Луч сентябрьского солнца, отражаясь от классной доски, светил на книжную полку с трилогией известного мыслителя Брежнева. У своего стола с прямой спиной стояла Белла Артамоновна. Она внедряла метод социалистического реализма. С придыханием, смотря в потолок, взволновано объясняла - зачем и как соху сменил трактор и почему народное счастье недостижимо без принципа партийности литературы, что социализм – это лучшее, что придумало человечество, что человек без идеалов не может считаться советским.
Канарейкин сидел у окна. У него не было идеалов. Внизу ему виднелся заплеванный тротуар и покосившийся забор старенького, давно не леченого здания районной поликлиники. Солнце приятно грело левое ухо. От монотонного бубнения его сморило, веки слипались, резкий запах краски, после летнего ремонта, одурял.
- Прошлое - это там, - Белла Артамоновна неопределенно взмахнула левой рукой. - С отсталостью, невежеством и мракобесием. А будущее - там, - она опять взмахнула рукой. - Партийность литературы и соцреализм - вот, что позволяет нам правильно разглядеть его! И двигаться к нему!
Глаза её блестели. Тонкими нервными пальцами она помогла застрявшему в хроническом фарингите пафосу и продолжила:
- Это как два крыла у птицы или два весла у лодки. Разве может лодка плыть без весел? – внезапно спросила Белла Артамоновна, глядя в глаза сразу всему классу. Класс отрицательно промычал.
Дойдя взглядом до Канарейкина, она смягчилась. Наверное, вспомнила его прошлогоднее сочинение по чеховскому «Вишневому саду». Там он в окончании забацал кусок из речи Жданова за 1947 год с какой-то партконференции. Кусок состоял преимущественно из здравиц и восклицательных знаков. Рецензия Беллы Артамоновны заняла полстраницы, хотя обычно она ограничивалась парой слов, и состояла тоже в основном из здравиц и восклицательных знаков, но уже не коммунистической партии, а Канарейкину. То есть ей понравилось. Как человек опытный она безошибочно разглядела первобытный соцреализм...
По тротуару резво семенил священнослужитель с пестрым узелком в руке. Полы его одеяния сбивали пыль с рахитичной подзаборной растительности. «В будущее спешит, опиум», - Канарейкин поморщился и размял затекшие в новых туфлях стопы.
До конца урока оставалось долгих десять минут.