Новороссийск
Едем несколько часов по жаркой пыльной однообразной дороге. Она тянется ровно, гладко – без серпантина, без резких поворотов, без крутых подъёмов. Не кажется страшной. Не захватывает дух от высоты и перепадов давления. Но как только машина проезжает Абинск, мы вдруг оказываемся не на дороге в четыре полосы, а на полуразбитой, с мелким гравием, от колёс уже превратившимся в пыль. «Гладильная доска» - как называют её местные. Машину начинает трясти и раскачивать. А когда колёса попадают в глубокие ямы – кажется, что мы вот-вот застрянем.
Мы въезжаем в полосу гор. С двух сторон нас начинают окружать широкие, растянувшиеся вдоль всей дороги, горы. То поднимающиеся, возвышающиеся над нами и над всей дорогой, то опускающиеся, словно прижимающиеся к земле.
- Ну, держись, - говорит мне водитель и отчего-то радуется той опасности, которая всегда встречается на таких перевалах. – Горы!
Он говорит о них с таким восторгом, так радостно, но одновременно ласково, любовно, словно о жене или дочке. Горы. И сразу представляешь сказку - как из горы выходит Медная Хозяйка и смеётся своим страшным зелёным смехом.
И правда – с двух сторон, как будто в подтверждение его слов, вырастают, словно из-под земли, горные хребты – огромные, массивные, неподвижные, кажущиеся великанами, стоящими на страже и охраняющими покой этих мест.
А человек – нарушитель этого покоя – невольно замедляет движение, пригибается под их тяжестью, озирается – и видит себя крохотным и ненужным. Они стоят и будут стоять, пока человек едет и будет ехать мимо. Скорее мимо! Скорее! Успеть проскочить, проскользнуть…
Дорога становится лучше, но движение уплотняется, словно и правда замедляясь. Скоро полдень – и машин всё больше и больше.
Мы едем из Краснодара. Таксист, которого я нашла там, согласился отвезти меня в Новороссийск за три тысячи рублей. И триста рублей на бензин. Это считается немного для этого времени. Самый разгар лета.
Камилл – так зовут моего водителя – немногословный, весь чёрный от природы и от южного солнца, немолодой, с редкими седыми волосами. Очень худой – одни кости. Но с жилистыми руками, сильными, сжимающими руль надёжно, словно он ездит по таким вот перевалам всю жизнь.
Машины начинают сигналить, пытаясь заставить друг друга ехать быстрее. И сразу видно – кто здесь первый раз.
- Ая-яй, - качает головой Камилл. – Горы такое не любят.
- Что не любят? – переспрашиваю я.
- Шум. Обвалы. – Камилл говорит об этом так обыденно, точно о дождях в августе.
Обвалы… Я поднимаю голову вверх – и вижу многолетние деревья на склонах гор. Что стоит этим горам в назидание обрушить несколько камней? Просто так. На голову человека. Те, кто ездит здесь давно, знают – ничего не стоит.
Некоторые машины ползут медленно, покоряясь этим высотам, не споря с ними, боясь, что не справятся с вызовом. Другие – напротив – пытаются проехать гористый путь быстрее, думая, что опасность здесь не в скорости, а в промедлении. Но те и другие начинают суетиться, путаться.
Но Камилл – в отличие от всех них – не суетится. Он едет уверенно, словно никого вокруг нет.
- Вы часто здесь бываете? – решаюсь спросить я.
Мы не сказали и трёх слов друг другу за всю поездку. Но сейчас, то ли от невольного страха, то ли от любопытства, мне хочется расспросить его о том, что он видел и знает.
- Бывало! – говорит он. – Люди часто едут. Меня нанимают – я и еду с ними.
- И не страшно?
Он смеётся.
- Чего бояться!
- Гор, - говорю я неуверенно.
- Гор? – он смеётся ещё больше. - Гор бояться не надо. Горы предсказуемы. Неподвижны. Людей бояться надо. У себя на Родине я столько перевалов проехал! О! Сколько здесь и нет. Ты думаешь, это горы? Это не горы. Вот едешь в Каи или Сагаду – вот это горы! Высота, - он взмахнул рукой вверх, показывая, какая там высота. – А обрыв, - он махнул рукой вниз, показывая, какой там обрыв. - Машины крутит, вязнут. Грязь. Никакого асфальта. А всё равно едешь – других дорог нет.
Машины едут всё медленней. До Новороссийска осталось сто километров. Проезжаем Крымск.
Почему-то здесь на протяжении всей дороге после каждого населённого пункта стоят большие белые каменные православные кресты с надписью: «Господи, сохрани и помилуй меня».
Камилл проезжает молча – на крест не смотрит.
- Авария была? – спрашиваю я, кивая на крест. – У нас кресты у дороги ставят, когда авария.
- Нет, - говорит, - нет аварии. Так просто стоят.
- А аварии часто?
- Бывает.
Он становится мрачным. Настроение как-то резко поменялось. Он долго молчит.
Машин всё прибавляется. Едем уже в плотном потоке, выстроившись друг за другом. Похоже, начинается пробка.
Полдень. Воздух неподвижен. Жар такой, что стоит открыть окно машины – как солнце начинает жечь и слепить глаза. Спасают только тёмные очки и кондиционер. Утренняя недолгая свежесть пропала – и стало душно, как будто перед грозой. Но это обманчиво – грозы и дождя раньше августа не будет. И духоту ничем не сбить.
Некоторые машины стали сворачивать на обочину. Люди выходят, достают минералку – и долго, не отрываясь, пьют нагретую, не освежающую воду.
Но мы продолжаем тащиться за всеми.
Иногда мне становится не по себе – молодая девчонка, только что окончившая институт - еду неизвестно куда и неизвестно зачем.
А он – пожилой мрачный кавказец – молчит и только иногда что-то бубнит себе под нос.
Он включает радио, но оно шипит, теряя волну.
- Похоже, надолго, - говорит он, кивая на дорогу.
Он открывает окно и высовывается на улицу. Жар сразу залетает в машину – и обдаёт июльским невыносимым зноем.
- До самого Новороссийска простоим.
Он закрывает окно – и вновь становится прохладно и хорошо.
- Вы здесь всю жизнь живёте? – спрашиваю я.
- Где? В Краснодаре? – он переспрашивает и на секунду оборачивается ко мне. Но тут же смотрит опять на дорогу – здесь нельзя отвлекаться. – Нет. Не всю.
- А где вы родились? – я вдруг смелею, так интересно стала его жизнь. Где ещё услышишь!
- Родился в Кизляре. У самого Терека аул был.
- В Кизляре? – переспрашиваю. - Это в какой стране?
- Это Дагестан. Я даргинец. Дагестанец, то есть. Там жил долго. Всю молодость почти. Жена там была. Умерла. Потом уехал в Ставрополь. Потом уже сюда.
- А почему вы уехали сюда?
- Жена тут, - сказал Камилл и замолчал.
Я тоже ничего не спрашиваю.
Я вспоминаю. Кизляр… И вдруг – как молния. Это же там в Чеченскую войны был теракт.
Чеченцы захватили роддом и больницу. Взяли заложников. Согнали туда людей из жилых домов. Заминировали здание и ждали. Не выходили на связь.
А через неделю ушли обратно в Чечню, прикрываясь людьми.
Кизляр. 1996 год. Ему было тогда лет сорок.
Бросает в жар.
- А кем вы работали в Кизляре?
- Доктором. Я рентген делал.
Доктором. Значит, в больнице. Может быть, в той самой?
- А сейчас работаете? – спрашиваю я и замираю. Вдруг расскажет.
- Сейчас вон кручу, - он смеётся, но совсем не искренне. Не весело.
Доктором… Может, он был там? Но он не сказал. А об этом не спрашивают. И я не спрашиваю.
- А жена тоже оттуда?
Я почему-то говорю – не из Кизляра, а «оттуда», как будто это какой-то страшный заражённый город.
- Нет. Жена из Краснодара. Она из тех, из казаков – русская, значит…
Едем еле-еле.
Камилл приоткрывает окошко. Пыль сразу покрывает салон – от обочины летят песок и мелкие камни.
С одной стороны дороги вдруг появились грузовые машины. Рядком, друг за другом.
Тёмно-зелёного цвета. Они не едут – просто стоят. А вокруг них – солдаты. Сидят, полулежат, болтают, смеются - молодые парни в военной форме.
Кто-то, голый по пояс, обливается водой из пятилитровой баклажки. Кто-то, намотав на голову белую тряпку, сидит прямо на земле, в тени от собственной машины. Кто-то ест из банки тушёнку, кидая на землю непонравившиеся кусочки мяса.
Кто-то, открыв дверцу машины, спит, сидя на переднем кресле.
Один из парней в защитных штанах, высоких зашнурованных ботинках, без рубашки залез на крышу машины, стал махать оттуда и кричать.
Мы медленно проехали мимо этого солдата.
- Хороша мишень будет, - сказал Камилл и усмехнулся.
Холодок прошёл от его шутки.
Парень продолжал что-то кричать с крыши. А военные грузовики стояли уже по двум сторонам обочины, сузив дорогу, но никуда не двигаясь.
До самого Новороссийска, до въезда в город, стояли эти машины, полные молодых военных.
- Призывники, наверное, - говорю я.
Камилл ничего не ответил.
Мы приехали в Новороссийск в самый разгар дня. Я заплатила, как мы договорились. И Камилл, улыбаясь, попрощался со мной.
- Дом одна не бери, - сказал он напоследок. - Квартиру тоже не бери. Возьми небольшую комнату. Чтобы у бабушки или у женщины немолодой. Случаи разные бывают.
- Спасибо, - говорю я.
- Я тебе как отец говорю, послушай.
Я киваю ему – «спасибо».
Смотрю вслед. Он поехал обратно сквозь эти грузовики, эту жару, горы. В Краснодар. К своей русской жене – казачке.
«Как они живут, - думаю я, - как он обуздал её, казачку с Краснодара. Или так и не обуздал – и подчинился сам, даргинец из Кизляра».
Качаю головой.
«Случаи разные бывают. Про детей не спросила. А ведь есть. Иначе бы не сказал – как отец».
По его совету не стала искать квартиру или дом. Сняла комнату у немолодой грузинки. У самого берега.
Вечером пошла на море. Жара уже не такая страшная. Сильные ветра в Новороссийске не дают жаре надолго задержаться – выдувают её прочь.
Я замечаю – как на горизонте стоит корабль. Не прогулочный туристический корабль, на каких катают приезжающих. А военный корабль, охраняющий побережье. Готовый выйти в открытое море по первому же зову.
Корабль то появлялся вдали, то исчезал, если налетала волна и скрывала его от глаз. Но он был, не привиделся – стоял неподвижно, точно горы, охраняющие город по трём сторонам света.
Это мой первый день на юге. На чужой земле. Я ехала сюда сутки.
Беспокойное Чёрное море шумит сейчас у самого берега.