Бабочки и пузыри

Действующие лица:

Образы смерти, цвета, слова языка, части тела, органы, божества, кожа, женщина, мужчина, андрогин, дети, детство, воспоминания, тени, свет, духи,  звуки, мысли, фантазия и разум, возраст, имя, настроения, ощущения, желания, холод, школа, зеркало, обувь, движения, телевизор, фрукты, бабочки, нож, эмоции, свет и тьма, туман, ночь, небо, река, дождь, снег, геометрические фигуры, химические вещества, балконы, фотоаппарат, кинокамера, закат и рассвет, молоко и другие напитки, инопланетяне, высокие здания, транспортные средства, фонарь, дым, слюна, погода, толпа, больница, школа, одиночество, парк, любовь, сонливость, безумие, отражение, просыпание и проливание, непонимание, светофоры, дворы, качели, ночные деревья и плоды, слезы, зеркало, свобода, поведенческие модели, старый знакомый, мебель, реинкарнация, бесконечность, одежда, стихии, формы, звуки, рисунки, ванная комната, окна, провода, клейкость, отслаивание, вибрация, старый телевизор, прилагательные, незаконченность, судьба, температура, повторение, счастье, неясные фигуры и невысказанное
Декорации: комната, город, пространство между ними


Девочка, которая жила

Скользкие дорожные полосы инопланетного происхождения. Ритмичные вспышки света на телебашне, собаки в становлении, объятые тяжестью красных ошейников. Голубоглазая девочка лет пятнадцати: рыжие спутанные волосы и дезертирующие в океаны веснушки. Очки в коричневой оправе. Вой песочниц и ракет эхом разносится по дворам. У нее есть доктор, который хранит игрушечные лекарства за зеркальной дверцей. Он лишь только прикидывается глупцом, являясь незасвидетельствованным ангелом в перчатках. Вечерами она тихо поет, откусывает кусочки кожи и вгрызается в изгибы розовых ногтей со следами лака. Нервы. Под звездами она видит мертвых среди предательства - полупрозрачных духов-странников.  Думая о воздушных замках и детской свободе, смотрит на спешащую толпу. Покачиваются в танце шеи строительных кранов, над ними сгущаются тучи, обещающие грозу. 
Дитя индиго. Ее мягкие ладони безжалостны с уничтожаемыми ежедневно фотопленками. "Запечатлеть каждое мгновенье в памяти".  Она - фотограф. Мокрая скамейка встречает незнакомые джинсы. Она - эмпат, она чувствует как чувствуют другие. Заражается их болезнями, их мыслями. Даже звезды - она ощущает каждую так отчетливо, что дает им имена. Они совсем рядом, всегда. А фотографии - это комнаты ее дома, по которым она передвигается сквозь время и пространство.
Вороны подсматривают через пережившие солнце балконы за тем, как шампунь покидает тюбик и становится горьким там, где начинает морщиться кожа на ее детских пальцах.  Бомбочки для ванной. Утопающий в слюне язык не заинтересован в выживании, его жизнь - яркая эмоция.  Она знает секреты Бога, ей приходится ненавидеть. Вздернутые бунтующие пятки осознают себя мыслью вселенной. Тысячи газет, мусорные баки, боязнь плохих оценок. Шипит душевая вода, пробирающаяся наружу из витиеватых труб. Пена, пар - жарко.
Фрагменты жизни. Отдельный парфюм для каждой конечности. Излучающие ауры случайные прохожие набивают татуировки столбам и исчезают навсегда, оглядываясь по многу раз с тоской на замершие светофоры. Купание в холодной речной воде и игра в прятки с тенями под мостом. Где-то только что умер человек: она впадает в траур, чтобы после долго хохотать. Слеза на смеющемся лице. А имеет ли умерший человек хоть какое-то значение? Лицемерие. Все другие? Нас так приучают думать. Заплутавшие торговцы паззлами выводят из прострации. Выдавливает прыщ, оставляя  красное пятно и капельку крови. Медленно переставляя ноги, плотно завернувшись в пальто, она движется по коридорам скользких тротуаров. Слева и справа покрывшиеся мурашками многоэтажки и их сверкающие глубиной окна - за ними комнатные растения подоконников. С ней голые кроны деревьев и глухие удары замшевых туфель. Отрывками схватывает разговор двух детей - высокого и низкого, красивого и невзрачного -  укрывшихся от дождя под выступающей крышей аккуратной чайной.  Без места назначения. Кошка лакает молоко на углу, по тротуару разбросаны булавки. Прогулка, прогулка по исписанным извилинам переулков, отражающим блеклые потуги эхо обрести плоть. Немытая туалетная кабинка в кинотеатре."Убей отца, милое дитя". Умывается - ладони лодочкой. Ее отец очень богат и жесток, мать рано умерла. Здесь не слышно ни звука. Длинные вьющиеся очереди соблазняют непревзойденным самомнением. До кассы и до дома. ”Я призвана развешивать сырое белье по обжигающим батареям”. Cидя на ковре, она раздавала судьбы большеротым куклам, слишком часто мыла руки, практиковалась в безвозмездном послушании. Чистит зубы перед сном, рассматривая себя через зеркало. Такое странное лицо. Ложится спать, думая о том, как ей хотелось бы пережить чужие жизни. Не запоминает сон.  А так надеялась увидеть огоньки. Ей очень мил свет: сколько себя помнит, она преследует световые пятна, выстраивающиеся в замысловатые узоры. Разноцветные окна в ночи, вывески, фары и блики солнца - это мания.
Выходит из ванной - ей холодно, она завернута в полотенце. Подбрасывает яблоко, затем надкусывает, и все становится по-другому.
Образ - за партой пред ней сидит некто светловолосый, низко наклонившись к разлинованной тетради. Стучит косой дождь, класс накрывают полутени, шелестят бумаги. Она тогда поплотнее укуталась в свои одежды. Мальчик поворачивается к соседу, начинает что-то увлеченно рассказывать про элементарные частицы, спутники, шаря по карманам. А потом он смеется, отворачивается. Ей чудится, что она всесильна, наступает легкость.  Улыбка тянется как клубничный дайфуку - слева направо она медленно являет себя - его тонкие бледные губы, радуга. Она никак не могла выкинуть из головы эту разрушающую улыбку. Фенилэтиламин. Настоящая любовь - скрытая, а еще она существует только в воображении.  Метроном отстукивает моменты. Расширяются чьи-то зрачки. И еще раз.
На качелях. Вместе с белокурым мальчиком, который нравится. Но она убережет его от себя. Выделяю себя как избранную, чтобы отложить приступы страданий. Делает "солнышко". Мы часто сталкиваемся с ним, когда пропускаем школу по болезни. Он дарит музыкальные шкатулки всем хорошим девочкам. Представляю, как прикасаюсь к нему ладонью. Сердце словно дрожит, впервые выдыхая - больно. Яростный шум листвы, шепот тростника на пруду. Нравится бродить по опустошенному приходом темноты городу, наблюдать за наполняющими его происшествиями. Поднимаю глаза и пропускаю их через дырочку подзорной трубы. В стеклянном небоскребе, на самом верхнем этаже, из граненого стакана потягивает виски молодой бизнесмен - у него есть все, о чем можно только мечтать. И он смотрит вниз на огни. Делаю снимок и дальше тянусь по переулкам, поднимая шагами пыль. Все так картонно, это место, в которое я пришла существовать. Тесно, вращающиеся вентиляторы, лазерное шоу и громкая музыка клубов подчеркивают латекс ночи - за этим сверкающим проемом запретный мир. Везде ненадолго задерживаюсь, чтобы после можно было идти немного быстрее. Ее волосы остановились в нерешительности между двумя безлюдными парками, поверх выделяющегося остротой носа маска еще одного человека. Фаланги упоенно перебирают рельефы дождя, пока глаза разделяют лужи с отражениями неона. Чихает, зевает и смущается. ”Как только доберусь до дома, буду читать, свесив голову с края дивана. На улице так уютно, так приятно смотреть на отпечатки фонарей, людей и прячущиеся во тьме деревья”. В ней есть нечто от предков. Кафе перед закрытием - стеклянная дверь то отворяется, то звучно захлопывается. Остановка сердца. Ее сердца. Без всяких на то причин. 
Я никогда не стану работать, о, только не это. Она нежно сдавливает шею, стараясь умереть как можно быстрее. "Я хотя бы умру красивой". Ей любопытно, она думает, это шутка.  "И обязательно стану призраком после того, как покину эту оболочку". Судьба призывает к покорности, отнимая гордыню.  Лгать от рождения страшно, но интересно: она вертится перед миниатюрным зеркальцем, заучивая свою роль. Такая наивная и очень доверчивая. Сирена скорой помощи, перемахивающая через черно-белые крыши соседнего квартала. А ее больше нет. Той, кого многие называли фарфоровой куклой. Вагоны метро, цепляясь друг за дружку в страхе скорости,  отстукивая, угрюмо повторяют циклы, с безразличием глотая неизвестных влюбленных и разбитые сердца. Столько раз ей приходилось ездить по этой ветке до детского сада, потом до школы. Ее никогда так и не узнают миллиарды человек. ”В конце концов, смерть - всего лишь еще один опыт и занимательное восприятие,” - так думает она. Смерть - это безумие, это неожиданность. Сожаление. Усталость. Облегчение. "Ах, если бы можно было придумать хотя бы одну новую идею или совершить единственное оригинальное движение." Эгоизм. Я опрокину свою маленькую внутреннюю реальность на внешний мир. И он не удержится, не выстоит.
Вижу своего двойника, убегающего со смехом вдаль, во дворы - с моим фотоаппаратом. Это к лучшему, не следует привязываться к одному только хобби, нужно пробовать как можно больше. Я стала бестелесным призраком, как и мечтала всегда, а он будет дальше жить, а я изменилась. Всегда видела мир как через запотевшее стекло или прозрачный занавес. Очень холодно, с каждым днем все хуже.
Общежитие - в его узких, обделенных светом, смердящих коридорах многие рождаются, открывают жизнь и старятся. О, единая вселенная, как я люблю твои многоликие общежития, бескровные гостиницы, раскидистые школы, детские сады чудес - места скопления и единства людей, места, с коих начинаются дружеские чувства и чувства влюбленности, приключения. Столько вокруг людей прекраснее меня во всем - как это отрадно.
В детском саду двое детей держатся за руки, ковыряясь лопаткой в песочнице.
Дух. Перепрыгивать через несколько ступеней за раз, поправлять колготки. Дух возвращается в заплесневелую тьму пятого этажа, чтобы успокоить кричащего кота, а рано утром воспользоваться пропахшим сигаретами лифтом. Как его зовут? Того мальчика, которого она любила. Снимает красные перчатки. Тихо засыпает на маленькой детской кровати, обнимая попугая. За толстой стеной бессонница соседей. Ловит чью-то мысль о работе, зажимает. Последняя летающая тарелка покидает небосвод. Удивленно чешет колено и округляет глаза. Затухает экран телевизора - старенький кинескоп издает характерный звук. Никогда не думала, что быть призраком так забавно - пойду гулять, ведь никого нет дома. Треск сгибающихся костей - как раньше. Раскладной нож из сумочки больше не пригодится, ведь на нее не нападут. Ей показалось, что она больше не любила того мальчика. Вышагивать, словно ничего не случилось. По ту сторону ощущений. Как пахла я? Ногтями отколупывает толстый слой кожуры с грейпфрута, освобождая его резкий запах. Горечь. Целует его, представляя, что это губы. Прячется под одеялом. В ту ночь под утро ей приснился их с ним поцелуй, спустя годы этот сон уже казался воспоминанием о реальности. Ощущает как разъединяются пальцы их рук. Той же рукой спустя много часов она засыпала порошок в стиральную машинку, но весь он оказался у ее ног.
Наверное, тогда, когда я должна была родиться, я все-таки родилась не полностью. Это злой рок. Какая-то моя часть осталась на той стороне, поэтому мир так призрачен. Поглаживает страницы альбома с детскими рисунками. О лист бумажный обрезает палец - тогда она еще не боялась крови, не зная боли и смерти. Так и не узнала.
Когда-то она выбрала не тот путь, тем самым обессмыслив жизнь.
Будто бы рожденная только для того, чтобы стать однажды бездомным фантомом - она день за днем посещает разные квартирки. Некоторым уделяет недели, а иным годы. Беспрестанно плетется за их жильцами, что воздушный шарик на веревочке. И просто примеряет на себя их истории. И в этом нет ни малейшего смысла, и ей это очень нравится, она быстро вошла во вкус. Никаких обязанностей перед собой или обществом - просто существовать. Мальчик, должно быть, вырос и стал мужчиной, влюбился и уехал в неизвестную страну. О нем еще напоминает запах одеколона, порой встречающийся в толпе, потерявший былое значение аромат, пустой.
Ее глаза - все такие же широкие зрачки и пробирающий своей неизмеримой силой воли взгляд. Она, как и раньше, мудра. Как и раньше незаметна. Глаз Гора. Звучат струны укулеле, цитры.
"Ты когда-нибудь встречала бабочку без крыльев?" - "Нет, какая она?" - "Она - призрачная". Холодные локти раздвигают пелену дождя, поверх тела - дождевик.
Сидя на качелях, он закрыл глаза, но сквозь веки продолжал видеть солнечный свет. Воздух нес ароматы цветов и пыльцу.
Он поймал пушинку и загадал желание: он хотел, чтобы она его полюбила. Желания редко исполняются.
Скоро начнется метель, которая поделит город между тремя цветами - серым, белым и черным. Под многоцветными облаками мальчик, все еще любивший ее, умер. Его глаза в последний миг глядели на ее лицо, скрытое илом памяти, подобное солнцу. Она же, не ведавшая о нем и его глубоком чувстве, была погружена целиком в наблюдение чужой любви. Лишь изредка, раз в тысячелетие, словно наваждение представали пред ней фрагменты его жизни, запечатленные где-то на мембране вселенной. И она нервно покусывала кончики своих длинных волос, ведь где-то там он живет и уничтожается. Но потом ее воображение творило иллюзию - оно создавало столетнюю историю их совместной счастливой жизни, которой не будет. Она снова забывала.  И если бы он все-таки раскрыл пред ней свои чувства, истекая каплями дождя, прячась под козырьком подъезда, она все равно соврала бы ему, сказала бы, что не любит его. В конце-концов, он никогда не сможет стать таким, каким ей кажется.
Где-то вдалеке она слышит, что все - голос судьбы. Вспышки молний.
Когда-то было достаточно заплакать, чтобы получить все. Шприцы. Капельница. Всплески жизни. Занавес. Пианино на чердаке. Ночь. Ресницы. Блики солнца. Хочется немного идеальности.  Нас забывают на протяжении секунд. А я ни за что не покину этот мир, буду и дальше подсматривать чужие жизни. Пульсация цветов, пульсация звуков - завораживающая пульсация всего.


Заброшенная на железнодорожную станцию


Глаз солнца сегодня заболел.
Толпа людей стояла справа и слева от моих ярко-розовых плеч, у самого края перрона - поправляю завернувшуюся сатиновую юбку. Нарождающиеся тут и там скамьи ожидания, слегка приплюснутые весом тел. Захотелось коснуться чего-нибудь холодного. Синий цвет. Никто кроме меня не заметил, что по рельсам движется уже не поезд, а человеческая рука: в тумане глухо звенели золотые кольца, надетые на пухлое запястье, длинные облезшие ногти то высоко поднимались, то снова  опускались к ржавым рельсам, пробуждая их ото сна; до дрожи и нервного тика боюсь высоты многоэтажных домов. Мне показалось, что сейчас все наконец родятся, ладони даже от нахлынувшего на мгновение счастья вспомнили ощущение хлопка. Прижимаю верхнюю губу к нижней, чувствую мимолетный запах персикового йогурта.
На колонне подле меня огромный циферблат, покосившиеся стрелки замерли - они начинают тревожно дрожать каждый раз, когда приходит очередной состав. Слежу за ними. Скрип колес и гудки. Колонны - это Древняя Греция. К ботинку, укрывшемуся от дождя под согнутым коленом, прилип лист – захотелось его погладить. Кстати, кажется, на него сегодня уже смотрели мои непослушные ресницы – тогда он гнался за уплывающей по реке коляской, не помню, о чем тогда подумала. Хочу лежать на тротуаре, чтобы по лицу ступали чужие жизни. Еще сейчас  захотелось почувствовать жажду, потому что вместе с холодным ветром без запаха, а значит и без смысла, нахлынула вчерашняя и позавчерашняя скука. А скука снова встречается с тоской, мне бы их пламенную любовь. Вечером, увлеченно наблюдая за ними,  даже забываю, какого я пола.
Над головой высокого человека клубится дым, его волосы – спиральные сигареты. Он не нравится моему сердцу, а потому буду думать о другом. Показалось, что вдали шумят коты или плачут дети. Вспомнила о полтергейсте из ночных кошмаров, приходящих только чтобы преподнести мне чашечку пьянящего пота. Пришла жажда, а вместе с ней и новый поезд. Этот забрал с собой бесполезного высокого мужчину, от него остался только след на грязи. Тоже наступила - к губам тут же подошла улыбка.  Я поняла, что все вокруг – это эмоции. Все предметы - шапочка на пятнистой собачонке, желтый огонек светофора, мускулы на теле чернокожего, желтый зонт в кулаке малышки  - внутри своей материальной скорлупы держат в заточении красоту и  вкусные яства. Можно не есть обычную еду, потому что она слишком похожа на свое отражение в зеркале. Заметила сегодня утром, когда рисовала ногтем красный шрам на щеке. Горящая бордовым кровь согревала железом распоротые губы. Надрезы приятно щекочут. В кармане лежит тяжелый белый телефон, его провод оборвали, когда он появился на свет - точно так же, как и мой. Без всякой причины появилось предчувствие, что он должен скоро или зазвонить или разбиться. Может, его украдут. Я была в предвкушении движения, в венах забурлила река.
Нападает сонливость. В ухо ударил порыв ветра, звук провалился в яму и разбился о дно. Его убила природа. Раз, два, три, четыре, пять... Пальцы задвигались, надоело стоять. Появилось мучительное желание сорваться с места и позволить всем конечностям прийти в движение одновременно. Настолько сильное, что заболело сердце и мышцы тела. Справа стоял страшный мужчина высокого роста с лицом обезьяны. Вот он мне нравится, в нем есть какая-то скорбящая, непонятая идея – зевну. Губы слиплись, плохой привкус. Забившаяся в коробку мать визжит. Вижу границу человека. Кажется, что не все мои мысли принадлежат мне. Но тогда у кого я их украла?  Пытаюсь заговорить с ним, но он не слышит, погруженный во что-то в себе. Все эти люди продали души своим начальникам, деньгам и стабильности. Они вечные рабы.
Одежда слилась с кожей, вместо кожи теплый воздух вокруг нее. Иногда находиться в утробе тела воздуха страшно. На мне желтая майка, синие рваные джинсы и ослепительно черный плащ. Еще беретка. Цвет не принадлежал только им - он уходил прочь, скитался по миру, дразня стены и углы.
Когда ничего конкретного не боишься, приходит беспричинный страх. Встала на край перрона, удерживая беретку двумя пальцами в воображаемой клетке - буду балансировать. Зашевелились воспоминания, но ладонь по привычке прикрыла им рты, увлекая все внимание за своим указательным пальцем. Обманщик указывал в пустоту. Передвигаться по миру на слепых коленях.
Такие глаза, как, например, мои, мечтают принадлежать болотной жабе - совершенно пустые, еще у меня щеки хомяка. А женский голос, безразличный к чужому увлеченному мозгу, объявил об отправлении. Голова кружилась, подбородок застыл в ста восьмидесяти градусах над шеей, боясь обрезаться о мой выдох. Густой пар дыхания. Озябшее тело привлекает к себе слишком много внимания, и все же оно еще пока боится меня. Вздрагивает, когда заношу кулак. Не понимает красоту раненой боли. Есть человеческую кожу аморально, но ведь порой так хочется. А все-таки, мертвая пища гораздо лучше.
Жизнь ничего не делает. Придется самой оперировать реальность. Мизинцем. 
Люди беззвучно затухают под серебряными фонарями. Их эмоции - ложь, а пустое существование соткано на фабрике самоубеждения. Но все же бессмысленность порождается надеждой на смысл. А смысла нет, как и существования. Если это понять, то становится легко. Мимо меня скользили людские фигуры, завернутые в мантии одежды, задумчивые, незнакомые, несуществующие. Предъявив билеты, поднявшись в свои вагоны, они станут для меня и многих других воспоминанием. Воспоминания, в конце концов, всего лишь бредовые фантазии о том, чего никогда могло и не быть. Разрозненные, уплывающие, подверженные метаморфозам.
Я вижу, как смыслы порхают надо всем как желтые бабочки. Желтый. Нос реагирует на запах фруктов и ягод, доносящийся из пакета обычной женщины.  Бананы, апельсины, лайм, клубника, черника и вишня. У дверей вагонов протянулись очереди, замыкающиеся у носов кондукторов.
Как стать неодушевленным предметом? Какой я была вчера? Не остановить концентрацию - не могу погрузиться во что-то одно. Глаза бегают.
Подобная Вишну, навеки слитому воображением предков с образом змея Шишу, она болтается в водах Причинного океана. Бежит, играет, танцует. Каждый день она танцует.
Иногда голос интуиции подсказывает мне ответы почти на все - куда идти, что делать. Следуя ему, я остаюсь собой, оказываюсь там, где быть и должна. Прочие люди не такие, они спорят и сомневаются, ссорятся и исправляют ошибки. Но я-то точно знаю.
Вливаюсь в хлынувшую из-за дверей новоприбывшего поезда толпу, стараясь принюхаться к их волосам. Лаванда, земляника с мускусом, кокос, мята, лимон, апельсин, бергамот, ромашки, море. Слышу рокот вертолета. Кто-то тихо плачет - у этого человека умер один дальний знакомый.
Снова поднимается давление - из носа начинает капать кровь.
Пальцы чувствуют неровности апельсиновой шкурки. Вспоминается кислый вкус.
Жить, осознавая, что их реальность, их представление о мире, как о чем-то осязаемом, постоянном, проникнутом физическими законами - ложь, невероятно. Убираю со лба опавшую челку. Теряет волоски. Сгусток слюны растянулся слева направо по нижней губе - всасывает.
Так часто наши чувства нас обманывают. Это уникальный опыт - обнаружить, что нечто является не тем, чем кажется. У ребенка первое слово - "фей дие". Много лет спустя ребенок узнает, что это значит "летающая тарелка" на китайском.
Испытываю вину по отношению к незнакомцам, стыд. Потому что я совершила много ошибок. Хотелось бы часами извиняться. Странно.
Я опять не уверена в себе. Ничего - нужно подождать минут семь, десять, пока сменится настроение. Озирается - вокруг столько незначительных мелких образов, подмечаемых краем глаза, но едва фиксируемых в памяти... Так удивительно посещать одни и те же места по десятку раз и не помнить, будучи в другом месте, каждую их деталь. А они меняются, постоянно незримо меняются. И меня беспрестанно пронзает поток времени, толкая с неимоверной скоростью в будущее, двигая единовременно целую вселенную причинно-связанных объектов. Меня пугает эта скорость, то, что я не бываю нигде, кроме настоящего. Навечно в настоящем. Но как мы умудряемся при этом видеть объекты в их динамичности? Потом я вспоминаю, что времени не существует и успокаиваюсь. Чей-то пакет сейчас порвался - содержимое рассыпалось по тротуару, яблоко бежало вслед за прохожим. И на его лице была гримаса смеха.
И настроение, и время, и память, и причинно-следственная связь, и вселенная - все это неправда. Я презираю других за то, что они навязывают мне свои концепции - они хотят логики, требуют аргументов, а потом распинают. Но есть только чувствование - своим вниманием я вижу то, что им не дано помыслить. Я делаю то, в чем нет смысла - повторяю их ежедневные ритуалы. Внешне такая же как они, часть людского потока, проносящегося по мертвым улицам. Называю то, что они делают "тоталитарным мышлением".
Эта станция, которая вовсе будто не должна была существовать в реальности, кажется мне центром всего, она - микрокосм и архетип. Здесь определяется судьба, случайные пути, выборы. Выйди из нее и увидишь то же самое, везде. И мои руки разрушают станцию, и психе исчезает вместе с ней.
Им, должно быть, кажется, что я несчастна, но это совсем не так.
Сердце начинает биться медленнее - я визуализирую этот небольшой агрегат, проткнутый множеством сосудов. Стоя там она впадала в сон и тут же пробуждалась, путая одно с другим. Я только ем, сплю и что-то думаю. Ем, сплю. Еще привязываюсь к прохожим, увлекаюсь их историями.
Тонкое-тонкое лицо мужчины сходит по лестничным ступеням. Грибовидный нос сидит подле пары щек и висков. Уверенный в себе, решительный, немного наивный и кисло-серьезный. Спиральная лестница, уходящая в беззвестность. Он исчезает.
И тысячи лиц заглядывают мне прямо в глаза - все смотрят только на меня. Пугает.
Я поселюсь здесь, стану местной бездомной кошкой, подсматривающей жизни других. Отражающей их всплески эмоций в блеске сетчатки. Мне нужно увидеть ненормального, ошибку природы. Нас зачали извергающиеся в экстазе безымянные божки. Пока иные воспитывают детей, мы гонимся за мечтами.
Завтра я спрошу у кого-нибудь, который сейчас час. Я не ношу наручные часы. Спрошу на нескольких языках, потому что не знаю, к какому они принадлежат.
Природа - я сделаю все, чтобы познать ее от края до края. Мне по душе полное слияние, превосходящее по качеству даже животное, растительное, минеральное - однажды целый день простояла недвижно, меняя только положение головы вслед за шагами солнца.
Отыскав в себе врожденную  целеустремленность, сажусь на жесткую белую скамью, напрягая мышцы, погружаюсь в раздумья и не встаю даже тогда, когда отбывает последний на сегодня поезд - последний человек. Сидеть совсем неудобно. Под перистыми облаками покачиваются лианы проводов. Женщина, носящая рыжий парик, рассеивается в воздухе. Это к ней некоторое время назад я подбежала, чтобы пугливо схватить за рукав блузки и спросить: ”Какой сейчас год? Что это за страна?”. Она с упреком взглянула на меня, оставила душистый запах шампуня и отвернулась - кажется, я отыскала в ней презрение - стало отчего-то стыдно. Вскоре уже трудно было вспомнить ее лицо, но я старательно пыталась, наблюдая за своими вдохами и выдохами. Отныне люди не пользуются именами и названиями, не высчитывают секунды. Просто функционируют - от сердца до мочевого пузыря. Нет смысла думать, поскольку все мысли - психологически обусловленная ложь и иллюзия, они ни к чему не приводят. Зачем жить, если можно вместо этого найти достаточно удобную скамью и, сидя на ней, вообразить себе любую жизнь, наполненную любыми людьми и событиями? Ее можно со временем сделать такой же реальной, как и внешний мир. Наконец-то, наконец-то научилась видеть в толпе не только своих знакомых.
Стучат ее белые зубы - ей кажется, что идет снег. Она скидывает с себя всю одежду, одежда излишня. Так всегда делают люди у себя дома. Ее белый живот, округлый.
На поверхности нашей личности постоянно образуются слои ментальной пыли - маски. Их нужно периодически снимать, очищать себя как апельсин, чтобы оставаться ничем. Чтобы не казаться лучше, чем есть на самом деле, не пытаться представить себя другой. Не нужно никому ничего доказывать. Не нужно быть красивой или умной, или сильной. Тогда самооценка перестает играть хоть какое-либо значение. Павлин. Но так обычно сделать не получается. Люди подсмотрели идею маски у самой жизни. Она на все вокруг накладывает маску, вуаль. И каждый раз у предмета оказывается совершенно новое лицо.
В мусорном контейнере почти ничего не было кроме подгнившей веточки бананов и пакетика тростникового сахара.
До города отсюда часы пешей ходьбы мимо забирающихся на узкую дорогу ветвей леса, мимо заброшенных построек, от которых остались только несущие стены и фундамент. Летом среди развалин, возможно, играют чужие дети.  Находят скелеты. В этом я была уверена. Как и в том, что здесь оказалась после работы. Когда закончится целлюлоза мира, книги можно будет писать на стенах. Луна уже вытолкнула больное солнце, сегодня полумесяц, все так же лил дождь - капли скатывались по стеклянному куполу крыши, стремясь проникнуть в почву, раздувая ее изнутри. Капли луны. Кому дарована судьба разгадать тайну дождевой капли? Мой живот скручивает, скорее бы уснуть окончательно. Опускаю голову на скамью, прижимаю к боку плюшевого мишку, вижу чьи-то оставленные локоны волос. Формальдегид. Приходит любовь - любовь ко всему роду человеческому. Только они отказываются любить меня в ответ, но это нестрашно. Все равно в своем сне я снова буду держаться за руку и разговаривать с любимым. И однажды я не захочу открыть глаза. Как солнце.
Наша жизнь так коротка. Сто лет - ничто, четверть этого времени учимся делать первые шаги.
Как по расписанию - влюбляться  в незнакомцев.
На соседней скамье находит плачущих близняшек - мальчика и девочку. Они бежала из дома и теперь потеряны, им некуда идти, никуда не хочется идти. Она обняла их, рассказала им сказку, которую помнила. И потом их забрали полицейские.
Возможно, когда-нибудь я оставлю этот перрон и стану следовать за перемешивающимися облаками. До самого конца их жизненного цикла. С поляны на поляну - как отрадна, должно быть, жизнь овец и коров. Желаю грызть опадающие травинки. Пальцам неуютно в узком ботинке. Развязаны шнурки.
Еще раз понимаю, что я идеальна такой, какой являюсь. Это не значит, что мне не нужно меняться, только это изменение будет вовсе не к лучшему, а к другому. Я просто не умею сравнивать, что лучше, а что хуже. Ощущение как если бы я пыталась встать в детстве, но падала бы, не умея еще управлять ногами.
Наклоняется к луже, проводит по прохладной поверхности рукой. Ладонь чернеет. Замечает седину в волосах. Начинается изжога. Снова и снова возвращает закатывающуюся улыбку на лицо.
Если однажды предо мною будут убийца и его жертва, я совсем не обязательно вмешаюсь. Потому что это выбор каждого из них, их судьба - быть убийцей и быть жертвой. И даже несмотря на то, что я не верю в судьбу, я просто назову это судьбой. Я сама жду убийцу - и он придет за мной в то или иное мое рождение. Сколько еще раз мне придется для этого умереть обычной смертью? Может быть, я и есть убийца себя.
Синева неба поражает своей настойчивостью. Небо заражает хорошим настроением. Облака бросают тени на салатового цвета полосатые поля, полные одуванчиков и фиалок. Эти поля разрастаются со временем - незримо. Ей кажется, что она слышит храп - этот звук умиротворяет.
Перестать быть глазами. Ведь я - это мои глаза. Зритель жизни, наблюдатель себя.
Добро и зло - что за выдумка для тридцатилетних младенцев!
Буду общаться с другими через эмоции. Если только кто-нибудь захочет. Всегда нужно сначала получить согласие. А еще раньше - хотя бы внимание. А потом еще раз извинюсь за недопонимание, за вмешательство в историю их жизни. Предстоит много с кем познакомиться. Рядом с некоторыми я чувствую близость без слов.
Люди, даже виденные единожды, навсегда застревают в наших снах, навечно оказываются нашей частью. Которой мы произвольно дорисовываем характер и речь. Как и вещи, как эмоциональные состояния.
Все дело в чувстве - если бы не было чувства любви, никто бы никого не любил. Мы живем по инерции, о которой даже ничего не знаем. 
Она закрывает глаза - не как перед засыпанием, но надолго. Так редко представляется повод закрыть глаза.
На вокзал ее вскоре пришли искать. Ее уже нигде не было, когда солнце раскрылось, и мир снова стал ярким, вдохновляющим. Пахнущим божьими коровками и светляками. Все пропитала гробовая тишина.
Растворилась в чаше жизни. Так бывает, точно бывает.
Около вокзала скоро выросло дерево. Такое, как она.


Во времени и вне


Пугающие серые высотки - в них дистиллируется вечная жизнь; тоскливые заброшенные краснокирпичные фабрики, затерявшиеся среди переулков стремящегося в бесконечность города. Размножившиеся лестницы, оккупированные пылью закрытые дверями подъезды, в которых плачут взрослые. Скрипучие качели на детских площадках, где-то там танцует ветер. Коллекторы, приютившие стаю перелетных птиц. Острые антенны и провода, протыкающие небеса, а значит и своих несуществующих и существующих божеств. Непроходящая боязнь высоты.  Я работаю в дыме, отправляя вперед свои нелюбимые ладони, мои мышцы привыкли поддаваться гравитации и становиться на колени. Открывая алюминиевые баночки газировки, снова и снова зеваю. По вокзалам бродит притаившийся маньяк или пьяные подростки. Пульсация города нарастает, будто он вот-вот готов выплюнуть всех нас за один спазм массивного желудка. Ритм - стук, стук. Непрекращающийся гул, писк, крики. Рост, движение, обмен.  Мир показывает нам то, что мы видеть не готовы. И мы закрываемся, становимся обычными, другими.
Этот город стоит слишком далеко от моря - мне так кажется. Но рано или поздно его улицы смыкаются у песчаных берегов.
Я учился лавировать и толкаться в скоплениях народа на узких улочках. Здесь вырос. Доисторические животные, одинаковые автомобили вызывают мысли об операционных столах, они разрастаются, рождаясь впервые за каждым новым поворотом, их рык разрывает легкие, с ними в прохожего приходит простуда, от неспособности скрыться и убежать постепенно атрофируются мышцы. Порой мое чувство расстояния притупляется, и тогда я ощущаю сущность относительности. Быстро надоедает голубая кровь. Язык, преданный железу. Укрываться от магазинных вывесок виденных ранее и превращать это в неумелую игру глупца. Приходя домой, включать телевизор, открывать холодильник и презирать мысль о разлуке с единой вещью личного пространства. Страшнее всего - выбросить по утру, вынося мусор, черту характера или забыть среди сгнившей еды кусочек прошлого. Стеклянные потолки с вентиляторами посередине. Внимательно наблюдаю за движущимися вокруг чужими желаниями. Я выдам себе имя в зависимости от моих будущих заслуг, выдумаю его, рассматривая дырявую обивку красного дивана. Мне не нужны подсказки, я горд как рыцарь Альбиона. Когда придется остановиться, я прибью свою ногу гвоздями к полу, не стесняясь его заводских дефектов. Многое нам еще нужно обговорить, как только я научусь поднимать голову, стану больше придавать значения отдельным звукам, приходящим из горла и рта. Каждый день становлюсь свидетелем изнасилования.
Все предметы пересекали друг друга, превращаясь в линии. Черные и белые полоски, множащиеся тени. Люди встречаются в узких переулках и расходятся - самое важное не то, что происходит, а что могло бы произойти между ними, отважься они на контакт. Но они расстаются чужаками, верные своей роли. Лицемеры создали себе единого Иисуса, но поклоняться следует каждому живому существу. Однажды мы все будем болтаться на распятии. Мы все больше, чем бог - мы Человек.
Мое тело устало. Все дальше ухожу ото лба, в голове что-то пульсирует, твердое. Когда-нибудь я отважусь на эксперимент и перестану реагировать на окружающую реальность. Аккуратно расположу тело, принадлежащее мне, на стуле и навсегда уйду в мир мыслей и забвенных представлений. Из когда-то захваченных мною образов и ситуаций я стану собирать сны наяву. Запускаю руку в пачку от чипсов, шуршащую. Пока жую, ничего не слышу.
Нас приучают к слабости, приводят в логические тупики.
Сразу переключаю избыточно навязчивую рекламу. Я заброшен в миллениум капитализма, рационализма, иллюзии, но тщетно не настоящее, а вся человеческая история, она закончится абсолютным триумфом эскапизма. Пусть живут как хотят. Вещи, вещи, вещи. Все, что я вижу и нахожу. Мысля по их правилам. Лучше свести себя с ума. Просто работать, просто наблюдать. Никаких целей, никаких общественных контактов. Вокруг меня и моих знакомых сам воздух пропитан гордыней и непомерным эгоцентризмом. Но и это всего лишь заблуждение, односторонний взгляд, заключенный в рамки моего характера. Дело в том, что иногда я люблю все на свете. Тогда это общество - наилучшее из возможных.
Помню время, когда мне приходилось притворяться - я копировал их поведение, делал все, чтобы казаться нормальным. Так они ни за что не распознали бы мою гнетущую болезнь. Путаю предметы с людьми, а людей с предметами - в иррациональном восприятии они оказываются одним и тем же.
Представляю стол человеком, близким мне человеком. Как учат гештальт-психологи. Раскрываю ему правду, которую не получалось сказать в лицо. О том, кем я являюсь. И этот человек навсегда уходит. В отвращении.
Когда я ем, то обращаюсь в низшее животное, когда  сплю -  я только растение. Смоченные слюной пережеванные ошметки проталкиваются сквозь кишечник к покачивающейся всерастворяющей жиже. Начинается прилив, а где-то лежат в покое замерзшие океаны. Кажется, что ничто не способно потревожить их сон. Но если они проснутся, то придет конец всему. Коралловые рифы - врата подводных империй.
Я хочу понять природу отвратительного, узнать, отчего люди так боятся аморального, отрицают непонятное, другое.
Месторождения золота - глубоко под землей. Медленно расширяющиеся металлические структуры. Как корни древнего древа.  Иггдрасиль, одноглазое тело. Вселенная - это жизнь, а жизнь - вселенная. Атом и молекула всегда оживают в конце.
Во сне приходит идеальный мальчик-блондин, он улыбается мне и  поддразнивает. Я люблю его и хочу отыскать.
На журнальном столике открытая Библия, рядом - Коран и Трипитака. Апокриф Иоанна. Мифология Уилльяма Блейка, труды по Каббале, гримуары, трактаты алхимиков. Скоро захочется, чтобы свет исчез и пошел дождь. Мы любим дождь за его блюз, теряющуюся между ребер вибрацию. Нечаянно наступаю на пустую бутылку воды.
Голубые занавески, решетки и жалюзи. Больничные койки, запах хлорки и клубничного мыла. Я вижу вздымающиеся в ряд желудки, в недрах коих вращается чистое познание. Групповые беременности. Эмбрионы. Когда они погружаются в сон, начинают говорить вещи. Электронные кардиографы. Вот-вот прибудет один акушер. Издалека. Стоя в строю на уроке физической культуры, я отрываюсь от пола и начинаю летать - я познавал мир через полеты - от оазиса к оазису, от звезды к звезде. Порой способность летать даже помогала скрыться от кошмарных явлений. Пальцы нервно отскакивают от парты, место справа свободно, вместо давления смех - никто никогда не садится со мной - высматриваю что-то за окном. Заплутал в воспоминаниях - восстают виденные мной когда-то образы. Оторванные от остального пространства оголенные каскады теплиц, оплетенные тенетами светодиодов. Дуб и ива, друг напротив друга - нужно выбрать, ведь сил хватит забраться только на одно древо. На плоской вершине стоял телескоп, чья запотевшая линза устремлена на метеоритное кольцо Сатурна. Ощущаю склизскость всего.
Величественная серая статуя ангела, распростершего крылья, на католическом кладбище. Пьяные подростки, танцующие у надгробий, мечтающие о сексе. Сигарета за сигаретой. В такие моменты я с отвращением и смирением задумываюсь о любви, которая стала новым культом. К этому, определенно, примешиваются нотки смущения. Гудит холодильник, а я вслушиваюсь в протяжную песнь кричащего за стеной младенца. Много ли людей понимают язык детского крика? А он важнее всякой любви. Люди так тоскуют по детству... Но нет в мире однозначности, тоска - переменная. Полиамории не нужно стесняться, стеснение - пережиток прошлого. Предают тех, кем дорожили, идут туда, куда и не могли представить.
Пальцы ощущают прикосновение к шершавому языку кокер-спаниеля. Губы - крем круассана. Едкая кислота разливается по поверхности ладони - я представляю.
Это напоминает мне об одном ушедшем в прошлое человеке. Тот человек и в сорок лет выглядел как ребенок - он любил тела. Боготворил как, наверное, никто по эту сторону луны. Но самое удивительное в том, что ему удавалось находить людей, готовых на участие в его так называемых "сеансах". Его не интересовали ни личности этих добровольцев, ни пол, ни красота. Он не испытывал к ним никакого интереса как к людям, они не вызывали в нем сексуального влечения. Только тела и их кожа интересовали его как объекты поклонения. Часами его руки поглаживали кожную поверхность добровольцев, ощупывая каждый миллиметр, будто в поисках чего-то, в поисках бога. Затем он проводил по коже языком, пробуя ее на вкус. Перед уходом доброволец обязан был позволить тому человеку оставить себе кусочек его кожи. О, ни один географ или геолог так не знает земную твердь, как тот человек знает людские тела. Он был уникальным, удивительным, встреча с ним навсегда изменила меня. Как изменили меня когда-то мой отец, мой брат, моя сестра, тетка. Прабабка-кондуктор поезда, отвозившего ребят из нашей деревни в город, откуда они отчего-то не возвращались.
Тысячелетия тому назад в песочницах мы чертили на песке звездные паттерны, предсказывая затмения древнего спутника. Это универсальный язык. Играли в "классики".
Если бы не незримая граница в моем сердце, я непременно купил бы мольберт, краску и дал бы волю воображению. Сначала прикрыл бы глаза на час-другой, перебирая в голове образы, оттенки, цвета, силясь понять, какие из них мне больше всего хочется увидеть рядом друг с другом. Даже если бы получилось посредственно, если бы хорошую идею не вышло удачно реализовать, я бы не унывал, а слушал бы музыку, удовлетворенный своей честностью и независимостью. Но этого не случится.
На мгновение я вдруг прихожу в себя - раздумья застали меня на пути к морскому пирсу. Там меня ожидают часы купания и пахнущая водорослями лодка, пустующие вечерами лежаки и горы желтоватого песка. После - домой, взбираясь по склону к подножию вулкана, мимо богато украшенных фасадов вилл, мимо стен кампуса местного университета, из-за которых выглядывают ковши студенческих общежитий, на которых плотно развешено сушиться белье. Пальмы - маленькие и большие. И настойчивый запах моря вдогонку, крики чаек, открытые двери ресторанчиков. Словно кто-то крадется за мной. Никого не вижу.
Главное качество жизни - ее однообразность, способность навеять скуку. Любой человек конечен - ты изучаешь его месяц, два и вот - уже не способен отыскать ничего нового. История мысли здесь не исключение. Все дело в угасании интереса. Самый ценный талант, оказывается - умение себя занять. Чтобы раз за разом забывать, что это уже было.
Глубокая увядающая ночь. В белой бороде старика запуталась цикада. Ее лапки все еще дергались, когда мы стали играть на гитаре. Старик ворчал, двигая своими морщинами, что я фальшивлю, что мне лучше пойти отоспаться перед тяжелым днем. Завтра и вправду должен был быть тяжелый день. А я только откидывал голову назад, прикрывал глаза и следил за течением мелодии, изредка поднимая взгляд на освещенное китайским фонариком крыльцо. Порой даже удается окончательно увериться в реальности созданного мной человеческого существа. Старик рассказывал, что таких много еще бродит по миру - созданных воображением людей. В самом деле, трудно поверить, что тот, с кем я только что разговаривал несет в себе не больше реальности, чем эмоциональные конвульсии. Ноздри старика сокращались, глухие к моим размышлениям, он все так же продолжал наигрывать, изредка подключая и голос. Город колесят настоящие люди - они все похожи друг на друга. В том, что считаю себя особенными, верят в счастливую жизнь, в возможность осуществить желания, любить, дружить и проживать вечности. В конце-концов все города это один. Один. Нет ни возраста, ни пола, ни имени. Нет личностей. Все связано проводами в единое. Каждая вещь по закону причинности вытекает из другой.
Снова появляется навязчивый образ эмбриона. Когда он предстает перед всеми моими семью органами чувств одновременно, для меня весь мир становится эмбрионоподобным.
На улице хорошо - здесь замолкает навязчивое домашнее тиканье настенных часов.
Мои длинные волосы щекочут нос - за ними спокойнее. Осенний ветер, еще теплый. Очередями сквозь аллею опавшей листвы едут детские коляски и разведенные мамочки. Вводящие в транс какофонии маленьких колес. Чувствую запах дыма и воска. И все же тогда какая разница, чем себя занимать и кем быть, когда всё - только переменная.
Старик и я стоим над старым конвейером. Наши руки синхронно двигаются, перебирая детали, а мы все говорим. Оглушительный шум фабричных машин вызывает чувство беспокойства. Уже стемнело - тусклый свет висящих под высоким потолком ламп выхватывает наши движущиеся рты. Рты, которые только недавно использовались для потребления пищи. Я говорю: ”Зачем мы работаем здесь?”, а он отвечает: ”Это опыт, это наша жизнь”. Мне не одиноко, и я сообщаю ему об этом. А ведь и правда - можно делать, что угодно: пускать себе кровь и наслаждаться болью, умирать от голода, лежа на железнодорожных рельсах, жестоко убивать или подвергаться чудовищным пыткам со стороны отщепенцев общества - это, конечно, крайности, но все это жизнь. Все это будет мое существование, которое потом уже не стереть. Только лоботомия. Где-то вращается барабан стиральной машинки.
Мы и не задумываемся о монотонной работе, о стремительном вращении колеса дней. Только вот так философствуем себе под нос. И наши мысли навсегда затеряются среди мыслей приходящих и уходящих миллиардов. Это не столь важно, мы погружены в то, что даем подушечкам пальцев ощупывать разные поверхности - воду, ртуть, шерсть, золото, шелк, шкурки фруктов, кожу, бетон, асфальт, кору деревьев, железо, молоко... Но он однажды сказал, что нам нужно бессмертие - через великие благие свершения. Я тогда улыбнулся и промолчал.
Развеваются на ветру полупрозрачные пурпурные шелковые шторы. Шумит тростник.  Пахнет ладаном. Не умею запоминать имена. Кажется, будто некто беспрестанно наблюдает. Не за мной, но за всеми.
Старик, подобно уходящей к горизонту Альфа-Центавре, спускается ко мне по ступеням своей маленькой белесой башни из слоновой кости - я завидую ему, мне так хочется оказаться на его месте, на вершине этой башни среди его тайной библиотеки. Но как жалко, что я выдумал этого старика от скуки, а сам при этом так слабо ощущаю себя чем-то реальным. Только порой меня пронзают такие настроения, которые окутывают с головы до ног, которые невозможно подавить. Они сливаются с моей сущностью, становятся мной - единственно в этом экстазе мне позволено интенсивно переживать мир и себя. Потом они уходят, и я предаю их, все до единого. Отдаюсь чему-то новому. Я - то, что я чувствую.
Невозможно вспомнить, что было этим утром или вчера. Маленькие и большие миры, мы соревнуемся в таланте архитектора. Так много теорий, которым научили отказывать. Навязчивые восьмерки. В звонок позвонят, исполняя волю судьбы. Они поймут причины всего.
За городом бездомные с чудесной нежностью собирали в пакеты тушки мертвых птиц. Черные мешочки с мусором, горой нависающие над мусорным баком - источающие запахи разложения на жаре.
Мы проигрываем по-настоящему и почти окончательно в тот самый момент, когда в это поверим. Бывает очень трудно выбраться из пучины собственных убеждений.
На краю небосвода соседствовали луна и солнце. Один день, и я откажусь от себя - отважусь забыть все. Летающая тарелку долго преследовала прохожего. Моя единственная вера - инопланетяне.
Время, словно живое, смотрит на нас. Оно шепчет нам, что не существует.
Это случилось осенью 1973 года. Или весной 1956. Летом 2045. Окно однокомнатной квартиры хмуро вглядывалось в спустившиеся на город белые облака, а я прислушивался к разговорам кучек прохожих: пока они живут, мне позволено только смотреть. Среди сгущающегося вечера они обсуждали еду, отношения и наступившие не по сезону холода. Подскальзывались и падали - в падении открывался их другой облик. Намотанное на вилку спагетти. Кто-то возвращался домой после утомительного рабочего дня, кто-то страстно жаждал перекуса в любимом ресторане. А Марс казался таким близким - вот он светится по соседству с неизвестной звездой, которая неизмеримое множество тысячелетий скользит по поверхности космического океана. Когда-то Марс умер, за ним следом погибла еще целая плеяда миров. Можно сказать, я вырос вместе с этой красной планетой, она - мой самый милый друг детства, только мне был поведан ее главный секрет. Каждый вечер я непременно находил минутку времени проследить за ее сегодняшним местоположением. А прохожие продолжали свой путь, так крепко связанные эмоциями с настоящим. Над ними роятся группы пчел. Некоторые изредка попадают в лабиринт этой квартиры и подолгу мечутся в поисках выхода. Желто-черные. Иногда им это удавалось, а когда нет, они забивались в какую-нибудь щелку и там ждали, пока я оставлю что-нибудь сладкое на столе или полу. Прячусь за шторами. Становлюсь к окну и миру спиной.
Обширные деревья неизвестного мне вида, стоявшие вдоль кривляющегося тротуарчика,  двигали своими ветвями, словно дышали, словно тщетно пытались вырваться из земной тверди, их кроны вибрировали от непрекращающегося тока древесного сока по их капиллярам. Пахло мокрой травой и вечными оргиями в далеких зданиях - запах спермы. Завтра как сегодня, сегодня как вчера. О мире уже нельзя сказать нечто новое, если использовать для артикуляции старый язык. Я же делаю все, чтобы позабыть старый, вычеркивая слово за словом из своего ментального словаря. Тем самым рано или поздно я обреку себя на вечное молчание.
В городе столько людей! Даже живя в маленьком поселении, я не способен узнать их всех, даже хоть раз каждого увидеть. Но в городе массы людей во истину велики и невообразимы.
Поздно прихожу домой - рабочий график у меня действительно очень тяжелый. Так легче забыть о себе, о своих бессмысленных мечтаниях. И все же порой становится невыносимо от такого существования, в такие дни, а случается это обычно дважды в неделю, обычно по средам и пятницам, я заворачиваю в бар и напиваюсь до беспамятства. При этом наличие в баре других посетителей только подогревает это желание - я не в силах перенести присутствие людей. Эта раса для меня является самой отвратительной из возможных. Все, что они могут создать, абсолютно безобразно. Они психически слабы и оттого постоянно вынуждены отвлекаться, придумывать себе деятельность, богов, искусство, влюбленности, а когда становится слишком скучно, изобретают машины. Непрекращающийся, исторически затянувшийся акт совокупления - вот, что такое человечество. Болезнь и уродство. Такие мысли, это совершенно понятно, всего лишь моя психологическая потребность, а ни какая не истина. Немного саднит неясного происхождения синяк чуть ниже колена - уже пожелтел. 
Сегодня я говорю да, а завтра нет.
Все люди - обычные, у всех есть слабости. Ты спроси их, если встретишь: "Какова твоя слабость? Что заставляет тебя грустить? Чего ты хочешь от этой жизни на самом деле? Чего тебе больше всего не хватает? О чем ты жалеешь сильнее всего на свете? Каков настоящий ты?"
Хотя барные стулья и довольно жесткие, но их красота становится их искуплением. Белые сиденья и длинные изгибающиеся ножки. Тихо играет музыка, позвякивает стекло, разливается и раздувается свет, перемешиваются отрывки пустых бесед. Я бы хотел начать эту жизнь сначала, а лучше променять ее на что-то другое. Мое презрение к себе, пожалуй, не имеет границ. В своих фантазиях я всегда был гораздо лучше, чем на самом деле. Впрочем, достаточно посмотреть на других и становится немного легче - всегда так. Мы все навечно прокляты. Остается только дожидаться начала большой войны, которая сотрет человечество.  Многие так думают - копия, копия, копия. Все они эгоисты и слабаки. Играют в политику, в любовь, в жизнь - такие серьезные. Но я - новый приход винного бога. Смешно. Вижу лица миллиардов новорожденных, по щекам которых скользят бурлящие водопады слез - все они противятся взрослению, продолжению акта рождения - распространение вируса жизни. Они отражают солнечный свет своими едва открывшимися глазами, мечтают об утробе, о вечном тепле. Помада женщин остается на пустых стаканах. Поэтому я так люблю лежать в ванной до тех пор, пока вода не превратится в лед. Параллельно привлекательной витрине бара, спрятавшиеся за зонтами, летят люди - их отражения в экранах телевизоров. Женщины и мужчины, и дети. Кто-то из них идет навстречу возлюбленному, кто-то - дружбе, деньгам и славе. Они откроют двери каждый своей машины и умчатся вдаль. Включат стерео-систему. Заедут за вечерним платьем в прачечную. Потом в ресторан, чтобы насладиться коктейлем и запеканкой, потом в цирк - там есть клоуны и акробаты, и волшебники - а когда-то они сами хотели выступать на арене цирка. Лягут спать на разных этажах разных улиц. Некоторые проведут ночь вместе, но только одну ночь. Потом сядут на самолет до Гонолулу. Они стряхнут песок со своей шеи, щек, спины, коленей, стоп - и войдут в лазурь Тихого океана, отражающую прибрежные пальмы. Эти новорожденные. 
Я - самый обычный человек, самый заурядный из всех. Обычные, скучные люди - мои идолы. Ненавижу кичащихся своим умом, эрудицией ученых, интеллектуалов, аристократов и им подобных. Тысячи лет они спали - одни в христианско-греческом, другие в индусско-восточном мышлении, покоренные их идеями. Некоторые не запоминают свои сны.
Если отдаться повседневности, то ты определенно потеряешь счет времени. Не думать. И тогда - ты втянешься в поток событий, перестанешь контролировать свою жизнь, станешь только актером театра автоматизма, забывшим, что он - актер. Так и нужно. Гностический миф о принце и жемчужине, и о Зове. Отвлечься от проблем и мыслей, ведь они, как и желания и настроения бесконечны, часть дурманящей грезы. Чтобы почувствовать себя, наконец, в здесь и сейчас. Смотрит на луну, чтобы на мгновение поверить в какого-нибудь бога. 
Колеса машины - перемалывают голоса. Треугольник. Я сталкиваюсь со словом "любимый". Это слово - дань привычке, нечестно нечто назвать любимым или прекрасным, это самоограничение. Целый мир имеет право на эти звания.
Квадрат, круг и треугольник - великие непонятые, забытые фигуры, которым еще предстоит изменить мир, эволюционировать. Они же могут быть кубом, шаром и пирамидой. Отражающими. Красная краска, белый карандаш и черный фломастер - пахнущие - ассоциация с этими фигурами из детства.
Бармен наполняет для меня очередной стакан - кто он такой? Всего лишь бармен. Я только что вернулся с работы, избитый мелкими неприятностями и однообразием занятий - но не это ли истинное счастье? Вслушиваюсь в тихую музыку, которая медленно, в своем ритме, перетекает в мое настроение. Никаких целей на будущее, одно желание - поскорее бы настало время отпуска, тогда я смогу целыми днями слоняться по городу без дела, встречаться со старыми знакомыми, много говорить, еще больше слушать. Найду работу по вкусу. Пытаться различить за словами сказанными подразумеваемые слова, за смыслами вокруг - истинные смыслы. Все не такое, каким кажется, но только отчасти. Заговорить или промолчать?
Если нечто является в едином обличии, то это должно вызывать подозрение. Простоты не бывает. Ощущение, что сегодня инопланетяне, наконец, раскроют себя.
Глоток за глотком допиваю. Все туманнее становится мир. Хочется в туалет - это легкий способ расслабиться. Хорошо было бы убрать полоску света, ниспадающую на правую сторону моего лица. Это вывеска бара. Пахнет фломастерами и пастелями.
Кто-то сейчас занят уборкой - с веником и совком в руках - он слишком перфекционист. Кто-то рассматривает меня из тени. Отвечаю взглядом.
Один человек совсем перестал чувствовать. И мир опустел - больше не осталось людей, только тишина и он.
Чувствую себя слабее других людей - как физически, так и интеллектуально.
По пути домой я забрел не туда и меня, наконец, похитили пришельцы.

<...>


Там, где потоп


Собравшись с духом, стать частью старого табурета. Ей нравилось быть пейзажем, но сейчас больше всего хотелось провести эксперимент. Сжечь эту квартиру, свою маленькую иллюзию детства. И смотреть. Любопытство. Своими действиями я будто бы трансформирую реальный мир в мир своих фантазий.
Спичечная коробка, выдвинутый ящик для столовых приборов, проем кухни, скрытый занавеской. Она подобрала под себя бархатное платье, изрисованное аквамариновыми лепестками, и пятки. Сначала наступает состояние потерянности. Или ей так кажется. Тщетно силится вспомнить, что только что проделала. 19:25. Темнеет. Фосфорная полоска со следами царапин. Свет выключен, только маленький огонек понуро, с долей неуверенности творит тени предметов. Отдаться своему безумию, отпустить эту облезшую личину.
Запах кожи, впервые открывшийся для расширенных дыханием замерзших ноздрей. Ее кожи. Аккуратно ложатся в пятнистые фиолетовые балетки сломанные спички. Я пытаюсь зацепиться за предметы вокруг, они снова безжалостно исчезают, бросая свои последние взгляды на покрытые высохшей слюной губы, мне приходится падать с кровати. Слюна заселяла пол, пока я облизывалась, описывая языком ровные круги. Ползу на коленях. Сейчас вокруг полыхает пламя, упоенно пожирающее беззащитных детей безымянной квартиры, но мои эмоции по-прежнему всего лишь выкидыши. Я буду играть, чтобы  хоть что-то почувствовать. Уже несколько месяцев эмоции, все их разновидности, молчат, как системы, ищущие радиосигналы от инопланетного разума. Одним днем я отрезала себе большой палец правой руки - ничего. Оставшиеся пальцы складывают слоненка из оригами. Что странно, отсутствует даже привычное повседневное чувство пустоты. Вместе с этой абсолютной безэмоциональностью появилась и странная особенность моего восприятия: иногда вещи, на которые я смотрю, просто начинают стремительно удаляться, захватывая с собой весь задний фон, будь он стеной или кухонным шкафом, набитым посудой.  В определенный момент приходит ясное осознание того, что эта уходящая вдаль вещь и я находимся в разных реальностях, и никогда больше нам не вступить во взаимодействие. Сейчас я вынуждена попрощаться с низким треснутым журнальным столиком из стекла. Прощаясь, наблюдаю за тем, насколько он мне безразличен, как я при этом все равно фальсифицирую свою тоску по нему. Если не фальсифицировать эмоции, то я просто-напросто перестану принадлежать человеческой расе. Например, в случае приступа тоски следует первым делом  пожалеть себя, затем вспомнить, какую значительную роль этот предмет сыграл в моей жизни, а после пуститься на поиски утешения. Поиск утешения - мотив для действия. Не вообрази я искусственную эмоцию, сидела бы вечность без движения.
Есть еще чувства, которым не дали названий - колоссальный спектр новых ощущений.
Люди привыкли жить ужасно предсказуемо - за предательством следует обида, за похвалой счастье. Эта их дурацкая логика. Они - порождения причинности.
Закусила губу и смотрю через зеркало, как скатывающаяся сгустками по приплюснутому раздвоенному подбородку кровь красиво отражает огненные всполохи. Все, что мне осталось - наблюдать. В воздухе, как следствие процесса горения, зависают самые интересные запахи, но, к сожалению, далеко не все мне знакомы. Узнаю пластмассу, дерево, шерсть. Скоро станет трудно дышать. Многие младенцы потому ли, что не хотят быть рожденными, привыкшие к утробе, либо же по стечению обстоятельств - испытывают удушье, застревают и погибают или почти погибают. Запах детской присыпки.
Закусить губу не моя прихоть, а насущная потребность зубов. Мои конечности живут независимым существованием. Облизываю себя, умываясь.
Бабочка садится на маргаритку и сбрасывает пыльцу. Старое фортепьяно пылится на чердаке, в нем скрывается потенциальность миллионов не прозвучавших мелодий.   
Поэтому предметы для меня чрезвычайно важны, в моем мире они не просто являются средством, но живут независимой жизнью. Нужно лишь немного наблюдательности, чтобы заметить их своеобразное  копошение. Чтобы оценить их непревзойденную бездвижность, покорность, претенциозность, мимикрию.  Для этого, наверное, я живу. Чтобы мои руки могли шевелиться, пользоваться кожей и испытывать прикосновения, тепло. Я - дерево для конечностей и волос.
Я чувствую, как мое тело купается в тепле, как множество течений, каждое немного иной температуры, опоясывают его кольцами, проникая в щели одежды, просачиваясь сквозь нее. У теплоты я учусь чувствовать ритмы жизни - биение всех предметов, их едва зримые переговоры. Все они шепчут "Посмотри на меня". Не "познай меня", только "посмотри". Теплота разделяет меня и их - ее в вещном мире называют еще воздухом. Но она суть мост между всем. Подобная эмоциям, которые играют ту же роль, разделяя человеческие миры индивидуальностей.
Интересно, как спустя недели, месяцы после тех или иных переживаний, они вдруг с ясностью дня приходят к тебе, удивляя, завлекая, окрашивая. И наконец раскрывают ответы, которые до того лишь показывали свои спины на самом краю сновидения.
Я разрываю скорлупу событий и извлекаю из нее эмоции. Они смотрят на меня потусторонними взглядами, пустыми глазами мертвых живых существ. Я вижу мысли как нечто реальное, движущееся в пустом пространстве комнаты - они проплывают мимо меня, всегда там, где нет предметов, а я, рассматривая их, порождаю нечто новое, что они принимают с блаженной радостью. Предметы своим молчанием дотрагивались до моей самооценки - они воздействовали на нее через мой взгляд, я чувствовала, как нахожу самоудовлетворение. Они поддерживали меня. Иногда даже принимали в свой круг.
Шевеления пальцев рук, пальцев ног. Судороги восторга. Движение - это эйфория. Когда ты направляешь свое внимание следовать по путям костей.
Мир - это я. Каким я его вижу, таким он мне и покажется. Но вся я в прошлом - мне нужно собрать себя. А, может быть, все это время я искала совсем не там.
Прошлым утром, проснувшись по будильнику, я приоткрыла глаз и заметила, как замирает на месте надрезанный пакетик молока, принимая ожидаемую от него форму. Расправляю волосы и вспоминаю, как на меня кричит та, кого я считала в школе подругой. Я ей всегда завидовала - её характеру, красоте и авторитету.
Громко лопается лампочка в люстре, похожей на кринолин, а я даже не вздрогнула. Ребенок дергает ногами - вперед-назад. Раскачивается на качелях. Где-то далеко. 
Очень хочу чтобы все вдруг стали богами. Для меня не существует совершенно никого, только лес движущихся тел. Столы из рук, стулья из ног, выгнутые спины. Я разучилась говорить, когда подружился с экстатическими стыдливыми стонами стен и изучила их  искривленные черты.  Да, я говорила со стеной, но и она мне отвечала. Я точно не схожу с ума, это другое. Не нужно опасаться иррациональности.
Подражая движению прозрачных штор, кружатся пальцы ног - танец.  Черный лак. Их последнее желание. Гаснет и зажигается уличный фонарь. Чуть не падаю, наткнувшись на вешалку для моих париков. Отпираю дверь, выходящую на лестничную клетку, чтобы выпустить дым, перемахиваю через полоски обуви. Столько теней я не видела никогда. Я вспомнила, что некогда могла повелевать конечностями. И только с мыслями общалась я тогда. Голые ступни нетерпеливо опускаются на каменную лестницу, и расталкивают её сырые бока. Мне не хочется позволить им увести меня прочь, но интересно смотреть за их движениями и сопротивлением поверхности. "Мне снится кошмар?" - взывают ко мне слезы дитя родительских ссор, отправляющегося подглядывать под чужие лампы. Ногти протискиваются через воск свечи, потому что она разбрасывает жидкие рукава - свеча была подожжена пожаром. Прикасающиеся к запачканным сажей губам сосочки языка. Атмосфера оконной рамы, деревом обыскивающей каждый вбитый гвоздь, каждый атом дребезжащего соседского стекла, покрытого инеем. Градусник готов лопнуть от неуверенности. Самая середина выбрасывающей в воздух вьюгу зимы. Одурманенный мизинец ноги всё проворнее танцует, призвав покрытую крошками стопу на облепленный бумагой письменный стол. Восприятие окончательно проваливается в умозрительные образы. 
Колени в лесу или у могилы, среди маргариток или сугробов снега, они ободраны или прикрыты кошачьим мехом. Держа спину прямо, можно лететь, раскинув руки, уворачиваясь от иголок елей, божьих коровок, пепла, наростов мха. Стадо отражающих сумерки овец. Этот звонкий голос не может быть моим, эти лица не принадлежали мне никогда, я виновата и извиняюсь. Меня предало человечество. Белые стиральные машинки, белые носки, белый хвост. От меня скрывают моё божественное происхождение. Нравится парить, нравится вдыхать, нравится плевать.
Я под сатиновым потолком, взобралась по куче стульев. Я уже делала это. Я не знаю, как порвать границу, как разорвать шумы и помехи. Чтобы слиться с далекой реальностью, прикоснуться хоть к чему-нибудь без того, чтобы быть наказанной ударами электрошока. Робко признаюсь в любви к человеческой коже. К каждой из обтянутых ею конечностей. К телу как смыслу мироздания. Его запаху, цвету, звуку, вкусу, тактильному отклику.  Глажу свою руку - от ладони до плеча. Подскакивает давление - незначительное помутнение  в глазах. Понимаю, что мой пупок прекрасен.
Пылает комод, пылает линолеум, пылает пара нейлоновых чулок, пылают атласные штаны, кожаная сумочка на цепи, струны фортепьяно, надрезанный пакет со стиральным порошком, игрушечный кабриолет, бутыли с водой, солнцезащитные очки, музыкальная шкатулка, деревянная спатула в мойке.
Парящие над сценой пуанты балерин, истощенные качественными  диетами лодыжки  ног, выписывающие нереальные виражи. Не все способно  представить воображение.
Купающиеся в ночной реке тела, всплывающие свитера. Зеленый. Мягкие облака, граничащие с началом океана. Я наказана! Хочу, чтобы другие страдали так же сильно, как страдает моя психика. Синий. Я лежу на кровати, укутанная теплыми одеялами, насморк и платки, жар и головокружение, слышу, как бьется сердце в подушке. Группа трясущихся морщинистых старых бабушек, переходящих дорогу по смазанному пешеходному переходу. Я плачу в заброшенном интернате, где комнаты пусты, где осыпается штукатурка. У всех одни и те же мысли. Если меня не погладит по голове некто в плаще, я умру - это зависимость. Сколько мне лет? Старые комнаты уже не впускают меня в себя, в них я боюсь услышать слова, увидеть, как ночные кошмары покидают пределы. 
Тренажерный зал, пустынный, будто ждет меня, манит своим блеском. Если б я досидела до утра, то услышала бы пение утренних робких птиц, почувствовала бы аромат девственного рассвета, разлитого каплями по небосводу и зданиям. Услышала бы пробуждение соседей и заметила бы как тень медленно отступает со старого дуба.
Хотела бы иметь длинный пушистый хвост как у животного, чтобы двигать им, раскачивая пространство позади себя, чтобы приумножать ощущения - нервозность и восторг. Выражая их еще одним знаком. А еще лучше было бы завладеть телом маленькой рыбешки с яркими пятнистыми плавниками - смотреть на мир через мутную воду забытого аквариума, месяцами познавать одну комнату. Дышать жабрами, пускать пузыри из широкого ротового отверстия, запутываться в лентах водорослей, тереться о кораллы.
Я ограничена. Тяжелое заболевание лучше всего передает глубинное, оттого идут дожди. Мне кажется, что я дух, что могу заползать в любые тела и заполнять любые пространства. Среди полок с едва касающимися друг друга стаканами холодного молока, среди заброшенных на темный склад банок краски, среди строительных арматур в забытом городе пустыни. В звуки обращаюсь я, особенно в те, что нравятся мне с первого взгляда, вместе мы становимся меньше и тише под скамейками парка. Хочу быть чьей-то мыслью, никогда больше не быть отцом, не заигрываться допоздна и во время отдаваться новому поколению. Нужен красивый фон. Ми второй октавы. Всеядные всполохи пламени, доедающие стоящую подле меня стену. Сейчас я бы не отказалась от молочного коктейля. Не помогло. Этот пожар.  Все еще ничего не чувствую. Копчик касается ветвистого деревянного стула, сошедшего с картины Ван Гога. Он вернулся домой.  Прикладываю ухо к полу, под ним гремят соседи, почувствовавшие неладное - семнадцать этажей белого шума. Волосы, догорая, порхают, развиваются. Светлые. Аккуратно тушит тонким мизинцем с полосками на сгибах. Рано или поздно здесь будут скорая помощь и пожарная машина. Я могу сказать что угодно и никто не будет в силах это опровергнуть по законам логики. Когда я сплю, я исполняю роль ветра, я ветер этого мира. Я понимаю, что рано или поздно мне нужно будет преодолеть мою повседневную эмоциональность - ненависть, гордыню, эгоистичную любовь. Тогда я буду совсем другой, свободной от мнений.
Чувствую запах соседской выпечки.
На кухне лопается банка кленового сиропа, он растекается по поверхности стола, скапливается на полу вязкой лужицей. В ней мог бы застрять таракан.
Между небоскребов курсирует дирижабль. Прилипнув к оконному стеклу носом, глядя на светящиеся окна, демонстрирующие стройные комнатки офисов с засиживающимися допоздна офисными клерками на двенадцатом этаже, пентхаусы на одиннадцатом, террариумы на десятом, кушетки для французского, тайского, шведского, рефлексологического, японского массажа на девятом, она начинает раскатисто смеяться. Заливаться смехом, перерождаться. На дороге чередуются сигнальные огни неразличимой полицейской машины. Синий. Красный. Сирена. На стекло обрушиваются откуда-то сверху косые капли,  которые скатываясь вниз, выстраивали узоры, некоторые замирали и уменьшались. Среди этих капель затерялись чьи-то слезы, опавшие с нависающего балкона. Золотые звезды, испускающие лучи, и звезды умершие тысячелетия тому назад - бесцветные в ночном небе. Стоя у окна, подсвечиваемая пламенем, она вставила в себя два пальца и начала мастурбировать. Она видела, как соседи за окном напротив занимались сексом, и они в свою очередь заметили ее. Удивление. Пытается отыскать источник слез в прошлом.
Один раз меня навестила старая знакомая. Она долго рыдала, рассказывая о своей несчастной любви. И я ей сочувствовала так сильно, будто только для этого  рождена, но все равно была не в силах помочь. Только долго обнимала, смахивала слезы с ресниц, оставила переночевать. Обнимала всю ночь.
Раз за разом снимает с себя всю одежду и надевает - это так приятно, ее прикосновения. Решила сдаться - перестать быть человеком. Огонь подступал все ближе со спины, она хоть и не ощущала его жар, но просто знала. Скоро она, подобно восковой статуе, растает. Теперь можно жить дальше. Главное - помнить, что мышления не существует. Что несмотря на то, что экстаз уже позади, он будет всегда.
В этом огне она нашла то, что искала всю жизнь. И это не слово, не человек, не состояние, но все эти вещи - выражение одного и того же неназванного.
И на пепелище нашли потом ее тело. Оно обгорело ровно на половину. Над ней склонились люди в белых халатах, белых масках. Под ней была лужа мочи, а в ней - молекулы женской спермы. Ее увезли во мрак на носилках. Рука свисала вниз, болтаясь. Бесконечно белая рука.

<...>


Штормовые города, закаты и ночи


Вращающиеся нейлоновые зонтики, мягко раскалывающие замерзший небесный лёд.   Скользкий вермильоновый закат и неуловимые внутренние голоса. Я скромно наблюдает перекличку красных, желтых, зеленых стен, простертых над искривленной дорогой.  Обрубки мыслей, разбитые плееры, ненависть к акту покупки. Сканер штрихкодов. Стоять прямо, смотреть на губы. Притягательное сгущение бессолнечного дыма над лабиринтом  зависших балконов. Замолчать навсегда от усталости. Брошенный слезой взгляд убегает в падшие воспоминания. Все выборы, ссоры, исчезающее. Люди одежды, выстроившись в ряд, с излишним любопытством оглядываются. Белые простыни на бельевых веревках. Сине-черное ожидание. Они очень часто что-то говорят, демонстрируя разноцветные языки. Ресница на щеке, запотевшие очки. Мне думается о беззвучных снах, об удручающей бессловесности предметов. Мягкая понимающая рука, влекомая пустотой и холодом железных перил, удивленных пристальным вниманием. Привязавшийся аромат близких духов. Лестница, такая, как пройденные прежде. Спуск. Неловкое движение могучих заводских труб, приоткрытое иррациональным восприятием. Огонек самолета, устремляющегося к веревочным лестницам. Вращение угла обзора под давлением вползающей по барабанным перепонкам навязчивой идеи. Ежесекундные триумфы странных суставов, воздвигаемых над опадающим пространством. Мелькание погибающих в беспамятстве городских очертаний. Мой тротуар. Доля уверенности. Позади движется некто, облаченный в эхо, он крадется, преследуя образ. Не теряющая очарования игра. Сопение над снедаемой жаром мочкой глубокого уха. Бег - это я убегаю от насильника или маньяка. Поворот за поворотом. Может, это всего лишь полицейский. Закрытые учебники, тоскующие по двуликим светильникам. Прыжок навстречу волнам хлюпающих ночных луж. Профессиональное познание всего мокрого. Они говорят, что существует время, существует смерть. Мечта - немедленно переродиться. Преследование не страшно, а впечатляюще. Реализованные воображаемые гостиницы, маленькие переливающиеся во тьме вывески. Теснота непокоренных истертых тел. Они снова имитируют гладкость и молодость. Уличные музыканты, их приятели - молящие о банкнотах гитарные чехлы. Оторвалась и забыла. Нагнетающая легкое беспокойство пульсирующая, испещренная полосами опущенная ладонь. В ней - свернутый зонт, демонстрирующий стройные складки. Арки дворов, скрип пахнущих детской утопией качелей и пение воронов. Я знала, что нельзя верить слухам. Завлекающие шепотом сухие листья, опадающие с белых крыш. Давно не ела. Зацепка на колготках. Детский смех. Пойманный ею взгляд укрывшегося шлемом мотоциклиста - тревога перерастает в нечто большее. Забирающий маршрутный транспорт подкармливает скрючившуюся усталость. Окоченевшие скрещенные пальцы - мы так долго касались. Разделяющие соседские лифты, полные парящих микробов. Диван пустой квартиры. Вспомнить отклеившиеся лица встреченных. Поручни и неустойчивость - автобус двигается, меня окутывает запах ананасовой жвачки - это от рыжей девушки справа. Провода - черные, белые, голубые. Откуда мне нужно идти?  Хочется уснуть. Влажные голубой глаз и второй зеленый - вокруг зрачка радужка становится медовой, на ней подрагивает отблеск автобусного света. Трудно дышать, все исчезает в туннеле. Будто авиакатастрофа. Капля пота скатывается к основанию шеи - неловко быть среди чужих взглядов и дыхания. Могильные плиты - рестораны, фаллические статуи - небоскребы, прачечная, автомойка, заправка, крупный торговый центр. Прощать безразличию и смирению их навязчивость, спорить с собой, лежа в горячей ванне под шум телевизора. Жарко. Отклеивается каблук, его тут же забирают. Белое клубничное мыло, которое я стану нехотя убивать. Шипение раскрывающихся автобусных дверей, любовно гладящих длинноволосую звездную реальность. Зеваю. Запах изо рта. Забежать за горячим кофе, открыть кожаную сумку и подавить гордость. Никто ни в чем не виноват, свобода - любимая групповая иллюзия. Любопытно, часто ли в меня влюбляются незнакомцы из общественного транспорта? Не просто загораются желанием, что естественно, но именно задумываются о прогулках вдоль самой кромки бесконечности, этой бездны, нанизывающей на себя галактики. Моя любимая ассоциация - космос и все, что с ним связано. Но многие любят думать о боге, эта ассоциация - предел их понимания чего-то великого, ничего лучше не могут придумать. Пробуждающиеся влажные трубочки капельниц, писк бездушных аппаратов ИВЛ и пропахший сыростью халат, маски искусственного дыхания, впитавшая спирт вата, невидимые существа, обитающие на смотрящем потолке. Мне по вкусу смирительные рубашки и звенящие замки. Образы из памяти сливаются с воображением - они все, что имеет значение. Дальше - школьные годы. Шуршание просвечивающихся продуктовых пакетов, баночки газировки. Существование пугающе логично. Поэтому я сочиняю людей. Что такое - самостоятельное мышление? Совершенно неспособная поверить. Забывая предназначение транспортных средств, выпрыгиваю на незнакомую землю под козырьком случайной остановки. Озноб. Гудки и фары обезумевших автомобилей - увернуться, ныряя в свет. Мир научился отрицать. А способов исчезнуть и появиться столько же, сколько людей. Каждое утро - рождаться, рождаться, рождаться. В одном и том же теле. Или так только кажется. Люди преследуют меня всюду, куда не отправлюсь. Верчусь в этом городе. Люди в дыхательных масках бегут с места химической атаки террористов. В большом здании с окошками офисов, прорезающих ночь, снуют, что мангусты, офисные клерки в своих идеально выглаженных черных костюмах, завершаемых черными туфлями, в головах у них сменяют друг друга цифры. От их рук пахнет уверенностью в себе и властью над миром. Их секретарши, закопанные в горы бумаг, до поздней ночи сидят за компьютерами, переглядываются и кружатся на стуле. Жены офисных клерков изменяют им прямо сейчас где-то в соседнем городе, в небольшой комнатке отеля. Покалывание в плече.
Отражения людей - прекраснее, чем сами люди. Вдруг мне являются хаотично сменяющиеся образы всевозможных лицевых гримас.
Куда ты уходишь, норадреналин? Зажимает в ладони гирю весом в пол килограмма. Чтобы чувствовать себя тяжелее, чем есть, чтобы уровнять внутреннее ощущение с внешним.
У меня сахарный диабет, так сказали врачи.
Однажды я видела ужасную женщину - она шла в самом сердце города, по его венам, покачиваясь, истерически смеясь, поглаживая все предметы, попадавшиеся ей под руку. Она давала им имена, используя для этого неизвестный язык. В ней я открыла некую истину, которая больше не давала мне покоя, которую я ни в чем кроме безумцев не могла больше отыскать. 
Я не верю ни в единую человеческую теорию, поэтому предпочитаю не мыслить. Ведь единственное, о чем мы мыслим - это о нас самих. Тишина же - самое прекрасное, что может быть. Я предпочитаю чувствовать. Я лежу в тени ветвей некоего дерева без листьев. Я перекатываюсь по зеленой траве, перемещаясь из одной секции тени в другую, эти секции похожи на разные континенты. Я нахожу покой, слушая пение птиц. Моё дыхание вырывается наружу ветровыми потоками - не спрашивая моего разрешения. Предает меня.
Иду вдоль пустой дороги - горит красный свет. Ветер был временами громче мысли. Снова слышу преследование. За мной определенно кто-то идет, но я не стану оглядываться. В конце концов, я совсем одна в ночи этого города. Мне уже никто не поможет.
На секунду мне показалось, что неведомая сила перенесла меня в самое сердце Тихого океана, я видела вдалеке дрожащую поверхность голубой воды, выпускала пузырьки воздуха изо рта, опускаясь на дно, задыхаясь, чувствуя колоссально давление. Там я понял, что каждая вещь, каждый человек имеют в себе свой собственный язык, свою вселенную, но им также знаком и язык всеобщий.
В ночи на баскетбольной площадке играют высокие парни с оголенными мускулистыми спинами, плотно покрытыми каплями пота. Они что-то кричат, их крик прорывается сквозь витающие в воздухе ароматы еды из близлежащей столовой.
Заворачиваю на новую строительную площадку, медленно забираюсь по недостроенным этажам на самый верх. У здания еще нет стен, я слышу, как рабочие в касках что-то пилят, сверлят, прибивают. Повсюду стройматериалы и характерный запах.  На моих глазах рождается целый квартал, этот город уже не будет прежним. Скоро стройка охватит все вокруг, весь мир переродится. Смотрю с двенадцатого этажа вниз на трущобы, которые вот-вот снесут, вглядываюсь в покрытую огоньками как пупырышками даль. Достаю свои мыльные пузыри и выпускаю их навстречу черно-голубому небу - там они взорвутся на мелкие мыльные капли и среди светящихся в огне города облаков их подхватит ветер, движущийся на юг. Рабочие гнездятся на самом краю железобетонных конструкций. Когда они закончат ближе к полуночи, направятся в сторону крытого рынка, расположенного неподалеку - они не замечают северное сияние. Запах жарящейся тут же рыбы, свежих фруктов, пряностей, потных тел бедных  продавцов с загорелыми лицами и морщинистыми не по возрасту руками, которые в основном одеты достаточно по-домашнему. Шевелю мизинцем. Повсюду вывески, горящие неоном, обозначающие содержание той или иной лавки. В проходах - многоликая толпа, которая гораздо важнее чего бы то ни было, маленькой меня. Запускаю руки в карманы, обнаруживаю мелочь и дыру. Покупаю дуриан, заворачиваю в белый шелестящий пакет, передаю пригоршню монет в распростертую ладонь. Провожу кончиком мизинца по языку незнакомки, ее вязкая слюна, пахнущая жвачкой, еще долго оставалась со мной. Все вокруг выкрикивают слова, зазывая, предлагают самые изобретательные выгодные условия, редкости, безделушки. Торговцы одеждой на секунду цепляют мой взгляд. Продавцы - женщина и мужчина, скорее всего, приходящиеся друг другу мужем и женой, спят, утонувшие в куче чего-то шерстяного. Храп. Рядом с ними на стуле стоит швейная машинка и коробочка с пуговицами. На носочках пячусь к тату-салону - набиваю на шее кирина, делаю пирсинг в пупке. Черная краска проникает под кожу, смешивается с кровью. В следующий раз я выкрашу волосы.  Тут и там, шипя, готовится еда. Ингредиенты - пламя и дым, и голоса. Слышу речь: "Мой сын пропал в этом городе, его похитили. Никто не видел моего сына?" В людях раскрывалось безразличие. Некогда я, заглядывая в глаза плюшевым игрушкам, пыталась отыскать их душу. Смотря в окно, вздыхала по мальчикам, проходящим мимо - один прекраснее другого, каждый по-своему уникальный. Я хотела быть со всеми ими, чтобы они целиком принадлежали мне.
Переночую на дне города - там, где его перекрестки сходятся под еще одной неоновой вывеской. Невзрачного мотеля, у забытой парковки. Китайские иероглифы, отражающиеся на ее сетчатке. Тусклый желтый свет настольной лампы, повернутой к недавно заправленной кровати. По длинным сумрачным коридорам с кучей поворотов снуют туда-обратно постояльцы с бешеными глазами, одетые в пижаму, портье во фраках и белозубые официанты со сверкающими улыбками - люди любят улыбки. Запираю дверь на замок, пальцами левой руки опускаю жалюзи и засыпаю. Завтра новый визит - новый визит к моему психотерапевту, которого я излечиваю от всезнания. Я гипнотизирую его. Возможно, когда-нибудь я найду того человека, за которым приехала в эту страну. Я не помню его лица, но если увижу, то точно узнаю, что это он. Без единого гроша приехала я сюда - продавать тело оказалось выходом. Так я становлюсь второстепенностью, другие люди принимают решения за меня. Пусть даже этим я и, может быть, вызвала в ком-то глупую ревность. Мне нравится быть неважной. Подмигиваю. Все кого-то потеряли и что-то ищут в молчании. Флиртуют в тишине. Зажимают прибрежную гальку между пальцев рук. Заходят в церковь в воскресное утро, под звон колоколов, накручивая жвачки на мизинец, волосы на заколки.
Принимает душ, смывая уличную пыль с плеч и кончиков пальцев, изгоняя людские запахи. В это время кто-то подсматривает за ней через окно. Ждет, когда она начнет видеть сны. И она очень скоро засыпает. Поглотив таблетку снотворного.
Напротив мотеля стояло прогнившее древо, оно наблюдало.
Бандиты в гавайский рубашках, с выбитыми зубами и золотыми цепочками, расталкивают не замолкающую ни на мгновенье толпу. Ее волны расходятся по всему городу, разменивая лица.
Старушки с ипохондрией, съеженные старостью, собираются у больничных дверей. Ребенок трех лет видит умершего человека и начинает заливаться смехом. Уж он-то знает, сколь прекрасна смерть.
Приближаются дни праздника. Все сотрясает гроза, люди и звери оглядываются в страхе. Меж них крадется ребенок к прутьям забора от дома умалишенных - он их подкармливает, когда те гуляют. Шепчет с ними.
Прохлада летней ночи окутывала безымянных  странников, сковывала движение своим очарованием. Они зажимали свои трости в ладонях и, разгребая кучи грязи перед собой, уверенно двигались к неизведанным горизонтам сквозь подрагивающую пелену сумрака. Придавленный небом мир - птица в нитях своих инстинктов находит путь к солнечному диску, ее слегка подташнивает от круговращения облаков.
Когда она уснула, некто проник в ее комнату.
Нас по-настоящему раскрывают только те, кто нас отрицает, ненавидит, игнорирует.


Пудра на пальцах


Расплывающиеся контуры подушек всегда пугали ее, и она решилась на бойкот. Спать только среди леденящих простыней. Из раза в раз - ритуал. Рыжая кошка скользит по коридорам комнат, неся длинный хвост. Хочется причинить ей боль, но это вызовет навязчивое отвращение. Неразборчивый шепот. Бессонница. Люди, безусловно, где-то существуют и живут. Рука черпает эфемерную смерть из выдыхаемых сгустков углекислого газа. Сейчас совсем нестрашно умирать. Можно прикрыть два глаза. Как это будет смотреться со стороны? Глазные яблоки покрываются тонкой кожицей век, она немного дрожит.
Я не помню, кем хотела стать в детстве. Лежа на диване, закинув левую ногу на спинку, рассматривая боковых мух. Голос Глен Стефани. И я решила пока что выйти из социальной игры, поддаваться только вспышкам безумных желаний. Открыть дверцу случайного кухонного шкафа и высыпать весь сахар на стол. Это ленивая свобода.   Пахнет жидкостью для снятия лака. А еще фиалками. Так пахло в том поезде, который вез ее в детский лагерь через поля, давным-давно. Через запотевшие летние стекла было сложно что-либо разглядеть. Снаружи свирепствовала гроза - вспышки молний плясали над стоявшими вдоль горизонта домиками фермеров. И много коров - их головы выглядывали из-за стены растительности.
У меня нет хобби, иначе я бы перестала следить за временем. Нравится подсчитывать полоски штрихкодов на магазинных чеках. Маникюр. Ярко-красный. Некоторое время пускала мыльные пузыри. Они, скрывающие радугу, лопались и расплескивались по полу.
Конденсируемый воздух задерживается потолками. Подожди немного. Звук цепляется за подоконники, не покидая периметра очерченного стенами микромира. Снаружи существуют гудки, разнотональные голоса, погодные тембры, стоны желтеющей листвы. Новорожденному звуку страшно - он боится меня, отчаявшуюся, липкую.
Крем медленно впитывается в мозоли. Он густой. Она морщит нос и непроизвольно вздрагивает. Неизвестные грязные ногти покрывают изгиб позвоночника прикосновениями. Они находят старый синяк и легонько нажимают. В комнате никого. Поза лотоса, нервно дергает маленькими стопами с разрезами пальцев. Так легко читает людей по их мимике, жестам. С большинством из них просто скучно, совершенно не о чем поговорить. Иногда ей кажется, что вообще говорить о чем-либо нет никакого смысла.
В ванной моргает свет, щелкает выключатель. Нечеткий образ фломастеров. Вслушивается - различает высокочастотный писк. Но ей не хватает именно низкочастотных звучаний. Неосторожные шаги ее ног - оступается и почти падает. Натягивает юбку, поднятую с пола, покачиваясь. Всего лишь еще одно воспоминание, такое же тихое, как капли воды из полузакрытого крана.
Дождь подскакивает над плоскостями брошенных вещей. Пачка чипсов, растаявший и засохший батончик шоколада на скамейке, магазинный пакет, шелестящий. Город пронизан птичьими проводами. Две птицы, три птицы расправляют слипшиеся крылья над мостами. Из сырости пахнет страхом пустоты. Уши слушают, исполняя функцию, не в силах двинуться, такие изящные, прячущиеся за волосами. Ритмы. Ночные облака опускаются к балконам. Куча грязного белья в третьем углу. Блузки, шорты, носки, ремни. Ночь оживает вместе с безумным девчачьим визгом. Этажом ниже по деревянному полу стучат туфли на каблуках. Наверное, черные. Вспоминается игривое восхищение от походов в больницу. Очереди загнивающих безликих, складывающиеся в облитые осенью аллеи. Коматозные бутоны бежевых роз всматриваются в рыхлости источающей запах гнили почвы под окнами первого этажа. Проводит косые линии в тетради, одну за другой, пытаясь отразить порядок и хаос. Хочет посмотреть фильм, но не может выбрать.
Без света по ту сторону стены работает холодильник - старые сосиски, должно быть, пропали. Бледное, бледное лицо. Проводит карандашом по проседающему кожному покрову, вырисовывая стрелки глаз. Но зачем? Она уже решила, что отныне не будет показывать свое лицо. Люди привыкли отличать друг друга по лицу, но ей это не по вкусу. В дверь звонят, но она не двигается с места. После трех попыток, разделенных минутами ожидания, неизвестный проделывает то же самое с дверью соседей - там ему открывают, он заходит. Тишина. Нужно вынести мусор.
Поставлю виниловую пластинку. Ассоциация - ночной клуб в ту ночь.  Прижатые к грязной стене целующиеся по-французски неоновые парочки. Просвечивающий рентгеновским излучением туннель за  пахнущей металлом дверью. Он мягко тянет меня вперед, а я удивленно рассматриваю свои кости. Ночной клуб. Прерывистое дыхание. Гипнотизирующие всполохи лучей лазера. Обтягивающие платья и топы с открытыми декольте, мини-юбки, смоки айс. Обнаженные дырочки пупков. Сиреневый. Зеленый.  Мальчики-подростки без маек. Волны мышц. Красный. Синий. Мириады переставляемых с места на место каблуков. Желтый. Изучаю то, как алкоголь постепенно притупляет мышление. Влечение. Покачиваются озаряемые светом волоски на их руках и ногах. Бар - рюмки с текилой, коктейли. Красный. Я невольно царапаю его запястье, опасаясь быть снесенной этой тошнотворной массой толпы. Петляющие коридоры. Зрение ухудшается, а картинка начинает дергаться. На шестах грациозно извивают оголенные спины стриптизерши. И мы танцевали, часами. Сиреневый. Аккуратные туалетные комнаты, пахнущие виски, испражнениями и потом. Мраморные раковины с изящно изогнутыми кранами. Здесь музыка приглушена. Тусклый светло-зеленый свет. Не могу сфокусировать мысль и взгляд. Чувствует бешеную пульсацию почек. Кто-то звонил и сбросил. На том конце - никого нет. Это мошенники, это духи. Кидает телефон в темноту.
Когда-то мою школу затопило водой - поток жидкости для всех неожиданно хлынул из старой трубы в коридоре. В голубой лазури плавали парты, тетради, ручки. Один мальчик с мускулистой грудью, уже сформировавшийся, семнадцатилетний, стоял прямо посередине затопленного коридора и часто моргал своими угольными глазами. В своей левой руке он держал противогаз. Миф о потопе. В тот день ей приснилось, что был принят закон, разрешавший в любое время проникать в чужую личную жизнь - селиться в их квартирах, становиться частью их семейной жизни.
Наклоняет голову влево, сбрасывает с лодыжки край фланелевого покрывала. Отражается в зеркале, что на потолке.
Каждый человек хочет быть в чем-то особенным - у кого-то есть редкая сигара, трость, широкополая шляпа - у нее обзор глаз 200 градусов из-за врожденного нарушения. Она увлекается саентологией. 
Позавчера заходил старый знакомый, про него я слышала странное. Если это правда, то уже никогда не смогу по-старому смотреть на окружающих людей. Они могут оказаться чем угодно, ты можешь провести с ними пятьдесят лет и все равно не знать о них ничего. Быть частью их многоуровневой игры.
Бессонница позволяет ей наслаждаться ночью. Она еще не знает, что позавчера смогла уснуть в последний раз за этот месяц. Ощупывает себя.
Ей кажется, что уже когда-то было запрещено оглядываться по сторонам. Повсюду толстый бетон, повсюду вспышки взглядов. Миллионы глаз, усмиряющих тоску по внутриутробному экстазу. Хрупкие глазные яблоки, выталкивающие пигментированные  кровеносные сосуды и мнения. На людей на улице постоянно смотрят другие люди.  Все вокруг одновременно поражает идеальностью форм и вызывает абсолютное презрение. Вопрос восприятия, которое схватывает и извращает случайные наборы кварков, отправляя тебя в себя. Но ты не разделена с пространством, с входящими в тебя переживаниями, тебе не оторваться и не воспарить. Тщетно пытаться, всматриваться в  лавирующие трамвайчики.  Лакированный шкаф отдает деревом. Запахам мы уделяем чуть ли не меньше внимания, чем легким ощущениям кожи - после мытья рук на тыльной стороне кисти всегда остается холодная капелька воды. У нее был пирсинг языка, а по щекам очень часто бегали солнечные зайчики. Она синестетик, потому для нее цвета превращаются в образы, а звуки во вкус.
Темно и тепло. Окно открыто для тусклого белого света.  Одеяло поднимается над головой. Подобие привидения. Детские симуляции. Повторения. То, что называется мышлением, оказывается фикцией, рождаемой снами, остаточной инерцией. Ровное течение логики прерывается случайными переходами от одного интереса к другому. Одни и те же интересы на целую вечность жизни. Как это ужасно. Но однажды у всего проявляются вторые лица. Треугольные или овальные. И только целующиеся пары гомосексуальных мужчин или женщин понимают, что различения не существует, что все едино.
Йогурты ярких цветов помогают снять сон. Розовая масса разливается вдоль краев блюдца и оставляет вязкие капли на отражающей ножке стула. Хочется вдыхать запах чьей-нибудь кожи. Соседка с краю вчера умерла, видела, как её увозили, как плакали и забыли. Хочется пересечь реку, сидя верхом на слоне.
Оглядывает со всех сторон белый косметический столик. Сколько-то лет назад, сидя у его края, она собиралась на день рождения подруги. Пахло зависшей в воздухе пудрой и гелем для волос.  Она спешила и нервничала, склянки с духами падали, звякая, ударялись друг о друга, несколько раз она мазала подбородок блеском для губ. Ей казалось, что если принять надлежащий вид, она обязательно завоют сердце одного мальчика - он будет там. Феромоны. В моей голове поет хор высоких женских голосов.
Иногда с ее памятью что-то случалось, что-то такое, что позволяло ей нырять в самые глубины и после возвращаться в реальность совершенно безнаказанно. В такие моменты она была одновременно в каждом моменте своей жизни, не в одном, как обычно. Только так это работало. И тогда ей казалось, что настоящего вовсе нет. Вот она уже старая готовится к своей гибели. Она знает, что это случится сегодня, потому что ничего не помнит о следующем дне. Понимает, что все семьдесят два года ее жизни прошли в однообразии одиночества, ничего примечательного не происходило. Изо дня в день эта квартира, пудра на пальцах, неубранные длинные волосы, прыщи на коже по всему телу. Даже мебель здесь ни разу не переставлялась. Лишь изредка в шкафу появлялась новая одежда - ей нравилось следовать моде, это было частью ее личности. Но после определенного возраста и модная одежда совершенно перестала ее интересовать. Как и странные мечты юности, глупые амбиции, обиды, страхи и безграничная энергия сексуальности. С возрастом все стало предельно просто. И она легла в кровать последний раз, прежде этого приняв теплый душ. Вот только аппетита не было совершенно. Больно не было - только слабость, к которой она привыкла, которая на этот раз была непередаваемо интенсивной. Вечный сон. Смерть, такая, как у всех. Мойры глядят в омут истории, они одни из нас.
Не спала нормально трое суток. Кто-то включает душ - всякий раз, когда я встаю под потоки душевой воды, я представляю, что на меня изливается жидкое золото, и мое тело становится блестящим, невероятным. Тихо переговаривается с воображаемым другом - он отвечал невнятным бормотанием. У него множество тайн. Например, неизвестно, куда он уходит перед самым закатом.
Нечастые приступы рефлексируемого мышления забываются, сливаясь с квадратом на стене. Путь из вертикального положения в горизонтальное, пройденный за пару секунд. Какая банальность - двигаться как обычные люди. Нужно каждое движение отлаживать до идеала, превращая его в творческую уникальность. Наступила на клубнику, мелкие зернышки, вдавленные носком ноги в пол.
Бред требовательности к миру. Глупость. Люди не нарушают законы морали только из-за своего страха, из-за замкнутости, которая есть ограниченность, а еще из-за слабости желаний. Но при этом они приписывают себе добродетель.
Дрожащие губы, источающие воду. Горящий фитиль, пробирающее до пяток стекло стакана. Я помню все это и одновременно наблюдаю сейчас. Полуночное пение птиц. А на улицах города опасно, но еще опаснее - идеи в голове, если за одной из них последовать, то тебя постигнет участь Орфея. Они меняют тебя через эмоции или логику. Складывается фортепьянная мелодия, порождающая медленное эхо. Все стремится сравниваться. Вязкая реальность подавляет движения - они становятся дымоподобными и сомнительными - выпускаю ладонь вперед, и она утопает в воздухе, становится невидимой. Чем медленнее двигаться, тем отчетливее стук сердца и сознание нереальности, тем резче головокружение. Ни в коем случае не позволительно спать - иначе наказание. Потом, после того, как прерываешь сидение в реальности небытием, едва возможно проснуться по-настоящему. Испачканные пальцы согнулись и приникли к полу, обустраивая тишину: они по привычке ловят в клетки мозга нервные сигналы, хватая неровности. Хочется попасть на театральное представление. Театр Но, театр жестокости.  Если падает стул, его тут же поднимают - люди не готовы к хаосу.
Застрявшая в данном моменте Я могу только фантазировать о том, какие настроения будут направлять меня через пару минут - сейчас способность видеть сквозь время дремлет, причем так глубоко, будто ее никогда не было. То, что казалось важным, окажется прошлым, а будущее заставит меня задыхаться от приступов клаустрофобии. Момент времени настолько узок, что и не пошевелиться. Чей-то потерявшийся стыд проникает в меня, и я краснею от своих тайн. Не зная, предаться ли ненависти или слабо различимому отчаянию. Последнее слишком быстро сменяется новой эмоцией. Шагает на кухню, где выглядывает в окно - с парковки отъезжает соседская машина, а на скамейке целуется парочка подростков, она, сидя к нему перпендикулярно, перекинула свои ноги через его ноги. Щелчок. Включает свет, отворяет дверцу шкафа и насыпает корм в кошачью миску. Свет медленно распространяется по комнате - она замечает его бег, он пахнет мякотью дуриана.
Я пыталась вычистить слова из своей квартиры. Слова. Их недостаточно - я скоро стану давать названия каждому кубику пространства, каждой части предмета и сочетанию соприкасающихся вещей. Да и в каждый момент времени вещь немного другая, в каждом восприятии. Маленькая статуэтка будды. В детстве у меня было много друзей, и только сейчас я поняла, что никто из них не любил меня.
На блестящей сетчатке отпечатывается мысль - ветер очень важен. Дело в том, что он приводит в движение все вокруг. На люстре и ее тени покачивается ловец снов. Так и без людей не было бы событий. Мне бы пошли очки. Сейчас буду создавать ложные воспоминания, но это нужно делать так, чтобы они последовательно и крепко были связаны с себе подобными. Сверчки. Теплота. С опаской делает шаг за шагом по лабиринту из предметов комнаты, разбросанных по полу.
Лишь бы только снова не заболеть равнодушием к жизни... Некоторые люди действительно верят в свои эмоции. Полагают, что нужно отдаваться им - грустить, когда грустно. Я понимаю одно - все лучшее уже было в прошлом. Теперь только попытки повторить. Изношенность. Нащупывает вслепую фоторамку, ловит изображенное на фотографии в клетку взгляда. Протирает пыль рукавом и углубляется в томные раздумия о былых вспышках смеха, прерывавших тишину утренних минут. Ей не к лицу серьезность, потому она всегда старалась улыбаться - не только острыми уголками  рта, но и приклеивающимся к предметам взглядом.
Часто думает о всяких очевидных мелочах. К примеру, не так давно она размышляла о любви. О том, что у каждого она совершенно иная. Настолько иная, что называть все это одним именем преступление.
Клаустрофобия - стены сдавливают шею и легкие. Учащенное сердцебиение. Опускает руку в стакан с водой, чтобы ощущать воду пальцами. Так спокойнее.
Литиум - эвфемизм. По приему в сутки, иначе скручивает желудок. И бесполезное снотворное. Перламутр аквариума, перемешиваемый лентами водорослей, топит карпов кои, снующих у водного края. Если эта вода была бы формалиновым раствором, рыбы обратились бы в мертвецов. Можно будет попробовать налить его туда.
Какой смысл заниматься чем-либо. Я думаю об этом с приходом сумрака. А еще подмечаю, что между реальностью и мной это тело, я - его пленник. Выглядываю из коробка головы, на который наклеены нос и уши. "Черт, об этом уже думали до меня".  Придавать чему-то значения больше, что-то значения вовсе лишать. Не игра ли значений и их важностей - мышление? А знание  это - самое бесстыдное саморазрушение. Знание - цепи, оно ничего не дает. Они придумали мышление, чтобы все запутать, чтобы продлить время споров и пустых рассуждений. Мышление - это извращение, чрезмерная напыщенность. Помогло ли кому-нибудь мышление или слова?
Отчетливо слышит бег дождевых капель с небосвода, но отдает себе отчет в том, что это лишь только отбившееся от своей очереди воспоминание. Комната наполняется электрическими разрядами, начинает вибрировать - будто какой-то проводок порвался и выпустил наружу свое содержимое. Облизывает губы с помадой ванильного вкуса. По комнате порхали маленькие феи - она знала, что это галлюцинации. Галлюцинации разнообразили окружавшую ее серость. Одна фея села ей на плечо и улыбнулась. Это она нарекла их "феями", потому что ей кажется, что именно так они должны выглядеть. Может быть, она была близка к переходу в другой мир, оттого видела фей. В том мире предметы и явления - всего лишь метафоры, растекающиеся как мыло.
Откажусь от каждой черты своего характера. Раз в сутки она становится на колени и признается себе и миру во всех недостатках - на коленях стоять приятно. Ей хорошо известно, сколь она ничтожна, искать достоинства и смыслы ее существования - трусливый самообман. "Это относится к каждому человеческому существу" - такая мысль не очередное ли самооправдание? Да, она познала ничтожность своего Я. В этом нет ни капли мудрости. Всего лишь ей приносит наслаждение продолжать жить, несмотря на эту ничтожность и бессмысленность. Это ее юмор. Желает создать  культ. Она тащит свой павлиний хвост к черному горизонту, где появляется заря. Подумала, что сидеть на полу прекрасно, нужно чаще это делать. С ней иногда бывает так, что ее подхватывает некий поток эмоций - она не может ничего ему противопоставить, и ей приходится ему полностью довериться. Когда наваждение спадало, ей трудно было выразить словами, что это было - но в те моменты она всегда была не похожа на саму себя. После все вдруг снова становилось обычным, скучным. Если бы ее кто-то прервал в таком состоянии, она, должно быть, зарыдала бы так сильно, как никогда прежде. Или совершила бы некое безумство, форму которого она не могла представить, сколько ни старалась. Такое, наверное, бывает со всеми или со многими, но не каждый обращает на это внимание.
Когда феи выпорхнули сквозь жалюзи в открытое окно, навстречу предрассветному еще обтянутому слоем мрака небу, она увлеклась тем, что, используя фантазию, стала помогать реальности быть чуточку сложнее. Она достраивала несуществующее, прозвав себя "строителем". Закрывая дверцу шкафа, представляет, как она кричит. Если есть в нас воображение, то почему бы не начать его использовать. Играется с магнитом и компасом. Вращение стрелки пахнет творогом. Сама комната вдруг становится для нее творожной по ощущению.
Начало и конец всегда подозрительно похожи. Так и должно быть.
Проклинаю тот день, когда сорвав плод с древа познания, я начала вглядываться в окружающий мир, участвовать в его событиях. Говорить "да" приключениям. Я попала в лапы хаоса.
Она падает на колени и ползет к телефону. По указательному пальцу вниз крадется муха. Такси. Что-то поразительное откровенное кроется в том, как мы прижимаем к ушной раковине телефонную трубку. Если он сам зазвонит, то некуда будет бежать от проникающего в утробу звука. Не умея говорить вот уже пару лет, мычит. Ротовая полость как перьями набита молчанием, она пытается приоткрыть  дорогу ползущим к свободе смерти эмбрионам слюней. Шлеп. Шлеп. Звуки гудков скатываются кубиком по прямому позвоночнику. Мне страшно. Хочется чего-нибудь съестного. Еще прежде, когда язык был способен производить слова, она мало им пользовалась, не слушала своего собеседника, но следила за его эмоциями и кивала. И вина - всего-то и нужно отыскать горлышко. Потягивается, облокачиваясь головой о туалетную дверцу.  Сальные волосы спокойно ложатся на дрожащий мизинец. Легкий скрип. Стены опадают, предоставляя вниманию наблюдать стройные розовые потолки.  Мысль слишком сложная, чтобы принадлежать мне, проходит перед глазами. Но часть ее, понятая неосознанно, вызывает во мне некий порыв. Нет, нужно все отменить - если только я покину эту квартиру, то мир снаружи будет разрушен как эти стены, если в нем появлюсь я, он тут же потеряет свою чистоту. Судорожно сбрасывает вызов.  Позволяет себе рассмеяться - приходит расслабление. В конце концов, люди нужны только для того, чтобы делиться интересными опытами и выплескивать разнопорядковые  флюиды. Она ясно поняла, что до дрожи в ногах хотела секса. Серотонин. А вдруг кто-то сидит на кухне? Ей становится так страшно, как никогда прежде. "О, это так предсказуемо" - думается ей. Нужно еще раз пережить в ночном кошмаре каждое болезненное событие моего прошлого. Так иногда случается. И невозможно сбежать. Нет, никогда у нее не выйдет покинуть эту квартиру, даже если б она этого очень сильно захотела. В ней нечто прогнило. Это нечто не выпустит ее.
В детстве она нашла в саду круглый объект, он явно был внеземного происхождения. Через него она познала себя. Но затем он был утерян. Пропала и ее благодать. Столько раз люди, которые ей нравились, вдруг бесследно исчезали - не только из ее жизни, но будто совсем. Она приписывала это проискам инопланетного разума. Должно быть, все эти счастливчики теперь живут в лучшем мире.
"Ненависть - это тоже опыт, неотъемлемая часть жизни человека". Хочется кого-нибудь ударить кулаком в лицо. Рисует фломастерами глаза на стенах. Повсюду глаза. Руки тянутся к ней, и она идет им навстречу, пересекая долину внутреннего страха. Ей приснился сон, в котором был язык, каждое слово которого выдавало половую принадлежность говорившего.
Она еще не обрела пол, но подозревает о нем. Все вокруг такое враждебное, пугающее. Оно - в материнском чреве, погруженное. Вечные ритмы биения органов - пытается им соответствовать в попытках ухватить понятие тесноты. Ритм - это здешнее божество. Экстаз насыщения питательными веществами. Чувствует рост и движения, вращается. Глухое эхо иной вселенной. Нет дыхания, нет страха, нет счастья. Всего лишь орган материнского организма - чужие эмоции формируют его. Вглядывается в темноту, не понимает зрения, само действие. Не знает, что живо, но предвкушает. Не хочет перемен, но нечто проявляется, некий зов. Монотонность, вечность безликих игр в темноте.
Забыла, как включила телевизор. Меняет запачканную сном наволочку и возвращается в сон. По крайней мере, пытается вернуться. Видит, как на потолке подергивается паутинка.
Первая жизнь, жизнь до рождения была лучше.
Еще один звонок в дверь. Допивает вино.


Раскаяние нашего мира


Они стояли у кирпичного моста и беспристрастно разрывали сумрак. Вращающее искры кресало зажигалки. Теплота, сочившаяся из пульсирующих кровяных сосудов, стекала по локтям к кончикам пальцев, с них - на переливающийся шипением снег. Впереди только запретный лес, который они должны немедленно уничтожить. Неделя, показавшаяся им особенно тяжелой, словно через трубочки капельницы подключившая их к пресным истинам мира.  "Незаконченность вещей - спасение". А потом приедут полицейские с жетонами и наручниками, откроются тюрьма, больница, магазины.  Дубовые парты, приближающиеся по детской привычке к выглаженной мелом доске. Поднятая, запачканная чернилами, рука. Буквы. Даже на стенах. Дрожащие щиколотки, симметрично изогнутые, погружающиеся в классные часы медитаций, теряя связи со словесностью. Пока идет бесконечно длинный урок, мы свободны думать обо всем, делить на нуль. Вытаскивает стержень из ручки. Ускоряя шаг, хватая друг друга за обвисшие капюшоны курток, они, пробуждая пароксизмальные улыбки, спешили убивать. Действовать, пока желания на пике.  Деревья, повторяющие друг друга узорами на чернеющей коже коры. Кожа - самый прекрасный, самый чувствительный материал. Щекотка, поцелуй, отслаивание, холодный укол. "Желаю. Чтобы надо мной насмехались". Стальные рукояти средней длины ножей тихо перекликались в предвкушении, выкрикивая имена преступлений. Когда-нибудь я стану... Кусты ежевики, исчезая, стирали надежду. Набитые школьные рюкзаки повторяли циклы колебаний. Зеленеющие из подлунной тьмы иголки. Еще дети. Наружу выпадали учебники, страницы которых промокали рядом с перевернутой бурой листвой. Листва, заживо похороненная. Ее фотосинтезирующие прожилки. Где-то своевольно взметнулись костлявые крылья. Треск ветвей. Признавшее слабость легких дыхание посреди беспорядочных шагов.  Внизу, по ту сторону холма, поезд перемалывает шпалы. Скользит отражающий луну уставший глаз. Пассажиры прильнули к окнам, словно умалишенные. Свет вагонов подавляет образы превращающегося в нечеткие волны леса, напоминающие о непроявленных фотопленках. Один из пассажиров замечает мальчика и девочку, вприпрыжку бегущих по лугу. Она пила из поросшего травой фонтана и воображала движения. Поляна - редкие островки снега. Кто-то скажет, что лежать на снегу плохо, можно заболеть. В земле разбитые склянки от желтых препаратов, запачканные грязью наименования голубых таблеток - даже в этой чаще некогда побывали люди. Раня ноги о шипы и ветви кустарников, можно было даже подслушивать их разговоры. Потрескивающий уголь костра, укрывшийся за окнами проявленного из ночи замка, розовая статуя. Этот замок, то, что от него осталось - обгорел, здесь совершенно точно был пожар, пахнет копотью. Мы переночуем под его крышей, в комнатах, где крыша еще осталась. Мокрые, замерзающие синие губы. Шум реки, из которой выпрыгивает рыба. Брызги долетают до мягких грибных шапочек. Папоротниковые листы покачиваются по инерции позади них. Наступают на муравейник - а где муравейник, там и пчелиный улей свисает со старых размашистых ветвей.  Стихии - еще один ключ к пониманию животного, человека и растения. Они повторяли все математические аксиомы вслух, вспоминали любимые биологические термины и тряслись. Перед тем, как забыть и начать сначала. Сосны, запах. Прислушиваются к тихим голосам богов, внемлют их приказам. Вспоминается первый поцелуй: мягкие немного влажные губы, пружинящий розовый язык, холодная вязкая слюна. Никто не обещает перерождения, загробное существование не имеет значения для абсолютного субъекта.  "Против общества потребления". Прорываются наружу через мозговые сплетения мелодии гитарных струн, экстатические алкогольные безумства прошлого, единственное истинное одиночество в запертой комнате полуночи.  Наедине с различными формами бумажной жизни и проблемами, поражающими колонии нервов. На животе, на кровати - напротив ночного выхода в город, подоконника. Такие, как мы, что мотыльки, жаждущие света, ищут безлюдные пространства. Уроборос. Пришла лучшая эпоха, чтобы закончить последовательность индивидуальных заблуждений. Зрение касается втоптанного в почву апельсина. Спускаются к темному озеру, у краев промерзшему. Садятся в лодку, покачиваются - ладони опущены в бурлящую жидкость. По воде расползаются волны, а он поддевает мокрым ногтем забредшую в глаз ресницу, затем откусывает заусеницу. Неловко молчат. Вспоминают мотель, где они вчера обнимались почти до рассвета. Оба неуверенные в реальности друг друга. Он чихает, она прикрывает ему рот и нос своей маленькой влажной ладонью. Надоело глотать слюну - сейчас она с привкусом мыла. Среди леса стояла скамейка, в траве подле нее была похоронена чья-то пара обуви - белых кроссовок. Срываю с разбалансированной ветви дикую сливу.
Древние люди, должно быть, не носили одежд, чтобы чувствовать себя единым с воздухом - с его холодом, его жарой. Босиком ступали по колющим камням, по щекочущей траве, задевая обнаженными плечами шершавую кору стволов древесных. 
Последний экзамен, последний диалог с человеческим существом. В тумане увлеченно кружатся божьи коровки. Девочка помахала им рукой, прежде чем быть втянутой в туннель, прорезавший гору, длившуюся до далекого песчаного побережья, усеянного живыми ракушками. Там должен быть маяк, но его нет. Они продолжали путь. С гор сползал древний калека-туман. Подрагивал между ветвями деревьев раскинувшийся небольшим ковром паучий силок. Напоминает узор из человеческой слюны. Как различать людей? Я, к сожалению, не умею: вроде бы, нос, разрез рта, форма лба, скул, подбородка разные, но - они так похожи. Лица как одно, тела как одно, личности как одна. Он согласен со мной, согласен настолько, насколько только возможно в рамках человеческой психики, ибо мы - одно. Будто видим то, что видит акробатка, делающая кувырок в воздухе, зависающая между двумя трапециями, глазами на мгновение упирающаяся в пол. Чувство потери равновесия.
В знаниях нет смысла, есть смысл в людях. Нужно встретить тех, кто способен привести в жизнь щепотку событий, щепотку вдохновения. Которые познакомят тебя с кем-то еще более интересным и необычным. Пока ты не почувствуешь полное воссоединение с обществом, пока аккуратно не ляжешь паззлом в его структуру, там, где хочешь. Все дело в людях. Но для меня, для нее уже слишком поздно. Нас отвергли раз и навсегда. Хотел бы я сидеть в том поезде, уезжая в заснеженную неизвестность дальних городов.  Там в самый поздний час ночи можно услышать на улицах дикие крики и устрашающий смех.
И мы вдвоем смотрели по ту сторону леса - на его флору и фауну, которые существуют будто по законам Дарвина еще с сотворения Земли космосом. Но все равно мы не верили ни в одно слово, произнесенное Дарвином или Ламарком. Не сейчас.
Меняем правила игры на ходу. Она надевает очки и становится еще красивее. Локоны ее каштановых волос скрывают уши и край лица, обнесенный ошметками мха. По ее щекам словно новорожденные пауки расползаются тени облаков. Этот лес - их вызов свободе выбора. Они хотели сделать свой выбор и увидеть последствия. Даже если свободы выбора не существует, если наши решения не имеют никакого значения, это неважно - мы будем просто делать то, что нам покажется интересным. 
Находясь в лесу, больше думаешь о лесе, о природе, о животных. Так странно, что когда-то появились плоды, такие как апельсины, яблоки, лимоны. Защищенные кожурой, чтобы храниться некоторое время, пока не дозреют, и их кто-то не съест. Их смысл в том, чтобы быть съеденными, в том, чтобы появились живые существа, в которых реализуется их причина. Это так странно. Плоды породили жизнь, как свет порождает тьму. Люди пытаются понять вселенную, отыскать бога или увидеть ее возникновение.  Но за рамками человеческого мышления не всему нужна причина, не всему нужен бог и начало.
Они прикасаются кончиками пальцев к древесной коре, проводят по ней основанием ладони. Еловый запах. Они обнимают дерево. Прятки, которым нет конца - в них им еще раз показывалась вечность.
В свои семнадцать они уже осознали бессмысленность погони за богатством, за мечтой. Все одно и то же. Не смотрят фильмы, не читают книги. Это их выбор. Все одно и то же. "Дай мне руку". "Доверься мне". Показывает ей рисунок, сделанный месяц назад, а затем снова прячет его в мокрый и грязный рюкзак.
Отречься от дверных скрипов и звона оконных стекол. Непросто.
Под капюшона тенью скрытые ее глаза смотрят неясно куда - на меня или вдаль.
Успокаивающая морось, играющаяся с краями одежды, облака, выпускающие звезды. Поднятые головы лицезреют падающую звезду. Лежит, мерцая, ковш  Большой медведицы. Последний побег от цивилизации. Она видит, как я оглядываюсь на полыхающий лес и следует моему примеру. Вот уже их пальцы касались лунного кружочка в небе, лунного миража. Где-то их тысячу лет уже ожидает лунный камень. Вдоль облачного океана проскользил инопланетный корабль, вызвавший в них первобытный страх и невероятный восторг.  Мы станем вместе практиковать дзадзен, обретем непоколебимость воли, потеряем много времени, познавая Абраксаса, Плерому, Гермеса и найдем ответы. Потому что так не поступили остальные. Ради любопытства. Интересно, сколько еще детей так же сбежало в лес, подобно им двоим осознав, что после выпускного - смерть. Детство же позади. Уроборос. Да откроется наш пениальный глаз! Хочу воспринимать мир подобно осьминогу. Мы останавливаемся - я делаю ей массаж. Она что-то едва слышно произносит, слова уносит ветер. Мне нравится ее голос. Я понимаю характеры людей через голоса. Голос - это рай. В моей старой квартире, на чердаке пылятся пластинки с записями голосов всех моих знакомых. Нужно чаще смотреть прямо в глаза, но даже они не открывают бездну Другого. Совсем не знаю её - так ясно это понял. Ее галлюцинации являют ей на дереве двенадцать птиц, я же вижу только семь. Спорить с чьим-то восприятием нет смысла, оно независимо от мышления, логики. Мышление - только фон, как поток зрительных, слуховых образов.
Стоило мне отвлечься на раздумья, как она исчезла. Тревога. Я долго кричал и метался - в этом сердце лесной тьмы, пугающих ликов теней, один на один с собой. Я просил её появиться, молил. Почти сдался, был готов вернуться обратно, убежать прочь, куда угодно. Нашел - она ушла вперёд, не слышала как я называл ее имя - её нож был в крови. Я не спрашивал. И мы продолжили погружение в бессознательное, затем глубже - туда, где заканчивается индивидуальная психика и действует непознаваемое.
Пламя распространялось. Отражение пламени, стертое поворотом головы. Понял, что раздельное существование для меня невозможно. Но единство иллюзорно - каждый из нас играет в свою игру, упивается своей собственной вселенной. Нимфа.
Скучаю по звукам утреннего радио, вещающего с помехами и многообразных явлениях человеческого бытия.
Лунный свет, расплескивавшийся каплями по ее лицу, напомнил мне одну древнюю истину - все мифы  и сказки правдивы от одного до последнего. Некогда были единороги, была магия, был Бог. Когда-то все только и занимались выдумыванием сказок да поиском пропитания. А она могла бы быть темнокожей жрицей фараона, увлекающейся Великим Деланием, изобретающая цифры. За горами нас определенно уже ожидает низкорослый фавн, плечи и колени которого покрыты курчавым мехом. Мне хотелось преодолеть горы, обнаружить чудо. Кусать край стеклянного стакана, чувствуя аромат пряного вина. Царапать палец в кровь о край бумажного листа.
Даже в лесу мы не в силах укрыться от человека, он вездесущ, все, что есть - человек. А мысль - это единственное, что может происходить с человеком. Потому все есть мысль. И мысль - это всегда два. Да и нет, свет и тьма, ответ и вопрос. Все остальные оттенки - производные двух, их тень.
Шагая по берегу моря, смачиваемому приливом, он пинал ракушки, на которые налип песок. Вода была повсюду теперь, лес оставался в прошлом.
Если после деятельного дня мы отдыхаем от жизни около десяти часов, видя сны, то и после смерти мы не должны существовать как минимум еще пол века. А лучше вечность. 365 дней в год я практикую ночную смерть, но каждый раз она оказывается не последней и неполноценной. Рождение толкает меня, а затем я начинаю замедляться - все меньше и меньше энергии, эмоций, безумия.
Позади них полыхал, потрескивая, свод леса. Огромные древа своим падением тихо сотрясали увлажненную почву. Столько биологических видов были преданы костру истории. Они видели, что вернулись на линию своей судьбы, наконец, отыскали ее свет. Знали, что детство не окончено. Мы выдумывали. Придет день, и все закончится - наши сердца будут на чаше весов подле гусиного пера. 


Автомат


Спускающиеся к полу конечности покачиваются. Комната, оказавшаяся в ночи. Я искренне презираю каждое их новое движение. Вместе мы отвергли повседневные заботы. Задумчивость. Открыть окно, медленно повернув ручку. В полсилы, чтобы не оскорбить. 4:24. Одежда прозрачна, словно не существует здесь. Она неприятно сдавливает. Отблескивающий металл и изрезанное дерево - сомкнутые. Ползет ночь. В ней незнакомцы движутся по рваным траекториям, появляясь между деревьев и подземных станций. Кажется, что их сущность в том, что они еще не знают меня. Угол обзора хватает и отпускает. Смятая постель - волны одеяла.
Слишком синие обои обращают квартиру пятого этажа в симулякр. Перемещение. Воспринятый боковым зрением проем двери. Нигде не включаю свет. Наступает приступами самобичевание, являет себя желание скрыться. В гардеробе. Ритмика дождя нарушена покрытием крыш. Уши зудят от напряжения, четверть века они плыли вдоль тишины. Зубы смыкаются, но я не могу их видеть. Прощание с зеркалами - пытаясь забыть свое лицо. Дыхание слегка волнует, быстро уходя. Реальность сливалась и перемешивалась. Вчера ему сообщили, что вскоре у него навсегда выпадет зуб. Начали редеть волосы.
Пересчитываю  предметы. Все смертно, что имеет в свете солнца тень - и этот шкаф, и эта игрушечная лошадь. Нужно кому-то немедленно продемонстрировать произошедшие со мной изменения. Я чувствую себя гораздо лучше теперь. Хочется стать частью чего-то большего. Человеческого общества, объятого повседневным помешательством.
Молоко, оживленное формой стакана, булькает. Слушать других, следя за дрожащими в выпуклой черноте отблесками глаз. Людские эмоции, подменяющие цвет воздуха.
Физическая теплота столешницы эволюционирует до состояния психической меланхолии. Чего-то не хватает. Я безусловно чья-то реинкарнация, не стала грустной, но рождена таковой. Беспорядочные глотки, поток, стремящийся по ту сторону горла, почему-то пробуждающий ужас. И вновь стакан отставлен, мышцы отдыхают.  Жарко. Люблю утверждать. Усиливаются порывы ветра - дребезжание балансирующих на краях куба потолков. 
Ненавижу мужчин, они чрезмерно грубы, наивны и отвратительны, мне стыдно. До боли любопытно узнать, что ждет меня после смерти. А смотреть - уже означает "иметь мнение", ведь мы смотрим всегда под определенным углом, на определенную избранную вещь. Ощупываю одежду, сравнивая ощущение ее ткани с ощущением прикосновений к коже. Волоски на руках дергаются от движений воздуха.
Накидываю поверх плеч кожаную куртку с прилипшим ценником. Ваза. Засохшие цветы молят о чуждой им жидкости. Сжатые лилии в грязно-коричневых оболочках, провисающие над безмерными руками испещренного полосами стебля. Стекло падает и разбивается, мои колени тянутся к осколкам, призываемые объективной силой тяжести. Брызги красного воскрешают маленький мир. Щекотно. Хруст. Ресницы закрывают реальность, открывая бегущие под кожей тусклые мысли. Во всем виновата моя слабость к заблуждениям - я вверил себя халатной глупости разума. Состояние экзальтации. Причина индивидуальной скуки и безвременности только мое собственное восприятие. Среди прочих теряется какая-то важная мысль. "Быть проще" - так говорят другие. Разорвать логические цепочки, признать ошибку. Оставаться значит соблюдать правила. Не воруй, работай. Обувь оказывается на ногах, шнурки обязательно свободны от завязывания. Но сначала кухня.
Воспринимая мир в силу своего воображения. Пережить бы чужую историю любви - и так тысячу раз. Кто-то, должно быть любит, от начала своих дней до иллюзии смерти. Любить, не признаваясь в своей любви - это ли не самое прекрасное? Любовь - это нечто большее, нежели субъект и объект - это чувство не требует объекта вовсе. Когда-то давным-давно мне довелось влюбиться в рыжеволосую нимфу - с тех пор любовь моя, форму какого бы человека она ни приняла, останется ее любовью. А яркий цвет волос - извечный силуэт, соседствующий с горизонтом. Нет лица, нет формы - есть только чувство, и эти волосы, воспоминание чувства, затвердевший янтарем памяти момент. Но и та любовь, на самом-то деле, не имела объекта - она чувство, часть меня.
Неловко приближаюсь к кухне, параллельно мне движутся знакомые стены, ударяюсь локтем о поворот коридора - вижу холодильник. За спиной незаправленная кровать. Если бы я сел на нее, то немного продавил бы ровную поверхность матраца. Догадываюсь, что она бы заскрипела. Отыскиваю взглядом иглу, притаившуюся  в ворсинках ковра, похожего на небольшое озеро. На ковре письмо, в нем - предложение. Если он на него согласится, то весь его мир перевернется, и он никогда не сможет уже вернуться к нормальной жизни. Повседневность будет уничтожена. Но ставки слишком высоки, на кону - последние остатки его нормальности, вся его личность, ценности, даже сама его жизнь. Прошел мимо.
Проникаю в холодильник рукой. Яблоко. Печенье - песочное, на дне пачки видны крошки. Клубника в герметичном целлофановом пакетике. Липкий мед. Холодная костлявая рыба, мясо светло-коричневого цвета - жаренное. Четыре пальца цепко держат ярко-красную клубнику. Смотрю, как она медленно приближается к моему лицу - открываю створки рта, губы.  При жевании сок растекается по зубам, между них же застревают мелкие черные зернышки. Внутри клубника розовая, я так и помнил. Сок клубники стекает по моему языку в горло, туда же скатываются пережеванная мякоть. Кисло. Морщусь, чешу колено. Чесаться - это прекрасно. Снова открываю рот. Надкусываю яблоко - оно не сразу поддается давлению зубов - на пол прыснул кислый сок. Оно зеленое. Дофамин. Пытаюсь понять, насколько яблоко изнутри тверже клубники.
Высота стола - примерно метр от пола, высота моего рта - около полутора метров от пола. Длина губ - двадцать сантиметров. До сих пор люди еще не поняли, что он, прежде всего, психика. Каждый предмет, его атрибуты, сильнейшим образом влияют на него. Особенно когда он замедляет свои движения - он чувствует присутствие всех предметов вокруг себя, биение их атомов, вибрация неназванных сущностей.
Свет в комнате очень тусклый - слабое напряжение. Слышу писк комара. Позавчера мне привиделось, что воскресла моя прабабушка - спустя восемь лет после своей смерти. Все тот же голос, но не такой хриплый как предсмертный. Она лежала на моей кровати, я временами все еще уверен в этом. Щемящая боль в сердце, пульсация детских воспоминаний, ощущений. Говорила, что никакой смерти не было, что всегда была здесь. Но стоило мне выйти из комнаты и вернуться, как она исчезла.
Нужно идти. Пойду. Двигаюсь - сначала при помощи позвоночника и мышц живота встаю, затем начинаю переставлять ноги. Чешу за ухом.  Снова оглядываюсь назад - в комнаты без света, сходящиеся вместе в рамках коридора. Окидываю взглядом все предметы, как я считал, когда-то мне принадлежавшие. Вот они имеют смысл, а вот солнечный свет медленно отступает с их поверхности, и они тени - они больше не имеют смысла. Мираж. Пустые оболочки, шкурки, обрубки, пустота. Последний раз смотрит на письмо. Не сейчас - он не может принять это предложение. Потому что еще не знает себя. Слишком боится потерять свое Я. Страшится безумия. Уходит.
Хочу увидеть фигуру Бога, человекоподобного массивного Бога - в самом сердце Млечного пути. Выбор, даже незначительное решение на самом-то деле меняет все на свете. Миллионы миллионов вариантов будущего, нас самих ежесекундно погибают. Фаталисты бы сказали, что им и не суждено было родиться. Можно подумать, что выживают только "сильнейшие варианты". И, возможно, где-то на краю вселенной есть существа, у которых есть особый орган, докладывающий им, какое действие совершить важно, а какой акт лишен всякого значения в масштабах макрокосмоса.
Буду нестись туда, куда поведет меня неведомая рука. Чувствую ее прикосновение. Может быть там, куда она меня ведет, я отыщу какой-то ответ.
Перебирание лестницы, обращающееся в монотонную музыку. Бах, Моцарт, Дебюсси, Шопен, Россини. Полуповороты, сменяющие друг друга среди невидимого становления воздуха. Предчувствие ночной свежести и послевкусья дождя - въедающейся в черное пальто сырости. Круги света на тротуарах пропускают через себя, подчеркивая индивидуальности. Умерла некая соседская старушка, спешит скорая помощь, набитая носилками и костылями. Запах плесени.  Представляю абсолютные морщины. Постоянно что-то случается. Я точно закрыл дверь, память восстанавливает звук удара. Голова клонится ко сну, волосы промокаются каплями. Мелкие камешки, цепляющие ноги, тут и там - прибрежная галька, выточенная океанскими водами, мокрый песок прилипающий к стопам. Стены вбитых в небосвод высоток. Мы влюблены в их красоту. Воздвигнутые отцами и матерями, творцами детей. Проблемы и страдания человека мне непонятны. Хочется увидеть механизм сцепления объектов друг с другом. Слитые воедино, в одну синхронно меняющуюся картину, пленившие зрение навсегда. Пробую  оставить зрение, но существование остается через прочие органы чувств. Даже когда закрываем глаза, они все еще смотрят в преграду век. Я безнадежно заперт в ситуации. Такое ощущение, словно я вовсе не пользуюсь этой кожей, этими парой глаз и ушей, носом, мозгом... Есть только некая непосредственная связь с внешним миром, некое предчувствие всего. Он словно камень, вытекающий за пределы своей формы. Последующая мысль прерывается неожиданным образом, остается непонятой. Мне думается, что жизнь - определенно нечто вроде сна, мы прирожденные сновидцы. Наше воображение выдумало и сам сон, и смерть, и боль, и людей, и страны, и эго, и зависть. Мне нравится стыд, нравится стыдится. Наклоненные вместе с головой столбы для тянущихся проводов, коллекторы для потоков грязной воды. Обувь, ревнивая до ощущений, не пропускает ничего кроме инертности поверхностей. Я представлял завтрашний день, а потом пожинал сожаление. Я сам выбираю объекты для восприятия. Концентрация, неумело нарушаемая внешними раздражителями. Чтобы страдать по-другому, мне приходится совершать странные вещи и много думать. Низкая самооценка или слишком высокая. Часто ставлю диагнозы и забываю. Тревога вибрирует, скручивая живот. Позвоночник отказывается держать осанку, он больше не сопричастен Я и моей воле. Я сдаюсь и расстраиваюсь. Останавливаюсь, достигнув конца улицы. Из ниоткуда возникает тело, оказывающееся другим человеком. Это миниатюрная девушка с волосами, окрашенными в розовый, напоминающий недоспелую малину. Навсегда она станет частью моих воспоминаний. Провожаю взглядом лицо в движении. Кажется, что его покрывает рябь. Веснушки и ямочки на щеках, выделенные косметикой скулы, полумесяцы осыпанных тушью ресниц. Сережки - две синие паутинки. Она намного эмоциональнее меня. Чередую ноги. Колосс вывески магазина - нечеткий в моих глазах, располагается и начинает говорить ко мне. Отчего он выбрал меня? Нужно просто переждать, пока он распадется, пока случайности и химические реакции организма уведут меня прочь. Едва распознаваемое желание идти направо. Понимая его, мозг раздает команды. Подземный пешеходный переход - аккуратный кирпич в нишах стен, наполняющие черноту растекающимся голубым тусклые  флуоресцентные лампы, дрожащие. Племена переходящих дорогу собак.
Я мог бы стать убийцей из любопытства, но их так много. Изредка страшась изоляции. За верхней ступенью виднеется краешек вывески. Вступает луна, облака теряют былую ясность. Они навсегда переменились. Покинутые закрытые машины у обочины, выделяющиеся увлекающим мраком окна первых этажей. Устрашающие глубины, скрывающие неведомые тайны. Носы и локти людей. Щупаю пульс, мельком вижу ряды шрамов на запястье - становится спокойнее. Хочется найти одинокого и объяснить ему истины. Как когда-то давно, в заросшем парке, на надломанной скамье. Стопы, приближающие все лежащее к идеальности асфальта. Бегу через дворы. Моя работа. Дверь, раздвигающая края стены - за ней новые предметы. Еще слишком рано, там нет людей, деятельности, эмоциональности.
Там меня считают больным.
Тусклая закусочная разворачивается как бумага прямо передо мной. Зайти. Знакомые - очень важны, отделенные от чередующихся очередей безразличия. "Я свободен; я таков" - повторяют они. Оправдания. Новый приступ ненависти к себе.
Все повторяется. Я каждый день взаимодействую с одними и теми же вещами. Подсознание меняет порядок, запутывая память. Расчесываю ушиб, не двигаясь. Звенят трехмерные фигурки колокольчиков над входом - в них находит выражение человеческая прихоть. На блюдце растекается желток.
Вернуться домой невозможно, оконные дыры замкнуты изнутри. Пока снаружи пью дождь, думая о молоке и соке. Прочие люди не решаются отступать от некоторых правил поведения. Люди - короткое название, для спящих и отверзающих глаз. В школе нас учили теории системы. Понятие, отсылающее к природному единству. Частью скольких систем я являюсь? Не пересчитать.   
Сажусь на стул коричневого контура, скручиваю ноги. На стекле формируются фигуры и город. Собирающиеся сползающие капли заставляют смотреть через себя. Закусочная без запахов и звуков. Только легкая музыка и незатухающий звон колокольчиков. Скоро зашевелится массив кухни - будут сталкиваться тарелки и столовые приборы, синтезируемые из искажающего картинку алюминия. И все-таки насколько самовлюблен этот мир, если судить его по человеческим меркам - даже создавая иллюзорно свободное, отдельное существо, человека, он желает только отражать себя, проецировать и красоваться у зеркала. Как раньше - смотрю на лица, одно за другим они появляются - эти прекрасные носы, скулы, щеки, глаза, ушные раковины, такие чудесные углубления губ, ровные, переливающиеся лбы. Столько настроений открываю на них, сколько и миров. Человек - это мелкий божок, юдоль которого - его тело. Идеальный пупок, скрытый за одеждами, у девушек в коротких топах, шея - длинная и короткая, пальцы рук, удивительно грациозные, перебирающие все и вся, невероятной остроты локти, аккуратные ключицы, волосы, порой скрывающие лицо.
Ненавижу способность психики терпеть боль, приспосабливаться, не хочу, проигрывая окончательно, выбирать жалкую жизнь.
Ненавидь меня, и я снова исчезну - стану кем-то еще, растворюсь в толпе и начну заново. Перестрою себя. Я хочу, чтобы меня ненавидели.
Где-то люди все еще живут согласно магическим предсказаниям - верят в знаки судьбы, идут навстречу известному будущему.
Осталось совсем немного. Выскальзываю наружу, на ходу извлекая из пальто ментоловую сигарету. Нет, я не курю - это он, другой человек, что живет во мне. Над тлением дым. Дым, в неоднозначных завихрениях которого мне будто открылась суть мирозданья. Его случайные паттерны это ни есть ли выражение всего сложного и случайного - тех же человеческих отношений и мыслей? Фракталы. Потому я придаю слову жизнь значение шутки, а слову шутка значение жизни. Жизнь - шутка, а шутка - жизнь. Она лента мёбиуса.
Идти дальше. Тушу бычок об осколок стекла. В ложбинке языка собирается вязкая слюна, на кончике  - волосок. Убираю. Не проходит ощущение пустоты внутри. Я не нахожу, за что зацепиться - не нахожу в себе ничего и никого, потому что я - пустота. Я - сама слабость, само ничто. Не могу сконцентрировать взгляд на том или ином объекте - он, как и мысли, как мое Я, рассеивается, распадается, мечется из стороны в сторону, не желая задержаться ни на мгновенье. Словно я несколько дней подряд совсем не спал. Наши мысли зависят от нашего словарного запаса, чем шире он, тем глубже нам удастся погрузиться в детали, тем сложнее окажется узор бесконечности. Тем сложнее клубки заблуждений. Но неужели мы не можем помыслить то, чему нет названия? Каждое мое движение заключает в себе столько всего не названного, о чем еще можно помыслить, в свою очередь у не-помысленного есть свой внутренний слой, который можно ненароком вскрыть и обнаружить еще один язык и еще одни детали вне времени и пространства... Настойчивый луковый привкус.
Ощущение дискомфорта - скорее, всего именно оно вызывает во мне мрачное состояние. Комок боли где-то в желудке, широкая царапина на спине, кровавые мозоли на пятках, отслаивающаяся кожа губы, ослабшие после долгих тренировок мышцы.
Вспоминаю, как год назад я резко начал худеть. Не для того, чтобы соответствовать чьим-то там идеалам красоты, но поскольку я видел в худобе перфекцию. Каждый лишний миллиметр кожи на костях приближает тебя к уродству слабовольного чревоугодника. Я так считал. Шум или гул в голове. Ветер поднимает столбы пыли, попадающие по ту сторону век.
Парикмахерская, закрыта - дергаю слишком круглую ручку. Повернуть ее - значит увидеть парики и кучки самых разных волос. Магазин одежды. Ювелирный. Книжный. Пешеходный переход, разбитые фонари, тянущиеся до горизонта. Аптека. Стриптиз-клуб. Граффити. Рынок. Казино. Наклонившиеся манекены со странными глазами. Рассматриваю затылок. Продуктовый, за ним череда мрачных витрин и подвалов. Тату-салон. Подле него бьюти-шоп. Киоск с журналами и детскими игрушками. Провисающее здание древнего завода, испускающее пробирающий гул. Говорят, человек погряз в мире товаров, где каждый предмет обессмысливается, чтобы превратиться в рекламу, в средство удовлетворения самой неблагородной из потребностей (А что вообще благородно?). Он и рассуждает в его рамках, интересуется только оторванными образами - так, словно стал кинокамерой.
Чем дальше, тем труднее удерживать равновесие. Мир передо мной вращается - мое мышление разбило вдребезги мой внутренний вестибулярный аппарат. И я понимаю, почему все живое движется - чтобы не упасть, чтобы притупить вертиго.
Мы - запертые в городах, их социальное притяжение непреодолимо, а сущность демонически ужасна. Ночью, лежа на кровати, ты слышишь поток машин и шум прохожих - то признаки расточительства. Толпа - это рокот осуждения, гул неприязни, непонимания, эгоизма.
Нет - в ночи все-таки есть люди. Мужчина с повязкой на лбу медленно движется по беговой дорожке еще одного придорожного парка, мимо плотных кустов и засохших деревьев. Как раз в этот миг мое тело огибает таксист на мотоцикле. Приходит ощущение скорости. Если бы сейчас девушка моей мечты появилась предо мною, поведала бы мне увлекательную историю своей жизни, я бы провёл с ней ночь. Я был бы должен ей принести в жертву все, что у меня есть. И какое-то мгновение я ждал, был готов распрощаться со всем на свете.
Малина.
Повсюду меня преследует дух неизвестности, ото всего сквозит обманом. Что это за мир? Другие дают всему объяснения, выраженные в именах - это будто немного кого-то успокаивает. Я чувствую, что скоро заболею простудой. Некоторые мои эмоции длятся не дольше мгновения. Поэтому все вокруг для меня постоянно преображается, а принятие долговременных решений в принципе невозможно. Люди постоянно напряжены, в противном случае по их штанам стекала бы желтоватая жидкость. И в этом нет ничего противного, если только иметь надлежащий опыт - пожить пару месяцев на улице. Бездомное существование обновляет, это школа инстинктов.
Иногда мне кажется, что ещё чуть-чуть, и даже психология не остановит меня от того, чтобы поверить в Бога, а если не в него, так в Сатану.
Один знакомый продал себя в рабство. Не потому, что у него не было денег, но только из желания перестать принадлежать самому себе. Я его больше никогда не видел.
Мне двенадцать лет, я просто буду верить. Вспоминаются песочницы детского сада, бурлящий водопад, искаженный телевизионными помехами. Сине-фиолетовый оттенок. Палец тянется к кинескопу, ноготь погружается в магнитное поле.
Первый год в школе, аттракционы, гипнотически вращающиеся  колеса велосипеда среди сгибающейся высокой травы, разбитая на расчерченной меловыми рисунками баскетбольной площадке коленка - разрыв кожи. Чувство безопасности и безответственности - одно лето за другим. Напрасные попытки собрать машину времени из игрушек.
Мне представляется, что там, где я прохожу остаются кусочки меня.
Квартал "красных фонарей" - тела за витринами, живые тела. Тела ничего не стоят, людям давно пора перестать ревновать к телам, считать проституцию чем-то грязным, стесняться наготы. Тут я понимаю - истинная красота тел раскрывается только в их слиянии, приправленном муками экстаза.
Младенцы отсоединяются от пуповин и прорываются в мир. Они рождаются сумасшедшими и гениальными, они видят тысячи фигур, мир, который с ними говорит без перерыва. Спустя сутки они умирают, пройдя весь человеческий путь за миг. Им не нужен язык, но они испытывают все то же самое. Широкие глаза их не моргают. Они не издают крика. Пингвин.
Я заболею раком, рано или поздно.
Щелчок прервал мимолетное забвение, я приоткрыл глаз и увидел, как передо мной появляется алюминиевая баночка газировки. Автомат ярко сверкал в темноте и будто бы ничего вокруг больше не существовало. Сбоку на автомате красовался антивоенный плакат, старый,  истрепавшийся, но все еще различимы были лица трех людей в рабочей одежде. Роняю монетку - все фибры моего тела вздрагивают, монетка, ее падение пробудили меня. Слышу удар металла о мостовую, местами просевшую, подмытую дождями.
Уподобившись тому, как мы заполняем пробелы знания домыслами, предметы заполняют вакуум пространства, порабощая атомы.
Что труднее опровергнуть - суждение, возникшее благодаря логическому продумыванию, возникшее из множества причин, или же то, чья природа иррациональна? То, которое уже было доказано после своего возникновения, задним числом.
Глубоко вдохнув воздух со снежной крошкой, смешанной с кусочками околоземных спутников, мальчик принялся жевать затвердевший шоколад. Орехи и нуга. До боли в зубах. Ему безумно хотелось есть, и он путешествовал от одной автобусной остановки до другой, время от времени сливаясь с корой платанов. Среди полуночных прохожих он искал и подсчитывал стариков. Газировка обожгла горло. Началась икота. Скоро. Солнце на пару секунд ослепило, но едва только ему удалось проморгаться, стало ясно, что снаружи по-прежнему ночь. Как фотовспышка. Снова все вокруг оказалось за решеткой промозглого дождя. Щекотно. Вот и пригодились карманы. Под этим дождем он-таки отыскал других обитателей ночи - двоих детей, которые, взявшись за руки катались на коньках по льду. Какое-то время он оставался наблюдателем.
Мне нужно вырваться из формы своего Я, стать кем-то другим. Мочка моего уха покачивается, пока тело несется вперед. Люди с жвачками в волосах, с незаправленными рубашками, с побелкой на рукавах. Фантасмагории, феномены.
На меня беспрестанно смотрит общественное мнение. В ночи бродят тысячи людей, пытающихся выловить в мутной реке мою душу.
Некое существо половину вечности вглядывается в форму стула и размышляет только о стуле. Иногда оно начинает тихо постанывать или засыпать.
Я время от времени верю, что человеческое тело - всего лишь дом для иных форм жизни, высших по сравнению с ним. Неразличимых.
Когда некто плачет, он становится центром всех возможных вселенных.
Один человек рассказывал мне о тайном обществе, которое собирается в подвалах, чтобы смотреть на слезы. Оно по преимуществу состоит из темных личностей, которые предпочли смириться с падением - профессиональные убийцы, проститутки, торговцы наркотиками, оружием, бездомные мелкие воришки, триада. Но от мала до велика все они представляли из себя чувствительных существ, переживших все возможные опыты существования, отважившиеся на эксперимент бросить вызов моральности и любви к себе, борцы с застоем современного мира. Они хотя бы честны в своем уродстве. Возможно, и у меня получится так же. Мне вспомнилось, что есть одно место, где отчего-то играть приятнее всего. Играть в одиночестве, отгоняя других.
Достаточно одного зеркала, чтобы стать кем угодно. Женщиной, стариком, матерью, мальчишкой-беспризорником. Люди привыкли придерживаться одной роли. Считается, что твои родители - твои родители на всю жизнь. Но чем хуже случайный прохожий?  Или почему моя мать не может стать моим сыном, а отец - любовницей?
Очутиться бы в месте, где в тишине стоит множество кривых зеркал. Каждое отражение было бы уникальным, в этом была бы видна правда.
Люди отрывают друг от друга кусочки - друг в друге они видят только свое, часть себя, которую они вернуть себе достойны. Но, тем не менее, они идеальны такие, какие есть.
Кричу навстречу ветру, как сильно себя ненавижу. О, если бы я знал тогда, что мои самые сильные страдания - это еще только рай на заре своей юности. Что этот мир ужаснее, чем кажется, и все его явления оправдывают религию сатанистов.
Миную живые изгороди лужаек. Ночной ребенок в высоких резиновых сапогах заходит по колено в неровно подрагивающую лужу посреди проезжей части. Оставляю и его. Целая вечность - позади. И мы идем вперед, так мы считаем. Если бы можно было бы взглянуть из "сейчас" вниз, в самые глубины прошедшего, то мы умерли бы от страха высоты. Мне кажется, что я несу в своем чреве нечто похожее на плод, но то иное - то новый орган. Он появился, когда меня оставила женщина, которую я по-настоящему любил. Предательство. Но вскоре она умерла.
Решетчатые ворота, продолжающие высокий забор, трехэтажное здание школы. Растительность забирается по штукатурке. Мертвенно-бледная постройка, разлагающаяся. Прислушиваюсь. Шелестят раздувающиеся от апатии  и желчности кусты лаванды, утыканные раковинами улиток, вращаются пластиковые головки спринклеров, где-то вдалеке лай собак мешается с воем сирен сигнализации. Прошлой ночью я так и не решился сюда добраться.  Зайти, минуя полуразрушенную будку охранника, напоминающую склеп или камеру смертника. Как сомнамбула. Пестрая как крыло бабочки морфо голубая вода подсвеченного бассейна, затапливающего быстро приедающиеся бликующие ступени, щекочущий большеберцовую кость мокрый газон. Кто-то удачно забыл закрыть заднюю дверь.  Карабкаюсь вверх по лестнице, цепляясь за гладкие перила, обзор застилает пелена. То пелена беспричинных слез. Я меняюсь, меняюсь со временем, и мне этого совсем не хочется.
Щедро орошенная тенями больничная палата. Маленькие существа похожие на откормленных паразитов синхронно покидают материнскую утробу, а затем так же синхронно туда возвращаются - недоношенные младенцы. Свободно болтающиеся катетеры. Одна из женщин вскрикивает и швыряет тщедушное тельце об угол туалетного шкафа, на котором стоит поднос с бесформенными остатками завтрака. Кошмар, повторявшийся из ночи в ночь - он уходил только в одном случае. Лезвие.
Однажды, в четвертом или пятом классе, я впервые забрел сюда на перемене - на эту школьную крышу поиграть у края, а потом - снова и снова возвращался.
Сегодня все будет немного не так. Смерть больше не казалась мне чем-то запретным и тягостным. Пахнет краской - вот стоит забытое ведро. Достав лезвие из кармана, плавно веду его вниз по вене, стараясь надавить как можно сильнее. Затем старательно повторяю это с другой рукой. Умирающая кожа прекрасна. Крыша с четырех сторон была замкнута парапетами. Сначала я по привычке стал дуть на рану и зажимать ее рукавом, как в детстве. Оглядываюсь. Люди за окнами коробочек жилых блоков, вид на которые открывается отсюда, уже проснулись - уже принимают душ, заправляют шелковые постели, включают в розетки фены, поднимаются на весы, мелодично обдирают остатки десен зубной щеткой, одурманиваются пеной для ванны. Душевая кабинка, струи безвкусной жидкости, уносящие пот и молекулы грязи. Шампунь попадает в глаз, вызывая покраснение. Работает радиоприемник - диктор вещает о всем на свете своим утомленным, таким идеальным голосом. Ярко-белые кучевые облака бежали совсем рядом. Вздымаются по направлению к никуда бесформенные палки антенн. Не всему нужна причина, но в этот раз я догадывался, почему поступил так. В смерти разгадка, самоубийство - это тот самый запретный плод с райского древа познания. Но только настоящее самоубийство в счет - то, что не направлено болью или пустотой. Древо жизни гниет, Эдем уничтожен. Скоро я познаю все, наконец, встречусь с тем, что не есть реальность, с иным. В смерти нет ничего значительного, значительность ей придает эгоистическое мышление. Нет ощущения лучше, чем ощущение себя ничем. Или же после смерти есть нечто, что существует по иным законам? Это страшно.
Чешется локоть. Цвета начинают светиться интенсивнее. Ровная бордовая лужица на земле, сияющая лучами рассветного солнца апельсинового оттенка наполняет сознание эстетическим восторгом - никогда, никогда мне не доводилось видеть ничего столь приятного. Приходит удивительная ясность, будто я, наконец, ничем не ограничен. По ту сторону аквариума, вдалеке от водорослей и комнаты с неизвестными мне предметами, вещами без имен. Увлекшись своими ощущениями, я не заметил, что легким уже давно не хватает воздуха.  Но отчего-то никаких эмоциональных реакций за этим не последовало - только бездна. Иррациональность побеждает рациональное. Я не умру, это другое. Еще одна моя фантазия, их фантазия. Все, во что я когда-либо верил - ошибка. Закрываю глаза.
Главное не забывать - когда я говорю о себе, я говорю о других. Говорю, что если бы умел рисовать, то у меня получалось бы на листах всегда одно и то же лицо. Из прошлого.
Вот что самое главное в реальности - ты можешь все. Можешь прикоснуться к любому живому существу или предмету. Совершить абсолютно любой акт. Стать тем, чем только захочется. И неважно, если свобода - иллюзия, а какой-то герой вдруг окажется злодеем. Тоска по жизни - безумная любовь к жизни. К воображению. Банальность такова - нас ограничивает только собственное видение себя.
Открываю глаз. Я и мое тело лежим среди одуванчикового поля, тянущегося вдогонку за зенитным солнцем. И в растительности затерялась тропа. Меня грели лучи, отражавшиеся ото всего в рекурсии. Ладони гладят теплую пульсирующую от насекомых почву и подрагивающие стебли. Целые миры ароматов кружатся вокруг, подгоняемые ветром и крыльями бабочек. В форме облаков я находил отзвуки своих давних фантазий и мыслей.  Облака являли мне руки, лица, ушные раковины, изящные животы и острые подбородки.
И я думал, представлял, какими могли бы быть живые существа, полностью ставшие телами, овладевшие своей физиологией, забывшие про мышление. Существа, чье тело не нуждается в пище, но питается солнечным светом или минералами. Тела, способные вырабатывать из самих себя любые вещества или даже творить любые физические предметы. Умирающие во сне тела, каждый раз после пробуждения обнаруживающие новую форму и личность. Противящиеся законам физики тела, отлитые в теле законы физики.
Йоги прекрасно понимали всю важность познания тел. Если только научиться управлять своим телом, его внутренней энергией, все преграды исчезнут.  Бессмертие. А если тело болеет, то все вокруг вбирает в себя эту боль, мысли становятся сплошной чернотой, пораженные непереносимостью к любому рациональному факту, феномену внешнего. Боль частей тела, его декомпозиция, если она затяжная, в некоторых случаях - прямой путь к безумию. Верно и обратное.
Долой книги, долой мышление - только жизнь имеет чистое значение, остальное - блеф. Даже когда он умирал, он не мог поверить, что это смерть. Он никогда ни во что не верил.

Утро, проведенное дома


Открывая для себя умирающие капли воды, я смотрю на голубое небо, это маленькое голубое небо, укравшее весь черный цвет мира. Магические искры, скрывающиеся среди электрических проводов. Я опоясана городами, вращаюсь вокруг последней звезды, отдающей свою девственность в руки рассвета. Топить лица в подушках - профессия призраков, потенциальных висельников всего мыслимого. Когда тебя больше не мыслят, позволено влюбляться в лиловое мыло и в утопленников луж, отклеившиеся каблуки. "В непослушных лошадей обращаются стулья для уставших" - шепчет головокружение, пожравшее волнение. Я отрываю кусочки календаря и заглядываю под свое платье в поисках смерти. Загорелые бабочки терзают сухие розы, пытаясь распять свои усики на шипах. В каждом похоронном марше обретает пристанище полная луна, сотканная скачущей на ветру сиренью. Лежу, потому что не готова к прекрасному падению. Белые ноги, абсолютно гладкие и совершенно пустые, настолько, что можно заблудиться и впасть в отчаяние. Стук сердца. Раздета, потому что зачем одеваться. Люди, закусывающие губы, вызывают у меня желание смешаться с воздухом и отравить их дыхательные пути ядом. Циркулирующая по венам кровь боится согнутых ледяных пальцев, в соседней комнате на мокром кафельном полу ванной лезвиями бритвы выложено солнце. От окна веет безымянным холодом - ветер навещает прозрачных утопленников крана, чьи высокие голоса эхом отражаются от серых стен и не находят себя в зеркалах. Шея прикрыта бежевым одеялом, кажется, что только она из всех частей тела ощущает себя в безопасности, ей отдаю я все свои лучшие чувства. Зрачок фокусируется на дальнем углу комнаты, совершенно пустом, самом тихом и молчаливом, медленно голова перестает трястись. Где-то в пещерах лба свирепствует боль, визг чайника и крики воронов. Вижу книжный шкаф - вчитываюсь в названия на корешках, снова и снова, пока они не застревают где-то в мозговых складках. Мне кажется, что за потолком комнаты надо мной кладбище. Я помню, что в нашей квартире всего две комнаты, спальни - моя и мамина. Кажется, что я далеко, что сон захватил меня, привлек своими крепкими объятиями юноши и вынудил привязаться к нему сердцем и мозгом. Дезориентирующее вращение - головокружение. Мне совсем не хочется двигаться, так как скука, бесцельно бродящая снаружи, вызывает только тошноту, мысли мои приглушены представлениями. Зеленая радужка, тщетно мечтающая о мести, исчезает за презревшими ее веками. "Мне лучше родить сына". Лиловый растягивался так, словно его можно было бы при должной концентрации намотать на палец.
Я могу снова быть человеком. Надежда. Сердце полыхает, обманутое временным удовольствием. Но ведь... Тогда боль, дарованная Богом, закончится. Нет, оно хочет страдать эгоизмом в рабстве бытия. Как возрадуется каждый встречный, когда снова вольюсь я в толпу! Самообман, самовлюбленность и потребность быть признанной, необходимость доказывать свое существование. Я такая же как все.  Теперь ненависть к оскверняющим предметность настенным часам кажется естественной. Я человек, слишком легко оставаться им. Более всего мне мила красота, остальное неважно. Я смешна. Больше не хочу и не приму ничего в этом мире. На кухне звенят чашками, будто тщательно стараются их разбить. Мама как обычно заваривает кофе. Скрипят половицы. Кто-то играет на фортепьяно наполненную меланхолией незнакомую мелодию.
Совсем не ощущаю себя человеком.
Настойчивое желание перевернуться на другой бок не оставляет. Это необходимо надоедливому телу. За это, пожалуй, можно вонзить девять зубов в розовое запястье. Мне по вкусу смирительные рубашки и однородные стены, обвитые вокруг талии веревки и звенящие от ударов замки, шествующие шеренгой королевские шуты.
Повсюду шторы.
В определенные моменты понимаешь, что если воображение выйдет из под контроля, все будет кончено. Обычные люди не знают, что доминирующее воображение всевластно - оно способно стократно, можно сказать, до бесконечности приумножать свою интенсивность и вариативность. Но его деятельность все же поддается закону - когда иссякнет внутренняя энергия его носителя, когда будут выжиты последние капли эмоций, носитель растворится во сне.
Сбрасываю ноги с кровати и смотрю, как они болтаются у пола. Все еще не в силах наступить на структуры ковра.
От облаков откалываются кусочки, они отдаляются и несутся прямиком в ад.
Работает обогреватель. Мое первое увлечение - телекинез. KCl. Да, мне кажется, что магия существует. А еще кажется, что лучше молчать, чем говорить с обычными людьми. Иногда вижу неясные силуэты призраков, их ускользающие спины. Мягкий автомобильный шум с одной стороны, с другой - мое дыхание.
Скучаю по запаху чужой слюны.
Движение водяных труб навстречу небытию подвалов, тупые углы сросшихся пальцев, прижимающихся к зуду. Я только что родилась - меня сначала пеленают, а затем достают из утробы. Седьмой этаж, я на седьмом этаже. А по ту сторону прозрачных занавесок гуляют тени морщинистых ветвей, превращающиеся в лунатиков-котов. Темно. Кто-то закрывает дверь и уходит, ускользает, оставляя примятый ковер и разогретый сгусток воздуха. Любое движение нарушает гармонию покоя. Кажется, я кричу. Убаюкивающий озноб, мягко отделяющий меня скальпелем от разноцветных огней, проецируемых предметами. Мне позволили забыть все мои приключения. Круг сектантов, скандирующих мантры на неизвестном языке. Незнакомые оттенки эмоций. Сон топил и выталкивал меня, покачивая из стороны в сторону, он держал  меня над краем миров. Тепло и холодно. Спадающее одеяло. Люди сделают все, чтобы на них посмотрела галактика. Снятая мной апельсиновая кожура принимается за мусор. Они требуют от детей жизни, поэтому покупают им одежду и еду. Глотаю порцию пищи и давлюсь. Не позволять событиям убивать альтернативы. Медленно срываю обои. Игра. Знакомые лица сливаются в одно, зависающее над подоконником. Математические формулы, переходящие друг в друга. Где я, кто и зачем? Какие еще образы и события меня увлекут, откроют во мне новое хобби? Я играющееся дитя, которое вселенная высмеет, чьи мечты, несмотря на все старания, разобьются однажды вечером. И я буду плакать, непонятая всеми - это прекрасное чувство. Тогда я переживу всю абсурдность жизни. И буду смеяться.
Я вдруг научилась управлять своими эмоциями. От осознания этого меня охватил восторг. Это удивительно, что в крови людей любовь к революции, безумию во всех смыслах. Считаю от одного до десяти. Мне кажется, что я жду кого-то, кого позабыла. Будто кто-то вот-вот должен вернуться и принести радость. Climax.
Иногда мыслю как обычный человек, иногда по-другому. Не реагирую на их доктринальные установки, общественные тоталитарные догмы, становлюсь только независимым Я, безумным. Кит выбрасывает в небо струю воды.
Во снах преследует силуэты, крадется, иногда ползет. Вскрик сквозь черноту.
Просыпаюсь - вижу свет этого мира, поплотнее заворачиваюсь в одеяла и снова пытаюсь отыскать в себе сон. Сновидение за сновидением, день за днем я жила в кошмарах. Все, что имеет значение - эта подушка. Порой звуки снаружи вырывали меня из сумрачного мира, вселенной бабочек и пузырей. Я билась в истерике, будучи не в силах больше сомкнуть глаз, превысившая допустимый порог нахождения в сновидческом состоянии. Я видела себя в детстве, собирающую бесконечный паззл. Этот паззл - мое прошлое, моя психика. Всю свою жизнь я буду собирать паззл своего детства, ведь в этом ответ на забытый вопрос. Нужно во что бы то ни было вспомнить и сам этот вопрос.
Провод бьет меня током, слышу как резиновый мяч снова и снова ударяется о полую поверхность. По радио играет французский шансон, потом вклинивается голос диктора, чье лицо нетрудно представить. Мне много лет, но я всегда буду молода, останусь мечтательницей. Искусственной.
Чувствует вкус арахисового масла, его текстуру во рту, смешанную с выделяющейся сгустками слюной. Слишком сладко и вязко. Бусинка влаги остается на краешке рта.
Они говорят, что я больна, и мне нельзя покидать комнату. Полуосознанное пребывание в мире стремится к концу. Подождать. Документальные фильмы обо всем, сказки, мешочки со сладостями. Вращаются брошенные игральные кости. Больше не хочется просыпаться - во сне я с тоской вспоминаю о временах до рождения.
Щелкает пультом, через пару дней осмеливается пересесть на выложенный плиткой пол - ближе к экрану, пол больше не пугает. Входит человек в очках, Мистер Улыбка. Они вводят мне какие-то лекарства, иногда даже хочется сбежать. Бежала всю свою жизнь прочь. На экране скачут всполохи разноцветных образов, ничего конкретного, но она пытается различить хоть что-то знакомое. Звук телеэкрана дребезжит, даже шипит. Я замечаю, как после каждого пробуждения немного меняется комната.  Сначала исчезли книжные шкафы и обои, потом стали появляться горящие белым койки - точь-в-точь как больничные. Они сказали мне, что все это время я была здесь - в больничной палате, что эта палата с самого начала выглядела именно так. Подбираю с пола открытую книжку и пытаюсь читать, но буквы отказываются отвечать. В ноздрю забирается запах фенола. Испуганно обнимает свои плечи, забывая о своей сущности и личности. Комната продолжала меняться - рядом с моей койкой установили хлипкий столик из пластика, на который поутру ставят один и тот же поднос с едой. Зеленым пинцетом выдергивает волоски из руки. Проникаю левым глазом в пупок - напоминает окно. Кусаю кожу в ответ на раздражение. Я, прихрамывая, подплываю к окну - за ним раскинулся парк аттракционов. На ярких лодочках, поднимающихся до самых высоких облаков, резвятся дети. Завидую, мимоходом поправляя свой бежевый халат. Секундой спустя все уже охвачено ночью.  В фонарном свете отчетливо виднеются бледные капли мелкого дождя.  Они не говорят, чем я больна. Эти доктора. "Принимай таблетки, как если бы без них ты умерла на месте". Я слушаюсь, а сама, как в былые годы, продолжаю восхищаться смертью. Я умру и буду видеть сны. Мое воображение творит настоящую магию - мне стоит только что-то представить, как это является мне во плоти. Так я сглаживаю свободные от раздумий часы. Иногда не нужно представлять - оно приходит само, причем бурным потоком. И ты переполняешься, чувствуешь, как в тебя, миниатюрный сосуд размером в полтора метра, вливаются эти тысячи литров воды. Один раз звала маму во сне. Засыпаю только вжавшись в стену - так уютно. Иногда подолгу думая, скоро ли отключусь. Койки по соседству пустуют, хотя иногда мне кажется, что там кто-то тихо разговаривает. Мне хотелось бы, чтобы это было правдой - я так соскучилась по живому человеческому существу. Потягиваюсь и ложусь смотреть в потолок. К нему, обвешанному тусклыми флюоресцентными лампами, стягиваются созвездья пыли, ночью он обращается в самый настоящий космос. Однажды ночью я испугалась вакханального танца теней на потолке - у них были щупальца и множество лиц, я уже видела из своей младенческой колыбели. Я научилась сама отсоединять и потом присоединять обратно трубочки капельницы - так я могу тайком гулять по коридорам. Обязательно в темноте. Прежде, чем встать, подносит к губам холод воды. В стакане ныряют крохи пыли. Приоткрываю дверь - снова страх. За окном моей палаты янтарного цвета лунный диск. Как удивительно - каждый предмет обязательно пребывает в сопровождении маленькой тени. Из соседних палат доносится гулкий храп. Коридор тянется далеко во мрак, по краям двери, двери, двери. Перекрывающие другие комнаты. По руке стучит именная бирка. Я бесконечно долго переставляю босые ноги ближе к краю коридора. Здесь еще пахнет разлагающимися телами и мочой.  Оглядываюсь на следы от иглы, оставшиеся в руке. Сворачиваю там, где сворачивает полная разводов стена. Шлепаю по лестнице, срывающейся вниз. Пробирает сквозняк. Представляю, что на мне вязаный зеленый свитер - тяну за ниточку у пояса, и он немного распускается. До огромного зала, где расставлены стулья. Шмыгаю носом. Дальше идти нельзя - вижу признаки лампы. Присаживаюсь на один из стульев, обрисованных той самой луной. Напротив широкое окно, без решеток, в отличие от моего. Мне здесь спокойно, сплин. Через десятки десятков лет эта больница окажется заброшенной и пустынной. Тишину разрушает едва слышимый тихий свист вдалеке - человеческий. Повсеместная коррозия - слышу треск. Удручающая протяженность дней, неспособных дать ничего моему вниманию, слитых воедино - невыносимо. Ах, как мне не хватает моего брата, в которого я влюблена с детства, как не хватает моего возлюбленного, один в один похоже на брата. Однажды они оба просто исчезли. Нет, то не любовь вовсе, но нечто другое.
Тишина склоняла ее ко сну, она в ответ пыталась разбудить вселенную - подтолкнуло ее мягким поцелуем. Надула свои короткие губы и чмокнула воздух. Пусть пробудится мир, пусть все станет более реальным, более громким, более сентиментальным. Пусть каждый миллиметр пространства научится щекотать нервы, проникать в самую глубину ее телесного чувствования.
Меняется день. Все еще осень - такая же как и всегда. На столах стоят светильники, их свет множится на оттенки и опадает на предметы - на их краях формируется тонкая чернота, срывающаяся вниз. На небосводе формируется яркая половина луны и ее вторая тусклая половина. Некоторые эмоции живут гораздо дольше слов, словам их не разрушить, не изменить. Например, таким эмоциональным состоянием является ностальгия, абсолютно оторванная от настоящего. Об этом мне поведала эта луна.
Я вижу дверь, но дверь мне дает понять, что ты не каждый миг готов ее открыть. Когда ты готов - в тот самый момент ты тянешь ручку. Мы действуем по готовности. А еще все всегда начинается с выбора. Чтобы начать действие, ты должен принять решение, а еще выбрать точку отсчета. Без точки отсчета тоже никак нельзя.
Занимаюсь самогипнозом - позитивным мышлением. Это ТАК прекрасно. Хотя мне достаточно просто захотеть, и я действительно могу добиться любой цели.
Целые классы воображаемых сущностей являют себя. Когда мне говорят, что это всего лишь моя выдумка, я не верю, что вообще значит "верить"? А если я им скажу, что нет в мире никаких животных? Что ОНИ их только выдумали. Или, допустим, что нет камней.
Нужно больше безумия, нужна шоковая терапия, чтобы остановиться, прийти в себя.
Лежа на кушетке, смотря в окно, она понимает - играющиеся со своими эмоциями люди ужасно предсказуемы. Люди, что испытывают стыд, ненависть, одиночество, влюбленность, скуку, радость - ничего не понимают. В один день я решила для себя, что кинофильмы изобрели вдохновляясь сущностью жизни. От рождения все, что мы делаем это смотрим фильм.
Мягкие ладони с нечеткими тропинками вен.
Один ученый пытался отыскать в человеке новые органы. Ему казалось, что кроме визуально видимых органов есть органы звуковые, органы-пульсации.
Я меняю линзы, меняю цвета реальности. Приподнимаю жалюзи - за ними нескончаемые потоки машинного света. За автомобильным трафиком можно наблюдать бесконечно долго. Это приносит покой. Особенно в пасмурную погоду. Река огней. Катятся слезы - внутри столько неведомой боли, которую она не хочет признавать. Рисует в детских раскрасках, заодно запоминая имена животных, динозавров, рыб. На миг пред ней является вереница людей в масках. Масках, на которых отражены самые разные культуры, некоторые из которых даже не принадлежат этой планете. Некоторые силуэты оказывались даже не людьми вовсе, но только претворялись ими.
Грустно. Мир, состоящий из предметов, такой холодный - всего лишь образы. Мне вкалывают морфий. Будет операция. Рецепторы языка чувствуют вкус цитруса. Возникают хаотичные наборы образов. Двое в смокингах обедают в фешенабельном ресторане. А мы - всего лишь набор мыслей и действий, порождаемых одной-двумя навязчивыми идеями. Гордыней, жаждой бунтовать, жаждой быть любимыми. И когда человек сходит с ума, все иные его слои исчезают, тогда все, что от него остается - это его навязчивые мысли. Полицейский кордон из трех машин, подсвеченный мигающими красным и голубым - они ждут преступника. Ребенок смотрит на содержимое своего желудка, выведенное на экранчик - МРТ. Эскалатор, спускающийся до метро, уносящий марширующую линию людей. Выдыхающий кондиционер, свисающий с белой стены высотного здания. На нем птичьи фекалии. Заключенный, скрючившийся на полу своей камеры, встает и садится в позу лотоса. Но ему тяжело. Девочка едет в машине, прислонившись головой к холодному стеклу - по нему стекают дождевые капли, вибрация, вызванная движением. Она думает о своих друзьях, оставшихся в том городе. Слеза на щеке. Парусное судно, поднимаемое приливом к закатывающемуся солнцу - канаты натянуты, моряки бегут, ночью купаются в межзвездном свете, подглядывают за движением стрелки компаса. Юноша уходит на войну, для него война - повод сыграть в догонялки со смертью, он совсем не боится, а только хочет ощущений. Но там погибнут его товарищи и он пожалеет, он увидит разрывающиеся на куски тела, обгоревшие трупы. Молодой мужчина, сидя на крутящемся стуле у своего рабочего стола, перебирая папки с документами, шмыгает залегшим носом, у его ног в больших черных ботинках на полу след от засохшего мороженного - уборщица поздно вечером вытрет его влажной салфеткой, потом примется за ошметки затвердевшей уличной грязи. Задремавшие на двуспальной кровати общежития студенты, окруженные горами бумажного мусора, политическими плакатами - скоро закончится перерыв, и они уйдут. С края крыши свисают длинные сосульки, они сорвутся, если не растают быстрее. Старик на сеновале орудует вилами, ветер путает его выпадающие волосы, он мечтает вернуть молодость и опасается скорой смерти. Воздушный змей, запутавшийся в канатах аэростата. Пробивающий продукты кассир. Аккуратный балкон, залитый солнечным светом - девочка лет пятнадцати читает. Вертолетный рокот, вращение лопастей. Мельтешащие в линзе микроскопа организмы. Залепленное снежинками лицо юноши - он только что расстался с любимой, его сердце разорвано - его теплая кожа отвергает холод. Чья-то рука гладит чьи-то волосы, волосы приятно щекочут кожу. Дикое племя древних людей отправляют собрата в изгнание - их бороды излучают мистическое презрение. Ребенок проезжает несколько десятков метров на двухколесном велосипеде, потом осознает, что он не умеет и тут же падает. В салоне автомобиля играет шансон - приятный на ощупь обтянутый кожей руль. Ссорятся муж и жена - из-за лживых сплетен дальних знакомых. Древность еще более древняя - названные предки людей, обезьяны, переговариваются вскриками. Мальчишка в сапогах поклоняется идолу, стоящему на берегу древней реки - этот идол посвящен тысячелетней человеческой культуре, истории мысли. Колибри стайками вьются вокруг павлиньего оперения, они рождены у берегов Амазонки, тут же покоятся их миниатюрные тельца. Человек с засаленными волосами в вагоне метро  нервно складывает из смятого, запачканного грязью листа бумаги самолетик. Вращается никому конкретно не принадлежащая юла. Пирсинг языка, пирсинг сосков, пирсинг пупка, пирсинг промежности. Некто смотрит многие годы на одно и то же лицо и только на закате жизни понимает его язык - в этот момент все его прошлое переворачивается с ног на голову.  Караван верблюдов, попавший под песчаную бурю, нагруженный коврами и пряностями, строй изголодавшихся бедуинов - пирамидальные структуры скрываются за следующим оазисом. Через воздушное пространство в стакан с кофе просачиваются две капельки молока, они туманом распространяются внутри кофейного мрака. Актер и актриса влюбляются друг в друга, но понимают, что и это было еще не совсем по-настоящему. Им вдруг приходит в голову такая мысль: "Они оба просто не способны любить, не испытывают ни малейшего интереса к другим людям, их жизни". Осьминог, запускающий свои щупальца в прорехи между чешуйками крупных рыб - картина с морского дна, присыпанного окаменелостями и трупиками представителей  водной фауны. Мужчина выходит на середину площади и оголяется - он желает быть осужденным. Машины сносят дом. Они встретились ночью на детской площадке - одновременно приняли решение спуститься со своих этажей, дабы совсем чуть-чуть покачаться на детских качелях. Мужчина, сверлящий дыру в стене, сидящий на строительных лесах. Светловолосая девочка, одинокая, гонится за пестрой бабочкой на одной из полян планеты - бабочка садится ей на ладонь, это судьба. Шизофреническая личность стоит, вжавшись в стекло окна - она все свободное ото сна время беззаботно разглядывает необъятное небо.  Порхающие на сильном ветру китайские фонарики, сталкивающиеся в темноте со стаей белых птиц. Солнце поднимается над заброшенной в лесную пустоту деревней - кричат петухи, стрекочут цикады, детвора резвится у колодцев. Маленький мальчик в карнавальной маске на заднем сиденье велосипеда, впереди - фигура его отца, окутанная туманом. В осколках стекла отражается простреленная грудь, из раны сбегает кровь - где-то в азиатской трущобе - убийца потирает руки в темных перчатках, поправляет маску. Мужчине кажется, что все окружающие люди - тени, декорации, что они не существуют. У него нет этому доказательств, но рано или поздно какой-нибудь ученый должен все доказать. Держащиеся за поручни зевающие люди в трясущемся автобусе. Тянущиеся на километры ряды вешалок с одеждой в магазине, люди, блуждающие между ними. Совокупляющаяся на заднем сидении гоночного автомобиля парочка, другая - исследующая позы камасутры на татами, преследующая бессмертие.  Папоротник. Эшафоты, висящие в петлях тела с ввалившимися глазами скелетов. Школьное занятие - дети старательно ловят каждое учительское слово, вперив взгляд в открытые учебники, они ничего не пытаются запомнить - так интереснее, так образы остаются свободными. Пляска полярного сияния - за полярным кругом. Юноши-хакеры в полутемном помещении сосредоточенно что-то набирают на клавиатуре, в их глазах отражаются мониторы и языки программирования. Динозавр встречается со слоном на границе истории. Африканские барабаны, костер - вокруг обнаженных дикарей плотные ночные джунгли. Пухлые младенцы, сидящие кругом, лопают маленькими толстыми пальцами мыльные пузыри, движения еще не отточены. Мим и фокусник были замечены на самом краю города, шагающими вприпрыжку. Посуду бьется, разлетаясь на мелкие осколки - то пляска вселенского масштаба.
Когда-то кто-то сдувает со своей ладони пылинки, одна из них - я.
Я помню, как в детстве подошла к постели спящей матери, я хотела ее разбудить, протянула руку, но потом отец остановил меня. Нельзя будить спящих, это может привести к непоправимому, он пристыдил меня. Мой брат тогда покачал головой с лицом, которое я уже не помню. Мне было так стыдно, как никогда после. А сестра схватила меня за плечо и увела прочь.
Писк. Писк. Писк.
Скука, любовь, отвращение, страсть, интерес, зависть, тоска, гнев, обида, радость, стыд, страх - они реальнее, чем материальный мир. Они - это все, что имеет значение. Но и по ту сторону чувств есть неизведанные пространства, полные чудес и откровений.
Ощущаю себя жидкостью, свободной, бесформенной.
И вдруг... Я стояла над бездной, в которой формировалось бытие. В ней противоположности сливались в единое, раскалывались и перемешивались во многое. Бесконечные превращения. Стоявшая там я была посланником явного к мирам сокрытого. Люди - это всегда явное и сокрытое. Как и сама объективная реальность, Природа, их одиозная Мать. Люди - всего лишь тела, приносящие жизнь событиям и явлениям. Католицизм, любовь, самоубийство, война - они должны были появиться, их появление важнее для Матери, чем человечество. Еще одна неправда, ошибка.
Когда мы испытываем нечто, мы всегда в этот миг смотрим еще в глаза своей истинной сущности, ее кусочек является нам на мгновенье. Экстатические чувства, трепет перед божеством или эпилептический восторг - в них нам открывается дверь в покои истинной нашей сущности. Целые несколько минут мы имеем возможность побыть с ней наедине. И мы понимаем, насколько она велика, насколько мало мы понимали, являясь эгоистами и страдальцами. И мы открываемся миру, счастью.
Нетрудно себе вообразить существо, обитающее где-то на окраине вселенной, которое лежит недвижимое, ибо оно способно находиться в состоянии вечного экстаза от существования. Отчего же люди так невзлюбили боль? Психические циклы  внутри организма, циркуляция энергии.
Продолжать жизнь только ради еще одной яркой вспышки чувственности.

<...>



Машина для другого

По парковке тянулись две тени, периодически перерезаемые фонарными пучками света.
Он мягко усадил меня на заднее сидение и плавно пристегнул. Его руки не тряслись, а голос был мягким. Предупредил, что будет ехать очень быстро - нам нужно поскорее покинуть это место. Странно - я осознаю каждое свое мимолетное движение, каждую мысль, сменяющиеся оттенки эмоций. Пахнет ромашкой, а, может быть, так пахнет грива единорога. Я не стала больше ничего спрашивать, мне хотелось доверять. Направляю взгляд на его лицо - поразительно пустые глаза его будто вытягивают из тебя жизненную силу - они отражались в зеркале заднего вида. Это мне что-то напомнило, нечто из далекого прошлого. А еще у него взъерошенные длинные волосы и впалые щеки, что совсем не соответствовало голосу: такой тембр, такую глубину вибрации и звучность мне довелось слышать впервые. Я бы даже не отважилась назвать это ”голосом”. Но остальная внешность... Не в моем вкусе. И все же - какой человек скрывается за этой внешностью, каким было его детство? Чего он боится, чего стыдится и о чем мечтает? Несмотря ни на что, ощущалась харизма. Та ее разновидность, которой готовы были бы поклоняться древние Майя. В салоне неожиданно для меня включился свет, мы тихо тронулись, парковка позади: повернула голову - там осталось еще восемь или девять автомобилей. Образ парковки я скоро позабуду - он не имеет значения. Жарко, так, что я почувствовала скатывающийся по бокам пот. Переключила внимание на свои ноги, небритые и ужасно худые, выше колен накрыты черной юбкой - расстегивает куртку. Плоские белые туфли с бантиками - это он привез, точно подобрал под мой размер. Такая как все - ношу одежду. Почему я даже не удивилась его появлению? Это, наверное, неважно. Другие люди бы испугались или закричали, или позвали на помощь. Замечаю, что ногти ковыряют обшивку сидения - уже образовалась небольшая дыра. Голова кружится - откидываю ее назад, разбрасывая каштановые волосы по спинке сиденья. Смотрю в окно - как давно мне не приходилось видеть свет встречных машин, фонарные круги и расставленные вдоль дороги деревья! Медсестры, пожалуй, меня уже хватились. Теперь смешно копошатся и названивают на все номера подряд. Он мой спаситель, этот незнакомец. Сплетения ветвей во мгле были слишком похожи на паутину.  Нужно доверять.
Ах, вот, что напоминает пустота его глаз - ту полузабытую осень, одну из многих, когда листья едва только успели окраситься в красный и ярко-желтый, а я пошла в одиннадцатый класс - тогда у меня случилась моя первая депрессия. Под перистыми облаками голубого-голубого неба.
Шарит по карманам - "О, нет! Я забыла книгу в палате. Жалко оставлять там и мои рисунки. Когда я их рисовала, мне казалось, что ничего прекраснее нет в целом мире. Они были так же чисты, как слова великого просветленного.” Нам рекомендовали рисовать чаще, больше общаться. Но в общении мало смысла, язык легко можно было бы упразднить, оставив только передающие эмоциональное отношение выкрики. Или пение, подобное птичьему, причем у каждой пташки - своя собственная мелодия, настолько комплексная и уникальная, что на ее расшифровку потребовалась бы вся жизнь.
Машина лавирует в интенсивном городском трафике - синий, зеленый, желтый, сиреневый, голубой свет фар, накрывающий извилистый мост, проходящий над крышами двухэтажек. Улыбаюсь, хмурюсь, улыбаюсь. В большинстве уже не горит свет - эти человеческие существа наслаждаются сновидениями. Проезжаем клуб - у его дверей кто-то дерется. Отвращение и мимолетное чувство пустоты. Но несмотря на это я хотела бы оказаться там. В самом сердце повседневного помешательства. Или же это центр нормальности.  Мне так хорошо, так спокойно в этой машине. По моему плечу будто расползались вниз орды насекомых - с мохнатыми ногами, со склизким телом без конечностей.
В начале я считала дни, но сейчас бы уже вряд ли вспомнила, как давно меня упрятали в психиатрическую клинику. Эти странные люди - родители, которые ничего не понимали в жизни. Не поняли они и того, что для меня - это самое настоящее приключение, о котором я мечтала будто бы от самого появления на свет. Вот я впервые предстаю перед белым светом, стряхиваю с себя внутриутробную жидкость и начинаю громко реветь: мне хочется сойти с ума, мне хочется мыслить иначе. Потом уже я про это забыла. Думала обо всем остальном - мечтала о счастье, которое бы длилось вечно, об эмиграции, о побеге от родителей и бездомной жизни, о монашестве - о Непале или Бутане, о прекрасном выпускном, о модельной карьере. Интересно, каково это - впервые предстать перед этим миром? Хотя, каждый день все немного повторяется. Но потом родители умерли, и с тех пор меня переводили из одной клиники в другую. Не помню ничего от предыдущий, будто новая клиника -
новая инкарнация. Лишь порой приходила откуда-то издалека глубокая ностальгия, не связанная с какими-то конкретными воспоминаниями. Никогда не было друзей - как я этим гордилась! В этой новой клинике, впрочем, я много с кем разговаривала: мы играли в шахматы, расчесывали друг другу волосы, делились интересными историями. Но в основном сидели на диванчике в общей комнате, подобрав под себя ноги и смотрели шипящий старый телевизор, ожидая очередного приема пищи. На врачей, которые периодически входили к нам, чтобы наблюдать и записывать, мы обращали не больше внимания, чем на мир за зарешеченным окном. Вот заходит солнце, а сейчас, о боже, оно снова показывается из-за небесного края, становящегося розово-синим, затем оранжевым. Как оригинально. К цветам у меня особое отношение - вместе с девочками из больницы мы решили ради интереса все предметы делить по цветовым группам. Цвета - наши приятели, ведь именно цвета определяют настроения и состояния. А настроения - это очень важно. Будь ты самым богатым человеком во вселенной с кучей друзей и исполненными мечтами, ты все еще можешь умирать от тоски и беспокойства. Нужно развивать способность управления эмоциями, поскольку они - и есть жизнь. Без них люди и все вокруг оказывается лишенным смысла. Пока ты обитатель этой реальности, нужно играть по ее правилам - плыть в потоке эмоций, двигаясь к островам целей, надежд, желаний. Нужно быть амбициозным или простым, главное "быть", но "быть" не просто так.
Иногда становилось тошно от всего - шоковая терапия, заставлявшая биться в конвульсиях, ломала мне спину, лишала всех воспоминаний, фантазий. И, встречая людей, я иногда видела в них только ужасных докторов, которые не понимают, что человечество во всем ошибается.
Кто придумал институт семьи? Это так странно. Если бы не он, все сейчас были бы счастливы. Но люди продолжают цепляться за то, что им не принадлежит. Семью нужно было бы давно заменить на нечто смежное, сходное по функции. Требуется глобальное перераспределение функций всего и вся в человеческом обществе.
Я вкручиваю пробку в полуторалитровую пластиковую бутыль воды, хлюпающую, и ставлю ее на журнальный столик. Другие девочки еще спят, но скоро их разбудят для участия в групповых сессиях. К сожалению, я так и не узнала их. Скрещенные ноги, блузка на пуговицах, волосы перевязаны красной ленточкой. Двумя пальцами ощупывает бархат платья. По телевизору идет познавательная передача то ли про животных, то ли про пришельцев с других планет. Мне доводилось много раз гулять под звездами и размышлять о существовании внеземной жизни, было любопытно, насколько они другие. Тем временем звезды молчаливо взирали на мою шапочку с бубенчиком сверху вниз и предпочитали хранить свои маленькие секреты. Люди придумали слово ”секреты”, люди изобрели ”ложь и истину”, ”добро и зло”, много всего. Отчего-то про них не снимают передач, кино. Я восхищена тем, что большинство считает меня странной, иные даже избегают. Мои бывшие одноклассники, наверное, уже закончили университеты и колледжи, стали взрослыми женщинами и стареющими мужчинами. Они, безусловно, здорово изменились. Такое разнообразие лиц и такое однообразие мнений. Они - часть меня. Более важная, чем даже мои конечности. Новая вспышка презрения к себе. Легкое сомнение. Несколько минут думаю ни о чем - о вещах, которые нельзя описать словами, совершенно о пустом. Полубред как перед погружением в сон. Мне открываются теневые стороны людей - их прекрасные истинные сущности, которые я не способна была увидеть. Я даже не знаю себя - шепот поведал мне о том, что вся моя система восприятия, старательно возводимая годами, относительно моей личности и окружающего ошибочна. Не знаю, нравится ли мне больше одиночество или пребывание в компании. Иногда, когда я присутствовала на групповых беседах мне вдруг становилось неловко, было нечего сказать, желание открывать рот и как-то реагировать на слова моих собеседников совершенно отсутствовало. Я помню как гуляла с одним мальчиком в студенческие годы - мы исследовали улочки города, не произнося при этом ни слова. Когда от тебя не требуют лишнего - высказаться или проявить сочувствие - как-то легче себя ощущаешь. Будто ты в идеальном мире с идеальными людьми - людьми полноценными, которые не ожидают от тебя ничего, кроме простого твоего присутствия. Когда начиналась гроза, мы молча переглядывались, ожидая, что очередная молния раскрошит небосвод. После так же молча расходились по своим общежитиям - одно на севере, другое там, где вечернее солнце. Она была медиумом и пару раз приглашала меня на сеансы. Перед началом она каждый раз сначала поливала свои цветы в плошках, будто это что-то значило для духов.
Я целую боковое стекло, оставляя запотевший след. Блеклое отражение подбородка. Мимо проносится дорожный знак, напоминающий выскочившего из кустов оленя. Не успеваю зафиксировать его сообщение. Металл приглушает звук, приходящий извне. Ощущаю вибрацию от трения колес об асфальт - успокаивающая, коричневая. Мы уже выехали за пределы города, мужчина будто задремал. Я б не стала его будить, даже если на кону оказалась бы наша жизнь. Должно быть это удивительно - умереть в автоаварии. Еще одно слово придумали люди -"смерть". Я смеюсь и закашливаюсь. Вдруг приходит внезапное и страшное понимание: "я уже думала об этом". Бесконечное желание понять людей, не абстрактных, но каждого по отдельности - проникнуть в своих знакомых, сочувствовать им, отдать им все, что есть, плакать, пережить их состояния, их мышление, их будущее. Это не добро, это не любовь, это переполненность тем, что можно назвать энергией. Древняя энергия. Воля к разнообразию.
Бессознательное предметов еще не открыто. Хочу убрать какую-нибудь из частей своего тела, чтобы познать себя как не-тело или как только-тело.
Скармливает горсть антидепрессантов грустящим уличным кошкам. Ладонь остается влажной от их языков.
Понимаю, что человек - это многослойность. Его изначальная сущность - детская глупость. Потом в нем вырабатывается повседневное Я, более сложное, с рядом рационализаций и убеждений, масок. Над повседневным порой возникает Я более высокого порядка - все усложняющее, переводящее повседневность на уровень сумасшествия, двойной искусственности.
Она не питала надежд, что все ее Я бесконечно скучны, пусты. Ей просто не о чем говорить с людьми. И все же снова и снова они возвращаются в ее жизнь, приходят за ней, хотят похитить и увести в свои миры, такие другие.
У людей мания говорить, они никогда не замолкают. Повторение одного и того же - всего лишь описание увиденного, прочувствованного. Только инопланетяне из моих грез смогли бы разорвать цикл. Или новая болезнь. Меня интересуют те, кто неправильно ставит ударение в словах. Своей ошибкой они будто открывают тайное значение давно знакомого. Нужно почувствовать, чтобы понять. Те, кто разрывают и коверкают язык. Смотрят в окно, чтобы увидеть новое, удивляются узорам на шторах и обоях.
Пусть наступит закат эры семьи, эпохи языка.
Руки постоянно держат что-то, если они пусты - тревожно.
Пациенты лечебницы блеют что-то себе под нос, одна женщина ни на секунду не расставалась с термосом, в который была налита неведомая никому из медперсонала жидкость синего цвета. Немногие из наших перешептывались о скором конце света во время неловких танцев под диско-музыку.
На небо выпали звезды. В переулках скрываются сирены и суккубы. Тянусь к бардачку - достаю ватную палочку и платок. Тело уже настаивает на перекусе, но я лишь подмечаю это и удаляюсь в себя. На поворотах начинает подташнивать, так, что вынуждена держаться крепче. Скоро прибудут месячные. Глубже, еще глубже. Внешние образы, неуклюже перемешивающиеся обычно с мыслями, совсем блекнут, затем исчезают. В полной темноте я шепчу себе: ”ну, вот, не волнуйся, внешний мир - иллюзия”. Тому море подтверждений в каждом мгновении времени. Это, впрочем, неважно, если отбросить навязчивую и столь привычную логику. Без иллюзий и симуляций мир скучен. И все-таки, как же они любят все объяснять, эти наивные создания. Я наивна. Глупая. Такая же, как они. Несносная, вредная, ужасная, хладнокровная. Как интересно слова превращаются в эмоции и наоборот. Наблюдаю. Давным-давно я оставила мораль позади.
"Если я скажу, что все мои знакомые уже мертвы, ты мне поверишь?" "Нет, это фантазия."
Хочется плыть на покачивающемся корабле по морю. Пусть даже придет морская болезнь, пусть даже кончится пропитание и потеряется земля. В море что-то есть, его зов прекрасен. Я буду смотреть на волны самых разных оттенков, вздыхая о дальних странах, которые всегда в воображении чуточку лучше. Ощущать себя первооткрывателем, искателем приключений. Возможно, мы встретим пиратов или мифическое морское чудище. Рыбы.
Обычно в психиатрической больнице было полным-полно времени, чтобы посидеть и подумать. Там все так делают, кто еще умеет - многие пошли дальше, они смелые. Я учила их, как преодолеть страх, подначивала на настоящие безумства. С детства мне чуждо чувство вины, чувство стыда. Я точно знала, что все идеи мира - ложь. С этим жить, кажется, тяжело. Признаюсь, я коллекционирую странных людей, постоянно жду их прихода в свою вселенную. Нас приглашали на групповые беседы.
Раздуваю пузырь жвачки. Лопается, расплескивая слюну по салону.
Шея, приютившая сонную артерию и многие другие протоки для крови, вновь поворачивает восседающую на ней голову к окну - мотоциклист в шлеме машет мне рукой. Я смущенно отвечаю взаимностью. Блестящий черный мотоцикл. Позади него вспышка - подвальчик компьютерного клуба. Потом продуктовый, аптека, магазин одежды. В стекле шлема отражалась маленькая луна и большие рогатые столбы электропередач. "Куда ты едешь, человек? Отчего ты машешь мне?" Шум мотора - наша машина оставляет мотоциклиста позади. Пробка. Двое людей на велосипедах, босая девушка в оборванной одежде - видимо, как и я когда-то, сбежала из дома. Хотелось опустить стекло и позвать ее ехать с нами. Оставшаяся без работы некогда знаменитая актриса, выплюнутая махиной индустрии. Но я всегда выбираю не-действие, хотя и потом строю фантазии о том, что могло бы из этого выйти. Смачиваю языком краешки рта. Дворник в теплом комбинезоне провожает взглядом машины - он пытается отыскать в них знакомые лица. На секунду наши глаза встречаются. Огоньки казино. Молитвенные барабаны буддистского храма. Человек совершает ночную пробежку. Для меня это очередной символ "западного общества". "Западное общество" - это весь мир. Оно же - современное человечество. Бывает, что мне видится реклама абсолютно во всем, все, что не делает человек сегодня - реклама. И я закрываю глаза и считаю до тысячи, как в детстве. Хочется сидеть за рулем мотоцикла или скутера. Крепко его стиснув, мчаться навстречу расходящимся во все стороны пучкам лучей города, чтобы ночной ветер забивался в нос и оглушительно ударял в ушные раковины. И видеть блестящие каркасы машин, за которыми люди прячут свою посредственность - они не хотят, чтобы все узнали, что они променяли детство на работу, даже не совершив самых жалких попыток бунта.
Я читала множество научных книжек, проводила ночи в библиотеках, силясь понять, почему все так много говорят об экономике, а в итоге только убедилась в ее бесполезности. Пьяница карабкается на телевышку, цепко умудряясь удерживать наполовину полную бутылку в правой руке - неуклюжий питекантроп, символ человеческой слабости. И все же я хотела бы принадлежать к классу богатых, узнать, каково это. Пусть они научатся не зависеть от чужого мнения, станут абсолютно асоциальными, аморальными.
Вот еще что я поняла - содержание книг совершенно неинтересно, оно отвлекает. Настоящий интерес представляют люди, писавшие все эти книги. За всеми словами всегда важен только человек, причем не то, что есть оболочка, но и не то, что зовут "душой". Разделять больше нельзя, как и соединять, ведь мы соединяем и разделяем то, чего в принципе нет, пытаемся собрать человека из глины и осколков метеоритов. Человек и его вера - вот великая пара, ради которой был разыгран весь этот спектакль религий, философий, искусств. Энергия человека, пробужденная его верой - это сила, способная двигать звездами. Человек, верящий во что-то, может не только оживлять предметы вокруг него, наполняя смыслом пустоты, но и наделять самого себя властью над обманчиво неподвижным, инертным сущим. Он обличает уловки видимого мира и преодолевает сами законы сущего. Целенаправленно движется на гору, вершина которой сулит ему только страдания и неминуемую гибель. А его ноги все равно несут его. Вопреки. И при этом он в некоторой степени неподвижен, и при этом ему всё это привиделось - вся его магия доступна ему только во сне.
Испарины на разноцветных оконных стеклах - темно-красные,  светло-желтые и темно-желтые, зеленые, синие, сиреневые, иссиня-черные лампы. У самой вершины их соцветия парит, вращая лопастями, вертолет. Вот сейчас вертолет сядет на одну из крыш, из него выползет надутый богач и станет раздавать приказы по телефону, попутно накручивая свой галстук на палец. Он будет мечтать о бутылках самого дорогого алкоголя и о самых доступных женщинах. Только похоть дарует ему спасение. Закроется в стенах своего двадцать пятого этажа, лишь изредка показываясь на балконе с сигаретой между пальцев. Складки стен. Клубится дым, извергаемый дымоходами. В одном из окон мелькает некто в черной маске - притаившийся грабитель. Прилипаю к стеклу. Мы снова оказываемся за пределами города. Тут почти нет машин, только голые кусты по обочине и тянущиеся в неизведанное поля. Когда город исчезает, приходит тоска и беспокойство. Словно меня только что лишили соски или теплых пеленок в отцовском доме. Или это самообман? Да, так и есть. Не могу даже представить, где мы находимся, движемся ли мы в сторону океана или пустыни, или джунглей. Что это за страна? Сколько мне лет? Кто я? Я не стану спрашивать у мужчины, он и без того достаточно занят и грустен. На дорогу в любой момент может выйти верблюд. Водонапорная башня - наземь стекает вода. Вода повсюду. На сухих колосках травы, на гладко отполированных валунах. А машин так много - одна ярче другой, все немного разной формы - правда, я не знаю их марки, сейчас это совсем неважно.  Маска кодзё.
В лечебнице был случай, когда один из пациентов где-то за стеной начал бушевать. Мне же отчего-то захотелось плакать, так сильно, как только смогу. Вторя его крикам, беспорядочным движениям, я утопала в соленой жидкости. Ее вкус ощущался на языке. Майка насквозь промокла. Я давилась солеными соплями, захлебывалась подобно утопающему. И я пошла переодеваться. Врачи периодически пичкали меня и остальных разноцветными таблетками, иногда ставили капельницу. По две кровати в каждой комнате. Потом становилось спокойно, но от самих по себе лекарств не было совершенно никакого толку.  Беспричинная зависть. Хочется, наконец, смириться с самой собой. Принимаю душ в каком-то из воспоминаний, не сильно волнуясь о чистоте.  На полу виднеются кусочки яичной скорлупы. Вот бы стать животным - желание нарастало.  Или плыть в океане тьмы, обвиваемая волнами вечной ночи. В удушающем пространстве потустороннего.
Я больна синестезией. Но это вовсе не болезнь.
Жизнь словно насмехается над нами: чтобы сделать шаг вверх, нужно сначала согнуть колено. Иногда кажется, что все, что я когда-либо искала это избавление от эмоциональности и рациональности - любви, желаний, всякого рода чувств и мыслительных наваждений.
В детской комнате, ярко-освещенной, с украшенными образами сказок стенами, кричит ребенок - у него отобрали любимую погремушку, тем самым открыв ему сущность депрессии. Хотя зародыш депрессии и всех других чувств, своих будущих интересов ребенок познал еще в материнском чреве.
Каждая встреченная в жизни мысль, будучи не подкрепленной тысячелетиями ее родословной, заведомо обвиняется мной в сомнительности.
Иногда она чувствует, как восприятие слишком усложняется. Вместо того, чтобы ощущать то, что слева, справа, спереди, сзади она чувствует каждый кусочек пространства как уникальное направление. Затем и это меняется. Тогда само понятие пространства становится непонятным, движение - невозможным. Стоит только перестать воспринимать причинно-следственные связи вещей, поверить, что вещи связаны как-то по-иному, тут же перевернется целая вселенная. Поверить, что не бывает направления, не бывает света, не бывает времени, движения, органов. Она чувствует, как все становится ее телом. Как умирая, она становится своей матерью, а в следующий раз своим братом.
Как тогда называть и трактовать то, что я всегда называла "светом"?
Кто-то давным-давно сказал мне, что я бесполезна. Что я никто. Как этот человек был прав! Но тогда я этого не знала, хотя порой забываю и теперь. Вращаю в руке стебель мака.
Я молила людей избегать меня, чтобы не делать больно, не мешать их потоку жизни. Пряталась от людей все эти годы, иногда срываясь. Слишком неосторожная. Все вокруг меня разрушается - и это вовсе не преувеличение, но случайность.
А многие люди, если не все, больны. Они - шизофреники, слепо верящие в себя, свой маленький мирок, сотканный из их ограниченного понимания окружающего мира. Ведомые эмоциями. Их речь - потоки бреда, переплетающиеся в диалоге в клубки бреда, бред высшего порядка. В умах ученых их бред превращается в науку. Все вокруг - бред, возведенный в степень общечеловеческой религии. Государство и война, хомо сапиэнс и наука. Кто построит больницу, способную замкнуть в себя все на свете?
Все проблемы моей жизни только лишь оттого, что я недостаточно много знаю, недостаточно глубоко понимаю окружающие меня вещи. И абсолютно все имеют полное право говорить мне, что я заблуждаюсь, смеяться надо мной по каждому поводу.
Тело мужчины и тело женщины соревнуются на конкурсе вселенской красоты. Их лица, их мышцы, их кости, их изгибы дрожи, тепло, мурашки, запах, влажность, звуки. Ладонь познает.
В моей жизни слишком много нереальных совпадений - мне предначертана великая судьба. Откажусь. Не за чем. Только глупцы ищут величия. Это совсем другое мышление. Если бы у меня был дом, я бы ходила по комнатам с повязкой на глазах, чтобы больше слышать.
Из памяти я слышала звон цепей качелей на детской площадке. Порывы ветра бросали в лицо горсти опавшей листвы. Пахло осенью. Пыталась раскачиваться - так, как какая-то девочка из песочницы меня научила во времена самого раннего детства. Скрип ржавой карусели, шелест кустарников - прикрывала глаза и растворялась. Мои ноги в сапогах были опущены в лужу, внимание направлено на играющих на лужайке ребят со школьными ранцами - смех, звучащий отовсюду. В носках тепло и уютно. Это было мое первое осознанное чувство одиночества. Я вошла в некий ступор и целый час просидела без движения, пока не наступили сумерки и меня насильно не увела домой мать, которая показалась чужим человеком. Нет, ни за что нельзя было ей доверять. На кухне мы долго ругались, пытаясь что-то доказать. Мне семнадцать, потом двадцать пять, восемь, год, двадцать два. Что я, чтобы вот так высчитывать дни от моего появления? И ведь тогда следует прибавлять девять месяцев. Все так условно - им так легче понять друг друга. И все же. Зачем высчитывают возраст? Это традиция. Все равно ведь нельзя сказать точно, когда наступит смерть. Так странно - я как будто арендую их мысли, их жизненные опыты: будучи в обществе, я всех их мимикрирую. У меня нет ничего своего. Ничего. За это на меня обиделся один мужчина. Это было около года тому назад.
Моя память мной управляет, именно память - это то, чем я себя представляю. И она показывает мне только то, что хочет.
И тут я подумала: как можно жить по-другому - не находясь каждый миг на пороге жизни и смерти? Я постоянно так живу - будто вот-вот исчезну. При этом мне как-то все равно, чего тут опасаться. Это ведь красиво, правда красиво. Им стоило давно додуматься превращать каждую смерть в светопредставление. Тогда бы все непременно встало на свои места. Но им не дано видеть дальше своего носа, слабые, слабые, слабые.  В детстве я похоронила инопланетное существо на заднем дворе - ложное воспоминание? Неважно. Но способна ли я распрощаться с миром эмоций? Извлечение агрегата эмоций из умирающего организма - это самый болезненный процесс. Но однажды я уже их приняла в себя, родившись, тогда это повергло меня в шок, и я плакала долгие дни и ночи. А еще я едва не задохнулась при выходе из утробы.
Ведь личности тоже не существует. Когда одно настроение наследует другому, с ним прибывает новая персона. Остаются лишь только прежние воспоминания, опыты. Которые, впрочем, тоже нередко переосмысливаются - и так они уже думали - замкнутый цикл. Личность - это стыд. Мы стыдимся себя и своих поступков, стыдимся своего голоса, стыдимся лица, стыдимся за прошлое и за будущее.
Сейчас бы кружечку прохладного апельсинового сока. Решительно не хочу отныне тратить время впустую - это глупо. Есть те, у кого просто нет времени на лень и презренное нытье. Есть те, кому некогда читать книгу или думать. Они - само физическое движение. Но часто они готовы уничтожить тех, в кого они не верят, чье мнение отличается. Вера - это все.
Игра в мышление. Как она весела - я двигаюсь по его многомерным пространствам и схватываю незначительные колебания смыслов, переиначиваю законы, разрываю тождества.  Я воочию созерцаю его широкие пространства, мысли становятся здесь материальнее самой объективности - эмоции подменяют небосвод. Люди, сравнивающие мышление с компьютерной техникой или верящие в науку логики, во вселенские константы, прагматизм, терминологии, в тайный язык нейронов - вы не нужны мне. Вы слишком постоянны в своем самообмане, то же относится и к сторонникам теории подсознательного, иррационального.
Прозак на ладони, прозак в баночке. Рою руками землю в поисках сокровищ. После дождя лужи заполняют черви и собачьи экскременты. Пахнет озоном. На моей майке пятно от сметаны. Кисло. На моей голове защитный шлем - ветер ведет меня вперед - мои руки обнимают безымянного человека, сидящего за рулем мотоцикла. Лавируем в беспорядочном трафике. Визг колес. Воспоминание.
Может быть, настоящие вещи просто не в силах родиться на этот свет? Или они умирают в младенчестве. Или не рождаются - не в этом их генезис, поэтому они не существуют и не видятся таким образом, как все прочее.
Мое тело обнимаемо формой бардовой коляски - снаружи осень опадает людям на лица. Протяженные лабиринты аллей и улочек, из них на найти выход, но в переулках обитают преследующие убийцы. Где-то позади - голос матери рассказывает  сказку, определенно путаясь в деталях. Рядом с коляской безуспешно ловит свой хвост собака.
Некто кидает мяч - в зависимости от точки, в которой он упадет, он станет доказывать то или иное его положение.
Я могу подумать что угодно, потому что мне неведом страх перед общественным мнением. И это ложь. Зато я знаю точно, все, что я есть - ненастоящее, все мои убеждения, каждая мысль до самой незначительной - заблуждение. Но пусть даже заблуждениями ведомые, мы все еще движемся навстречу судьбе. Смешно, ведь и это неправда.
Они держатся за близких - друзей, семью, возлюбленных. Но все они мимолетны, иллюзорны - достаточно совершить пару определенных действий, и они оставят тебя навсегда. Достаточно только не оправдать их представление о тебе, разрушить образ в их воображении. Любую страну можно полюбить, любого человека. Если достаточно долго созерцать. Так же с остальными чувствами. Все вокруг - случайность. Например, случайность, что парень, которого я любила некогда совершил самоубийство - абсолютно одинокий, отвергнутый самой жизнью. Не с проста, но по случаю, меня однажды один за другим предали все, те, кого я позволяла себе назвать хотя бы "приятелями". Люди, которым впервые позволила довериться. По воле судьбы один за другим умерли в страданиях мои родственники, абсолютно все - на моих глазах. Но их жизнь друг с другом - высшая, более совершенная форма ада. Жестокие убийства, изнасилования, предательство, все формы морального падения. Страдая до безумия всю жизнь, я, тем не менее, не даю себе в них погрузиться.
Я думаю о себе - в одиночестве расцветал мой уникальный кристалл эгоизма. Испиваю все глубины ненависти к своему я - так хочется жить самой скучной, самой презренной, глупой  жизнью, ведь только она заслуженна. Шутка в том, что для выживания в современном обществе просто необходимо быть нарциссом.
Акварельная палитра зажатая между пальцев, под ногтями засохла краска - рисую себя раз за разом. Каждому предмету давать не имя, но цвет. Стать такой как все - иметь друзей, веселиться, быть злой или доброй -  в этом определенно что-то есть. Будь проклят мой эгоизм, моя поломанная психика. Мне плохо среди людей, но плохо и наедине с собой. Вечность я обречена смотреть на то, как живут другие, как они счастливы, как они движутся вперед, находясь в состоянии потока - будучи как и я частью этого мира, они ближе к нему. Я боюсь быть другой. Это самое страшное, что только может быть. Так хорошо мне известны все тонкости науки психологии, но в итоге все эти знания совершенно бесполезны, они не способны спасти меня. Как не могут помочь и ни одни таблетки, ни одни доктора. Я верю, что безумцы стояли за человеческой цивилизацией, они первые, кто изобрел письменность и государство. Иначе отчего еще в них так мало смысла. Близорукая в своем восприятии мира - вижу каждую глубинную деталь, все усложняю - но не в силах увидеть самого главного, понять, как найти свое место, выжить. Вот, где скрыты границы одного эго, где начинается другое - в этой моей ситуации. Брошенная ухмылка. Мной всегда двигала любовь к странности - чем более редкая вещь предо мной, тем лучше. Странность - причина всех моих открытий.
Мечтаю о дальней эпохе, когда людей с рождения будут учить быть одинаковыми. Слишком разные мы так далеки друг от друга. Но однажды один будет завершать фразы другого, испытывать эмоции и боль другого. Мы станем счастливыми телепатами.
Я вернулась из темноты - свет интригует и ослепляет меня, показывает себя с неизвестной прежде стороны без всякого смущения. Как впервые. Я полностью даю себе погрузиться в это чувство - в переживание экстатического единства, смакую мгновение. Так странно. Вот что такое свобода. Сперва еще понимаю, что у меня есть тело - плотное - я его ощущаю целиком, твердым, грузным, неловким. Потом только смотрю на водительское сидение - мужчина по-прежнему там, немного изменилась его поза, кажется, он утомился от долгой езды - крутит руль, съезжая на парковку у спящего мотеля - он тоже носит тело, такой же как я, продолжение меня, разлитое пространством-временем. Я никогда не устаю, никогда не хочу спать. Салон наполняет запах его резкого одеколона. Этот запах смешивается с запахом кожаных кресел. Фонарь у мотеля, видимо, перегорел. На лестнице курит лысый человек лет сорока, в галстуке и белой рубашке, ноги скрещены, локти оперты о перила - его подсвечивает розовым  неоновая вывеска. Он наблюдает за нами, мы наблюдаем за ним. Дым демонизирует его лицо - его ухмылка становится ухмылкой самого Сатаны. Какой интересный образ - Сатана, представляю, как его воспринял бы пришелец, впервые попавший на Землю. Даже с того расстояние можно почувствовать запах его пота, пропитывающего рубашку насквозь, а также горького дыма. Оплачиваем комнату, звеня ключами поднимаемся на третий этаж. Неспешно перемешивая ноги на металлических ступенях, плавно двигаю каждым пальцем, каждой отдельной костью руки - так, чтобы это выглядело красиво.  Погружаясь в созерцание своего тела в движении, я будто открываю новый огромный мир высотою в полтора с лишним метра. Глажу неровные перила.
Однажды случилось так, что я перестала осознавать процесс действия, но приходила в себя только по его завершении: вот я решаю куда-то пойти - через секунду оказываюсь там, решаю поесть - тарелка пуста, а я сыта.
Свежий ночной воздух, обычный. Окно выходит на трассу - свистят быстрые машины, ветер колышет траву. Лениво стряхивает оставшиеся плоды апельсиновое древо. Холод, заполняющий ноздри и рукава. Неподалеку аэропорт - между хвостами комет взлетают самолеты. Город вдалеке окрашивает небосвод, к нему с запада подкрадывается туман. Вскоре густое молоко прольется на проспекты, лица, кожаные сумочки. Поскорее запереть дверь, а затем прошмыгнуть в ванную - мягкое мыло доставляет самые приятные тактильные ощущения из возможных. Я помню все теперь. Шум воды, биение сердца. Подмечаю на колене кровоподтек - несколько красных точек и царапин на месте ссадины. Интересно, когда я только успела? Вот оно - мое настроение: меня целиком поглощает тоска. Такая глубокая тоска, которая кажется реальнее всего вещного мира. Будто он весь только и существует, чтобы давать повод для таких вот эмоций. Он - их тень или двойник, или брат. У меня все нормально.
Обряды вуду - тени за деревьями, костры и куклы. Голые провода, источающие капли искр.
Мы так боимся оказаться в дураках. Остаться последними кто что-то для себя откроет или сделает. Быть исключенными из круга избранных. Когда-то я состояла в секте. Уже почти позабыла. 
Вследствие моей болезни мои настроения меняются порой очень часто. Каждое из них отличается интенсивностью. А оттенков ощущений больше, чем цветов в цветовом спектре. Я люблю это. Но случается так, что наступает беспричинная паника, поглощающая целиком - тогда я бегу, куда угодно. Мне страшно жить, нести это тело, дышать, находиться под постоянным давлением атмосферы, непрерывно пропускать через себя тепло. В лечебнице было много девушек и юношей, которые сошли с ума от интенсивных эмоций, от неразделенной любви, от невообразимой гордыни. Их настигла эмоциональная смерть. Но такая смерть может наступить, к сожалению, дважды, трижды.
Воспоминание. Всхожу на самолетный трап, оглядываясь. Снова это голубое небо, а на нем серебряное солнце. Спустя месяц после того я встретила посреди города наивную подругу юности - она сбежала от своей жизни - мужа, родителей. И я приютила ее на ночь.
Мой похититель. Я ничуть не сомневаюсь, что он такой же ненормальный, как и я. Я, намеренно научившаяся слышать голоса в тишине утренних моментов. Кто бы в своем уме похитил незнакомку из сумасшедшего дома? Мы молчим, пытаясь прочитать все по мимике лица и движениям глаз - неприкрытые вздыхающие лбы сознаний. Комната, набитая доверху мыслями, фантазиями, чувствами. Ему еще предстоит рассказать свою историю, полную неожиданных откровений и предвестий новой эпохи. Обкусанные длинные ногти, чувствительные - под ними пульсируют кровеносные сосуды. Очень скоро и этот человек, каким бы он ни был необычным, мне наскучит, я знала это - знала, что слишком привыкла уходить в себя, стала зависима от темноты, которую я призываю. Потому у него мало времени на разговор. Я растворюсь, умру, оставив снаружи тело. Как тибетский монах. Тем не менее, я предчувствую, что полюблю его или возненавижу. Нога затекает, она ее больше не ощущала. Чужая нога настолько же могла оказаться ее в тот момент.
Роняет стакан с водой - вода расплескивается по ковру, промокая его уголки насквозь.
Мы продолжаем бледнеть, во сне и наяву. Мы спим, ограниченные своей психе. Всегда одинаковые, схематичные. Картонные модели, строящие картонный мир поверх черного и белого. Воспевающие иллюзии животные. Ничего не понимающие. Я этого хочу - робко желаю умереть, но не по-человечески желаю, не потому, что жажду смерти, не из непереносимости к бытию. Скоро это пройдет.
Взглядом брожу по комнате, пока он не останавливается. Он всегда останавливается, все всегда заканчивается концентрацией на чем-то одном. Одежда рано или поздно будет важнее людей, она уже - целая форма жизни, мир и искусство.
Тихий голос словно шепчет мне: "Оставь то, что ты делаешь". Я не повинуюсь.
Блекнет и загорается вновь фосфорная лампа. На столешницу просыпан ванилин.   
Мы ищем свою маленькую судьбу в дремучей толпе поломанного общества. Мы никогда не встретим самых подходящих людей, как не встретим самих себя. Приходится довольствоваться случайностями. Немота. Она плакала за других.
Пурпурные пухлые губы прикладываются к маленькой чаше сомы.
Комната погружается в тени, губы уходят прочь.
Кто придумал сказки, где живут долго и счастливо до конца своих дней?
Невозможно поверить в ту реальность, в начале и конце которой всего лишь смерть - слово, значение которого я позабыла позавчера, но которое по-прежнему в глубине своей боюсь. Но, как это ни пародоксально, она никогда, на самом-то деле, не верила в смерть. Верила в чудеса.
Она любила всех на свете, но все они раз за разом изменяли ей с другими. Избегали ее, скрывали свои большие и важные тайны. Выбирали не ее. Но потом она еще надеется родиться в их теле, побывать в каждом из них до того, как все это потеряет малейшее значение. Ведь значение со временем угасает, утопая на обороте океанов. Быть кораллом, быть ладонью. Любить иллюзию, ведь она - залог любой привязанности, интереса.
Мышления следует ныне стыдится так, как некогда стыдились мастурбации.
Память - мой единственный враг. Я хочу все забыть. Что заменит память на Исходе?
Луна создает Луну, Солнце создает Солнце. Так отчего Человеку нельзя создавать и видеть во всем только Человека?
Инфернальное состояние. После смерти, до рождения.

 
<...>