Признание сибирского старца

                Старец Феодор Козьмич оставил тайнописи, в которых сообщил:

 
  «…Моё зло двойное: Император Александр – я, Симеон Великий. Я тьмы приверженец, суть злодей. Имя Первый – отсеку. Тайно наделю властью и силой Симеона – дурную главную ветвь».

   
           Внебрачный сын Павла I Симеон и Сибирский старец
 
      
       Вопрос о том, кем был Сибирский старец Феодор Козьмич до того как вступил на путь поста и молитвы, волновал многих его современников и потомков, да так и не разрешился до сих пор. Но недавно возможность такого разрешения появилась. Это случилось после дешифровки российским учёным, нашим современником, Г.С. Гриневичем тайнописей Феодора Козьмича, до нашего времени так никем и не прочтённых, несмотря на многочисленные попытки. Для начала возьмём только несколько строк из них, которые помогут построить сюжет повествования:
    
       Кто-то скажет, мол, чушь какая-то. Какой ещё Симеон? Самозванец что ли? Сколько было в Сибири Самозванцев!
       Да и вообще, что известно об этом Симеоне, назвавшемся Императором России, ушедшим с престола (не говорю: из жизни ушедшим, а именно с престола) при весьма странных и загадочных обстоятельствах.
       Что, прежде всего, делает человек, владеющий компьютером? Выходит в интернет и обращается к Википедии. Ну а там? Там упоминается Симеон Афанасьевич Великий – внебрачный сын цесаревича Павла Петровича, родившийся ещё до первой его женитьбы.
       В Википедии говорится:
       «Симеон (Семён) Афанасьевич Великий (1772 – 13 (24) августа 1794) – внебрачный сын Павла I. Служил на флоте, дослужился до звания капитан-лейтенанта (1790)».
        Капитан-лейтенант в 18 лет? По тем временам вполне нормально. И полковниками в таком возрасте, случалось, бывали. А тут родной внук Государыни!
        Далее:
        «Симеон Афанасьевич» был сыном великого князя от фрейлины Софьи Степановны Ушаковой (1746-1803), дочери сначала новгородского, а затем петербургского губернатора Степана Фёдоровича Ушакова (1705-?). По крёстному отцу получил отчество Афанасьевич».
         В Википедии указана дата смерти – 13 августа 1794 года. Но появляется ещё одна дата… . Знаменитый русский издатель, редактор, журналист, публицист, мемуарист Николай Иванович Греч сообщает, что Симеон Великий: «Вдруг (в 1793 году) заболел и умер в Кронштадте».
         Есть в одном из материалов и дата – 1800 год.
         А вот Геннадий Станиславович Гриневич в книге «Тайна Императора Александра Первого, указав читателям сначала на информацию о смерти Симеона Великого в 1794 году, сообщает, что на самом деле, возвращаясь из тех мест, где, якобы умер, он «к середине лета достиг Санкт-Петербурга». И далее указывает, что в 1796 году «в архивах Морского ведомства появился ещё один документ, удостоверяющий, что «лейтенант Семён Афанасьевич Великий утонул в Кронштадтском заливе».
       Что же получается? В том же Морском ведомстве сначала сообщается о гибели Симеона Великого «13 августа 1794 года при кораблекрушении английского корабля «Vanguard» во время страшного шторма в водах Антилии», а затем о том, что его тело «опознали» летом 1796 года…
       Но ещё удивительнее то, что внук Императора Николая I великий князь Николай Михайлович, генерал от инфантерии и историк, после изучения документов, сделал вывод, что, «именно Семён Великий был старцем Фёдором Кузьмичом».
        А теперь снова вернёмся к тайнописи Феодора Козьмича: «Император Александр – я, Симеон Великий». Получается, что тело, опознанное в Кронштадтском заливе, принадлежало не Симеону Афанасьевичу? Тогда кому же?
       Геннадий Станиславович Гриневич делает вывод, что Великому Князю Александру Павловичу… И далее пишет:
       «Непосредственным исполнителем… устранения Александра стал тот, кто в последующем будет носить это имя… Убийцей стал Симеон Великий».
        И далее: «Тяжкий грех, конечно, тяготил «Александра», и он, покидая Санкт-Петербург навсегда (имеется в виду отъезд в Таганрог – Н.Ш.), перед дорогой приехал в Александро-Невскую Лавру далеко за полночь, совершенно один и заказал панихиду по Александру, естественно, не считая себя Александром…. Панихиду по живым не служат…»
      Приводит Г.С. Гриневич и мнение публициста, драматурга и писателя князя Владимира Владимировича Барятинского (1874-1941), выпускника, как и Симеон Великий, Морского кадетского корпуса, причём кадетами они были примерно в одни и те же годы, только учились на разных курсах.   
       Барятинский обратил внимание на то, что Император приехал в Лавру без шпаги, этого, по его словам, «символа братоубийства». Г.С. Гриневич полагает, что вполне возможно, Император снял шпагу, поскольку она могла играть роль в трагедии 1796 года.
       Итак, мы рассмотрели множество противоречивых, но заставляющих задуматься фактов. К сожалению, не так уж часто исследователи событий, связанных с загадками и тайнами царствования Императора, известного в истории под именем Александра I, обращают внимание вот на такие символы. Кстати, многие подробно живописали один эпизод трагической рокового дня 11 марта 1801 года и ночи на 12 марта…
       Разве не может не вызвать удивление отношение овдовевшей Императрицы Марии Фёдоровны к тому, кто официально считался её сыном?! Гвардейский полковник Николая Александрович Саблуков (1776-1748), автор «Записок» о времени императора Павла I и его кончине, провёл личное подробнейшее расследование трагедии 11 марта 1801 года, указал, что новоиспечённый Император, «который теперь увидел изуродованное лицо своего отца, накрашенное и подмазанное, был поражён и стоял в немом оцепенении. Тогда Императрица-мать обернулась к нему и с выражением глубокого горя и видом полного достоинства сказала: «Теперь вас поздравляю – вы Император!». При этих словах Александр (тот, кого мы полагали Александром – ред.), как сноп, свалился без чувств, так что присутствующие на минуту подумали, что он мёртв».
       Интересно, что Мария Фёдоровна не кинулась к «сыну», не склонилась над ним, хотя, как известно, именно старшие сыновья Александр и Константин «были особенно любимы ею до обожания», а, опершись на руку Муханова, удалилась. Разве она бы поступила так, если б в обморок, почти замертво, упал родной её сын? Разве мать способна поступить вот так равнодушно и хладнокровно? Ведь все мемуаристы в один голос утверждали, что подумали, не об обмороке, а о смерти того, кто выступал под именем Александра Павловича, от удара.
       Но Мария Фёдоровна поступила так, потому что наверняка знала о причастности новоиспечённого Императора к цареубийству, а равнодушие к тому, что он «как сноп свалился», свидетельствует о том, что она знала, что это не её сын…
       И подобных фактов великое множество…

              «Тяжек покажется ему венец царский…»

        Личность Государя Императора Александра Первого, наречённого Благословенным, занимала меня давно, особенно с той поры, как я, на излёте «лихих девяностых» выпустил брошюру «Павел первый и Сталин: история двух злодейских убийств». Когда изучал документы, смог оценить, какого замечательного Государя потеряла Россия 11 марта 1801 года. Никакой симпатии, естественно, сын Павла Петровича Александр вызвать не мог, ведь он был тенью заговора, он не возражал против свержения с престола отца, взяв лишь формально с заговорщиков обещание сохранить жизнь коронованному родителю. Каждому здравомыслящему человеку ясно, а тем более ясно сановным уголовникам, которые шли на убийство Павла Петровича, что жизнь ему сохранить было невозможно…
       Со временем я стал понимать, что не всё так просто в судьбе Александра Первого, а версия об оставлении престола 19 ноября 1825 года в Таганроге и уходе в старцы начинала обретать всё большую реальность. Во-первых, уход Императора в старцы предрёк преподобный Авель-прорицатель в беседе с Императором Павлом Первым, заявив: «Но невмоготу станет ему скорбь тайная, и тяжек покажется ему венец царский, и подвиг царского служения заменит он подвигом поста и молитвы, и праведным будет на очех Божиих». Во-вторых, о старчестве, уже как свершившемся факте, говорил Государю Императору Николаю Второму его духовник святой праведный Иоанн Кронштадтский. Это случилось в 1901 году, когда Николай Александрович ознакомился с содержимым пакета, оставленного царствующему потомку Павлом Первым с указанием вскрыть в столетнюю годовщину его смерти. В этом пакете были пророчества, касающиеся судьбы династии. Они были записаны Авелем по просьбе Павла Первого. Узнав, что ждёт его в годы революционной смуты, Император обратился к святому праведному Иоанну Кронштадтскому за советом. Тот сказал, что есть три пути: покинуть Россию и вместе с семьей уехать за границу, испить всю чашу с народом (что и избрал Николай Александрович) и третий – подобно своему двоюродному прадеду удалиться в старцы, сменив подвиг государственного служения на подвиг поста и молитвы. Нужно учесть также, что не вызывал никаких сомнений факт ухода Александра Первого в старцы и у помощника обер-прокурора Святейшего Синода князя Жевахова, да и ка увидим далее, не только у него, но и в среде учёного мира.
        Напрашивалось и немало исторических аналогий. Вот, к примеру, что произошло с убийцами святого благоверного князя Андрея Боголюбского? Там всё ясно – они получили заслуженное воздаяние. Младший брат Андрея Юрьевича князь Михалко Юрьевич, заступив на Владимирский великокняжеский стол, переловил всех и предал позорной казни. Убийцы были умерщвлены, защиты в мешки из свиных шкур, положены в короба, которые были подожжены и спущены в Поганое озеро.
      Но что же произошло с убийцами Павла Первого? Ведь император Александр Первый никого из них не казнил. Мало того, он сам был замешан в совершённом ими страшном преступлении. Во время работы над рукописью пришло понимание истины – судить Государей мы не вправе. Один из старцев учил, что хула на Государя – Помазанника Божьего, есть хула на самого Господа. Я взялся за работу с задачей разобраться в содеянном Александром Первым, чтобы, если и не оправдать, что, конечно, невозможно ни при каких условиях, то хотя бы объяснить мотивы преступления. Я перечитал немалое количество воспоминаний людей, близких к Александру Первому, работы биографов, историков. Подготовил небольшую рукопись, но всё откладывал её издание. И хотя сложилась уже внутренняя убежденность, что Император Александр Первый и старец Феодор Кузьмич одно лицо, хотя в целом мотивация поведения Императора тоже складывалась, чего-то не хватало, что-то заставляло вновь и вновь задумываться над происшедшим. Два года рукопись пролежала в столе. За это время вышли книги «Екатерина Великая в любви и борьбе за власть», «Андрей Боголюбский – первый Самодержавный Государь», «Наш Суворов», два тома романа «Офицеры России. Путь к Истине», а работа об Александре Первом всё оставалась без движения. Что-то задерживало её помимо моей воли. И лишь спустя некоторое время я понял, что. Если бы я издал свою рукопись до выхода в свет книги Г.С. Гриневича «Тайна Императора Александра Первого», она бы сразу превратилась в макулатуру.
         Имя Г.С. Гриневича широко известно среди культурного слоя русского общества. В 1983 году он прочитал загадочный Фестский диск, много лет не поддававшийся дешифровке, затем прочитал надписи, сделанные на чугунной ограде МВТУ в двадцатые-тридцатые годы ХIХ века. Об этом и многом другом рассказывается в его книгах, которые не скрыты за семью печатями и вполне доступны ищущему и мыслящему читателю. На воротах МВТУ значится: «Хасид Доминико Жильярди извещает, что повар Николая Первого находится в его руках». Жильярди занимался реставрацией архитектурного ансамбля, принадлежащего ныне МВТУ, и известил «своих сообщников и потомков», что дни Императора Николая Первого, разгромившего передовой отряд тёмных сил на Сенатской площади, сочтены. Известно, что Николай Первый умер от отравления, правда, лишённые совести выдумщики пытались выставить всё так, будто он отравился сам, забывая при этом, что Император был нелицемерно верующим Православным человеком и пойти на самоубийство не мог.
       И вот очередное уникальное открытие. Г.С. Гриневич убедительно, на основании дешифровки тайнописи, оставленной старцем Феодором Кузьмичем, доказал, что под именем Александра Первого скрывался его старший сводный брат Симеон Афанасьевич Великий, внебрачный сын Павла Первого, занявший место великого князя Александра.
         Открытия Геннадия Станиславовича Гриневича настолько поразительны, настолько впечатлительны. Изучив материалы, касающиеся «Фестского диска» я даже посвятил этому открытию стихотворение «Росиюния», предварив его эпиграфом из «прочтения» Г.С. Гриневича:
               
      «Росиюния чарует очи. Никуда от неё не денешься, не
         излечишься. Не единожды будет, услышите:
              – Чьи вы будете, Русичи, в кудрях русых шлемы?
         Разговоры о вас не есть ещё!               
              – Будем её мы в этом мире Божьем». 
                (Фестский диск. Перевод Г.С.Гриневича)   

Есть  в мире Божием Земля жемчужная,
Родная наша сторона.
И в яркой зелени, и в снежном кружеве
Милее всех других она.
И Солнце Русское над Росиюнией,
И голубые небеса,
Веками славится золоторунная
Её волшебная краса.

Ты, Росиюния, страна прекрасная,
Ты Богородицы Светлейший Дом,
Роса хрустальная и зори ясные,
И колокольный перезвон.
Поля пшеничные, как косы русые,
Глаза озёр и плёсы рек,
Берёзки белые и песни Русские
Приворожат к себе навек.

Такая хрупкая, такая юная,
Такая ясная, как свет весны,
Ты словно Зоренька из Росиюнии –
Милы мне Русские черты.
Гляжу в лазурные, гляжу в небесные
Я в родниковые глаза.
Признаюсь милая, признаюсь светлая,
Что наглядеться в них нельзя.

Голубоглазая, ненаглядная,
Такая чистая, как свет зари,
Чаруешь очи ты, как Росиюния,
Кудрями русыми манишь.
Куда тут денешься и не излечишься
От этой солнечной мечты?
Я у Творца прошу, чтоб в мире Божием,
Светила Зоренькою ты…

     Стихотворение уже стало песней, и очень жалко, что в книге нельзя привести прекрасное её исполнение, которое записано композитором Ольгой Молодовой и её родной сестрой Еленой Молодовой…

        Я рассказал это для того, чтобы убедить читателей в серьёзности и уникальности работ С.Г. Гриневича. С выходом в свет его книги всё становится на место. Итак, начнём по порядку рассказ о судьбе Симеона Великого и других главных героях повествования, которые тесно соприкасались с ним. О великом князе Александре Павловиче и его супруге Елизавете Алексеевне (урождённой Луизе Марии Августы Баденской). О графе Алексее Андреевиче Аракчееве, несомненно, посвящённом во многие дворцовые тайны, связанные с жизнью Императора, известного нам под именем Александра I. Ну и, конечно, поговорим о перевёрнутых историками вверх дном фактах из жизни родного отца великого князя Александра и его старшего единокровного брата Симеона, об Императоре Павле I.
 
                Плоды любви мятежной…

       Так всё-таки, кто же он, сибирский старец Феодор Козьмич, оставивший столько, казалось бы, неразрешимых загадок? Просто неведомо откуда взявшийся человек? Или всё же под этим именем скрывался инсценировавший свою смерть и тайно покинувший престол Император Александр, наречённый Благословенным? Но тогда почему сам старец назвал себя Симеоном Великим? И почему предполагал его тождественность с внебрачным сыном Павла историк, которому были открыты любые архивы – великий князь Николай Михайлович? Об этом уже упоминалось выше…
       Вновь обратимся к книге Николая Греча. Он писал о Симеоне Великом следующее:
       «Перед вступлением в первый брак Императора Павла дали ему для посвящения его в таинства Гименея какую-то деву. Ученик показал успехи, и учительница обрюхатела. Родился сын. Его, не знаю почему, прозвали Семёном Великим и воспитали рачительно. Когда минуло ему лет восемь, поместили в лучшее тогда петербургское училище, Петровскую школу, с приказанием дать ему наилучшее воспитание, а чтоб он не догадался о причине сего предпочтения, дали ему в товарищи детей неважных лиц; с ним наравне обучались: Яков Александрович Дружинин, сын придворного камердинера; Фёдор Максимович Брискорн, сын придворного аптекаря; Григорий Иванович Вилламов, сын умершего инспектора классов Петровской школы; Христиан Иванович Миллер, сын портного; и Илья Карлович Вестман, не знаю чей сын. По окончании курса наук в школе, Государыня Екатерина II повелела поместить молодых людей в Иностранную коллегию, только одного из них, Дружинина, взяла секретарём при своей собственной комнате. Великий объявил, что желает служить во флоте, поступил, для окончания наук, в Морской кадетский корпус, был выпущен мичманом, получил чин лейтенанта и сбирался идти с капитаном Муловским в кругосветную экспедицию».
       Но далее Н. Греч сообщил, как уже говорилось выше: «Вдруг (в 1793 году) заболел и умер в Кронштадте». Тут только одна неточность – отчество «Иванович». Но это единственный случай. Во всех остальных упоминаниях о Симеоне он – «Афанасьевич». Да и в тайнописи значится «Когда Афанасьевичи молчат, Павловичи не разглашают?» На первый взгляд – загадочная фраза, но только на первый взгляд. В завершающих главах мы к ней вернёмся…
       Судя по значительному количеству конкретных упоминаний о нём, личность Симеона Великого вполне реальна.
      А у реальной личности должна быть и реальная родословная. Мы уже знаем, что его отцом являлся наследник российского престола великий князь Павел Петрович. Впрочем, если взглянуть пристальнее на его биографию и отвлечься от «лжи, о которой договорились историки», получается, что и отец Симеона незаконнорожденный?! А если копнуть глубже? Кто являлся настоящим отцом самой Императрицы Екатерины Великой, и кто был отцом её отца? Тут возникают коллизии достойные в некоторых моментах любовного, а в некоторых, даже детективного романа. Ну и, конечно, отметим, что замаливать в отшельничестве и старчестве пришлось Симеону Великому в лице Феодора Козьмича и своё «зло двойное», и грехи своих предков, поскольку по православным церковным традициям не только внебрачные связи, но и рождение от них детей является делом греховным.
        Остановимся вкратце на фактах из родословной. Начнём с деда Симеона Великого по отцовской линии, со знаменитого государственного деятеля золотого екатерининского века, Ивана Ивановича Бецкого.
        Жил в России на рубеже XVII – XVIII веков Иван Юрьевич Трубецкой, сын боярина Ивана Трубецкого и Ирины Васильевны Голицыной – сестры знаменитого фаворита царевны Софьи Алексеевны, Василия Васильевича Голицына… Первый его брак был недолгим. Овдовел Иван Юрьевич и вскоре обвенчался с новой избранницей – двадцатидвухлетней Ириной Григорьевной Нарышкиной, троюродной сестрой матери царя Петра, царицы Натальи Кирилловны.
       Всё бы хорошо, да грянула, как казалось, бесконечная по времени Северная война (1701-1721 годы). Вздумалось царю Петру крепость Нарву покорить, собрал полки да отправился в совершенно неподготовленный поход. А во главе почти всех войсковых формирований поставил любезных ему иноземцев. И потерпел жесточайшее поражение, в результате которого оказались в плену даже многие генералы, в основном, конечно, русские, ибо иноземные сразу перешли на сторону шведов.
       Генерал-майор Иван Трубецкой не бросил вверенную ему дивизию, полки которой встретили врага стойко, насколько стойко можно было встретить в первой неразберихи, не имея прикрытия с флангов, подвергаясь ударам хорошо подготовленных шведских частей.
      Пётр Михайлович Майков (1833-1916), который был мировым судьёй, чиновником II Отделения Собственной Е.И.В. Канцелярии, а следовательно владел информацией, так описывал действия дивизии Ивана Трубецкого:
       «После отъезда Петра I, Карл XII подошёл к Нарве и 19 ноября, не смотря на страшную метель, напал на осаждавших. Шведы кинулись на дивизию князя Трубецкого и менее чем в 4 часа вал и 10 орудий главной батареи были уже в их руках. Сражение окончилось поражением русских, причём шведы взяли в плен всю русскую артиллерию, большую часть войска, около 780 офицеров, а также генералов: Ив. Ив. Бутурлина, князя Якова Долгорукова, Артамона Михайловича Головина, Имеретинского царевича Александра и князя Ивана Юрьевича Трубецкого».
       Шведский плен, конечно, был далеко не столь жесток, как польский в двадцатые годы ХХ века, но свидетельства о нём в истории есть суровые. Да и по времени он казался, наверное, столько же бесконечным, как и сама война. Трубецкой, который был по отзыву жены британского консула Томаса Варда Леди Рондо «человеком со здравым смыслом… нрава мягкого и миролюбивого, учтив и обаятелен…», потому заслужил уважение своих противников. В конце концов, его даже поселили в Стокгольме. И там, в шведской столице, случилось что-то невероятное… По словам Василия Александровича Нащокина, он «прижил побочного сына, который и слывёт Иван Иванов сын Бецкой; он воспитан с преизрядным учением».
       Но каким же образом это могло случиться? Немало источников говорят о том, что плен был суров. Ещё более удивительно то, что матерью ребёнка назвали, среди прочих «претенденток» даже баронессу Вреде, мол, Трубецкой
«…уверил, что он вдов и от неё имел сына…»
      И в то же время, в ряде источников рассказывается о том, что из уважения к Трубецкому, было разрешено приехать к нему жене с двумя дочками. И вот что удивительно. Жена спокойно восприняла измену мужа, в результате которой у него теперь был сын. А ведь, по словам Петра Майкова, «подобные, незаконные рождения, являясь, по общепринятому воззрению, позором не только для отельного лица, но и всего семейства, обыкновенно тщательно скрываются и ни в каком случае не разглашаются». Он же «имел любовницу, сказывают благородную женщину».
       Да и жена Трубецкого, как писал Пётр Майков «не только не оскорбилась связью своего мужа с иноземною особою, но усыновила мальчика и не делала никакого различия между ним и собственными детьми».
         Удивительно? Ещё бы. Но есть, вполне вероятное объяснение. Приезд жены с дочерями был не случаен. Обрюхатил старшую дочь кто-то в России, а чтобы грех скрыть, помчались они с матерью к отцу в Швецию, в плен, а там и порешили, что это, якобы, он прижил себе сына с какой-то шведкой. Впрочем, всё это дело не меняет, и пусть тайна остаётся тайной. Уж больно супруга быстро приняла прижитого мужем сына. Так ведь не внук ли он ей? Ну что ж дочь-то наверняка от русского возлюбленного родила сына, так что Иван Иванович в этом случае и по отцу, и по матери русский. И ещё более точным является заявление Екатерины: «Пусть вытечет из меня вся немецкая кровь и останется только русская».
        Отец – Трубецкой. Сын – Бецкой, поскольку сын незаконнорожденный. Такая традиция сложилась в ту пору. Давали незаконнорожденным детям свою фамилию, но слегка усечённую – первый убирали. 
        Пётр Майков сообщил:
         «Бецкой остался в семействе своего отца (а скорее даже деда и бабушки – Н.Ш.) и получил первоначальное воспитание в его доме, наравне с прочими его детьми. Дети же князя Трубецкого – его дочери – получили воспитание хорошее». Более того, он был усыновлён княгиней Трубецкой.
       Потом, после домашней учёбы, направили в Копенгагенский кадетский корпус, по окончании которого началась стажировка в датской армии, где Иван Бецкой получил травму, исключившая возможность продолжения военной службы. В связи с этим обстоятельством его определили в Коллегию иностранных дел, и вскоре он попал в Париж, где служил секретарём русского посольства.
      В  Париже не только служба занимала его. В знаменитом словаре Брокгауза и Ефрона о Бецком сообщается:
      «Выйдя в отставку, он путешествовал по Европе и, между прочим, в Париже был представлен герцогине Ангальт-Цербстской – Иоганне- Елизавете (будущей матери будущей императрицы Екатерины II), которая и в то время, и впоследствии относилась к нему очень милостиво…»
        А потом он вдруг получил назначение состоять при отце, и выехал в Россию, и почти одновременно с ним столицу Франции покинула Иоганна Елизавета. Она спешно отправилась к себе на Родину, поскольку, как выяснилось впоследствии, к тому были веские причины.
         Знаменитый мемуарист и исследователь эпохи Николай Греч писал:
       «Немецкая принцесса происходила от русской крови. Принц Ангальт-Цербстский, был комендантом в Штеттине и жил с женой в разладе. Она проводила большую часть времени за границею, в забавах и развлечениях всякого рода. Во время пребывания в Париже, в 1728 г., сделался ей известным молодой человек, бывший при прусском посольстве, Иван Иванович Бецкой, сын пленника в Швеции князя Трубецкого, прекрасный собой, умный, образованный. Вскоре, по принятии его в число гостей княгини Ангальт-Цербстской, она отправилась к своему мужу в Штеттин и там 21 апреля 1729 г. разрешилась от бремени принцессою Софиею-Августою, в святом крещении Екатерина Алексеевна. Связь Бецкого с княгинею Ангальт-Цербстской была всем известна».
        Долгое время этой темы никто не касался ни в литературе, ни в кино. А вот не так давно Борис Алмазов в статье «Екатерина Великая – русская?» об Иоганне Елизавете сообщил следующее:
       «Её положение и жизнь были весьма незавидны. Собственно, если можно так выразиться, она принадлежала ко второсортной аристократии. Владения её супруга герцога Христиана Августа Ангальт-Цербст-Беренбургского, расположенное на клочке земли, некогда заселённого лужицкими славянами, нищенствовало. Иоганна Елизавета, происходившая из другого тоже обедневшего немецкого княжеского дома Голштейн-Готторпского (тоже нищего) всегда остро чувствовала свою бедность и своё положение приживалки при европейских дворах. В двусмысленном положении находился и Бецкой, который однако, в отличии от герцогини, в средствах стеснен не был.
        Иван Иванович был пригож, статен, блестяще образован, свободно говорил на нескольких европейских языках. Ощущая себя, безусловно, русским, он по воспитанию был совершенный европеец, да и в России к этому времени почти не жил. Но как это свойственно эмигрантам, вообще людям, долго живущим вне Родины, он был горячим патриотом, видя Россию в некотором ореоле собственных мечтаний. Русский без России, незаконнорожденный княжеский сын и безвестная немецкая аристократка, понимавшая свою роль марионетки в большой политике. Не исключено, что «встретились два одиночества…».
       Борис Алмазов сделал и ещё одно удивительное заявления…
       «В начале 1729 года Ивана Бецкого срочно отзывают в Россию из Парижа, а 4 марта 1729 года у Иоганны Елизаветы родилась девочка, получившая при крещении имя Софья-Фредерика – Августа».
       Удивительно заявление из-за указанной даты – 4 марта 1729 года!
      Почему 4 марта? Ведь всем известно, что София-Фредерика-Ангальт-Цербстская – будущая Императрица Екатерина Великая – родилась не 4 марта, а 21 апреля того же, 1729 года.
        Заявление, высказанное в статье «Золотой век» императрицы Екатерины II таит в себе множество тайн и загадок… Однако, пожалуй, главное – это тайна происхождения самой «Северной Семирамиды»… при каких обстоятельствах появилась на свет София-Фредерика-Августа, принцесса Ангальт-Цербстская, ставшая впоследствии Российской Императрицей. «Как при каких?» – спросит читатель, знающий из курса истории, что Екатерина II родилась 21 апреля 1729 года в семье наследного принца Ангальт-Цербстского герцогства Христиана-Августа и его супруги Иоганны-Елизаветы. Да, всё так: только малость не так!.. Когда София-Фредерика-Августа стала российской великой княгиней, немецкие историки перерыли все штеттинские архивы в поисках материалов о жизни её родителей в этом городе и не нашли ничего, даже метрических записей о рождении Ангальт-Цербстской принцессы. При немецком «орднунге» (порядке) такого не может быть, потому что не может быть никогда! Однако все материалы просто-напросто исчезли. Единственной причиной этого исчезновения историки посчитали тайну рождения принцессы и были правы…»
        С какой целью изымаются те или иные документы, касающиеся времени рождения младенцев, рода не простого? Ответ ясен – скрыть истинную дату рождения.
       В 1744-м, вновь встретился со своей «парижской любовью» принцессой Иоганной Елизаветой Гольштейн-Готторпской. Она привезла в Россию дочь Софию-Фредерику Ангальт-Цербстскую.
        Екатерина II впоследствии рассказала в своих записках, что её мать Иоганна Елизавета «очень близко привязалась к супругам Гессен-Гомбургским и ещё более – к камергеру Бецкому».
       И далее можно привести много удивительных фактов о, мягко говоря, нестандартном отношении Императрицы Екатерины Великой к своему подданному Ивану Ивановичу Бецкому.
        Борис Алмазов в материале «Екатерина Великая – русская?» рассказал:
         «Возвращаясь из Москвы в Петербург, после коронации, И.И. Бецкой ехал в третьей за государями карете – знак, говорящий о положении ближайшем к престолу».
        Здесь автор не указывает, после какой коронации, хотя из текста можно понять, что он имеет в виду коронацию Петра Третьего. Но в других материалах говорится прямо: после коронации Петра Третьего. И опять же уточнено – «в третьей за государями карете». Но ведь Пётр Третий так и не успел короноваться. Тут авторы явно напутали. Вернее, напутал кто-то один, а остальные добросовестно переписали. Скорее всего, имеется в виду коронация самой Екатерины II, которая прошла с большим размахом осенью 1762 года.
       А далее было замечено, что, нарушая твёрдый этикет того времени, Иван Иванович подписывал свои письма и бумаги не «Ваш верноподданный», или «слуга», или «раб», а просто: «Вашего Императорского Величества Иван Бецкой».
        В 1772 году в честь него была выбита настольная медаль, на которой изображён портрет самого Бецкого с орденом Св. Андрея Первозванного на груди и сделана надпись: «Иванъ Ивановичъ Бецкой». Это на лицевой стороне. А на обороте изображены два ребёнка, которые, стоя на пьедестале у пирамидального обелиска, держали овальный щит с вензелем Ивана Ивановича. Там же, у обелиска, было выбито аллегорическое изображение России – женщина с двумя детьми, рядом с которой – аист и слон. Аист – символ заботы и милосердия, ну а слон – доброты и широты души. На втором плане оборотной стороны медали помещено изображение фасада Московского Воспитательного Дома  с надписью: «За любовь къ Отечеству». И ниже: «Отъ Сената 20 ноября 1772 Года».
       Разумеется, Бецкой заслужил награду, но случаев, когда подобные медали выбивались кому-либо при жизни, до того времени не встречались 
. У Ивана Ивановича Бецкого была незаконнорожденная дочь Анастасия Ивановна. Фамилию ей дали – Соколова. И, видимо, не случайно. Когда Екатерина жаловала её в свои камер-фрейлины, рядом с нею был Григорий Орлов. Ну а сестра, пусть сестра будет роду соколиного – Соколова?
      Анастасия Соколова была выдана замуж за Осипа Дерибаса, о котором ещё будет повод поговорить на последующих страницах. А пока хотелось бы обратить внимание на такой факт. Было это в 1779 году. Императрице Екатерине доложили, что у Анастасии Дерибас начались предродовые схватки, и она собралась к ней столь стремительно, что ей даже не успели подать к подъезду императорский выезд. Не долго думая Государыня отправилась в путь на первой попавшейся на глаза карете. Успела вовремя и приняла роды, как простая повивальная бабка.
       Можно ещё добавить, что Государыня крестила обеих дочерей Анастасии – внучек Ивана Ивановича Бецкого, ну и своих племянниц.
       Русский историк-археолог и библиограф Пётр Бартенев писал об этих посещениях следующее:
        «У Бецкого был секретарём швед Марко Иванович Хозиков… он один мог оставаться при Бецком в то время, когда посещала его Екатерина, и у внуков Хозикова сохранилось вполне определённое семейное предание, что входя в комнату к Ивану Ивановичу, Государыня целовала у него руку».
       По словам Бартенева, однажды Екатерина во время назначенного ей врачами кровопускания заявила:
       «Пусть из меня вытечет вся немецкая кровь и останется одна русская».
       Это ли не намёк на то, что отцом её был русский и пусть незаконнорожденный, но сын русского князя, род которого восходил к Рюриковичам, причём, даже если Иван Бецкой был сыном его дочери, а его внуком, мало что меняет…
        Я сообщил лишь некоторые факты. Подробнее об отцовстве Бецкого можно прочитать в моей книге серии «Любовные драмы», выходящей в Издательстве «Вече», «Орлы Екатерины в любви и сражениях».
       Итак, Императрица Екатерина Великая, как видим, являлась дочерью Ивана Ивановича Бецкого. Но чей же сын Павел Первый?
               Чьим сыном был отец Симеона Великого?

       Планы Елизаветы Петровны относительно наследника престола натолкнулись на совершенно неожиданное препятствие, связанное с состоянием здоровья Великого Князя, и как окончательно стало ясно, неспособностью его иметь детей.
       Екатерина Вторая в «Чистосердечной исповеди», адресованной Г.А. Потёмкину, коснулась этого вопроса. Дело в том, что с момента бракосочетания, то есть с 21 августа 1745 года, Елизавета Петровна безуспешно прождала 9 лет, когда же молодая чета подарит наследника. Увы… Всё было тщетно.
       Екатерина Алексеевна вспоминала в 1774 году:
        «Мария Чоглокова, видя что через девять лет обстоятельства остались те же каковы были до свадьбы, и быв от покойной Государыни часто бранена, что не старается их переменить, не нашла иного к тому способа, как обеим сторонам сделать предложение, чтобы выбрали по своей воле из тех, кои она на мысли имела; с одной стороны выбрали вдову Грот.., а с другой Сергея Салтыкова и сего более по видимой его склонности и по уговору мамы, которую в том наставляла великая нужда и надобность».
       «Чистосердечная исповедь» адресована избраннику, и потому Екатерина II деликатно, намёками касается щекотливого вопроса. В основном тексте «Записок…» она говорит о предложениях и советах, делаемых ей, более прямо и откровенно.
       Что означало выражение «по видимой его склонности»? Ответ можно найти в воспоминаниях, где Екатерина II подробно рассказывает о первом объяснении и о своём отношении к Салтыкову. Трудно сказать, почему клеветники всех мастей игнорируют то, что говорит сама Императрица, язык повествования которой значительно превосходит по всем литературным параметрам то, что вымучивают из себя многочисленные щелкопёры. Какая нужда изощряться в словесной эквилибристике, если обо всём достаточно ярко и внятно писала сама Екатерина II?
       Справедливее обратиться к сказанному ею самой. Вот как повествовала Государыня о первом своём объяснении с человеком, которому судьба определила оставить заметный след в летописи Отечества Российского:
        «Во время одного из… концертов Сергей Салтыков дал мне понять, какая была причина его частых посещений. Я не сразу ему ответила; когда он снова стал говорить со мной о том же, я спросила его: на что же он надеется? Тогда он стал рисовать мне столь же пленительную, сколь полную страсти картину счастья, на какое он рассчитывал; я ему сказала:
       – А ваша жена, на которой вы женились по страсти два года назад, в которую вы, говорят, влюблены и которая любит вас до безумия, – что она об этом скажет?
       Тогда он стал мне говорить, что не всё то золото, что блестит, и что он дорого расплачивается за миг ослепления.
       Я приняла все меры, чтобы заставить его переменить эти мысли; я простодушно думала, что мне это удастся; мне было его жаль. К несчастью, я продолжала его слушать. Он был прекрасен, как день, и, конечно, никто не мог с ним сравняться ни при большом дворе, ни тем более при нашем. У него не было недостатка ни в уме, ни в том складе познаний, манер и приёмов, какой дают большой свет и особенно Двор. Ему было 26 лет; вообще и по рождению, и по многим другим качествам это был кавалер выдающийся».
       А рядом – совершенно иной экземпляр – грубый, необразованный, косноязычный, так и не освоивший в должной степени русского языка, но научившийся бранным словам. Да к тому же ещё волочившийся за всеми женщинами подряд, которые принимали волокитство только благодаря титулу волокитчика, да из желания насолить Великой Княгине Екатерине Алексеевне, к которой испытывали жгучую зависть.
       Но Екатерина вовсе не была такой, какою её постоянно стремятся выставить книжные знатоки тайн чужих постелей, то бишь «сплетники, – по меткому определению княгини Ливен, –  хуже старой бабы».
       Если Екатерина и обращала внимание на ухаживания, то, как сама искренне восклицала: «Бог видит, что не от распутства, к которой никакой склонности не имею».
       И ухаживаниям Салтыкова она сопротивлялась долго, вовсе не подозревая, что отчасти они вызваны не только его несомненным к ней чувством, но и настоятельными рекомендациями Марьи Чоглоковой, ответственной за рождение наследника.
       «Я не поддавалась всю весну и часть лета, – читаем далее в «Записках», – я видала его почти каждый день; я не меняла вовсе своего обращения с ним, была такая же, как всегда и со всеми; я видела его только в присутствии двора или некоторой его части. Как-то раз я ему сказала, чтобы отделаться, что он не туда обращается, и прибавила:
       – Почему  вы знаете, может быть, моё сердце занято в другом месте?
       Эти слова не отбили у него охоту, а наоборот, я заметила, что преследования его стали ещё жарче. При всём этом, о милом супруге и речи не было, ибо это было дело известное и знакомое, что он не любезен даже с теми, в кого влюблён, а влюблён он был постоянно и ухаживал, так сказать, за всеми женщинами; только та, которая носила имя его жены, была исключена из его внимания».
       Между тем, Сергей Салтыков всё более сближался с Чоглоковыми, явно по интересам обоюдным. Елизавета Петровна, обеспокоенная судьбой России, искала путь добиться рождения наследника престола любым способом, пусть даже и путём привлечения к этому тонкому делу посторонних лиц. Именно Чоглоковы создавали условия для более короткого сближения Екатерины с Сергеем Салтыковым, чтобы тот мог сделать то, на что неспособен Пётр Фёдорович.
       Но помехой, как это не будет звучать неожиданно для иного читателя, привыкшего к извращённой информации по этому поводу, помехой было именно то, что сама Екатерина «к распутству никакой склонности не имела». И её лёгкий флирт с Салтыковым не давал желаемых результатов. И в то же время ни Государыня, ни Чоглоковы не опустились до того, чтобы напрямую повелеть Екатерине вступить с Сергеем Салтыковым в близкие отношения. Всех тонкостей того, что происходило у Петра с вдовой Грот, Екатерина не знала, но явно было одно – там ничего не получалось.
       Сведения об ухаживании Салтыкова за Екатериной дошли до Императрицы, о чём стало известно и самой Екатерине. Но опасения Великой Княгини оказались напрасны – упрёков она не услышала.
       Время шло, а наследника не было, и тогда Чоглокова вынуждена была перейти в наступление. Многое открывает в тайне рождения наследника то, что рассказала Екатерина в своих записках далее:
      «Между тем Чоглокова, вечно занятая своими излюбленными заботами о престолонаследии, однажды отвела меня в сторону и сказала:
       – Послушайте, я должна поговорить с вами очень серьёзно.
       Я, понятно, вся обратилась в слух; она с обычной своей манерой начала длинным разглагольствованием о привязанности своей к мужу, о своём благоразумии, о том, что нужно и чего не нужно для взаимной любви и для облегчения или отягощения уз супруга или супруги, а затем свернула на заявление, что бывают иногда положения высшего порядка, которые вынуждают делать исключения из правила.
       Я дала ей высказать всё, что она хотела, не прерывая, и вовсе не ведая, куда она клонит, несколько изумлённая, и не зная, была ли это ловушка, которую она мне ставит, или она говорит искренно. Пока я внутренне так размышляла, она мне сказала:
       – Вы увидите, как я люблю своё Отечество и насколько я искренна; я не сомневаюсь, чтобы вы кому-нибудь не отдали предпочтения: представляю вам выбрать между Сергеем Салтыковым и Львом Нарышкиным. Если не ошибаюсь, то последний.
       На что я воскликнула:
       – Нет, нет, отнюдь нет.
       Тогда она мне сказала:
       – Ну, если это не он, так другой, наверно.
      На это я не возразила ни слова, и она продолжала:
       – Вы увидите, что помехой вам буду не я.
       Я притворилась наивной настолько, что она меня много раз бранила за это как в городе, так и в деревне, куда мы отправились после пасхи».
       По поведению Чоглоковой Екатерина не могла не понять, что всё идёт от Императрицы и что кандидаты в отцы наследника уже обсуждены, но выбор оставался за нею самой…
       Владислав Ходасевич, собиравшийся писать большую книгу об Императоре Павле I, а потому скрупулёзно исследовавший и вопрос его появления на свет, отметил:
      «Бездетность брака сердила и волновала Императрицу Елизавету Петровну. Недовольная и огорчённая поведением своего племянника, выказывающего все признаки если не сумасшествия, то, во всяком случае, крайнего слабоумия, Императрица была права, мечтая о передаче престола не непосредственно Петру Фёдоровичу, а будущему его сыну. Неограниченная власть и отсутствие точного закона о престолонаследии давали ей возможность со временем отстранить не оправдавшего её надежд племянника и объявить наследником ребёнка, который бы должен родиться от его брака».
       Комментируя же описанный в «Записках Екатерины II» разговор с Марьей Чоглоковой, он сделал справедливый вывод:
        «Вряд ли заботливая Чоглокова действовала за свой страх. С большой вероятностью можно предположить, что между нею и Императрицей состоялось совещание, на котором решено было не замечать любовного увлечения молодой Великой Княгини и об этом решении довести до её сведения. Таким образом, у Екатерины были развязаны руки. Теперь она уже могла почти без всякого риска отдаться чувству, постепенно завладевшему ею. Этим чувством была любовь к молодому, изящному и решительному придворному Сергею Салтыкову. Ободрённая намёками Чоглоковой, а может быть и самой Императрицей, Екатерина окончательно перестала противиться его домогательствам. Осенью 1753 года роман перешёл в связь, а через год после того, 20 сентября 1754 года Екатерина родила ребёнка, наречённого Павлом. Это и был будущий Император».
       Но теперь предстояло спрятать концы в воду. Ни сама Императрица, ни Великая Княгиня не были заинтересованы в огласке. К тому же, огласка могла поколебать и так ещё не слишком прочный трон, расшатанный весьма частыми в первой половине XVIII века дворцовыми переворотами.
      То, что в официальной истории не осталось и намёка на отцовство Салтыкова, вполне понятно – это противоречило интересам Двора.
       Владислав Ходасевич, внимательно изучавший биографию Павла I, не мог обойти стороной его происхождение. Он проанализировал всё то, что было известно о способностях Петра Фёдоровича, и выяснил, что с помощью некоего Брессана, камер-лакея Петра Фёдорович в Ораниенбауме отыскали «хорошенькую вдову г-жу Грот, согласившуюся «испытать» Великого Князя». Об этой вдове Грот Императрица упоминала в «Чистосердечной исповеди», написанной ею 21 февраля 1774 года и адресованной Григорию Александровичу Потёмкину.
        Пётр Фёдорович испытания не выдержал. Но надо было каким-то образом доказать обществу способности Великого Князя к деторождению, ведь Двор уже заговорил о романе Сергея Салтыкова и Великой Княгини Екатерины. Лучший способ бороться со слухами – распустить другие слухи. В распускании слухов принял участие и Сергей Салтыков, который, сумев втереться в доверие к Великому Князю, уговорил обратиться к врачам, которых сам и предложил, поскольку их задача была, если не вылечить, то, по крайней мере, объявить об излечении и хотя бы в глазах общества «сделать его настоящим мужем Екатерины».
       Обращение к врачам не привело к излечению, и спустя три года, когда Екатерина родила дочь Анну, Пётр Фёдорович заявил в кругу близких ему друзей, что Бог знает, откуда берутся беременности у его жены, что он совершенно не причём и не знает, должен ли принимать на свой счёт рождающихся детей. Разве это не является ещё одним доказательством того, что Павел Петрович не его сын?!
       Владислав Ходасевич писал:
       «Салтыков не только считал себя отцом ребёнка, но и позволял себе впоследствии намекать на это при иностранных дворах».
        В «Чистосердечной исповеди» Екатерина II сообщила: «По прошествии двух лет Сергея Салтыкова послали посланником, ибо он себя нескромно вёл, а Марья Чоглокова у Большого Двора уже не была в силе его удержать».    
       Он был отправлен в Швецию и Саксонию с известием о рождении наследника Павла.
       В своих «Записках» Императрица упомянула об этом посольстве:
       «Я узнала, что поведение Сергея Салтыкова было очень нескромно и в Швеции, и в Дрездене, и в той и в другой стране он, кроме того, ухаживал за всеми женщинами, которых встречал».
        Кроме чего? Императрица не указала, но, скорее всего, ей не нравились его намёки на то, что он является отцом Павла. Тем более это было правдой. А такая правда представляла собой большую опасность. Получалось, что наследник престола незаконнорожденные и не имеет права на престол, а, следовательно, такого права не будет иметь и его потомство….
       А потомство не заставило себя долго ждать.

       Так кто же мать Симеона – Ушакова, Чарторыжская или Разумовская?

       Геннадий Станиславович Гриневич в книге «Тайна императора Александра Первого», что первый сын Павла Петровича родился от Софьи Чарторыжской. И назвали его, как уже говорилось выше, Симеоном Афанасьевичем Великим.
       А вот в интернете выложены сообщения, в которых говорится о рождении внебрачного сына от графини Софьи Степановны Разумовской в одних материалах, и от фрейлины Софьи Ушаковой – в других. Причём, сын в первом случае назван Симеоном, а во втором – Семёном. Почему же разные матери? Конечно, всё возможно в таких деликатных вопросах. Могла быть ошибка, могла быть в каком-то случае сплетня.
       Оказалось, что ларчик открывается просто: Софья Ушакова была замужем в первом браке за Михаилом Петровичем Черторыжским (1736-1771), а после его смерти она вышла за Петра Кирилловича Разумовского (1751-1823). Кстати, из-за этой женитьбы на вдове у Петра Кирилловича была настолько сильная ссора с отцом, Кириллом Григорьевичем Разумовским, братом тайного супруга Императрицы Елизаветы Петровны, Алексея Григорьевича Разумовского, что они даже перестали общаться. Только ли вдовство невесты послужило причиной? А может быть как раз то, что Кирилл Григорьевич не мог не знать о романе Софьи Степановны с великим князем Павлом Петровичем и незаконнорожденном сыне, которого, впрочем, Императрица Екатерина сразу забрала у матери и держала до определения в Морской кадетский корпус при дворце.
       Лишь соединяя в единое целое данные из разных источников, можно приблизиться к истине…
       И всё же начать повествование о потомстве Павла Петровича, думается, надо со старшего, пусть внебрачного, сына Павла Петровича и старшего внука Императрицы Екатерины Великой Симеона Афанасьевича Великого.               
        Его рождение, его жизнь, его дворцовые и любовные драмы и приключения, оставили заметный, хоть и таинственный след в истории России и Русского Самодержавия.
        Итак, коротко о появлении на свет. Мать Симеона, Софья Степановна, была дочерью учёного-литератора Ушакова Степана Фёдоровича, автора книг по сельскому хозяйству «О плодородии озимого хлеба» и «О дерновой кровле» и книги «Труды Вольного экономического общества». Крупнейший поэт XVIII века
        Знаменитый поэт XVIII века Александр Петрович Сумароков (1717-1777) написал на его кончину стихотворение… «Ко Степану Фёдоровичу Ушакову», в котором были такие строки…

(…)
О мой любезный граф! Ты весь свой прожил век,
Как должен проживать честнейший человек.
Любимцы царские, в иных пределах света,
Пред Вышним предстают нередко без ответа.
О тайные судьбы! Сего уж мужа нет.

      И далее противопоставил его людям недостойным…

А сей умерший муж тиранством не был страстен
И сильной наглости нимало не причастен,
С презрением смотря, когда ему кто льстил,
И собственной своей досады он не мстил,
Степенью высоты вовек не величался
И добродетелью единой отличался.
Екатериною он был за то храним,
И милости ея до гроба были с ним.
Не требовал ему никто от Бога мести,
Никто б его, никто не прикоснулся чести….

        Ушаков служил в царствование Императрицы Екатерины Великой Санкт-Петербургским губернатором и сенатором. Мать Софьи Степановны, Анна Семёновна, в первом браке была замужем за Иваном Петровичем Бутурлиным. С нею связано любовное приключение, которое общество осудило. Встретив Степана Ушакова, Анна Семёновна увлеклась им и бросила мужа.
        Так что Софья, по словам современника, родилась от «любодейственного» брака. Да и сама оказалась дамой весьма весёлого нрава. Тем не менее, сын знаменитого вельможи всесильного гетмана Разумовского женился на ней вопреки воли отца, несмотря на то, что был моложе неё на пять лет.
       Так ведь она была старше не только будущего мужа, но и своего державного любовника. Как известно, Павел Петрович родился 20 сентября 1754 года, а Софья – 11 сентября 1746 года. Разница ровно 8 лет!
       Роман начался после смерти первого мужа Софьи Степановны, генерал-майора Михаила Петровича Черторыжского, в прошлом флигель-адъютанта Петра III, то овдовела она в двадцать пять лет, когда великому князю было всего семнадцать. Брак был бездетен, поскольку генерал Чарторыжский страдал чахоткой.
       Злые языки тут же пустили слух, что роман этот задумала Императрица Екатерина с целью проверки способности Павла Петровича иметь детей, поскольку, мол, у отца его, Петра Фёдоровича, были с данным вопросом проблемы. Ну а Павел Петрович оказался слаб здоровьем. Такие заявления ни в какие ворота не лезут, поскольку, уже давно доказано, что к рождению Павла великий князь Пётр Фёдорович (будущий император Пётр III) отношения не имел. Это он, кстати, сам признавал. Отцом Павла был камергер граф Сергей Васильевич Салтыков, вполне здоровый во всех отношениях человек.
        Ну и, кроме того, добросовестные современники, в частности, учитель Павла Семён Порошин, оставили свидетельства, полностью опровергающие миф о нездоровье наследника престола. Во всяком случае, до 1783 года, когда была сделана слугами тёмных сил попытка отравить наследника престола, никаких проблем со здоровьем не случалось, и предполагать их Императрице не было ни малейших причин.
         Другое дело, что интерес к женщинам, который проявлял Павел Петрович с детства, как всякий нормальный, здоровый отрок, не только не пресекался, но в какой-то мере поощрялся. Но здесь нет ничего особенного. Разве мы своим сыновьям запрещаем думать о сверстницах, разве пресекаем знакомство?
      Кстати, самый первый, ещё, конечно, платонический роман, у Павла случился с дочерью той самой Марьи Чоглоковой, которую упоминала в своих воспоминаниях Екатерина Великая, рассказывая о том, как её деликатно, но настоятельно рекомендовали выбрать отца будущего наследника престола.

                «Какоф молодец! И точь-в-точь!»

       Итак, подведём итог.
       Разночтение в фамилиях «метрессы», как её мягко именуют, Софьи, только запутывают читателей. И тут, мне кажется, ближе к истине фамилия, которую назвал Г.С. Гриневич – Чарторыжская. Судите сами, встретилась она с Павлом Петровичем уже не как девица Ушакова. Слишком несуразной выглядела бы встреча с десятилетним Павлом до её замужества. Но и будучи уже Разумовской, то есть во втором браке, который и так сопровождался скандалом, была бы, мягко говоря, неразумной. А потому роман, как и предположил Гриневич, произошёл, скорее всего, после того как Софья Степановна овдовела.
       Вполне естественно второй раз она выходила замуж уже после того, как родила Симеона, и его забрала у неё Императрица. Пётр Кириллович Разумовский мог вполне знать, что было у неё до знакомства с ним, и принимал решение о женитьбе уже с учётом этих знаний. То есть, роман с великим князем у Софьи был, когда она ещё оставалась Чарторыжской – вдовой Чарторыжского. Когда же стала Разумовской, подобный роман был невозможен. Да и Кирилл Григорьевич Разумовский был возмущён самим решением сына, а не тем, что уже в браке он оказался обманутым женой.
      Вполне объяснимо и согласие Софьи отказаться от сына – она предпочла замужество воспитанию ребёнка.
        Ну а Симеон со столь бурных событий начал своё столь сложное и порой исполненное тайн шествие по жизни.
       Мальчик рос, получал отменное образование.
       Кстати, знаменитый Николай Греч, русский писатель, издатель и мемуарист, рассказал о нём, как уже упоминалось, в книге «Записки о моей жизни»:
       «Перед вступлением в первый брак императора Павла дали ему для посвящения его в таинства Гименея какую-то деву. Ученик показал успехи, и учительница обрюхатела. Родился сын. Его, не знаю почему, прозвали Семеном Ивановичем Великим и воспитали рачительно».
         То есть Греч тоже полагал, что роман, в результате которого появился сын, был до женитьбы Павла Петровича.
         Ну а далее у Греча неточность: «Вдруг (в 1793 году) заболел и умер в Кронштадте». В «Записках Храповицкого» сказано: «Получено известие о смерти Сенюшки Великого». Ну и затем незначащие подробности: «Когда он был ещё в Петровской школе, напечатан был перевод его с немецким подлинником, под заглавием: «Обидаг, восточная повесть, переведённая Семеном Великим, прилежным к наукам юношею». Андрей Андреевич Жандр в детстве своём видал Великого в Кронштадте, где тот катал ребёнка на шлюпке, сидя у руля…».
       Постараемся уточнить некоторые моменты. Известно, что в петровскую определили в 1780 году. Школа была закрытого типа, и действительно давала «наилучшее воспитание». После окончания школы Симеону был пожалован чин сержанта лейб-гвардии Измайловского полка. Затем последовала учёба в Морском кадетском корпусе, который окончил в 1789 году. Этот корпус был создан в декабре 1752 года по инициативе вице-адмирала Воина Яковлевича Римского-Корсакова, основателя славной морской династии. Один из представителей династии, вице-адмирал Николай Петрович Римский-Корсаков (1793-1848) был директором Морского кадетского корпуса. Кстати, знаменитый русский композитор Н.А. Римский-Корсаков был его правнуком. Морской кадетский корпус создавался, как особое военно-учебное заведение, по образу и подобию Сухопутного шляхетского корпуса.
       Воин Яковлевич предложил сохранить в нём некоторые элементы высшего образования. Императрица Елизавета Петровна согласилась с этим предложением, и корпус 15 декабря 1752 года начал свою работу с набора 360 учащихся. Он получил название «Морской кадетский шляхетский корпус». Существовавшие до его создания Навигацкая школа и Гардемаринская рота были упразднены. Слово «шляхетский» в названии корпуса указывало, что он создан для обучения и воспитания дворянских детей. Разместился корпус в доме, который прежде принадлежал знаменитому Миниху.
         Наверное, многим полюбился замечательный фильм «Гардемарины, вперёд», посвящённый Елизаветинскому царствованию. Так вот воспитанники Морского кадетского шляхетского корпуса первого выпускного класса именовались гардемаринами, а второго и третьего – кадетами.
        В 1762 году вступившая на престол Екатерины Великая слово «шляхетский», как нерусское, а польского происхождения, из наименования и Сухопутного кадетского и Морского кадетского корпусов повелела убрать.      
       В 1771, за год до рождения Симеона Великого здание корпуса сгорело, и он был переведён в Кронштадт, где занял здание Итальянского дворца. Именно там и учился Симеон Великий. В Петербург корпус вернулся в конце 1796 года по приказу Императора Павла I, который, как известно, имел чин генерал-адмирала.
      Столь подробно я останавливаюсь на повествовании о кадетском корпусе не случайно. Дело в том, что кадетская школа (называю в общем плане) на протяжении долгих лет была лучшей в России. А сделана она была таковой не без содействия самой Императрицы и её надёжного и деятельного помощника в деле образования и воспитания в России Ивана Ивановича Бецкого – её кровного отца.
       Впрочем, у нас ещё будет серьёзный повод поговорить о кадетском образовании и воспитании в следующей главе, поскольку о том, как поступал в корпус и учился в нём следующий основной герой нашего повествования, Алексей Андреевич Аракчеев, сохранилось гораздо больше данных, нежели об учёбе и кадетской жизни Симеона Великого.
       А пока завершим рассказ о том, что ещё произошло до того часа когда пересеклись жизненные пути Симеона Великого и Алексея Аракчеева, а затем и судьбы Симеона и великого князя Александра…
       После окончания кадетского корпуса в 1789 году Симеон получил назначение на корабль «Не тронь меня», которым командовал капитан Травакин. В это время уже год гремела русско-шведская война (1788-1790 гг).
       Сергей Перевезенцев и Вячеслав Волков рассказывают о её начале:   
       «Шведский король Густав III потребовал от России вернуть бывшие владения Швеции в Прибалтике и Южной Финляндии. Требование шведского короля поддержали Великобритания, Пруссия и Голландия. Поводом к началу военных действий стал неподобающий, по мнению Густава III, салют, отданный шведской эскадре русскими кораблями. Швеция напала на Россию в то время, когда лучшие русские войска находились на юге, где в самом разгаре была русско-турецкая война 1787-1791 гг..   
Военные действия начались 21 июня 1788 г., после внезапного перехода шведской армии под командование самого короля Густава III (36 тыс. чел.) русской границы. Противник осадил крепость Нейшлот, которую обороняли русские войска под командованием генерал-аншефа В.П. Мусина-Пушкина (около 19 тыс. чел). Несмотря на численное превосходство шведов, они так и не смогли овладеть Нейшлотом и в августе 1788 г. были вынуждены отступить на свою территорию. В дальнейшем военные действия велись в основном на море».
       В морских сражениях и принял участие новоиспечённый морской офицер Симеон Великий.  Шведы, вооружённые и оснащённые Англией, имели двойное численное превосходство. Одною из задач они ставили разоружение Русской эскадры под командованием С.К. Грейга. Однако русские моряки нанесли неприятелю поражение в Гогландском морском сражении 1788 года. Затем, в 1799 году шведов разбил адмирал Павел Васильевич Чичагов в Роченсальмском (1799 г.) и Красногорском (1790 г.) морских сражениях. В мае 1790 года Русский флот нанёс неприятелю самое ощутимое поражение у Ревеля и Красной Горки, заблокировав шведский флот в Выборгской бухте. Шведам удалось вырваться из блокады с большим трудом и ощутимыми потерями. После Выборгского сражения Швеция была уже не в состоянии воевать с Россией и запросила пощады. 3 августа был заключён Версальский мирный договор, по которому довоенные границы сохранены.
        В ту пору существовала традиция направлять с победными реляциями в столицу наиболее отличившихся офицеров или офицеров, которых командованию выгодно было направить в столицу. После Красногорского морского сражения Семёна Великого отправили в Петербург с реляцией об одержанной победе. Прошло десять лет после того, как Симеон был отдан в Петропавловскую школу. С тех пор Императрица-бабушка его не видела.
        И вот молодой офицер предстал перед ней, как отличившийся в сражении. Императрица уважала мужественных и храбрых воинов. Она часто повторяла: «Если бы я была мужчиной, смерть в бою не позволила бы мне дожить до капитанского чина». Екатерина Великая пожаловала внуку чин капитан-лейтенанта, но главное она обратила внимание, что поразительное сходство его с любимым законнорожденным внуком Александром, заметное и прежде, ещё более усилилось. Говорят, она даже воскликнула:
        – Какофф молодец! И точь-в-точь!..

        Конечно, Екатерина имела в виду своего любимца Александра, на которого был так похож Симеон. И в этом нет ничего удивительного: ведь они – дети одного отца».
       Здесь нужно добавить, что в истории известны случаи, когда дети в династии Романовых бывали похоже друг на друга как две капли воды. И такое происходило не случайно, поскольку оказывало влияние на происходящие события. Впрочем, в двух словах об этом не расскажешь.

                После «учёбы» в Англии «стал близорук и туг на левое ухо»

       Гриневич сообщает далее, что «в качестве поощрения за отличную службу Симеон… в числе других отличившихся офицеров отправлен в Англию на учёбу». То есть оказался в рассаднике зла, где его и прибрали к рукам те, кто хотел нанести очередной удар Русской Правящей династии. Ведь впоследствии устранение Павла Петровича было организовано именно Англией и на английские деньги. В Англии была проведена соответствующая обработка.
        Ведь устранение Павла Петровича было организовано именно Англией и на английские деньги. В Англии была проведена соответствующая обработка внебрачного сына Павла Петровича. Затем, как указывает Г.С. Гриневич Симеон «Из Англии на судне «Vanguard» он отправился в кругосветное плавание. А вскоре в Петербург пришло известие, зафиксированное в документе, хранящемся в архивах Морского ведомства: Семён Афанасьевич Великий скончался 13 августа 1794 года в Вест-Индии на Альтийских островах от тропической лихорадки.
         Но… История умалчивает, что же на самом деле произошло в том путешествии. Известно лишь, что в Россию было направлено известие о смерти. Но это сообщение оказалось вымышленным, хотя следы серьёзной болезни у Симеона Афанасьевича остались на всю жизнь. Эти остаточные явления недуга были характерны для правящего в России с 1801 по 1825 год Императора.
       Вероятнее всего, его, тяжело больного, посчитав безнадёжным, списали на берег. «Vanguard» ушёл по намеченному маршруту, а Симеон, оставленный умирать, вопреки всему выжил. Болезнь не прошла бесследно. Симеон частично потерял зрение и слух: стал близорук и туг на левое ухо».
       А между тем, кто замыслил это направление в Англию, зная об удивительном сходстве, уже замыслили своё чёрное дело, о котором пойдёт речь в последующих главах.
       Пока же обратимся к книге Андрея Лазарчука и Михаила Успенского «Посмотри в глаза чудовищ»:
       «Официально мичман Семён Великий считался пропавшим без вести в тысяча восьмисотом году в районе Антильских островов во время страшного шторма. Шторм там действительно был, но сам Великий находился к тому времени уже совсем в другом месте… Долгие годы он провёл в учениках, а затем и помощниках у знаменитого у знаменитого унгана ле Пелетье на острове Гаити (собственно, именно поэтому он впоследствии и пошёл по медицинской части) и в деле унгана весьма преуспел; и именно там на него обратил внимание знаменитый некроном барон Рудольф фон Зеботтендорф (вошедший в гаитянский инфернальный фольклор под несколько искажённым именем Барон Суббота), сдружился с ним, вывез его в Европу и представил нужным людям. Семён Павлович сравнительно быстро разобрался в положении вещей, послал всяческих рыцарей и розенкрейцеров в известном всякому русскому человеку направлении – и стал искать свой особый путь. В этих поисках он неизбежно наткнулся на Якова Вилимовича, поскольку все дороги в те годы вели в Пятый Рим».
       Ну что же, ещё одна версия. В ней нам интересно то, что автору указывает на тайную цель поездки Симеона, сына наследника престола Павла Петровича в гнездо тёмных сил Запада. Ну и, конечно, важно ещё одно обстоятельство – авторы тоже не верят в гибель Симеона Великого. Ну а то, что не все данные совпадают с названными выше, вполне нормально. Авторам, когда они создавали книгу, вряд ли было известно уникальное открытие Геннадия Станиславовича Гриневича.

                «В кадетский корпус «с молитвой и надеждою на Бога»

       Если нужно правильно оценить и достоверно показать того или иного исторического деятеля, недостаточно перечислить основные вехи его биографии. Важно изучить и понять эпоху, в которую он жил. Важно определить, какое влияние она оказала на данного исторического деятеля, и какую роль сыграл он сам в историческом развитии России.
        XVIII век был рубежным для России.
        С одной стороны, он славен великими победами Румянцева, Потёмкина, Суворова, Орлова-Чесменского, Ушакова.
        С другой стороны, именно в XVIII веке Пётр I бросил Россию в кабалу Западу, расколов русское общество на рабов и рабовладельцев. Царь-плотник превратил служилый класс дворянство в класс, деградирующий и паразитирующий на подневольном труде народа, закованного в оковы крепостничества.
        Произошло, по меткому выражению князя Щербатова, повреждение нравов в России. Высшие слои аристократии престали быть опорой престола, превратились в лихоимцев, взяточников, казнокрадов.
       Первыми жуликами крупного масштаба, первыми расхитителями народного и государственного добра стали так называемые птенцы гнезда Петрова, а точнее щенки шакальего логова. Алексашка Меншиков первым отыскал дорогу в зарубежные банки и положил туда, естественно на свой счёт, огромную сумму, равную полуторогодовалому бюджету России. И это на фоне общего обнищания страны и превращения её «великим преобразователем» в сырьевой придаток Запада.
       Если внимательно взглянуть на биографии выдающихся людей России послепетровского периода, нельзя не заметить одну особенность, общую для всех. Лучшие люди России были выходцами из беднейшего дворянства, ближе всего находившегося к народным массам и прежде всего к русскому крестьянству, сохранившему лучшие традиции и обычая Московского Государства, уничтоженные Петром.
       Эти слои дворянства не утратили связи с народом, не оторвались от общественно-полезного, производительного труда, того труда, без которого человек деградирует и в конце концов становится паразитом.
         Генерал-фельдмаршал Светлейший Князь Григорий Александрович Потёмкин-Таврический родился в обедневшей дворянской семье, в небольшом селе Чижово Духовщинского уезда Смоленской губернии 13 (26) сентября 1739 года. Первоначальное образование получил у сельского дьячка, а потому и воспитан был в лучших традициях Русского Православия, подорванных никонианским расколом, но сохранившихся в народных массах.
        Это, по мнению биографа, спасло его от «наполнения головы сведениями в духе наносной просветительской философии», философии западноевропейского типа, философии разлагающей устои государственного порядка и власти. С блеском начав учёбу в Московском университете, он вскоре бросил её, увидев западническое обезьянничанье профессоров, превратившихся в своём раболепии перед Европой в безродных найдёнышей.
        Он пошёл в армию. Именно армейский строй помог ему найти правильные ориентиры в жизни. С 1774 года, став морганатическим супругом Императрицы, он до последнего дня своей жизни фактически правил Империей.
        Генералиссимус Александр Васильевич Суворов, как и Потёмкин, получил домашнее образование не от проходимцев-французов. Он был воспитан в патриотическом, патриархальном, православном духе и на всю жизнь остался приверженцем твердой самодержавной власти. Опять-таки, он был из небогатого дворянского рода, не утратившего своих корней и кровной связи с народом. Юные годы Суворова прошли в деревне среди простого народа, и товарищами его игра были сельские ребятишки. О дате рождения Суворова я помещу отдельный материал дополнительно.
       Адмирал Фёдор Фёдорович Ушаков родился в глуши, в деревушке Алексеевка, ныне Темниковского района Мордовии в 1744 (по другим данным в 1745) году в небогатой дворянской семье. Первоначальным образованием было, как и у Потёмкина, церковно-приходское. А затем Ушаков учился в Морском кадетском корпусе, который окончил в 1766 году уже в екатерининские времена. В кадетских корпусах чужебесия не прививали, воспитывали в духе лучших традиций Православия и Самодержавия.
       Адмирал Дмитрий Николаевич Сенявин родился в 1763 году в деревне Комлево, ныне Борисовского района Калужской области в бедной дворянской семь. Окончил Морской кадетский корпус.
        И подобных примеров из века XVIII можно привести великое множество. Возьмём XIX век – та же картина. Блистательный русский генерал Михаил Дмитриевич Скобелев – внук крепостного, дослужившегося до генеральского чина. Герой Севастопольской обороны Степан Александрович Хрулёв, твёрдо знавший, в чём «тайна русских сил» – выпускник кадетского корпуса.
       Что же касается подготовки в кадетских корпусах, то, как не привести слова адмирала Павла Васильевича Чичагова, посвящённые Артиллерийскому и Инженерному кадетскому корпусу:
       «Там обучали многим языкам, всем наукам, образующим ум, там занимались упражнениями, поддерживающими здоровье и телесную силу; верховой ездой и гимнастикой; домашние спектакли были допущены в виде развлечения и забавы. В подтверждение сказанного мною о большинстве молодых людей, выходивших из этих училищ, достаточной указать на то, что фельдмаршал Румянцев в одну из турецких кампаний попросил у Императрицы Екатерины несколько офицеров для укомплектования своей армии. Она прислала ему двенадцать человек, только что выпущенных из Первого кадетского корпуса. Фельдмаршал, порасспросив их и поговорив с ними, остался ими так доволен, что написал Императрице, благодаря её за присылку двенадцати фельдмаршалов, вместо двенадцати просимых поручиков».
        Именно Артиллерийский и Инженерный кадетский корпус стал школой и для Алексея Андреевича Аракчеева. Происхождение же и начальное воспитания Аракчеева мало отличалось от того, что получили русские военачальники, о которых упомянуто на предыдущих страницах.
       Родился Алексей Аракчеев в небольшом бедном родовом поместье, в Бежецком уезде Тверской губернии, 23 сентября 1769 года.
       В биографии значится:
       «Прадед Аракчеева участвовал почти во всех войнах Петра I, а дед был убит в 1735, во время похода русской армии в Крым. Отец, Андрей Андреевич, служил в лейб-гвардии Преображенском полку, вышел в отставку в чине поручика, женился и занялся хозяйством. Воспитанием Аракчеева занималась мать, набожная, умная, властная и энергичная женщина, державшая всю семью в строгости и послушании. Она привила Аракчееву стремление к постоянному труду, строгому порядку, аккуратности и бережливости. Грамоте и арифметике его учил сельский дьячок».
       Отец и мать происходили из старинных, но небогатых дворянских родов, славившихся неукоснительным почитанием патриархальных Православных традиций. Особенно это касалось матери, Елизаветы Андреевны, в девичестве Ветлицкой.
       Биограф Аракчеева отметил, что Елизавета Андреевна, «развив в ребёнке глубокую к себе привязанность, неустанно заботилась о том, чтобы он был набожен, умел «обращаться в постоянной деятельности», был педантично аккуратен и бережлив, умел повиноваться и усвоил себе привычку толково предъявлять требования к людям.
       Первоначальное образование он получил у сельского дьячка, который отметил необыкновенные способности Аракчеева к арифметике. Трудно сказать, как бы сложилась судьба мальчика из бедной дворянской семьи, неспособной дать ему образования, дорого в то время стоившего.
       Профессор юридического факультета Московского государственного университета В.А. Томсинов сообщает:
       «К одиннадцати годам Алексей имел вполне сложившийся характер и недетскую уже самостоятельность в суждениях и поступках. Всё это хорошо выявил один случай, произошедший приблизительно в 1780 году.
К соседу Аракчеевых, также небогатому помещику, владельцу тридцатью крепостными крестьянами, Гавриле Ивановичу Корсакову приехали на побывку в отпуск двое его сыновей (Никифор и Андрей), учившихся в Артиллерийском и Инженерном Шляхетском кадетском корпусе. Гаврила Иванович на радостях устроил торжественный обед, на который позвал и Аракчеевых. Андрей Андреевич, отправляясь в гости, взял с собою старшего сына. Не ведал отец, не предугадывал, что произойдёт у Корсаковых с Алексеем, а то, быть может, и не взял бы его к ним».
       Алексей подружился с Никифором и Андреем и с восторгом слушал рассказы о таинственной и загадочной кадетской жизни, о выездах в лагеря, об учениях и стрельбах.
       Впоследствии он вспоминал, что был поражён красными мундирами с чёрными бархатными лацканами, и кадеты казались ему тогда «какими-то особенными, высшими существами». А когда они уехали в Петербург, Аракчеев стал умолять отца отвезти его в кадетский корпус.
       Профессор В.А. Томсинов особо отметил:
       «Алексей рано стал привлекаться матерью к работе по хозяйству, приучаться к чистоте и порядку. Сама набожная до крайности, мать и сыновей своих стремилась воспитать в строгом религиозном духе. Она постоянно брала Алексея с собою в церковь, которую посещала аккуратно, не пропуская ни обедни, ни вечерни. Учила его молитвам, внушала уважение к нормам христианской этики».
      То есть трудолюбие, как видим, было заложено с детства. И тогда же было заложено уважение к старшим, прежде всего, конечно, к родителям:
     «Когда он здоровался или прощался с нею (матерью) – указал В.А. Томсинов, – он делал сначала перед ней земной поклон, а после этого уже подходил к руке».
       Но вот настало время поступать в кадетский корпус, что было не столь уж и просто. Нужна была рекомендация. Отец обратился к предводителю дворянства Вышневолоцкого уезда Тверской губернии Михаилу Васильевичу Храповицкому. И тот написал бумагу искренне, вложив в неё душу и сердце. Это нельзя было не оценить.
       Томсинов отметил: «С тех пор Алексей всегда чувствовал себя признательным ему. До самой смерти Храповицкого … он вёл с ним переписку, а при случае заезжал в гости или же приглашал его погостить к себе».
       Отец собрал деньги, вырученные от продажи урожая, и они отправились
в столицу.
       Вот как вспоминал Алексей Андреевич Аракчеев о своём отъезде:
       «Я был в восторге, и тогда только призадумался, когда пришлось прощаться с доброю моею матерью. Рыдая, благословила она меня образом, который ношу до сих пор, и который никогда не сходил с груди моей, и дала мне одно увещание: молиться и надеяться на Бога. Всю жизнь мою следовал я её совету!»
       И вот они с отцом прибыли в столицу. Оказалось всё не так-то просто.  Десять дней потребовалось для того лишь, чтобы подать прошение в канцелярию корпуса. Там, вероятно, ожидали взяток, а где было взять на это средств?
        Прошение всё же кое-как приняли. Но прошёл месяц, истёк другой, а ответа всё не было. Денег же едва хватило, чтобы заплатить за угол на самом скромном постоялом дворе.
       В конце концов, чтобы не умереть с голоду, пришлось просить милостыню. Аракчеев потом вспоминал, что его отец, приняв в подаяние первый рубль, поднёс его к глазам и горько заплакал.
       Терпению пришёл конец. Уже без всяких надежд отправились они в корпус в последний раз…  И тут повезло. Почти лицом к лицу столкнулись с начальником корпуса генералом Мелиссино.
       Отец опешил и потерял дар речи. Алексей же бросился к генералу и, едва сдерживая рыдания, заговорил:
       – Ваше превосходительство, примите меня в кадеты. Нам придётся умереть с голоду… Мы более не можем ждать ответа. Век буду благодарен и буду молиться за вас…
       Генерал остановился, выслушал отца и тут же написал записку в канцелярию о зачислении Алексея в кадеты.
       Долгие ожидания резолюции, намёки мелких чиновников канцелярии на взятки настолько запали в душу, что впоследствии Аракчеев, находясь на высоких постах, строго взыскивал за всякие канцелярские бюрократические проволочки, когда речь шла о судьбах людей. Ну а за взяточничество карал особенно жестоко.
       И на всю жизнь сохранил он благодарность к генералу от артиллерии П.И. Мелиссино, кстати, одному из первых русских кадет…
       Тот день 19 июля 1783 года для Аракчеева стал поистине счастливым. «Бога благодарили земными поклонами», – писал он впоследствии.
       Понятны были трудности, которые пришлось испытать при поступлении. В 1783 году по штату в корпусе предусматривалось 146 кадет. Это на всю Россию. Правда, уже в 1784 году штат был увеличен на 393 человека, и практически до конца XVIII века вся русская артиллерия и все инженерные части комплектовались выпускниками корпуса.
       Обучению и воспитанию в корпусе придавалось государственное значение. Императрица сама участвовала в составлении учебной программы, а в Указе Сената говорилось, что «корпус, по силе изданных об нём узакониев, заключает в себе не одно военное, но и политическое, и гражданское училище», что директор его «без посредства других мест, прямо под повелительство Высочайшей Императорской Особы и Правительствующего Сената состоит, и ни от каких других правительства мест повелениев принимать ему не следует».
       Корпус готовил преданных и верных Престолу и Отечеству офицеров, почитающих Самодержавную власть в государстве священной.
       Известно, что Императрица Екатерина Великая считала Самодержавие единственной приемлемой для России формой правления и всегда отстаивала основные принципы Самодержавной монархии.
       Замечательные способности Алексея Аракчеева сразу выдвинули его в число первых кадет. Уже через семь месяцев после поступления в корпус он, раньше возрастного срока, был переведён в «верхние классы», раньше других кадет стал капралом, фурьером, сержантом.
       Заметив его организаторские способности и умение правильно строить взаимоотношения с товарищами – чему научила Аракчеева в раннем детстве его мать – командиры стали поручать подтягивать отстающих, заниматься с нерадивыми кадетами.
        В 1787 году, окончив курс наук, Аракчеев получил чин подпоручика и был оставлен в корпусе репетитором и учителем арифметики и геометрии, а позднее и артиллерии.
       Вспомним биографию нашего национального военного гения Александра Васильевича Суворова. Вспомним, как много дало ему чтение книг, самообразование. Буквально проглатывал книги другой российский гений, ставший величайшим политиком и государственником, военачальником и полководцем Григорий Александрович Потёмкин. Приезжая на лето в деревню к родственникам, он забирался в библиотеку, и часто утром его находили спящим на бильярдном столе, а в руках была очередная книга, которую он читал, пока не заснул.
        Аракчееву, пристрастившемуся к чтению, повезло. Заметив его тягу к книгам, начальство назначило его заведующим корпусной библиотекой, которая была в ту пору одной из самых богатых в столице.
       Забегая вперёд, нужно сказать, что впоследствии и его личная библиотека была по подбору книг уникальной. Аракчеев завещал её русской армии.
       В 1788 году в корпусе стала формироваться так называемая «новая артиллерия». В разгаре была русско-турецкая война (1787-1791 г. г.), назревала война со шведами, и этот важнейший род войск приобретал всё большее значение.
       В корпусе были созданы экспериментальные команды для изучения и обобщения боевого опыта артиллеристов. Стали подбирать для этого направления наиболее подготовленных и инициативных офицеров.
       Генерал Мелиссино лично выдвинул Аракчеева. К тому времени совсем ещё молодой, девятнадцатилетний подпоручик был уже автором «Кратких арифметических записок в вопросах и ответах», которые составил для обучения своей команды.
        И вот его, необстрелянного юнца, назначили командиром гренадерской команды, сформированной при корпусе из офицеров, прибывших из действующей армии. Они прибыли для переподготовки по новым уставам и наставлениям.
       Параллельно ему было поручено обучать на дому артиллерийским наукам сына некоего Н.И. Салтыкова, врага Потёмкина и Суворова. Аракчеев не был причастен к интригам, но вынес неприятное впечатление от общения с недорослем из русофобски настроенной великосветской семьи. У них с воспитанником были разные взгляды на патриотизм, русские традиции, да и на отношение к воинскому долгу – тоже.
        В те времена столичная знать, если и шла в гвардию, то не для того, чтобы служить Отечеству честно и добросовестно, а для того, чтобы хватать чины и ордена, используя связи и протекции.
       В те времена, времена Румянцева, Потёмкина, Суворова – велика была разница между действительно русской национальной армией, воспитанной ими и побеждавшей на театрах военных действий, и столичной гвардией, разлагавшейся «под чутким руководством» Н.И. Салтыкова.
        Ни с одним из представителей этой знати Аракчеев никогда коротко не сходился и никогда не испытывал уважения к людям, манкировавшим своими обязанностями.
       Он не уважал их, а они, ощущая это, ненавидели выходца из бедных слоёв дворянства. Они кичились своим богатством и хвастали своим происхождением.
        К печальному апогею подходил екатерининский век русского дворянства. Великая Государыня, сумевшая дать толчок возрождению национальных традиций, не успевала довести до логического завершения все свои грандиозные начинания, задуманные не без активного участия её блистательного супруга Григорий Александровича Потёмкина. Да и сложно ей было, ведь восшествию на престол она была обязана именно гвардии и дворянству.
       Гвардия и дворянство провозгласили её Императрицей, гвардия и дворянство могли и свергнуть в любую минуту.
       Успешными поэтому были лишь те начинания Императрицы, которые совпадали с интересами дворянства. Только одно исключение из этих правил было полным. Русская армия, отданная в руки выдающимся русским полководцам и военачальникам, развивалась в лучших национальных традициях, ибо эти традиции закладывали в ней Румянцев, Потёмкин, Суворов и их ближайшие соратники, их лучшие ученики, которых немало было в строю, особенно на театрах военных действий.
       На детстве Алексея Андреевича я остановился не случайно. Насколько нелепыми и грубыми становятся клеветнические нападки на него, когда обращаешься к тому, как он был воспитан матерью, по общему признанию добросовестных биографов, достойнейшей женщиной из старого, благочестивого дворянского рода. А кадетский корпус! Конечно, некоторые заведения, заложенные в корпуса Иваном Ивановичем Бецким, постепенно терялись, но далеко не все. К примеру, Бецкой установил, что в кадетских корпусах никаких различений кадет по знатности и материальному положению, быть не должно. Порой кадеты даже не знали, кто княжеский или графский сын, а кто из простой обедневшей дворянской семьи, кто сын богатея, а кто из семьи скромного достатка. Никаких элементов роскоши, к примеру, бельё у всех должно быть простого сукна.
       Это, кстати, на долгие времена было распространено и на суворовские училища. К примеру, в Калининском суворовском военном училище на совершенно общих основаниях учились внуки Сталина и Чапаева, а в одном из училищ учился в более поздние годы племянник Брежнева, и суворовцы узнали о том, кто его дядя, только после выпуска.
 
              Павел после романа «с податливой вдовой»

        Ну а теперь настало время поговорить об отце Симеона Великого, великом князе Павле Петровича. Вскоре после романа с податливой вдовой Софьей Чарторыжской, Императрица Екатерина II решила его женить. В 1772 году Павлу исполнилось восемнадцать лет – самое время.
       Начиная с петровского царствования, навязали русским Государям дурную традицию – выбирать себе невест на изрядно к тому времени прогнившем Западе. И Императрица мать сделала свой выбор, остановив внимание на двух претендентках – на Софии-Доротеи Вюртембергской и Вильгельмине Гессен-Дармштадтской.
       Хороша была София, да лет мало – всего тринадцать исполнилось. Когда от неё наследника дождёшься? А наследник нужен был срочно – видимо, уже в ту пору Императрица Екатерина задумывалась о том, о чём в своё время размышляла Елизавета Петровна. Заполучить от молодой четы внука, воспитать его и сделать наследником престола.
       Обратив свой взор на Вильгельмину, Императрица решила, что надо бы рассмотреть не её одну, а всех трёх сестёр – принцесс Гессен-Дармштадтских.
       Воспитателю наследника престола графу Никите Панину, она писала:
       «У ландграфини, слава Богу, есть ещё три дочери на выданье; попросим её приехать сюда с этим роем дочерей; мы будем очень несчастливы, если из трёх не выберем ни одной, нам подходящей. Посмотрим на них, а потом решим. Дочери эти: Амалия-Фредерика – 18-ти лет; Вильгельмина – 17-ти; Луиза – 15-ти лет… Не особенно останавливаюсь я на похвалах, расточаемых старшей из принцесс Гессенских королём прусским, потому что я знаю и как он выбирает, и какие ему нужны, и та, которая ему нравится, едва ли могла бы понравиться нам. По его мнению – которые глупее, те и лучше: я видала и знавала выбранных им».
       И вот три фрегата, были высланы из Кронштадта в Любек за принцессами и их матерью.
       Фрегатом «Екатерина» командовал капитан-лейтенант Андрей Разумовский, племянник тайного супруга Императрицы Елизаветы Петровны и брат Петра Кирилловича Разумовского, за которого вышла замуж Софья, родившая перед тем от наследника престола сына Симеона. В молодые годы он участвовал в знаменитом Чесменском сражении, где Русский флот одержал блистательную победу, уничтожив все до единого турецких корабля. Затем, с 1772 года, он оказался на придворной службе, причём быстро сошёлся и подружился с Павлом Петровичем. В ту пору они были оба молодые, красивые, жизнерадостные.
        Андрей Разумовский уже успел получить славу обольстителя представительниц прекрасного пола, Павел же, по словам английского врача Димсдаля, прививавшего ему в 1768 году оспу, был «очень ловок, силён и крепок, приветлив, весел и очень рассудителен, что не трудно заметить из его разговоров, в которых очень много остроумия».
       Наследник престола Павел Петрович приехал в Кронштадт, чтобы проводить друга.
       Но Андрей Разумовский, как признанный обольститель, по мнению некоторых биографов, уже в пути успел обольстить одну из принцесс, и, вполне возможно, тогда уже сделаться её любовницей. На беду именно эту принцессу и выбрал в супруги Павел Петрович.
       Ахац Фердинанд фон Ассебург, который был прежде датским посланником, а затем, перейдя на службу России, выполнял задание Государыни по поиску невесты для наследника престола, считал, что именно на корабле произошло близкое знакомство Андрея Разумовского и Вильгельмины.
       Почему Андрей Разумовский позволил себе это сделать? Не было ли это своеобразной местью за Софью, с которой собирался связать себя брачным узами его брат Пётр? Тут ведь и мстить как будто бы не за что. Павел Петрович метрессу свою некому не навязывал. А всё ж обида ни на что могла остаться.
        Принцесс привезли в столицу, а оттуда – в Гатчину, на смотрины к Цесаревичу. Вот тогда-то Павел Петрович и выбрал среднюю из сестёр Вильгельмину.
       Императрица писала по этому поводу:
       «Мой сын с первой же минуты полюбил принцессу Вильгельмину, я дала ему три дня сроку, чтобы посмотреть, не колеблется ли он, и так как эта принцесса во всех отношениях превосходит своих сестёр… старшая очень кроткая; младшая, кажется, очень умная; в средней все нами желаемые качества: личико у неё прелестное, черты правильные, она ласкова, умна; я ею очень довольна, и сын мой влюблён».
       15 августа 1773 года при Православном крещении Вильгельмина получила имя Натальи Алексеевны, а 16 числа состоялось обручение её с Цесаревичем Павлом Петровичем.
       Сначала удивляло Императрицу, а потом и обеспокоило то, что по прошествии двух лет у молодой четы не только не было детей, но и не предполагалось, что они будут.
        Лишь в 1775 году Наталья Алексеевна, наконец, забеременела. Объявлено же было об этом незадолго до родов, которые начались 10 апреля 1776 года, причём, начались неудачно. Несколько дней продолжались схватки, но родить великая княгиня никак не могла. Ребёнок не выдержал и умер. Врачи объявили об этом, безусловно, огорчив и Императрицу и Цесаревича.
       Своему статс-секретарю Императрица написала:
       «Дело наше весьма плохо идёт. Какою дорогой пошёл дитя, чаю, и мать пойдёт. Сие до времяни у себя держи…».
       То есть, врачи уже предполагали, что мёртвый ребёнок инфицировал организм матери, и надежд на то, что она выживет, очень мало. Так и случилось. 15 апреля Наталия Алексеевна ушла из жизни.
        Екатерина писала:
        «Вы можете вообразить, что она должна была выстрадать, и мы с нею. У меня сердце истерзалось; я не имела ни минуты отдыха в эти пять дней и не покидала великой княгини ни днём, ни ночью до самой кончины. Она говорила мне: «Мы отличная сиделка». Вообразите моё положение: надо одного утешать, другую ободрять. Я изнемогла и телом и душой…»
       Тут же пошли слухи, что Императрица не дала врачам спасти невестку, которая ей не нравилась, а иные биографы дописались до того, что, оставшись наедине, Императрица заявила, что ты, мол, строя козни, хотела отправить меня в монастырь, да вот теперь я тебя отправлю подальше.
       И никому не было дело до заключения медиков. А между тем вскрытие дало ответ на причины смерти. Врачи разобрались, в чём дело – Наталия Алексеевна не могла иметь детей из-за врождённых дефектов. То есть, ныне, конечно, при таком дефекте роды возможны, к примеру, с помощью Кесарева сечения, а в ту пору средств спасти ни ребёнка, ни мать не существовало.
       Но что бы там ни говорили злопыхатели, врачи сделали официальное заключение. Смерть наступила по причине искривления позвоночника, что и не позволило родить. В результате долгого ношения корсета после травмы, полученной в детстве, наступили некоторые необратимые изменения, причём наступила не случайно. Лечили принцессу грубо и жёстко. Горб вправляли ударами кулака. Вправить-то вправили, но нанесли непоправимый вред позвоночнику и тазобедренному суставу.
      
       Первая супруга ушла из жизни, так и не подарив цесаревичу Павлу сына, а Императрице – наследника престола. Есть сведения, что она уже в ту пору задумывалась над тем, что престол надо оставить внуку, а для того надо было прежде всего получить от своего сына этого внука, а потом воспитать и подготовить его к державному служению.
       Снова начались поиски невесты и выбор пал на вюртембергскую принцессу Софию-Доротею, поскольку она достигла брачного возраста, и можно было в скором времени ожидать потомства.
       14 сентября принцесса была крещена в Православную веру с именем Мария Фёдоровна и обручена с Павлом Петровичем, а 26 сентября 1776 года они венчались.
       Павел полюбил свою супругу, и она ему отплатила взаимностью. Он стал, как свидетельствуют биографы, «образцовым семьянином, пример которого служил всем его потомкам – будущим русским императорам».
       Давно уже Россия не видела столь плодовитого брака. Одно перечисление детей Павла Петровича и Марии Фёдоровны впечатляет: Александр Павлович (1777-1825), Константин Павлович (1779-1831), Александра Павловна (1783-1801), Елена Павловна (1784-1803), Мария Павловна (1786-1859), Екатерина Павловна (1788-1819), Ольга Павловна (1792-1795), Анна Павловна (1795-1865), Николай Павлович (1796-1855), Михаил Павлович (1798-1849), великий князь. Итого десять детей. А если прибавить Симеона, то одиннадцать.
        Но в данном случае нас интересует старший сын от законного брака Александр Павлович, родившийся в 1777 году.
        О нём, внуке, родившемся 12 декабря 1777 года, счастливая державная бабушка с восторгом писала барону Ф.М. Гримму:
       «Вы говорите, что ему предстоит выбрать, кому подражать: герою Александру Македонскому или святому Александру Невскому. Вы, по-видимому, не знаете, что наш святой был героем. Он был мужественным воином, твёрдым правителем и ловким политиком и превосходил всех остальных удельных князей, своих современников… Итак, я согласна, что у господина Александра есть лишь один выбор, и от его личных дарований зависит, на какую он вступит стезю – святости или героизма».
       А дело всё в том, что появившийся на свет в тот декабрьский день мальчик был первым сыном супруги великого князя Павла Петровича Марии Фёдоровны, но… вторым сыном самого Павла Петровича и, следовательно, вторым внуком Императрицы Екатерины Второй.
       Ну а что касается первенца, то тут вопрос сложный.
               
                «На… стезю – святости или героизма».

       Великий князь Александр Павлович родился 12 декабря 1777 года. Императрица Екатерина писала по этому поводу барону Гримму в ответ на его поздравления:
        «Вы говорите, что ему предстоит выбрать, кому подражать: герою Александру Македонскому или святому Александру Невскому. Вы, по-видимому, не знаете, что наш святой был героем. Он был мужественным воином, твёрдым правителем и ловким политиком и превосходил всех остальных удельных князей, своих современников… Итак, я согласна, что у господина Александра есть лишь один выбор, и от его личных дарований зависит, на какую он вступит стезю – святости или героизма».
       Появившийся на свет в тот декабрьский день мальчик был первым сыном супруги великого князя Павла Петровича Марии Фёдоровны, но… вторым сыном самого Павла Петровича и, следовательно, вторым внуком Императрицы Екатерины Второй.
       И тут случилось почти то же самое, что и при рождении Павла Петровича – Императрица Екатерина, подобно Императрице Елизавете Петровне, полностью взяла на себя воспитание и образование внука. Разница была лишь в том, что она не поступила столь жестоко, как в своё время Елизавета Петровна.
       Нелёгкими для Екатерины были дни после родов. Вот только несколько выдержек из её Записок:
       «Со следующего дня (после родов) я начала чувствовать невыносимую ревматическую боль… и при том я схватила сильную лихорадку. Несмотря на это, на следующий день мне оказывали почти столько же внимания; я никого не видела, и никто не справлялся о моём здоровье…».
       А далее в «Записках» говорится о том, что пришлось перенести испытать молодой маме, которой ребёнка показывать нужным не считали:
       «Я то и дело плакала и стонала в своей постели», – признается она.
       Даже на крестины маленького Павла Екатерину не пригласили:
       «На шестой день были крестины моего сына; он уже чуть не умер от молочницы. Я могла узнавать о нём только украдкой, потому что спрашивать об его здоровье значило бы сомневаться в заботе, которую имела о нём Императрица, и это могло быть принято дурно. Она и без того взяла его в свою комнату и, как только он кричал, она сама к нему подбегала и заботами его буквально душила…».
         Уже и крестины прошли, а мать ещё ни разу не видела сына. Ей просто не позволяли его видеть. Быть может, именно потому, что рождён не от супруга? Но виновна ли она была в том? У неё не спрашивали, любит или не любит она жениха, когда вели под венец, более того, один из вельмож прямо и определённо сказал, что «Государи не любят». То есть, Государи вершат браки по государственной необходимости. В то время считалось, что Государи и члены Правящей Династии не всегда могут решать, как вести себя при Дворе. Их действия также истолковывались государственной необходимостью. Императрица Елизавета Петровна полагала, что Павел не должен видеться с родителями, что его необходимо оградить от их влияния, тем более, что родительницей была, по сути, одна Екатерина.
       Жестоко? А разве не жестоко то, что было сделано в отношении и вовсе безвинного младенца Иоанна Антоновича, упрятанного в крепость по государственной необходимости. И тут трудно, что-то оспорить, ведь для укрепления государственной власти, для прекращения эпохи дворцовых переворотов, действительно необходимо было скрыть от всякого рода авантюристов личность, которую можно было использовать, как знамя для поднятия смуты. И тут уж было не до того, чтобы считаться с интересами этой личности. Можно спорить лишь о суровости тех мер, которые были приняты к человеку невиновному в том, что судьба распорядилась с ним так, как распорядилась.
       Наверное, мы не вправе судить Императрицу Елизавету Петровну за её решение самой воспитать Наследника Престола. Ведь, несомненно, одно – думала она, прежде всего, не о себе, а о Державе Российской, и преследовала не какие-то свои узкокорыстные интересы, а действовала во имя интересов, как считала, всеобщих.
      Лишь иногда добрые чувства брали верх…
       «Когда прошло 40 дней со времени моих родов, – вспоминала Екатерина, – … сына моего принесли в мою комнату: это было в первый раз, что я его увидела после рождения. Я нашла его очень красивым, и его вид развеселил меня немного; но в ту же самую минуту, как молитвы были кончены, Императрица велела его унести и ушла…».
        Императрица Екатерина, разумеется, не лишала родителей сына, как это сделала с ней Елизавета Петровна, но во всех вопросах его маленькой жизни главное решающее слово оставила за собой.
         Она оставила о нём огромное количество своих отзывов и впечатлений, главным образом в письмах своим корреспондентам и прежде всего, барону Гримму. Так, 11 декабря 1781 года, в канун четырёхлетия Александра, она писала.
         «Я ещё не видала мальчугана, который так любил бы расспрашивать, так был бы любопытен, жаден на знания, как этот. Он очень хорошо понимает по-немецки, и ещё более по-французски и по-английски; кроме того, он болтает, как попугай, любит рассказывать, вести разговор, а если ему начнут рассказывать, то весь обращается в слух, и внимание. У него прекрасная память, и его не проведёшь. При всём том он вполне ребёнок, в нем нет ничего скороспелого, кроме разве только внимания...»
          Обратимся и к другим письмам, чтобы затем, в соответствующих главах, поразмышлять над тем, насколько тождественны черты характера Александра и того, кто занял трон под его именем. Мы увидим, что далеко не всегда и во всём можно найти черты Александра в Симеоне.
      2 апреля 1782 года Императрица сообщала о том, что Александр с удовольствием изучат различные роды ремесел: «…он красит, делается обойщиком, смешивает и растирает краски, рубит дрова, чистит мебель, исполняет должность кучера, конюха, выделывает всякие математические фигуры, учится самоучкой читать, писать, рисовать, считать, приобретать всякого рода сведения, откуда и как случится, и имеет в тысячу раз больше познаний, чем всякое другое дитя тех же лет. И эти знания вовсе не превышают его возраста, потому что они ему не навязываются, а он сам их отыскивает. Вдобавок, этот крошка не знаком с досадою или упрямством; он всегда весел, весьма послушен, щедр, в особенности с чрезвычайно нуждающимися, и признателен к своим приближённым; делает добро, и ничто живущее никогда не видало от него никакого зла. Ни минуты у него нет праздной, всегда занят».
       Особенно отмечала Императрица необыкновенную любовь к чтению. В очередном письме от 28 апреля 1783 года она отмечала:
      «Сегодня Александр пришёл опять просить у меня книги. Вот завзятый чтец! Я ему сунула в руки книгу для чтения в нормальных школах, чтоб поскорее от него отделаться, и посулила ему первую эпоху Российской истории….»
        И прибавляла к тому, что «няня должна журить его, чтобы заставить оторваться от книжки, тогда как других детей журят за то, что они не берут книжки в руки».
        Постоянно отмечала и хорошее здоровье, в чём он был вполне сыном своего отца: «Этот мальчик крепкий; он будет очень умён и притом весел...»
       Здесь к месту привести многие факты по этому поводу. Воспитатель Павла Петровича Семён Порошин оставил изумительные воспоминания о его детстве:
       «Ходить он начал году с месяцем. Бегучий и прыгучий, как наследник Тутти из олешинских «Трёх толстяков», и так же душно запертый в мир взрослых, доктринёров-политтехнологов, неустанно мнущих его, чтобы выделать идеального европейского российского государя, какого ещё не бывало. 10-летним мальчиком он уже принимает просителей и новопроизведённых офицеров (патенты им подписывает, как адмирал), уже попадается на уловки взрослых интриг, уже свободно говорит, пишет и читает по-русски и по-французски, похуже по-немецки. И что читает! Дон-Кишота, Выборные истории из светских писателей (Histoires choisies des auteurs profanes), французские комические оперы – это понятно; но оды Ломоносова, «Генриаду» и «Эдипа» Вольтера, «Федру» Расина, Юма, Устав Академии художеств, – такое я и взрослым-то человеком в лучшем случае читал бы из нужды… В 11 лет принимается писать «по-французски шуточную трагедию, в которой между прочими действующими лицами были и собаки его Султан и Филидор».
      Занимаясь чем-то своим, очень примечает и запоминает, что говорят взрослые, и не только ему, но и между собой, – а также: фехтует, танцует практически все бальные танцы, репетирует балетную ролю, распевает из опер, ежедневно после уроков вытачивает что-нибудь на токарном станке, рисует, вырезает из бумаги, из-за юбок камер-дам инкогнито подсматривает за приёмами иностранных посланников, а потом сочиняет озорные пародии на их речи; но в должных случаях вытверживает и официальные речи, которые сам говорит им при аудиенциях; редко пропускает театральные представления и за ужиной (да, в женском роде) обсуждает и разбирает пиесы и исполнителей; сочиняет маскарадное шествие с недурно схваченными деталями типажей-масок… играет в цинк, в воланы, в биль-бокет, в фанты, в шахматы и шашки, в карты (три-три, берлан, гусёк, умные с накладкою, короли, ломбер и подломбер, шкап), в биллиард по рублю да по червонному за партию; чаще проигрывает; учит историю, географию, физику, механику, гидравлику, астрономию, алгебру с геометрией, фортификацию. За ученье его усадили лет с пяти, каникул не примечается у него, по воскресеньям учёба не отменяется: теология с о. Платоном».
       Очень важно и такое замечание Порошина: «Если б Его Высочество человек был партикулярный и мог совсем предаться одному только математическому учению, то б по остроте своей весьма удобно быть мог нашим российским Паскалем»
         Павел Петрович по поводу математики шутил. Спросил у Порошина, кто ныне самой большой математик? Порошин назвал Леонард Эйлера, приглашённого в Россию в 1726 году. Порошин вспоминал: «Великий Князь изволил тут сказать: а я так ещё знаю ково-та, отгадай!» И как я говорил, что не знаю, про кого думать изволит, то изволил сказать мне: «Есть некто Семен Андреевич Порошин, да ученик его Павел Петрович Романов, разве это не математики?»
        Так что любимому внуку Императрицы Екатерины было в кого «разуметь науки», да ведь Порошин и многие другие современники в один голос говорили и о том, что Павел Петрович был физически крепок и легко побеждал в спортивных состязаниях, в том числе и конных, так называемых каруселях.
      Александр Павлович деятельным, трудолюбивым. 3 июня 1783 года Императрица писала и Царского Села, летней резиденции. «Если бы Вы видели, как господин Александр копает землю, сеет горох, сажает капусту, пашет сохой с плугом, боронит, потом весь в поту идёт мыться в ручье, после чего берёт свою сеть и с помощью сударя Константина принимается за ловлю рыбы...»
      А потом – отдых. Да какой – отдых в учёбе…
      Императрица Екатерина Великая не хотела, что бы несчастье в любви испытали и сын Павел – она ему, как мы уже говорили, предоставляла право выбора невесты дважды, – и любимый внук Александр.
       Для Александра Павловича устроили смотрины вызванных в Санк-Петербург невест, и ему понравилась старшая из представленных сестёр баденских Луиза Мария Августа.
       И вот 2 ноября 1792 года их встреча состоялась. Мария Федоровна впоследствии вспоминала, что Луиза, «увидев Александра, побледнела и задрожала; что касается Александра, то он был очень молчалив и ограничился только тем, что смотрел на неё, но ничего ей не сказал, хотя разговор был общий».
       Несколько дней при дворе все были в неведении, что же он решил, поскольку Александр никак не проявил своего отношения в Луизе, но вскоре они обменялись записками, текст которых остался в истории.
       Великий Князь Александр Павлович написал принцессе:
       «Мой милый друг. Я буду Вас любить всю жизнь».
       Луиза ответила:
       «Я тоже люблю Вас всем сердцем и буду любить Вас всю мою жизнь. Ваша преданнейшая и покорнейшая суженная. Луиза».
       Статс-секретарь Императрицы А.В. Храповицкий отметил, что при Дворе будущая супруга Великого Князя завоевала всеобщие симпатии – «никто при виде её не мог устоять перед её обаянием».
       Императрица же Екатерина писала об Александре и Луизе, ставшей в крещении Елизаветой Алексеевной:
       «Все говорили, что обручают двух ангелов. Ничего нельзя вообразить прелестнее этого 15-летнего жениха и 14-летней невесты; притом, они очень любят друг друга. Тотчас после обручения принцессы она получила титул великой княжны».
       Елизавета Алексеевна призналась в письме матери: «Счастье жизни моей в его руках. Если он перестанет меня любить, я буду навсегда несчастна. Перенесу всё, всё, только не это».
       В Русском биографическом словаре Половцева сказано, что «по замечанию Протасова о суженой Александра Павловича «невеста для него избранная, как нарочно для него созданная».
       15 ноября 1792 года Протасов написал: «Мой воспитанник – честный человек, прямой характер, доброты души его нет конца, телесные доброты его всем известны». И прибавил: «Если вперёд при нём будет хороший человек, не сомневаюсь нимало, чтоб он ещё лучше сделался».
       Кстати, там же, в Русском биографическом словаре отмечено:
       «Узнав о том, что его хотят сделать наследником престола, Александр Павлович заявил:
       – Если верно то, что хотят посягнуть на права отца моего, то я сумею уклониться от такой несправедливости. Мы с женой спасёмся в Америке, будем там свободны и счастливы, и про нас больше не услышат».
       Тогда ведь ещё существовала Русская Америка, не говоря уже о том, что и Аляска принадлежала России. Русскую Америку отдал тот, кто был на престоле под именем Александра – но разве мог отдать её сам Александр, любимый внук Императрицы Екатерины Великой? Впрочем, об этом в последующих главах.
       Камергер и сенатор Григорий Григорьевич Протасов (около 1740-1784) написал о решении Александра Павловича: «Трогательное излияние молодой и чистой души».
      В.П. Кочубею великий князь заявил, что «не рождён для такого высокого сана, который определили ему в будущем и напоминал, что от него «дал клятву отказаться тем или другим способом».
       А своему бывшему воспитателю Лагарпу, отставленному Императрицей Екатериной за приверженность идеям французской революции, он писал в Швейцарию, где тот осел:
       «Я охотно уступлю своё звание за ферму возле вашей».
       Мы видим, что Александр Павлович и мыслей не допускал, что может куда-то отправиться, где-то поселиться и быть счастливым без своей любимой жены.
       Современники отмечали, что ею невозможно было не восхищаться.
       Вот, к примеру, оставшиеся в документах и архивах слова Елизаветы Яньковой, «обычной московской барыни»:
        «Жена Александра Павловича была красоты неописанной, совершенно ангельское лицо».
       А вот отзыв саксонского дипломата, относящийся уже к тому времени, когда ушёл из жизни, убитый английскими наёмниками Павел Петрович и вступил на трон тот, кого мы знаем под именем Александра Первого:
       «Трудно передать всю прелесть Императрицы: черты лица её чрезвычайно тонки и правильны: греческий профиль, большие голубые глаза, правильное овальное очертание лица и прелестнейшие белокурые волосы. Фигура её изящна и величественна, а походка чисто воздушная. Словом, Императрица, кажется, одна из самых красивых женщин в мире. Характер её должен соответствовать этой приятной наружности. По общему отзыву, она обладает весьма ровным и кротким характером; при внимательном наблюдении в выражении её лица заметна некоторая меланхолия... Общественная жизнь Императрицы так же проста... Чтение, прогулки и занятия искусствами наполняют её досуг».
       Такая была идиллия! И вдруг, вступив на престол, Император заводит любовниц, да не одну, и словно забывает о том, что рядом с ним бесконечно любимая жена, с которой они не раз клялись друг другу в вечной любви и верности. Да ведь и у Луизы, в крещении православном ставшей Елизаветой Алексеевной, появляется любовник…
        Загадка? Что случилась? Неужели пропала любовь, такая любовь!!!
В следующих главах мы её попробуем разгадать.
        Кстати, тот, кто вступил на императорский престол, ни о каких ремёслах, излюбленных детстве, даже и не вспоминал. Во всяком случае, нигде о его отроческих и юношеских пристрастиях нет ни слова. В поведении своём это был человек, совершенно отличный от великого князя Александра Павловича. И даже приобретённые недуги никем и никак не объяснены, а вот откуда они появились у Симеона Афанасьевича, говорится прямо. Это были осложнения после серьёзной болезни во время неудачного кругосветного путешествия на английском судне.
       А между тем, тот, кто вступил на престол, быстро понял, что управлять огромной державной, опираясь на банду сановных уголовников, он не сможет. И не случайно он обратил свой взор на Аракчеева.

                Правда и ложь о Гатчине и «Гатчинском капрале»
      
        Мы остановились на том, как учился кадетском корпусе и готовился вступить в службу во славу России тот, кому суждено было сыграть роль в жизни двух старших сыновей Павла Петровича, а особенно, в жизни Симеона.
        Алексея Андреевича Аракчеева можно по справедливости назвать одним из наиболее оклеветанных государственных деятелей России. Как только не чернили его враги России. Даже дали прозвище «Гатчинский капрал».
       Гатчине и гатчинской армии Алексей Андреевич Аракчеев отдал более четырёх лет своей жизни и службы.
       Но что же такое на самом деле «Гатчина», «Гатчинская армия», «Гатчинское войско»?
       Когда великий князь Павел Петрович был ещё молод, Императрица, желая приобщить его к государственной и военной деятельности, несопряжённой, однако с большой ответственностью, пожаловала его чином генерал-адмирала Российского Флота, а чуть позже сделала шефом Кирасирского полка, с которым он прослужил одну капанию против шведов.
       Поселившись в Гатчине, великий князь потребовал себе батальон морских солдат с несколькими орудиями, а как шеф кирасир – эскадрон этого полка с тем, чтобы создать гарнизон города Гатчины.
       Оба желания сына Императрица исполнила. Батальон и эскадрон были разделены на небольшие отряды, каждый из которых изображал один из полков императорской гвардии.
       Укоренилось мнение, что, якобы, в «гатчинскую армию» принимали служить всякий сброд. Но так ли это?
       Окунаясь с головой в изучение истории, исследуя те или иные запутанные её этапы, необходимо очень осторожно подходить к категоричным оценкам, стараясь угадать, кто и с какой целью их делал и делает.
       Великий князь Павел Петрович не мог достаточно хорошо изучить действующую армию. Он рвался на театр военных действий, просился на турецкую войну, но Императрица не отпускала его. Гвардия же была перед глазами.
       В гвардии служила знать, в гвардии служили отпрыски крупных землевладельцев и рабовладельцев России, в гвардии не служили, а выслуживали себе чины.
      Один из гвардейских офицеров так вспоминал о службе в гвардии в последние годы царствования Императрицы Екатерины Великой:
       «При Императрице мы думали о том, чтобы ездить в театры, в общество, ходили во фраках».
       В те времена Н.И. Салтыков, в ведении которого находилась гвардия, завёл «весьма обременительные для казны» порядки и правила. Каждый гвардейский офицер должен был иметь шестёрку или уж, в крайнем случае, четвёрку лошадей и самую модную карету. У него должно было быть с десяток мундиров, роскошных и дорогостоящих и несколько модных фраков. Ну а прислуживать должно было множество обычных слуг, а также егерей и гусар в расшитых золотом мундирах. Всё это делалось не случайно – Салтыков, Репнин и их сподвижники использовали каждую возможность навредить России. Они создавали не только нагрузку на бюджет, но исключали возможность поступления на службу в гвардию небогатых офицеров. Ну а те, кто попадал служить в гвардию, действительно не служили, а выслуживались.
       Андрей Тимофеевич Болотов вспоминал:
       «Господа гвардейские полковники и майоры делали, что хотели; но не только они, но даже самые гвардейские секретари были превеликие люди и жаловали, кого хотели, деньгами. Словом, гвардейская служба составляла сущую кукольную комедию и походила не на дело, и на детские игрушки. В таковом-то положении застал гвардию Государь, при восшествии своем на прародительский престол и, как ему все сии злоупотребления в самую точность были известны, и он давно уже помышлял о том...»
       Один из последних рекрутских наборов в царствование Екатерины Великой был разворован Н.И. Салтыковым и иже с ним чуть ли не на четверть. Рекруты вместо службы попали в крепостные к Салтыкову и прочим чинам из его окружения. Набор же этот Салтыков сделал хитро – рекрутов призывали вместе с семьями. То есть выкрали, попросту говоря, крестьян у помещиков и забрали себе.
       Мог ли Павел Петрович приветствовать такие порядки? Нет. Свою «Гатчинскую армию» он создавал на совершенно иных основах. И лишь один недостаток был – подражание прусской армии. Оно выражалось, прежде всего, в военной форме одежды.
        Ну а появилось оно не случайно. Во время одной из своих зарубежных поездок Павел был поражён строгой дисциплиной пруссаков. К счастью, заимствовал великий князь только фасад – элементы военной формы и некоторые строевые приёмы при проведении вахт-парадов и разводов караулов.
       Ну а свои боевые возможности прусская армия показала несколько позже, в 1806 году, в сражении под Йеной и Ауэрштедтом, где
была наголову разбита французами.
        В 90-е годы XVIII века Россия и Русская армия потеряли и Потёмкина, умершего 5 октября 1791 года по дороге из Ясс в Николаев, и Румянцева, ушедшего в отставку ещё в 1789 году, но продолжавшего оказывать влияние на многие события, в частности, польские, вплоть до своей кончины в 1796 году. В май 1800 года ушёл из жизни Александр Васильевич Суворов. Ну и, конечно, смерть Екатерины Великой в 1796 году отразилась не только на всей России, но и на Русской армии.
       Когда не стало Потёмкина, никто не мог помешать Н.И. Салтыкову и Н.В. Репнину вредить русской армии и России. Суворов был далеко, его отодвинули от дел стараниями Салтыкова. Не сразу даже Екатерине удалось сломить сопротивление антироссийской партии и назначить Суворова главнокомандующим крупными силами на юге России.
        Преобразования Павла Петровича в «Гатчинской армии» в бытность его великим князем явились протестом против порядков в гвардии.
       Для этих преобразований он попросил у генерала Мелиссионо выделить ему толкового артиллерийского офицера.
       Мелиссино с уважением относился к великому князю и не стал рекомендовать ему кого попало, не стал рекомендовать и кого-то из великосветских кругов, понимая, что от такого недоросля – толку мало. Он рекомендовал лучшего из воспитанников корпуса, прекрасного специалиста и офицера, которого знал лично. Он рекомендовал Аракчеева.
       4 сентября 1792 года Аракчеев прибыл к новому месту службы в Гатчину. Он был уже в чине капитана.
       В те годы началось зарождение будущей армии, ещё не ведомо плохой или хорошей, но таковой, которой предстояло решать задачи защиты отечества в тяжелейший период наполеоновских войн. Это было время, когда все европейские, так называемые армии, бегали, подмазав, пятки от всех подряд полководцев Наполеона.
       Вскоре Павел Петрович оценил по достоинству способности Аракчеева, умевшего в невероятно сложных условиях добывать для артиллерии всё необходимое, и сделал его командиром «Артиллерийской, Его Высочества, команды».
        Напрасно многие историки смотрели на гатчинскую затею Павла Петровича как на безделицу, имевшею целью лишь удовлетворение его личных амбиций. На примере совершенствования и развития артиллерии видно, что именно в Гатчине было заложено много полезного для повышения обороноспособности страны.
        Реорганизацией артиллерии Аракчеев занялся не по прусским учебникам, а изучая опыт Румянцевских, Суворовских и Потёмкинских походов, опыт артиллеристов, прославивших русское оружие в войнах с пруссаками, шведами и турками.
      Артиллерийская команда Аракчеева быстро разрасталась. Он сам написал инструкцию должностным лицам, написал русским языком, а не помесью французского жаргона и искажённого родного языка до эсперанто, принятого в светских салонах, которым всё более и более пользовались князи из грязи, да и европеизированные отпрыски прежней подлинной аристократии.
        Вскоре команда была развёрнута в 4-х ротный артиллерийский полк. Аракчеев установил весьма действенный способ боевой работы при орудиях, учредил специальные учебные классы «для преподавания военной науки», причём заниматься заставил всех поголовно, в том числе и офицеров. Обучая артиллеристов, он заботился о том, чтобы они умели легко и чётко совершать манёвры в бою силами артиллерии, менять позиции артиллерийских рот и направление ведения огня.
       Аракчеев был инициатором составления новых уставов и наставлений, которые введены были затем во всей русской армии.
       Пока Аракчеев работал, не покладая рук, его клеветники танцевали, гуляли, ходили по театрам. Так кто же поднимал боеготовность русской армии?
       Д.Л. Подушков в журнале «Русская провинция» № 4 за 2001 год писал о причинах ненависти к Аракчееву:
      «Аракчеев, блестяще окончивший кадетский корпус, на первое место ставил интересы службы, преданность Императору, Державе. Именно это стало основной причиной ненависти прозападно настроенного «высшего света» к «выскочке» из нижней дворянской иерархии. Несомненно, Аракчеев своей требовательностью сломал карьеру многим родовитым отпрыскам, которые считали, что чины и должности должны принадлежать им по праву рождения, а не по отношению к службе».
       Стараниями великосветских бездельников деятельность Аракчеева обрастала самыми невероятными легендами и мифами. Рассказывали, что Аракчеев избивал солдат, вырывал у них усы, заставлял заниматься по 12 часов подряд, нещадно изнуряя и солдат и офицеров.
       Ах, какой ужас! Усы вырывал… Об этом рассказывали с осуждением те дворянчики, которые были последователями преобразователя России в европию, рубившего головы подданным, рубившего им головы и колесовавшего их.
       Но и то, что Аракчеев выдирал усы, было вопиющей ложью. А ведь не удивительно ли, что пасквилянтов возмущало вырывание усов, но не приводило в ужас вырывание с корнем бород у русских людей, которое проделывал выученик европии Пётр Первый. Изуверства Петра зачастую приводили к бунтам. В «Гатчинской армии» были порядок и дисциплина.
        Но обратимся к документам. В одном из своих рапортов Аракчеев ходатайствовал о разжаловании фельдфебеля. И за что же? За жестокое обращение с подчинёнными…
       А вот ещё пример. В «Книге приказаний при пароле» с 5 июля по 15 ноября 1796 года из 135 записей на долю взысканий приходится 38. В их числе 8 замечаний, 22 выговора, 3 вычета из жалования и 2 лишения чинов. За всё указанное время суду был предан лишь один человек, да и то за побег, а случаев «прогнания сквозь строй» не зафиксировано ни одного.
       Вскоре Павел Петрович пожаловал Аракчееву чин майора и поручил устройство хозяйственной части всех гатчинских войск, пересмотр военно-уголовных законов, а кроме всего этого, командование пехотным батальоном номер 4, которому было дано имя Аракчеева.
      Затем Император назначил Алексея Андреевича инспектором артиллерии «Гатчинской армии».
      К тому времени это формирование стало как бы вооружёнными силами государства, только в миниатюре. Кое-кто полагал, что это игра. Но это совсем не так.
       Павел Петрович загодя готовил свой действенный и организованный штаб для руководства армией, когда настанет час принять российскую корону.
       28 июня 1796 года Аракчееву был пожалован чин подполковника артиллерии. И тут же на плечи свалилась дополнительная задача – разработка нового снаряжения для русской артиллерии.
        А великосветские змеи продолжали шипеть. Клеветники утверждали, что Аракчеев «ничему не учился, кроме русского языка и математики», и «лишь умел нравиться тому, кому следует».
       А вот сам Аракчеев писал об образовании и о книгах так:
       «Чтение полезных книг в свободное время есть, без сомнения, одно из благотворнейших упражнений каждого офицера. Оно заменяет общество, образует ум и сердце и способствует офицеру приуготовить себя наилучшим образом на пользу Монарху и Отечеству».
      О Гатчине же Алексей Андреевич вспоминал, что там «служба была тяжёлая, но приятная, потому что усердие всегда было замечено, а знание дела и исправность отличены».
       Адъютант Аракчеева Ф.П. Лубяновский свидетельствовал, что «ратное рвение» Алексея Андреевича было вовсе не таким грубым и страшным и что, действительно, в период учебных занятий он бывал «строг и грозен перед полком», а затем, в кругу офицеров, «приветлив и ласков», обучал же их терпеливо, умело и грамотно.
       В чём же заключались строгости? В одном из приказов Аракчеев писал:
       «За ошибку отвечает командир, в службе викарных (временщиков) нету, а должны командиры сами всякий своё дело делать, а когда силы ослабнут, то может выбрать себе покой».
       То есть, если не можешь командовать, если устал, обленился, просись в отставку.
       В другом приказе читаем: «Замечаю, уснули и ничего не делаете, то оное не похвально, а я уже иногда неосторожен, когда кого пробуждаю».
       Здесь он сетует на то, что ленивые и нерадивые ещё и обижаются, когда их призывают к порядку.
        Особенно не любил Аракчеев людей, у которых к рукам прилипали государственные деньги. Он требовал:
      «Извольте держать (расходовать) деньги, сколько употреблено будет – представить отчёт.., только не аптекарьский, а честный».
        Известно, что Императрица Екатерина тайно подготовила Манифест о передаче престола своему внуку Александру в обход сына Павла.
        Слухи о том дошли до Павла. И тогда он привёл к присяге себе самому как наследнику престола Александра, который признал права отца – в присутствии Аракчеева.
        В Гатчине великие князья командовали батальонами. У Константина, который был моложе – было ему всего 16 лет, – всё получалось славно, а вот у Александра – нет. И тогда ему взялся помогать Аракчеев.
        Александр впоследствии признавался, что именно в те годы привязался к Аракчееву, который сделался для него «необходимым и советником, и сберегателем».
       Не раз приходилось Аракчееву защищать великого князя от справедливого отцовского гнева, вызванного нерадивостью.
       В ночь после кончины Великой Государыни Павел вызвал к себе Аракчеева и сказал ему:
       – Смотри, Алексей Андреевич, служи мне верно, как и прежде!
       А потом подозвал к себе Александра, сложил вместе руки обоих и прибавил:
       – Будьте друзьями и помогайте мне!
      Забегая вперёд, нельзя не отметить, что помогали Аракчеев и великий князь по-разному. Аракчеев был предан Государю. Лицемерный великий князь позволил убить собственного отца, ради того, чтобы овладеть его троном.

                Долгий путь Симеона в Россию.

        Но что же в это самое время делал Симеон Афанасьевич Великий?
        В 1794 году пришло в Петербург сообщение о том, что он ушёл из жизни. Почему отправили такое сообщение. Г.С. Гриневич полагает, что «вероятнее всего, его, тяжело больного, посчитав безнадёжным, списали на берег». Он же путешествовал не на русском корабле, а на английском судне. Я не случайно сделал такое различение. Попробуйте сказать нашему военному моряку, что он плавает по морю на судне… Не советую… Наши, русские военные моряки, на кораблях ходили, ходят и будут ходить… Ну а английские… Они же на судах плавают и будут плавать (ходил только один Нельсон за всю историю), а всем известно, кто ходит поморю и что плавает…
      Конечно, англичане кичатся своим флотом, мол, морская у них страна, именно страна, а не держава, ибо на планете Земля, во всём мiре существует только одна Держава, именуемая кратким и ёмким словом Россия. Ведь Держава – это не то же самое, что страна или государство. Держава – понятие духовное и вытекает из словосочетания: «Удержание Апостольской Истины». А на планете Земля, как известно, есть только одна страна, одно государство, которое имеет Священное предназначение, данное Самим Создателем – «Удержание Апостольской Истины». Это государство – Россия. И только России Всевышним дарована праведная «Власть от Бога» – Православное Самодержавие. Только Русский Государь именуется Удерживающим. С изъятием из среды Удерживающего наступает, как учит Церковь, хаос. Только Россия является Удерживающей на Земле. Если бы тёмные силы сумели (что, конечно, невозможно и никогда не случится) изъять из среды (с планеты Земля) Россию, мiр бы немедленно погиб в наступившем хаосе и кровавой смуте. 
       Только Россию правильно именовать Державой. Ни США, ни возлюбленные ныне штатами Польша, Грузия, Эстония, или придуманная некогда Украина, являющаяся на самом деле Малороссией (во всяком случае за исключением западной части суши, покрытой салом, то есть Подляхии западленской) и прочие злокачественные новообразования – с т р а`н ы, державами не являются, и называть их так, по меньшей мере, безграмотно.
        Ну а что касается наглой кичливости англичан, то всё их величие плавающего флота лопнуло, как мыльный пузырь, летом 1942 года. Лопнуло окончательно на все века, когда вышедший 27 июня из Англии в СССР арктический конвой PQ-17, в состав которого входило 35 грузовых судов, был брошен мощным британским охранением в составе эсминцев, судов ПВО, тральщиков и вооружённых траулеров. В непосредственной близости действовало соединение британских и американских крейсеров под командованием контр-адмирала Луиса Гамильтона, а дальнее прикрытие составляло соединение тяжёлых британских и американских кораблей, в состав которого входили авианосец и два линкора. Всю эту армаду судов поддерживали английские подводные лодки. И вдруг 4 июля 1942 года первый морской лорд Дадли Паунда отдал приказ конвою рассеяться и самостоятельно, без всякого прикрытия следовать в порт назначения, а всему прикрытию, в том числе и тяжёлым крейсерам и авианосцу срочно драпать на запад. Разведка установила, что на перехват конвою вышли немецкие корабли во главе с линкором «Тирпиц». 22 транспорта и 2 вспомогательных судна, некоторые из коих могли бы получить за мужество, отличное от крейсеров и авианосца, название не судов, а кораблей, погибли в неравных боях, поскольку вооружены были разве что пулемётами.
       Но если армада союзников струсила от одного известия о выходе на перехват конвоя линкора «Тирпиц», если от него бежали не только крейсера и прочая мелочь, но даже два линкора и авианосец, то одна единственная советская подлодка Щ-421 не только не струсила, а напротив, смело пошла на врага. Командир подлодки, в то время капитан 3-го ранга Николай Александрович Лунин (1907-1970), принял решение атаковать… Одна советская подлодка против немецкой эскадрой, состоявшей из линкора «Тирпиц», тяжёлых крейсеров «Адмирал Шеер» и «Адмирал Хиппер», семи эсминцев и двух миноносцев! То есть против той силы, от которой в панике бежали хвалёные британские моряки. Лунин вынужден был нанести удар кормовыми торпедами в связи с постоянным маневрированием фашистской эскадры. Две торпеды попали в линкор «Тирпиц», причинив ему повреждения. В результате линкору пришлось срочно идти в док на ремонт, из которого он так до конца войны и не вышел. Лунину было присвоено звание Героя Советского Союза. После войны он продолжал службу и стал контр-адмиралом.
       Посрамлённые союзники нигде и ни слова не сказали об этой неслыханной для них атаке. Гитлеровцы тоже не желали её признавать – слишком велик позор. Но, Гитлер сам выдал себя, постфактум признав атаку и повреждение «Тирпица». Он отдал распоряжение повесить за ущерб нанесённый линкору, отца капитана 3-го Лунина. Гестапо отыскало его в оккупированном Ростове-на-Дону, вычислив, видимо, по перехвату радиограммы. Да и британское правительство всё же, особо не афишируя, отметило подвиг Лунина. Он был награждён высшим британским военным орденом – «Крест Виктории», что давало ему право на английское дворянство и обращение «сэр». Впрочем, для советского человека это слово, если поменять первую букву, указывает место, куда иногда посылают в споре всяких западников. Британцы помнили свою встречу с линкором «Бисмарк» и не могли не отметить избавление их от равного ему «Тирпица».
         В открытых боях британцы не больно сильны, но коварства – хоть отбавляй. Вот и в истории с Симеоном Великим проявилось это коварство во всю ширь.
       Тот факт, что у наследника престола Павла Петровича есть внебрачный сын Симеон Великий, который как две капли воды похож на своего брата великого князя Александра Павловича, был известен тем силам, которым не нравилось возвышение и укрепление России.
       Корни всей этой истории закопаны глубоко. Когда тёмные силы Запада убедились, что Императрицам Екатерина Великая стала твёрдо на путь укрепления Русского Самодержавия и России, были предприняты попытки вооружить против неё наследника престола и организовать очередной дворцовый переворот. Павел Петрович резко отверг все предложения и сообщил матери о заговоре.
        Графиня Варвара Николаевна Головина, урожденная княжна Голицына (1766-1819), известная мемуаристка и художница, приближённая императрицы Елизаветы Алексеевны, в своих воспоминаниях проливает свет на заговор:
        «Граф Панин, сын графа Петра Панина, ни в чём не похож на своего отца, у него нет ни силы характера, ни благородства в поступках; ум его способен только возбуждать смуты и интриги. Император Павел, будучи ещё Великим Князем, высказал ему участие, как племяннику гр. Никиты Панина, своего воспитателя. Граф Панин воспользовался добрым расположением Великого Князя, удвоил усердие и угодливость и достиг того, что заслужил его доверие. Заметив дурные отношения между Императрицей и её сыном, он захотел нанести им последний удар, чтобы быть в состоянии удовлетворить потом своим честолюбивым и даже преступным замыслам. Поужинав однажды в городе, он вернулся в Гатчину и испросил у Великого Князя частную аудиенцию для сообщения ему самых важных новостей. Великий Князь назначил, в каком часу он может прийти к нему в кабинет. Граф вошёл со смущённым видом, очень ловко прикрыл своё коварство маской прямодушия и сказал, наконец, Великому Князю с притворной нерешительностью, будто пришёл сообщить ему известие самое ужасное для его сердца: дело шло о заговоре, составленном против него Императрицей-Матерью, думали даже посягнуть на его жизнь. Великий Князь спросил у него, знает ли он заговорщиков и, получив утвердительный ответ, велел ему написать их имена. Граф Панин составил длинный список, который был плодом его воображения. «Подпишитесь», – сказал затем Великий Князь. Панин подписался. Тогда Великий Князь схватил бумагу и сказал: «Ступайте отсюда, предатель, и никогда не попадайтесь мне на глаза». Великий Князь потом сообщил своей матери об этой низкой клевете. Императрица была также возмущена ею, как и он».
        Заговор в тот раз оказался выдумкой Панина. Но были и другие попытки вовлечь Павла Петровича в банды сановных уголовников, ожесточённых против России и русской Императрицы. Предлагали Павлу отстранить её, но обещали сохранить ей жизнь, понимая, что в ином случае, даже предлагать переворот бессмысленно. Убеждали, что трон принадлежит ему, и что Императрица-мать владеет им незаконно. Но Павел резко отверг все предложения. Заговорщики, вполне возможно, знали о том, как он поступил с Паниным, и решили, что и в данном случае он может всё рассказать матери. Его попытались отравить. Было это, по мнению Николая Дмитриевича Шильдера, в 1778 году.
        Н.Д. Шильдер писал: «Когда Павел был еще великим князем, он однажды внезапно заболел; по некоторым признакам доктор, который состоял при нём, угадал, что великому князю дали какого-то яда, не теряя времени, тотчас принялся лечить его против отравы. (Шильдер указывает имя, это был лейб-медик Фрейганг). Больной выздоровел, но никогда не оправился совершенно; с этого времени на всю жизнь нервная его система осталась крайне расстроенною: его неукротимые порывы гнева были ничто иное, как болезненные припадки, которые могли быть возбуждаемы самым ничтожным обстоятельством».
        Во время припадков, бывших последствием отравления, Павел в период своей власти, мог с горяча и наказать… Светлейший князь Пётр Васильевич Лопухин (1753–1827), с вступлением на престол Павла I пожалованный в тайные советники и назначенный присутствующим в московских департаментах Сената утверждал:
        «Когда он (Павел Петрович – Н.Ш.) приходил в себя и вспоминал, что говорил и делал в эти минуты, или когда из его приближённых какое-нибудь благонамеренное лицо напоминало ему об этом, то не было примера, чтобы он не отменял своего приказания и не старался всячески загладить последствия своего гнева».
       Но вернёмся к Симеону, который, возможно, на какое-то время и выпал из поля зрения тёмных сил, поскольку испытания выпали на его долю немалые. Как в ту давнюю пору добраться с Альтийских островов в Россию?
       Г.С. Гриневич пишет:
       «С Альтийских островов (скорее всего, это была Куба) Симеон перебрался в Северную Америку, во Флориду, и уже оттуда отправился в дальний и трудный путь через весь материк на запад, в Русскую Америку.
        В ту пору Алеутские острова, Аляска и западное побережье Северной Америки от мыса Барроу на север и юг, вплоть до Калифорнии, были владениями Российской Империи. Фактории и небольшие поселения русских, обслуживающих богатые пушные промыслы, особенно «морского бобра», были не такими уж редкими в тех краях. В одном из поселений Симеон встретил молодого миссионера отца Иннокентия и с ним добрался до острова Кадьяка, который на протяжении многих лет был центром Русской Америки.
        Путь из Русской Америки в Россию к тому времени был проторён русскими купцами и промышленниками, среди которых в первую очередь следует упомянуть «русского Колумба» Григория Ивановича Шелихова.
        От американских берегов по Восточному океану, как тогда назывался Тихий, Симеон и отец Иннокентий, перезимовав на Кадьяке, ранней весной отплыли на Камчатку, в Петропавловск. По меркам того времени этот город, названный именами двух судов второй камчатской экспедиции Витуса Беринга – «Святой Пётр» и «Святой Павел», был относительно крупным населённым пунктом и возраст у него был уже солидный – 55 лет со дня основания.
       В Петропавловске отец Иннокентий снабдил Симеона деньгами, рекомендательными письмами в Иркутскую и Красноярскую епархии и устроил на судно, идущее в Охотск».
        Казалось бы, нужно ли столь подробно цитировать? Но представьте… Это путешествие и встречи, которые были у Симеона, нашли своё отражение через много лет.
        Г.С. Гриневич пишет: «Отче Иннокентий, будущий эпископ Камчатский, по прошествии многих лет посетит Симеона, когда тот под именем Фёдора Кузьмича поселится под Томском. Их будут разделять семь тысяч километров, но это не остановит престарелого человека, пожелавшего увидеть своего давнего знакомого.
       Исследователей феномена сибирского старца всегда волновал вопрос, откуда епископ Иннокентий знал Фёдора Кузьмича. Выдвигалось даже предположение, что «бродяга Фёдор Кузьмич с Урала был выслан на Алеутские острова, где и познакомился с миссионером Иннокентием, потом бежал оттуда и поселился под Томском».
       Конечно, предположения глупейшие.
       А как же тогда быть с другими знакомствами, которые продолжились уже в тридцатые годы, после появления в Сибири Феодора Козьмича?
        Г.С. Гриневич продолжает рассказ в книге «Тайна Императора Александра Первого»:
        «В Иркутске Симеону оказали всяческое содействие, а с иркутским иереем, будущим епископом Иркутским Афанасием, они подружились. Эта дружба возобновилась, правда, лишь когда Симеон снова оказался в Сибири, но уже под именем Фёдора Кузьмича. Преосвещенный Афанасий посещал его, и «проживал у него по нескольку дней», и «были они как братья».
         Очередным пунктом пути Симеона из восточных пределов России на Запад был Красноярск, где его встретил гостеприимный Пётр, ставший впоследствии Красноярским епископом Павлом. От Томска до Красноярска, можно сказать, рукой подать – всего-то 500 километров, не то, что от Иркутска – все 2000, и потому преподобный Павел по давней дружбе… заезжал к Фёдору Кузьмичу на два три раза в году».
         А разве неудивительно то, что все духовные деятели, с которыми Симеон встречался, когда они были в невысоких рангах церковной иерархии, выросли до епископов. Можно предположить, что Симеон, став Александром Первым, поддерживал с ними связь и оказывал содействие в продвижении по иерархической лестнице.
       В Санкт-Петербург Симеон прибыл в середине лета 1796 года, в очень трудный для правящей династии год. Императрица Екатерина Великая была уже в возрасте, часто болела.
        Г.С. Гриневич сообщает, что вскоре по прибытии 1796 года была устроена встреча с ним Императора Павла Первого. Здесь уже наверняка за дело взялись те, кто потерял его из виду в 1794 году.
        Они чувствовали себя неспокойно. Им казалось, что великий князь Павел Петрович будет, в отличии от матери, играть под дудку масонской камарильи. Но слух о том, что Императрица уже подготовила манифест о назначении наследником престола великого князя Александра Павловича, становился всё более реальным. Наследник, старательно воспитанный и образованный под строгим контролем бабушки, начавшей разгром тайных обществ в России, пугал и совсем не устраивал. Как-то поведёт себя? Как воспитаны внуки Государыни, можно понять хотя бы по тому, каким вырос Константин Павлович! Что же было делать? Устранение Императрицы, видимо, было делом не очень лёгким. Значит, надо было подменить Александра Павловича на похожего как две капли воды единокровного брата Симеона.
       Как убедили Симеона, сказать трудно. Впрочем, ниточки, за которые можно было дергать, видимо остались. Да и не обязательно было посвящать во все детали операции. Судя по тому, что тело, найденное в Кронштадском заливе было опознано, как тело Симеона, а Симеон, на что он сам указал в тайнописях и косвенно подтвердили это все его сибирские знакомцы, постоянными посещениями старца, устранили столь похожего на него Александра Павлович. Ну а тело сбросили в воды залива.
        Что можно иначе предположить?
        Итак, Александр Павлович был устранён, причём, если и не при участии, то, во всяком случае, не без ведома Симеона Великого. На это указывает фраза Феодора Козьмича: «Моё зло двойное». То есть сибирский старец признал, что повинен и в гибели Александра Павловича, и в гибели Павла Петровича. Одновременно убийцы преследовали цель бросить тень на Павла Петровича, который, якобы, избавился от конкурента на престол. Он же не мог сделать этого, ибо был нелицемерно верующим, искренне набожным, человеком большой, светлой души.
         Можно представить себе, в каком положении оказался великий князь Павел. Ведь обмануть родителей было невозможно. Они не могли принять Симеона за Александра Павловича. И в то же время, как бы они могли поднять шум? Императрица ни за что бы не простила убийства любимого внука, на которого возлагала огромные надежды. Ну а виновным Павла Петровича было сделать легко. Императрице же Марии Фёдоровне сына было уже не вернуть, а терять мужа – катастрофа. На руках ещё столько малых детей, один из которых – Николай – только что появился на свет.
       Заговорщики, свершив злодеяние, поместили в Санкт-Петербургских газетах сообщение, что в водах Кронштадтского залива обнаружено тело лейтенанта флота Симеона Великого. Это сообщение свидетельствует о том, что ставка окончательно была сделана на Симеона, который теперь стал Александром.
       Здесь тоже есть объяснение. Тайна рождения Павла Петровича не скрыта за семью печатями. Он ведь сын Сергея Васильевича Салтыкова. Екатерина Великая вступила на престол в результате переворота и её, в своё время, без всяких на то оснований объявили убийцей законного Императора Петра Третьего, хотя к гибели его она никоем образом не причастна. Нарастал скандальный династический кризис. Конечно, подмена не прошла незамеченной, но на неё вынуждены были закрыть глаза. Иного выхода просто не было. Александр Павлович мёртв, и его не воскресишь. Симеон, как две капли воды, похож на него. К тому же он вовсе не убийца, а несчастный человек, которого сумели втянуть в соучастие опытные интриганы и преступники. Екатерина Великая не ведала о подмене, ибо известно, что со своим внуком она не встречалась с июня 1796 года.
       Известно также, что Павел Петрович, хоть и не был виновен в смерти сына, доказать свою полную непричастность к ней мог вряд ли. Тем и объясняется его поведение в последние месяцы жизни матери. Жил он уединённо. Всё время чего-то ждал и чего-то опасался.
       Когда случился удар, и стало ясно, что Императрица при смерти, к Павлу послали курьера. Увидев его, он сказал странную, на первый взгляд фразу: «Мы пропали!». Видимо, он ждал возмездия за то, что не уберёг Александра, а, может быть, даже считал, что его вот-вот обвинят в убийстве. Но пришло сообщение о том, что Императрица покидает сей мир.
      Но как же быть с манифестом? В день смерти Государыни Павел Петрович и Безбородко разбирали бумаги в её кабинете. На глаза попался пакет с надписью, сделанной рукою Екатерины Великой: «Вскрыть после моей смерти!». Павел взял пакет в руки и растерянно посмотрел на Безбородко, который молча указал ему глазами на камин. Так закончили своё существование какие–то документы, содержание которых могло быть известно канцлеру, и который посчитал, что обнародованию они подлежать не должны.
       Вступив на престол, Павел Петрович взял руки наследника и Аракчеева, соединил их и сказал, чтобы они крепко дружили и помогали ему. Аракчеев любил Павла Петровича и служил ему верою и правдою. Ну, а на доброе отношение к тому, кто стал Императором после гибели Павла Петровича, могло повлиять, что и Аракчеев и тот человек оба были выпускниками кадетских корпусов, один морского, другой – Инженерного и Артиллерийского. А кадет кадету друг и брат.