Ветер, несущий влажный холод и разбрасывающий по тротуарам и подворотням мусор, вперемешку с опавшими листьями, мелкие холодные капельки то ли дождя, то ли снега, оголенные платаны, каштаны и клены – ноябрь в городе у моря. Летний праздник у моря закончился как-то незаметно: он был и его уже нет – люди жили мыслями о предстоящей зиме, которая не сулила ничего хорошего в бытовом смысле слова. Говорят, что в мире наступил очередной затяжной экономический кризис...
По скользким камням старой брусчатки шли двое. Пожилой кряжистый мужчина в старом выцветшем берете, прятавший свой мясистый нос в большой старый шарф, крупной вязки, стараясь спрятать некогда могучую спину от холода за кожей очень потертой куртки. Через плечо был перекинут шлейф из фала парашюта, на котором крепился большой, явно самодельный, фанерный мольберт. Рядом шел худощавый юноша, всем видом показывающий свое стремление принадлежать богеме. Яркая бейсболка с наушниками не скрывала, покрашенный в какой-то несуразный цвет, длинных волос, Ярко-красная куртка, брюки бриджи ядовитого зеленого цвета и шикарные светло-бежевые берцы на шнуровке – и все это из бутиков, а не из секонд-хенда. Хотя мало кто знает, что все эти бутики – это также секонд-хенд, но для тех, у кого есть лишние деньги, но недостаточно ума. Если еще добавить легкую небритость лица, серьгу в ухе и эти, как их, модные штучки в носу, персинг, кажется. Ну, что поделаешь, юноша считал, что так должны выглядеть молодые и креативные служители муз.
И эти двое также говорили о кризисе, только не об экономическом, а кризисе жанра.
- … Ты. Гена, наверное, зря считаешь, что наступил кризис жанра во всех видах классического искусства. Судя по всему, ты не плохо продаешься, - пожилой, возможно художник (берет, мольберт и все такое) сделал движение головой, как бы, оценивая внешний вид, то есть по-современному, прикид, своего молодого собеседника.
- Все это не то, все это не то, - молодое лицо попыталось изобразить крайнюю степень неудовлетворенности всем миром. – Нет взрывных мизансцен, нет ярких типажей. Эти серые будни, порабощенные фигуры, затравленные лица. Где эти Вирсавии, Джоконды и Венеры, где? Да ты посмотри, Семеныч, вокруг, что ты видишь? Серость – серость и грязь наших будней кругом. На меня смотрят не как на личность, на яркое пятно в их жизни, а на как дурачка или богатого бездельника. А я хочу нести людям свет, радость, красоту. Но где все это, где.
И Гена постарался сыграть лицом и голосом степень крайней и трагической озабоченности в ожидании приближающегося конца света.
Тот, кого он назвал Семенычем, шморгнул своим мясистым носом, потрогал кончик его узловатыми от возраста и нагрузок жизни пальцами правой руки, и в глазах его блеснул необычный зеленый огонек.
- А может, Гена, ты не видишь то, что желаешь увидеть?
- О чем ты, Семеныч, о чем, старый дружище, - Гена попытался вальяжно похлопать Семеныча по плечу.
Семенычу это не очень понравилось, но он ничего не сказал, а лишь слегка передернул плечами, как будто продрог от внезапного порыва холодного ветра. Он мигом своего взгляда художника оценил все пространство вокруг себя и своего разочарованного собеседника.
- Посмотри, Гена, на вот ту женщину, видишь? Что ты скажешь? – Семеныч взглядом указал на хрупкую женскую фигурку в темно-сером пальто, торопливо шагающую в одном с ними направлении.
- О ком ты говоришь, Семеныч, это же в ней вся наша жизнь. Смотри, женская сумка, а не сумочка, а в ней почти места нет для косметички – там какие-то продукты и моющие средства. А в другой руке тяжелый пакет и в нем также продукты, вперемешку с туалетной бумагой. Она, как ломовая лошадь, нагрузила себя едой, чтобы кормить тех, кого она называет своей семьей. Могу поклясться, что этой кормежки ждут: жирный и ленивый кот, маленькая игривая собачка, замученный не признанностью муж, не знающий куда удрать из дому ребенок, а еще вонючий попугай в клетке. И все это в тесной квартирке, где все уже давно друг другу надоели до ненависти. И держатся они вместе только из-за того, что им некуда деться. Да ты посмотри на ее ноги, во что она обута? Мягкие удобные туфли, почти кроссовки – это чтобы удобней было сумки потяжелее таскать. Платье длинное, чтобы скрыть ноги в толстых шерстяных рейтузах, чтобы мышцы не воспалились от перегрузки. А где: изящная туфелька на тонком каблучке; шелковый чулочек, соблазнительно обтягивающий стройную ножку; где кокетливая меховая шапочка и меховая муфта в которой прячутся изящные пальчики, не знающие стирки и мытья посуды – где все это, Семеныч, где наши принцессы, где наши музы? Где?!
Гена патетически взмахнул руками, как бы показывая, что мир вокруг не достоин внимания и мыслей его.
- Гена, ты видишь не то, что есть на самом деле. Ты видишь лишь то, что тебе показывают из того, что ты желаешь видеть. Но суть всегда прячется за обыденностью. Ты думаешь, что эта женщина – обычный затравленный жизнью и бытом человек. Ты немножко не прав, если и совсем не прав. Это не просто женщина – это Королевна. И она не идет в свою тесную квартиру, чтобы стать у плиты и кормить своих, озабоченных не понятно чем, домочадцев – она идет к себе во дворец.
Гена посмотрел на своего собеседника и увидел, как разгладились морщины его лица, как сутулая фигура, ищущая тепла в холод, распрямилась, не обращая внимания на усиливающийся ветер и дождь. Если минуту назад, старый художник был ниже ростом своего молодого визави, то сейчас он казался уже выше. У Гены слегка округлились глаза и ему очень захотелось повертеть пальцем у своего виска, ну, чтобы показать свое отношение к словам Семеныча. Но тот как бы и не замечал своего молодого товарища и продолжал:
- … Ты видишь затравленную заботами человека, женщину Ты думаешь, что мыслей высоких у нее уже больше никаких и все счастье ее в том, чтобы кому-то угодить или услужить. А ведь все не так, все не так. Утро. Представь ее утро. Она не просыпается с трудом и с мыслью, что ей не охота идти на некую работу, чтобы там зарабатывать. Для нее утро – это утро нового дня ее счастливой жизни. Она просыпается вместе с солнцем. Солнце всходит, освещая ее любимое морюшко и его теплые лучи проникают в здоровенные окна ее дворца, немного прикрытые белыми шелковыми шторам. Да, это не тесная квартирка с видом на такие же, в многоэтажках, закрывающих небо – это дворец с балконом на море. Море – это ее владение, ибо она Принцесса, дочь Царя морского, а для приближенных просто Королевна. Она выходит на балкон из чудесного белого мрамора и приветствует своих поданных. А все морские обитатели рады видеть свою Королевну. Что поделаешь, Царь морской как-то все занят океанами и другими, гораздо более важными проблемами. Поэтому и отдал он море это дочери своей любимой во владение. И полюбила она море это всей любовью своей царскою. Вот поэтому и хранит это море нас всех от тайфунов смертоносных и цунами, сметающих все на своем пути. Все эти шторма и ветерок – это всего лишь необходимый антураж, чтобы картину дня разнообразить – празднику жизни также нужен отдых для раздумий в покое возле домашнего очага.
Семеныч посмотрел на Гену и заметил то самое удивление в лице его – удивление, как сомнение в разумности старого художника. Действительно, Гена мысленно рассуждал и вспоминал все, что знал о шизофрении и старческом маразме. Но Семеныч улыбнулся, и если бы Гена не так был занят собой, то он опять бы увидел тот странный зеленый огонек, вспыхнувший в глазах Семеныча. А Семеныч продолжал свой рассказ или даже не рассказ:
- … Затем сотни, да нет тысячи людей идут на остановки общественного транспорта, чтобы в очереди или борьбе занять свое место в этих железных коробках, теснота которых огорчила бы даже знаменитые шпроты в банках. И внешне она также проталкивается в эту ужасную и опасную для жизни, не то что для езды, маршрутку. Но для нее это не маршрутка, под колесами которой течет грязный поток с мусором – это стоящая у пирса белая яхта на воздушной подушке. И вот она легко взлетает на корму этой яхты и встречает ее загорелый капитан, в напряженном внимании к словам своей повелительницы. Она легко взмахивает рукой, и белая яхта несет ее по легким волнам, лишь легонько касаясь барашков волн. Естественно, яхту сопровождают ее верные пажи – дельфины. Они на своем ультразвуковом языке и телепатически докладывают своей любимице обо всех происшествиях и проблемах морюшка. Но кто-то может неразумно подумать, что это она сидит в скучном офисе и разбирает совершенно скучные проблемы каких-то клиентов, какой-то компании. Это так не разумно думать о человеке царских кровей – каждый делает то, что ему предназначено. Как всегда говорили: кесарю – кесарево, косарю – косарево. Даже спор мелких букашек вокруг пыльцы удивительного цветка, принцесса разрешит по царски, то есть, справедливо – каждой букашке достанется по одинаковому и еще более чудесному цветку.
Семеныч немного снисходительно посмотрел на Гену, который все никак не мог разобраться в своих заблуждениях по поводу своих знаний психологии человека.
- Ты, Гена, видишь женщину, затравленно идущую в свою квартирную клетку, где ее ждут такие же, зажатые бытом, сожители и жильцы. Это всего лишь оболочка, маскировочный фон или пелена для глаз, которые не хотят видеть. Она не идет, она возвращается, она летит пушинкой на легких струях дыхания Эола. И в руках ее не тяжелые сумки – руки ее, вообще свободны, как крылья. Это на крыльях и в мыслях своих она несет, любящим ее, свою красоту, ощущение счастья и свою любовь. А в руках ее лишь тяжесть проблем, которые она по статусу своему королевскому взвалила на себя. Да что, Гена, зря трепаться, сейчас мы нагоним эту милую женщину, и я тебе ей представлю.
Старый художник ускорил свой шаг. И через две минуты они обогнали предмет его внимания.
Вдруг, неожиданно и в первую очередь для своего собеседника, Семеныч развернулся лицом к женщине с двумя сумками в руках и стал пред нею на одно колено. Женщина не то чтобы испугалась, она резко остановилась и с удивлением посмотрела на преклоненного перед ней художника. И тут Гена опять увидел те самые яркие зеленые вспышки в глазах женщины и Семеныча.
- Это ты… - как бы выдохнула женщина, опустив сумки на мокрый и грязный асфальт.
- Прости, Королевна, меня недостойного даже лежать пылью у твоих ног. Но мой юный друг один из множества тех глухонемых слепцов, кто не желает познать миг истин – кому сладостен длительный сон заблуждений. Не знаю, правильно ли поступаю я, но я решил попросить тебя дать ему шанс. Ведь ты так некогда поступила и со мной.
И вдруг Гена увидел, как задрожало пространство вокруг них и женщина в темно-сером пальто, с двумя здоровенными сумками исчезла. Перед ним стояла она - Королевна или принцесса, дочь царя морского. Ее царские одежды сверкали и переливались всеми цветами моря, а в прекрасных ультрамариновых глазах сверкали те самые зеленые изумрудные огоньки. Сам того не ожидая, молодой нигилист стал пред нею на колени, покорно склонив голову.
- Молодости свойственно ошибаться. Учись у мудрости. Иначе займешь место того самого вонючего попугая у меня в клетке, - милостиво улыбаясь, молвила Королевна.
Геннадий покосился в сторону старого художника и уже без удивления увидел в нем седовласого рыцаря, преклоненного на одном колене пред своей повелительницей, одной рукой опирающимся на меч, а в другой держа небольшой букетик полевых ромашек – любимых цветов Королевны. Любила она полевые ромашки, но только зимой. И где это рыцарь достал их…
А кругом все также сновали люди, все в тех же одеждах серых и темных тонов. Они все смотрели себе под ноги, прячась о ветра и серости дождя, и думали о чем-то своем, наболевшем, совершенно не замечая какой прекрасный и сказочный мир буйствует яркими красками вокруг них.