали друг другу фанерную табличку, где в каждом столбце вместо отметки было вписано по букве, что составляло единое словцо, характеризующее общий итог: «У-р-о-д-е-ц».
- Ты у меня завтра умрешь в парке! – исступленно ревел Колбаса, склонившись к самому лицу щуплого Кочубейчика. – Где я теперь рожать новый подкрылок буду, а? Ты что, моих команд не слышал, мудак? Куда ты пёр на надолбы, если я тебе по связи орал, чтоб держал правее! Ну, тупоры-ылый!.. Откуда родом, чмо?..
Самый раз спрашивать у Колбасы про свой котелок! А если бы даже и появился подходящий момент – неужто Колбаса ответил бы мне вразумительно! Большое ему дело до котелка какого-то «барбоса»!.. Пришлось не солоно хлебавши затянуть потуже ремень как в прямом, так и в переносном смысле, и двигаться восвояси наедине с мрачными мыслями голодного.
Как ни крути, а без воровства а Кракау не протянешь. Урвать достойную замену трагической пропаже мне посчастливилось несколько дней спустя. Но об этом попозже.
…Обслуживать препятствия и рубежи считалось занятием хоть и ответственным, но все-таки дающим кратковременный отдых как ногам и рукам, так и нервам. Можно некоторое время побыть в относительной тишине, весьма благотворно действующей после рёва, грохота, лязга металла и зубов, начальственного ора, которые не прерывались на исходных рубежах и командном пункте. Словно попал на другую планету. Иногда создавалось ощущение, будто только что участвовал в настоящем бою и отбил массированную атаку противника: земля, изрытая гусеничными траками и отдаленный вой газовых турбин создавали иллюзию затишья перед очередной бурей – новой атакой.
Здесь, как и на караульном посту, нет надсмотрщика, который, по сути, лишь мешал бы. Не нужно рыскать по окрестным рощицам в поисках дров, чтобы твой воспитатель не ощущал дискомфорта; нет необходимости курить воровато в кулак, опасаясь быть застигнутым при таком недостойном для молодого бойца занятии; наконец, можно просто присесть, пусть даже прямо на снег, и несколько минут, абсолютно расслабившись, побыть в таком положении, совершенно ни черта не делая. Как мало солдату для счастья надо – ничегошеньки в течение нескольких минут!
Счастье в армейском учебном подразделении – понятие абстрактное и иллюзорное, имеет свойство быть весьма скоротечным. Газотурбинный рык приближается: очередной будущий коллега робко подводит танк к твоему препятствию. Ну, браток, постарайся ничего не задеть и не своротить, чтобы мне с напарником еще чуток отдохнуть от вожденческой суеты!.. Ну и козёл же ты, браток, - два колышка в щепу размолол! Теперь из-за тебя придется в лес топать, новые вырубать, а напарнику – долбать мерзлый грунт, вкапывать и забивать запасные, приготовленные специально для таких раскоряк, вроде тебя!..
Инструктор в башне криво усмехается…
Примерно таким образом, забывая, что порой и сам можешь оказаться в шкуре «братка», хлопотали мы, обслуживая препятствия и рубежи. Иногда с утра, иногда во второй половине дня и дотемна, иногда по колено в грязи, иногда скрючившись от холода, то сидя, то носясь вприпрыжку, то неистово матерясь, то с ухмылкой наблюдая за нехитрыми маневрами сослуживцев, постигающих воинское мастерство. Нередко приходилось интенсивно помахать лопатой или топором, но это для нашей же пользы – чтобы не околевали, поскольку костры разводить нашему брату на препятствиях запрещалось.
Но то не единственная трудность: случались оказии похлеще. Однажды пришлось временно приостановить весь процесс вождения. Танк, ведомый Гусаровым, не вписался ни в один поворот и переколошматил на «конверте» всё, что стояло в вертикальном положении. Чтобы пополнить запас передавленного, нам с Елизаровым пришлось потом давать объяснения ротному, почему надолго отлучились. Ведь найти подходящую замену столь дефицитным к концу зимы предметам, как деревянные колья, было то же самое, что искать в лесу грибы после засухи – близлежащие перелески уже давно оскудели по понятной причине.
…Возвращение после таких дней в казарму носило, как можно догадаться, более тягостный характер, нежели утренний выход в поле. Занятия по вождению чаще всего тянулись до позднего вечера, а брести по танкодрому в потемках, да еще со всем уже помянутым скарбом, плюс пищевые бачки впридачу, - романтика ещё та. Не доставляли радости и мысли о предстоявших хлопотах, связанных с переодеванием, умыванием, получением давно застывшего ужина с предварительным надраиванием до блеска тары, разбором походной документации, прослушиванием очередного наставительного монолога старшины Головача о чистоте и дисциплине…
В дни вождений редко отбивались до полуночи. А для некоторых затем начинался еще один этап постигания вожденческого искусства. Этап неофициальный, присущий исключительно здешней среде. Ноу-хау Каракау…
(1) - Знаменитый в 70-е г.г. автогонщик класса "Формула - 1"