- Представляешь, в Афинах обещали снег...
- И как тебе такой прогноз?
- Я однажды видел снег на Синтагме. Давно, когда еще жил в центре. Утром Парламент и музей, и пальмы тоже - все было белое. Красиво очень. И очень холодно. И странно.
- Может, климат меняется?
- Может. Если меняется все, то почему бы и климату не поменяться тоже.
Этот город - словно древнегреческий миф. В него тоже временами сложно поверить. Мы идем по разбитым улицам центра, который будто вчера бомбили. Ты говоришь, что еще десять лет назад здесь было светло, и можно было гулять хоть всю ночь.
Среди потухших фонарей площади Монастираки три негра громко пытаются продать гашиш четвертому. Мы быстро проходим мимо.
Ты здесь вырос. Здесь - и совсем не здесь. Так тоже бывает.
Мы пьем вино в маленькой таверне за рыбным рынком, который в двеннадцать ночи уже, конечно, закрыт. На сцене хрупкая ироничная девушка играет на каких-то древнегреческих гуслях, которые столь безумно сложны, что уже почти всеми забыты. Древняя, как время, мелодия, подвластна лишь тем, кто не сдался...
Рядом бородатый мужик перебирает пальцами струны огромной виолончели, а прямо перед нами с энтузиазмом колотится в барабанную установку патлатый чел, похожий на Чудовище из "Улицы Сезам". Девушка начинает петь, и я ни слова, конечно, не понимаю, но слышиться мне что-то очень далекое, звездно-пустынное, и свободное, как ветер, раскачивающий дикие зеленые звезды над Южным Синаем. О них я рассказываю тебе уже после, в вагоне метро, расписанном граффити. Это последний поезд, он идет сквозь афинскую ночь, в нем холодно, и ты меня слушаешь, обнимая.
По вагону, шатаясь, проходит бледнющий парень с плакатом. Он то и дело припадает к стенкам, закатывает глаза и стонет.
- Смотри, он же помрет сейчас. Может, скорую ему вызвать? - говорю я.
- Это театр.
Поезд останавливается, парень, пошатываясь выходит. Оглядывается, съеживаясь, на стеклянные двери. И, стоит им только закрыться, бодрой рысцой убегает в ночь.
- У моей бывшей девушки был брат, наркоман... Мы пытались что-то для него делать, развлекать, отвлекать. Я с ним возился, даже когда мы уже расстались... Мы с ней долго были вместе, очень долго...
Так. Твои бывшие девушки - не мое дело. Вчера было вчера. Это касается меня, тебя, и даже афинской погоды.
- Так что с тем парнем, который брат? Вы общаетесь?
- Нет. Он умер в итоге. Вколол себе что-то, или переколол, или недоколол, не знаю... Короче, нашли его, уже все, в брошеном доме где-то на окраине. Мне после этого не жалко наркоманов. Жить или умереть - в их случае добровольный выбор.
Я некоторое время молчу, рисуя круги на запотевшем стекле вагона. Почти через полстанции решаю все же сказать то, что думаю. Потому что если уж любить человека, то вместе с мнением. А если не любить, то и отсутствие мнения уже не поможет...
- Знаешь, зависимость - штука такая. От нее очень тяжело излечиться. Человек должен этого захотеть действительно сильно. Чтобы в самые черные дни ответ на вопрос "Зачем" становился тем волоском, который удерживает на краю вечной пропасти...
- Ну да. Если у самого человека нет настоящей мотивации, извне его жизнь уже никто не изменит...
- Точно.
Согласие несогласных. Так же гармонично и сложно, как греческий алфавит. Выглядит непостижимо, однако - работает.
Мы выходим почти в конце ветки, возле олимпийского стадиона. Когда-то, еще лет пять назад, здесь был унылый пустырь, покрытый колючками и шприцами. Сегодня - благообразный обжитой пригород: двухэтажные домики с черепичными крышами, белые занавески на окнах, маленькие уютные бары и кабачки. Сюда перебрались коренные жители центра Афин - подальше от граффити, туристов и полночных любителей героина. На улицах в этот час уже никого, только мы, взявшись за руки, идем, поглядывая на огоньки рождественских елок - в некоторых домах их уже нарядили.
- Знаешь, лет до тридцати я работал, как сумасшедший. Приходил домой, мозг настолько кипел, что не понимал, о чем спрашивают. Если было вообще, кому спрашивать... Без выходных, отпусков, праздников. Деньги-денги-деньги. Которые мне было некогда тратить. Однажды мне позвонил школьный приятель, и позвал в поход на выходные. Я долго не мог понять вообще, что ему от меня надо. Выходные? Поход? Что, правда, взрослые люди так делают? С друзьями? Ого, у кого-то еще есть друзья... А где мои друзья? Неужели не все они живут в офисе без перерыва на обед? Сходил с ним тогда на этот треккинг по горам вокруг Афин. Чуть не сдох, если честно. Физически. Но было классно: болтали, пели песни, потом пообедали в маленькой таверне... Проснувшись следующим утром, я ощутил, что у меня есть тело... И что оно сильно не в форме... И еще - что есть другая, другая жизнь. Через несколько месяцев я уволился. Слетал тогда на неделю в Бангкок - мой первый отпуск чуть не за десять лет. Вот его оттуда привез...
Он - это огромный, во всю стену, сияющий Будда в гостиной. Очень необычный портрет - черты тонкие и изящные, в этом лице будто слились мужское и женское. В мягкой улыбке - ожившие доброта и понимание, а макушка перетекает в золотое облако, будто соединяясь с космосом.
У тебя дома белые стены и белая мебель. И репродукции Климпта. И еще такой идеальный порядок - из уважения к нему я боюсь ненароком что-то помять или передвинуть. Эта квартира новая, ты въехал несколько лет назад.
Твои вещи сложены в шкафу по цветам и размерам. Выпив кофе, ты тут же моешь за собой чашку. Малейшая крошка с пола подбирается ручным пылесосом. На плите - склад из офисных папок, а в холодильнике - йогурты и банан.
- Я не готовлю дома - устаю сильно на новой работе, да и отмывать потом все... Нафиг. Хотя, честно, я не понимаю, откуда столько усталости. Раньше я приходил в глухой ночи и падал спать. И то не был такой задолбанный, как сейчас, когда график до пяти тридцати. Представь, я, когда только начал работать на новом месте, приходил домой в шесть, садился на диван и удивлялся: еще столько времени до конца дня, чем только люди занимаются? Честно говоря, я даже не хотел никуда наниматься после Бангкока. Но лучший друг открыл компанию, и стал звать...Я почему-то согласился. Сам не очень понимаю, почему. Вообще, ощущение, что скоро греки начнут работать исключительно на оплату налогов. И что я старею...
Везде бумажки с часами и датами, твой отпуск расписан на несколько лет вперед. Меня на два дня вписали к тебе общие друзья.
Я здесь уже третью неделю.
В первый день ты, естественно, задал мне этот вопрос:
-Кто ты по жизни?
- Я? Возможно, уволившийся проектный менеджер, который пишет роман и сбывает свои мечты. А о чем ты мечтаешь?
- Я с детства мечтал жить на небольшой яхте. Не быть привязанным к одному городу, имени, адресу. Чтобы взял, и, когда захотел - снялся с якоря и поплыл, куда тебе больше всего захотелось поплыть... Пока от этой мечты - только салфетки с якорем на столе, вон они, видишь?
Ты усмехаешься.
Вижу.
Ремешок слишком тесный, и впивается тебе в руку. Замечая это, я каждый раз снимаю с тебя часы. День на третий ты перестаешь возражать.
Ты знаешь, что я в разводе. Я не вдаюсь в детали.
Пару раз за день я присылаю тебе на рабочую почту фото заснеженной Москвы. Ты смешно пугаешься - "О Госпади, минус пять?!" - и называешь меня Снежной Королевой.
Иногда, пронувшись ночью, ты вдруг усмехнешься, почти как Будда на картине в твоей гостиной, и тихо произносишь:
- Как же все это странно...
Такое чувство, что я знаю тебя всю жизнь.
Мой самолет ранним утром. Ты хотел меня проводить, но я ухожу, пока ты еще спишь, оставив на память пару прочитанных книг - хороших - и невесомый поцелуй в краешек губ.
Ранним утром Афины белы, словно чистый лист - прогноз сбылся на сто десять процентов, и город в снегу по колено.
Самолет взмывает к солнцу, прорвавшись сквозь свинцовые облака. Я улыбаюсь - лучам, которые всегда существуют, даже за тучей. Мечте, которую я лечу сбывать. И той картине, что я увидела уже через порог, закрывая твою дверь.
Носки на ноутбуке, свитер на столе, в раковине - гора посуды, на диване - блюдо с остатками лазаньи. Которую мы вчера готовили вместе.
И пока я любуюсь солнечными лучами, Мастер Снег на площади Синтагма ходит по нашим следам, тщательно стирая обрывки старых, отживших свое, историй.