3.
— Итак, чему же нас учит философия? — читая лекцию, Леонтий медленно прохаживался перед полукругом сидящими слушателями. — Быть может, вы скажете, ее занимает вопрос, из чего был создан этот видимый мир, каковы образующие его стихии, какова его форма, устроение, один ли он, или существует еще множество миров, и что ожидает вселенную в конце? И будете правы, потому что и это занимало умы философов. Возможно, вы станете утверждать, что она исследует человеческие нравы и хочет понять, что есть благо, а что зло, и как трудиться над возделывнием нивы собственной души? И здесь вы будете правы, потому что и на эти темы написано множество книг. Многое волнует человеческий разум, в своем стремлении к познанию человек желает объять и эфирные выси, и морские глубины, и самую бездну преисподней, но все же главный вопрос, который побуждает нас философствовать — это мысль: для чего мы живем? Мы видим, что человек рождается и умирает, мириады людей уже прошли по земле до нас и исчезли, мириады их живут сейчас и тоже умрут, и еще другие родятся, но и они в свой срок покинут землю. Так в чем же смысл их — и нашей — жизни? Может ли человек примириться с конечностью своего существования?..
Речь Леонтия завораживала, уносила в иные миры, производя на юношей неизгладимое впечатление. Только годы спустя они понимали, почему он не считался философом в полном смысле слова: не будучи оригинальным мыслителем, он являл собой образец настоящего софиста в том значении этого термина, которое утвердилось за последние три века. Это был подлинный художник звучащего слова, каковыми были в прошлом Элий Аристид, Максим Тирский, а в новое время — Проэресий, Ливаний, Фемистий. При этом, как многие софисты, он не чуждался и философии, особенно платоновской в том изводе, который дали Плотин, Порфирий, Ямвлих. Неслучайно, приехав некогда в Афины, он пять лет провел в школе философа Приска. Впоследствии бывали у Леонтия и провалы: в молодости ему не удалось получить кафедру философии, получить которую он рассчитывал, на несколько лет он вынужден был уехать в Александрию, потому что в Афинах для него не находилось учеников, но потом вернулся и уже лет двадцать занимал кафедру риторики.
Когда Леонтий говорил, его взор его чаще всего был устремлен в себя, лишь иногда он вдруг начинал задавать вопросы, ища отклик в аудитории. И чаще всего собеседницей учителя становилась его пятнадцатилетняя дочь, которая сидела тут же, среди юношей-учеников и, не замечая их, не сводила внимательных глаз с отца, ловя каждое его слово. Глаза же слушателей обычно устремлялись не на него, а на нее. Одета и причесана она всегда бывала очень просто и непритязательно: холщевый хитон с маленькими узорными нашивками; волнистые волосы заплетены в косу или собраны в узел на затылке, — но красота девушки была такова, что никто не замечал, что на ней, — смотрели только на нее саму.
Григорий знал, что в силу некоторых причин женщины его интересовать не могут, однако и он ловил себя на том, как взгляд его сам собой устремляется к Афинаиде. Слушая Леонтия, и он нередко любовался ее летящим, безупречно очерченным профилем. В этом любовании не было и тени вожделения, только чистый восторг, и когда Леонтий рассуждал о красоте, как ее понимает Плотин, об изумлении, сладостном испуге, томительном желании и радостном потрясении, которые испытывает душа, соприкасаясь с красотой, дочь софиста казалась живым подтверждением развиваемого им умозрения.
Да, мир прекрасен и выстроен по нисходящей иерархии. Материя груба и косна, но избранным душам дано подняться от нее, устремляясь в высшие сферы и приобщаясь божеству. Местами рассуждения Леонтия были так похожи на учение христиан, что Григорий забывался и недоумевал: точно ли речи, которые он слышит, истекают из уст эллина?
Правило было определено раз и навсегда и все его знали: с Афинаидой следовало общаться так же, как если бы она была юношей, одним из учеников Леонтия. Любые заигрывания с ней пресекались, за попытку домогательства можно было и вылететь из школы Леонтия, и имелись такие примеры. Сама девушка держалась несколько надменно, — как все считали, — потому, что в глубине познаний мало кто из молодых людей мог с ней сравниться, хотя возрастом все были старше. Но ее отец обучал с детства, целенаправленно и серьезно.
И все же многие юноши несмотря ни на что не оставляли надежду привлечь внимание красавицы. Перед дверями своей комнаты Афинаида постоянно находила сорванные цветы, которые, впрочем, не приносили никакой радости: они казались ей мертвыми и она просила служанку Мелитту поскорее их выбросить. Однако недогадливые поклонники думали, что это приношения недостаточно хороши и сетовали на привередливость девушки: видно, не по душе ей простые крокусы, фиалки да анемоны — ей, верно, подавай пурпурные махровые розы или белые садовые лилии…
Андроник быстро попал в число таких неуспешных поклонников. Невнимание дочери софиста задевало и мучило его, порой пробуждая в нем почти ненависть к ней.
— Что она о себе мнит? — жаловался он как-то Григорию перед сном, когда они наконец вытянулись на циновках. — По какому праву она смотрит на нас, как на предметы обстановки?
— Ну а как ей еще на нас смотреть? — усмехнулся тот. — Посуди сам: она всю жизнь тут живет. И учеников у Леонтия даже на ее недолгой памяти перебывали десятки. К тому же — увы! — никто из нас не может сравниться с ее отцом в знании предмета.
— Но ей же пятнадцать лет уже, ей замуж пора! — не унимался Андроник. — Что она, влюблена в собственного отца, как дочь Кинира?
— Зачем же так извращать? — возмутился Григорий. — Просто она в отличие от тебя и многих других увлечена содержанием его преподавания и не замечает ничего внешнего.
— Но придется же ей когда-то выходить замуж?
— Ну это скорее забота Леонтия, а не наша с тобой. Почему ты решил, что именно на тебя она должна обратить внимание?
— А почему не на меня? — Андроник вызывающе поднял голову. — Чем я обделен? Разве не заглядывались на меня девки дома в Антиохии? Соседская Досифея вообще сохла по мне, я знаю. Только мне она была — тьфу! Ничего особенного, не стоило внимания… Не лучше наших домашних девок-служанок…
— Слушать тебя тошно, — поморщился Григорий. — Ты же христианин как-никак! «Каждый, кто смотрит на женщину с вожделением…»
— А кто не смотрит-то… кроме тебя? Потому умные люди и крестятся в старости. И я еще успею покаяться! Кстати, дворовые девки от меня были в восторге. Но я именно о такой мечтал, которую надо завоевать. Чтобы она мне потом ноги целовала. А об Афинаиде я как только услышал, так сразу решил, что добьюсь ее. Это было как голос божества в душе.
— Чего-чего? — испытующе переспросил Григорий. — Когда ты о ней услышал?
— Ну тогда, на корабле, от навклира, пока ты сидел в дальнем углу…
— Так ты что из-за нее и надумал идти к Леонтию? — ахнул Григорий. — И при этом убеждал меня, что у него лучшая школа?
— Угу… — мрачно отозвался Андроник.
— В таком случае ты редкостный болван! — с этими словами его приятель с головой укрылся плащом и отвернулся к стенке, не желая продолжать беседу.
Афинаида была дочерью Леонтия от второго брака. Первая жена софиста умерла, когда старшему сыну исполнилось десять лет, младшему — шесть. Через три года отец женился вновь, не без труда высватав одну из первых афинских красавиц. Однако сыновья приняли мачеху в штыки, а та, хоть поначалу и делала сдержанные попытки с ними подружиться, вскоре их оставила, так и не найдя пути к сердцу пасынков. Прожив с мужем год, она произвела на свет дочь и через несколько дней умерла от родильной горячки. Леонтий вновь остался вдовцом, теперь уже не только с сыновьями-подростками, но еще и с дочерью-младенцем, слабенькой и болезненной.
Печаль о молодой жене и волнения за жизнь дочки надолго отвлекли его от воспитания мальчиков, которые за два-три года полубезнадзорности успели растратить все, что закладывалось в них ранее. Они по очереди пристрастились сначала к голубям, затем к театру, потом к гулянкам и попойкам. Однако старший, Валерий, более рассудительный, вскоре перебесился и, не имея охоты и достаточных дарований к занятиям науками и философией, взял на себя всю деловую сторону управления домом. Зато младший, Гессий, увлекающийся и порывистый, перепробовав много полезных занятий, со всем жаром души предался игре в кости. Между тем у маленькой Афинаиды, или Идиллион, как звал ее отец, неожиданно обнаружились недюженные способности. В три года она научилась разбирать буквы, в пять — читать по складам, стихи запоминала с первого прочтения, и вскоре Леонтий, начавший заниматься с дочкой скорее шутки ради, сам увлекся ее обучением и загорелся мыслью воспитать чудо-женщину, подобную асийской Сосипатре или александрийской Ипатии. Трагическая гибель последней, потрясшая весь эллинский мир, когда Идиллион было десять лет, нисколько не отвратила ее отца от этого намерения.
К двенадцати годам девочка уже знала наизусть всего Омира. Леонтий не раз собирал друзей и учеников и устраивал перед ними своего рода представления: юной Афинаиде задавали вопросы на разные темы, а она без заминки находила омировскую цитату для ответа.
Примерно в то же время стало окончательно ясно: дочь и внешне унаследовала все лучшее, что могла взять от родителей, гости дома заглядывались на нее и восторгались ее красотой. Это встревожило Леонтия: труд нескольких лет легко мог пропасть даром, если в малышке вдруг взыграют суетные женские наклонности. Поэтому он принялся настойчиво внушать ей, что внешность ее более чем заурядна, едко высмеивал вымышленные недостатки, а кроме того начал знакомить девочку с учением Плотина о прекрасном, в истинности которого был убежден и сам, и всеми силами старался объяснить, что земная прелесть немногого стоит в сравнении с бесконечными красотами духа, открывающимися избранным душам.
Взросление Афинаиды было мучительно. Она замечала, как в ней пробуждается нечто новое и чувствовала себя беззащитной перед неизвестностью, перед смутными, неосознанными пожеланиями души и тела. Ученики отца всячески пытались привлечь ее внимание, но ей казалось, что они смеются и издеваются над ней, и она побаивалась их, а потому изо всех сил делала вид, что не замечает их ухаживаний. У нее не было матери, которая открыла бы ей женские секреты, а опыт кормилицы и прочих служанок не шел ни в какое сравнение с весомостью слов отца. Подруг Афинаиде завести не удалось. То время, что они тратили на игры и приобретение хозяйственных навыков, она проводила в углубленных занятиях риторикой, поэзией, философией. Чтобы дочь не захирела телесно, отец брал ее в долгие пешие прогулки на Имитт или на Ликавит, которые любил сам, научил плавать и придумал для нее систему укрепляющих тело упражнений. Ей позволялось также участвовать в городских процессиях и танцах, но их с запретом эллинских обрядов становилось все меньше. На этом общение Афинаиды со сверстниками и заканчивалось.