- Канг, милый, - Кристя, присев на корточки, обнимала пса за шею и ласково чесала за ухом, - ты больше не убегай, ладно? Мы без тебя опять попадем не в тот мир и заблудимся!
Не любивший фамильярностей мастиф-альбинос терпел и только горячо дышал хозяйке в лицо.
- Он все понял, - сказал Крис. - Он не убежит.
Конечно, Кристиан шутил, предлагая взять Канга на поводок. Ведь собака — почти как человек, и по уму, и по благородству души, и уж во всяком случае, заслуживает не меньшего уважения, чем любой из двуногих. С таким же успехом он мог взять на поводок Кристину.
И правда, на этот раз пес, хоть и стек по ступеням, и устремившись вперед, на несколько минут пропал с глаз долой, но вскоре вернулся. Вид у него был довольный.
- Ну что, парень, нашел седьмой уровень? - вымученно улыбнулся Крис.
Он чуть ли не висел на перилах, так дрожали ноги, неловкие и точно ватные — а Кристина висела на нем. Они не шли, а карабкались, при этом одновременно и подтягиваясь на руках, и падая в пропасть. То ли вверх, то ли вниз. Вроде и света побольше, и воздуха, но и ветер сильнее — рвался из всех щелей, гудел в ушах. Лестница, словно гигантские качели, ходила ходуном.
- Крис, меня сейчас стошнит, - Кристина так побледнела, что он испугался. Или это освещение такое слабое, неверное? Губы кажутся серо-зелеными, под глазами — глубокие черные тени. - Я больше не могу. Почему она так качается?
- Не знаю, наверное, входит в резонанс с нашими шагами. Ну, Кристя, пойдем... Ну, скажи, что я зануда... что-нибудь скажи, только не смотри так... Только держись.
Интересно, что будет, если они сорвутся? В какую пропасть можно низвергнуться с лестницы Яакова? В мертвую каменную пустыню? Или еще ниже? Может ли быть, что под тем, что представлялось Игорю дном, есть еще одно дно, недостижимое, как недостижима вершина. Два полюса бесконечности, каждый из которых ужасен по-своему.
Пока они, цепко держась друг за друга и за шаткие перила, доползли до нужного окошка, прошла, казалась, целая вечность.
Канг остановился и, ткнув мордой в стекло, тихо заскулил.
- Здесь? - недоверчиво спросил Крис. - Ты уверен, дружище?
Пес махнул хвостом в ответ. За окном переливались тусклые, жемчужные краски. Полумрак, полусвет... Не сумерки, скорее, очень раннее утро. Что ж. Не все то золото... Он мягко нажал на шпингалет, и тот поддался — неожиданно без всякого усилия. Оконная створка распахнулась.
Ласковый ветер взъерошил их волосы, и, словно приложив палец к губам, шепнул: «Ничего не бойтесь. Идите сюда, я вас не обижу».
Их словно кто-то подхватил на руки. Мгновение и — Крис даже ничего не почувствовал — они стоят посреди его персонального рая. Вернее, нет, какие глупости. Ведь не бывает рай персональным — он для всех, кто его достоин. А недостойных подождет, ведь любой человек тянется к свету, любой растет вверх, а значит, рано или поздно дотянется, дорастет и до рая.
Кристиан смотрел и не понимал — как мог он спутать этот благодатный мир с мрачным царством вирров? То — инертное, густое, пропитанное вязкой тишиной. Этот — легкий и звонкий. Он был еще совсем бледным и сонным, он только пробуждался, но уже гудел первыми утренними шмелями, стрекотал кузнечиками, перекликался птичьими голосами, звякал и тренькал, и пищал, и выстукивал ритм, и разливался трелями, и шелестел нежными метелочками ковыля. Он струился и порхал, благоухал теплой смолой и цветами, такой шелковистый, что по нему хотелось пробежаться босиком.
Заросли крапивы — молодой и сочной. Сарайчик с травой на крыше. Доски некрашеные, темные от дождей, но сквозь щели сияет солнце. Оно встает за березовой рощей, понемногу набирая силу и разгораясь так ярко, что просвечивает сквозь каждый ствол, как будто не деревья у него на пути, а хрупкие стеклянные свечи.
И тропинка — ручьем убегает в солнечно-зеленое утро, в белоствольную глубину, полную птичьей разноголосицы, манит с такой силой, что ноги сами начинают приплясывать на месте.
«Если пойдешь туда — назад не вернешься», - вспомнилось предупреждение. Конечно, не вернешься, ведь из рая не возвращаются. Нет в человеке такой силы, чтобы вырваться из нирваны, чтобы добровольно променять блаженство на боль и труд обычной жизни.
«Но сейчас все будет по-другому, - понял Крис. - Потому что мы - «три К.». На нас надеются, от нас ждут спасения. Ради бабули, ради Кристининой мамы, ради учителей и ребят из нашей школы, ради Игоря, Андрея, Лизы и Наташи, ради всех них, знакомых и незнакомых, близких и далеких, ради нашей миссии — мы вернемся. Как бы ни хотелось остаться в раю».
«Да!» - мысленно ответила ему Кристина. В этом прекрасном мире они не нуждались в словах, так гармонично и естественно переплетались ощущения, обрывки воспоминаний и снов. Весь окрестный пейзаж, казалось, состоял из мимолетных образов. Переменчивый, как море, он перетекал из одного сновидения в другое, то выгибался плюшевым холмом, то распускался кустом жасмина, то кокетливо раскидывался ажурной беседкой.
- Вон там, - обрадовалась Кристина, - я любила качаться в гамаке!
- Где? - прищурился Крис.
И тут же гамак ткался из бело-розовых волокон рассвета — пушистый, как облако и такой же эфемерно-легкий. Он приглашал к отдыху, но отдыхать было некогда. Никто и не чувствовал себя усталым.
- А вон мостик! Я узнаю его, Крис!
- И я! Побежали?
Они втроем неслись наперегонки — и конечно, же, победил Канг! Он первым взлетел на мост и раскачал его. За ним и Кристиан с Кристиной вступили на хлипкий бамбуковый настил, который ходуном ходил под ними, но это было совсем не страшно. Наоборот — весело! Они прыгали на нем, как в детстве, на батуте, нисколько не опасаясь, что он сломается или сбросит их. В раю не происходят несчастные случаи. Внизу катился, мягко обтекая круглые, гладкие камни, золотой поток. Он вскипал радужной пеной, встречая препятствия, а булыжники казались масляными — желтыми и как будто слегка подтаявшими на солнце.
И звала березовая роща, от корней до вершин — изумрудная и прохладная, как глубокая вода. На глинистой дорожке — следы от подков, кто-то перед ними проехал здесь верхом. На седьмом уровне жили люди! Счастливые люди. Повстречаться бы с ними, расспросить, что и как. Но сначала — шкатулка.
Под березами — моховые островки, белые и голубые полянки цветов, яркие солнечные пятна. Дрожащий свет — прожилками, как на озерном дне, и вдруг, как остров, неожиданно возникшая деревянная рубленая изба. Она стоит на полянке, сверкая резными наличниками и новенькой черепичной крышей, а чудится, будто парит над землей. Она окутана сияющей аурой, отчего кажется не домом, а храмом, освященным самой природой, волшебным в своей простоте.
Друзья поднялись на крылечко, раздумывая постучать или войти без стука? В снах Кристиана дом был необитаем, но так ли это на самом деле? Он выглядел ухоженным и словно излучал внутреннее тепло.
Пока ребята мялись на пороге, дверь сама открылась и навстречу гостям шагнула женщина, молодая и длинноволосая, в легкой ситцевой косынке. Она вытирала руки о передник и приветливо улыбалась.
- Мама!
Даже не успев понять, что произошло, Крис рванулся к ней.
- Нет, это моя мама! - отстранила его Кристина. - Ой...
Они замерли и недоуменно переглянулись.
Хозяйка терпеливо ждала, пока они придут в себя. Из-за ее спины наплывал вкусный и сытный запах теста, свежей выпечки, каких-то пряностей.
Вообще-то женщина ни капли не походила ни на маму Криса, ни на маму Кристины, но слово само сорвалось с языка — и оно оказалось единственно правильным. Потому что у кого, как ни у мамы, могут быть такие добрые и все понимающие глаза, и улыбка, как солнышко, в лучиках мелких морщинок, и ямочки на щеках, и чуткие пальцы с коротко остриженными ногтями, перепачканные в тесте и сахарной пудре, и платье в мелкий горошек, и волосы, каштановой волной ниспадающие из-под платка и пахнущие всякими вкусностями, и тапочки с веселыми собачьими мордочками и стоячими ушками... и... и... Всего не перечислить, да и не нужно. Просто мама — это мама.
- Привет! - сказала она, так, как будто рассталась с ними только вчера, и тряхнула головой.
Косынка сбилась на сторону, развязалась, и каштановые локоны водопадом рассыпались по плечам. - Рада, что ты зовешь меня мамой. Значит, что-то осталось... Это хорошо.
Ребята смущенно переминались с ноги на ногу, не зная, что ответить и не понимая, почему хозяйка обращается к ним в единственном числе.
- Да, - спохватилась женщина, - ты, наверное, забыл мое имя. Я — Мара.
- Меня зовут Кристиан, - представился Крис. - А это — Кристина.
- Да-да, как же иначе. Я очень рада тебе, Кристиан. Правда. Заходи, я как раз пекла блинчики. С маслом и медом — как ты любишь. Поешь с дороги, ты, наверное, проделал нелегкий путь.
Она говорила: «ты, Кристиан», но смотрела на них обоих, словно обнимая взглядом и соединяя в одно целое. И в этом взгляде светилась любовь.
В просторной горнице, там, где Крис во сне видел на лавке красную подушечку со шкатулкой — вернее, с ее голограммой — возвышался накрытый стол. Горка блинов на тарелке — посередине, пузатый горшочек со сметаной, блюдца со сливками, с вареньем, с медом... И самовар — ближе к краю, настоящий медный самовар! Жаркий, сверкающий крутыми боками, как начищенная труба, с резным краном почти у самого донышка и маленьким заварочным чайником сверху.
Кристиан сглотнул слюну. О таком королевском чаепитии он не смел и мечтать. Как с бабулей в деревне — в самый лучший их день, когда погода стояла не знойная, но солнечная, и самовар, как обычно, растопили еловыми шишками, и соседка с внучкой заглянули на чаек, и мягко тек разговор, когда не донимали ни комары, ни обиды, и никто еще не слышал о «черной бессоннице». Лучшее не повторяется — это он с тех пор уяснил очень хорошо. Но ведь повторилось! Именно сейчас, когда он меньше всего этого ждал.
Только что Крис чувствовал полную гармонию с миром, состояние, при котором человеку ни жарко, ни холодно, ничего не болит и не чешется, тело ощущается легким, как пушинка, и не хочется ни есть, ни пить. А сейчас под ложечкой у него засосало, а в животе словно завозился голодный зверь и, распахнув пасть, требовал угощения. Причем немедленно.
- Садись, вот сюда и сюда, - Мара отодвинула от стола два стула и принялась накладывать в тарелки румяные блинчики. Помазала каждый кусочком масла и полила медом, вычертив на золотистой корочке замысловатый вензель. - Я ничего не меняла в твоем доме, Кристиан. Но решила немного пожить в нем, пока тебя нет, потому что брошенные дома, как брошенные собаки — болеют и умирают от тоски.
- Это мой дом? - недоверчиво спросил Крис.
- Конечно, твой. Не помнишь?
- Не знаю. Кажется, я видел его во сне, но сейчас не уверен, что это был сон.
- Ну, конечно, не был.
- А почему вы никогда... - не выдержала Кристина.
- Ты.
- А почему ты не обращаешься ко мне?
Мара грустно улыбнулась.
- Да, девочка, ты права. Извини меня. Конечно, я обращаюсь и к тебе тоже, просто... не важно. Ты Кристина, правильно? Ну, рассказывайте, как вам жилось. Нет, не надо, сначала поешьте. Не надо говорить во время еды.
Крис отломил вилкой кусок блинчика и положил в рот. Медленно пожевал, наслаждаясь вкусом и запахом. Потянулся за сметаной. Жирная, сливочно-желтоватая и густая. Ложка стоит торчком. Деревенская сметана. Над блюдечком с медом вьется аромат луговых цветов, щекочет ноздри, заставляя их жадно раздуваться. Удивительная здесь пища. Несмотря на голод, ее хочется не глотать и не уминать за обе щеки, а смаковать, как райский нектар. И насыщает она не только желудок, но каждую клеточку организма.
В подставленные чашки из самовара потекла живая вода. Чай благоухал медом и травами, янтарный и прозрачный, будто роса. На несколько минут Крис отключился от всего мира — только ел и пил, и дышал полной грудью, как дышат в горах. Когда очнулся — услышал, как говорила Кристина:
- Они такие гадкие, эти вирры. То ли птицы, то ли насекомые. И личинки у них — жуткие. Длинные черные гусеницы. Один мой знакомый сказал, что они могут прогрызать дырки между мирами.
Кристиан видел, как ее передернуло от омерзения, и даже испугался, как бы отвращение и страх его подружки не сбросили их с седьмого уровня. Но ничего такого не случилось.
Мара с улыбкой перегнулась через стол и накрыла Кристинину руку ладонью.
- Вирры — ни то и ни другое. Они — паразиты, вроде глистов или болезнетворных бактерий. Живут за счет чужих негативных эманаций, которые оседают на их уровне. А насчет дырок — верно. Могут.
«Когда иммунитет Вселенной падает, все эти бактерии и прочие сущности начинают размножаться, и она заболевает», - вспомнились Крису слова Игоря.
- А почему ослабел иммунитет Вселенной? - спросил он невпопад.
- Мы же только что об этом говорили! - накинулась на него Кристина. - Ты что, не слушал?
- Я увлекся едой, - ответил он смущенно.
- Потому что украли шкатулку! Ты сюда есть пришел? Когда в двух мирах гибнут люди?
Мара хлопнула в ладоши и рассмеялась звонким, искристым смехом.
- Тише, дорогие. Не ссорьтесь. Вы пришли сюда за шкатулкой, и вы ее увидите. Идем!
Из горницы они перебрались в соседнюю комнату, что-то вроде просторной кладовки — со стеллажами вдоль стен и без окон. Там, на бархатной красной подушке, на круглом столике, покоилась лучезарная голограмма. Шкатулка была приоткрыта, и свет лился из нее ярким потоком, растекаясь по стенам, полу и потолку, озаряя темную глубину полок. В ушах Криса он тотчас зазвучал музыкой.
- Я перенесла ее сюда, - объяснила Мара, - чтобы никто ее не беспокоил. В этот дом иногда приходят люди, Кристиан, и спрашивают о тебе. Пусть ты ничего и не помнишь, но все-таки знай — тебя очень многие любят и ждут. И тебя, конечно, тоже, - она повернулась к Кристине. - Но это — всего лишь отпечаток. Его силы хватает, чтобы настраивать на нужную частоту верхние уровни, а на другие — нет. Поэтому в нижних мирах начались проблемы.
Крис осторожно пощупал красный бархат. Его пальцы окрасились золотом, но ничего не ощутили. Пустота. Шкатулки не было. Но ее оттиск в пространстве — светился и пел, каждый миг творя во Вселенной гармонию.
- А где находится оригинал, ты знаешь? - поинтересовалась Кристя.
- Я чувствую его даже отсюда, - призналась Мара, - но слабо. Думаю, он хранится где-то под землей и чем-то экранируется. Его можно отыскать, если пройтись по всем уровням, но я нужна здесь... Вы сделаете это — для всех нас?
- Сделаем! - хором отозвались Крис и Кристина.
- Вам не придется входить во все миры. Только прикоснитесь к ним — и вы услышите музыку. Запомните ее хорошенько.
Друзья молча склонились над голограммой. Так они стояли — втроем — и слушали, пока светоносная мелодия не наполнила их сердца до краев.
- Мы готовы, - сказал Крис.
Они покинули кладовку — вроде бы те же самые подростки, но что-то в них неуловимо изменилось.
Пришло время прощаться. Мара ласково обняла ребят, и снова Крису захотелось назвать ее «мамой». А почему бы и нет? «Мара» и «мама» - звучат так похоже...
- Опять эта лестница! - поморщилась Кристина. - Меня холодный пот прошибает, как только о ней подумаю. Жуткое место. Перила скользкие, и ступенки шатаются. Каждый раз боюсь сорваться.
- Лестница?
- Лестница Яакова.
- А, вот ты о чем, - засмеялась Мара. - Дорогие мои, зачем вам какие-то лестницы, если у вас есть крылья?
Ее слова были как вспышка света. Кристиан посмотрел и увидел, что их крылья — призрачные и тонкие в городе «звезд», скорее декоративные — здесь окрепли и развернулись, готовые к полету.
И, уже безо всякого страха, друзья шагнули вслед за верным Кангом на хлипкие ступени, и выпустили из рук перила, и летели, и падали сквозь бесконечное небо, в котором разноцветными облаками проплывали миры.