За окном был как будто другой мир. Горели огнями еще не разобранные новогодние елки, блестели в свете фонарей крупные снежинки, густой дым из высоких труб городских котельных и заводских цехов тянулся к облакам почти вертикально. На улице было морозно, но вид из окна буквально согревал. В палате было теплее, но тоже прохладно. Вот только согреться ее видом было нельзя. В том конце коридора, что вел к выходу из травматологического отделения, сделали хороший ремонт. Там поставили новые двери и окна, завезли новые кровати и тумбочки. Даже холодильник имелся.
Палату 509 и саму прозывали «холодильник». На соседней кровати, лежа сразу на двух подушках, играл в тетрис противный мальчишка с пробитой головой. Действительно противный, уж поверьте. И вовсе не из-за тетриса. С первого дня он вел себя высокомерно и надоедливо. Приставал с глупыми вопросами, хвалился своей дыркой в голове, которую давно уже зашили, и тем, что заработал ее в бассейне.
У другой стены лежал дядя Федя. Он привычно хрипел и тяжело вздыхал. Надо сказать, он всегда хрипел, если только не икал. Икота его была громкой и продолжительной, как бой курантов в новогоднюю ночь. Дядя Федя попал в палату очень давно, раньше противного мальчишки и даже раньше Алеши, хотя тот уже и со счета сбился — сколько же дней ему пришлось здесь провести. Мужчина пострадал на работе — переломал ребра и позвоночник при ремонте мартеновской печи. Он хрипел, икал, но оставался бодрым и приветливым. И это, кажется, ему помогало. Так говорил врач — старый татарин со смешными лысиной и фамилией:
— Оптимизм вам поможет выкарабкаться!
— Других-то средств у вас нет, — смеялся сквозь икоту дядя Федя.
А вот Алешу татарин ругал. Без причины, как казалось мальчику.
— Тебе 12, а ведешь себя, как маленький! — почему-то кричал доктор, когда Леша, которому запрещали вставать, снова скакал по разноцветной плитке в коридоре.
В палате было неуютно. Из окон дуло, даже свистело по ночам. Дядя Федя, правда, говорил, что это призраки, но Алеша был уже слишком взрослым для таких сказок. В некоторых палатах в этом конце коридора свет на ночь не выключали. Вовсе не потому, что боялись призраков — в темноте выползали тараканы. В таком количестве, что нельзя было ступить на пол. Но в пятьсот девятой, где лежал Алеша, тараканов было мало. Поэтому ближе к девяти часам свет выключали и все засыпали. Кроме самого Леши. Он долго ворочался, подкладывал под голову то кулак, то собственные штаны, но не мог заснуть. Дело в том, что из-за своей травмы, спать мальчику приходилось на чертовски жесткой кровати, где под тонюсеньким матрасом скрывался толстенный щит из досок. Да еще и без подушки. Собственно, это было единственное лечение мальчика — лежать на жесткой кровати. Желательно, неподвижно. Кроме этого лишь однажды, в первый день у него взяли кровь и дали каких-то таблеток. На обходе татарин ругался, кричал и повторял, что если мальчик не будет послушно лежать, то его придется привязать.
В первые дни пребывания в больнице Алешу частенько навещали родители, родственники и друзья. Но с каждым днем навещающих становилось меньше, тем для увлекательных разговоров уже не находилось, одноклассники уже не удивляли свежими новостями из школы. А недавно в городе объявили карантин по случаю гриппа и одноклассники пропали совсем. Кому захочется сидеть у постели больного, когда есть возможность весь день кататься с горки или смотреть телевизор? Алеша понимал, что и сам бы вряд ли торчал в палате у какого-нибудь Мишки, будь у него лишние каникулы, но все равно злился.
И плакал. В основном, по ночам. Но вчера расплакался прямо днем, за что ему сейчас было ужасно стыдно. Тем более что у дяди Феди в этот момент были жена и его сын Денис. Мальчик даже не мог вспомнить, что же стало последней каплей, заставившей его разрыдаться у всех на глазах. Но когда первые слезы покатились из глаз, а тело содрогнулось, беззвучно, нужно сказать, от того, что не хватало воздуха, остановиться сил уже не было. Алеша плакал сперва очень тихо, но вскоре начал всхлипывать. Нос заложило, дышать было тяжело. Леша никак не мог остановиться. Но тут к нему на кровать села жена дяди Феди, аккуратно вытерла слезы платком, погладила по волосам, словно мама. И Алеша успокоился. Он не перестал плакать. Слезы все также текли из глаз, но он уже не задыхался. Наоборот, дышал глубоко, полной грудью. Он крепко сжал в руке влажный от слез платок и также крепко заснул.
Открыв глаза, мальчик увидел, что в палате горит свет, хотя за окном совсем темно, даже фонари не горят. А выключают их обычно в полночь, это он успел запомнить. Алеша приподнялся на кровати и вопросительно взглянул на дядю Федю. Тот тоже не спал.
— Привезли час назад, — кивнул мужчина головой в сторону четвертой кровати, которая до этого всегда пустовала. — Машина сбила возле стадиона.
Алеша перевел взгляд. На кровати под одеялом лежал мужчина, на вид чуть младше дяди Феди. Он был весь в бинтах, даже голова.
— Мелкий испугался, убежал спать к медсестрам, — пояснил дядя Федя, когда Леша удивился пустой постели неприятного мальчика. — Даже подушки свои не прихватил. Можешь взять, кстати. Я татарину не скажу.
Алеша улыбнулся тому, как дядя Федя поддел противного мальчишку, задумался, но подушку брать не стал. Видимо, дело плохо, подумал мальчик, раз свет не выключают. Может, будут делать новому больному операцию прямо здесь? А может, он уже умер? Было страшно. Чего там, Леша и сам бы, наверное, сбежал спать к медсестрам, если бы увидел, как привезли нового пациента. Но он остался. Опустив голову на скатанные в комок штаны, он попытался уснуть.
В эту ночь ему снились странные сны. В них он бродил серди каких-то людей, встречая множество лиц. Но все они были ему незнакомы. Странные люди предлагали сходить в кино, купить газеты, кричали о каких-то важных событиях. Должно быть, это были герои фильмов, которые Алеша видел раньше. Но он не мог их вспомнить.
Его разбудила мама. Сегодня она пришла очень рано, еще до обхода. А с ней был дед. Высокий, сухой, тонкий, как палка, в своей смешной шляпе и старом, как он сам, пальто, дед выглядел гостем из другой жизни. Он улыбался почти беззубым ртом и скрипучим голосом проговорил:
— Привет, артист! Как ты тут?
Алеша не успел ответить, даже глаза едва успел открыть по-настоящему, когда дед присел к нему на кровать. Он жестко грохнулся на край кровати, приподнял матрас и постучал костяшками худых пальцев по деревяшке.
— Ого, да у тебя здесь Фердинанд!
— Кто? — удивился Алеша новому слову?
— О, брат, да ты про Фердинанда не слышал!? — усмехнулся дед. Он огляделся, словно высматривал, не слушает ли мама. А заметив, что вместо мамы его подслушивает дядя Федя, заговорил еще громче. — Когда я служил в армии, а было это почти 50 лет назад, был со мной такой случай. Часть у нас была танковая, офицеры наши были сплошь фронтовики, герои войны с Германией. А мы в этой самой Германии служили. Так вот в казарме, где мы жили, была комната досуга, ее в армии называли Ленинской. Чего только в этой Ленкомнате не было! И книги, и газеты, и картины. Все сплошь советское и старое. Самая свежая газета — месячной давности. Самые интересные книги — история КПСС в шести томах — без третьей книги. А в пятой страницы вырваны.
И был в этой комнате Фердинанд. Подобие лавки, сколоченной из четырех старых табуретов. На Фердинанде этом, бывало, спали дежурные. А назвали его, стало быть, в честь...
— Неужто, эргерцога Фердинанда, — предположил дядя Федя.
— Тьфу на вашего эргерцога! — махнул рукой дедушка. — В честь немецкой самоходки «Фердинанд»! Огромная, неповоротливая, рухлядь, одним словом.
Однажды и мне пришлось спать на этом Фердинанде. Против своей воли. В последние дни службы солдаты могут себе позволить больше обычного. Кто ремень не затянет, кто пуговку расстегнет. И кровати, само собой, выбирали помягче. У меня не кровать была — перина! Мягко, как в гамаке. В последний вечер засиделись мы допоздна. И не заметили, как пришел наш старшина, старый хохол по фамилии Голодец. Этот самый Голодец был всегда жутко злой. Орал по-своему на солдат так, что щеки тряслись. Как есть — Холодец! Приходит он в расположение, мы — врассыпную, по своим койкам. Добегаю я до своего места, вмиг скидываю всю форму и бросаюсь на свою перину! И что ты думаешь?
— Что? — вытянул шею Алеша.
— Грохот, треск, хруст — на всю казарму! И смех такой, что Холодец вбежал к нам в состоянии боевой истерики. Все в момент спят, куда не глянь. И я лежу. Спина трещит, в голове гудит, все тело ноет, зубами скриплю, как бы не взвыть. Только руку с кровати свесил, нащупал — Фердинанд! Засунули мне его под кровать салаги по приказу моих дружков. Так и пришлось мне всю мою последнюю ночь в армии проспать на этом Фердинанде. Было обидно сперва, а потом такой смех разобрал, что едва Холодец меня не заметил.
— И что тут смешного, — не понял Алеша, — спать на деревяшке.
— Последняя ночь, брат. Хоть на углях спи, хоть на гвоздях, да хоть на потолке! Но ты жив, здоров, молод, красив и свободен! Через два дня дома будешь спать, где захочешь, как захочешь. Не те это доски, на которых век лежать придется. Вот как поймешь это, то и Фердинанд кажется мягче любой перины.
Мама приходила не просто так. Видимо, ей кто-то рассказал о том, как Леша плакал вчера. Она поговорила с дядей Федей и ушла в коридор. После этого врач-татарин стал как будто добрее, перестал кричать и называть Алешу маленьким. Наоборот, общался как со взрослым, объяснил важность единственной его процедуры — смирного лежания на жесткой кровати. Даже предложил гулять в коридоре понемногу и на ночь брать подушку у противного мальчика. Алеша выслушал и, нащупав рукой под тонюсеньким матрасом толстенный деревянный щит, ответил:
— Не нужно подушки. Играть и нежиться дома буду. Я сюда лечиться пришел.