Запыхавшись, Крис и Кристина выскочили на лестничную площадку. Издали им еще раз вильнул белый хвост. Пес не сбежал, а буквально стек по ступеням, как сметана из разбитой банки. Только его и видели.
- Опять лестница! - поморщилась Кристина. - Ненавижу!
Крис пожал плечами. Он разделял ее чувства — с некоторых пор уходящие вниз ступени стали ему ненавистны, но что поделать, лифтов в пятиэтажках не предусмотрено. К тому же он побаивался, что Канг вместо седьмого уровня приведет их к антикварному магазину, к витрине, еще хранящей запах куклы-бабушки. А может, и к дому ее нового владельца... Позавчера Кристиан как бы невзначай прошел мимо «Антика Семафора» и убедился, что куклу купили.
Но он не стал делиться своими сомнениями с подружкой.
- Ничего, всего два этажа. Спустимся как-нибудь, - подбодрил он ее и храбро поставил ногу на первую ступеньку. - Хорошо, что я не на пятом живу!
От знакомого ощущения невесомости заныло все тело — даже зубы. Одна рука сама поймала ладошку Кристины и стиснула ее холодные от страха пальцы, а вторая — судорожно уцепилась за перила. Чтобы отвлечься он решил считать шаги.
«Одиннадцать, двенадцать...»
На лестнице почему-то не горели лампочки. Вряд ли кому-то удалось расколотить их сразу все, так что, наверное, проблема с проводкой. В темноте ребята с трудом видели друг друга и уж совсем не удавалось рассмотреть, чем вымазаны перила — липкие и склизкие. Гадость какая-то.
«Сорок пять, сорок шесть...»
При этом за окошками клубилась рассветная серость — но такой желанный свет не проникал внутрь, а оставался внутри узкой оконной рамки, чем-то вроде витража на стене.
И под ногами — мягко. Словно не по жесткой плитке ступаешь, а по рыхлой земле.
Он сбился со счета.
- Крис! - в голосе Кристины звучала паника. - Сколько, ты сказал, этажей? Почему мы так долго спускаемся?
- Да, правда, - он остановился, беспомощно озираясь. - Наверное, потому что мы идем не вверх, а вниз. Мы поднимаемся на самом деле, а не спускаемся.
- А почему так темно? И куда делся Канг?
Казалось, еще чуть-чуть, и она расплачется. Этого только не хватало!
- Не знаю, наверное, удрал вперед. Надо в следующий раз взять его на поводок.
Шутка, конечно, но не лишена смысла. Без Канга они оба чувствовали себя слепцами, от которых сбежала собака-поводырь.
- Как он мог бросить нас одних в таком месте, Крис?
- Тише, тише, это просто лестница.
«...лестница Яакова», - внезапно понял Кристиан. Они уже не в его доме.
- Мы в межмирии, - сказал он подружке.
Тихо. Холодно. Пахнет плесенью и стоячей водой, как в погребе. Их пальцы переплелись еще теснее.
- Как здесь страшно, - пискнула Кристина. - Никак не привыкну.
- Не бойся, держись за меня крепче. Это всего навсего переходное пространство. Здесь ничего нет. Ничего опасного, - успокаивал ее Крис и, хоть и хорохорился, у самого сердце прыгало, как лягушка в пустом ведре. - А сейчас нам нужно наверх — на седьмой уровень. Так что мы правильно идем.
В этом он, впрочем, сомневался. Пока Кристиан считал низ низом, все было нормально, но стоило сместить внимание — и мир опрокидывался. Подъем превращался в спуск. Да еще почти физическая мука, причиняемая невесомостью. Головокружение и неприятное чувство падения-полета не давали сосредоточиться, мешали думать. Они истончали тело, делая его длинным и хрупким, как иголка. А пейзажи за окошками, как назло, белели туманно и смутно — совсем не похожие на золотые раздолья седьмого уровня.
Очень скоро Крис понял, что семь — число условное, а может, условным было понятие уровня, потому что оставшихся позади лестничных площадок он насчитал никак не меньше трех десятков. И конца им не предвиделось. За окнами то рассветало, то темнело. Одни — точно слезами, залитые дождем, другие — затянутые не то облаками, не то клубящимся дымом... В блестках звезд или серебряные от лунного света. Они манили, каждое по-своему, обещая новый опыт и одновременно пугая неизвестностью.
И вдруг он воссиял впереди — солнечный прямоугольник, нестерпимо пламенеющий и слегка подкрашенный закатным багрянцем. Яркий до ломоты в глазах. Кристиан зажмурился — солнечная яркость словно пронзила его насквозь, так неожиданно она возникла посреди темноты.
Как две глупые бабочки, друзья устремились к этому неземному сиянию. Легко взбежав по ступеням — и откуда только силы взялись — они приникли к золотому оконцу.
- Это седьмой уровень, да?
На стекле алмазными каплями переливалась пыль. Залитое густым светом лицо Кристины казалось неожиданно взрослым, серьезным и прекрасным, точно на картине какого-нибудь древнего мастера. Оно, будто написанное маслом, оранжево лоснилось в обрамлении гладких червонных прядей, и даже видны становились тонкие прожилки на щеках и на лбу, словно краска в некоторых местах потрескалась.
- Да, наверное, - промямлил Крис. - Я думаю, седьмой.
Он и сам не мог бы сказать, что его смущало. Чересчур насыщенные цвета? Болезненная резкость и одновременно мутная дымчатость, тяжелое, грозное дыхание красоты?
Но его подруга уже пыталась отодвинуть шпингалет, который заржавел и никак не хотел трогаться с места. Впрочем, все это — лестница, задвижка, пыльное стекло — скорее всего, было набором символов. Совсем другие вещи, в сознании человека принявшие вид знакомых предметов.
Наконец, шпингалет поддался. Неприятно скрипнув, окно распахнулось, и ребята вывалились в закатный мир.
Свист в ушах. Мгновенная темнота перед глазами. Приземление получилось жестким. От удара о плотный грунт Кристиан очнулся, поднялся кое-как и поискал взглядом Кристину. Она сидела в пяти шагах от него, потирая ушибленное колено.
Оба находились на чем-то вроде маленького горного плато, по обеим сторонам которого вздымались острые, черные в оранжевом свете вершины скал, а впереди, в глубоком каньоне, шумела река. Через невидимый поток дугой выгибался мостик — вроде, каменный, но издали трудно разглядеть. Он даже не похож был на рукотворный — просто нечто выпуклое упало, соединив два берега, обломок скалы, может быть.
- Крис, я повредила ногу!
- О, Господи, этого еще не хватало! Ты можешь идти?
Он подбежал и помог ей встать.
- Вроде, могу, - она сделала два неуверенных шага. - Ничего, только наступать немного больно. Где это мы?
- Не знаю, - честно ответил Крис.
Мир вокруг них уже не выглядел золотым. Чудовищным костром полыхавший закат вступал в последнюю, темно-багровую стадию, и пейзаж становился еще резче и контрастнее - красно-черным. Других цветов не существовало — их съел монохромный свет.
Только на другом берегу каньона что-то нежно сияло, какой-то блик, а может, тень... нечто, подобное легчайшей шелковой накидке, окутавшей заросли не то высокой травы, не то кустов.
- Неужели это и есть седьмой уровень? - Кристя поежилась. - Мне здесь не нравится. Неуютно как-то. И холодно.
Кристиан кивнул. Холод ощущался непривычно. Воздух на горном плато казался плотным и вдыхался тяжело — но температура его была едва ли ниже комнатной. Однако, где-то внутри, в районе солнечного сплетения, их обоих знобило. Как будто кровь текла медленнее, стала вязкой и плохо согревала тело — особенно, сердце.
- Во сне я видел его не таким, - признался Крис. - Тут должна быть березовая роща... и мостик через реку... собственно, мостик есть...
- Да и роща тоже.
Она махнула рукой в сторону каньона.
- Где? - прищурился он.
- Да вот.
И правда, то, что увиделось ему кустарником, вдруг засверкало издали белыми стволами, и даже зарубки на них как будто прорисовались. Темные горизонтальные черточки на снежной бересте. Кристиан недоверчиво покачал головой.
- Что-то здесь не то. Не мираж ли там, на другом берегу? Мне только что чудилось этом месте что-то другое.
- Давай подойдем поближе? - предложила Кристина. - Все-таки сон — это сон. На самом деле все может быть иначе.
Мостик оказался не очень скользким и лишь слегка выпуклым. Тем не менее, ребята шли по нему осторожно, крепко держась за руки. Камень под ногами крошился — мягкий, как мел — и каждый неверный шаг мог увлечь в пропасть.
И хотя Кристиан знал, что вниз смотреть нельзя, он все-таки не удержался и заглянул в каньон. С высоты река выглядела неглубокой, но стремительной, как все горные реки. По узкому руслу бежал непрозрачный, словно чернила, поток, а два почти отвесных склона были сплошь усеяны норами, похожими на те, в которых обычно селятся стрижи или ласточки-береговушки. Крис невольно поднял глаза к небу, ожидая увидеть птичек, и чуть не оступился. От вида горячих рубиновых облаков, пирамидой уходящих ввысь, у него закружилась голова.
- Похоже, здесь живут ласточки, - сказал он Кристине, пытаясь скрыть свой испуг. - Знаешь, что я вспомнил? Как-то летом мы с бабулей снимали домик в деревне, и там был такой же склон, весь дырявый, будто кусок сыра. Они там строят гнезда, представляешь? На этой крутизне. Зато никакая кошка не доберется. А перед дождем, знаешь, так и боишься, что они чиркнут тебя по волосам — так их много, этих стрижей, и так они низко летают.
- Не надо, Крис, - она так сильно вцепилась в пальцы друга, что чуть не проткнула ему кожу ногтями. Закусила губу... И зачем только девчонки отращивают такие когти? - Не надо сейчас о гнездах, ладно? Смотри лучше под ноги. Если упадешь, я тебя не удержу.
Он взглянул в ее побледневшее от страха лицо и устыдился своей пустой болтовни.
Понемногу дрожь в сердце успокаивалась — должно быть, друзья привыкали к новому миру. Кристиану уже чудилось, что он узнает рай из своего сна. Вот, за мостом, березовая роща. Березы, правда, какие-то странные. С розовыми от закатного света стволами, прямыми — в черных горизонтальных зарубках, но ветви не плакучие, а жестко растопырены вверх. И что на них? Не листва, а как будто хвоя? Длинные-длинные иголки, из-за которых ветки напоминают ершики для мытья бутылок. И растут чудные деревья на голых камнях. Неужели так бывает?
Он пытался сообразить, как выглядели березы его сна, но с памятью тоже что-то случилось. Она таяла под жесткими лучами заката, бледнела, становясь ноздреватой и рыхлой, как мартовский снег. Это было так, как будто находясь в одном сновидении, пытаешься вспомнить другое. Не вспомнишь. Они — точно параллельные реальности. Одна отрицает другую. У спящего слабый ум, зато интуиция обострена до предела.
Кристиан щурился на колючие березовые кроны, на умирающее солнце и думал: «Мы у цели. Сейчас тропинка повернет, и будет рубленая изба, а в ней — горница с музыкальной шкатулкой. Или с ее голограммой, все равно. Может быть, и голограмма поможет или хотя бы даст какой-то ключ... Все равно, у нас нет другой зацепки». Он вглядывался в пеструю мешанину стволов, по которым пробегали то темные, то светлые полосы, и лес виделся ему словно в окно стремительно летящего поезда. Переменчивый и зыбкий. Гаснущий по мере того, как гасло вечернее небо.
Кристиан так и не понял, свернула тропа или нет, но дом вдруг появился, словно из ниоткуда. Как будто впереди рассеялся туман. Но нет, это был не тот дом, или с ним что-то произошло. Стены, будто обугленные, без крыши. Только кое-где, словно в насмешку, через них перекинуты длинные палки. Разболтанная дверь. Не изба, а какие-то развалины. На полу — мелкое и острое каменное крошево, колет даже сквозь подошвы кроссовок. Такое ощущение, что босиком идешь по гальке. И посреди самой большой комнаты — если ее можно так назвать — торчком стоящий камень. Весь облитый солнцем, как что и не рассмотреть, что он такое. Крис изумленно огляделся.
- Ну? - Кристина толкнула его под локоть. - Мы пришли? И где шкатулка? Я ничего тут не вижу — только этот пень. Может, под ним? - спросила она подозрительно.
Друзья приблизились к огромному пню - не пню или камню - не камню. Сперва Крис подумал, что перед ними сидячая статуя — зеленая от времени, отсыревшая от дождей и такая старая, что мох пророс через уши и ноздри. Лицо, складчатое, как морда бассета, но, вроде бы, человеческое. Хотя кто его разберет. Толстый, в щербинках, нос. Борода — густая и грязная, до земли. Кальциевые наросты закупорили глаза.
- Вряд ли, - вздохнул Кристиан. - Ничего под ним нет. Боюсь, это совсем не тот уровень, который нам нужен. Я думаю, надо возвращаться. Скоро стемнеет, и как мы пойдем через лес?
И вдруг скульптурка — не то чтобы шевельнулась — но как будто слабо вздохнула. Не от ветра, потому что ветер внутри дома не ощущался, гасимый стенами, а просто сам по себе колыхнулся мох в ноздрях. Прошелестела тихо, но отчетливо чужая мысль — как будто на незнакомом языке. Впрочем, тем и хороша телепатия, что язык мыслей — понятие условное. Человек обычно воспринимает суть, а не слова.
Шелест повторился, на этот раз настойчивее.
- Кто здесь? Кто здесь? - словно спрашивал писклявый старческий голос.
Зеленые губы при этом не разомкнулись.
- Ой, - вскрикнула Кристина, отшатнувшись. - Господи, Крис, он живой!
- Да, правда. Живой.
Кристиан был шокирован не меньше нее и, как обычно случалось в подобной ситуации, впал в ступор.
- Мальчик? Девочка? - вопрошал голос. - Кто вы? Откуда вы? Я не могу вас увидеть. Пожалуйста, ответьте мне! Я не могу пошевелиться. Где вы? Мальчик! Девочка!
Ребята осторожно обошли вокруг статуи, которую Крис уже окрестил про себя «старичком-боровичком». Откуда-то из детства всплыло в памяти это смешное имя. Понемногу страх уступил место недоумению и даже — состраданию. Окаменевший старик был, очевидно, совершенно беспомощен и для них не опасен.
- Мы из другого мира, дедушка, - вежливо ответила Кристина. - Ищем музыкальную шкатулку-камертон, ту, что настраивает вселенную на единое звучание. Вы не знаете, где она?
- Камертон... камертон... шкатулка-камертон...
Мысль «боровичка» испуганно заметалась, и теперь в ней чувствовались и боль, и растерянность, и жалобные, суетливые нотки. Несчастный как будто силился и не мог что-то понять.
- Не знаю я ни о какой шкатулке, - проскрипел он, - вообще, ничего не знаю. Ни какой год на дворе, ни что за мир вокруг. Я очень старый. Мне, наверное, лет двести или триста, но я давно уже сбился со счета.
«Судя по виду, ему может быть и все шестьсот, - подумал Крис. - Наверное, он все-таки не человек. Люди столько не живут».
Тем и плоха, однако, телепатия, что мысль, даже не высказанная вслух, ловится собеседником на лету.
- Я человек, не сомневайся, мальчик. Такой же, как и ты. Вернее, был таким же, пока не задумался о смысле жизни.
- О! - воскликнули одновременно Крис и Кристина, потому что больше тут и сказать было нечего.
- И это оказалось началом конца. Ну, сначала все выглядело безобидно. Я начал читать книги, изучать всякие философские течения. Увлекся религией, потом отказался от нее. Я был в те времена, как ты, мальчик, студентом...
- Я школьник, - возразил Крис.
Скрипучий голос замер, споткнувшись, и «боровичок» оцепенел. Вероятно, он и не подозревал, что перед ним — дети.
- Он заснул, - прошептала Кристина. - Что будем делать? Растормошим его, чтобы досказал? Или пойдем, ну его?
- Пусть доскажет, интересно, - шепнул в ответ Кристиан и боязливо, точно страшась обжечься, тронул замшелое плечо.
- ...понял, что мысль — есть враг просветления, потому что любой ментальный выброс приковывает нас к земле, как галерного раба к кораблю, - проскрипел старик, и это прозвучало так, словно кто-то снова настроил сбившийся радиоприем.
- Какой выброс? - переспросила Кристина, но «боровичок» ее как будто не слышал.
- Чтобы воспарить, нужно отказаться от сознания, то есть, создать внутри себя абсолютную пустоту. Вакуум. Стать воздушным шариком, внутри которого — ничто. Только такой шарик способен взлететь и достичь высших миров.
При этих его словах ребята переглянулись и пожали плечами. Никакой лестницы Яакова, а только безмыслие и пустота... Можно ли придумать что-то более нелепое? Хорошо, что старик не видел выражений их лиц, а то, вероятно, обиделся бы. Хотя, возможно, ему было все равно.
- И я начал медитировать, - вещал он, все так же неторопливо. - Сперва понемногу. Запирался на целый день в комнате, занавешивал окна и сидел один — в темноте и тишине. Старался не думать ни о чем, но мысли все равно лезли в голову, как тараканы. Потом увеличил сеансы до нескольких дней. До недели. Запасал продукты — мне тогда еще нужно было есть — и удалялся от всего. Понемногу у меня стало получаться. Я представлял себе яркий свет, как он заполняет меня всего — от затылка до кончиков пальцев на руках и на ногах. Это, конечно, тоже мысль, но пустая. Она ни о чем, и я позволял себе ее думать, вытесняя таким образом остальные. Потом я уехал из города и поселился в лесу... Вдали от людей, от шума, от всяческой суеты, сидел и не двигался, и гнал от себя любые размышления, оставляя только свет. Но и свет постепенно испарялся, и воцарялась пустота... У меня почти получилось! - воскликнул он внутренне, и друзья вздрогнули от неожиданности. - Я почти вышел из бренного тела и воспарил над собой. А тело почему-то стало проваливаться... куда-то вниз, все глубже и глубже, и я вместе с ним. Оно отяжелело, лишенное души. А душа-то вилась над ним — за ниточку привязанная.
- Дедушка, а почему вы такой зеленый? - поинтересовалась Кристина.
Ответом ей было что-то вроде печальной улыбки, хотя губы скульптурки так и не шелохнулись.
- Зеленый? А это, девочка, я делал себе инъекции хлорофилла, чтобы питаться, как растение — солнечными лучами. Не хотел, видишь ли, отвлекаться от медитации на всякие.. кхе... физиологические процессы. И вот, - закончил он свой грустный рассказ, - так я очутился здесь. А когда захотел открыть глаза и посмотреть, куда попал, то они не открылись, потому что заросли. И уши почти затянулись мхом. Я слышу ваши мысли, мальчик и девочка, но не речь. Вы очень громко думаете. Так вот. Я так долго медитировал, что успел состариться. Не умер, но ослеп, оглох, и меня парализовало. Наверное, я все-таки достиг просветления, вот только не понимаю — зачем оно мне теперь? Я даже не способен оглядеться вокруг и узнать, что это за мир. Он странный. В нем нет людей, а есть какие-то черви. Когда становится холодно — вероятно, ночью, я ведь слепой и не вижу света — они ползают по мне, и я не могу их прогнать...
При упоминании червей Кристина вздрогнула, да и Крису сделалось не по себе. Только этого еще не хватало! Оба невольно подняли глаза к облакам — уже изрядно потемневшим, тускло-красным, как догорающие угли. Надо торопиться, кто знает, сколько длятся в этом мире сумерки?
И опять старик услышал их мысли.
- Мальчик! Девочка! Не уходите! Я так долго ждал хоть кого-нибудь. Поговорите со мной еще — я так соскучился по людям. Помогите мне! Пожалуйста! Я не могу разбить эту проклятую скорлупу...
Переглянувшись, друзья стали пятиться к двери. «Боровичок» продолжал отчаянно вопить в их головах, но за порогом его крики смолкли. Как будто кто-то резко крутанул ручку настройки радиоприемника, и в эфире воцарилась тишина.
Они шли обратно, по той же, петляющей среди стволов тропинке. Вернее, они надеялись, что идут обратно — на пути то и дело попадались развилки, и каждый раз приходилось интуитивно выбирать правильную дорогу. Темнота медленно, но неумолимо сгущалась, а небо сквозь колючие кроны мерцало желтым.
- Жалко его, - говорила Кристина. - Какая глупая судьба! Растратить всю жизнь, чтобы узнать, есть ли в этой жизни какой-то смысл!
- Да, жалко, - соглашался Крис. - Но ведь он получил, что хотел. Правда? Хотел стать растением — и стал им. Стремился к одиночеству и пустоте — и теперь у него этого добра сколько угодно. Он может медитировать хоть двадцать четыре часа в сутки, этот старый пень — а что ему еще делать?
- Ой! - вскрикнула вдруг Кристина и шарахнулась назад, чуть не сбив его с ног. - Я на что-то наступила! На что-то мягкое.
- Тише ты. Не шуми, - Кристиан обнял подружку за плечи и почувствовал, как она дрожит. - Тебе померещилось. Ну, что там?
Он вгляделся в смутно темневшую внизу тропу — ее как будто пересекали черные, кривые корни. Они чуть заметно шевелились, а может, так казалось, потому что раскачивались в вышине игольчатые ветви и плясали на ветру тени. Черт бы побрал этого «боровика» с его рассказом о червях! Нагнал страху.
- Пойдем, - уговаривал он Кристину, - мы не можем здесь оставаться. Скоро наступит ночь.
Теперь они продвигались еле-еле, перешагивая через подозрительные черные полосы. То, что совсем не пугало днем — густое, будто ватное безмолвие, пропитавшее лес — теперь внушало ужас. «Не случайно «боровичок» провалился именно сюда, - размышлял Крис, — в этот мир бездействия и пустоты. Наверное, такие медитирующие бездельники и создают подобные миры».
Ни звука не раздавалось, только чуть слышно шмыгала носом Кристина. «Опять плачет, что ли?» - с тихим отчаянием думал Крис. У него уже не оставалось сил утешать подругу. Тишина давила на барабанные перепонки, закупоривала уши плотнее мха. Хоть бы пичужка какая прочирикала или дятел отстучал дробь. Впрочем, здесь, наверное, нет птиц.
«Постой-ка, - возразил он сам себе. - А как же ласточкины гнезда на обрыве?» О том, чтобы в темноте пройти над пропастью по скользкому мосту, страшно было даже помыслить.
«Ладно, придумаем что-нибудь. Главное, выбраться из леса».
Замечтавшись, он наступил на корень, и тот, неприятно хлюпнув, цепко обвился вокруг его лодыжки. Кристиан дернул ногой, стряхивая ползучую тварь, и зажал рот ладонью. Он сам едва сдерживался, чтобы не закричать.
Они блуждали так, наверное, больше часа.
- Крис, я хочу проснуться, - всхлипнула Кристина. - Не может быть, чтобы все это было на самом деле! Ведь не может?
- Хорошая идея, - пробормотал тот. - Проснуться. Только как?
Можно ли управлять реальностью, как сном, по системе Игоря?
Он закрыл глаза и, задержав дыхание, медленно досчитал до десяти. Когда снова открыл их— вокруг был все тот же лес. В почти кромешном мраке стволы берез отливали серебром, как прямые и высокие металлические сваи. На одно кошмарное мгновение ему почудилось, что он снова оказался на территории завода. Только ночного — темного и неподвижного, еще более жуткого, чем днем. Завод-монстр, огромный, как Вселенная, заполнивший собой всю Вселенную. Кристиан изо всех сил сжал кулаки, так что ногти вонзились в ладони. Еще сильнее... до крови... Нет, не помогает.
- Канг! - неожиданно воскликнула Кристина. - Канг, милый! Где же ты был? Как хорошо, что ты здесь, Канг! Скорее, выведи нас отсюда!
Крис вгляделся в сплошную темень, но не сразу увидел пса, только вдали на дорожке мелькнул беловатый сгусток тумана. Подпрыгнул, вильнул в сторону — и радостно понесся им навстречу.
- Канг, дорогой, - Кристя смеялась и плакала, отворачиваясь, а белый мастиф, поднявшись на задние лапы, положил передние ей на плечи и норовил лизнуть в лицо. - Мы спасены, Крис!
В этом мире пес выглядел каким-то призрачным, легким, чуть ли не прозрачным. Он как будто не мог здесь полностью материализоваться. Кристиану казалось, что сквозь собачьи бока просвечивают березовые стволы и корни на дороге, чем бы те ни были. Он протянул руку, чтобы потрепать Канга по холке, и его пальцы словно окунулись в росистую траву. Влажная прохлада — и все.
Наверное, поэтому, пес не открыл перед хозяевами портал, а повернулся, и, взмахнув хвостом, неторопливо затрусил по тропинке. Ребята поспешили за ним. Отстать сейчас — значило снова потеряться.
Лес расступился, словно кто-то отдернул занавеску, и тьма сменилась пепельной серостью. Они остановились у моста, горбатого и как будто плюшевого в неверном ночном свете. Над их головами тускло мерцало небо, лишенное звезд.
- Кристя, держись за меня. Попробуем перейти на ту сторону, - сказал Кристиан и ступил на мост.
Лучше бы он этого не делал! Темно-серое плюшевое покрывало вмиг ожило, всколыхнулось, как рожь под порывом ветра, и взвилось в воздух, накрыв ошеломленных ребят душной, тяжелой тучей. Не хлопали крылья, не раздавались птичьи крики — наоборот, тишина стала еще плотнее, сгустилась в пух, вездесущий и невесомый, лезущий в нос, рот, глаза, уши... Дико взвизгнул и завыл Канг, но тут же захлебнулся, проскулил тихо и замолчал. Крис задыхался и отплевывался, молотил руками по сплошной, податливой массе — перьев, пуха и Бог весть, чего еще, мягкого, как пластилин.
Стоя на четвереньках, он пытался отползти назад, чтобы не свалиться с моста, и тонул... тонул в стае вирров, и, не в силах вдохнуть, почти терял сознание. Он уже попрощался со всем, что дорого: с бабулей, с Кристей, с Лизой и даже с мамой — да, он простил ее, потому что не оставалось больше времени на обиду, а только на любовь — когда чья-то рука схватила его за плечо и выдернула из этого кошмара.