Под дивные звуки бубнов и флейт процессия въезжала в наш городишко. Небесная синева отражалась сквозь ржавчину и спекшуюся кровь врагов на доспехах страждущих. Судя по всему, путь их лежал из северных лесов, где находилось обиталище разбойников. Встретив бой в лесной чаще, и видимо, не одержав особой победы они возвращались в свой замок. Не считая нескольких мешков с трофейным оружьем и пары пленных калек, им ничем не удалось поживиться. Да и сами войны как то понуро смотрели наземь, словно опростоволосившийся на глазах у всех гордец и щеголь. Но горожане так же весело приветствовали вояк как и всегда, воздавали явства и теплые меха, бранились и насмехались над пленными, как будто скорбь поражения не знали земли сея. На проходивших же эти восхваления отражались страннейшим образом, они ещё больше мрачнели и прятали взгляд, дабы ненароком не поймать праздный взор очередного льстеца. Я в свою очередь, в те годы совсем мальчишка, поддавшись воле толпы ликующе следовал за процессией до самых полей, где и заканчивался наш городок.
Проводив скорбящих, все в том же приподнятом настроенье горожане продолжали балагурить и насмехаться, бравурно шатаясь по улочкам и сеновалам заваливались на землю пьяные спать, уподобившись в своих манерах свиньям и прочему скоту. Уже прогремели несколько выстрелов в дали, слышались иступленные вопли женщин, явно состоялось несколько краж с грабежами под шумок. Безумье охватило сей град.
Солнце клонилось к закату, несколько звезд зажглись сквозь сумеречную пелену редких облаков на востоке. Как вдруг, из за дальних холмов показался небольшой экипаж.
Те из жителей,кто ещё хоть сколько то оставался в здравом уме начали беспокойно переглядываться. Торопливо собирали свои вещи, расталкивали валяющихся, заводили скот в хлева. Тщательно закрывали ставни, кто то же вконец обеспокоенный, даже намертво заколачивал. Улицы опустели, лишь дворовые псы жалобно поскуливали в конурах.
Я же, в полном недоуменье остался посреди мостовой, тщетно пытаясь пробудить своего недавнего знакомого - весьма фальстафовского вида пьянчугу. Тем временем, экипаж всё приближался. Уже отчетливо виднелись серые ослы в поводьях, дивная каретная окантовка, и подозрительная багряная фигурка, покачивающаяся на месте кучера.
Казалось, таинственный наездник вовсе никуда не торопится,столь беззаботно слышался стук копыт по каменьям мостовой. Тем не менее, в этой нерасторопности было нечто неминуемое,даже несколько зловещее. В природе своей подобное извещению лекаря о неизлечимой хвори, влекущей за собою мучительный исход . Да и сам я сейчас напоминал такого смертника, всем своим естеством стремился оказаться где угодно, подальше от этой, все нагнетающейся неизведанности.Но вопреки желанию разума, плоть моя оставалась неколебима. Словно в животном исступленье я продолжал стоять посреди площади подогнув колени. На глаза невольно наворачивались жалкие слёзы ребёнка. Не способный смотреть на приближающееся нечто, я повернулся в поисках моего знакомца. А тот же, с проворством лесного порося, гонимого сворой охотничьих псов, улепётывал вверх по улочке постоянно спотыкаясь и хрипло матерясь себе под нос.
Итак,оставшись совсем один, я возвратил взор свой на таинственного пришельца. И к величайшему ужасу заметил, что карета его остановилась прямо предо мною. Ужас окончательно завладел разумом моим, неспособный ко всяким действам я был готов свалиться замертво так и не познав природу страха сего.Но к удивлению моему, ужас этот граничил с чем то иным, с чем то высоким, нисходящим в головы наши столь редко, пожалуй единожды, и то весьма не каждому. Я бы счёл это чувство за изумленье, разве что изумленье не земное, не обретаемое в миру. Скорее, так дозволено смертному изумляться лишь пред ангельским светом нисходящим с небес, или же напротив, таинственным блеском огней из разверзнувшейся пред ним адской пучины. В данном случае, скорее второе.
В первую очередь, взор мой приковала к себе дивная роспись самого экипажа. Непостижимой красоты исполненья узоры вились по всему каркасу. То были забавные фигурки чертей и фавнов, скачущих в бешеной пляске с девами, тоже весьма инфернальной наружности. Кто то из этих чертей лихо плясал и бражничал, подыгрывая на лютне или же флейте, другой же целил из лука в чресла очередной красавицы, а некоторые уже вовсю обладали распутными девами. Весь этот пир порока пестрел вульгарностью и пошлостью нравов. Особую искушенность мастера также подчеркивал неправдоподобный размер комплекта половых гениталий каждой фигурки.
От крыши до самых колес вилась роспись сея. И столь искусен, столь заманчив был сей мотив, словно зазывающий пуститься в пляску, позволить душе увязнуть в этом адском пиршестве на века.
Недолгое моё любование росписью было прервано появленьем самого наездника.Завернувшийся в багряную накидку, с прикрытым такой же багряной маской лицом, откуда торчали лишь лукавые очи безумца да окладистая рыжая борода, он напоминал беспощадного палача из древних легенд и сказаний, изувера, прослывшего истинным врагом человечьим после самого чёрта. Скрестив руки на груди, закурив черную трубку с выгравированным на ней профилем дикого кабана, палач без особой спешки надвигался в мою сторону. Члены мои вдруг окрепли, словно познав не только разумом но и плотью ужас проходящих мгновений, я невольно попятился прочь от него. И сразу пожалел, ибо увидев мое отступление, безумец настиг меня в один прыжок, тут же хрипло пробасив мне в упор " Так, стоп раз два."
Словно завороженный происходящим, я пытался как то переварить всеми силами и возможностями разума разворачивающиеся пред собою картины. Наконец, то ли выйдя из накатившего транса непроизвольно, то ли под средством пристального взгляда моего собеседника, я попытался что то сказать, но слова рассыпались в некий ком, лишенный всякой логики и конструкции. То можно назвать скулежом побитой дворняги, хрипом бьющегося в агонии, но никак не человеческой речью. Вопреки всякой нелепости, я приметил что такой ответ палача словно даже устроил. Он как то повеселел, одарил меня скупой улыбкой, взор его больше не казался таким пугающим.Затем начал увлеченно рыться в бесчисленных карманах и закутках своего одеяния. Наконец, на раскрытой длани его ярко блеснула в последних лучах заходящего солнца серебряная монетка.
"Вот значит держи пятачок"- лукаво проговорил он.- " Купишь сестрице петушка." "Но.. у меня нет сестры."- еле промямлил я, охотно принимая неожиданный дар. "Ну значит матушке." - сквозь пелену махорочного дыма прохрипел палач. Тут же по отцовски похлопал по плечу, лихо завинтил ус, и растворился в ночи. Мудак.