Первая практика, 1952 год
Всё, весенняя сессия позади. Все экзамены за первый курс сданы, и так хочется почувствовать себя второкурсником. Спороть с левого рукава форменки эту сироту, эту хоть и золотую, но совершенно одинокую галочку и пришить на её место две. Всего две, но как же это много. Эти две галочки и есть потрясающее доказательство того, что ты выдержал, не спасовал, не сдался. Это подтверждение и для твоих и, что самое главное, для старших товарищей всех факультетов, что ты теперь равный, что ты состоялся.
Но нет! Ты должен сдать ещё один экзамен и этот экзамен — морская практика.
Уезжая на практику, наш класс фотографируется у входа в спальный корпус. Всего две фотографии. На одной только курсанты, а на второй вместе с нами наш командир Толя Косенко — курсант пятого курса. Как здорово, что эти фотографии у меня есть. Я часто открываю их на мониторе компьютера и вглядываюсь в такие родные лица своих товарищей.
Общее построение курса. Ни фанфар, ни знамён. Тихо. Обыденно. Наш командир, Павел Васильевич Кашихин представляет нам нового старшину роты. Это наш Саша Абрамов. Саша, пожалуй, старший из нас. Он ещё до поступления в училище отслужил на флоте 5 лет, командовал боцманской командой линкора и имел воинское звание главный старшина. Авторитет среди мальчишек имел безоговорочный. Выдержанный, уверенный в себе, уравновешенный мужик.
Саша командует, и мы выходим из-под арки Адмиралтейства. Минуем Дворцовую, выходим на Невский и шагаем к Московскому вокзалу. Кто-то фотографирует нашу роту на Невском, примерно напротив улицы Восстания. Как удалось сделать такой снимок, я не знаю, но он хорош. Спереди и чуть сверху, ну как будто с балкона второго этажа видна чётко выровненная сотня ладных моряков в бушлатах и бескозырках. На Московском грузимся в эшелон, составленный из привычных уже для меня теплушек.
Господи, та же надпись на вагоне — «Годен для скота», те же нары. Всё как в далёком детстве, только я уже вырос, и нет войны. Ехать хорошо, ехать весело и не голодно. В Мурманске построение, перекличка и переход на пирс, где нас уже ждёт эсминец, который и доставит 1 и 2 классы в губу Долгую, 3 и 4 классы в Полярный. В Полярном нас размещают на плавбазе «Тулома» и расписывают по кораблям. Наш, 4-й класс расписан на тральщики 6-го краснознамённого дивизиона траления ОВРа.
После того как мы узнаём, кто на какой бортовой номер расписан, на «Туломе» остаётся только пятеро ребят. Все остальные находят свои корабли и в течение двух суток уходят в море. Дивизион тралит боевые мины, наследие войны, и, получив в штабе очередную задачу, отправляется на боевое задание. Для нас пятерых, расписанных на ТЩ;116, пошло время ожидания потому, что наш тральщик ещё не вернулся с предыдущего боевого задания.
На третьи сутки стою я на мостике «Туломы», болтаю с сигнальщиком о превратностях морской службы и, вдруг, краем глаза замечаю появившийся на входе в бухту силуэт тральщика. Сигнальщик всматривается в бинокль и говорит:
— Это ваш, ТЩ;116.
Я его прошу:
— Запроси у ребят фамилию штурмана.
И вот тут необходимо лирическое отступление.
Брат Миша, после Военно-Морского подготовительного училища, был распределён в Высшее Военно-Морское Училище имени Фрунзе, куда и сам очень рвался. Только Фрунзе, и только штурман и никаких разговоров. В 1950 году брат окончил Фрунзе и с дипломом, в котором написано, что он получил высшее образование по специальности «офицер корабельной службы» и ему присвоена квалификация — «штурман», он был распределён в 6-й краснознамённый дивизион траления Северного флота.
Это были американские океанские тральщики, которые не имели ограничения по условиям плавания и могли тралить при волнении больше пяти баллов. Советский Союз купил их у американцев в 1943 году и с тех пор они воевали на Севере. Тралили проходы в минных полях и участвовали в проводке караванов PQ. Выполняли другие боевые задачи. Три из девяти тральщиков 6-го краснознамённого дивизиона траления погибли при выполнении боевых заданий. Конечно, это были неплохие для своего времени корабли, американцы их довольно много построили в те годы. Построили, как и многие другие виды вооружений, и на продаже этого оружия и другого военного снаряжения выторговали, по-моему, весь золотой запас мира.
Миша служит штурманом на ТЩ–116. Тралят они день и ночь, потому что мин там — как клёцек в супе. Там, в Баренцевом и Белом морях, до самой Новой земли, до острова Колгуев, всё было засыпано минами. Мины ставили наши, американцы и англичане — против немцев, немцы — против всех. Наши защищали знаменитые PQ караваны, которые везли снаряжение и продукты, закупаемые по ленд-лизу. Немцы ставили мины, чтобы они прорваться не могли, а наши ставили мины, чтобы те не могли подойти к караванам. В общем, там, с точки зрения минной опасности, жуть что делалось. Причём некоторые из мин отрывало штормами, выбрасывало на материк, на Колгуев, на Новую землю, уносило проливами, Югорским и Маточкиным Шаром туда дальше, в Карское море.
Конечно, ни мои родители, ни я не могли знать, на каких тральщиках Северного флота служит брат. Понятие «военная тайна» было в те времена священным. Но то, что где-то на Севере и что на тральщиках, это я знал. И вот теперь повторюсь.
Мы, группа курсантов, третьи сутки ожидаем свой корабль. Я с сигнальщиком на мостике плавбазы «Тулома». И сигнальщик, всматриваясь в бинокль на появившийся у входа в бухту корабль, говорит:
— Это ваш, ТЩ;116.
Я его прошу:
— Запроси у ребят фамилию штурмана.
На его запрос, с подходящего корабля семафорят:
— А кто спрашивает?
Он отвечает:
— Курсант Гесин, практикант из Дзержинки.
Ему отвечают:
— Пусть подойдёт к трапу после нашей швартовки.
Когда я подбежал к месту швартовки тральщика, то на его сходнях увидел немного ошалевшего старшего лейтенанта Гесина Михаила Фёдоровича, моего старшего брата, и только тут понял, что я попал на три месяца практики именно на его корабль.
Ну, вот теперь объясните мне это, чем-нибудь более рациональным, чем, например, заботой моего ангела-хранителя! Попробуйте, пожалуйста!
Пополнив запасы, уже следующим утром наш тральщик вышел в море и взял направление на Печорскую губу, где в тот год тральщики дивизиона тралили подходы к Печоре и к проливу Югорский шар в районе острова Вайгач, чтобы обеспечить безопасную проводку судов к Нарьян-Мару и дальше на восток в Карское море. Во время этого перехода мы прошли проверку морем. И я, как, по-моему, и большинство, только на третьи сутки приспособился к качке и начал нормально есть и жить. Всем нашим ребятам, расписанным на тральщики 6-го дивизиона, пришлось в том боевом походе поучаствовать в тралении боевых мин, чем мы с полным основанием и гордимся всю жизнь.
Особая удача выпала тем, кто попал на ТЩ;116. Этот тральщик, кроме участия в боевом тралении, выполнил ещё одно важное задание. Ему, уже во второй раз, было поручено эскортировать караван судов экспедиции Наянова. Фёдор Васильевич Наянов был руководителем группы моряков-энтузиастов, предложивших перегонять речные суда на реки Сибири и Дальнего Востока не по железной дороге, что было очень дорого, а своим ходом, по Севморпути. Мало кто верил в реальность такого перехода, ведь речные суда не приспособлены для плавания в морях и тем более в океане. Но послевоенные трудности страны и упрямый характер Наянова решили проблему. И эти караваны, которые так и назывались потом Наяновскими, работали на благо страны, начиная с 1949 года, десятки лет.
Так вот ТЩ;116 был уже второй раз флагманом такого перехода, обеспечивая навигационную и минную безопасность четвёртого по счёту конвоя. За караваном тральщик зашёл в Архангельск, где к тому времени собралось 75 вымпелов речных судов. Это были речные буксиры, самоходные баржи, сухогрузы и несамоходные речные баржи постройки всех судостроительных заводов европейской части Союза. Из них в Архангельске и сформировали караван. Целый город на воде. Ещё почти трое суток продолжалась подготовка каравана в поход и, наконец, вперёд, в моря.
Первый переход, от Архангельска до устья Печоры, прошёл спокойно. Суда каравана двигались в кильватер за тральщиком со средней скоростью около 5 узлов. Навигационное оборудование речников практически никакое, и только на флагманском буксире, который идёт вторым в ордере, на верхней палубе, перед рубкой установлена тумба компаса. С буксира запрашивают курс и долго возятся в этой тумбе, корректируя его показания. После этого тральщик включает полный ход и обходит караван вокруг, проверяя, как движется армада. Выглядит это впечатляюще, особенно в недлинных сумерках, когда хорошо видны ходовые огни судов. Манёвр по контролю каравана приходится выполнять неоднократно, и это похоже на пастушьи функции.
На сайте http://www.vokrugsveta.ru/vs/article/4247/ журнала «Вокруг света» я нашёл статью «Ночи без причалов» январского № 1 за 1970 год. В статье описывается перегон пятидесяти речных судов в реки Сибири и порты и реки Дальнего Востока с зимовкой в Анадыре. Это, как с уважением пишет автор, был уже 22-й «Наяновский» караван.
А нам повезло, обошлось без зимовки, и мы успели передать все суда четвёртого каравана в Печору, Обь, Енисей, проводили остатки каравана до Диксона, где и передали их для сопровождения ледокольным судам. Это путешествие прошло, конечно, не без приключений. То сильно штормило, и мы помогали каравану спрятаться между материком и островом Белый, то у одной из самоходок трещина в несущем стрингере и мы высаживали на судно аварийную партию, то у кого-то лопнул буксировочный трос и надо помочь завести новый, то кто-то просто вывалился из строя и надо навести порядок.
Короче говоря, забот хватает. Ну и, конечно, навигационное обеспечение экспедиции и, может быть, самое важное, так это необходимость постоянно быть начеку из-за высокой минной опасности. В то время плавающих, сорванных штормами с якорей мин, ещё много дрейфовало в море. Помню, что даже мы, мальчишки, вздохнули с облегчением, когда, наконец, расстались с нашими подопечными.
Теперь уже и не узнать, то ли какой-то невозимый ЗИП хранился на Диксоне со времён войны, то ли просто припёрло обстоятельствами, но сразу после расставания с судами экспедиции мы приступили к ППР одного из главных дизелей. Не уверен, что тот ремонт был плановым, скорее всего, он был планово-предупредительным, но десять суток проведённых из-за него на Диксоне остались в памяти навсегда. Командир БЧ-5 создал три примерно равноценных бригады, которые обеспечили круглосуточную работу.
Мы, практиканты, тоже были расписаны по бригадам и, хотя как от профессионалов пользы от нас было мало, но желания и силы, которая по ходу дела превращалась в рабочую, у нас было достаточно. Скажем так — лишними наши руки уж точно не были. Ну и на первом курсе нас совсем неплохо научили слесарным работам. Припилить, пришабрить — это мы умели не хуже большинства матросов из БЧ-5. А уж тренингом для нас этот ремонт стал незаменимым.
Трёхсменка подразумевала 8 часов работы, 8 часов сна и 8 часов отдыха. Так вот, чем мы занимались первые две части суток, объяснять не надо. А вот 8 часов отдыха мы проводили за просмотром трофейных фильмов, комплект которых был доставлен на Диксон году, наверное, в 1949, и содержал их феноменальное количество. Господи, какие фильмы мы там только не посмотрели. Это были «Девушка моей мечты», «Серенада солнечной долины», «Сестра его дворецкого», «Три мушкетёра», «Путешествие будет опасным», «Знак Зорро», «Индийская гробница», «Охотники за каучуком», «Сети шпионажа», «Джордж из Динки-джаза» и многие, многие другие.
Пришвартованы мы были вторым корпусом к «Ордена Ленина ледокольному пароходу «Георгий Седов», который запомнился тем, что у него на баке жила дойная корова, а на юте, в клетке, грязнущий медведь. Корова им действительно была нужна потому, что в экипаже была роженица с малым ребёнком, а вот для чего они держали медведя, сказать не могу.
Закончив ремонт двигателя, мы вышли в море и взяли курс на запад, даже не подозревая ещё, что на всю обратную дорогу командование приготовило нам несколько захватывающих приключений. Воды Карского моря мы миновали довольно быстро. Плавно вписались в пролив Югорский шар, прошли его и на выходе в Баренцево море встали на якорь у посёлка Хабарово. Спустили шлюпку.
Командир тральщика, Николай Николаевич Покровский, обращаясь к группе курсантов, спросил:
— Кто из вас ходил на шлюпке левым загребным?
На счастье оказалось, что именно я, и именно левым загребным, и тренировался и участвовал в Училищных соревнованиях от нашего взвода. Господи, какое везенье, что Саня Чапала, здоровенный шахтёр на гражданке и штурманский электрик на тральщике именно сейчас должен устранять какую-то неисправность в локаторе. Короче говоря, я совершенно случайно попадаю в шлюпку, и единственно, что волнует, так это только то, чтобы не лопнуть от гордости.
После десятка первых гребков командир удовлетворённо кивает мне, и я понимаю, что не облажался. Кстати, после этого случайного события, я, штатно, закрепился в шлюпочной команде до самого конца практики, и это позволило мне поучаствовать в целом ряде приключений, о которых я вам сейчас и расскажу.
Подходим к берегу, у которого в воде по пояс стоит очень немолодой человек в комбинезоне из шкуры нерпы и, не спеша, что-то делает со своим плавсредством. Вытаскиваем шлюпку на мелкую гальку, всей небольшой группой здороваемся с невозмутимым аборигеном, который к нашему удивлению ведёт себя так, как будто в их бухту каждый день заходят боевые корабли, и идём в посёлок.
Посёлок, это, пожалуй, громковато потому, что видим всего два деревянных дома и две юрты. Одно из зданий обнесено глухим высоким забором из плотно подогнанных досок, а за забором только крыши. И как потом выясняется, это крыши дома и большого амбара. Это фактория, где можно купить оружие, патроны и другие «колониальные товары». Мы идём к деревянному дому без забора.
Вышедшая нам навстречу, молодая женщина в сатиновой синей юбке поверх меховых штанов, плавно переходящих в обувь, дружелюбно объясняет, что она учительница школы-интерната, которая размещается как раз в этом деревянном доме. На лето все ребятишки у родителей, и все жители со своими семьями откочевали вместе с оленями на пастбища, к океану, где постоянно дует ветер и оленей меньше мучают летающие насекомые. Сама она отрабатывает здесь три года по распределению после окончания факультета народов Севера одного из вузов Ленинграда. На все остальные наши вопросы только качает головой и предлагает за ответами обратиться в факторию.
Бородатый, мрачный мужик, вышедший к калитке после нашего стука, во двор не приглашает, а на все вопросы отвечает:
— Нет, не знаю. А я здесь не власть.
— А где власть?
— А вон, на берегу.
Идём на берег. Командир нас предупреждает, чтобы мы молчали. «Беседовать буду сам», заканчивает он наставления.
К нашему приходу старик возится со своей «байдаркой» уже на берегу. Выслушав командира, он показывает нам на выброшенное морем трухлявое бревно, и командир тихонько командует:
— Садитесь.
Мы рассаживаемся. Старик неторопливо, с чувством собственного достоинства и пониманием важности момента, рассказывает, что он знает про большой чёрный, рогатый шар. Что такой шар несколько лет назад нашли мальчишки, и что его брат Пётр несколько раз ударил по шару топором, чтобы разбить его и посмотреть, кто же в нём сидит. Слава богу, что очень смелым был он один, все остальные в ожидании результата отошли. Ну, а потом гром, молнии, и тот, кто был в шаре, вышел и забрал брата Петра на небо.
Здесь, для вас, я коротко изложил рассказ старика, который в его изложении был продолжителен как «Сказание о земле Сибирской», и расцвечен таким матом, что было совершенно ясно, что старик использует его не только для связки слов, но и владеет им на высочайшем литературном уровне.
Поскольку рассказать, где «большой чёрный шар» или показать на карте его расположение он не мог, пришлось предложить ему показать нам это место. Когда мы подошли к борту и поднимались по трапу на корабль, сложилось так, что когда голова деда показалась над фальшбортом, командир как раз ступил на трап и в этой связи, по корабельному этикету, раздалась команда вахтенного офицера:
— Смирно!
Решивший, что приветствуют его, дед всем своим видом продемонстрировал удовлетворение встречей и приступил к выполнению лоцманских обязанностей. Он показал рукой направление движения, потом, довольно быстро оценив скорость движения, сказал:
— Час, полтора.
После чего принял предложение попить чаю и спустился в кают-компанию. Как сегодня вижу этого старика, неторопливо пьющего чай из большого поставленного рядом чайника. Ничего кроме галет он даже не попробовал, но при расставании с удовольствием принял подарок в виде военно-морской зимней шапки, нескольких пачек чая и нескольких пачек махорки, которым был по-настоящему рад.
Он действительно показал нам выброшенную морем на берег якорную, рогатую мину, которую наш минёр профессионально взорвал. Оказалось, что местное население заполярного района передало информацию о нескольких выброшенных на берег минах, которые нам было приказано обнаружить по дороге в базу и уничтожить. Из всех этих мин, одной из самых ярких была, пожалуй, та, которую мы часа три искали, бродя по плёсам острова Колгуев, причём иногда и по грудь в воде. А когда нашли, то она, эта на тонну взрывчатки громадина, по форме похожая на буй, даже и не показалась нам миной. Но командир, чтобы исключить все риски, приказал попробовать взорвать её.
Минёр быстро снарядил детонатор, поджог шнур и мы разошлись в разные стороны. Командир с минёром в одну, а мы, гребцы, в другую. Залегли. Проходит заявленное минёром число секунд, не взрывается. Начинаем подниматься, чтобы двигаться к этому «бую». И в этот момент минёр не своим голосом кричит «Ложись», и мы, не успев ещё прижаться к земле, слышим мощнейший взрыв. Несколько минут сыпались с неба песок, ракушки и щепа, и только потом всё затихло. Немножко контуженные, мы гребли эти 8–9 кабельтовых до стоящего на якоре корабля и молчали.
Очень запомнились расстрел плавающей мины из спаренных 20 миллиметровых пулемётов типа «Арликон» и подрыв плавающей мины с помощью навешенного с подошедшей шлюпки на один из её рогов мощного детонатора.
В общем, практика удалась. Мы долго ещё вспоминали и хлеб собственной выпечки, и постоянно доступные нам две бочки с селёдкой. Одна из бочек была с крупной и жирной селёдкой, а другая с мелкой, типа салаки. И две бочки с квашеной капустой. И хотя кормили нас хорошо, мы всё равно частенько забегали к коку, чтобы плеснул в миску с капустой немножко масла и дал хлеба. И ведь никого этим не раздражали.
Наша практикантская братия пообжилась на корабле. К нам привыкли, и хотя мы и создавали некоторые бытовые неудобства экипажу, но оказалось, что в чём-то есть от нас совершенно неожиданная, практическая помощь. Мы не ленились, не прятались, честно стояли дублёрами на матросских боевых постах, несли вахты и, самое главное, не ныли и не капризничали. Наверное, ребятам нравилось, что когда приходила наша очередь, мы безропотно чистили картошку, драили палубу, то есть воспринимали трудности матросской жизни не как обузу, а как естественные элементы службы.
А когда мы сдали экзамены на допуск к самостоятельному несению вахты и фактически несли их на ролях подвахтенных, причём не только «в солнечную погоду и при попутном ветре», а и в совсем плохую погоду, то мы в глазах моряков уже совсем перестали быть пассажирами и иждивенцами. Честно скажу, что много позже, уже совсем взрослым я понял, что в этом и был настоящий, глубинный смысл практики.
К этому стоит добавить, что, адаптировавшись к качке, многие из нас смогли насладиться бушующей красотой изумрудного Баренцева моря, особенно прекрасного, когда высоченная волна просвечивается насквозь низко висящем солнцем и белая пенная шапка волны смотрится как рама постоянно меняющейся, но божественно красивой картины, сюрреалистически жёлто-зелёного солнца в изумрудной зелени волны.
Ну, а то, что у меня рядом был брат, уважаемый командой командир своей БЧ-1 и замечательный штурман, конечно, создавало мне некий положительный профицит, которым, учитывая характер моего старшего брата и усвоенные нами из «Флагов на башне» Макаренко нормы и правила поведения в коллективе, мне и в голову не приходило воспользоваться.
Но всё равно он был рядом и, конечно, находил и время и место, чтобы я почувствовал, что он тут, что мы вместе. А это дорого стоит!