Родная кровь

Григорович 2
Знала она о том, что происходит? Догадывалась ли, чем всё это может закончиться?
Татьяна пыталась гнать от себя эти назойливые, как осенние мухи, вопросы, липкими лапками бередящие мозг, не дающие покоя ни днём, ни ночью. Особенно ночью.

 Страдая бессонницей, и ворочаясь в постели, превращая простынь в мятую тряпку, она снова и снова перебирала в памяти события трёх последних лет, и с острой горечью, какая случается от осознания непоправимости случившегося, изнемогала под гнётом свалившейся на неё беды.

С какого момента всё пошло не так? Она понимала, что для ответа на этот и остальные вопросы, она должна была, словно через сито, просеять всю свою не такую уж и долгую жизнь.

Родилась Таня в начале шестидесятых, в столице страны, которой уже больше нет.
Её родители не были коренными москвичами, дед, бабушка и её будущий отец переехали сюда сразу после войны. Городу не хватало рабочих рук, многие специалисты не вернулись с фронта, вот дед с семьёй и подался в Москву, в поисках лучшей доли.

Сама она родилась в отдельной квартире, в Черёмушках, а отец ещё помнил коммуналку, о которой часто вспоминал с непонятной ей теплотой.

Отец и мать были обычными рабочими. Они трудились на одном заводе, там и познакомились. Вскоре у них родилась дочь. Семья у них сложилась крепкая, дружная. Звёзд с неба не хватали, но и хуже других не жили. Отец спиртным не злоупотреблял, всё в дом, руки у него, откуда надо росли, по хозяйству всё сам, что балкон застеклить, что кран починить. Мама тоже домовитая – хоть занавески на окна, хоть платье выходное сшить, а уж как готовила!

Детство Тани было безоблачным, с понятным будущим, которое ей виделось непременно интересным и счастливым. Поначалу всё так и было. После школы Татьяна поступила в техникум, в институт баллов не добрала. Родители и тому были рады. «Вот и наша кровинушка в люди выходит, - нередко повторял отец, - глядишь, и в начальство выбьется, будет нами с тобою, мать, командовать».

В начальство Таня выбиться не успела. Познакомилась она с торговым моряком из Мурманска, который приехал в Москву отпускные прогуливать, наслушалась рассказов о дальних странах, да о тамошнем житье-бытье, в шутку обещала дожидаться его до следующего отпуска. А морячок, как оказалось, не шутил. Через восемь месяцев он приехал с горой заморских подарков, как снег на голову свалился, и сразу свататься. Родители обомлели от вида фуражки с шитым «крабом», золотых нашивок на рукавах чёрного парадного кителя жениха, не думали в своём доме этакую «птицу» увидеть.

Свадьбу в Москве сыграли, а через месяц поехала Татьяна в Заполярье, о котором знала только по урокам географии в школе, да из программы «Время» по телевизору.
После Москвы Мурманск её не впечатлил. Сопки, непривычно окрашенные в разные цвета дома, множество (ей показалось, что половина) людей в морской форме, и удивительный полярный день, несравнимый с белыми ленинградскими ночами.
 
А потом наступила настоящая полярная ночь. Ночь во всём. Ночь в природе, ночь в отношениях с мужем, которого, как оказалось, она совсем не знала. Его редкие отпуска, которые неделями длились, как нескончаемая пьянка. Разлука на долгие месяцы, и эта невыносимо долгая зима. Сложная беременность, кесарево, и всё это в отсутствие мужа, когда самыми близкими стали товарки, жёны военных, и таких же, как она, жён торговых  моряков.

Пятнадцать лет промчались незаметно. Муж уже ходил старшим помощником. Семья была обеспечена, как и по некоторым московским меркам не снилось. Проведать родных Таня приезжала с полными баулами деликатесов и одежды, к которым даже небедная часть пресловутой столичной интеллигенции нечасто имела доступ. Подруги по техникуму, хорошие, добрые девчонки, рвали друг друга тряпки, которые Таня привозила им в подарок.
 
Это было переломное время, когда страну превращали в сырьевой придаток Запада, когда думающие, переживающие за Россию люди, не смотрели новости, оберегая себя от очередного разочарования.
 
Наверное, муж действительно её любил. Помимо материальных благ, которые он создал ей, и их сыну, он не блудил в плавании, она по-женски чувствовала это. У него мысли путались, и руки дрожали, когда он после рейса оказывался дома. Таня тоже была ему верна, и все эти пятнадцать лет их совместной жизни были, словно какое-то болезненное откровение. Даже его запои перестали с годами раздражать. Он не был агрессивен, излишне болтлив, или раздражителен.  Таким способом он, как и многие из моряков,  возвращался  к непривычной ему жизни на берегу. Его щедрость и умение дарить праздник зашкаливали. Они объездили всю необъятную страну от края и до края.
 
Была ли Татьяна счастлива? Наверное, была. Когда муж стал капитаном, они стали вхожи в общество людей, правящих этим городом и краем.

Страна катилась в пропасть, а их семья только процветала. Серьёзные люди решили сделать её мужа депутатом Государственной Думы. Не поняв правил игры, он, не будучи искушённым в политике, решил, что может быть самостоятелен. В одном из предвыборных интервью, муж озвучил свою программу, и мурманчане выдвинули его на пост мэра. Такого заправилы города не ожидали.

Мужа не стало после серьёзной дорожной аварии.

После похорон Татьяне передали дипломат с немалой суммой наличности, и вежливо предложили не «отсвечивать», а ещё лучше, вовсе уехать из города. Друзья семьи, как-то одномоменто пропали. Таня зла на них не держала. Она и сама собиралась вернуться к родителям, но неожиданное препятствие помешало её планам. Причиной тому стал её единственный, трепетно любимый сын. Он наотрез отказался от переезда в Москву, закатил истерику, и три дня не ночевал дома. Татьяна с ног сбилась, разыскивая сына по друзьям и знакомым.

Ей с трудом удалось вызвать его на конструктивный разговор. Без эмоций не обошлось, но она поняла, что если будет настаивать на своём, то потеряет сына.

- Кирилл, ты понимаешь, что я не смогу найти приличную работу в этом городе. Мне недвусмысленно дали понять, что моя дальнейшая жизнь здесь не приветствуется. Деньги, которые мне передали, это не более, чем отступные. Скоро они закончатся, и мы с тобой не сможем жить, как прежде, - пыталась она достучаться до сына.

- Мам! Да не беспокойся ты об этом. Всё пучком будет. А до козлов этих я ещё доберусь. Кровью гады умоются. Обещаю!

Вот оно! Ей бы тогда расспросить сына, каким образом всё будет «пучком». Как он сможет заставить «умыться кровью» людей, правящих этим городом… Да чего там городом! Всем Заполярьем. Они не побоялись расправиться с её мужем, рискнувшим бросить им вызов. Что мог противопоставить им пятнадцатилетний мальчишка?
Ей бы настоять, насильно увести Кирилла в Москву. Тогда, ещё крепкий дед, возможно, смог бы вправить внуку мозги, перенаправить его энергию в правильное русло. Но она сдалась, пошла на поводу у сына, приняв его условия. Из Мурманска они не уехали. На работу Татьяна так и не устроилась. Три последних года они жили на деньги «из дипломата». Кирилл даже карманных денег из них не брал. Татьяне бы поинтересоваться, откуда у сына недешёвая одежда, дорогой телефон, компьютер. Как случилось, что крепкого  парня, кандидата в мастера спорта по самбо, по состоянию здоровья не призвали в армию. Какие у него отношения с нередко заходящими в их дом, на правах друзей, мужчинами старше тридцати лет, и откуда у Кирилла деньги, которые он каждую неделю оставлял на хозяйство на подзеркальнике в прихожей.

Татьяна выбрала политику страуса и, понимая, что что-то не так, не приставала к не по годам серьёзному сыну с расспросами, жила, как в тумане.

Из анабиоза её вывел случай. Под утро Кирилл вернулся домой в окровавленной одежде, со сквозным пулевым ранением в предплечье. Татьяна, как смогла, перевязала рану. Часам к десяти в их квартиру позвонил доктор,
удивительно похожий на молодого Чехова, только в очках, а не в пенсне, и не с саквояжем, а с кейсом. Доктор осмотрел рану, сделал инъекцию, наложил Кириллу свежую повязку, и оставил Татьяне рецепт, написанный профессионально неразборчивым почерком.
 
Она накормила сына свежим куриным бульоном, и заметив, как того клонит в сон, плотно прикрыв за собой дверь, вышла в гостиную, включила телевизор, приглушив звук. Шла, как обычно, глупая реклама, в которой счастливая семья покупала товары для дома. Особенно впечатлил малыш, который настоял, чтобы бабушка купила две коробки порошка, с особой, отстирывающей формулой.

«Ненавязчивую» рекламу грубо прервали местными новостями. Раздувающая от возбужденья ноздри журналистка, скороговоркой сообщила, что этой ночью, на улице Ленина,  был ограблен «Альбатрос». Бандиты, убив охранника, вывезли из магазина товара, на очень крупную сумму. По следам крови следователи определили, что один из нападавших был ранен. Тане не потребовалось много времени, чтобы связать это ограбление с ранением сына. Она снова струсила, побоялась спросить сына о произошедшем. Убийство же человека и его семьи, передавшего ей некогда деньги, навело Татьяну на очень нехорошие мысли. Вспомнилась сыновья фраза, оброненная им несколько  лет назад: «Кровью гады умоются».
 
По городу поползли слухи о пресловутой «белой стреле», уж больно часто стали гибнуть при странных обстоятельствах видные люди города. Кто-то, с нечеловечески холодной жестокостью, под корень изводил влиятельных людей семьями. Были уничтожены все те, кто каким-то боком были причастны к смерти мужа Татьяны. Сомнений в том, что к этим расправам был причастен её сын, у неё больше не оставалось.
 
«Шишки» города в панике покидали насиженные места. Местные органы МВД и ФСБ расписались в своей несостоятельности. Москва вынуждена была вмешаться. В город понаехали группы столичных следаков, и начали землю носом рыть. На Татьяну они вышли через месяц. К тому времени она уже всё знала. Татьяна сама благословила сына на бегство из страны, и в угоду проколовшимся чинам, признала себя организатором и разработчиком терактов. Никто,почему-то, не усомнился в том, что выпускница полиграфического техникума так грамотно руководила (террористической ячейкой!). Татьяна спокойно и с достоинством отвечала на вопросы следователей.  Она безропотно выслушала приговор, даже не сознавшись отцу и матери, приехавшим на суд, в своей невиновности. Главное, что её сын был жив, и в безопасности. Остальное она важным не считала.