В Гнездиковском переулке модельеры головных уборов работали все в одной общей комнате. Довольно темной, длинной, вытянутой от большого старинного окна до входной двери. Это и было рабочее место художников-модельеров головных уборов ОДМО "Кузнецкий Мост". За окнами старинного московского дома еще жила прежняя, теперь уже утраченная дореволюционная Москва, на улочках которых звучали шаги прохожих и тех, кто входил или, проскрипев массивной старинной дверью, выходил из дома. И жизнь улицы доносилась до тех, кто находился в доме, отражаясь внутри домов. И это то, что отличает современную городскую жизнь от той, прежней, в которой жизнь улочек и внутри домов были едины. Но теперь звук каблучков модницы 60-х или шаркающая походка старушки обитателей, заменила жизнь на жестко-ровный городской автомобильный гул, сквозь который не различить весенней музыки звуков капели, которым раньше наполнялась Москва в конце марта.
На обычных советских письменных столах -рабочих столах ОДМО «Кузнецкий Мост» перед каждым модельером стояло зеркало. Эти зеркала тоже были необходимым рабочим инструментом, потому что сначала модельеры примеряли на себе задуманный макет, который они сшивали этот макет вручную, создавая будущую форму шляпы. Делали макет из ткани или спартри. А потом и сам, готовый или полу готовый, головной убор отражался в этом зеркале, украшая голову своего создателя с довольной улыбкой на лице и одобрительным взглядом художника, в котором можно прочесть: «Ай, да Пушкин! Ай, да сукин сын!», что означало, что можно переходить к следующей стадии изготовления шляпы. Но до его готовности, до того, как наденет его красавица-манекенщица и пронесет его по подиуму, по-актерски сыграв и воплотив задуманный художником-модельером образ; романтически-мечтательной или восторженно-оптимистично нацеленной в будущее современницы, и раздадутся первые восторженные аплодисменты зрителей, доносящиеся из зала до подиума, пройдет еще несколько стадий кропотливой работы.
От изрисованных в альбомчиках, толстых тетрадей в клеенчатой обложке эскизами будущих шляпок, проносящихся вереницей в воображении художника, от рукотворного макета будущей шляпы, по которым болванщик выточит из бруска липы форму шляпы. А потом художник-модельер натянет мокрый мех, пахнущий химикатами так, словно, не шляпку ваяет художник, а алхимик колдует в своей лаборатории, создавая образ вечной красоты. Или фетр, кожу, или ткань. Здесь же в вечном беспорядке были разложены меха, разные лоскуты, обрезки меха и тканей. И от уже выполненных моделей и еще только создаваемых.
Рабочая комната утопала в обрезках меха, как лес во мхах. И у каждого на рабочем столе свои инструменты- любимые ножницы, с неизменным репсовым бантиком на одном из колечек-«чтобы никто не увел», разных цветов.
- Наверное, когда Бог создавал нашу Землю, и у него под руками так же валялись вокруг него лоскуты осенней листвы и весенней травы, заснеженные мхи, спелые яблоки и цветущие ветви яблонь одновременно – сказала Маргарита, привязывая новую голубую ленточку на ножницы взамен старой –потрепанной и изношенной.
У Маргариты всегда эти бантики-метки были голубого цвета. Маленький, «дамский» молоток, для дамских, но очень рабочих ручек. Плоскогубцы, остро заточенные ножи для разрезания меха, специальные, заказанные каждой для себя самой у каких-то таинственных мастеров, выполненные частным образом, меховые расчески, причудливые загогулины для снятия отформованного меха с форм-болванок. Порой инструменты художники изобретали каждый для себя по своим рисункам с подробными объяснениями; что, да как должно быть выполнено тем таинственным мастерам. Молниеносно возникавшим, где в близи за углом на улице по предварительной телефонной договоренности с художником, чтобы, настороженно озираясь вокруг, получить от художника заказ на изготовление инструмента,потому что в советское время это был левый заработок, а значит «халтура» - то есть – нетрудовые доходы, за что грозил тюремный срок. А сам ОДМО»Кузнецкий Мост» - вернее его администрация нисколько себя не обременяла обеспечением своих художников-модельеров необходимых инструментов. Тем более, что это не были предметы ширпотреба и потому массово такие специальные инструменты не изготовлялись. К счастью булавки для шитья свободно продавались в магазинах. И они нескончаемые, были повсюду, как муравьи летом - булавки. Эти, повсюду в ОДМО, валяющиеся булавки с круглой петелькой на конце, были чем-то вроде визитной карточки заведения.
Никаких отдельных комнат! Все работали в одной общей комнате, как теперь говорят, как офисный планктон.
Иной раз, когда в детском саду, куда Маргарита водила дочку, объявляли карантин, Маргарите приходилось брать дочурку с собой на работу. Так же она поступала и во время ее обучения в младших классах. Потому, что бабушек-дедушек, сидящих дома и выращивающих детишек, у Маргариты не было. Ее сиротство эхом отразилось и на детстве ее дочери. А значит: не с кем было оставить меня дома под присмотром. Маргарита работала художником – модельером в главном тогда в СССР доме Моды нашей страны, в ОДМО «КУЗНЕЦКИЙ МОСТ». По дороге, строго поясняла дочери, что вести себя девочка должна так тихо, чтобы никто ее не замечал. Придя на работу, она доставала карандаши и блокноты с ее набросками «для себя» - идей будущих шляп, и разрешала дочке рисовать на обратной стороне. Это рисование имело одну главную задачу: тянуть время и никому не мешать в течении рабочего дня. Поэтому Маргарита усаживала дочку, где-нибудь в уголке, чтобы та, тихонько рисуя, помалкивала.
И я научилась вести себя - «тихо–тихо». Особенно, когда мне было что-то интересно. А на "Кузнецком МОСТУ ", на просмотрах новых модных моделей,- всё было не просто интересно, а потрясающе зрелищно и очень интересно. Мне запомнилась царящая там в период «Хрущевской оттепели», то есть начале или в середине 60-х годов, атмосфера восторженного творчества, наполненная радостью и молодым дерзким задором. Взгляд, устремленный в будущее с оптимизмом был свойственен тем временам. И улыбались люди в начале шестидесятый, как-то особенно открыто и радостно.
И сам "Зеленый зал" этого огромного дома современной моды был очень торжественен и красив. Он был похож на зал театра, но сцена проходила по середине, длинная, вытянутая- она была выше расставленных вдоль её стульев, стоящих с обеих сторон подиума в несколько рядов. Так называлась эта вытянутая в середине зала сцена- подиум. Или, как весело между собой называли ее работавшие там художники-модельеры и манекенщицы - «Язык».
Там в «Зеленом зале проходили репетиции будущего большого показа моды новых коллекций, который был похож красочный спектакль, в котором участвовали женщины нездешней красоты и, немного непривычной в советской действительности: гордость ОДМО "Кузнецкий Мост" - манекенщицы. Они по этому «языку» ходили в красивых платьях, модных пальто и в созданных моей мамой шляпах. Это были невероятно красивые манекенщицы. Их красота ошеломляла и поражала, словно появились они из другого невероятно красивого мира, как обещание и надежда, что где-то совсем рядом есть волшебный мир красоты. А они, эти дивные, очень высокие красавицы, как яркие птички вдруг прилетели к нам. Быть может случайно. По ошибке. И дочке запомнилось то, что, чтобы погладить ее по голове, им приходилось наклоняться чуть дольше ,чем обычным тетям- соседкам или воспитательницам в детском саду. А дочке, чтобы полюбоваться ими, приходилось особенно высоко задирать голову с атласным бантом на макушке.
И девочка любовалась и рисовала прекрасную, как сказочная королевна, голубоглазую блондинку Милу Романовскую с пристальным взглядом светло голубых глаз. И удивительную, бывшую уже тогда звездой подиума-Регину Збарскую. Так однажды, когда девчушка была у мамы на работе, увидела Регину Збарскую, находившуюся там на примерке новых моделей будущей коллекции Дома Моделей.
В тот день они с Маргаритой Беляковой, примеряли созданные ею новые шляпы для будущей коллекции. Обе они были очень серьезны, что в моем представлении контрастировало с праздничностью веселых разноцветных шляп. И эта невероятно красивая кареглазая красавица была похожа на старательную ученицу, внимательно слушавшую рекомендации, как она должна носить ту или другую из примеряемых шляп; как повернуть голову, и как она должна взглянуть, куда-то вдаль-весело, задумчиво или печально.
Когда мама вышла из своей служебной комнаты, дочка, осмелев, подошла к Регине Збарской. И спросила Регину, пока она с удивлением рассматривала свой "портрет"-в стиле каля-маля ее изготовления, который она только что старательно нарисовала.
- Настоящая «каля-маля», как называла те детские рисунки дочери Рита.
- Регина! А ты знаешь мою любимую песню? - спросила девочка.
- А какая твоя любимая песня? –переспросила Регина.
- "Эй, моряк ты слишком долго плавал! Я тебя успела разлюбить...."- спела девочка она припев.
Оказалось, что Регина знала этот чудный шлягер тех лет из кинофильма "Человек Амфибия" с молодой Анастасией Вертинской. Да еще и со всеми словами !!! А девочка знала только припев. Регина помогла заучить эту песенку. Она здорово, даже как-то залихватски спела ее. Явно с удовольствием, отбивая такт стройной ножкой в туфельке на тонком каблучке. То, какой какой милой, артистичной и веселой она была-Надя запомнила на всю жизнь. Запомнились глаза Регины Збарской – горячие, карие и грустные, словно глубоко заглядывающие и всматривающиеся в человека. Впрочем, грустными они могли запомниться потому, что смотрела она на ребенка, терпеливо отсиживающего детсадовский карантин то у мамы на работе, то у папы в издательстве «Молодая Гвардия» вместо игр с детьми. И совершенно напрасно жалели. Там было так интересно! И все увиденное сливалось в удивительное зрелище. И ничем не отличалось от культурных походов с мамой в ее творческий день или в воскресенье на выставки, в кино или на концерты. Поэтому и "пересиживание" детсадовских карантинов у мамы на работе казалось дочери развлечением и удовольствием. Даже черные обтянутые тканью портняжные манекены с наколотыми на них образцами тканей, что делало их похожими на пестрые современные инсталляции, принимала их за « черные скульптуры». Как-то раз до этого Рита в один из еженедельных творческих дней взяла с собой дочку. И они были в Пушкинском музее. Там мама показывала дочери скульптуры в залах Античных слепков. Где многие Богини дошли до нас через века, потеряв руки, ноги, а некоторые даже головы. Поэтому - портняжные манекены, обтянутые черной тканью, расставленные по всем комнатам, где работали модельеры, дочка приняла за скульптуры, такие же, как и белые- мраморные и гипсовые т женские торсы без рук, ног и без голов-скульптуры в Пушкинском музее.
А то, что на них были наколоты разноцветные ткани, которым предстояло превратиться в новый модели, делало их веселыми и забавными. И поэтому нравились мне гораздо больше, чем белые в строгих залах Пушкинского музея.
По дороге домой, рассказывая маме, что мне в тот день более всего запомнилось и понравилось, ей как-то призналась, что, конечно, не считая тетей-моделей, больше всего понравились "черные скульптуры".
Но Маргарита понять не могла, какие такие «черные скульптуры» так понравились ее дочери. И, махнув рукой, ответила:
- Опять сочиняешь! Там нет никаких скульптур!
Дома, вспоминая увиденное, девочка продолжала рисовать красавиц- манекенщиц, которые демонстрировали модели одежды на просмотре в Доме Моделей. Что ребенка нисколько не удивляло, потому что приученная быть на выставках, все по той же причине, что ее «вечно не куда было девать», она все это воспринимала, как те же выставки или спектакли, на которых мне приходилось бывать с мамой.
В тот день, побывав у мамы на работе в ДОМЕ МОДЕЛЕЙ на КУЗНЕЦКОМ МОСТУ, девочка вернулась домой с «дивным уловом»; узнала все слова песенки, которую ждала с таким нетерпением, всякий раз, когда по телевизору показывали самый любимый фильм на свете: «ЧЕЛОВЕК АМФИБИЯ». Но она мелькала так быстро, что запомнить слова не удавалось. Благодаря Регине Збарской удалось заучить эту песенку, ведь писать девочка еще не умела. Обладать песенкой можно было только заучив наизусть. А теперь она пела её! Пела, сидя дома одна, пританцовывая так, как делала это самая красивая женщина СССР - Регина Збарская. Старательно повторяя её веселый рок-н-ролл. Я репетировала, репетировала и репетировала ту песенку, повторяя слова, боясь забыть так чудесно добытый текст полюбившейся песенки. И вдруг я поняла, что обладание словами песенки, знание заученного текста песенки вовсе не веселит, когда бесконечно распеваешь ее сидя одна в комнате перед зеркалом. И песенка, только тогда песенка , когда её слушают. Так же, как и сказки. Когда сказка придумана, её нужно немедленно рассказать кому-то. А иначе, не рассказанная она сначала забывается и уходит навсегда. И я всегда боялась оставить сказку «не рассказанной», потому что опасалась; а вдруг сказки больше не придут ко мне? А без них все вокруг было таким тусклым. Сказки были моими друзьями, такими, какими бывают только очень близкие друзья, приходящие к тебе без спроса, вдруг. И сразу говорят о главном, а не ходят вокруг да около. И так – я обладала тайным сокровищем;-наконец я заучила всю песенку и танец к ней. Она нравилась мне, но этого было недостаточно; просто спеть её в песочнице, пока мои друзья–приятели ваяют куличики.
- Нет!-думала я- такая замечательная песенка должна быть исполнена и прозвучать как-то особенно.
И ради этой песенки я затеяла концерт, чтобы в самом конце прозвучала эта песенка с танцем. И это было не просто сделать, потому что эта идея не всех «зажигала». Но Надя старалась и все же вовлекла в эту концертную деятельность ребят со двора. Кто-то должен был выступить с чтением стишка, кто-то с фокусом, а кто-то спеть. И «жизнь в песочнице» стала оживленной и насыщенной.
Но вопрос: «где выступать-то будем?» - в компании, сплоченной задачей создания концерта, почему-то не сразу встал перед ребятами. Но и этот вопрос решили! Договорились, что устроят концерт прямо в подъезде, где жила семья Маргариты и Александра. На лестничной площадке между квартирами. Там была небольшая площадка. А приглашенные детворой зрители, будут стоять на лестнице, ведущей на второй этаж. Противником идеи был кот Пушоня, обживший подъезд , и искренно считавший , что весь подъезд это его королевство. Его недовольное мяуканье, переходящее в визгливое рычание, не останавливало детвору. Но вскоре концерт был готов! Два дня Надя старательно рисовала билеты - цветными карандашами и акварелью. Я очень старалась, рисуя танцующих детишек, то есть нас. А старалась , чтобы понравились и билеты, и идея пригласить взрослых, родителей и всех, всех на тот концерт. И чем ближе становился день концерта, тем сильнее на нее находил страх и сомнения в том, что: «а не зря ли я всё это затеяла?» Ведь взрослые люди, они так заняты своими делами, серьёзными, взрослыми делами, а я пристаю и отвлекаю их».
Просыпалась среди ночи, пугаясь мыслям о том, что:
- А вдруг никто не придет на концерт, и никому кроме меня он не нужен?
Эти опасения лишили девочку покоя. Меня беспокоили сомнения о том, что; а стоило бы затевать и вовлекать столько людей ради одной понравившейся мне песенки?
Нарисованные билетики Надя раздала моим приятелям артистам, чтобы они передали их своим близким и друзьям-приятелям.
И каково же было моё изумление и радость, когда я увидела, что в нашем подъезде лестница на второй этаж к назначенному часу была заполнена стоящими взрослыми и ребятами. В основном , конечно же, посмеивающимися над ребячьей затеей. Но, главное было то, что они пришли! И некоторые взрослые даже принесли с собой разные сувениры, игрушки, чтобы награждать выступающих «артистов». И концерт состоялся! Выступали ребята очень старательно, читали стихи, кто-то просто, по-взрослому раскланиваясь, показывал свои рисунки. И зрители аплодировали детворе. Эта любимая песенка "Эй, моряк!" - была, так сказать – шпанистой. Она не была патриотической, туристически-романтической, правильной, если так можно определить по меркам того времени. Поэтому было решено, что она должна была прозвучать последней, под занавес. И, когда все уже выступили. И получили от взрослых подарки-призы! И пришло время выступать и Наде. И она вышла и пританцовывая, как Регина Збарская, подражая ее движениям и спела песенку: «Эй, моряк!»
И Наде тоже досталась НАГРАДА- это была керамическая обезьянка, держащая обруч. Изящная керамическая статуэтка, вылепленная маминой подругой тетей Лялей Филиповой. Она настоящий скульптор, подарила Наде настоящую статуэтку!!! За этот концерт, который был затеян ради одной песенки – эта статуэтка пережила много квартирных переездов. Но всегда неизменно занимала своё место на книжной полке. Она и сейчас там.
И вся эта история с песенкой «Эй, моряк!» вспоминается всякий раз, когда теперь уже взрослая, затевает Надежда – дочь Маргариты новую работу: пишет ли свою песенку для аудио сказки, приглашает артистов, чтобы они озвучили в звукозаписывающей студии мою сказку, ведет переговоры об оплате рабочего времени в звукозаписывающей студии с владельцем студии. И так далее. Словом, весь этот груз забот, хлопот и трудов, ради того, чтобы прозвучали ее сказки и песенки, как и тогда в детстве. Весь процесс отягощенный теми же страхами и сомнением: « а нужно ли это кому-нибудь? А не зря ли я все это затеяла?»