(одноактная пьеса)
Действующие лица:
САША
ПЕТЯ -
молодые люди «за тридцать», бывшие одноклассники.
Действие первое.
Комната в коммунальной квартире, бедно обставленная старой мебелью, но очень опрятная. Везде видна заботливая женская рука, пытавшаяся скрасить нищету. В середине комнаты по старинке стоит круглый стол со стульями, вдоль стен – диван, буфет, шифоньер, письменный стол, на котором ярким пятном выделяется компьютер, книжные полки. Окно открыто. Оттуда доносится отдалённый шум летней улицы. На диване лежит Саша, небритый, в домашней одежде. Встаёт, подходит к столу, садится за компьютер, печатает, встаёт, расхаживает по комнате, подходит к буфету, достаёт начатую бутылку водки, выпивает рюмку, прячет бутылку, какое-то время опять расхаживает, снова садится за стол, печатает. Фонограммой звучат стихи:
В мой первый день был послан страшный миг:
Над тельцем –
ножниц лезвия, сверкая,
Сошлись – и, пуповину пресекая,
Исторгли из глубин мой первый крик.
Не понимая, но уже скорбя,
Кричал я безутешно и невинно
О том, что несрастима пуповина,
Что я навек отторгнут от тебя.
Я научился жить отдельно, вне
Твоей утробы теплой. Но поныне
Втекает жизнь в меня по пуповине,
Твоей любовью посланная мне.
Выключает компьютер, снова ложится на диван.
Звонит телефон.
САША (берёт трубку, говорит сухо). Да…. Да…. Как договорились…. Жду.
Подходит к окну, смотрит вниз, скрестив на груди руки. Слышен звук припарковавшегося дорогого авто. Хлопает дверца. Саша криво ухмыляется, подходит к буфету, выпивает ещё рюмку, затем к зеркалу, разглядывает себя оценивающе, приглаживает волосы.
Раздаётся стук в дверь. Идёт к двери, распахивает её, отступает на несколько шагов.
В комнату входит Пётр, ухоженный молодой человек в дорогом костюме, с портфелем в руке. Протягивает Александру руку, но тот демонстративно отворачивается и уходит вглубь комнаты.
ПЕТЯ. Чувствую... ты мне не рад.
САША. Ничего. Твоей огромной любви хватит на нас двоих.
ПЕТЯ. Да. Ты прав... Я рад тебя видеть.
Проходит в комнату, садится за стол, чувствует себя как дома. Портфель ставит под стол. Саша демонстративно остаётся стоять, скрестив на груди руки.
САША. Это потому, что я не сплю с твоей женой.
ПЕТЯ (сморит на него внимательно, говорит после паузы). Я тоже не сплю с твоей женой…. Пока.
САША (вскидывается). Так значит – это правда?
ПЕТЯ. Что правда?
САША. Вас видели вместе. В ресторане.
ПЕТЯ. Да. Мы встречались. Мне нужно было переговорить с ней, прежде чем сказать тебе…(умолкает в замешательстве).
САША. Что сказать?
ПЕТЯ (решается, встаёт, застёгивает пиджак, говорит очень серьёзно). Я приехал забрать твою жену. Извини.
САША (оторопело). Что-о-о-о? Это что, шутка?
ПЕТЯ. Нет.
Саша выхватывает телефон, отходит к дивану, начинает звонить.
ПЕТЯ. Не звони. Она не возьмёт трубку, пока я не вернусь.
САША (садится на диван в растерянности). К-куда не вернёшься?
ПЕТЯ. В гостиницу. Она ждёт меня в моём номере.
САША. Это что – розыгрыш?
ПЕТЯ. Нет. Вот билеты (достаёт из пиджака). Мы ночью улетаем (прячет билеты). Всё очень серьёзно.
САША (встаёт, начинает закипать): То есть как серьёзно? Ты что несёшь?! Где она? В какой гостинице?
Подходит к шифоньеру, достаёт оттуда чистую выглаженную рубашку.
ПЕТЯ (садится за стол, достаёт из портфеля бутылку дорогого виски, ставит на стол). Успокойся. Сядь. Давай поговорим.
САША (подходит к столу, смотрит на Петра презрительно). Что значит успокойся? Ты что думаешь, я отдам свою жену за бутылку шнапса?
ПЕТЯ (смотрит на него пристально снизу вверх, говорит серьёзно). А за сколько?
САША (взрывается, кидает рубашку на пол, бросается на Петра, хватает за лацканы пиджака, трясёт, как грушу). Ах ты, ублюдок! Да я тебя…. Говори, где она!
Петя не сопротивляется, но молчит. Тогда Саша подбегает к двери, запирает её на ключ, ключ прячет в карман джинсов. Возвращается к столу.
САША. Тогда ты отсюда никуда не выйдешь. Хочешь лететь? Прыгай в окно, успеешь налетаться.
ПЕТЯ. Ну зачем же? Я выйду через дверь.
САША. Для этого тебе придётся убить меня.
ПЕТЯ. Бо-о-оже! Какая драматургия! Уверяю тебя, я выйду через дверь, и все останутся живы. Сядь. Давай поговорим спокойно. Не волнуйся: я здесь, под замком, она там. Ничего страшного не происходит. Самое время разобраться во всём без эмоций.
САША (некоторое время ходит взволнованно по комнате, затем садится за стол, говорит нервно). Хорошо. Давай поговорим... «Что в столице? Мягко стелют? Спать не жёстко? Всё интриги, вероятно, да обжорство?»
Петя берёт в руки бутылку.
САША. Пить не буду.
ПЕТЯ. Не будешь? (Ставит бутылку обратно.) А ты помнишь, какой сегодня день?
САША. (Вскакивает, подаётся вперед, опираясь на стол). Это ты меня спрашиваешь, какой сегодня день? Меня?! Ты спрашиваешь, помню ли я, что сегодня 10 лет со дня смерти мамы?
ПЕТЯ. И 10 лет с того дня, как к тебе ушла Светка
САША (презрительно). А, ну да, конечно, ты только это и помнишь!
ПЕТЯ. Я помню всё. И смерть Марии Андреевны значила для меня не меньше, чем для тебя. Она была и для меня мамой тоже.
САША (возмущённо жестикулируя). А-а. Именно поэтому ты не пришёл на похороны. Ты вырос в этой комнате, ты был членом нашей семьи, и ты не пришёл хоронить маму.
ПЕТЯ (растерянно и смущённо). Я не мог. Ты не представляешь, как это мучило меня все эти годы, как я жалел, что послушался тогда Светку.
САША (садится). Светку? При чём здесь Светка?
ПЕТЯ. Это она не дала мне прийти на похороны.
САША (оторопело). Как это? Что ты несёшь?
ПЕТЯ. Дело в том, что в тот день мы должны были с ней уехать.
САША (растерянно). Как уехать? Куда уехать?
ПЕТЯ. Тогда, после универа, мне предложили очень хорошую работу. Мы со Светкой уже давно встречались, не знали только, как тебе сказать, ты ведь тоже её любил.
САША (подавленно). А мама знала?
ПЕТЯ. Не знаю. Иногда мне казалось, что догадывалась, но никогда этой темы не касалась. Сами мы не знали, как сказать, вот и тянули до последнего. Уже в день отъезда, когда вещи были собраны, пошли к вам. Тебя не было дома…
САША (осенённый догадкой). Так значит, этот приступ…
ПЕТЯ. Да… Она улыбалась, поздравляла нас, просила ничего не говорить тебе, сказала, что сама тебе всё объяснит, и вдруг потеряла сознание. Мы вызвали скорую. Дальше ты знаешь.
САША (закрыв голову руками). Боже мой!.. Вот, значит, как всё было... Я же ничего не знал…. Мама, мама (плечи его вздрагивают; резко встаёт, подходит к буфету, достаёт два стакана, возвращается к столу, берёт с него бутылку, наливает в оба стакана виски). Давай помянем маму. (Выпивает залпом свой стакан, отходит к окну, смотрит на улицу, скрестив на груди руки).
Петя берёт в руки свой стакан, помолчав немного, выпивает.
САША (холодно). Что было потом?
ПЕТЯ. Потом…. Потом всё было как в тумане. До сих пор не могу восстановить все события того дня. Светка сказала, что я должен ехать один, что она останется с тобой, что ты не выдержишь такого удара: потерять сразу всех, (в сторону с усмешкой) а я, значит, выдержу. Я отказался. Тогда она сказала, что сегодня же переходит к тебе жить, что я сорвусь и всё испорчу. Не помню, как она запихнула меня в вагон и ушла к тебе... с тем же самым чемоданом, с которым должна была ехать со мной. Понимаешь, (с надрывом) с тем же самым чемоданом.
Саша разворачивается, но продолжает стоять у окна, опираясь на подоконник.
САША. Так тебе что, чемодан жалко?
ПЕТЯ. Да… Даже не представляешь, как жалко.
САША. Может, новый купить?
ПЕТЯ. Не получается. Нет таких.
САША. Что ж так долго ждал?
ПЕТЯ. Ждал?.. Ждал, что ты её сделаешь счастливой.
САША. И, по-твоему, значит, не сделал.
ПЕТЯ. Что-то мне так кажется, что нет.
САША. Это отчего же тебе кажется? (Вдруг осенённый догадкой, с отвращением) Так вы все эти годы…
ПЕТЯ. Нет. Мы ни разу не виделись. Не созванивались и не переписывались.
САША. Так откуда же у тебя такая информация?
ПЕТЯ. Мы не прекращали общаться со Светкиной мамой все эти годы. Мы всегда были друзьями, и не было никаких поводов разрывать наши отношения.
САША. Ах, ну да! Тёщенька! Находка для шпиона. Это она, значит, решает: кто счастлив, а кто нет. И чем же она недовольна?
ПЕТЯ. А чем она может быть довольна, если её дочь на двух работах пашет и ещё «немножечко шьёт», пока её вечно полупьяный муж на диване свою бухую музу поджидает.
САША. Ах вот как она нашу жизнь видит.
ПЕТЯ. А что, на самом деле не так? Она даже ребёнка родить не смогла себе позволить. Ты ведь ни одного дня не работал.
САША. Да что ты знаешь! Ты знаешь, чем была для меня смерть мамы?
ПЕТЯ. Да откуда ж мне знать, я вообще своих родителей не помню. Бабушка, конечно, не в счёт. Да и вообще, разве я могу испытывать такие же чувства, как ты?
САША. Да. Не можешь. Не всем дано чувствовать. Ты даже представить себе не можешь, что это такое: это почти физическая боль, почти сумасшествие. Это невозможно терпеть. Только алкоголь как-то притупляет эту пытку. Это вы, деревянненькие, солдаты Урфин Джуса, вы ничего не чувствуете, маршируете себе по уставу, даже если вокруг всё горит.
ПЕТЯ. Это почему же ты решил, что я ничего не чувствую, потому что я волосы на себе не рву?
САША. Потому что, когда я здесь с ума сходил после смерти мамы, ты поехал зарабатывать деньги. Вон каким почтенным буржуа стал (кивает на его дорогой костюм).
ПЕТЯ. Марь Андревна меня многому научила, и я не вижу ничего плохого в том, что я воспользовался этими знаниями. (Пожимает плечами) Я не виноват, что за это столько платят.
САША. Вот интересно: мы все выросли в одном дворе, учились в одном классе, мама нас всех троих вместе учила писать, и в универе нас одинаково учили, а деньги платят только тебе. Если мы все такие однояйцевые, что ж тогда мои рукописи во всех издательствах заворачивают? И в твоём тоже.
ПЕТЯ. Да потому, что ты запутался в своих экскрементах. Кому нужны твои сопли и слюни? Помнишь, как Марь Андревна говорила: читателю надо дарить не себя, а его самого, только чище.
САША. О! Какие ты слова вспомнил. И чем же чистите? Детективами? Мелодрамами?
ПЕТЯ (пожимая плечами). Какая разница. Идею можно вложить в любую форму. Дают же детям лекарство со вкусом клубники.
САША. А с натуральным вкусом что, уже не подходит?
ПЕТЯ. С натуральным вкусом дерьма – нет.
САША (вскидывается). А дегустатор, конечно, ты.
ПЕТЯ. Да уж не ты. Видишь ли, вкус алкоголя отбивает все другие вкусы.
САША (язвительно). Зато вы, трезвенники и язвенники, жрёте, как положено, в слюнявчиках, то, что доктор прописал.
ПЕТЯ. Ошибаешься. Я не трезвенник. Я как раз доктор и есть.
САША. То-то я чувствую, что меня лечат!
ПЕТЯ. Да. Угадал. Именно за этим я и приехал. Пора тебе уже отменять постельный режим – он на тебя плохо действует.
САША. А почему это ты решаешь, что мне делать и что на меня как действует?
ПЕТЯ. Потому что ТЫ ничего не решаешь. А если человек ничего не решает, за него начинают решать другие.
САША. Ага. И что же ты за меня решил?
ПЕТЯ. Покрутись-ка ты, друг, теперь сам. Хватит умничать за чужой счёт.
САША (взрываясь). А не пошёл бы ты….
ПЕТЯ. Дверь открой – уйду.
САША. Дай слово, что уедешь один.
ПЕТЯ. Я уже уезжал один. Теперь твоя очередь.
САША. Я не отдам её тебе.
ПЕТЯ. А у тебя никто не спрашивает.
САША (взрываясь). Ну ты и гад! Ты же был мне как брат. Мы все были одной семьёй. Как ты можешь! Как вы оба можете! Вы же меня предаёте! Сначала ты убил мою мать, а теперь забираешь жену.
ПЕТЯ (тихо, опустив глаза, видно, что он сдерживается). Мы подарили тебе 10 лет нашей жизни, лучших лет нашей жизни и наших не родившихся детей.
Наливает виски в оба стакана, выпивает свой.
САША. Ты хочешь сказать, что все эти годы она не любила меня, жила со мной из жалости?
ПЕТЯ. Хуже. Есть кнопка гораздо бОльших размеров, чем жалость. Это чувство вины. На неё можно не только пальчиком давить, а кулаками бить и ногами – не промахнёшься. На ней можно всю жизнь кататься.
САША. Я не катался. Я всю жизнь любил Светку. Только её одну.
ПЕТЯ. Слушай, ты же профессиональный филолог, вслушайся: любить – что делать? Это глагол. Любить – это что-то делать. Любовь – это и есть желание что-то делать для человека. А ты не любишь – ты любишь ПОЛЬЗОВАТЬСЯ, а это совсем другая любовь.
САША. Так ты считаешь, что я использовал её? Да что ты знаешь! Я работал все эти годы. (Подбегает к письменному столу, достаёт гору папок.) Смотри, смотри! Я не виноват, что такие, как ты, не хотят это печатать!
Кладёт папки на стол, за которым сидит Пётр, сам садится рядом на стул.
ПЕТЯ. Ну так пиши то, что печатают.
САША. Что?! Писать мыло?! Может, ещё посоветуешь податься в негры? Никогда!
ПЕТЯ. А Светке, значит, можно?
САША. Что?.. Нет…. Откуда ты знаешь? Ты же говорил, что вы не общались.
ПЕТЯ. Просто кое-что проходило через меня. Я слишком хорошо её руку знаю.
САША (после некоторого раздумья). Ну что ж, значит, она может. А я не могу.
ПЕТЯ. И ты сможешь. Уверяю тебя. Через неделю так начнёшь строчить, спать не будешь. Голод, знаешь ли, не тётка, а родная мать.
САША. Ты думаешь, мама бы заставила меня податься в литературные рабы?
ПЕТЯ. Твоя мама просто учила нас хорошо писать. (Пожимает плечами.) Какая разница, чья внизу стоит подпись, если это классно написано. Ты-то знаешь, что это ты написал. Ты не представляешь, сколько людей вообще не желает подписываться своим именем.
САША. А тебе не кажется, что твоя индустрия пашет землю для выращивания воровства и плагиата?
ПЕТЯ. Нет. Не кажется. Это здоровый симбиоз денег и таланта.
САША. Симбиоз, говоришь? Деньги получают славу, а талант что, кроме жалких грошей?
ПЕТЯ. Помнишь, как говорила твоя мама: писать надо тогда, когда хочешь поговорить со всеми о чём-то важном. Вот это и получает. А деньги дают возможность это напечатать.
САША. Что ж ты тогда не печатаешь это важное? (Трясёт папками.)
ПЕТЯ. Потому что это важное только для тебя.
САША. А это опять ты решаешь, что для кого важно.
ПЕТЯ. Не решаю, а знаю. Поэтому я и решаю. Видишь ли, каждый находится на том месте, которое соответствует его знанию.
САША. А почему ты решил, что именно ты знаешь, как правильно?
ПЕТЯ. Практика. Практика, друг мой. Жизнь подтверждает правильность теорий. Как видишь, я на плаву в нашем бизнесе, а ты за бортом. Так кто из нас знает как правильно?
САША. Ах, вот какие у тебя критерии! Ты считаешь, настоящая литература – это то, что хорошо продаётся? Так я тебя разочарую: пипл хавает то, что ему скармливают. Гипермаркеты тоже завалены дешёвой некачественной жратвой, и все знают, что её есть нельзя, а едят. И такие, как ты, на этом зарабатывают.
ПЕТЯ. Что ж ты так плохо про пипл думаешь. Это ты покупаешь дешёвую еду, потому что работать не хочешь. А еда продаётся разная, и литература тоже разная. И те, кто хотят иметь право выбора, сами выбирают.
САША. Но выбирают-то они из того, что есть в меню.
ПЕТЯ. Снова ошибаешься. Спрос рождает предложение, а моё дело – чувствовать спрос.
САША. Да нет. Вы не чувствуете спрос – вы сами его навязываете. Вы – четвёртая власть – исподволь объясняете толпе, что ей нравится.
ПЕТЯ. Вот твоя ключевая ошибка – толпа. Нет никакой толпы, есть очень разные люди и многим из них хрен ты что навяжешь. Бесконечно далёк ты от народа тут, на своём диване. Поэтому и пишешь всякую дребедень.
САША. Это не дребедень. Это революция в литературе. Просто пока никто этого не понимает. Вы все слишком упёрлись в свои каноны, замкнулись в рамки законов. А я их разрушаю, вот вы все и беситесь. Поэтому и не хотите меня печатать.
ПЕТЯ. Помнишь, как говорила твоя мама: законы в литературе могут себе позволить нарушать только те, кто не попадаются, все остальные – только один раз.
САША. Отсутствие законов – это тоже закон. Мой закон. Я так пишу. Это мой стиль – отсутствие всяких правил. Это литература, а не математика, зачем здесь законы? Вот вы их пишете, вы им и подчиняйтесь.
ПЕТЯ. Снова ошибаешься. Мы их не пишем. Законы пишет жизнь. Мы только стражи закона.
САША (ехидно). Ну, да. Что охраняем – то и имеем.
ПЕТЯ (взрываясь). Да что с тобой?! Куда тебя понесло? Ты был из нас самым способным. Уж тебя-то мама лучше всех научила, как правильно.
САША. Вот именно, правильно! Правила, правила, всё время одни только правила. Всю жизнь она им посвятила, а много она ими заработала?
Разводит руками, приглашая посмотреть на убогую комнату.
ПЕТЯ. А где то, что ты без правил заработал?
Демонстративно оглядывается по сторонам, заглядывает под стол.
САША. Давай, ёрничай. Над многими так смеялись, а потом диссертации на них защищали. Вы не в состоянии понимать настоящую свободу, потому что вы рабы, рабы своих законов. Мысль – это птица, и она должна летать свободно, а ваши правила – это кандалы для птицы.
ПЕТЯ. Нет, дружище, если уж тебе нравится такое сравнение, то правила – скорее крылья для птицы. Ничто никуда не летит, не идёт, не едет без правильных пропорций и законов передвижения.
САША. А я не хочу передвигаться с вами. Катитесь сами в своём шарабане. Мне в другую сторону.
ПЕТЯ. Ага. Смотри, с голода не сдохни по дороге.
САША. Какая забота. Конечно, в вашем обозе неплохо кормят, только я не продаюсь за пайку.
ПЕТЯ. Да просто покупателей нет.
САША (уязвлённый). Давай, мели, Емеля, твоя неделя. Посмотрим, что ты запоёшь, когда всё это (тычет пальцем в свои папки) напечатают.
ПЕТЯ. Не спою я тебе ничего, потому что никто это в таком виде печатать не будет. Тут же армия Гераклов нужна, что бы всё это разгрести – какие-то разрозненные куски: тут ты трезвый писал, тут пьяный, тут – ещё чем-то удобрялся, сплошь ненорматив, куча ошибок. Ты начал забывать язык.
САША. Никогда не видел смысла в том, чтобы эту гору условностей держать в голове. Для этого существуют корректоры. А что касается остального – то это мой стиль.
ПЕТЯ. Да не стиль это, а бардак.
САША. Бардак, говоришь. А ты знаешь, сколько у меня поклонников. Зайди ко мне на страницу (делает жест рукой в сторону компьютера).
ПЕТЯ (машет рукой). Да захожу периодически. В любом бардаке всегда есть посетители. Те, кого возбуждает беззаконие и возможность громко материться.
САША. Ах, вам не нравится! Ковровой дорожки нет. Вам, конечно, в лаковых штиблетах противно. А это жизнь, Петруша, такая как она есть.
ПЕТЯ. Жизнь, Саша, очень разная. В ней есть всё, и это лишь небольшая её часть. Каждый смотрит на то, что ему хочется видеть. Ты можешь жить этой жизнью, если она тебе уж так нравится, а Светку я забираю, хватит ей на тебя батрачить.
САША. А ты знаешь, что у нас в бардаке за это по морде бьют?
ПЕТЯ. А, это – пожалуйста. Имеешь право. Я, собственно, за этим и пришёл. Ты же понимаешь, что мы могли молча уехать?
Поднимается, подходит к Александру, встаёт перед ним скрестив руки в низу живота.
Саша встаёт, подходит вплотную к Петру, заложив руки в
карманы, смотрит ему пристально в глаза.
САША. Почему ж не уехали?
ПЕТЯ. Потому что мы тебя любим.
САША (резко разворачивается и отходит в сторону). Х-ха! Вот это любовь! Тебе такой же желаю.
ПЕТЯ. Не волнуйся. Меня она тоже не баловала. Любовь, знаешь ли, «не вздохи на скамейке и не прогулки при луне» – извини за банальность – иногда и горькой бывает.
САША (поворачивается лицом к Петру). С натуральным вкусом дерьма?
ПЕТЯ. Представь себе.
САША. Ага. Приставь к себе – мне не надо. (Подходит к дивану, садится.)
ПЕТЯ. Если бы мы могли выбирать, друг мой, если бы могли…. Надо, не надо... К сожалению, жизнь – это предлагаемые обстоятельства. (Садится за стол.)
САША. Ну да. Только мои обстоятельства предлагаешь мне ты.
ПЕТЯ. А ты думал, тебе будет голос с небес? Или телеграмма придёт с Берега Слоновой Кости? Обстоятельства всегда приходят через близких людей.
САША. Это ты близкий? Ты был когда-то самым близким мне человеком после мамы, но ты исчез в день её смерти 10 лет назад, и за все эти годы ни звонка, ни строчки. Ты только исправно возвращал мои рукописи. А сейчас ты являешься, чтобы сказать, что это ты убил мою мать, а теперь и жену забираешь на правах близкого человека.
ПЕТЯ (вскакивает, кричит). Я не убивал твою мать! Не смей этого говорить!
Несколько раз проходит по комнате туда-сюда, по пути поднимает с пола рубашку, вешает её аккуратно на спинку свободного стула. Саша молча следит за ним, откинувшись назад, положив руку на спинку дивана.
ПЕТЯ (продолжает говорить уже спокойно). Мы виноваты только в том, что полюбили друг друга один раз и на всю жизнь. Мы и так должны были прятаться, как воры, как будто мы совершили что-то незаконное, чтобы не причинить боль тебе и твоей маме, потому что ты всегда был слабым, нервным, впечатлительным. Ты знаешь, мои родители погибли, когда мне было десять лет, я их совсем не помню, бабушка работала днём и ночью, чтобы меня поднять. Мария Андреевна заменила мне мать. Всё, что я умею, чем живу сейчас, всё дала мне она. Тогда мы были молоды и неопытны и не знали, как разрубить этот узел.
САША. А теперь знаешь?
ПЕТЯ. Знаю. Никогда не надо врать и прятаться, тем более когда ничего плохого не делаешь.
САША. Но ведь именно эта правда убила маму.
ПЕТЯ. Её убила не правда, а ложь, которая была вместо правды, до правды.
САША. Эта ложь продлила ей жизнь. Твоя правда убила бы её гораздо раньше. Ты ведь знаешь: у неё было больное сердце, а всё, что ранило меня – её убивало. Думаю, ты помнишь, какая между нами была сильная связь… (Вдруг резко подаётся вперёд, закрывает лицо руками, облокотившись на колени.) Мама, мама… (вдруг срывается на рыдания). Даже своей смертью она защитила меня... (Встаёт, подходит к столу, выпивает из своего стакана). Она отдала жизнь за то, чтобы мы со Светкой были вместе, а ты теперь хочешь это разрушить.
Садится за стол, прикрыв глаза рукой.
ПЕТЯ (встаёт, подходит к окну, смотрит на улицу). Какой чудесный день… как тогда, 10 лет назад. Как мы были счастливы ещё утром. Мы приняли трудное, но правильное решение. Было такое чувство, что гора упала с плеч, гора многолетней лжи. Мы были уверены, что Мария Андреевна поймёт нас – она была таким мудрым человеком. Кто мог подумать, что всё так страшно кончится. Мы были потрясены, подавлены, растеряны. Светка совсем ополоумела от горя и ужаса. Она, как и ты, считала, что Марь Андреевна принесла себя в жертву, ради того, чтобы вы были вместе, что теперь мы с ней не имеем права…. Она кричала и рыдала, она была в таком ужасном состоянии, что я боялся хоть что-нибудь возразить ей. Так и получилось, что я уехал в тот день. Никогда себе не прощу этой глупости.
САША. Жалеешь, что поступил благородно?
Петя разворачивается к Саше.
ПЕТЯ. Благородно – это когда кого-то делают счастливым, а мы разбили сразу три жизни.
На улице начинает смеркаться, и в комнате становится темно. Петя, продолжая разговаривать, направляется к входной двери, рядом с которой находится выключатель.
САША. Мою жизнь ты не разбил, а спас. Если бы вы уехали в тот день, я бы просто не выжил.
ПЕТЯ. Да не обязательно было уезжать в тот день, можно было задержаться, а потом уехать всем вместе. Да сколько могло быть всяких вариантов. (Включает свет.) Ты не представляешь, сколько я их придумал за эти 10 лет, и все они лучше, чем та глупость (возвращается к столу). Мы были бы все вместе, и с тобой бы не случилось такого…
САША. Какого такого? Это что же, по-твоему, со мной случилось?
ПЕТЯ (разводит руками). Да вот такого! Застрял тут в этой коммуналке, в модели прошлого века, в поисках навозных куч новой формы. Чем ты занят? (Берёт со стола пару папок.) Слезливой жалостью к себе? Бесконечной критикой государства?
Бросает папки на стол, садится напротив Саши.
САША. А что хорошего мне сделало государство? Чем помогло?
ПЕТЯ. А с чего ты взял, что оно должно помогать?
САША (кривляясь). А что же оно должно делать?
ПЕТЯ. Предоставлять возможности. Государство, если ты помнишь из школьных уроков – это машина, а в машину глупо плевать. Умные на ней ездят. А помогать друг другу должны ЛЮ-ДИ! Это вы, великовозрастные лялечки, всё ждёте, когда к вам придут подгузнички поменять. Лазаете по помойкам, а потом орёте на всех углах, что мир – это помойка, испачкал вас беленьких. Всё ждёте волшебника в голубом вертолёте, чтобы бесплатно показал красивое кино. Только кто показывать будет, если все смотреть приготовились.
САША. И тут ты. «В белом венчике из роз». «Со стороны деревни Чмаровки». Решил под шумок свой ужастик сунуть. Расчленёнка с последующим исцелением. Такой добрый доктор Айболит: «Отрезаем лапки попавшим в капкан».
ПЕТЯ. Что ж, и таким лечение бывает.
САША. Конечно. Только я доктора не вызывал.
ПЕТЯ. Ну, считай, что родственники вызвали.
САША. Слушай, родственник, тебя не было, и все здоровы были. Ну, откуда ты взялся? Всё так было хорошо.
ПЕТЯ. Это тебе так кажется. С горы катиться всегда легко и весело.
САША. А ты, гляжу, поднимаешься медленно в гору.
ПЕТЯ. И что плохого?
САША. Да не нравятся мне твои весёлые горки.
ПЕТЯ. Что же тебя так развеселило?
САША. Да ты, Петрушка балаганный. Приехал за невестой, всех убил на всякий случай, только вместо палки у тебя портфель.
ПЕТЯ. Никого я не убивал, и невеста моя.
САША. Ну, знаешь, как говорится: «Была тебе любимая, а стала мне жена».
ПЕТЯ. Не стала. Ты даже расписаться с ней не удосужился.
САША. Опять правила, законы, условности. Ты ещё не понял, что я их презираю? Она вот здесь моя жена (тычет себя пальцем в грудь). Какое отношение к этому имеют картинки на бумаге?
ПЕТЯ. Какое отношение, говоришь? А вот я её увезу сегодня, поставлю себе картинку на бумагу, и не будешь ты иметь на неё никаких прав.
САША. Ай, молодец! Всё порешал. А я, значит, здесь буду с ясенем разговаривать.
ПЕТЯ. Ничего, я 10 лет разговаривал, как видишь, мне на пользу пошло, глядишь – и из тебя почтенный буржуа выйдет.
САША. Из меня – не выйдет! Никогда не буду шавкой при дворе, даже за самый жирный кусок. Никогда не буду молчать о том, что думаю, и говорить, что велено. Не буду терпеть несправедливость, всю жизнь буду кричать, разоблачать.
ПЕТЯ (садится напротив верхом на стуле, облокотившись на спинку). Ну откуда вы такие берётесь? Я давно за вами наблюдаю. Вся редакция разоблачениями завалена. Всё протестуете, и почему-то обязательно лёжа на диване, и обязательно с бутылкой, или ещё с чем поинтереснее. Всё что-то раскапываете, всё вокруг перекопали. Уже посадили бы что-нибудь.
САША. Разумное, доброе, вечное? Куда? Вот в это? (Указывает пальцем в окно.) Мама всю жизнь сажала, и что она получила за это?
ПЕТЯ. Что ты имеешь в виду?
САША. Да вот это всё. (Разводит руками.)
ПЕТЯ. А тебе никогда не приходило в голову, что она была счастлива вот здесь (тоже разводит руками), её всё устраивало, и больше ничего не было нужно. Это был её выбор.
САША. Ну да! «В роскошной бедности, в могучей нищете живи спокоен и утешен».
ПЕТЯ. А она не считала себя бедной. Бедность – это не отсутствие денег.
САША. А ты, я смотрю, специалист по бедности. Ну, скажи мне тогда, что такое бедность, а то я, видно, в ней ничего не понимаю.
ПЕТЯ. Теперь, когда у меня денег больше, чем нужно, я могу сказать тебе, что такое бедность.
САША. Ну-ну. Очень интересно.
ПЕТЯ. Это когда не можешь получить то, что не продаётся за деньги, и когда не можешь это давать другим.
САША (ухмыляясь). Все богатые так говорят. Только всё получают.
ПЕТЯ. Это иллюзия бедных. Видишь ли, деньги как оружие: могут защитить тебя, а могут и убить, если не умеешь обращаться. Деньги должны приносить радость людям, если ты не дашь им такую возможность, они тебя накажут. А большие деньги порождают большую суету.
САША. Я бы подсуетился.
ПЕТЯ. Ну так подсуетись, в чём проблема? Диван мешает?
САША. Не всем же так везёт, как тебе.
ПЕТЯ. Да никто мне ничего ни разу не привёз. Сам везу. Запрягайся – и тебе повезёт.
САША (взрываясь). А я что делаю, я что делаю? ( Вскакивает, берёт в руки гору своих папок.) Просто моя правда никому не нужна. Все хотят жить в иллюзии, всем подавай красивую сказку. А меня от этого тошнит.
Кладёт папки на стол, ходит взволнованно по комнате.
ПЕТЯ. Красивая сказка, говоришь? Вон у тебя через дорогу детский дом (машет рукой в сторону окна). Пойди, спроси у детей, что они предпочтут: чтобы ты им рассказал, кто их обворовывает, или чтобы чего-нибудь вкусненького принёс? Красивую сказку им устроил.
САША. Так что же, хлебом единым?
ПЕТЯ. Нет, конечно, но единый – значит ещё и первый. Как говорится, сперва накорми, напои, баньку истопи, а потом сказки сказывай.
САША. Ну-ну, очень интересно такое от сказочника слышать.
ПЕТЯ. Ты совсем ничего обо мне не знаешь…. В общем, если захочешь заниматься настоящим делом, звони – помогу.
САША. Ну, спасибо, барин! Наконец-то приехал. А то ведь, я теперь подозреваю, что мы и нужду-то неправильно справляем.
ПЕТЯ. Зря ты так, меня действительно волнует твоя судьба, мы выросли как братья, и с тех пор ничего не изменилось, иначе я не отдал бы тебе самое дорогое, что у меня есть.
САША. Что ж тогда забираешь?
ПЕТЯ. Я тебе уже сказал: это была ошибка. Из-за моей глупости ты получил то, что тебе не предназначалось, а чужое не приносит счастья.
САША. Знаешь, а я тоже давно за такими, как ты, наблюдаю. Всё-то вы знаете: что правильно, что неправильно, кому с кем жить, что писать, сколько пить и как гадить в сортире. Уверенной поступью хозяев жизни ступаете вы по нам, слабеньким.
ПЕТЯ. Ошибаешься. Каждый сильный на себе слабого несёт, и я не знаю, кому труднее: тому, кто идти не может, или тому, кто его тащит. Ты вот, например, считаешь, что у тебя всё хорошо, а я для этого от себя кусок отрезал.
САША. Так в чём же дело, тащи дальше, а то ведь нимб завянет.
ПЕТЯ. А я и собираюсь тащить, только в другую сторону.
САША. А знаешь что? (Подходит к нему наклоняется, начинает говорить доверительно). А ты брось нас, брось, командир, «избавь нас пуще всех печалей» от своей любви.
Берёт со стола бутылку, разливает остатки виски по стаканам. Садится. Становится заметно, что он нетрезв.
САША. Давай мирно выпьем, как в старые добрые времена, вспомним молодость, и ты пойдёшь спасать кого-нибудь другого, того, кто этого хочет, а меня оставь в покое.
Протягивает к Петру руку со стаканом.
ПЕТЯ. Уговорил.
САША. Вот и хорошо.
Чокаются, выпивают одновременно.
ПЕТЯ. Начну со Светки.
САША (делает возмущённый жест). Ну откуда ты взялся? А почему ты решил, что её нужно спасать? Это она тебе сказала?
ПЕТЯ. А мне не надо ничего говорить, мне надо было в глаза ей посмотреть.
САША. Ага. Ну и ты, конечно, прочёл там то, что хотел. Подредактировал немного. Хорошо быть главным редактором?
ПЕТЯ. Хочешь попробовать?
САША. Кто? Я? Ну не-е-ет. Ваши бараньи ножницы – это не для меня.
ПЕТЯ. Тогда уж скорее садовые.
САША. Кастрировать людей.
ПЕТЯ. Создавать гармонию.
САША. Перекраивать на свой лад.
ПЕТЯ. Учить.
САША. А вот я не хочу учиться у тебя. Хочу быть таким, какой я есть. «Все будут одинаковы в гробу. Так будем хоть при жизни разнолики». Сашей хочу быть, а не Петей. Имею я право?
ПЕТЯ. Конечно. Только не проси тогда, чтобы тебя печатали. Дари себе себя и наслаждайся. Только за свой счёт.
САША. Думаешь голодом меня прижать?
ПЕТЯ. А знаешь, для чего голод существует? Чтобы все делали то, что надо, а не то, что хочется.
САША. Кому надо? Тебе и таким как ты?
ПЕТЯ. Всем. И мне, и таким, как я, в том числе. Вот открой мне тайну про вашего брата: если вы пишете для всех – то почему ни с кем не считаетесь, а если для себя – то зачем по редакциям шляетесь?
САША (возбуждённо, слегка нетрезвым голосом). А я хочу, чтобы поняли меня (бьёт себя кулаком в грудь). Меня!
ПЕТЯ. Да понять-то тебя не трудно: повышенный интерес к себе и претензии ко всему миру.
САША. А что хорошего я получил от мира?
ПЕТЯ. Это ты-то? Ни дня не работал, а всю жизнь, вон, сытый, пьяный. Здоровый красивый мужик, которому таланта на десятерых отмеряно. У меня всегда дух захватывало от того, как ты мог писать. Признаюсь – завидовал. Помнишь, какие ты стихи Светке ещё в восьмом классе сочинил?
Декламирует, расхаживая по комнате.
Перед огромностью этой страсти
Мне не испить, не почить, не ясти.
Перед всесилием этой мощи
Явь мне больней Гефсиманской рощи.
Недосчитавшись меня меж сущих,
Знай: я не в пекле, не в райских кущах.
Скажут, что сгинул – не верь газетам.
Я расщеплён на частицы Светом.
Взорван, просыпан под ясным взором
Горсткой молекул, невнятным сором.
Не извлекай же свой взгляд из ножен:
Только мгновенье – и уничтожен,
Став под сиянием бирюзовым
Голосом, стоном, моленьем, зовом,
Развоплощенный, вне тяжкой плоти,
Оклик мой тает на верхней ноте.
Скажут: ушел. Но уход – не тленье:
Аннигиляция, обнуленье,
Исчезновение в горних сферах,
Розовый дым в предрассветах серых.
Знаешь, я тогда был счастлив только тем, что мог прикасаться к твоей жизни: твоему таланту, твоей семье, сидеть за этим столом, слушать твою маму. Никогда в своей жизни я не был счастлив так, как в этой комнате в коммуналке. Даже, когда мы делили последний сухарь.
САША. Да. И тогда мама придумывала какой-нибудь конкурс на сложное правило.
ПЕТЯ. И Светка всегда выигрывала.
САША. Вечная отличница.
ПЕТЯ. А сухарь мы всё равно потом делили на всех.
САША (подавленно). Да. И всё кончилось в одночасье, со смертью мамы. Всё рухнуло, осталась только пустота.
ПЕТЯ. Ничего не кончилось. Все люди когда-то теряют родителей. Если бы на этом всё заканчивалось, мир не мог бы существовать.
САША. А вот я – не все. Я не могу чувствовать, как вы; не хочу писать, как вы; не желаю жить со штампами, как вы. Не вписываюсь я в ваши ряды и колонны.
ПЕТЯ. А в наших рядах и колоннах каждый не такой, как все, и в этом наша сила.
САША. В том, что вы строем ходите?
ПЕТЯ. Нет. В объединении разного. И поэтому я очень хочу, чтобы ты был с нами.
САША. Проблема в том, что я строем ходить не умею.
ПЕТЯ. Ты просто не пробовал. Это все умеют.
САША. Мир знает много примеров одиночек, которые попирали все законы и стали гениями.
ПЕТЯ. Для того чтобы попирать закон, над ним надо подняться, а ты до него не дотягиваешь. Это как раз то, о чём говорила твоя мама.
САША. Мама, мама... Все дороги ведут к ней. Если бы не ты, мы могли бы быть сейчас вместе.
ПЕТЯ. Да причём здесь я? Тебе никогда не приходило в голову, что если бы люди так легко могли влиять на вопросы жизни и смерти, то человечество уже давно бы вымерло? К счастью, этим распоряжается Бог.
САША. А-а-а! Ну наконец-то! Я всё ждал, когда ты заговоришь про своего любимого бога. Ты ж с ним каждое утро совещаешься. Интересно, что он тебе сказал сегодня: иди, Петенька, со мной, возжелай жену своего ближнего, укради и обрящешь?
ПЕТЯ. А перед Богом она тебе не жена. Ты не просил его защищать ваш союз, когда создавал его, а теперь уж поздно. Ты с таким же успехом можешь в ЗАГС пожаловаться. А молиться меня бабушка научила – ты знаешь.
САША (язвительно). Ага. За это ты её и бросил.
ПЕТЯ (удивлённо). Я её не бросал. Сначала за ней Светкина мама присматривала – я деньги высылал, а потом я её к себе забрал. Я думал, ты знаешь.
САША (растерянно). С того дня мы никогда не говорили о тебе, даже имени твоего не произносили. Так она жива?
ПЕТЯ. Да. Цветочки у меня на даче разводит.
САША. Дача, цветочки, газеты, пароходы...
ПЕТЯ. Яхта.
САША. Хорошо упаковался.
ПЕТЯ. Стимул был.
САША. Хотел Светку калачом заманить?
ПЕТЯ. Нет. Хотел быть достойным самой лучшей женщины в мире.
САША. Которая с другим живёт?
ПЕТЯ. Какая разница с кем она живёт, я-то ЕЁ люблю. Любовь от прописки не зависит. Всё, что я делал в своей жизни, я делал, чтобы дотянуться до неё.
САША. А тебя не смущало, что кто-то уже подтянулся?
ПЕТЯ. Да никуда ты не подтянулся, ты её до своего уровня опустил, а если тебя не остановить – вообще на дно утянешь.
САША. Считаешь, что я ко дну иду?
ПЕТЯ. Не сомневайся.
САША. А ты, значит, мне помочь решил.
ПЕТЯ. Знаешь, иногда надо до дна достать, чтобы было от чего оттолкнуться.
САША (закрывает лицо руками). Исчезни, Герасим. Сгинь. Изыди.
Медленно опускает руки. Петя делает приветственный жест.
САША. А-а-а... что ж так тошно-то...
ПЕТЯ. Это потому, что ты хочешь, чтобы тебе было хорошо.
САША (удивлённо, нетрезвым голосом). Да-а-а? А надо хотеть, чтобы было плохо?
ПЕТЯ. Нет. Надо хотеть, чтобы другим было хорошо. Это что-то вроде отмывания денег: пропускаешь свои желания через других, и они возвращаются к тебе... только чище.
САША. Ловко. Сам придумал?
ПЕТЯ (ухмыляясь). Куда мне... я только догадался, да добрые люди подсказали.
САША. Что ж ты, добрый человек, тогда над лучшим другом издеваешься? Давай, быстренько делай меня счастливым, и сам свой процент отхватишь.
ПЕТЯ. Я и пытаюсь тебя в сторону счастья развернуть. Видишь ли, там, куда ты идёшь, счастья нет. Там болото.
САША. Странное у тебя представление о помощи.
ПЕТЯ. А помощь разная бывает. Знаешь, накормить слабого – невелика премудрость. Для многих это, как воды напиться. А я хочу из слабого сделать сильного.
САША. Да ты прямо апостол Пётр.
ПЕТЯ. Нет, дружище, это работа для людей.
САША. А я считаю, что люди должны не мешать друг другу.
ПЕТЯ. А-а-а. Ну, это тебе в рай. А здесь все кому-то мешают. Место такое.
САША (грустно ухмыляясь). Да-а. Вот и мы с тобой стали друг другу мешать. Как же это могло случиться? Ведь когда-то полдня не могли врозь прожить.
ПЕТЯ. Потому что помогать перестали, а тут середины нет: если не помогаешь – значит, мешаешь.
САША. Хочешь сказать, что я должен тебе помочь увести у меня жену? А ты знаешь, что мы за эти десять лет даже ни разу не поругались?
ПЕТЯ. Ну что – плохо. Очень плохо.
САША. Кому плохо? Тебе?
ПЕТЯ. Да нет, вам плохо. Не было близких отношений, не было откровенности: она молча терпела всё, что её не устраивало, лицемерила, свои воображаемые грехи замаливала. Так и заболеть недолго. Да и тебе это на пользу не пошло... Ты вспомни, как мы с тобой ругались ночи напролёт, до хрипоты.
САША. Ага. Помнишь, как нас однажды из окна водой окатили?
ПЕТЯ. А у нас ещё на лавочке бутылка открытая стояла, и ты орал на весь двор: «Граждане, что же это делается? – и тут пиво разбавляют!»
САША. А потом Светка вышла в халате. Ох, и досталось же нам тогда.
ПЕТЯ. Видишь, тогда она не молчала. Да если бы в те времена она нас не гоняла, неизвестно, куда бы нас могло унести.
САША. А сейчас ты и без неё прекрасно справляешься, а я вот без неё сдохну.
ПЕТЯ. Сейчас ты с ней сдохнешь, потому что она молчит. Нет у тебя человека, который тебе правду скажет.
САША. А мне не надо чужой правды – у меня своя есть.
ПЕТЯ. А-а-а, своя будет есть, будет, пока всего тебя не сожрёт.
САША. И пить будет? ( Берёт со стола бутылку, пытается налить из неё в стакан, но обнаруживает, что она пуста). Пока всё не выпьет?
Кивает на Петин портфель.
САША. Давай, доставай. Знаю же, что ещё есть. (Криво усмехаясь). Не собирался же ты за одну бутылку у меня жену купить.
Петя смотрит на него с сомнением.
САША. «Как смеешь ты спорить со мною, со мною, с самим Балдою!»
Бьёт кулаком по столу. Петя подходит к столу, достаёт из портфеля ещё одну такую же, полную бутылку, ставит на стол, садится. Саша берёт её в руки, смотрит на неё с удовольствием, открывает, разливает по стаканам уже нетвёрдой рукой.
САША (поднимает свой стакан, разглядывает его). Давай выпьем за богатых.
«Присягаю: люблю богатых». Лучшие напитки, лучшие женщины. (Выпивает).
ПЕТЯ. А лучшие женщины не смотрят на то, сколько у мужчины денег.
САША (подмигивает). А на что они ему смотрят?
ПЕТЯ. Они смотрят, на что он ради неё готов.
САША. А-а-а. И на что же ты готов?
ПЕТЯ. Я готов исполнять её желания. Я готов бороться за неё.
САША. А я тоже готов бороться.
ПЕТЯ. А давай.
САША (криво ухмыляясь). Намекаешь, что ты меня совсем не боишься?
ПЕТЯ. Пока нет.
Берёт в руку свой стакан, делает им жест в сторону Саши, выпивает.
САША. На бзду меня хочешь взять, психо-мать твою-аналитик?
ПЕТЯ. Да мне б тебя хоть за что-нибудь уже взять. Надо же тебя из-под этого хлама как-то вытаскивать (кивает на папки). Где-то под этой кучей мусора есть ты, и я тебя откопаю.
Саша снова разливает виски, берёт в руки свой стакан, откидывается на стуле, сложив по-американски ноги на стол, начинает отхлёбывать из стакана.
САША. «Ковыряй, ковыряй, милый. Сунь туда пальчик весь». А можешь со страшной силой и в душу ко мне залезть. Валяй. (Снова отхлёбывает из стакана). Валяй, если не боишься.
Допивает, ставит стакан на стол.
ПЕТЯ. В твоей душе появилось что-то, чего мне надо бояться?
САША (резко опускает ноги, подаётся вперёд). Там боль. Вулкан боли, который то дремлет, то просыпается. Одно неосторожное слово – и всё. (Вскидывает руки). Фламбе! Рискуешь попасть под потоки лавы.
ПЕТЯ. Может, не надо так трагично? Знаешь, у меня ведь тоже был в жизни момент, когда я считал, что всё кончено.
Берёт в руки свой стакан, какое-то время крутит его задумчиво, затем резко выпивает и ставит на стол.
В ту страшную ночь в поезде я надрался, как идиот. Наутро, когда проводница вытолкала меня из вагона, мне показалось, что я оказался на другом свете. Все близкие и родные лица, даже родные стены – всё разом исчезло. Все, кого я любил, кто давал мне силы, все оказались отсечены. Как будто топливо перекрыли. Тебе трудно поверить, но для меня смерть Марь Андреевны тоже стала страшным ударом. А от того, что любимая женщина ушла к другому, просто хотелось выть, грызть вены, сдохнуть.
САША. Что ж не сдох? Не очень-то и хотелось?
ПЕТЯ. Знаешь, меня спасли, как ни странно, совсем простые житейские вещи: надо было куда-то идти, с кем-то разговаривать, где-то спать и что-то есть, осваивать новую работу, знакомиться с новыми людьми. А потом мне пришлось какое-то время работать с письмами, и я узнал, что такое настоящее горе.
САША. О-о-о-о! Ну ты, преуспевающий филолог, мог бы найти слова поинтереснее, чтобы меня отмотивировать на это дерьмо, которое называется жизнью.
ПЕТЯ. А я и не пытаюсь – она тебя сама отмотивирует.
САША. А ты не боишься, что она меня отмотивирует совсем в другую сторону?
ПЕТЯ. Нет, не боюсь. В любом случае от жизни смертность сто процентов.
САША. Какая прелесть! Ну просто радикальное лечение. Ты прямо доктор Смерть. Этакая лечебная эфтаназия, в воспитательных целях.
ПЕТЯ. А причём здесь я? Это ТВОЙ выбор.
САША. Вот это да! Я прямо вижу рекламу: «Мы подтолкнём вас, если вы застоялись на карнизе».
ПЕТЯ (кивает). Подтолкнём... К правильному решению.
САША (уже совсем пьяным голосом). Ах, да! Я совсем забыл: ты же один знаешь, как правильно, поэтому ты и решаешь. Великий душелюб и людовед. Знаменитый коллекционер и хранитель правил. Мы подберём вам правила на любой случай жизни. Какие там для меня? Разбейте в пух и прах проклятых конкурентов! Пух вашему праху! Человек человеку люпус эст. Ам-ням-ням-ням, шмяк-шмяк-шмяк-шмяк, да и шмыг-шмыг-шмыг-шмыг.
Берёт со стола бутылку, наливает в Петин стакан.
Давай, давай запей, чтобы не подавиться лучшим другом. Понимаешь, я корявый, весь в колючках, не отполирован вашими правилами, везде застреваю. Это вы гладенькие – куда хошь без мыла пролезаете.
ПЕТЯ. Зато нам легче притираться друг к другу. Видишь ли, правила существуют не для того, чтобы все стали одинаковые, как ты думаешь, а для того, чтоб можно было существовать рядом. Они создают гармонию.
Саша выливает остатки виски в свой стакан.
САША. А вот я одиночка. Исключение из правил. Или ты исключения из правил тоже не признаёшь?
ПЕТЯ. Ну почему же, вполне признаю.
САША. Значит, имею право?
ПЕТЯ. Конечно, имеешь.
САША. Вот спасибо.
ПЕТЯ. Да пожалуйста. (Поворачивается лицом к Саше). Живи один.
САША (вскидывается возмущённо). Но я люблю Светку, я не могу без неё.
ПЕТЯ. Тогда надо по правилам. Иначе, как видишь, не получается.
САША. А разве ты сейчас действуешь по правилам?
ПЕТЯ. Конечно. По твоим. По моим же ты не можешь.
САША (презрительно). По каким это по моим? У меня нет никаких правил.
ПЕТЯ. Так не бывает. Отсутствие правил – это тоже правило. Только я вижу, что когда его применяют к тебе, оно тебе не нравится. Как бы, мы за колхоз, но не в нашей деревне.
САША. Так значит, от своих правил ты готов отказаться, когда это удобно. Или это тоже одно из ваших гнилых правил?
ПЕТЯ. Ну, если тебя так волнует моё реноме, то я не нарушаю никаких правил. На Светку ты не имеешь никаких прав. Ни по земным законам, ни по небесным. Она всё ещё свободная женщина и имеет право сама выбирать. Как говорится, присягу не давала.
САША. Вот как.
Встаёт, очень нетвёрдой походкой медленно подходит к окну, какое-то время смотрит на улицу, опершись на подоконник, затем так же шатаясь снова подходит к столу, берёт в руки свой стакан.
ПЕТЯ (смотрит на него с тревогой). Послушай, я боюсь, что…
САША (перебивает его). А ты не бойся. Не бойся, мой писающий мальчик. Я не сдохну. «У меня сегодня много дела: надо память до конца убить, надо, чтоб душа окаменела, надо снова научиться жить»… Ты здорово разозлил меня, «мой первый друг, мой друг бесценный». Ты разрушил мой мир.
ПЕТЯ. Если бы ты его построил по правилам, его бы никто не смог разрушить.
Саша отходит в сторону, долго стоит со стаканом в руке, качаясь, глядя в пол.
САША. Ну что ж… «Прощай, дорогая. Сними кольцо, выпиши вестник мод. И можешь плюнуть тому в лицо, кто место моё займёт».
Выпивает залпом свой стакан, ставит его на стол, сильно шатаясь, подходит к дивану, ложится, отворачивается, закрывает голову руками.
Петя какое-то время сидит, опустив голову, облокотившись на свои колени, потом вздыхает, проводит рукой по лицу, встаёт и медленно, заложив руки в карманы, подходит к окну. Смотрит на улицу.
ПЕТЯ. Светкино окно… А вон наша лавочка. Надо же, ещё стоит. Сколько ночей я на ней провел, глядя в это окно, представляя, как она спит. Сколько раз я здесь благодарил Бога за то, что он послал мне такое чувство. С тех пор, как я в первый раз увидел Светку, вся моя жизнь наполнилась смыслом. Всё, что я делал, я делал только с одной мыслью: а ей бы это понравилось? Улыбнулась бы она? Мне всё время хотелось куда-то бежать и что-то делать, чтобы только увидеть, как загораются искры в её глазах и удивлённо хлопают ресницы. Никогда, ни одного дня я не позволил бы ей работать, чтобы никто не смог огорчить её, чтобы всегда в её глазах была моя живая вода... Долго не мог поверить, что из нас двоих она выбрала меня. Ты всегда был ярче, талантливее. Ты всегда умел создавать вокруг себя карнавал, и я видел, что ей это нравилось. Я видел, как она смотрела на тебя, когда ты в пятом классе – помнишь? – прямо на стене в школе написал:
Пусть крик мой из восторженной гортани
Вонзается в лохмотья облаков…
Моих полётов и моих мечтаний –
Достанет сотням душ на сто веков
Вдруг у него за спиной раздаётся мощный храп. Пётр резко оборачивается и замирает. Храп повторяется. Тогда он подходит к дивану, трясёт Сашу за плечо. Тот снова всхрапывает. Петя стоит в задумчивости, потом смотрит на часы, начинает медленно прохаживаться по комнате, подходит к письменному столу, берёт с него портреты в рамках, подолгу рассматривает их, задерживается возле книжных полок, проводит пальцами по корешкам книг, берёт в руки огромные старинные справочники, раскрывает, вдыхает их запах, гладит руками, обходит всю комнату, прикасаясь к вещам, иногда чему-то улыбаясь. За окном становится совсем темно. Снова смотрит на часы. Подходит к дивану, трясёт Сашу за плечо, безуспешно пытаясь разбудить, снова смотрит на часы. Походит к столу, берёт в руки свой стакан, но вдруг оборачивается к дивану, смотрит на Сашу задумчиво и ставит стакан обратно. Подходит к шифоньеру, достаёт оттуда плед, снова к дивану, достаёт у Саши из кармана ключ и укрывает его. Подходит к столу, наклоняется за своим портфелем и направляется к двери. Вдруг останавливается, резко разворачивается к столу, смотрит на пустые бутылки.
ПЕТЯ. За две.
Снова разворачивается, решительно подходит к двери, вставляет ключ в замок, щёлкает выключателем. Гаснет свет. В темноте хлопает дверь.