Таня была красива. «Слишком красива» – думала она сама о себе. Она относилась к своей красоте как к чему-то лишнему. С этим были согласны и ее подруги, ведь лишнее – это то, чем ты не умеешь пользоваться. Купил, к примеру, вещь, которой не умеешь или не хочешь пользоваться, лежит эта лишняя вещь, пылится, приходит в негодность. Так и Тане ее «лишняя красота» не приносила никакой пользы, даже, по ее мнению, мешала: лишнее внимание – лишнее смущение. Она ее прятала и всячески скрывала: под одеждой – правильные линии и соблазнительные пропорции фигуры, под кепками и за очками – красивое лицо. Красота – это, бесспорно, сила, к тому же очень неуживчивая. Ее красота не ужилась рядом со скромностью, у них была вражда, такая женская непримиримая вражда, в которой победу одержала скромность. И теперь скромность стеснялась красоты и внимания, которое красота щедро дарила своей хозяйке, а хозяйка стеснялась любить себя, своей красоты и того, кто дарил ей это внимание.
Как-то так, прячась и стесняясь, выбрала Таня из всех назойливых, как ей казалось, претендентов на ее красоту самого неназойливого, спокойного и, по ее мнению, загадочного, а, по мнению подруг – странного. Она так устала стесняться, что выбрала того, кого не стеснялась. Ее скромность утешилась, но ей было тошно. За его неназойливым спокойствием ничего не оказалось, вся загадочность выражалась в загадочном лежании на диване и перелистывании телевизионных каналов, без остановки на каком-то одном, так дети, еще не умеющие читать, листают книжку с картинками, не останавливая свой взгляд на буквах. На ней он свой взгляд тоже не останавливал. Как будто он женился не на Тане, а на ее диване. Причем, с появлением ребенка его лежание не прекратилось, и взгляд не изменился. Теперь он лежит не на ее диване. Став мамой, она не захотела быть женой. Что-то стало лишним в ее жизни – то ли роль жены, то ли муж, хотя, если точнее, то роль жены этого мужчины. Танино замужество длилось всего год, но у нее теперь был человечек, которого она не стеснялась любить.
Зато с Димкой мама Таня везде ходила за ручку, чтобы быть везде и всегда вместе. Они с сыном жили за ручку друг с другом. Она сына сразу учила многому, и простым детским делам, чтоб был самостоятельным, и занималась его развитием, чтоб умел делать свою жизнь интересной, и в душу к нему заглядывала, чтоб человека вырастить. Она боялась, чтобы рефлекс дивана не передавался генетически, поэтому старалась воспитывать так, чтобы сыну было неинтересно проживать жизнь на диване.
Тане было очень интересно заниматься с ее Димкой, общаться со всеми его друзьями, со всеми детьми, интересно и легко. С детьми она не стеснялась, потому что их общению не мешало ничего, даже ее «лишняя красота», которую никто не замечал. Они ее любили и слушались, потому что видели, или, скорее, чувствовали, что ей было с ними интересно. Она устроила и сына и себя в один садик. Жизнь окружила ее детством. Она была счастлива, несмотря на трудности, взрослые материальные трудности. Хорошо, что родители взяли заботу о финансовом положении ее маленькой семьи. И она могла заниматься своим любимым делом – «работать с детством», в котором оказалась незаменима, это ей дала понять заведующая и дали почувствовать сами дети.
Дома Танина красота была завернута в халат, а на улице затянута в джинсы и куртки, в которых можно и с мячом играть, и бегать, и лазить с Димкой, с детьми по всяким кручам и холмам. Она была счастлива и старалась заполнить Димкино детство счастьем, разбавив простую жизнь сказкой, играми, похожими иногда на приключения с поиском сокровищ, индейской охотой, богатырскими сражениями на мечах...Даже с его плохим аппетитом во время болезней она «боролась», играя в мышку, крадущую «кошачьи конфеты», которые на самом деле были завернутыми в конфетную обертку кусочками сыра или котлеты. Аппетит был обманут, заболевший ребенок накормлен. Хотя аппетит здорового Димки был как у богатырей, в которых они играли.
Димка иногда во сне смеялся – значит, ему хорошо, значит, у нее получается быть мамой.
Они с сыном и хозяйством вдвоем занимались. Труднее всего Димке удавалось притерпеться к походам в магазины, на рынок. Играть в стирку и уборку ему было интересно, потому что это были игры с водой и бои с пылью, но походы за покупками на него наводили тоску. С самого начала их знакомства Таня старалась с сыном договариваться по-взрослому, ведь ей надо было уметь быть и мамой, и папой. И они договорились, что за покупками они идут пешком, обходя все дворики с детскими площадками, и тогда Димка, вымотанный горочками и качелями, терпеливо присутствовал при маминой скупке съестного.
Но был один супермаркет, в который Димка ходил без особых уговоров. И не только потому, что это был самый дальний магазин, на пути к которому было много двориков. Была еще одна причина, причем одна на двоих причина. Димка, конечно, не догадывался, что у нее была та же причина. Она и сама долго не догадывалась.
Они и сегодня туда собрались. Она даже применила «повышенные меры ухода за собой».
«Причина» стояла на входе, вернее стоял, охраняя вход или выход, стоял и улыбался Димке, как старому знакомому. Пожатие руки, мужское, дружеское. Димка доволен и сам этого по-детски стесняется. Он становится возле него и помогает охранять. Таня никому никогда не доверяла Димку: ни соседкам, ни подружкам – брала везде с собой. А его обещанию и Димкиному мужскому слову доверяла, оставляя их вместе на посту охранника, хотя и выглядывала из всех отделов.
...Познакомил их Димка:
– Мама, это мой друг – Гена, для меня – крокодил Гена, а для тебя – дядя Гена.
Она его так и называла дядей Геной. Хотя они почти не разговаривали. Он замечал только Димку. В ней он видел лишь маму Димки, хотя было бы вернее сказать, что он ее почти не видел, ни ее, ни ее красоту, потому что не смотрел.
Сегодня Тане надо было скупить если не четверть магазина, то пару полок точно. И она имела возможность понаблюдать за Димкиным знакомым, поглядывая на сына и подглядывая за другим. Дядя Гена стоял на входе, внимательный и приветливый ко всем, и к молодым, и к старым, к приятным и не очень. Он был такой нетипичный для молодых и современных, нетипично вежливый, как ее папа. Он даже одинаково относился, или, точнее, не относился, к покупательницам, даже к самым привлекательным. Видела, как заигрывали с его приветливостью, с его обаянием. Он принимал заигрывания с улыбкой, спокойно и молчаливо. Ей было интересно, но спокойно интересно. Неспокойно ей становилось тогда, когда их крокодил Гена заигрывал сам к другим детям, к таким как ее Димка: открытым, любознательным, дружкам соседей и любимчикам всех «околоподъездных» сторожей – бабулек и дедулек. Тогда ее сын приравнивался к остальным детям. Она почти ревновала его за внимание и интерес к другим детям. Детей много, но ведь у крокодила Гены может быть только один Чебурашка.
Закончилось лето и теплая часть осени, закончились для Димки горочки, и он отказывался ходить куда-либо за покупками кроме одного супермаркета.
Дяди Гены давно не было. То ли в отпуске, то ли в руках у болезни, то ли в чьих-то других руках был их Крокодил. Они ходили в магазин исправно, но не часто, один раз в неделю – порционно, чтоб не надоедать, что-то сродни – и не переесть, и не остаться голодными. Вот уже «три порции были не съедены», три недели Чебурашка не видел друга и соскучился.
Уже и зима то наступала на пятки осени, то забегала вперед, чтоб показать язык, то дразнила первым снежком, то уступала осени место.
Позднюю осень они с Димкой прожили... интересно, но, по мнению Димки, слишком спокойно.
Встретили красивую и веселую, иногда даже шкодливую, Димкину любимую зиму. Зимой все дети становятся, если не счастливы, то счастливее, потому что зима – детская пора. Зимой сказка за каждым сугробом притаилась, в каждой снежке и снежинке, а сказочницы-елки наряжаются в волшебные наряды и дарят детям чудеса. Вся зима полна детских восторгов от ледяных и снежных горок, саночных и лыжных приключений, снежных боев и снежных друзей. А Дед Мороз с заветным мешком? Это все еще впереди: и письмо к Деду Морозу, и ожидание, и нетерпение, и ежедневный поиск новогодних подарков.
Димка тянул за руку в дальний супермаркет. А вдруг сегодня повезет, и Чебурашка увидит друга? На привычном месте охранника – возле двери – его не было. Димка сразу сник и перестал быть Чебурашкой.
Но Гена был, только в другом месте, и Таня его увидела раньше Димки, обрадовалась, уже не понимая за кого больше – за Димку или за себя. Она ему улыбнулась, впервые вот так – открыто, глядя в глаза. Раньше свое смущение и свой взгляд она скрывала за хозяйской суетой. Она хотела позвать Диму. Но он ей показал «тс-с», а потом тихонько подкрался и на ушко Димке рявкнул:
- Стой! Кто идет?
Димка снова стал Чебурашкой.
- Ты где был? Болел?
Когда они собирались уходить, Димка порылся в сумке и выбрал яблоко самого большого размера, можно сказать крокодильего размера.
- Это тебе, витамины, ешь и больше не болей.
Приятно, когда заботятся. А когда дети заботятся... Первые детские искренние проявления любви, внимания, заботы даже как-то повышают собственную самооценку. Причем от своего ребенка – приятно, но понятно и естественно, а от чужого, – надо еще заработать. Тане иногда казалось, что дети, вообще, не бывают чужие. Они все одинаково свои, друзья всем, ко всем добрые и всем интересующиеся. Ее практика показала, что это относится только к маленьким детям, до тех пор, пока не станут похожими на своих, а для нее чужих, взрослых.
Гена их догнал на улице, отпросившись в магазине на полчаса. Они разговаривали впервые не через Димку. Теперь с «дядей» она говорила сама от себя, хотя Чебурашка не давал никому слова, сам разговаривал, ведь в его детской жизни интересным было все.
Гена донес их большие две сумки до подъезда.
- Спасибо, только полчаса закончатся через пять минут. Через пять минут магазин начнут растаскивать по карманам.
- Бегу спасать.
Димка поверил и разволновался:
- Хочешь с тобой побегу, помогу? Мама сумки сама донесет, а я с тобой.
- Ну, друг, маме твоя помощь важнее.
Димка скоренько взял свой пакет, за который он всегда отвечал, и который был в два - три раза меньше маминого. Ведь ему очень хотелось нравиться своему старшему другу.
Они с мамой ночью спят вместе – так думал Димка, ведь засыпал он в маминых объятьях, не зная, что когда он засыпает, мама заканчивает домашние дела, оставляя все свое хозяйство в идеальном порядке, чтоб завтра легко начать новый день новыми делами. Только через час - полтора они спали вместе. Когда Таня притворялась, что спит, чтоб Димка заснул по-настоящему, тогда она уже могла не думать о сыне – его безопасности, еде для него, одежде, интересах..., а могла отпустить свои мысли на свободу. Обычно она позволяла себе помечтать, но без зависти и жалости к своей судьбе. Жалеть себя повода не было. Ненависть к своему женскому одиночеству она не испытывала, она вовсе не испытывала одиночества. Ей было интересно в той роли, которую ей предложила судьба. Она была благодарна судьбе за эту роль... Но сегодня было несколько иначе. Мысли словно только и ждали, чтобы их отпустили на свободу помечтать, и они тут же выудили из памяти и выложили перед глазами утреннюю картинку, в которой они идут втроем: деловой Димка, стесняющаяся мама Димки и друг Димки (пока еще без прилагательного, а значит, без прилагающейся характеристики). Со стороны, наверно, было похоже на семейный быт: папа нагружен покупками, мама – налегке, сын – маленький помощник. Со стороны – да, а изнутри – совсем иначе. Таня осознала, почувствовала свое острое желание, чтобы то, что виделось «со стороны», совпало с тем, что было «изнутри». Димка заснул, но сегодня мысли не отпускали ее, и не было никакого желания заниматься привычными вечерними делами. Зато было другое желание – прокручивать в голове эту картинку.
Но она знала, что сама не будет напрашиваться на повтор этой картинки в жизни, а значит не пойдет ни завтра, ни послезавтра, в общем, столько, сколько выдержит. И, похоже, что ей будет выдержать сложнее, чем Димке.
Прошло три дня. Затем был прожит один выходной, причем они с сыном прожили его порознь – Димка был у бабушки с дедушкой, а она опустошала полки других магазинов, запасаясь продуктами настолько, насколько у них с Димкой получится выдержать без их общего друга. Сегодня было воскресенье, и у них с сыном были грандиозные планы. За окном лежал первый снег, предыдущее снежное покрытие не в счет, Димка его мог только слегка поковырять лопатой. Сегодня настоящий снег звал их на улицу, обещая долгожданные зимние приключения.
Они вышли на улицу. Таня несла санки, Димка – лопату. Но первое, что они увидели, был не снег. Перед их подъездом то ли сидел, то ли стоял, облокотившись на скамейку, их крокодил Гена, правда очень замерзший крокодил, с красным носом и руками. Так замерзают только, когда долго ждут, зимой, да еще и без перчаток. Таня так забеспокоилась, что забыла спросить, как и почему он здесь оказался, и еще она забыла начать стесняться.
- Поздно вы выходите гулять. Или это я рано, потому что боялся вас прозевать... Какие у вас планы? Может, включите и меня в свои планы? Я умею водить санки. У меня даже права есть на вождение санок.
- Сначала в наших планах отогреть водителя санок.
Стеснение к ней вернулось после того, когда его завели в квартиру и отогрели чаем. Но Димка заполнял собой все пространство между ней и Геной, между ними.
Сегодня Таня не могла заснуть вовсе. Димка, наоборот, заснул, едва добравшись до своего кроватного Чебурашки, с которым он спит с тех пор, как его руки научились обнимать. Сегодняшнюю картинку из жизни она даже у себя в голове не посмела бы нарисовать, потому что она о таком и не мечтала. Таня вовсе старалась жить, не мечтая. И она умела жить, не мечтая, по крайней мере, после того, когда сбылась ее главная мечта, которая сопела сейчас тихонечко рядом. Она умела любить свою настоящую жизнь. Она чувствовала жизнь, все эти яркие картинки жизни не проживались незамеченными, они запоминались, как отдельные кадры, и складывались в одну общую картинку жизни.
Картинка сегодняшнего дня не пускала в голову сон. Еще бы: зима, снег, снежная, раскатанная до ледяного состояния, крутая горочка, наверху которой визжащая куча детей, внизу – кучка, потому что меньше, волнующихся родителей, и мы втроем, правда в разных кучках. Наверху сегодня процессом сталкивания Димки с горки управляла не Таня. Впервые ее место было в куче болельщиков, а не помощников. Гена сначала сталкивал, а потом скатывался сам на одалживаемых у кого-то то шине, то картонке. Димка с диким визгом несся с горочки, а потом с не менее диким интересом следил за приключениями Гены. Димка был не просто счастлив, а дико счастлив. Абсолютно счастливым он выглядел после того, как они уговорили маму скатиться вслед за ними. Правда, у нее получилось не скатиться, а свалиться с горочки. Все и всё вокруг было наполнено одинаково диким восторгом.
Зима. Снег. Снежная сказка. Зима дарит сказку не только детям.
Димка научил не просто любить снег, а разбираться в нем. Таня раньше думала, что снег бывает только снегом – белым, пушистым, холодным.
А вы знаете, что снег бывает разным? В детстве она, наверно, знала, но только сейчас Димка напомнил и заново научил различать снег по сортам:
- первый сорт: снег классический, – только, по Димкиному мнению, подчеркивает красоту зимы, для зимних игр мало пригоден, потому что не лепится, не скользит, по нему на санках ездить можно, но медленно и чинно;
- второй сорт: снег холодный, рассыпчатый от мороза, сверху с ледяной корочкой, такой скользкий, что санки даже по асфальту ездят, – то ли ледяной снег, то ли снежный лед;
- по Димкиной шкале, высший сорт: Димкин любимый – подтаявший, а значит, лепятся не только снежки и бабы, а целые башни и крепости, а горки становятся мокрыми, а значит скользкими, раскатываются до ледяного состояния, и санки по ним летят вниз и сами ездят.
Если в воду добавить сахар, вода станет сладкой. Если в жизнь добавить сказку, – жизнь не станет сказочной, но она изменится.
Перемены произошли и с Таней, с ее красотой, переставшей казаться лишней, в которой, наоборот, возникла необходимость. Ей захотелось быть не просто мамой, а красивой мамой. Потому что было для кого. Не для всех, не для себя, а для двоих – маленького и большого.
Таня запомнила, когда Гена сказал первые ключевые слова. Ключевыми они стали не только для нее, но и для Димки.
Сегодня был любимый Димкин снег. Все им любимое становилось ее любимым. Всё и все. Когда Димка с Геной наигрались в снежные бои, и Таня почти приказала им устроить передышку, иначе она обещала устроить им головомойку, Димка закапризничал и стал искать понимания у Гены, а нашел у Гены поддержку маме, на что Димка от души возмутился:
- Ты же мой друг!
- Я не только твой друг, но и друг твоей мамы.
Димка притормозил, и было видно, что его детские мысли пытаются понять взрослую жизнь. Понял он по-своему, по-детски. Вечером, обняв маму перед сном, спросил:
- Мама, а Гена может стать моим папой?
Получив вместо определенного ответа на свой вопрос только шутку и просьбу не задавать больше таких вопросов, особенно при Гене, Димка о чем-то надолго задумался, ведь неделя для четырехлетнего ребенка – довольно длительный срок. Молоко, к примеру, за это время скисает. А каков срок хранения мысли? Он размышлял, в его голове и сердечке поселилось беспокойство, и это тревожное беспокойство было заметно даже во время игры. Он по-детски задавал недетские вопросы об отношениях между мужчиной и женщиной, про правильные и неправильные семьи, про то, сколько у ребенка может быть пап, хорошо еще, что с количеством мам вопросов не возникло. Таня отвечала серьезно и ответственно. Если б она знала, что вызревает в Димкиной голове, возможно, она отвечала бы иначе.
Был очень уютный декабрьский день. И в природе, и в погоде воцарился зимний светлый покой и зимняя тихая радость. Только зимой можно «услышать» по-настоящему «тихую» тишину, потому что не спят только люди, домашние звери и маленькая часть «не домашних» зверей, которые, по-видимому, настолько любознательны, что холод и голод зимы их не убедил пропустить столько интересного. Погода не ссорилась с природой, а, наоборот, дарила покой, и природа этому покою радовалась. Новогодняя суматоха уже напоминала о себе, но до этого события еще полторы недели, а пока было только обсуждение новогодних планов. Даже Димка еще не включил кнопку ожидания. Он был встревожен другим, в нем кипело иное беспокойство.
Сегодня они втроем нагуляли хороший зимний аппетит, хотя и обошлись без шумных боев и катаний на скоростных трассах. Они просто бродили по снежным холмам и снежным просторам, кто-то бродил, а кто-то бороздил эти просторы на санках, за что и был пару раз выброшен из санок в снег, от чего этот кто-то визжал от восторга. Теперь они втроем дружно, почти соревнуясь, уплетали украинский борщ с обязательным к нему дополнением из сала с зеленым луком, сметаны и ржаного хлеба, натертого чесноком, причем Димкина любимая корочка была самая чесночная. Обед был похож на семейный, ведь лук и чеснок без стеснения едят в кругу семьи. Гена стеснялся, но Димка уговорил, вернее, убедил, как раньше убеждала его мама. Схожесть на обед в кругу семьи почувствовала не только Таня. Димка, по-видимому, тоже что-то подобное то ли подумал, то ли почувствовал, и по-детски прямо, без предисловий и намеков, задал тот самый свой ключевой вопрос, созревший в его детском простодушном сознании:
- Гена, ты можешь жениться на моей маме, чтобы стать моим папой?
По-детски, потому что без лишних взрослых сложностей, потому что совсем не важно, хочет ли Гена, да, впрочем, не очень важно – может ли Гена, самое важное – Димкино желание, чтобы Гена стал его папой. Хочет ли мама, чтоб Гена на ней женился, и вовсе не рассматривалось, ведь мама всегда хочет, чтобы желания ребенка исполнялись. Вот что волновало его детское сердечко, и что обдумывала его голова все последнее время.
Жизнь открывает людям двери разными ключами. Ключи бывают и такие – в виде простых, но сложных детских вопросов. Ведь на честный детский вопрос должен быть честный взрослый ответ – или уйти, чтоб не обманывать, или остаться, но навсегда.
Гена остался. Новый год был встречен почти по-семейному, а следующий новогодний праздник был уже по-настоящему семейный. У Димки кроме выбранного им самим папы появились в жизни бабушка с дедушкой, тетя с дядей и двоюродные сестрички. Он радовался тому, что бабушек и дедушек у него теперь больше, чем у других. А на вопросы кто чужой, а кто из них родной, он путался, то ли по-детски не понимая, то ли по-взрослому притворяясь, что не понимает. Его любили все, и все ему были родными. Но больше всего Димка радовался, что маме нашел Гену, а себе – папу Гену. Но об этом он рассказывал только на ушко своему кроватному Чебурашке. Теперь он спал отдельно, и после того, как его на ночь целовали мама с папой Геной, он оставался один и мог секретничать с кроватным другом. Сейчас у них с Чебурашкой обсуждался новый секрет – как помочь маме и папе подарить ему, Димке, братика или, хотя бы, сестричку. Они разработали план, и с завтрашнего дня Димка приступал к его выполнению.
Похоже, что судьба доверяла Димкиной интуиции и серьезно относилась к его заветным желаниям, которые он уже на следующий Новый год нашептывал на маленькое ушко своей младшей, «новенькой», как он ее называл, сестричке, делясь с ней мечтой о братике.
Таня теперь не боролась со своей красотой. Красота ей была нужна, как настоящая подруга, которая желает добра и придет на помощь. А настоящие подруги никогда не бывают лишними. Правда, друзьям надо уделять время, которого у Тани тоже не было лишнего. В ее жизни теперь не было ничего лишнего.