Роль советской переводческой школы в создании языка новой украинской литературы
Сообщение на 4 конгрессе переводчиков, Москва, 2016.
Два уточнения. Речь пойдет о прозе. Под новой украинской прозой я понимаю произведения, появившиеся в начале девяностых. От старой украинской советской прозы ее отличали темы и стиль. Собственно, возможность появления новых тем после отмены цензуры и стало причиной этого литературного всплеска. Я процитирую украинского прозаика Тараса Прохасько: «Ощущение открытости мира – оно было самым важным….«Четвер» («Четверг» - А.П.) был первым на нашей территории журналом, который мы начали делать, не обращаясь ни к кому за разрешением или помощью…анекдотический пример – я пришел в этот журнал «Четвер», который делал Юрко Издрык, по объявлению на заборе…И вот это ощущение – именно что мы, оказывается, можем делать так, как хотим – оно было самым сильным» (Т.Прохасько. В таких случаях лучше всего называть меня писателем . Веб-журнал «Перемены»). Темы эти для мировой и даже для русской литературы были не новы. Собственно, свести их можно к герою, не подчиненному напрямую интересам государства и живущему в эпоху перемен, и к украинской истории 20 века без пересказывания советского учебника. Но привлекал к себе драйв, с которым это было написано. (К примеру, переводы украинской прозы в последние годы регулярно публиковал журнал «Новый мир»). Для того, чтобы сказать об этих не запрещенных теперь темах требовался язык, которого у старой украинской литературы не было. Старую, то есть позднесоветскую, украинскую прозу можно разделить на литературу социалистического реализма и, условно говоря, историческую прозу. Для социалистического реализма характерен стиль производственный и пропагандистский, для исторической прозы – архаизация с ориентацией на 19 век. Откуда же мог взяться новый язык? Он пришел из переводной прозы.
Еще раз процитирую Тараса Прохасько: «Мы были воспитаны на всей этой мировой литературе» (там же). Как правило в переводах, добавлю я.
В советский период на украинском выходили такие серии изданий, как «Вершины мировой литературы», «Зарубежный роман 20 века», «Современная зарубежная новелла», «Мировая сатира и юмор». Это несколько сотен томов. Плюс многочисленные издания, не входившие в серии. Именно здесь переводчиками был создан богатый и гибкий язык, пригодный для передачи реалий современного сознания и современного мира. Отсюда его позаимствовала новая украинская проза.
Постараюсь подтвердить свой тезис примерами. Возможно, для украинского читателя это было бы очевидно: он сразу заметил бы разницу между новой и старой украинской прозой и сходство между новой прозой и переводами современной западной литературы. Я должен сделать это для читающего на русском. Я приведу встык фрагменты новой украинской и переводной прозы. Переводы в обоих случаях сделаны мной с украинского, что для данной задачи как раз уместно. Кроме того, я остановлюсь на сюжетных совпадениях. Ведь нельзя позаимствовать сюжет, не позаимствовав язык. Добавлю, что я не считаю заимствования чем-то зазорным. Так развивается человеческая культура. Все дело в результате.
Самым известным произведением новой украинской прозы является роман Юрия Андруховича «Перверзия», вышедший в 1996 году. Роман этот критика сразу окрестила как барочный. Однако все это барокко произошло не из 17 или 18 века, а из повести Алехо Карпентьера «Концерт барокко», вышедшей на украинском в 1978 году в сборнике «Латиноамериканская повесть» (Киев, «Днипро», перевод с испанского М.Жердинивской). Собственно, небольшую повесть Карпентьера можно было бы вставить внутрь объемной «Перверзии» и, думаю, мало кто - заметил бы разницу. В обоих произведениях герои прибывают в Венецию с окраин мира: с Кубы и Украины, один прямо на венецианский карнавал, а другой – после карнавала в Мюнхене. У Карпентьера описано прощальное свидание одного из персонажей с кубинской возлюбленной, герой Андруховича увязывется напоследок в Мюнхене за чернокожей проституткой. В обоих текстах действие в Венеции вертится вокруг постановки оперы. У Карпентьера с барочной музыкой сливается труба Армстронга. А в притоне мигрантов в Мюнхене у Андруховича «все пели и пели на ломаном немецком словно псалмы или гимны … но мелодия была довольно приятная, фантастически приятная мелодия, изысканная, смесь кельтского с коптским с оттенками бразильского, армянского, магрибского и румынского». В конце своего романа Андрухович словно подмигивает проницательному читателю: в конце повести Карпентьера герой-негр бежит из обреченной Венеции в будущее, а последнее что видит перед бегством из Венеции герой Андруховича - дремлющего чернокожего портье.
Отрывок из Андруховича:
«Я попал в Венецию. Я проснулся в антикварной кровати, на цветных простынях, что пахли айвой и сухими цветками абрикосового дерева. Надо мной - высокий чистый потолок с орнаментом, который мне ни о чем не напоминает. Вокруг - коллекция красивых предметов из серебра, ореха, эбена, сандала, слоновой кости, бронзы, терракоты, кружев, бархата. Впереди - пять полных дней и ночей в этой реальности, больше похожей на галлюцинацию».
С описания «коллекции красивых предметов из серебра» начинается повесть Карпентьера: «Тонкие серебряные ножи, изысканные серебряные вилки, серебряные тарелки с углублениями на дне в виде веток с листвой, в которые стекает сок жареного мяса, серебряные подносы для фруктов, три круглые тарелки, соединенные друг с другом, каждая увенчана серебряным гранатом, серебряные бокалы для вина, изготовленные серебряных дел мастерами, серебряная посуда для кушаний из рыбы с изображениями рыб, увитых серебряным кружевом водорослей, серебряные солонки, серебряные щипцы для орехов, серебряные формы для печенья, серебряные ложки с выгравированными инициалами…»
А первые страницы романа "Перверзия" напоминают начало романа Германа Гессе "Игра в бисер",который вышел на украинском в 1983-м году в переводе Лины Костенко. Роман Андруховича начинается с предисловия издателя,где речь идет о загадочном исчезновения "поэта и культуролога", который также "владел почти всеми музыкальными инструментами", "играл и пел - с рок-группами, симфоническими квартетами, уличными джазменами, хорами и оркестрами...". Герой "приехал во Львов зеленым юнцом, чтобы завоевать его". "Он был планетой, вокруг него обращались сорок спутников, он был звездой". "Он постоянно рисковал: имуществом, талантом, жизнью2.
В начале "Игры в бисер" о герое романа - Магистре Игры, то есть некого музыкально-культурологического действа, говорится, что "про последние его годы почти совсем нет достоверных сведений", а также про "легендарность этих последних лет" жизни героя. Сообщается, что в двенадцать или тринадцать лет он "был учеником классической гимназии в городке Берольфинген под Цабервальдом". Затем, выступив с игрой на скрипке перед Магистром Музыки, был зачислен в Орден, его "приняли в элиту". После чего герой "почувствовал себя не на своем месте, все теперь было проникнуто скрытым умиранием, флюидами мимолетности и нереальности,все стало временным, словно одежда, из которой ты давно вырос".
Собственно, все происходящее с героем Андруховича в Венеции - это Игра в бисер, только играет герой при помощи своей жизни. Этот мотив, пожалуй, присущ всему творчеству Андруховича. Недаром, одна из рецензий на его первый роман "Рекреации" называлась "Игра в бисер в Чортополе" (Л. Калинська // ЗОИЛ. - 1997. - № 2. - С. 117-123).
Пожалуй, вторым по известности в 90-е на Украине стал роман Юрия Издрыка «Воццек», вышедший в полном виде в 1997 г. Вот как отозвался о нем Юрий Андрухович: "Воццек" - причудливо и прочно сплетен из физической боли, сновидений во время бессоницы, ненависти, которую я по степени ее чистоты осмелился бы назвать "святой", из тасуемых по-жонглерски цитат, сюжетов, приемов, способов высказывания - всего этого (прошу прощения) "постмодернизма", который, однако, оказывается предельным, последним, исчерпывающим". Роману предпослано посвящение: «Посвящается всем, чьи тексты проглядывают сквозь строки этой повести, превращая ее в палимпсест». Приведем пример такого палимпсеста. В главе «Гранд-отель» герой в поисках туалета блуждает по фантасмагорическому зданию: «…так вот, ты вышел в своем домашнем наряде с полотенцем на шее и мылом в руках, вышел искать туалет, который в подобных заведениях находится почему-то в конце коридора, но внезапно обнаружил, что никакого коридора то и не нет, потому что за узеньким и коротким холлом открылась, поражая внезапно, панорама широких лестниц, балюстрад, террас и галерей, что протянулись во всех мыслимых направлениях и во всех мыслимых измерениях и под самыми неожиданными углами, каменные плиты, сферические своды, фрески и уродливые химеры - стражи литых фонарей, и сами фонари с их белыми запыленными шарами и тусклым, словно убаюканным светом, а еще люди, разномастная и разношерстная публика, что сновала туда и сюда и тамо и овамо».
Подобные фантасмагорические блуждания изыскано описаны примерно на сорока страницах в романе Станислава Лема «Возвращение со звезд», вышедшем на украинском в 1971 году во Львове (издательство «Каменяр», перевод с польского И.Бречака, А.Кисиля, С. Скирты). Герой заблудился в космопорте: «Прошла добрая минута, прежде чем я обвел взглядом весь этот гигантский зал. Но можно ли было назвать это помещение залом? Никаких стен: белый, блестящий, зависший высоко вверху размах гигантских крыльев, а между ними – колонны, но не из какого-либо строительного материала, а из головокружительного непрерывного движения. Может, это били вверх огромные фонтаны более плотной, чем вода, жидкости, подсвеченные изнутри разноцветными прожекторами?... Выныривали полные людей величавые плоскости, медленно двигавшиеся в разных направлениях - проплывали мимо друг друга, взлетали вверх, казалось, пересекали одна другую. Трудно было отыскать взглядом что-нибудь неподвижное, так как вся окружавшая меня архитектоника состояла, казалось, из одного только движения, из переменчивости, и даже то, что я поначалу принял за крылатый потолок, оказалось подвесными ярусами, на место которых теперь встали другие, более высокие».
Еще одним ярким представителем новой украинской литературы является Сергей Жадан.
Заметим, что Андруховича, Издрыка и Прохасько принято причислять к так называемому Станиславскому феномену по их родному западноукранскому городу Станиславу (Ивано-Франковску). Жадан же родился на Донбассе. Западная Украина и Донбасс – совершенно разные в языковом отношении регионы. Но язык всех авторов обладает общностью. Общность эта, на мой взгляд, сформирована украинской школой перевода.
В том же сборнике «Латиноамериканская повесть» сдержится «Гонитва» Хулио Кортасара (перевод с испанского Ю.Покальчука), то есть «Погоня» или «Гон». Речь в ней идет о страдающем от наркотической зависимости саксофонисте, который пытается убежать от судьбы и которому следовало бы «крепче держать штурвал своего самолета, который уже лет пять летает вслепую». А вот фрагмент книги Жадана «Анархия на Украине»: «Но сам я никогда и нигде не делал остановок, сколько бы неожиданных мест ни открывалось мне, дебилу, в вечерних сумерках или утреннем тумане, сколько бы ни встречалось разрушенных фабрик, маковых плантаций, фортификационных сооружений, портовых кранов и сентябрьских горных хребтов – я нигде не делал остановок, ни на одном хребте, ни на одной плантации, хотя, может, именно там, при плантации, мне самое место, может, я просто должен был заполнить проем в пространстве, что в мое отсутствие утягивает в себя чужой кислород и чужой свет, создавая на плотной ткани мира сквозняк. Но нет, я так и не остановился. Главная ошибка в том, чтобы пытаться как можно дальше проникнуть в пространство, намотать как можно больше пленок памяти с его записями, смешивая его с собственной жизнью, не останавливаясь, никогда не останавливаясь, думая, что любая остановка оборачивается западней, потайным люком, о существовании которого я все время помнил и в который все время боялся провалиться».
Вот еще один фрагмент той же книги Жадана: «Вокзал выглядел так, словно его разбил паралич. Из дверей выбежал побывавший под дождем пес и, увидев нас, замер. Не уверен, что я хотел очутиться именно здесь. На асфальте просыхали лужи. Жизнь, как и пес, остановилась» . А вот окончание «Трех товарищей» Ремарка, вышедших на украинском в 1959 году (Киев, «Молодь», перевод с немецкого М.Дятленко, А.Плюто): «Я положил ее на свою кровать и укрыл одеялами. Потом сел рядом и не мог ни о чем думать. Сидел на стуле, уставившись на нее. Пес вошел и сел у моих ног. Я наблюдал за тем, как меняется ее лицо. Я не мог ничего делать – только сидеть рядом с ней и смотреть на нее…. Потом настало утро, и я увидел, что это уже была не она».
Завершая, хочу сказать об общей проблеме формирования языка для передачи новых смыслов. Смыслы эти часто приходят извне и для осознания их нужен соответствующий им язык. Языка этого по определению нет, поскольку иначе бы эти смыслы не были новыми. На помощь в таких случаях может прийти формирующий новый язык переводчик. В этом, на мой взгляд, основная задача художественного перевода.