«Вихрем слова на осколки разбиты. Красным и черным мне сердце раскрасьте.
Выйду, танцуя, на лезвие бритвы в медленный ритм удержания страсти».
В мире существует множество риторических вопросов, ответы на которые практически отсутствуют или каждый имеет свой ответ. В этом контексте у меня есть грустная, реальная, история. В рассказе Алексея Толстого «Граф Калиостро» (фильм «Формула любви») персонаж сделал вывод, что любовь — это возможность без раздумий отдать жизнь за близкого человека. Есть здесь нечто мистическое и героическое, а быть может, трагическое. Словом, история, которую я хочу рассказать, именно о самопожертвовании.
Таня сидела на полу в танцклассе, напротив большого зеркала. Усталость была такая, что поднять руку и дотянуться до бутылки с водой, было тяжело. Ромка вышел встречать нового педагога вместе с художественным руководителем. Через два месяца они, как лучшая пара страны, летели на конкурс по латиноамериканским танцам в Аргентину.
Таня занималась бальными танцами с шести лет. Бабушка привела ее в студию Валентина Гнеушева, в одну из лучших. Сама Алла Сидалова сказала, что у девочки потрясающая гибкость и координация. Таня училась в музыкальной школе и обожала виолончель. В общем, чувство музыки и ритма у нее обнаружились рано.
Подобрали ей партнера быстро — Романа, который уже был участником многих московских, даже одного международного, конкурсов, брал и призовые места. Роме уже исполнилось восемнадцать. Тане было всего шестнадцать, недоросль практически, но она сразу почувствовала, общение станет непростым. Он с первой встречи дал понять — высоко ценит искусство танца, но сугубо женского внимания избегает.
Тренировки были по существу тяжелые: аэробика, разминки, растяжки. Наработка стандартных элементов вытесняли из головы лишнее. Впрочем, ей занятия давались без изнуряющих усилий, она даже не понимала почему; однако догадливая Алла, ее любимый хореограф, иногда как-то туманно смотрела на нашу пару. Она, разумеется, поняла, что легкость, силы давала ей еще не осознанная любовь к Роману.
Роман выправлял ее стойку, брал деликатно за кисть в вальсе, она ощущала его огненные пальцы даже через спортивные носки, когда Рома поправлял ее позицию. Изредка их взгляды встречались в зеркалах, дрожь пробегала по телу, она замедляла темп, боясь сделать ошибку. Он повелительно смотрел с высоты своего роста. После тренировки педантично следил, все ли она собрала в сумку, кивал и сбегал по ступенькам. Красавец, по которому сохли все девичьи сердца нашей школы. С ней держался ровно, по-товарищески. Нагрузки была чудовищные: она осваивала два направления в танцах — европейское и «латино». Но когда звучала музыка самбы или джайва, движения менялись, становились шаловливыми, она порхала, как флюид, в которого попала стрела Амура. Собственно, Роман однажды удивленно посмотрел на нее, остановил тренировку и сказал, чтобы она поберегла силы, при этом как-то неловко разглядывая свои чешки.
В европейском направлении ей надо было освоить медленный и венский вальсы, медленный фокстрот и квинтстеп. Конечно, это давалось с трудом, нужно было подрасти, прочувствовать, пережить все вибрации танца. А вот в «латине» — самба, ча-ча-ча, румба, джайв — она была завзятой жительницей Аргентины, это было ее. Немного отставал пасодобль, вероятно, тоже из-за отсутствия должного артистизма.
Но она быстро набирала опыт, поступила в студию-школу МХАТ на танцевальное и вскоре чувствовала себя весьма уверенно. Роман вел себя с ней также ровно, исключительно по-товарищески, все контакты заканчивались на выходе из студии. Она не раз и не два с ревностью наблюдала, как на его навороченную Ямаху садились наши примы — только легкий голубоватый дымок, растворяясь, напоминал, что минуту назад он был рядом.
Она сидит в ожидании нового «олимпийского», как его окрестили, педагога и Аллы, размышляя о совсем глупых (например, с точки зрения родителей) вещах: «Как было бы замечательно, если оказаться с ним рядом, не на занятиях, а, например, в кафе, на дискотеке, увидеть лицо полное грусти или радости, близко к своему, и — невольно краснела — утонуть в его поцелуях. Пусть это будет один-единственный раз в жизни, но… будет».
Дверь резко открылась, вместе с Сидаловой и Романом в зал вошел красивый, седоватый, подтянутый человек лет тридцати пяти. Она выпрямилась и внимательно посмотрела на вошедших.
— Танечка, познакомься, — представила Алла. — Василенко Николай Анатольевич, режиссер-хореограф, лауреат конкурсов, много работает во Французской академии искусств.
Светило подошел ко мне, легонько пожал руку.
— Наслышан, — мягко улыбнулся он и окончательно смутил: — Вы наша восходящая звезда… Сегодня я только посмотрю вашу пару, составим план занятий перед решающим отбором и поездкой.
Алла кивнула.
— Что будете танцевать? — уже к Ромке обратился он.
Вдруг ее охватил страх, безотчетный, всепоглощающий. Какие мысли были в ее голове, один бог знает. «Дура, чего ты боишься?» Коварный внутренний голос терзал: «Я, конечно, дурно станцую и, значит, впредь не увижу Рому. Они отвернуться от нее — идиотка несчастная!»
Начал настраиваться оркестр, Рома подошел и протянул руку. «Венский вальс», — объявил дирижер Семен Павлович, наша палочка - выручалочка, и подмигнул ей.
И вдруг произошло неожиданное.
— Вы позволите? — скорее ко всем, чем к ней, галантно обратился Николай Анатольевич.
Таня опустила руки, да и Ромка застыл в незнакомой позе. Тем временем Николай Анатольевич уже держал мою талию. Автоматически откинула голову влево и встала в первую позицию. Обняв ее чуть крепче, чем положено, он прошептал: «У тебя все получиться».
И случилось чудо, напряжение спало, она почувствовала над головой небо.\\ возникло что-то вроде чувства полета… Сердце бьется в ритме вальса: раз, два, три… раз, два, три… раз, два, три… Удар за ударом, чаще и чаще. Вращение, она подбирает ноги, тело легковесно и свободно, она в руках педагога и вместе с тем парит. Холод, который она испытала перед началом танца, от волшебных прикосновений Николая Анатольевича уходит, это уже тепло, блестят ее глаза. Саксофон уносится ввысь, капли пота по спине. Поворот, еще, шаг назад и два вперед. Мелькнуло, она творит танец, тела нет, растворено в пространстве, есть движения.
Звенит в высоте: давай, девочка, давай. Лети, лети к этим розам, к площадке, где Штраус, улыбаясь в усы, колдует дирижерской палочкой. Натянуты нервы. Ты в воздухе. На другом конце зала теперь. Всего две с половиной минуты.
Прошло много лет, но навсегда сохранилась благодарность за доверие большого танцора к маленькой неопытной девочке. Очнулась она, когда раздались аплодисменты присутствующих в зале. Ромкины глаза. Они поразили ее больше всего: это не было удивление — счастье. Она сделала три прыжка и оказалась у него в руках. Мы слились в экстазе, еще раз прошли концовку вальса. Она на его вытянутых руках, с оттянутыми в струну носками, чувствовала, еще мгновение и… умрет, прямо сейчас.
— Ну что, — сказал Николай Анатольевич, — с завтрашнего дня по шесть часов в день. Костюмеры? — Он обернулся к Алле.
— Все готово, они могут репетировать в костюмах.
Но она ничего не слышала. Как во сне пробормотала, «До завтра» и побрела в раздевалку, волоча по полу махровое полотенце.
Когда она вышла уже переодевшись, и подняла глаза, то увидела Рому. Слова были лишними. Он подхватил ее рюкзак, забросил его за спину, крепко взял ее ладонь и почти вынес на мелкий дождик сентября. У крыльца, чуть сбоку, стояла его машина. Открыв дверь, он бросил рюкзаки на заднее сиденье, подхватил ее на руки, посадил и они помчались.
— Мы едем ко мне домой. Должен же я познакомить тебя с родителями.
Она ничего не могла говорить из-за кома в горле, только блаженно кивала головой. Они не расставались с Ромкой до отлета. Их родители, пошептавшись, решили лететь для поддержки, но думаю, что нашу помолвку они, втихаря, готовили отметить в Буэнос-Айресе.
Финал, вечер. Народу было так много, что началась кружиться голова. Ромка повел ее в раздевалку, затем в репетиционный зал, бережно прижимая к груди.
— Роман Аверин и Татьяна Загорская! Танго!
Роман глубоко посмотрел, нежно поцеловал. Вперед!
Как проникновенно звучала музыка. С первых же тактов возникла борьба, — борьба мужчины и женщины, поединок… Спад — вечер, море. Зажигаются огни. В кафе двое. Мужчина, мачо, полный желаний, женщина, холодная, неприступная, но полная эмоций. Кипение, движение, страсть. Обнаженные чувства, чуть сбитое дыхание. У мужчины смелеют руки, и губы уже прижимаются к матовой коже соперницы.
Чувствуется, как обжигают женщину ласки мужчины, как вдруг она жадно обнаруживает страсть, но к кому? Ты моя, я хочу раствориться в тебе, даря страсть, принимая страсть.
Ты получишь наслаждение, зачем отталкиваешь? Ты получишь наслаждение, тебя пробьет сладкой дрожью. Нет, завтра она будет с другим — женщина отстраняется, она не может и не хочет обмануть судьбу.
Фортиссимо, музыка неистовствует. Поворот пары, жесткий, упругий, вихревой.
И последний удар, как молния. Распростертое тело женщины и склонившийся мужчина. По щеке слеза.
Зал встает.
Через полчаса они с Ромкой принимали поздравления. Обручальное кольцо и море цветов.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Через несколько лет, будучи известными танцорами, Таня с Ромой вновь попали на соревнования в Буэнос-Айрес. Они прогуливались накануне соревнования по знакомым улицам. Казалось им, что накрывает их знакомая мелодия - мелодия их танго. Танго, мы с тобой танцуем танго нашей любви в день нашей помолвки.
Ты, как живой, стоишь в темнеющем зале.
Улыбка лишь уголками губ.
Вот ты медленно, по диагонали подходишь, твой взгляд наполнен неимоверной страстью и обхватываешь мой стан рукою.
И, совсем непроизвольно, она обхватила его, прижалась, встала в позицию.
Обхвати его, прижми собою...
Он, не отрываясь, смотрел в ее бездонные глаза, и вот уже он ведет ее в танце.
Глядя в ее глаза перед собой…..
Глядя в глаза!
В глаза!
Не отрываясь! То, приближаясь! То, отдаляясь, и непонятно, кто из нас сейчас в чьей власти!
То, прижимаясь к ней всем своим телом!
И вот уже музыка прожгла, и пытается сильная рука догнать руку девичью, тонкую.
И вот уже дрожу я, как от огня, на пределе, в желаниях мечтая улететь…..
Накатывает музыка волной… вызывая неистовый прибой волнения!
Бешенные глаза - у самого моего лица. Табу уже ничего не значит, и мы с тобой ни о чем не пожалеем.
Надрывается аккордеон, музыка пробивает крышу, и вслед летит смелый вихрь и пыл безудержных движений, раздвигает грань бесповоротно, дерзко.
И кружится их пара, кружится, в бешенном экстазе кружится, а Танина спина это сочетание необыкновенной пластичности и упругости .
Кружи меня, кружи, это страсть, я такой никогда не испытывала. В экстазе, ничего не замечая – глаза в глаза.
Запрокинь голову! Не потому что учили, а потому что он сейчас прожжет ее взглядом, запрокинь.
Сплетенье пальцев.....длинных, как продолжение рук, ноги отстукивают ритм,
Взгляд искрометный опять с прищуром...
От него - жар невозможный, от ее выгнутой спины – страсть невозможная ...
Глаза, руки вскинуты над головой, нога на бедре, жар, сейчас все вспыхнет!
Сейчас он сильней ее прижмет, еще сильней, а она еще прижимается, следы пальцев на спине.
Еще шаги, по кругу, по кругу, как охотник, а она, как пантера – прыжок….
И вот он в плену обвит ее ногами как лианою влеченья….
Запал, отпусти, не жги - и стук каблучков, бесконечный, четкий…..
Он ведет уже его, он показывает – отойди! под точные аккорды и стук кастаньет.
Но не отойдет он от любимой!
Вот подхватил ее под спину, и вот он уже ломает ее, сейчас переломит, через руку, ниже, ниже, ниже…
Какое это наслажденье - держать в руке стан гибкий, легкий
А Таня смотрит снизу вверх, искрометно смотрит, в глазах боль и ненависть, ах какая же это мука, никогда, никогда не кончайся.
Я хочу всегда вести тебя в этом танце, не потерять, испытывать эту муку, ежеминутно, ежечастно…..
Ах, какая это сладкая мука! Ты одна в целом зале, только музыка, я не хочу, чтобы кто-то видел этот танец.
Этот мой танец, это моя страсть, это моя женщина, Стон, ах как это приятно, ты застонала от страсти, посмотри еще в мои глаза…
Они чуть прищурены, ведь танго - ветер, ведь танго взрыв, жар пустыни и всплеск новой звезды, что родилась от нашего танца.
Вот ты на руке у меня. Ты летишь благодаря мне к звездам, к сути нашего прекрасного танца, самого прекрасного в мире.
Выше, еще выше, руки вверх, в стороны, плавно, и ноги вытянуты в струну, на которой можно сыграть.
И резко вниз, на пол, и наклоняясь над тобой увидеть губы алые в мольбе, и стук наших сердец вот сейчас, вот сейчас, они сольются, слились….
И оборвалась музыка внезапно, на исходе аккорды, как последний полет.
И только легкий вздох, с мольбой – остаться….