В Ал-ком районе деревня Сосновка была последним, то есть самым удалённым поселением от центра - небольшого, районного значения городишки, который и в глаза, и за глаза городом мало кто называл из-за его совсем небольших размеров и количества проживавших в нём жителей. Так как-то всё больше наименовывали просто «районом»… Район и район… Куда ездил? В район… Где купила? Да в район намедни с зятем ездила, вот и отхватила по случаю… Промышленность в нём почти вся как-то очень сразу приказала долго жить. Один за другим прекратили трудовую деятельность вагоноремонтный и кирпичный заводы, а уж за этими, словно боясь опоздать, следом поспешил и деревообрабатывающий, хотя вырубка леса как таковая, наоборот, с каждым годом становилась всё внушительнее по своему размаху и бесстыдству: без жалости шли «под топор» ценнейшие породы деревьев и увозились просто кругляком в лучшем (?) случае на какие-то отечественные спичечно-карандашные фабрики. Ну, а в худшем - прямо «за бугор», возвращаясь оттуда уже невообразимо дорогой мебелью, которую здесь, в Ал-ке покупать было некому, и оседая в «карманах» олигархов многотонным количеством иностранных денежных знаков, потратить которые вряд ли удастся и внукам, как бы они не стремились к тому…
Что касаемо самой Сосновки, то до неё и в летнее время добраться было непросто ввиду почти полного отсутствия дорог и бесчисленного множества торфяных болот, а уж в весенне-осеннюю распутицу связь и вовсе поддерживалась только с помощью военной рации, установленной в кабинете председателя сельсовета. Зимой было бы проще, если бы хоть кто-то озадачивался расчисткой дорог… Но таковых не имелось. Но зато был снегоход, который числился за тем же председателем сельсовета - единственным представителем официальной власти. Именно числился, поскольку редко находился в исправном состоянии ввиду безалаберности владельца и его излишнего пристрастия к «зелёному змию», дружбу с которым чем только ни пытались разрубить. Но, увы и ах – очень скоро все заинтересованные в том лица поняли и признали собственное поражение: «мифическая рептилия» была явно могущественнее их благородных порывов, а потому, помаявшись какое-то время, ближайшее окружение отступило, махнув на него рукой…
Что же представляла из себя эта деревня? Ряд крепких деревянных срубов, крытых где шифером, где железом, просторно расположившихся на высоком, но не слишком крутом берегу достаточно широкой и глубокой, полноводной реки. Речка эта даже в самые засушливые годы если и мелела, то очень и очень незначительно. Население, то есть численность одновременно проживающих в Сосновке как-то колебалось, не было числом более-менее постоянным. Почему? Дело в том, что молодёжь, окончив здесь начальную школу, вынуждена была уезжать, к примеру, в тот же Ал-к, чтобы продолжать образование, проживая по знакомым и родным, а то и просто в интернате, если таковых не имелось. Понятное дело, что часть их, чуть ли не две трети, оставалась там или уезжала куда-то ещё дальше, как тут говорили – «на материк» и это, конечно, не могло не сказываться на жизни деревни, которая всё заметнее «старела».
Хотя надо отметить, что в последнее время (пять-шесть лет) наметилась какая-то интересная тенденция: девчонки, выйдя где-то там замуж (и не выйдя тоже), рожать всё чаще стали приезжать сюда, в Сосновку, в надёжные руки местной «повитухи», как все называли фельдшера амбулатории Веру Елизаровну Елизарову, полностью доверяя ей как свою собственную жизнь, так и жизнь того крошечного существа, которое собирались произвести на свет, зная, что ещё не было (тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить!) ни единого случая безвозвратных потерь в её весьма солидной практике. Вера Елизаровна не обижалась, услыхав в свой адрес это давно устаревшее звание помогающим в родах – «повитуха». А, собственно говоря, на что обижаться-то? Повитуха и повитуха – выговаривать проще. Суть дела от того не меняется: она уже и сама со счёту сбилась сколько сосновцев (а в последнее время и не только) приняли её до сих пор крепкие руки, скольким из них она стала «крёстной бабушкой», как шутила сама! Она не помнила, а вот они не забывали: писали, поздравляли с какими-то праздниками и датами, приезжали в гости, звали к себе…
Сибирь, она семьёй жива, незыблемостью традиций, верностью, невзирая на то, что творится в окружающем её мире! И пока до сих пор в Сосновке, во всяком случае, не замечено никаких значимо явных подвижек в обратную-то сторону! Взаимоотношения здесь между людьми строились на взаимовыручке и посильной помощи. Совсем небольшое поселение было как бы одной дружной семьёй. Почему как бы? А потому что, понятное дело, личное пространство человека имело место быть, уважалось и не нарушалось по каким-то зряшным причинам, а в остальном: гулять – так гулять всем, кочуя из избы в избу, а по летнему времени и за общим столом, накрытым вскладчину где-то в тени деревьев на поляне или в саду. Ну, а горевать, так опять же не в одиночку, а ощущая молчаливую поддержку надёжного плеча и рук соседей. Как повелось когда-то уже очень давно, так и продолжается, передаётся по наследству от дедов к правнукам и неукоснительно, без каких-либо недомолвок исполняется, как само собой разумеющееся и неоспоримое!
Деревня находилась как бы «в свободном плавании», жила в автономном режиме, большую часть года находясь в отрыве от остального мира. Администрация района старалась, понимая всю сложность сообщения, за летний период забить склад при магазине всем необходимым из перечня товаров, пользовавшихся особым спросом: мукой, сахаром, солью, различной бакалеей, долго не портящимися консервами, которые здесь мало кто и покупал, лекарствами, охотничьими припасами, под запрос какой-то одеждой и обувью и т.п. Потому, как всем остальным взрослое население обеспечивало себя само, не забывая поделиться (как тут говорили: угостить) с соседями, которые в силу каких-то причин не могли уже ходить на охоту или рыбалку. Окрестные леса (тайга) были полны зверьём, озёра и речушки рыбой и пролётной птицей, выводящей здесь своё потомство. А кроме всего прочего, полнейшее изобилие почти всякий год грибов да ягод – не ленись только! Сезон заготовок начинался уже с весны со сбора молодых побегов папоротника (орляка) и черемши, которые каждая хозяйка заготавливала впрок на свой вкус, чтобы потом было чем удивить, как своих домашних, так и случившихся гостей! Взять и «довести до ума», то есть переработать, законсервировать все эти, более чем щедрые дары Природы в Сосновке умели, давно научившись жить по сути натуральным хозяйством. Почти в каждом подворье стояла корова или пара коз, несколько овец, которых держали больше из-за шерсти, чем из-за мяса, куры. Выращивалась и всякая огородина: прежде всего, конечно, картошка с капустой, да огурцы с помидорами, лук, чеснок, морковь да свёкла, укроп и другие пахучие травки, без которых невозможен никакой засол, благо, климат всему тому и помогал, и сопутствовал: в отличие от европейской части страны, здесь, в Сибири, если зима, так уж зима, но и лето – это лето! Снег, словно чтил установку православного календаря - почти всегда укрывал землю-матушку вскорости после Покрова Заступницы Небесной, т.е. в середине октября, и не таял почти по самую середину апреля, морозы сковывали землю и окрестные болотца, превращая их в надёжный и безопасный зимник.
Чем же жили, где трудились жители Сосновки? Мужчины все (или почти все) состояли в бригаде (артели) охотников–промысловиков, получая деньги за сданную пушнину (в основном, белка, куница, но попадался зверь и посерьёзнее – росомаха, волк, медведь, рысь), «били» кедровую шишку (в этом участвовали все жители от мала до велика). А женщины всё больше по хозяйству, за детьми, да собирательным промыслом - скучать некогда, только успевай поворачиваться! Жили, одним словом, не тужили, нужно признаться. Без мяса ни одну кастрюлю на огонь не ставили! Осенью на пролёте били гуся, утку, запасая мясо этих птиц, накопивших жира за лето, на всю зиму, по лицензиям – лосей и кабанов, солили рыбу, огурцы с помидорами, грузди-рыжики. Наваривали различного варенья из морошки, клюквы, земляники - кто во что горазд! Наливки да настойки в каждом дому свои, по своим собственным, веками проверенным рецептам имелись как к весёлому, так и печальному часу, да и самогоночку курили почитай, что под каждой крышей. Вот только рьяных любителей и почитателей этого «зелья» раз-два и обчёлся – некогда бражничать-то, забот полон рот. Выпивать выпивали, а почему бы и не пропустить чарочку-другую с устатку либо в лихорадке какой? Не святые, не трезвенники, но дело и знали, и помнили, не «разменивали червонцы на пятаки да полушки».
Из чужаков да пришлых мало кто приживался – лето да зиму ещё кое-как, а с весной «вставали на крыло», а всё потому, что пришлый народ всё больше гнался за «длинным рублём», да большими барышами… А оно и впрямь могло показаться, что тут, в тайге-то, денежка сама с неба падает: за охотничий сезон (и то когда как, год на год не приходился!) охотникам на руки и после всех вычетов на руки перепадали весьма серьёзные суммы. Но это тоже как на них посмотреть, поскольку чуть ли не полгода мужики были вынуждены по домам сидеть, не мешая ни зверю, ни птице плодиться и поднимать приплод. Браконьеров здесь не уважали, сами же, прознав, изгоняли из своей артели, считая, что только напрочь безмозглый будет пилить сук, на котором сидит. Вот и выходило, что не такие уж и большие деньги получались-то на круг. Хотя и не малые, но всё равно совсем не те, на которые дворцы-то до небес строятся. Жили, одним словом… и сами не бедствовали, и детям помогали… Грех жаловаться-то, грех…
Вот в эту самую деревню шли сейчас по едва приметной глазу тропинке Дарина с бабушкой, а позади них Алексей, который всё ещё как-то не совсем пришёл в себя, не до конца осознавая, что снова находится в более привычном (родном) ему времени, а не там, где был ещё вчера. «Открывшиеся» его глаза не замечали особого различия между тем и этим лесом. Ухо слышало любопытствующее перешёптывание листвы – и это тоже не переставало удивлять с одной стороны, а с другой – не позволяло поверить окончательно в то, что они с Дариной каким-то образом вернулись из, по её определению,«командировки в средневековье». Бабушка ему понравилась сразу же, как только он поймал на себе взгляд её внимательных глаз, несмотря на «ёжиковатые» вопросы, в которых, если честно, не заметил ничего такого, что могло бы оскорбить или обидеть. Наоборот, едино только беспокойство о любимой внучке и даже в какой-то степени о нём самом, пока ещё совершенно для неё чужом человеке, когда узнала о добровольном согласии на целибат, сразу же поверив в его серьёзные намерения и любовь к Даше.
Сосновка открылась взгляду путников (во всяком случае, одного из них) совершенно неожиданно и как-то сразу: тропинка к деревне словно взбегала на довольно-таки высокий косогор. Сейчас, в лучах яркого, только что проснувшегося солнышка, она выглядела невероятно красиво, совершенно сказочно:
- Ох! Ни фига себе! - вырвалось у парня восторженное восклицание.
Услыхав, пожилая женщина обернулась:
- Хороша?
- Не то слово!
- Вот, Алёшенька, в самой крайней избушке и прошло всё моё счастливое детство! Сам посмотри, среди какой красоты я росла! - подхватила Дарина.
- Да, фея… - покачал головой тот – Никем другим тебе и не надлежало быть…
- Ведунья, Лёшечка, ведунья! Феи-то всё больше в небесах витают, а нам приходится по земле ходить…
- Ладно тебе кокетничать-то, ты же прекрасно поняла, о чём я! Тут, наверное, в каждом доме сказочники живут!
- Ага… Ты только уши пошире растопырь – такого в них надуют, такого насочиняют, прямо семь вёрст до небес и все лесом!
- Дарь! Не пугай парня! – вступилась старушка – Лучше поспешим до дому-то, небось баня совсем простыла…