Непрошенные гости явились под вечер. Цезарь только вернулся с пляжа, усталый, но гордый собой – все триста ступеней от океана к дому он взял, как и всегда, без единой передышки. Ему бы насторожиться нежданному визиту, но он, довольный и расслабленный, не почувствовал подвоха, когда к острову причалила белоснежная красавица-яхта Эдмунда Гризли.
Потягивая свежевыжатый грейпфрутовый сок, он наблюдал с балкона, как на причал, следом за косолапым Эдом птичьей походкой сходит тщедушный Тайпан, а за ним упруго ступают Рысак и Жеребец – парочка неразлучных друзей и партнеров по бизнесу. Их фитнесс-клубы с эмблемой гарцующей лошади опутали сетью всю планету. К тому времени, как все четверо поднялись к парадному входу, где их ожидал вышколенный дворецкий, Завидский допил сок и вышел навстречу гостям.
- Чем могу быть полезен? – спросил он, пожимая руки одноклубникам и приглашая их в просторный кабинет с дорогой мебелью и морскими пейзажами на обитых шелком стенах.
- Если ты угостишь усталых путников, это, несомненно, пойдет им на пользу, - быстро среагировал Тайпан, бросая щуплое тельце в кожаное кресло.
- Сейчас сезон охоты за лобстерами, ты знаешь, - загудел Гризли, устраиваясь поудобнее, закидывая ногу на ногу и принимая от официанта стакан с виски, – мы были неподалеку, решили заглянуть.
- И обсудить кое-что, - добавил Рысак, отпивая из бокала шипучую минералку.
- У вас какие-то проблемы? – поднял бровь Завидский.
- Да, Цезарь, возникла небольшая проблема, - Тайпан улыбался, а потому показалось, что речь идет о чем-то незначительном. Мало ли какие проблемы могут возникнуть у людей при ловле лобстеров.
Однако, на деле все оказалась намного серьезнее.
- Проблема в том, что ты присвоил вещицу, которая тебе не принадлежит, - спокойно продолжил Тайпан, - и теперь, единолично ею распоряжаешься и решаешь, кто может продлевать свою бесценную жизнь, а кто – нет.
- Не хочешь ли ты сказать, что она принадлежит тебе? Или Гризли? Я рисковал головой, охотясь за этой вещицей. А вы ею пользуетесь безвозмездно, за счет одной моей доброты.
- Твоя доброта, Цезарь, весьма сомнительна. Сегодня ее не хватило на Лиса, а завтра на его месте может оказаться любой из нас.
- Прости, но нас это не устраивает, - сказал Гризли, кидая выразительный взгляд за спину Завидскому.
В то же самое мгновение спортивный магнат Жеребец вышел из-за кресла Цезаря и ловко щелкнул наручниками.
- Извини, ничего личного, - сухо сказал он. - Так решило большинство.
От шока Завидский лишился дара речи. В окружении своих конвоиров он молча проследовал в кабину лифта и так же молча вышел из нее на самом нижнем уровне – там, где хранилась драгоценная шкатулка.
Его отвели в помещение охраны – небольшую квадратную комнату, обвешанную мониторами. Сейчас она была пуста, охранники несли свою службу только во время церемонии, когда на остров прибывали члены клуба и шкатулку вынимали из сейфа. Сейф находился там же, вмурованный в пол, но открыть его мог только Цезарь. Никто, кроме него, не знал секретного кода.
- Я, надеюсь, ты проявишь благоразумие, - начал Тайпан.
- А если не проявлю? – перебил его Цезарь, потирая запястья. Наручники с него сняли, усадив в обычное офисное кресло.
- У тебя нет другого выхода, - пожал могучими плечами Гризли, - если ты не отдашь нам шкатулку добровольно, мы сами вскроем сейф. В твоих же интересах пойти навстречу клубу. Может тебе даже удастся сохранить членство.
Завидский молчал. Скрестив руки на груди, он задумчиво разглядывал мокасины Эда.
- Ну, хорошо, - вздохнул Тайпан, - мы дадим тебе время подумать. Мы навестим тебя чуть позже. Быть может, ты станешь более сговорчивым, и мы обойдемся без драм.
- Не теряй времени даром, подумай хорошенько, - веско, с напором пробасил Гризли, и Завидского оставили одного.
Цезарь тут же вскочил на ноги и заметался по камере, устроенной им же самим на дне глубокой каменной шахты, вырубленной в скале специально для хранения украденного сокровища. Гладкие стены и металлическая дверь не оставляли ни малейшего шанса на побег. Никакой лазейки. Ничего не оставалось, как упасть обратно в кресло и, стиснув ладонями виски, последовать совету Гризли – начать думать.
Нет ничего хуже, чем остаться наедине с собой и своей совестью.
«Ну и чего ты добился? – едко спросила она. – А ведь тебя предупреждали – чужого не бери…»
О шкатулке он узнал еще в прошлой жизни, в монастыре, где им с братом открылась память о предыдущих воплощениях. Следом началось посвящение в тайны Бессмертных и длилось оно не день, не два, а много дольше. Ученики покидали кельи на рассвете, а возвращались в них поздно вечером. Занятия начинались с физических упражнений и медитации. После скромного завтрака они шли в классы и прилежно изучали секреты долгожительства. Чтобы прожить в одном теле целую тысячу лет, нужно было научиться многому – от правильного питания до способов обновления жизненных сил и регенерации организма.
На этих занятиях им и рассказали о музыкальной шкатулке. Вероятно, у нее было другое название и другая форма, но людям она представлялась именно в таком виде. Согласно легенде, она хранилась на одном из верхних уровней и настраивала все последующие миры на единую частоту любви и гармонии.
Стоило ее приоткрыть, и наружу изливался живительный свет и чудесная музыка. Излучение было таким сильным, что в мгновение ока исцеляло любую болезнь и даже оживляло мертвых. По словам учителя, тот, кто сумеет ясно ее представить и приблизиться к ней хотя бы в мыслях, сможет исцелиться от любого недуга.
Тогда Джахи не заинтересовался ни шкатулкой, ни порталом в другие миры, через который можно было до нее добраться. Поговаривали, что он скрывался в пещере за средним храмом и именно из него доносились звуки волшебных труб.
Шкатулка понадобилась позже – в следующем воплощении. В новой жизни его звали не Джахи, а Цезарь, и на этот раз он вознамерился покорить весь мир, а не какое-то крошечное царство на отшибе, от которого, наверняка, не осталось и следа. Пески, должно быть, поглотили и старый склеп, и руины дворца. Разве что Верблюжий горб, с которого кинулась в волны Магия, по-прежнему высится над морем. Но Цезаря все это волновало мало.
На этот раз они с братом воплотились в краях суровых, северных, снова в одной семье. Их отец, удачливый купец, сумел передать старшему сыну любовь к деньгам. Цезарь с детства собирал монеты. Он мог часами любоваться на тяжелые кругляшки, взвешивать их на ладони, раскладывать вокруг себя на полу в пустой комнате, пересчитывать и снова прятать в тайник. Позднее накопительство стало главной страстью его жизни. Чем бы Цезарь ни занимался – политикой или пением - он всегда копил и приумножал богатства.
Младший брат, которого теперь звали Кристианом, только расстраивал всю семью. Вечно парил в облаках, спотыкаясь на ровном месте. Вместо того, чтобы учить математику, зачитывался книжками и даже кропал стихи.
- Не от мира сего, - вздыхала мать, когда отец в очередной раз распекал сына за рассеянность или сожженные за чтением свечи.
- Это все твоя вина! – тут же набрасывался на нее муж. – Балуешь последыша, растишь из него неженку!
Как бы там ни было, но пришло время, и братья снова отправились в тот же самый монастырь-призрак, парящий над пропастью. Снова вспомнили предыдущие воплощения, прошли традиционное посвящение в тайны Бессмертных, а дальше их пути разошлись.
Едва Кристиан вспомнил свою несчастную любовь, свою Птичку-Ласточку, он опять, как и в прошлой жизни, отправился разыскивать ее по свету.
Цезарь его не удерживал, хотя догадывался, что, как и в прошлой жизни, брат только зря потратит время. Самоубийцы падают вниз, гораздо ниже того уровня, где Крис искал свою любимую. Но о том, что Магия убила себя, так никто никогда и не узнал. Джахи унес в могилу эту тайну, и Цезарь не имел ни малейшего желания к ней возвращаться.
Он вообще не любил вспоминать прошлое. Его душа стремилась в будущее – к новым вершинам и новым достижениям.
Завидский пробовал себя и в политике, и в науке, и в актерском мастерстве, и везде, и всегда добивался успеха, благодаря таланту, упорству и огромному опыту, накопленному за тысячелетия предыдущих жизней. Тем более, что Бессмертные состояли в тайном клубе и оказывали друг другу всяческую поддержку на пути восхождения к выбранным вершинам. Не раз прославившись и не раз разбогатев, Цезарь, однако, не старался хвалиться роскошью или поражать ею зевак и поклонников. Вместо этого он усердно и целенаправленно скупал шедевры мирового искусства, антиквариат, камни и драгоценности. Под его особняком на вершине скалы скрывались такие сокровища, какие простые смертные могли увидеть лишь в музеях.
Чем дольше он жил, тем богаче становился, и тем сильнее его терзали мысли о том, что все то, что он накопил за сотни и сотни лет, придется оставить. Он мог забрать в следующую жизнь бесценный опыт, но не материальные ценности.
А ему так не хотелось с ними расставаться! И тогда Цезарь вспомнил рассказы о чудесной шкатулке. Если она может оживлять мертвых, то уж поддерживать жизнь в изношенном, но живом теле способна наверняка. Так он рассудил и отправился в монастырь.
Его приняли радушно, поселили в келью, которую он когда-то занимал. Многие из тех, кто побывал в этом отдаленном уголке высоко в горах, возвращались обратно. Возвращались лечиться от усталости, обид и разочарований, которые копились во внешнем мире, разъедали и бессмертную душу, и драгоценное тело. Уединение, горный воздух и бодрящие источники творили чудеса. И эти чудеса – бесплатны. Но только для тех, кто владеет тайным знанием, кто знает, где их искать.
Разложив вещи, Завидский прогулялся к каменной чаше-купальне, разделся по пояс и от души наплескался ледяной водой. Снова, как и много лет назад испытал восторг, вскипевший в крови и омывший каждую клеточку. Почувствовал себя молодым, обновленным и готовым на подвиги.
Но с подвигом пришлось подождать до ночи. Чтобы унять нетерпение, он принялся медитировать на открытой площадке. Сидя в позе лотоса, впитывал в себя энергию гор и бесконечных небесных просторов до самого вечера. Провожал взглядом солнечный диск, следил, как он проваливается за горную гряду, растекаясь золотом по снежным вершинам.
Ночью, когда монастырь погрузился в сон, он поднялся со своего жесткого ложа и тихой тенью выскользнув из кельи, прокрался к воротам среднего здания. Он очень боялся, что ворота окажутся запертыми, но страх оказался напрасным - монахи не знали ни замков, ни запоров. Дверь с тихим скрипом поддалась, и Цезарь, не теряя ни секунды, нырнул во мрак и тишину. Вытащив из кармана фонарик, по дорожке из яркого света пошел вперед, под уже знакомые своды грота.
Он шел и шел, направляя луч то себе под ноги, то на стены, и везде натыкался на одинаковый серый камень. Каменный коридор становился то уже, то шире, то выгибался высокой аркой, а то нависал так низко, что приходилось сгибаться в три погибели. Он никак не хотел кончаться, Завидский даже начал опасаться, что не сумеет добраться до выхода раньше, чем сядет батарейка фонарика. Быть может, лучше вернуться обратно пока не поздно? Мысль о том, что придется идти назад в кромешной темноте, пугала, но жажда обладания сокровищем пересиливала страх.
«Ну, давай, поднажми еще чуть-чуть, - уговаривал он сам себя, - ты сможешь!».
Он шел и шел, потеряв счет времени, готовясь в любую секунду провалиться в темноту, теряя надежду куда-то выбраться и ругая себя за излишнюю доверчивость.
«Что, если никакого портала нет? Поверил в глупую сказку!» - пробормотал Завидский вслух и вдруг увидел где-то далеко впереди отблеск слабого свечения. Будто кто-то, ожидая гостя, зажег свечу. Правда, чтобы пробраться к ней, пришлось протискиваться сквозь ход такой узкий, что в какой-то момент Цезаря пробило испариной. Каменные стенки сдавили так сильно, что на секунду показалось, будто он уже не сможет ни на миллиметр продвинуться ни вперед, ни назад. Страх толкнул вперед и, обдирая плечи, Завидский вывалился в довольно просторную круглую нишу. По сырой стене вверх уходила ржавая лестница – такая длинная, что выход из колодца казался светящейся точкой.
Цезарь вздохнул, сунул фонарик в карман и начал подниматься. Сумрак вокруг шевелился. На стенах колодца висели не то летучие мыши, не то птицы. Они то и дело вспархивали и хлопали мягкими крыльями, задевая Завидского по лицу, заставляя отплевываться от пуха и мелких перьев. Он почувствовал, что задыхается, но только крепче схватился за мокрую, скользкую лестницу и продолжал подниматься.
Тело почему-то сделалось странно-легким, и земля не тянула вниз. Цезарь и не понимал временами, где она, земля, а где вожделенный выход из подземелья, и ориентировался только на слабое свечение.
Наконец, он добрался до поверхности, подтянулся на руках и перекатился наружу. Затхлость каменного колодца вытеснили свежие запахи леса.
Его окружали гигантские секвойи и изумрудные, рослые папоротники. Где-то наверху щебетала невидимая птица, а внизу царили тишина и спокойствие - ни дуновения ветерка, ни шороха листвы.
Цезарь поднялся на ноги и пошел по рыжей хвойной тропинке к быстрой и прозрачной речушке – говорливой, но такой узенькой, что Цезарь в пять шагов преодолел перекинутый через нее мостик. От речушки тропинка медленно, но верно начала подниматься вверх. Петляя между красных стволов, она поднималась все выше и выше – туда, где на вершине высокого холма стоял старинный замок с резными воротами, каменными бойницами и остроконечными башенками.
Едва Завидский приблизился, ворота, как по волшебству, отворились. Пройдя через двор и не встретив ни единой живой души, он поднялся по широкой каменной лестнице и пошел сквозь анфиладу распахнутых дверей. Ступая по призрачным узорам, что рисовали на мраморе лучи солнца, проникающие сквозь цветные витражи, он опытным глазом знатока и ценителя разглядывал старинные картины в золотых рамах, роскошную мебель и напольные вазы, пока от неожиданности не встал вдруг, как вкопанный.
Ему навстречу вышла мама. Не та, что родила его в жизни нынешней, а та, которую он знал в жизни прошлой и которую безумно ревновал к Шайни.