К осени 1960 года моя аспирантская работа уже дала чёткие данные по возможности получения с помощью изучавшихся мною химических мутагенов полезных мутаций у растений. Собрав все материалы своей работы, я встретилась с И.А.Рапопортом, чтобы обсудить результаты. Он внимательно всё просмотрел и сказал: «Вам обязательно нужно сделать доклад в Институте химической физики. Я познакомлю вас с академиком Николаем Николаевичем Семёновым». Я повидала уже многих наших именитых учёных, с некоторыми была хорошо знакома, но с лауреатом Нобелевской премии общаться не приходилось.
В 1957 году Н.Н. Семёнов стал академиком-секретарем Отделения химических наук АН СССР. Он многое сделал для возрождения генетики в СССР. Яростная схватка произошла на XXI съезде КПСС, где против Т.Д.Лысенко выступили Н.Н.Семёнов и П.Н.Несмеянов. Борьба продолжалась с переменным успехом. Биофизики и генетики делали всё новые успехи в науке, создавали всё новые кафедры и лаборатории в МГУ, Московском физико-техническом институте, Институте атомной энергии и других научных и учебных учреждениях. Т.Д.Лысенко же делал всё новые виражи, и, в конце концов, вернул себе пост президента ВАСХНИЛ.
Институт химической физики АН СССР привольно раскинулся на Воробьёвых горах. Он был создан в 1931 году, на заре зарождения новой области естествознания - химической физики. Его директором стал один из самых талантливых учёных - Николай Николаевич Семёнов. Институт зародился в стенах Ленинградского государственного физико-технического рентгеновского института. В 1939 году он вошёл в состав Академии наук СССР, а в 1943 году переместился в Москву. Основные научные направления института в 1930-1940-е годы были нацелены на разработку теории строения вещества и исследование химических превращений. В институте работали выдающиеся учёные-академики Ю.Б.Харитон, В.Н.Кондратьев, А.И.Лейпунский, В.В.Воеводский, В.Л.Гольданский и другие. Проводимые в институте исследования легли в основу теории разветвлённых цепных реакций, сформулированной Николаем Николаевичем Семёновым. За работы в области исследований механизмов химических реакций Николаю Николаевичу была присуждена Нобелевская премия.
Вскоре с И.А.Рапопортом мы вошли в знаменитый кабинет Н.Н.Семёнова. Ещё молодой статный красавец лёгкой походкой пошёл нам навстречу. Остановившись передо мной, он изобразил крайнее удивление:
- Иосиф Абрамович! Я ждал солидную учёную даму!
- Лучше молодая ворона, чем старая жар-птица, - ответил И.А. Рапопорт.
Они долго смеялись, а я во все глаза смотрела на Николая Николаевича и любовалась им.
Через неделю я со снопами пшеницы и таблицами снова вхожу в кабинет Н.Н.Семёнова. Здесь собрались известные академики, почти со всеми я знакома: В.Н.Сукачёв представлял в печать мои статьи, к А.Л.Курсанову я ездила на консультацию, с Б.Л.Астауровым давно познакомилась дома у В.В.Сахарова, к П.А.Баранову ездила вместе с В.В.Сахаровым ещё в те времена, когда я работала в саду Фармацевтического института. Все эти маститые учёные работали в разных областях биологии, были знамениты и ещё достаточно молоды. Лишь один человек красоты необыкновенной был незнаком мне.
Доклад мой вызвал явное одобрение присутствующих. Н.Н.Семёнов попросил нас с И.А.Рапопортом подождать, пока он проводит гостей. С нами остался и поразивший меня незнакомец. Это был член-корреспондент АН СССР Николай Маркович Эмануэль. Он возглавлял бурно развивающуюся в нашей стране физико-химическую биологию. В его лабораторию и поступил на работу в 1957 году И.А.Рапопорт.
Результатом моего доклада явилось решение развивать работы по химическому мутагенезу растений в Институте химической физики. Николай Николаевич спросил:
- Вы согласны перейти к нам на работу?
- Но я ещё в аспирантуре, мне ещё год учиться.
- Перейдете в заочную аспирантуру. Да вам там и делать уже нечего.
- Хорошо, согласна.
Тут же написала заявление, его подписали Н.Н.Семёнов и Н.М.Эмануэль. И через несколько дней я стала сотрудницей Института химической физики. К этому времени Н.П.Дубинин получил лабораторные помещения на улицах Вавилова и Баумана, у него появились новые сотрудники и аспиранты, и я надеялась, что мой уход не слишком огорчит его.
Сектор Н.М.Эмануэля располагался в недавно построенном под физхимбиологию двухэтажном корпусе. И.А Рапопорт занимал в нём три комнаты, в одной из которых я стала обладателем собственного стола. Я осваивалась на новом месте, но мысли о том, как я буду работать с пшеницей на московском асфальте, тревожили меня. Встали вопросы о земле и сотрудниках, и я пошла с ними к Н.Н.Семёнову. В его кабинете я встретилась с Фёдором Ивановичем Дубовицким, который с огромным энтузиазмом возводил в то время филиал Института химической физики под Ногинском, в Черноголовке.
Эта встреча определила мою судьбу на ближайшее время. Было решено, что Ф.И.Дубовицкий в Черноголовке выделит для работы по химическому мутагенезу сотрудников, землю и жилье. Я принялась осваивать черноголовскую целину. Было это непросто, так как участок для опытов с большим трудом был найден на расстоянии двенадцати километров от жилых домов, сотрудникам было трудно ходить туда пешком, да и земля оказалась слишком скудной. Ограждения участка добиться нам не удалось, и в результате наш посев послужил неплохим кормом для местных коров. Мне опять пришлось идти к Н.Н.Семёнову и просить помочь с землёй и штатами.
- Николай Николаевич, я снова к вам с просьбами. На черноголовском опыте я поняла, что самодеятельность и серьёзная наука несовместимы. Для полевых испытаний необходимо хорошо оснащённое хозяйство, специально разработанные земли. Придётся искать какое-нибудь подмосковное хозяйство и просить приютить нас.
Николай Николаевич тут же позвонил директору НИИ удобрений и фунгицидов, и в течение пяти минут состоялась договорённость о выделении земли на опытных участках в Раменском экспериментальном хозяйстве этого института.
- Ещё чем-нибудь могу помочь?
- Да, еще нужны штатные единицы.
- Сколько?
- Десять.
- Что?! Да вы представляете, что такое десять единиц? Это же целая лаборатория!
- А вы представляете, сколько нужно сотрудников, чтобы проводить полноценные полевые работы? Для генетических исследований нужны масштабы, нужна статистика, иначе лучше вообще не работать.
- Ну, хорошо, сейчас узнаем в отделе кадров, чем мы располагаем на сегодняшний день.
Николай Николаевич звонит начальнику отдела кадров В.Д.Романову и договаривается о выделении шести единиц.
***
После вполне человеческих условий в Черноголовке, где у меня была двухкомнатная квартира, я возвратилась в подвал. Взяв зимой отпуск и просидев в подвале почти безвылазно месяц, я написала кандидатскую диссертацию. Но защищать её было негде, так как к тому времени ещё ни один совет не имел права принимать к защите диссертации по генетике. Наконец директору Института генетики и цитологии в Минске Н.В.Турбину было дано обещание, что учёный совет института скоро получит разрешение принимать к защите диссертации по генетике. Не дожидаясь официального разрешения, я поехала в Минск, чтобы сделать преддиссертационный доклад. Доклад был одобрен, и счастливая на следующий день я вернулась в Москву.
Когда, вернувшись в Москву, я вошла в свой подвал, я остолбенела. В середине рабочего дня Виталий лежал на нашем диване. Не было случая, чтобы он не пошёл на работу, и я испугалась.
- Ты что, заболел?
- Нет.
- А в чём же дело?
- В том, что, как оказалось, без тебя я не могу ни работать, ни есть, ни спать.
Жили мы тихо, уединённо, как подвальные мыши. Единственной частой гостьей нашей была сестра Виталия Надя Щербакова. Их связывала нежная любовь и дружба, продлившаяся всю жизнь. Впоследствии Надя окончила биологический факультет Московского педагогического института, некоторое время работала у меня в лаборатории.
***
В это время И.А.Рапопорт открыл новый класс мутагенов — нитрозоалкилмочевин, активность которых превосходила все известные в мире мутагенные факторы, и назвал их супермутагенами. Со мной работала одна сотрудница — С.И.Макарова. Получив штатные единицы, я начала подбирать сотрудников, и вскоре у нас стали работать Н.В.Григорова, Т.В.Сальникова, Н.Н.Кожанова и П.В.Колотёнков. К этому времени в моих опытах было показано, что один из открытых И.А.Рапопортом мутагенов – 1,4-бисдиазоацетилбуган по сравнению с другими химическими и физическими мутагенами не вызывает грубых структурных нарушений хромосом, и мы с И.А.Рапопортом написали совместную статью.
Мне предстояло сдать аспирантский экзамен по генетике. Я очень волновалась, так как сдавать его надо было Николаю Иосифовичу Шапиро, который у студентов МГУ славился необычайной суровостью.
Мы с Валей Андреевым договорились с Николаем Иосифовичем о времени, и вот я с экзаменационным листом сижу на Калужской 33, в Институте биофизики, за огромным столом, а напротив — мой грозный судья. Он даёт мне три вопроса и среди них «принцип попадания» в радиационной биологии. Теорию известного нашего радиобиолога Н.В.Тимофеева-Ресовского я хорошо знала. Я читала его книги, а в 1956 году была на его лекции. Это была его первая лекция в Москве после возвращения в СССР, и народу было видимо-невидимо.
Я сидела на краешке стула, подробнейшим образом записывала лекцию и срисовывала все картинки, которыми он иллюстрировал свой доклад. Эти картинки, а также те, которые были в его книгах, я изобразила на своих черновиках. Николай Иосифович взял мои листки, внимательно их изучил и сказал: «Вы свободны». Он отдал мне экзаменационный лист и попрощался. «Двойка», — стучало у меня в голове, когда я вышла за дверь, и я боялась взглянуть на оценку. Силы покинули меня, я села на диван, который стоял в коридоре и, немного придя в себя, посмотрела на экзаменационный лист. Там стояла пятёрка. Это было чудо, потому что Н.И.Шапиро никогда не ставил пятёрок, говоря «я сам на пятёрку не знаю». Но за эту пятёрку я заплатила дорогой ценой.
Я бегу к выходу. Вдруг, на ступеньках резкая боль заставляет меня вскрикнуть. Я на четвёртом месяце беременности и ни разу не посетила врача. Некогда! Нет времени! Боль утихает, и я иду к выходу, ругая себя последними словами. На улице боль снова скрутила меня. На Калужской заставе я остановила такси и попросила отвезти меня в ближайший роддом. Шофёр привёз меня на Загородное шоссе. В приёмном покое у меня потребовали направление. «Нет у меня направления! У меня дикая боль!» - «Тогда приходите завтра с направлением». Я села на лавку и потеряла сознание. Пришла в себя на больничной койке. И уже без ребёнка. Трое суток проплакала, не в силах ни есть, ни спать. Виталий в это время был в командировке.
Летом 1962 года мы провели в Раменском хозяйстве грандиозный посев пшеницы, использовав новые и старые мутагены И.А.Рапопорта, в том числе нитросоединения. Результат был сенсационным. Впервые в искусственном мутагенезе было получено огромное количество доминантных мутаций, около 10% растений несли это чудо в первом поколении, в то время как даже единичные мутации казались невероятными. Работа отнимала так много времени и сил, что мы очень редко своим коллективом собирались в лаборатории, чтобы отметить какое-нибудь событие. Но один праздник - день рождения И.А.Рапопорта отмечался всегда торжественно. Иосиф Абрамович воевал в Великую Отечественную войну, и часто вспоминал события тех лет. Когда стол был накрыт, и он входил в лабораторию, мы вставали и пели любимую его песню:
Там, где пехота не пройдёт
И бронепоезд не промчится,
Тяжёлый танк не проползёт,
Там пролетит стальная птица.
***
Осенью 1962 года в нашей семье должно было состояться пополнение. Настала пора выбираться из подвала. Единственным человеком, который реально мог помочь мне и действительно помогал в нелёгкой жизни, был Василий Константинович Боболев - заместитель Н.Н.Семёнова по научно-организационной работе. К нему я и пошла с поклоном. Единственное, что он мог для меня сделать в то время, это выделить комнату в мужском общежитии в Узком.
Это была трёхкомнатная квартира, в двух комнатах которой жили молодые ребята, сотрудники Института химической физики. За месяц до родов мы переехали в этот «рай в шалаше». В первый же день я так отчистила, отскребла, отодрала все «общие места», что вечером, когда ребята вернулись с работы, я, сидя в своей комнате, услышала: «Миша! Нам новую плиту поставили! И раковину новую! И унитаз!». Когда Виталий узнал, что у нас будет ребёнок, твёрдо заявил: «Будет двойня. Два мальчика!». И повторял это на протяжении всей беременности. Но родилась одна Марина. Виталий не мог вынести такой несправедливости судьбы. В середине дня он приезжал в роддом, передавал мне фрукты и записки с отчётом, какие пелёнки - распашонки он успел купить, а потом садился на лавочку напротив окон моей палаты, спиной к этим самым окнам, и так сидел до вечера. «Спина уже на вахте», - докладывали мне мои подруги по счастью.
Когда меня из роддома выписали, Виталий взял Марину на руки и тут же влюбился в неё. Я позвонила Антонине Ивановне, чтобы сообщить о рождении дочери, и вскоре она приехала в Узкое с невероятным количеством девчачьих вещей.
Я ещё кормила Марину грудью, когда получила из Минска телеграмму о необходимости прибыть на защиту диссертации. Покормив рано утром Марину, я оставила её Виталию вместе с бутылками каши, а сама отбыла самолётом в Минск. Турбин встретил меня в высшей степени любезно. Доклад хорошо был принят. После защиты я быстро оформила документы, - мне нужно было спешить на самолёт. Пулей вылетела из института и помчалась в аэропорт. Самолёт на Москву уже улетел. В панике я бросилась к начальнику аэропорта.
- Мне в Москву надо! Срочно! Ребёнка кормить!
- Вы что, гражданочка, в своем уме? Какая Москва? Какой ребёнок? Самолёт только что улетел, и больше сегодня не будет.
- Но сделайте же что-нибудь. Мне ребёнка кормить надо.
- А что же вы, мамаша, здесь мотаетесь, если вам ребёнка кормить надо?
- Диссертацию защищала.
- Диссертация - дело серьёзное. Сейчас что-нибудь устроим.
Вскоре пришёл молодой товарищ в форме и повёл меня к небольшому самолету. Под громкий скрежет всего составляющего и содержимого этой адской машины с тремя пилотами я вылетела в Москву. В руках у меня был огромный рулон таблиц. Когда мы уже подлетали к Москве, один из пилотов вдруг ехидно спросил:
- А где ваша сумочка?
- Ой, мальчики, скорее поворачивайте обратно, я сумку в Минске оставила, там все документы. Хохот пилотов заглушил рёв моторов, а сумка моя, как оказалось, ждала меня во Внуково.
***
Посевы пшеницы в Раменском требовали немалых забот. Дорога к ним из Узкого на автобусах и электричке в один конец уносила три часа жизни. Я с трудом нашла няню и приступила к «исполнению служебных обязанностей». Вечером я возвращалась домой к вороху пелёнок и батарее бутылок, которые надо было мыть и заполнять свежей кашей.
По количеству опубликованных статей и прочитанных книг Виталий всё время обгонял меня. Огромной помощью мне было то, что всю текущую отечественную и зарубежную литературу он приносил домой, поскольку с 1960 года он стал заниматься редакторской работой в реферативном журнале. Благодаря этому счастливому обстоятельству я знала абсолютно всю доступную в то время в стране литературу по генетике и смежным наукам.
Но нам нужно было, наконец, всерьёз подумать о жилье. Родители Виталия жили в то время с двумя детьми - дочерью Надей и сыном Володей в двеннадцатиметровой комнате в коммунальной квартире, я все ещё была прописана у Иорданских. В очередь на получение жилья нас не ставили, и мы решили написать письмо на очередной съезд партии. Через некоторое время из отдела учёта жилья и распределения жилплощади Академии наук пришло письмо, в котором нам предлагали комнату в коммунальной квартире на Шаболовке. Мы поехали посмотреть её, и перед нашим взором во всей красе предстала коммуналка - колыбель коммунизма. Многоместная кухня, длинный коридор, увешанный корытами, велосипедами и санками, а в конце - «отдельная комната».
Я поблагодарила партию и правительство и снова обратилась к В.К.Боболеву. Письмо, присланное из академического отдела, давало шанс на результативные хлопоты. Через несколько дней В.К.Боболеву удалось добыть для меня две комнаты в коммунальной квартире на Фрунзенской набережной. Мы перебрались туда, когда Марине исполнился год.
Сразу после переезда на Фрунзенскую набережную я позвонила Антонине Ивановне, и она ответила, что не может сейчас разговаривать со мной. Через некоторое время я позвонила снова, и она попросила меня «пока не звонить». Это «пока» растянулось надолго. Как я узнала позже, второй брак Алексея не удался, в семье были постоянные проблемы, Антонина Ивановна решила, что мне лучше не звонить, чтобы не усугублять их.
В нашем доме всё было бы прекрасно, если бы не набережная, по которой транзитом через Москву шёл грузовой транспорт. Жизнь на Садовом кольце породила у меня аллергию на это величайшее изобретение человечества. Прожив год на Фрунзенской, мы разменяли квартиру и переехали в двухкомнатную «хрущобу», в тихое место у леса на Севастопольском проспекте. Это была миниатюрная смежно-совмещённая жилплощадь.
В нашем доме нас навестил папа. Он женился на немолодой женщине, и жизнь его была вполне благополучной, за что я жене его, Людмиле Сергеевне, всегда была благодарна.
***
Я могла бы чувствовать себя счастливой, если бы не тоска по Ване. Когда мне особенно тошно, я бегу в Колобовский переулок. Здесь в дореволюционном кирпичном доме живет Элла Марковна Стародуб со своей дочерью Инной. Она значительно старше меня, но мы большие приятельницы. Ей я могу рассказать всё. С тех пор, как я познакомилась с ней в конце 50-х годов, она не только лечит мою душу, но и одевает моё грешное тело, и с тех пор я ношу только сшитые ею вещи. Она всегда мне рада, щедро угощает, иногда мы ходим в кино или в блинную.
Ясным тёплым днем я провожаю Виталия с Мариной в лес и мчусь в Колобовский. Сегодня мы идём в блинную. Дойдя до Цветного бульвара, поворачиваем в сторону центра. Умопомрачительный запах блинов смешивается с запахом цветущий липы и пьянит. Блиножёров сегодня немного. Горка золотистых блинов на общепитовской тарелке и густая сметана в гранёном стакане – всё, что нужно для счастья. Во время нашего пира небо вдруг опрокинулось и уронило на Москву тяжёлые капли летнего дождя. Выйдя из блинного рая, по умытому бульвару направляемся в сторону цирка и Центрального рынка, я провожаю Эллу Марковну домой. У дома не прощаемся - не наговорились. Теперь она провожает меня до троллейбусной остановки. Уже на остановке она вдруг крепко берет меня за плечи и ожесточенно трясёт.
- Почему ты позволяешь отнимать у тебя возможность видеться с сыном? Почему ты, наконец, не заберёшь его?
- Я не имею права.
- Почему?
- Я виновата.
- Перед кем?
- Перед всеми. Меня любили, мне верили, меня приняли в свой дом. А я всех обманула. Предала.
- Какая ты глупая! Какая же ты ещё глупая! Пойми, чем дальше, тем труднее тебе будет наладить нормальную жизнь.
Уже в троллейбусе, подойдя к открытому окну, я махнула Элле Марковне рукой и крикнула: «Я не имею права!» Троллейбус трогается. Она ещё некоторое время бежит за ним, что-то кричит, отчаянно жестикулирует. Но я уже ничего не слышу и не вижу. Слезы застилают белый свет. «Чем дальше - тем труднее» - стучит в висках. Я это уже давно поняла и ничего не могла сделать. Комплекс вины, который поселился в моем сердце, как только я ушла из квартиры Иорданских, и который навеки остался в нём, когда я уехала из Хлебниково, парализовал мою волю. А как только воля и решимость приходили ко мне, всякий раз вставало новое препятствие, которое заставляло жизнь бежать по старому руслу.
***
В 1963 году я получила письмо от всемирно известного селекционера академика П.П.Лукьяненко. Он просил меня выслать мутагены, которыми он заинтересовался, прочитан мою статью в «Докладах Академии наук». Поскольку пересылать мугагены по почте нельзя, я вылетела к нему в Краснодар, захватив с собой полученные мною мутанты пшеницы. Он был потрясён увиденным и посоветовал мне разослать письма в селекционные учреждения страны с предложениями о совместной работе по использованию химических мутагенов в селекции.
А тем временем над нами нависла новая опасность. После провала на выборах правой руки Т.Д.Лысенко - Н.И.Нуждина - в действительные члены АН СССР Н.С.Хрущёв обрушился на Академию наук и лично на Президента М.В.Келдыша. Это могло бы кончиться крахом, если бы крах не потерпел сам Н.С.Хрущёв. Его «оттепель» для генетики сопровождалась периодическими «заморозками». Теперь то и другое закончилось. Товарищ Л.И.Брежнев взошел на престол. Начинался великий «застой».
Из магазинов почти полностью исчезли продукты. Из Москвы вереницей шли длинные, зелёные, пахнущие колбасой поезда. Вывозилось всё без остатка. Я подходила к ближайшему к нашему дому магазину и, не доходя до него метров десять, уже знала, «выбросили» мясо или нет. Если его выбрасывали, то слышался радующий сердце стук костей о прилавок и мощный гул советских потребителей, которые, расталкивая друг друга локтями и менее удобными для этого частями тела, старались ухватить кусок побольше.
Не забыть и самое уродливое детище социализма — ширпотреб. Я до сих пор с содроганием вспоминаю прилавки ГУМов и ЦУМов. Не знаю слова, более унижающего человеческое достоинство, чем слово «коммунальный». Коммунальная квартира, коммунальная больница, коммунальный санаторий — шедевры коммунального общества, шлифующего коммунальную психологию. Не дошли только до коммунальных коек. Когда я училась в фармшколе, мне дали путёвку в санаторий, расположенный недалеко от станции Петушки. На втором этаже в бывшем танцевальном зале старинного особняка стояло 18 скрипучих кроватей. Студентки и старенькие бабульки «отдыхали» на них.
Тогда я познала один из законов природы — бабульки по ночам встают часто.
Коммунальный кошмар, к счастью, не смог лишить человека того, что дано ему Господом — таланта и основных инстинктов, в том числе тяги к личной собственности. Первое дало возможность сохраниться в нашей стране великому искусству. Второе развалило «развитой социализм», когда к 80—м годам он, как нарыв, созрел и лопнул.
***
У нас на работе «застоя» не было и в помине. Шла интенсивная работа по созданию и внедрению метода мутационной селекции. Я взяла справочник селекционных учреждений Советского Союза и всем разослала проект договора о совместной работе. Откликнулись сотни учреждений, и работа закипела. Началась напряжённая переписка, мне приходилось ежедневно писать письма, отвечать на множество вопросов. Многие энтузиасты стали нашими постоянными посетителями. С этого времени начались частые командировки практически по всему Советскому Союзу. Они были необходимы для внедрения мутагенов в селекцию и приносили много радости, удовольствия, но и трудностей, поскольку дома была семья.
Немало хлопот доставляла и текущая хозяйственная работа в институте — достать сетку для укрытия пшеницы от воробьёв, проволоку для ограждения участка, кристаллизаторы для обработки семян мутагенами, «пробить» машину. И я «доставала» и «пробивала».
1964 год счастливо завершился. Виталий успешно защитил кандидатскую диссертацию. К тому времени он стал довольно известным пропагандистом генетики. Уже первый его доклад о полиплоидии в Московском обществе испытателей природы в 1959 году принёс ему успех. Теперь он выступал с лекциями в самых разных учреждениях Москвы и других городов и республик. Его эрудиция и ораторский талант снискали ему известность. В лаборатории Н.П.Дубинина он стал любимцем молодёжи, особенно аспирантов.
В 1965 году произошло печальное событие — в мае безвременно ушёл из жизни Антон Романович Жебрак. Его несгибаемость, принципиальность, могучий талант, обаятельная улыбка и тонкий юмор навсегда останутся в памяти тех, кто знал его. В этом же году произошло первое официальное разоблачение Т.Д.Лысенко. Комиссия, назначенная для проверки его деятельности в Горках Ленинских, констатировала отсутствие каких—либо существенных достижений. Его провалили при переизбрании на должность директора Института генетики. В начале 1965 года в МГУ состоялся всесоюзный симпозиум «Экспериментальный мутагенез животных, растений и микроорганизмов». На нём было представлено несколько наших докладов, но они были включены в программу второстепенных заседаний.
Это навело меня на мысль о необходимости самим организовать всесоюзное совещание по химическому мугагенезу в нашем институте. И.А. Рапопорт одобрил эту идею. На первое совещание мы пригласили всех, кто работал в то время с химическими мутагенами не только на растениях, но и в других областях — в микробиологии, онкологии. С большим теоретическим докладом по химическому мутагенезу выступил И.А. Рапопорт. Я выступила с докладом «Химический мутагенез у высших растений». Для прибывших на семинар селекционеров я прочла несколько лекций по генетике растений и использованию мутагенов в селекции. В дальнейшем эти совещания и лекции стали регулярными, так же как и издание их трудов.
Однажды И.А.Рапопорт принёс к нам в лабораторию гранки своей книги «Микрогенетика» и попросил почитать их. Я читала, правила опечатки, но совершенно не понимала текста, мне казалось, что у меня «ум за разум заходит». Меня это очень огорчило. Лишь спустя некоторое время, когда в 1965 году книга вышла из печати, обнаружилось, что книгу не понимает никто. Вскоре после появления на прилавках магазинов она была изъята. А зря. Ведь это тоже история генетики. Я так и не знаю, была ли «макрогениальность» в непонятной «микрогенетике». И.А.Рапопорт как бы особняком стоял в мире науки. Одна-единственная страсть - поиск мутагенов - поглощала всю его жизнь и сделала его великим. Он свято верил во всемогущество своих химических мутагенов, никогда не брал в руки мутагены, открытые кем-то другим, и не поощрял своих сотрудников, работавших с «чужими» мутагенами.
В октябре 1964 года, вскоре после падения Н.С.Хрущёва, И.А.Рапопорту предложили написать статью по химическому мутагенезу в газету «Сельская жизнь». В статье он напомнил о трагедии, постигшей генетику в СССР, о жертвах этой трагедии, о гибели Н.И.Вавилова, Г.Д.Карпеченко, А.А.Сапегина и других генетиков.
В ней были обобщены все наши результаты по химическому мутагенезу, полученные на пшенице, и работы других исследователей, начавших к тому времени по нашим методикам опыты на сельскохозяйственных культурах. В статье были упомянуты фамилии наших некоторых сотрудников, работавших в Институте химической физики, в том числе и моя. В 1966 году вышла брошюра И.А.Рапопорта «Химический мутагенез. Теория и практика». В разделах о разработке метода мутационной селекции в Институте химической физики о практических результатах по получению полезных мутаций у сельскохозяйственных растений моя фамилия уже не упоминалась, хотя были приведены фамилии многих других исследователей, работавших по использованию химических мутагенов в селекции, в том числе тех, которым я давала методики, литературу, учила и консультировала их. Это был первый укол, было больно.
***
В начале 1966 года Институт генетики, возглавлявшийся ранее Т.Д.Лысенко, был ликвидирован, и во главе с Н.П.Дубининым создан академический Институт общей генетики. В этом же году было создано Общество генетиков и селекционеров имени Н.И.Вавилова во главе с К.Л.Астауровым, а годом раньше начал издаваться журнал «Генетика».
Летом 1966 года произошла крупная реорганизация Института химической физики. Он был разделён на отделы, в составе которых было создано много новых лабораторий. В том числе был создан Отдел химической генетики во главе с И.А.Рапопортом, который таким образом отделился от Н.М.Эмануэля. В состав отдела вошли три лаборатории. Одну из них возглавил сам И.А.Рапопорт, другую - Р.Г.Костяновский, занимавшийся синтезом биологически активных химических соединений, заведовать третьей лабораторией доверили мне.
Это событие почти совпало по времени с другим, куда более для меня значительным - у нас родилась вторая дочь Ирина. После её рождения в роддоме произошел забавный случай с моей фамилией. В первый день, когда уже всех детей принесли на кормление, в палату вошла медсестра и спросила: «Кто-нибудь знает, чей это ребёнок?» «Мой», - крикнула я. «А почему он без фамилии? Кроме нормального номера у него ещё стоит номер триста три, а фамилии нет». «Так это и есть фамилия, понимаете, триста три - это Зоз».
С моей фамилией было ещё немало курьёзов. После развода с Алексеем Иорданским я больше не стала её менять, но меня всегда мучил вопрос, откуда такое чудо. Однажды мы с Виталием были в гостях, и, как только вошли в квартиру, один из гостей вдруг пошел мне навстречу и весело воскликнул: «А вот и моя землячка!» Я в недоумении посмотрела на него, а он сказал: «Ну, ты же гречанка?»
Это запало мне в душу, и, как только я смогла, я поехала на родину папы, на Кубань, в станицу Брюховецкая. Там я разыскала столетнего деда с фамилией Зоз, и он поведал мне о том, что его прадед рассказывал ему, что Зозы были греками и пришли на Кубань с полуострова Тамань. Греческая кровь так долго разбавлялась русской, что все давно обрусели и позабыли своих древних предков. Все они были зажиточными и после раскулачивания разъехались кто куда. Во мне действительно есть нечто, напоминающее греческий облик, что очень удивляло моих родителей, потому что в родне нашей ни у кого такого не было. По-видимому, мои гены вспомнили прошлое и решили себя обнародовать. В Грузии меня принимали за грузинку, в Армении - за армянку, а в советских очередях часто называли «жидовской мордой».
После рождения Ирины месяц я просидела дома. Но надо было выходить на работу. Наша няня, сидевшая с Мариной, ушла сразу же, не желая ухаживать за двумя детьми. Найти няню для двух маленьких детей было практически невозможно.
Выручил отец Виталия Константин Парфёнович, которому только что исполнилось 60 лет. Он приехал навестить внучек, увидел безвыходное положение и решил уйти на пенсию. Я выскочила на работу, а он нянчил девиц три месяца, пока наконец не нашлась няня - тётя Тоня, которая много лет была беззаветно предана нам. Константин Парфёнович тоже вышел на работу и проработал на Метрополитене до 95 лет.
На Севастопольском проспекте мы жили в небольшой пятиэтажке, где все друг друга знали. Девиц наших очень любили и называли куклами. Когда тётя Тоня болела, я, схватив своих кукол, звонила подряд в каждую квартиру, пока не находилась живая душа, которая могла побыть с детьми до вечера. Так они «погостили» в очень многих квартирах.
Виталий любил наших девчонок. Он покупал им бесчисленное количество кукол и нарядов. Любил гулять с ними по улице Горького. Но чаще мы гуляли в зюзинском лесу рядом с домом. У меня есть один семейный «пунктик» - в доме всегда, при любых обстоятельствах, должно быть чисто. Однажды, когда мы собирались в лес, а я всё продолжала заниматься уборкой, Виталий сказал: «Ну, хватит уже! Скоро солнце сядет, а ты всё убираешься!» На что младшая молвила: «Что ты, папа, вдруг воры придут, а тут не убрано!»
Планету, как сказал А.Сент-Экзюпери, надо убирать. Я всю жизнь убирала не только квартиры, но и дворы, в которых жила, Ругалась с домоуправами, дворниками, мусорщиками, устраивала субботники. Помогало! Но, к несчастью, я не в силах бороться с кромешной грязью во всех дворах и улицах Москвы и Московской области.
Виталий любил музыку. После того, как мы услышали по радио одну из первых песен А.Г. Пугачёвой «Хорошо-то, хорошо», я хотела слушать её снова и снова, и Виталий стал ездить по магазинам и искать пластинку. Закончилось это появлением нового хобби - собирать пластинки. Главным образом это была классика, но было и немало, как говорил Виталий, «избранной эстрады».
Но на наших детей она мало производила впечатления. Мы поняли это однажды воскресным днём.
Жаркий московский летний день. Одуванчики побивают рекорды живучести. Всей семьёй мы входим в лес, начинающийся прямо у нашего дома. На его опушке, на скамье на полную катушку использует выходной день рабочий люд. Волосы растрёпаны, рубахи распахнуты, глаза сияют, щёки пылают. Гармошка надрывается и захлёбывается. «Шумел камыш» лихо режет воздух зюзинского леса. Наша младшая потрясена. Она, как вкопанная, останавливается перед скамьёй. Когда песня стихает, она что есть сил хлопает в ладоши и восклицает: «Вот это музыка, вот это песня, не то, что мамина Пугачёва и папины Битлы!» Когда же взвились в небеса «Шаланды, полные кефали», мы думали, не оторвём ребёнка от скамьи. Раззадоренные солисты специально для неё решили исполнить «Мурку». «Мурка» ей не понравилась.
У нас буквально был дом открытых дверей. В то время у Н.П.Дубинина было 18 аспирантов, и большинство из них работало с Виталием. Они постоянно бывали у нас дома. Одни копались в папках с рефератами, другие искали ссылки в картотеке, ящики которой занимали большую часть комнаты, третьи читали какую-нибудь книгу из нашей научной библиотеки. У нас же дома с аспирантами Виталия или моими постоянно обсчитывались и обсуждались последние результаты, писались статьи, диссертации.
* * *
У меня никогда не было отпусков, я не знала, что такое отдых. Лето - самая горячая пора работы. Когда трудящиеся, завладев профсоюзными путевками и дружно взявшись за чемоданы, везли свои бледные тела на южные пляжи, я моталась по полям, тряслась в электричках и автобусах. У меня теперь было много друзей и знакомых, и без особого труда мне удалось перебраться с нашими полевыми опытами в Московское отделение Всесоюзного института растениеводства, расположенное в Михнево. Здесь, недалеко от станции, мы сняли часть дома, где в период летней работы жили работавшие в моей лаборатории сотрудники.
Мои встречи с Антониной Ивановной были короткими и тяжёлыми. Алексей подозревал, что мы общаемся, и устраивал ей скандалы. Она тянулась ко мне, я тянулась к Ванюшке, но создать нормальные отношения между всеми нами никак не удавалось. Лишь одно утешало меня - я знала, что Ваня в её надежных и ласковых руках, в её тёплом родном доме.